Lib.ru/Классика: Добровольский Иван Иванович. Современная французская молодежь

Современная французская молодежь.

(Посвящается русскому студенчеству).

Что такое представляетъ собою, въ духовномъ отношеніи, современная французская интеллигентная молодежь? Чѣмъ она живетъ, что думаетъ, къ чему стремится, какія нравственныя цѣли передъ собою ставитъ? Каковы ея вѣрованія, убѣжденія, упованія, идеалы? Насколько намъ извѣстно, всѣ эти вопросы почти совсѣмъ даже и не затрогивались нашею печатью, удѣляющею, однако же, не мало вниманія явленіямъ политической, общественной, литературной и научной жизни Франціи; а, между тѣмъ, они, эти вопросы, чрезвычайно интересны и сами по себѣ, и по своему отношенію къ ближайшимъ судьбамъ Французской республики, стоящей на передовомъ посту цивилизаціи. Обыкновенно говорятъ,-- и говорятъ совершенно справедливо,-- что на молодежи покоятся всѣ надежды страны. Смѣло можно утверждать, что какова сегодняшняя молодежь, таковъ въ значительной степени будетъ, по своему умственному и нравственному содержанію, и завтрашній день. Сегодня представители ея толпятся въ стѣнахъ университетовъ, поглощены профессорскими лекціями, учебниками, книгами, работаютъ въ кабинетахъ, лабораторіяхъ, библіотекахъ, живутъ болѣе или менѣе замкнуто и обособленно въ своей товарищеской средѣ; но завтра они сойдутъ со школьной скамьи, выступятъ активными гражданами на общественную арену, смѣнятъ собою теперешнихъ дѣятелей, предъявятъ къ жизни свои требованія, внесутъ въ эту жизнь свое внутреннее содержаніе, будутъ задавать тонъ въ политикѣ, въ сферѣ соціальныхъ отношеній, въ литературѣ, въ наукѣ, въ искусствѣ. Они разсѣются по всѣмъ областямъ мысли и практической дѣятельности, на все наложатъ рѣзкую печать своего генія, явятся въ роли руководителей общественнаго мнѣнія, будутъ въ извѣстной мѣрѣ направлять и рѣшать судьбы страны, будутъ "дѣлать исторію"... Въ виду всего этого, права ихъ на наше вниманіе не могутъ подлежать ни малѣйшему сомнѣнію.

Въ какомъ же направленіи складываются и формируются идеи и чувства теперешняго французскаго интеллигентнаго юношества? Чего ждать отъ университетской молодежи французскому обществу и народу? Посильный отвѣтъ на эти животрепещущіе вопросы мы и постараемся дать въ нижеслѣдующихъ строкахъ, причемъ намъ, для выполненія нашей задачи, нужно будетъ, прежде всего, выслушать и прокоментировать то, что говорятъ на этотъ счетъ сами французскіе студенты. А они на эту тему говорятъ и, притомъ, вещи чрезвычайно любопытныя.

Въ концѣ января прошлаго года, въ Парижѣ, въ одной изъ комфортабельныхъ залъ роскошнаго Maison des Étudiants, принадлежащаго Association des Étudiants de Paris, въ присутствіи многочисленной аудиторіи, состоявшей, по меньшей мѣрѣ, изъ пятисотъ человѣкъ (все студенты), происходила одна изъ обычныхъ въ ассоціаціи конференцій. Лекторомъ на этотъ разъ былъ студентъ словеснаго факультета, Генрихъ Беранже. Тема конференціи -- La jeunesse intellectuelle et le roman franèais contemporain {Конференція эта напечатана въ журналѣ ассоціаціи L'Université de Paris 1890, février, No 31.}. Для насъ, въ виду предпринятой нами работы, конференція эта сказывается настоящимъ кладомъ, такъ какъ въ ней мы находимъ весьма недвусмысленно выраженное profession de foi современной французской интеллигентной молодежи; для читателей же нашихъ она, по всей вѣроятности, будетъ настоящимъ откровеніемъ.

II.

"Въ романѣ, т.-е. въ художественномъ воспроизведеніи жизни,-- сказалъ, между прочимъ, Беранже въ началѣ своей замѣчательной лекціи,-- молодые люди жадно ищутъ ключа къ жизненной загадкѣ, къ тайнѣ чужихъ душъ и, въ особенности, къ тайнѣ своей собственной души. Въ виду этого, казалось бы, что наши новѣйшіе романисты прежде всего и съ особенною заботливостью должны были-бы постараться о томъ, чтобы начертать для этой интеллигентной молодежи достойный ея портретъ, который былъ бы, въ одно и то же время, вѣренъ и идеалу, и дѣйствительности, въ которомъ молодежь могла бы узнать себя и по которому пожелала бы формироваться. Великій писатель могъ бы создать при этомъ прекрасное произведеніе и такимъ образомъ оказать чрезвычайно благотворное вліяніе". И, однако же, ни одинъ изъ наиболѣе крупныхъ представителей Французской художественной литературы не выполнилъ этой благодарной задачи. Если знаменитые романисты въ произведеніяхъ своихъ и затрогивали по временамъ тему о людяхъ молодаго поколѣнія, то дѣлали это почти всегда мелькомъ, такъ сказать, мимоходомъ, да, къ тому же, и типы молодежи обрисовывались ими при этомъ исключительно съ одной только внѣшней стороны; въ душу же молодежи никто изъ нихъ никогда не заглядывалъ, эволюціею этой души не интересовался. Объясняется это, главнымъ образомъ, тѣмъ, что ни Гонкуръ, ни Золя, ни кто бы то ни было другой изъ корифеевъ французской натуралистической школы не былъ самъ студентомъ, въ точномъ значеніи этого слова, не дышалъ воздухомъ университетской среды, не переживалъ тѣхъ кризисовъ, черезъ которые проходили мысль и чувство юной интеллигенціи, а потому и не могъ изображать эту послѣднюю иначе, какъ только внѣшнимъ образомъ, по установившимся шаблонамъ, да по предвзятымъ, слишкомъ ужь упрощеннымъ теоріямъ. Только за самые послѣдніе годы, благодаря начавшейся реакціи противъ "натурализма" и возрожденію идеалистическихъ тенденцій въ литературѣ, на сцену выступили два молодыхъ романиста, Поль Бурже и Морисъ Барресъ, въ цѣломъ рядѣ художественныхъ монографій видимо носящихъ на себѣ автобіографическій характеръ, попытавшіеся явиться изобразителями и истолкователями души интеллигентной молодежи. Оба эти писателя, -- къ слову сказать, далеко не одинаковаго достоинства,-- рисуютъ намъ, однако же, типы не теперешней молодой интеллигенціи, а той, къ которой каждый изъ нихъ самъ принадлежалъ: отъ произведеній Бурже вѣетъ на насъ духомъ 70-хъ годовъ, произведенія же Барреса отдаютъ специфическимъ букетомъ годовъ 80-хъ. На этихъ двухъ писателяхъ, какъ на представителяхъ и выразителяхъ духа двухъ юныхъ поколѣній, предшествовавшихъ поколѣнію теперешнему, поколѣнію 90-хъ годовъ, Беранже и остановилъ вниманіе своихъ слушателей. Съ незаурядною силой анализа подошелъ онъ къ продуктамъ творчества названныхъ авторовъ, выбралъ изъ нихъ наиболѣе характерныя, типичныя черты, слилъ ихъ въ два цѣльные, живые образа, которые затѣмъ и сопоставилъ съ образомъ современнаго интеллигентнаго юноши, готоваго выступить на арену общественно-политической дѣятельности, лихорадочно работающаго надъ вопросами: куда идти, что дѣлать, зачѣмъ жить?-- и вдумчиво взглядывающагося въ будущее. Результатъ талантливо сдѣланнаго сопоставленія получился въ высокой степени поучительный.

Въ какомъ свѣтѣ представляется намъ молодое поколѣніе 70-хъ годовъ, плотью отъ плоти котораго является самъ Поль Бурже, въ 1872 г. бывшій еще студентомъ École des Hautes Études, имѣвшій тогда всего двадцать лѣтъ и всецѣло жившій жизнью юношества Латинскаго квартала,-- того самаго юношества, интеллектуальные типы котораго онъ, немного позднѣе, очерчивалъ въ своихъ произведеніяхъ? Это было глубоко-несчастное, отравленное жизнью поколѣніе, проникнутое мрачною меланхоліей и безнадежною тоской. Очень печально, съ душевною болью смотрѣло оно и на себя, и на окружавшую его дѣйствительность. Да и не могло оно смотрѣть иначе, не могло выработать бодраго взгляда на жизнь, создать себѣ жизнерадостное міросозерцаніе. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, тогда только что ушли пруссаки, разгромившіе, растоптавшіе и принизившіе отечество. Одни изъ представителей тогдашняго молодаго поколѣнія,-- тѣ, что постарше,-- сами выстаивали, съ ружьемъ на плечѣ, на парижскихъ форпостахъ, сами бились съ врагомъ, отстаивая истекавшую кровью родину, сами проливали свою я вражескую кровь и угнетались развертывавшеюся передъ ними во всемъ своемъ безобразіи картиной кровавыхъ ужасовъ, гибели, смерти, разрушенія. А тѣ, что помоложе, смотрѣли и содрогались при видѣ того, какъ дождемъ сыпавшіяся на осажденный городъ непріятельскія бомбы несли съ собою опять ту же гибель, то же разрушеніе... А тамъ, тотчасъ послѣ борьбы съ внѣшнимъ врагомъ,-- борьбы, окончившейся такъ унизительно, такъ позорно, -- новая кровавая борьба, на этотъ разъ братоубійственная, борьба съ коммуной... Отчаянный бой "федералистовъ" съ "версальцами"... Парижъ, великій Парижъ, свѣточъ цивилизаціи, залитъ по колѣно кровью, гибнетъ въ пламени... Разгромъ коммуны... "Кровавая недѣля"... безпощадныя репрессіи, звѣрская расправа съ побѣжденными, безчеловѣчная бойня, массовые разстрѣлы... Если даже теперь, по прошествіи двадцати лѣтъ, намъ, людямъ, не имѣющимъ съ Франціей кровныхъ связей, при одномъ воспоминаніи объ этихъ неописуемыхъ ужасахъ жутко дѣлается и страшно за человѣка становится, то что же, спрашивается, должны были вынести и переиспытать сами французы, современники и очевидцы всѣхъ этихъ ужасныхъ дѣлъ и событій?! Что, въ особенности, должны были перечувствовать и пережить тѣ подростки и юноши, которые относятся къ интересующему насъ поколѣнію?! Какія убійственно-мрачныя, подавляющія впечатлѣнія должны были до краевъ переполнить ихъ душу, только что раскрывшуюся для "ощущеній бытія"?! Нашъ авторъ или, точнѣе, ораторъ не останавливается надъ всѣмъ этимъ, не ставитъ такихъ вопросовъ, ограничиваясь только бѣглымъ фактическимъ указаніемъ на характеръ тогдашней эпохи. Но вовсе не нужно быть и особенно тонкимъ психологомъ, чтобы понять, какъ эта эпоха должна была отразиться на молодомъ поколѣніи, какую глубокую, неизгладимую складку должна она была провести въ душѣ каждаго живаго и мыслящаго представителя молодежи того времени. Молодежь эта, -- какъ и всякая другая, еще не оскопленная практикою жизни,-- порывалась къ правдѣ, свѣту, свободѣ; мысль и чувство ея работали въ направленіи гуманитарныхъ идеаловъ; головы юношей полны были благородными, святыми мечтами о людскомъ равенствѣ, братствѣ, о царствѣ права, справедливости, мира, любви... И чѣмъ же отвѣтила дѣйствительность на эти порыванія къ свѣтлому идеалу, на эти высокія, чистыя, золотыя мечты? Рѣками пролитой человѣческой крови, наглымъ торжествомъ грубаго насилія, поруганіемъ всѣхъ божескихъ и человѣческихъ правъ, оргіей разнузданныхъ животныхъ страстей, всесокрушающимъ разливомъ человѣконенавистничества! Можно ли было, спрашивается, продолжать культивировать мечты о правѣ, справедливости, гуманности, когда въ окружавшей дѣйствительности безраздѣльно и безконтрольно господствовала одна только грубая физическая сила, когда свирѣпый кулакъ оказывался единственнымъ регуляторомъ человѣческихъ отношеній и побѣдоносно доказывалъ всѣмъ идеалистамъ, что гдѣ сила, тамъ и право? Можно ли было даже и помышлять о царствѣ мира, братства, любви, когда "люди-братья" съ бѣшеною злобой набрасывались другъ на друга, перегрызали другъ другу горло, какъ дикіе звѣри, когда воздухъ переполненъ былъ зловѣщими звуками вражды, ненависти, когда круговъ повсюду раздавались раздирающіе душу стоны, проклятія, скрежетъ зубовный?! Какою горькою, ядовитою насмѣшкой должны были въ ту пору звучать хорошія слова: братство, любовь, солидарность! И такая ужасная пора оказалась возможною во второй половинѣ XIX столѣтія, въ самый разгаръ цивилизаціи, въ моментъ грандіознаго, небывалаго еще прогресса знанія, науки, искусства! Да какой же, въ такомъ случаѣ, смыслъ и въ этой хваленой цивилизаціи, и въ этомъ прогрессѣ, если они не способствуютъ очеловѣченію людей, если они безсильны обуздать въ человѣкѣ звѣря! Да и настанетъ ли когда-нибудь это очеловѣченіе, возможно ли желанное царство гуманности, любви, братства людскаго? Любовь, братство... не пустыя ли все это слова? Не дѣтскія ли грёзы, разсѣевающіяся отъ соприкосновенія съ дѣйствительностью, всѣ эти мечтанія о свѣтломъ идеалѣ? Не созданіе ли ребяческой фантазіи и самый-то этотъ идеалъ? Да, да,-- твердили про себя сверстники Бурже, раздавленные ужасами пережитыхъ ими страшныхъ дней,-- все это пустыя, лишенныя всякаго реальнаго содержанія слова, все это -- грёзы, фантазіи, обманчивые миражи -- и ничего болѣе!... А по мѣрѣ того, какъ они все это твердили, взоръ ихъ все болѣе и болѣе тускнѣлъ, горячій энтузіазмъ, наполнявшій прежде ихъ души, погасалъ, смѣнялся холодомъ, гордо поднятыя головы свѣшивались на грудь, опускались обезсилѣвшія руки... Нѣжный цвѣтокъ широкаго, свѣтлаго общечеловѣческаго идеала захватило морозомъ -- и онъ свернулся, поблекъ, умеръ... Возвратимся, однако, къ рѣчи нашего молодаго оратора.

Помимо всего вышесказаннаго, крушенію и замиранію широкихъ идеалистическихъ тенденцій въ тогдашней молодежи весьма сильно способствовали, между прочимъ, также и другія обстоятельства. Желая доискаться основныхъ причинъ того, почему дѣйствительность такъ возмутительно дурна, представители юной интеллигенціи того времени невольно оглядывались на недавнее прошлое Франціи, на вчерашній день французской исторіи -- и находили тамъ позоръ второй имперіи, на убійственное, развращающее вліяніе которой Беранже вскользь, въ двухъ-трехъ словахъ, и указываетъ. Но мы и безъ него знаемъ, чѣмъ была вторая имперія и какое вліяніе оказала она на несчастную Францію. Пришелъ предпріимчивый бандитъ, подкрался, какъ тать въ нощи, къ народному самодержавію, упразднилъ его, перешагнувши при этомъ черезъ законъ и, не отступивъ предъ клятвопреступленіемъ, взялъ затѣмъ въ руки палку, силою заставилъ ошеломленную страну признать себя "спасителемъ" и повелителемъ, и началъ командовать. Страна, въ лицѣ ея "просвѣщенныхъ", "культурныхъ" классовъ, во всѣ глаза смотрѣла на счастливыя похожденія удачливаго бандита и на примѣрѣ этого послѣдняго училась тому, какъ надо устраивать свои дѣлишки. Урокъ, преподнесенный сверху, сводился къ апологіи успѣха. Законъ, право, честь, совѣсть, человѣческое достоинство, все это вздоръ, къ которому серьезно могутъ относиться только глупцы и на который давно бы пора махнуть рукой всѣмъ разумнымъ, практическимъ, "трезвенно" смотрящимъ на жизнь людямъ. Главное въ жизни -- добиться успѣха во что бы то ни стало, какими-бы то ни было путями и средствами, по отношенію къ которымъ разборчивость является просто-на-просто глупостью. Успѣхъ все оправдываетъ, все санкціонируетъ. Передъ нимъ все преклоняется, потому что онъ даетъ силу, власть, изобиліе благъ земныхъ,-- короче, все, что нужно для того, чтобы обезпечить себѣ въ сей юдоли полную чашу наслажденій. А, вѣдь, наслажденіе -- единственная цѣль жизни; внѣ его, вѣдь, нѣтъ ничего, къ чему стоило бы стремиться. Какіе-то тамъ высшіе интересы, гражданскія доблести, идеалы?... Всѣ эти и имъ подобные пустяки тоже давнымъ-давно пора сдать въ архивъ. Они до добра обыкновенно не доводятъ, да и голодомъ съ ними насидишься... Идеалъ для понимающаго жизнь и умѣющаго жить человѣка, это -- хорошій кушъ, это -- теплое мѣстечко, это благоволеніе правящихъ и власть имущихъ сферъ, это -- завлекательный боковой разрѣзъ въ одѣяніи пышной г-жи Шнейдеръ, подвизающейся въ роли Прекрасной Елены... А прочее -- все вздоръ... И такъ, да здравствуетъ успѣхъ, да здравствуетъ наслажденіе жизнью!

Эта легкая, удобная, потакавшая всѣмъ низменнымъ страстямъ и вождѣленіямъ мораль, подъ подпѣвающіе звуки оффенбаховской оперетки, являвшейся символическимъ выраженіемъ всего тогдашняго режима, проводилась изъ Тюильри въ общество и усерднѣйшимъ образомъ культивировалась въ немъ второю имперіей, которая не безъ основанія смотрѣла на нее какъ на прекрасный презервативъ противъ "завиральныхъ" идей к какъ на вѣрнѣйшій залогъ внутренняго мира и спокойствія. Старанія въ этомъ направленіи увѣнчались полнымъ успѣхомъ: брюшные аппетиты взыграли, началась оргія всяческаго свинства. Проституціонная мораль пришлась, какъ нельзя болѣе, по плечу и по вкусу "культурнымъ" классамъ французскаго общества, представители которыхъ густою толпой хлынули на путь спекуляцій, наживы, обогащенія. Деньги, наслажденіе стали культомъ... Души продавались и покупались задешево. У лавочки режима, сыпавшаго золотомъ, происходила жестокая давка. Самый безстыдный канканъ чрезвычайно быстро завоевалъ себѣ полное право гражданства въ палатѣ депутатовъ, въ сенатѣ, на судейскихъ скамьяхъ, на прокурорскихъ трибунахъ, на профессорскихъ каѳедрахъ, въ публицистикѣ, въ литературѣ. "Культурная" Франція стала все больше и больше походить на одинъ сплошной, грандіозный публичный домъ, въ которомъ безъ малѣйшаго зазрѣнія совѣсти, среди бѣла дня, на глазахъ у всей Европы, совершались всевозможныя непотребства и въ которомъ честь, совѣсть, убѣжденія летѣли "кувыркомъ, кувыркомъ"... И все это длилось почти цѣлыхъ двадцать лѣтъ, причемъ деморализація расплывалась по странѣ какъ масляное пятно по бумагѣ. Само собою разумѣется, что все честное, чистое, живое въ нравственномъ отношеніи, что еще оставалось въ странѣ, должно было задыхаться въ этой душной, міазматической атмосферѣ, должно было, волей или неволей, уходить со сцены и уступать мѣсто самодовольному, торжествующему свинству. Характеры измельчали, убѣжденія размѣнялись на звонкую монету, таланты исчезли,-- вѣдь, такіе злаки не произростаютъ въ свиномъ хлѣвѣ. Во всѣхъ сферахъ жизни и дѣятельности воцарилась пошлая посредственность, которая и наложила на все свою печать. Все принизилось, загрязнилось, источники духовной жизни стали изсякать, всякое творчество, за исключеніемъ канканно-опереточнаго, прекратилось. Въ систематически развращаемомъ обществѣ оказался полнѣйшій недостатокъ въ живыхъ силахъ, благодаря чему проституціонный режимъ и закончилъ свое существованіе банкротствомъ, естественнымъ и неизбѣжнымъ слѣдствіемъ котораго явилась катастрофа 70-го года.

Беранже не нарисовалъ передъ своими слушателями всей этой неприглядной картины жизни французскаго общества въ эпоху второй имперіи, онъ только, повторяемъ, мелькомъ указалъ на эту имперію, какъ на фактора, развратившаго Францію до мозга костей и весьма сильно поспособствовавшаго упадку духа интеллигентной молодежи 70-хъ годовъ. Какъ же, спрашивается, и чѣмъ именно поспособствовалъ онъ этому упадку? Имѣя въ виду все, только что сказанное нами о наполеоновскомъ времени, мы безъ труда найдемъ отвѣтъ на этотъ вопросъ. Вглядываясь въ развертывавшуюся передъ ея глазами картину того позорнаго времени, молодежь новой, уже республиканской, Франціи должна была, прежде всего и больше всего, поражаться не фигурою узурпатора, клятвопреступника, развратителя страны и виновника тѣхъ національныхъ бѣдствій, которыя, какъ мы видѣли, такъ убійственно въ нравственномъ смыслѣ отразились на юномъ поколѣніи,-- нѣтъ, сверстниковъ и товарищей Бурже долженъ былъ поражать, главнымъ образомъ, тотъ общій фонъ, на которомъ вырисовывалась упомянутая фигура, то общество, которое обезпечило успѣхъ бандита, которое рукоплескало, преклонялось, распростиралось у ногъ этого злаго генія Франція. Это общество оказалось способнымъ дойти до полной утраты и забвенія человѣческаго образа, до послѣдней степени низости, подлости, всяческаго разврата, до безнадежнаго нравственнаго упадка. Оно съ величайшею готовностью потянулось къ злонамѣренно поставленному передъ нимъ корыту съ "жратвой", съ живѣйшимъ удовольствіемъ погрузилось въ уготованную для него грязь и, что всего ужаснѣе, барахтаясь въ этой грязи, чувствовало себя точно въ родной стихіи и оглашало воздухъ радостнымъ, самодовольнымъ хрюканьемъ. И это -- "цвѣтъ" страны, высшіе, наиболѣе "культурные", "цивилизованные", "просвѣщенные" ея представители! И это -- заправилы, распорядители и вершители судебъ народныхъ! Вѣдь, при видѣ того, чѣмъ было это общество, олицетвореніемъ какой мерзости оно являлось, тошно становится, дрожь (отвращенія охватываетъ!... Было, являлось? Такъ ли, полно? Можно ли говорить обо всемъ этомъ только въ прошедшемъ времени? Въ томъ-то и бѣда, что нельзя. Вѣдь, такимъ это общество было не сотни лѣтъ тому назадъ, а вчера, не могло оно за одну ночь существенно вмѣниться, не могли свиныя рыла въ такое короткое время преобразиться въ человѣческія лица. И они, дѣйствительно, не измѣнились, не преобразились, объ этомъ весьма краснорѣчиво свидѣтельствовало безчисленное множество фактовъ дѣйствительности 70-хъ годовъ. Дѣйствительность эта, несмотря на перемѣну декорацій на сценѣ, несмотря на смѣну второй имперіи третьей республикой, по существу своему, оставалась непосредственнымъ продолженіемъ и повтореніемъ того, что было и раньше, до 70-го года; она продолжала быть глубоко реакціонною во всѣхъ смыслахъ, угнетающею, отталкивающею. И вотъ, среди такой-то дѣйствительности, въ такомъ-то обществѣ, передъ которымъ безпристрастная исторія, несомнѣнно, поставитъ на своихъ страницахъ знакъ минуса, интеллигентная молодежь интересующаго насъ поколѣнія обречена была жить и дѣйствовать... Какая безрадостная, безнадежная перспектива раскрывалась передъ этою молодежью! Созерцаніе этой-то именно перспективы и должно было угнетающимъ, обезсиливающимъ, парализирующимъ образомъ вліять на духъ молодаго поколѣнія. Такъ мы понимаемъ ретроактивную роль эпохи второй имперіи въ процессѣ формированія міросозерцанія у тогдашнихъ представителей юной части интеллигентнаго французскаго общества. Да, если только мы вѣрно поняли его невысказанную, выраженную бѣглымъ намекомъ, мысль, такъ же, повидимому, понимаетъ дѣло и самъ Беранже, сдѣлавшій въ своей рѣчи указаніе на наполеоновское время.

Но если молодежь этого періода не находила опоры для своихъ идеалистическихъ тенденцій въ окружавшей ее живой дѣйствительности, то, быть можетъ, она могла найти ободряющіе нравственные стимулы въ сферѣ отвлеченной идеи, въ философіи, въ наукѣ? Въ величайшему сожалѣнію, не могла, слышимъ мы отъ юнаго Беранже. Дѣло въ томъ, что и въ философіи, и въ наукѣ давно уже произошла глубокая революція, результаты которой, по утвержденію нашего оратора, были весьма неблагопріятны для подъема духа мыслящей личности.

"Столь различные по своему происхожденію и столь противуположные по своимъ тенденціямъ кантовскій критицизмъ и англо-французскій позитивизмъ соединили свои усилія для того, чтобы разрушить абсолюты старой метафизики и чтобы поставить на мѣсто этихъ абсолютовъ, считавшихся безсмертными, ученіе объ универсальной относительности. Французская революція была ничѣмъ инымъ, какъ провозглашеніемъ абсолютнаго права на землѣ: она выставила, въ качествѣ непреложнаго и священнаго, тотъ принципъ, что всѣ люди братья, что всѣ они свободны и равны". Это была абсолютная метафизика, и вотъ эту-то метафизику и ниспровергъ кантизмъ въ союзѣ съ контизмомъ. "Да и сама наука, мало-по-малу овладѣвшая душами, стала провозглашать, что въ мірѣ существуютъ только одни законы и что желѣзная сѣть всеобщаго детерминизма охватываетъ весь міръ, какъ духовный, такъ и вещественный. Эти два новые принципа,-- всеобщей относительности и всеобщаго детерминизма -- сильнѣйшимъ образомъ поколебали прежнія идеи о свободѣ, объ абсолютномъ правѣ, о всемірномъ братствѣ,-- идеи, которыя вдохновляли людей конца прошлаго вѣка, доводили ихъ до высочайшаго героизма и увлекали ихъ къ покоренію міра. Какъ столбы храма, падая, увлекаютъ въ своемъ крушеніи крышу, своды, священныя изображенія боговъ и самый божественный алтарь, такъ пали, вмѣстѣ съ этими абсолютами, которые назывались свободою и правомъ, и выводы разума, и сердечныя вѣрованія, и, вообще все зданіе прежнихъ моральныхъ идей". Кромѣ желѣзнаго закона нее ходимости, правящаго всѣмъ міромъ и совершенно недоступнаго человѣческимъ воздѣйствіямъ, нѣтъ ничего непреложнаго, ничего безусловно истиннаго, ничего такого, на что умъ могъ бы опереться, какъ на незыблемую опору. Истина и заблужденіе, добродѣтель и порокъ, добро и зло, все это оказывается относительнымъ, все это является естественнымъ неизбѣжнымъ результатомъ дѣйствія высшихъ міровыхъ силъ, не подлежащихъ человѣческому контролю. Фатально развертывается безконечная цѣпь причинъ и слѣдствій, и ни одного звена въ этой роковой желѣзной цѣпи, сковывающей жалкаго, безсильнаго человѣка, этотъ послѣдній не можетъ ни переставить, ни измѣнить по своему произволу. Все въ мірѣ идетъ такъ, какъ того безъапелляціонно требуетъ неумолимый, стихійный законъ всеобщей причинности, и человѣкъ, самъ всецѣло находящійся подъ властью этого закона, ничего съ даннымъ порядкомъ и ходомъ вещей на дѣлать не въ состояніи. Такова, по словамъ Беранже, была покорившая умъ философія детерминизма,-- съ психологической точки зрѣнія, ошибочно понятаго и истолкованнаго,-- прибавимъ мы отъ себя. Эта философія и замедлила наложить свою печать и на историческую науку, и на художественную литературу. Она дала о себѣ знать, прежде всего, въ произведеніяхъ Тэна, а затѣмъ и Ренана, тенденціями ея прониклись и романисты ставшей господствующею натуралистической шкоды -- Флоберъ, брать; Гонкуры, а за ними и Золя, съ его подражателями и учениками. Смертельнымъ холодомъ вѣяло на молодежь отъ этой философіи, отъ этой исторіи, отъ этой литературы. Благодаря имъ, "нравственная энергія молодыхъ людей оказалась жестоко поколебленною, парализованною".

Каковъ же былъ конечный результатъ всѣхъ этихъ разнообразныя вліяній,-- идейныхъ, историческихъ и бытовыхъ? Чрезвычайно прискорбный. Молодежь оказалась разбитою духовно, глубоко во всемъ разочаро ванною, ни во что не вѣрующею, обезсиленною. Сверху, изъ идейныя сферъ, лился на нее холодный, негрѣющій свѣтъ; окружающая дѣйствительность вызывала въ ней чувство отвращенія; жизнь представлялась ей жалкою, безсмысленною, пошлою, безцѣльною. Нѣтъ въ этой жизни ничего такого, чѣмъ бы стоило душевно заинтересоваться, къ чему бы стоило относиться хоть сколько-нибудь серьезно, на что бы можно было съ пользою и охотой затрачивать душевныя силы. Отсюда -- глубокій пессимизмъ, дилетантизмъ, индифферентизмъ и, какъ логическій результатъ всего этого, узкій эгоизмъ, культъ своего собственнаго "я". Въ самомъ дѣлѣ, если жизнь окружающей среды такова, что не стоитъ въ ней принимать ни малѣйшаго участія, что нечего въ ней любить, нечему удивляться и поклоняться, то для мыслящаго человѣка остается только отвернуться душевно отъ этой жизни, уйти въ себя, замкнуться въ своемъ личномъ внутреннемъ мірѣ, жить только для самого себя, равнодушно смотря на жалкія перипетіи жалкой трагикомедіи, разыгрываемой жалкими актерами на жалкой житейской сценѣ. Къ этому дѣйствительно и пришли даже лучшіе представители молодежи 70-хъ годовъ,-- представители, къ числу которыхъ, несомнѣнно, принадлежитъ и самъ Бурже; всѣ они превратились въ мрачныхъ пессимистовъ и эгоистовъ, изрѣдка утонченныхъ, деликатныхъ, изящныхъ, чаще же всего довольно грубыхъ и жесткихъ. Но это духовное дезертирство изъ жизни окружавшей ихъ среды, это обособленіе отъ міра, это сидѣніе "въ кельѣ подъ елью" не дало имъ. нравственнаго удовлетворенія, не сдѣлало ихъ счастливыми,-- о, нѣтъ? Съ одной стороны, ихъ грызла тоска по утраченнымъ широкимъ, общечеловѣческимъ идеаламъ, а съ другой, порвавъ духовную связь со средой, они обрекли себя на полное безсиліе: вѣдь, человѣкъ животное общественное, внѣ тѣсной, живой связи съ общественнымъ организмомъ, изъ котораго онъ постоянно черпаетъ свою силу, неизбѣжно долженъ сохнуть, хирѣть, замирать... Несчастные дезертиры-эгоисты! Они вполнѣ, ясно сознавали свое всестороннее безсиліе, -- безсиліе въ дѣйствіи, въ мысли, въ чувствѣ, -- и жестоко мучились, страдали отъ этого сознанія, какъ это прекрасно видно на примѣрѣ всѣхъ молодыхъ героевъ романовъ Бурже. Некрасивое, въ нравственномъ смыслѣ, явленіе они, конечно, представляли собою,-- что хорошаго въ самодовлѣющемъ эгоистѣ!-- но они и" сами очень хорошо это знали, а потому и не помышляли любоваться собою, напротивъ, они отчетливо понимали глубокую ненормальность своего* нравственнаго существованія и расплачивались за это пониманіе душевною мукой, что и придаетъ имъ человѣчный, благородный характеръ. "Поэтому-то, несмотря на все остальное,-- воскликнулъ Беранже,-- мы и любимъ ихъ, признавая въ нихъ нашихъ братьевъ, братьевъ страдавшихъ, израненныхъ жизнью и не имѣвшихъ возможности излечиться отъ своихъ ранъ... Мы ихъ любимъ и отпускаемъ имъ ихъ грѣхи, потому что, въ сущности, они были только невольными наслѣдниками трагическаго прошлаго, потому что они приняли это наслѣдство съ глубокою меланхоліей, потому, наконецъ, что имъ и въ голову не приходило ставить себѣ въ заслугу, гордиться или извлекать для себя какую-либо пользу изъ ихъ нравственной болѣзни". Такими-то чертами обрисовываетъ и такъ оцѣниваетъ представитель современной молодежи, -- видимо, одинъ изъ лучшихъ, -- молодое поколѣніе 70-хъ годовъ. Послушаемъ теперь, что онъ скажетъ намъ о своихъ собратьяхъ годовъ восьмидесятыхъ.

III.

Если при видѣ представителей того несчастнаго молодаго поколѣнія, къ которому относятся Бурже и герои его романовъ, мы испытывали тяжелое, болѣзненное чувство, смѣшанное съ состраданіемъ и сердечныхъ участіемъ, то, попадая въ среду представителей молодежи только что минувшаго десятилѣтія, мы начинаемъ прямо-таки задыхаться, насъ охватываетъ какая-то оторопь, мы ощущаемъ въ себѣ страстное желаніе закрыть глаза, зажать носъ, заткнуть уши, отвернуться и бѣжать прочь, безъ оглядки. Эти люди,-- въ томъ видѣ, въ какомъ ихъ рисуетъ намъ Беранже,-- совсѣмъ не походятъ на тѣхъ искалѣченныхъ жизнью и мучительно страдающихъ юношей, о которыхъ мы говорили выше. Отъ нихъ разитъ запахомъ тлѣнья, они представляютъ собою ничто иное, какъ гробы повапленные, съ такимъ внутреннимъ содержаніемъ, которое вызываетъ въ насъ невольную дрожь гадливаго отвращенія. Это -- люди, имѣющіе теперь 25--35 лѣтъ и подвизающіеся, въ качествѣ дѣятелей, на сегодняшней политическо-общественной сценѣ. Идейнымъ выразителемъ я апологетомъ ихъ является ихъ сверстникъ, молодой, не особенно талантливый, но очень искренній романистъ Морисъ Барресъ, обратившій на себя вниманіе двумя очень характерными, по своему внутреннему смыслу, произведеніями -- Sous Voeil des Barbares и Un Homme libre. Замѣтимъ тутъ же мимоходомъ, что Барресъ, кромѣ того, еще и политическій дѣятель, депутатъ, принимавшій дѣятельное участіе въ заговорѣ "браваго генерала" противъ республики и по горло перепачканный въ грязи буданжизма. Въ только что названныхъ произведеніяхъ своихъ,-- носящихъ на себѣ несо* мнѣнный автобіографическій характеръ,-- онъ съ поразительнымъ цинизмомъ раскрываетъ передъ читателями тайники своей и своихъ сверстниковъ мертвой души. Преодолѣемъ же наше инстинктивное отвращеніе къ мертвечинѣ и присмотримся къ тому, что такое представляютъ собою эти души.

На страницахъ своихъ произведеній Барресъ попытался дать портретъ родственнаго ему по духу современнаго "свободнаго человѣка", "интеллигента", живущаго подъ устремленными на него взорами "варваровъ". Но, прежде всего, кто такіе эти "варвары"? Это, видите ли, всѣ представители демократіи, это всѣ люди, серьезно относящіеся къ жизни и дѣятельно работающіе на всѣхъ поприщахъ труда, умственнаго и физическаго, это -- весь народъ, вся трудовая масса, за исключеніемъ немногихъ избранныхъ, "интеллигентовъ" (intellectuels). Впрочемъ, даже и это опредѣленіе не совсѣмъ точно: "варвары", строго говоря, это -- вся толпа, все общество, всѣ люди, все человѣчество, за исключеніемъ одною его, "интеллигента" (Барресъ -- "интеллигентъ", конечно). А что такое "интеллигентъ"? О, это замѣчательнѣйшій экземпляръ человѣческой породы! Это -- избранное, высшее существо, это -- соль земли, это -- перлъ творенія, это -- ярко-сверкающій всѣми цвѣтами радуги алмазъ въ навозной кучѣ (т.-е. въ человѣчествѣ), это -- тончайшая квинтъ-эссенція всяческой красоты, это -- олимпіецъ, замирающій отъ восхищенія при созерцаніи своего величія и своего духовнаго совершенства и съ холоднымъ презрѣніемъ смотрящій на копошащуюся вокругъ него человѣческую толпу, на эту кучу жалкихъ червяковъ... Шапки долой передъ этимъ величественнымъ, лучезарнымъ образомъ! Однако... однако, кто же это сопричислилъ нашего "интеллигента" къ рангу олимпійцевъ, кто его превознесъ на такую головокружительную высоту надъ окружающимъ міромъ? Да онъ самъ себя сопричислилъ, самъ себя превознесъ. По какому праву? О, правъ на это у него, по его мнѣнію, болѣе чѣмъ достаточно. Какой, спрашивается, высочайшій аттрибутъ человѣческой природы? Несомнѣнно, конечно, свобода духа. Ну, такъ вотъ, онъ, "интеллигентъ", обладаетъ этимъ аттрибутомъ въ полной мѣрѣ. Въ то время, какъ жалкая людская толпа, жалкое человѣчество барахтается на землѣ, по рукамъ и по ногамъ связанное всяческими путами, всевозможными обязанностями, обязательствами и пр. и пр., онъ, "интеллигентъ", совершенно свободенъ, свободенъ рѣшительно отъ всего, свободенъ, какъ птица небесная, а потому и можетъ плавно и легко, не стѣсненный никакимъ безполезнымъ, затрудняющимъ движеніе, грузомъ, подняться подъ облака и парить надъ ничтожною толпой "варваровъ". Эта толпа, почти сплошь состоящая изъ совершенно безнадежныхъ глупцовъ и идіотовъ, сочинила доя себя какую-то мораль, играющую роль кандаловъ на ногахъ, выдумала какія-то нелѣпыя понятія о нравственномъ долгѣ, о нравственныхъ обязанностяхъ, по временамъ ставитъ передъ собою какіе-то "святые" идеалы и стукаетъ передъ ними лбомъ объ землю, изнываетъ надъ какими-то "вопросами", безсильно доискивается,-- о, sancta simplicitas!-- Какихъ-то высшихъ цѣлей существованія, какого-то высшаго смысла жизни... Какъ все это глупо!... Какъ же, въ виду всего этого, ему, "интеллигенту", не сознавать своего неизмѣримаго превосходства надъ всѣми этими слѣпорожденными, надъ всѣми этими кротами? Какъ ему не презирать ихъ,-- ему, орлу, порвавшему всѣ путы, не знающему никакихъ стѣсненій, эмансипировавшемуся отъ какихъ бы то ни было нравственныхъ "долговъ" и "обязанностей", вырвавшемуся изъ клѣтки на волю и высоко парящему надъ житейскимъ болотомъ? Ему не изъ-за чего волноваться" не надъ чѣмъ изнывать, нечего доискиваться: онъ постигъ истину, онъ уловилъ смыслъ существованія, онъ знаетъ цѣль своей жизни. Онъ знаетъ, а они, жалкіе "варвары", не знаютъ,-- и вотъ, это-то именно знаніе и ставитъ это такъ безконечно-высоко надъ толпой и оправдываетъ его презрѣніе и этой толпѣ.

Какъ и все геніальное, придуманное "интеллигентомъ", рѣшеніе всѣхъ жизненныхъ вопросовъ оказывается удивительно простымъ. Это рѣшеніе Цѣликомъ сводится къ очень коротенькому, по весьма выразительному словечку -- "я". Это "я" только одно и реально, кромѣ его ничего не существуетъ для личности, оно есть единственная цѣль личной жизни; весь окружающій міръ имѣетъ для человѣка интересъ, смыслъ и цѣну ровна постольку, поскольку онъ служитъ этому "я", этому богу, помимо котораго нѣсть никакихъ другихъ боговъ. Въ интересахъ и хотѣніяхъ "я" заключается весь -- и единственный -- законъ, выше котораго нѣтъ и быть не можетъ никакихъ законовъ. Неустанно культивировать это "я", какъ можно полнѣе удовлетворять его аппетитъ, развивать его способности къ наслажденію, доставлять ему возможность переживать maximum желательныхъ для него ощущеній,-- вотъ къ чему должна сводиться вся активная жизнь "интеллигента". Если при этомъ хотѣнія "я" придутъ въ коллизію съ интересами другихъ людей или всего общества,-- tant pis для этихъ интересовъ, такъ какъ "интеллигентъ", не задумываясь и не колеблясь, принесетъ ихъ въ жертву на алтарь своего бога, если только это окажется возможнымъ. Да и странно было бы ему задумываться, колебаться, останавливаться передъ средствами для достиженія его цѣли: вѣдь, служа своему богу, онъ все можетъ дѣлать, все считаетъ для себя дозволеннымъ! Вѣдь, окружающій міръ на то исключительно только и пригоденъ, чтобы пользоваться имъ, чтобы утилизировать его въ интересахъ собственнаго "я"! Пользуемся же мы, въ видахъ удовлетворенія нашихъ нуждъ и потребностей, живыми созданіями Божьими: однихъ изъ нихъ мы заставляемъ возить себя, другихъ стрижемъ для полученія шерсти, съ третьихъ сдираемъ шкуру, нужную намъ для приготовленія одежды и обуви, четвертыхъ убиваемъ и кладемъ въ супъ, жаримъ подъ всякими соусами... Такимъ же точно образомъ и съ такимъ же легкимъ сердцемъ считаетъ себя вправѣ относиться къ окружающей его людской толпѣ и то высшее существо, которое гордо называетъ себя "интеллигентомъ". Правда, и представители толпы, и презрѣнные "варвары", не уловившіе своимъ умомъ великой тайны жизни, тоже сплошь и рядомъ дозволяютъ себѣ очень большую свободу отношеній къ окружающей средѣ; но, не обладая тою "истиной", которая извѣстна "интеллигенту" и при свѣтѣ которой они сами для себя могли бы теоретически обносновать и оправдать свои "свободныя" дѣянія, они обыкновенно смущаются, иногда самоугрызаются, нерѣдко даже каются и, вообще, ведутъ себя самымъ безтолковымъ образомъ. Совсѣмъ другое дѣло -- "интеллигентъ": что бы онъ ни дѣлалъ, онъ всегда считаетъ себя безусловно-правымъ, что сообщаетъ ему удивительную самоувѣренность, душевное спокойствіе, дѣлаетъ его духовно-сильнымъ и возноситъ его, въ его собственныхъ глазахъ, на недосягаемую для обыкновенныхъ смертныхъ высоту. Онъ -- единственный, верховный судья своихъ поступковъ,-- судья, всегда самъ себя оправдывающій, и до нравственнаго суда, до приговоровъ окружающей его среды ему нѣтъ ни малѣйшаго дѣла. Въ сущности, онъ до та, кой степени переполненъ сознаніемъ своего превосходства надъ окружающими, такъ доволенъ собою, такъ поглощенъ заботами о своемъ "я", что становится совершенно индифферентнымъ къ средѣ; мало того, онъ, пожалуй, готовъ былъ бы облить всю эту среду керосиномъ и поджечь,-- это доставило бы еще неизвѣданное ощущеніе его "я". Но, къ сожалѣнію, сдѣлать ему этого нельзя: внѣшній міръ ему нуженъ для питанія и ублаготворенія того же драгоцѣннаго "я",-- безъ него онъ обойтись никакъ не можетъ. А потому, хотя онъ и относится съ полнѣйшимъ презрѣніемъ къ обществу, среди котораго бросила его судьба, но изъ общества этого онъ не бѣжитъ, не уединяется отъ него, не садится въ "келью подъ елью"... Таковъ "интеллигентъ".

Мы набросали эту характеристику подъ живымъ впечатлѣніемъ отъ самыхъ подлинныхъ цитатъ изъ произведеній Барреса, которыя Беранже приводилъ въ своей рѣчи (самихъ этихъ произведеній мы, къ сожалѣнію, подъ руками въ данную минуту не имѣемъ), а также и подъ вліяніемъ знакомства съ кое-какими другими продуктами современнаго французскаго художественнаго творчества, о которыхъ мы скажемъ слова два ниже. Что касается упомянутыхъ сейчасъ выдержекъ изъ писаній Барреса, то вотъ для примѣра нѣкоторыя, наиболѣе характерныя изъ нихъ; въ виду ихъ читатель получитъ возможность судить, насколько сдѣланная нами выше характеристика вѣрна.

"Я люблю, потому что мнѣ нравится любить,-- говоритъ про себя одинъ изъ героевъ Барреса,-- причемъ, въ сущности, я люблю только самого себя..." "Любить, обнимать міръ я могу не иначе, какъ только обнимая самого себя, безконечно любя самого себя..." "Не то чтобы я удивлялся и восхищался собою во всѣхъ деталяхъ, но... я безгранично нравлюсь самому себѣ" (je me plais infiniment). Чтобы съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ ублаготворять вожделѣнія своего собственнаго "я", этотъ Нарциссъ создаетъ себѣ "міръ, изъ котораго изгнана всякая идея о долгѣ..."

Вся суть заключается въ томъ, чтобы убѣдить себя, что истины ни въ чемъ нѣтъ, а есть только разныя точки зрѣнія (manières de voir), что каждая изъ нихъ противорѣчитъ другой и что мы, при нѣкоторой ловкости, можемъ становиться на любую изъ нихъ, смотря по обстоятельствамъ..." Ясное дѣло, что разъ это такъ, разъ такое убѣжденіе Нарциссомъ пріобрѣтено, то ему уже нѣтъ ни малѣйшей нужды въ какихъ бы то ни было другихъ убѣжденіяхъ. Если, наприм., онъ политическій дѣятель, то ему совсѣмъ не зачѣмъ ограничивать себя рамками какой-либо одной доктрины и оставаться вѣрнымъ этой послѣдней; нѣтъ, онъ можетъ поворачиваться въ любую сторону, сообразно съ ходомъ обстоятельствъ, въ интересахъ своего "я", "дозволять себѣ немного даже крутые поводы фронта". А чтобы продѣлывать все это съ достодолжною ловкостью и успѣхомъ, для этого нужно быть постоянно готовымъ "пустить въ ходъ всѣ рессурсы, всѣ силы, которыми располагаешь, въ тѣхъ видахъ, чтобы тотчасъ же можно было бы изобразить изъ себя то, что оказывается выгоднымъ по ходу обстоятельствахъ..." "Конечно, я прекрасно понимаю, чего стоитъ, само по себѣ, это комедіанство высшей школы (cabotinage upérieurs), я его презираю, какъ презираю все на свѣтѣ, но я его обожаю" (je l'adore)... И такъ далѣе, въ томъ же родѣ. Пусть читатель иль припомнитъ дѣянія извѣстнаго ему героя драмы А. Додэ: Борьба существованіе, Поля Астье, этого характернаго для текущей современности struggle-for-life едва, о которомъ нашъ ораторъ, студентъ Беранже, почему-то не упомянулъ въ своей рѣчи, и тогда онъ пойметъ, къ чему должно приводить, и приводитъ, примѣненіе на практикѣ полныхъ возмутительнаго цинизма эгоистическихъ взглядовъ героевъ Мориса Барреса. Весьма выразительнымъ обращикомъ почти того же самаго типа является и герой романа Disciple, также не безъизвѣстнаго русской публикѣ и написаннаго Бурже подъ вліяніемъ негодованія противъ глубоко возмущающихъ нравственное чувство тенденцій барресовскихъ персонажей. Этотъ герой, Робертъ Греду, тоже характерный "интеллигентъ", тоже хищная душа, тоже дошедшій до звѣринаго состоянія эгоистъ, лелѣющій свое собственное "я", признающій законность всѣхъ своихъ вожделѣній, помышляющій только о трепетаніи своихъ собственныхъ нервовъ, съ легкимъ сердцемъ производящій въ этихъ видахъ жестокіе эксперименты надъ живыми людьми окружающей среды и хладнокровно творящій при этомъ величайшія мерзости, оправдывая ихъ философіею и наукою...

А вотъ, далѣе, какіе звуки издаютъ поэты того молодаго поколѣнія, къ которому принадлежитъ самъ Барресъ и герои его произведеній, т.-е. поколѣнія 80-хъ годовъ. Въ Revue des Deux Mondes за прошедшій годъ (отъ 1 февраля) напечатано слѣдующее характерное стихотвореніе, вылившееся изъ-подъ пера Эдм. Гаракура и названное La Citadelle:

"Si tu veux être grand, bâtis la citadelle

Loin de tous et trop haut, bâtis la pour toi seul;

Qu'elle soit imprenable et vierge, et qu'autour d'elle

Le mont fasse un rempart et la neige un linceul!...

C'est là qu'il faut bâtir l'asile de ton âme,

Et pour que ton désir y soit la seule loi,

Que rien n'accède à lui, de l'éloge ou du blâme,

Grave sur ton seuil blanc le mot magique: Moi.

Tu n'as qu'une patrie au monde, c'est toi-même!

Chante pour elle, et sois ton but, et suis ton voeu;

Chante, et quand tu mourras, meurs dans l'orgueil suprême

D'avoir vécu ton âme et fait vivre ton dieu!..." *).

*) Если ты хочешь быть великъ, строй себѣ крѣпость вдали отъ всѣхъ и каи можно выше, строй ее для одного себя. Пусть она будетъ недоступна ни для кого, пусть гора послужитъ для нея защитительнымъ валомъ, а снѣгъ -- покровомъ... Такъ именно нужно устроить тебѣ убѣжище для твоей души. А чтобы твоя воля была таи единственнымъ закономъ, чтобы ничто не доносилось туда,-- ни хвала, ни хула людская,-- выгравируй на твоемъ чистомъ порогѣ магическое слово: У тебя только одно отечество въ мірѣ, это -- ты самъ!... Пой для него, и будь самъ для себя единственною цѣлью, сосредоточивай на самомъ себѣ всѣ свои помыслы и желанія... Пой, а когда придетъ время умирать, то умирай съ гордымъ сознаніемъ, что твоя дума жила и что ты служилъ твоему богу!...

Какое великолѣпное презрѣніе къ окружающему міру, какое упоеніе своимъ собственнымъ божественнымъ "я", какой безпредѣльный эгоизмъ звучитъ въ этихъ строкахъ!

Таковъ-то вотъ духовный представитель молодаго поколѣнія 80-хъ годовъ. Это -- крайній, самодовольный, ничѣмъ не смущающійся дилетантъ, отъявленнѣйшій скептикъ, не имѣющій ni foi, ni loi, рафинированный, безпощадный, самопоклоняющійся эгоистъ. Но откуда же, спрашивается, онъ явился? Коснувшись этого вопроса, Беранже замѣтилъ, что эти барресовскіе "интеллигенты", эти молодые люди 1880 года имѣютъ черты фамильнаго сходства съ ихъ предшественниками 1872 года. "Какъ и эти послѣдніе, они скептики, какъ и тѣ, они дилетанты и адепты культа собственнаго "я", являющагося въ ихъ глазахъ единственно реальною вещью въ жизни. Они читали тѣ же самыя книги, подвергались однимъ и тѣмъ же соціальнымъ вліяніямъ. Но, благодаря тому, что они родились позже, имъ пришлось меньше страдать". Будучи свободными отъ тѣхъ угнетающихъ мрачно-пессимистическихъ настроеній и горькихъ, мучительныхъ разочарованій, которыя достались на долю ихъ предшественникамъ, "они восприняли и возвеличили тѣ самыя идеи, которыя этими ихъ предшественниками приняты были только послѣ тяжелой внутренней борьбы, приняты со стыдомъ..." "Въ той нравственной болѣзни, жертвами которой тѣ (предшественники) оказались и отъ которой не имѣли возможности исцѣлиться, они (люди 80-хъ годовъ) усмотрѣли для себя здоровье,-- фиктивное здоровье, худшее самой смерти..." "Они отличаются характерною чертой: въ то время, какъ Бурже и его друзья уходили въ сферу мечты, Барресъ и тѣ молодые люди, типичнымъ обращикомъ которыхъ онъ является, выступили на поприще активной дѣятельности и занялись практическимъ примѣненіемъ ихъ теорій..."

Такова, по Беранже, родословная объявившихся въ 80-хъ годахъ молодыхъ "интеллигентовъ" и "свободныхъ людей", являющихся настоящими "героями нашего времени". Родословную эту можно было бы пояснить, дополнить еще кое-какими и другими элементами, но, за недостаткомъ мѣста, дѣлать этого мы теперь не будемъ.

IV.

"Съ тѣмъ ли же самымъ духомъ, что и предъидущее, вступаетъ въ жизнь новое поколѣніе, представители котораго имѣютъ теперь отъ восемнадцати до двадцати пяти лѣтъ? Не будетъ ли и оно также поколѣніемъ дилетантовъ и не разрѣшитъ ли задачу существованія путемъ того же индивидуалистическаго пессимизма?" -- спрашиваетъ Беранже, переходя къ нравственной характеристикѣ и оцѣнкѣ своею поколѣнія, поколѣнія начала 90-хъ годовъ. Желая дать читателю какъ можно болѣе точное представленіе о духовной эволюціи теперешней французской интеллигентной молодежи и о томъ, какъ представляетъ себѣ эту эволюцію сама молодежь, мы постараемся говорить, по возможности, подлинными словами нашего оратора:

"Интеллигентная молодежь 1890 года, -- замѣтилъ, между прочимъ, Беранже, -- рѣшительно порвала и, притомъ, въ самыхъ существенныхъ пунктахъ, со своими непосредственными предшественниками. Въ средѣ ея совершается теперь эволюція,-- пока еще не вполнѣ отчетливо опредѣлившаяся, а потому и таинственная, но, быть можетъ, грандіозная. Пробужденіе соціологическаго духа даетъ о себѣ знать съ каждымъ днемъ все сильнѣе и сильнѣе, и полное торжество этого новаго направленія умовъ есть только вопросъ времени. Сознаніе того, что ни одна мысль не является изолированною въ жизни, что есть коллективная душа, составленная изъ всѣхъ индивидуальныхъ душъ, -- это сознаніе проникаетъ собою всѣ упованія, всѣ мечты, всѣ дѣйствія новаго поколѣнія..." Обнаруживается сильный подъемъ, мощное, многообѣщающее возрожденіе духа. Строго говоря, это возрожденіе началось не съ сегодняшняго дня; съ нѣкотораго времени оно исподволь подготовлялось отдѣльными избранными мыслителями, явившимися въ роли предтечъ новаго умственнаго движенія. Эти мыслители устранили тѣ подводные камни, на которые прежде натыкалась и объ которые разбивалась мысль молодежи, искавшей истины и стремившейся къ свѣту; они разломали ту глухую стѣну, въ которую эта молодежь упиралась лбомъ въ своихъ поискахъ за отвѣтомъ на "проклятые" вопросы и, такимъ образомъ, расчистили дорогу для юной интеллигенціи, раскрыли передъ взорами этой послѣдней широкіе умственные горизонты.. Такъ, по крайней мѣрѣ, полагаетъ самъ Беранже. Изъ авторовъ, наиболѣе способствовавшихъ освобожденію юныхъ умовъ изъ-подъ тяжелаго гнета прежнихъ, доводившихъ до безнадежнаго пессимизма, философскихъ ученій, онъ указываетъ, прежде всего, на Бутру, который, въ своемъ произведеніи Contingence et lois de la Nature, "нанесъ тяжелый ударъ догмѣ детерминизма, ясно показавъ, что въ каждомъ явленіи есть нѣчто недоконченное, недетерминированное, и что фактъ этой недетерминированности заставляетъ предчувствовать въ основахъ природы элементъ самопроизвольности..." Вслѣдъ за Бутру выступили на сцену Фузье {Liberté et Déterminisme.-- L'idée du Droit.-- L'avenir de la morale, de l'art et de la réligion.-- Critique des systèmes de morale contemporains.-- L'évolutionnisme des idées-forces.} и Гюйо {Esquisse d'une morale sans obligation ni sanction.-- L'irréligion de l'avenir.-- Les problèmes de l'esthétique contemporaine.-- L'art au point de vue sociologique.-- Education et hérédité.} прочно обосновавшіе ученіе объ "идеяхъ-силахъ" (idées-forces) и, такимъ образомъ, выяснявшіе ту великую истину, что человѣкъ есть далеко не. автоматъ, далеко не слѣпая пѣшка, пассивно подчиняющаяся внѣшнимъ и стихійнымъ силамъ и вліяніямъ и покорно идущая туда, куда ее толкаютъ эти силы и вліянія, а существо активное, могущее своею мыслью оказывать воздѣйствіе на міръ, видоизмѣнять его сообразно со своими желаніями, строить его по своей волѣ, по своему плану. Въ томъ же направленіи работали и нѣкоторые представители художественной и философской критики, какъ, напримѣръ, Брюнетьеръ, сильно дискредитировавшій натуралистическую литературную шкоду,-- Мельхіоръ де-Вогюэ, познакомившій французскую публику съ "русскою душой", поскольку она отразилась въ русскомъ ронанѣ,-- Габріель Сарразенъ, указавшій на большое соціальное значеніе произведеній Шелли, Теннисона и другихъ великихъ англійскихъ поэтовъ,-- Эмиль Эннекенъ (la critique scientifique), "разрушившій детерминистскія теоріи Тэна и установившій ту, предугаданную уже Карлейлемъ, истину, что ничто иное, какъ именно человѣческій духъ, героическій духъ великихъ людей вызываетъ соціальныя или литературныя движенія".

Таковы были, по указанію Беранже, главнѣйшіе учители теперешней юной французской интеллигенціи. Мы не будемъ здѣсь останавливаться на вопросѣ о томъ, насколько основательны категорическія утвержденія нашего оратора, что такіе-то и такіе-то мыслители "нанесли тяжелый ударъ", пошатнули или даже и совсѣмъ "разрушили" такія-то и такія-то философскія ученія или концепціи, не будемъ разбирать, дѣйствительно ли, наприм., вѣрно, что научный детерминизмъ убитъ работами Бутру или Эннекена. Все это завело бы насъ слишкомъ далеко въ сторону, да, къ тому же, не имѣетъ теперь для насъ и существеннаго значенія. Въ данномъ случаѣ намъ важно знать не то, вѣрно ли оцѣнивала интересующая насъ молодежь значеніе указанныхъ выше работниковъ мысли, а то, что эти работники произведеніями своими сильно дѣйствовали на молодежь, будили ея мысль, открывали передъ нею широкія и свѣтлыя идейныя перспективы, возстановляли и оживляли вѣру въ силу личности, въ возможность активнаго воздѣйствія на среду, толкали на путь широкой и живой дѣятельности, ободряли, поднимали духъ,-- короче, вліяли на юные умы и сердца стимулирующимъ, обновляющимъ, животворнымъ образомъ. А это все они дѣйствительно дѣлали, какъ о томъ свидѣтельствуетъ намъ Беранже.

Баковъ же былъ результатъ этихъ идейныхъ воздѣйствій и вліяній? Эти послѣднія оторвали молодежь отъ узкаго, холоднаго, наводящаго уныніе позитивизма, отъ сухаго, мертвящаго матеріализма и увлекли воскресшія, благодаря этому, юныя души въ высшую, идеальную сферу, гдѣ ихъ коснулось дыханіе міровой жизни, гдѣ личное "я" стало казаться слишкомъ мелкимъ и ничтожнымъ, чтобъ дѣлать его исключительнымъ центромъ всѣхъ личныхъ помысловъ. Поднявшись въ эту. чистую сферу, мыслящая молодежь не замедлила увидѣть и понять, что, кромѣ маленькаго личнаго "я", существуетъ еще нѣчто безконечно болѣе великое, возвышенное, важное и интересное, нѣчто такое, внѣ чего "я" не имѣетъ ни смысла, ни цѣли, въ чемъ оно черпаетъ свою силу и благодаря чему оно только и живетъ, и развивается, и совершенствуется, и наслаждается. Это нѣчто -- великая среда живыхъ людей, общество, человѣчество. Личность можетъ достигать наивысшаго развитія и совершенства, можетъ обезпечить для себя наивысшій максимумъ радостей и наслажденій не иначе, какъ только сливаясь съ этимъ великимъ цѣлымъ, безконечно малую интегральную часть котораго она составляетъ, не иначе, какъ только растворяясь въ немъ, отдавая ему всѣ свои силы, всю свою душу и всецѣло забывая о себѣ. Чѣмъ полнѣе будетъ все это она дѣлать, тѣмъ больше сдѣлаетъ она и для своего "я", тѣмъ вѣрнѣе, обезпечитъ и свое счастье. Но подавляюще-большую часть этого великаго цѣлаго составляютъ трудовыя массы, народъ, въ точномъ и широкомъ значеніи этого слова. Значитъ, интересы этого самаго народа, а не того, узенькаго мірка, въ которомъ вращается теперь представитель современной интеллигенціи, и должны стать единственнымъ объектомъ всѣхъ помысловъ живой мыслящей личности. Но служить этимъ интересамъ можно не иначе, какъ только сдѣлавъ ихъ своими интересами, не иначе, какъ только озаряя и согрѣвая темную народную массу животворнымъ свѣтомъ знанія, являясь въ средѣ этой массы проводникомъ науки, этого могучаго эмансипирующаго фактора... И такъ, знаніе и народъ -- вотъ тѣ два магическія слова, которыми резюмируются смыслъ и цѣль личной жизни, которыя ясно выражаютъ искомую истину, даютъ ключъ къ жизненной загадкѣ и указываютъ на источникъ живой воды. Въ нихъ, въ этихъ двухъ многозначительныхъ словахъ, "весь законъ и всѣ пророки".

Быть можетъ, мы нѣсколько полнѣе, систематичнѣе и категоричнѣе выразили новое, еще только слагающееся profession de foi современной французской интеллигентной молодежи, чѣмъ это сдѣлалъ нашъ юный ораторъ въ своей рѣчи. Но что мы ни на одну іоту не погрѣшили противъ основнаго смысла этой рѣчи и не навязали оратору своихъ собственныхъ мыслей и взглядовъ, въ этомъ читатель во-очію можетъ убѣдиться по слѣдующимъ отрывкамъ изъ заключительной части интересующей насъ конференціи: "Новая генерація будетъ, прежде всего, соціальною (sociale),-- говоритъ намъ Генрихъ. Беранже,-- другими словами, она будетъ проявлять, въ искусствѣ и политикѣ, въ дѣйствіяхъ и въ мысли, свое тяготѣніе къ новому обществу, свою вѣру въ науку и демократію, свою любовь въ народу и отечеству". Наука и демократія -- это два самые главные, самые могущественные фактора будущей общественной эволюціи. Дилетанты предшествовавшихъ поколѣній не хотѣли, а, можетъ быть, и не могли этого понять. "Они порѣшили, что наука и демократія дошли до банкротства. Это было бы дѣйствительно вѣрно, если бы въ конечномъ результатѣ науки оказался только позитивизмъ да индустріализмъ, если бы демократія оказалась способною привести только къ торжеству пошлой плутократіи. Но, вѣдь, все это -- явленія преходящія, зло исцѣлимое,-- зло, изъ-за котораго мы не должны забывать о великомъ движеніи, увлекающемъ новый міръ. Позитивизма уже не существуетъ больше, а настанетъ, конечно, день, когда будетъ разрѣшенъ и вопросъ объ индустріальномъ трудѣ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и вопросъ о плутократіи". Въ послѣднемъ счетѣ, "новѣйшею эволюціей долженъ руководить духъ; а самымъ высшимъ, самымъ активнымъ, самымъ плодотворнымъ началомъ этого духа является любовь..." Таковы идеи и вѣрованія, толкающія впередъ новое поколѣніе интеллигентной молодежи. "Благодаря имъ, можетъ быть заново создано общество, въ которомъ "я" каждаго не будетъ стоять въ антагонизмѣ съ коллективностью и въ которомъ мечта явится сестрою живаго дѣла..." "Вмѣсто искалѣченнаго, умаленнаго, исходящаго кровью "я", составляющаго все достояніе дилетантовъ и пессимистовъ, выростутъ серьезныя и сильныя души, способныя вполнѣ проникнуться новымъ духомъ и явиться живыми выраженіями его..." "Не иначе, какъ только поворачиваясь въ сторону новаго свѣта (nouvelle lumière), проникаясь духомъ науки и демократіи, одушевленныхъ моральною идеей, и пріобщаясь къ великой коллективной душѣ, мы можемъ вновь обрѣсти и энергію, и вѣру, этихъ матерей великихъ дѣяній и произведеній".

Таковы тѣ, поистинѣ, грандіозные результаты, которые, по словамъ Беранже, съ каждымъ днемъ все яснѣе и отчетливѣе начинаютъ теперь намѣчаться въ процессѣ духовной эволюціи современной французской интеллигентной молодежи. Говоря о факторахъ этой эволюціи, объясняя эту послѣднюю, нашъ ораторъ, какъ мы видѣли, ограничился указаніемъ на одни только идейныя вліянія, которыя исходили отъ разныхъ передовыхъ мыслителей вродѣ Гюйо, Фулье и пр. По всей вѣроятности, читателю нашему покажется,-- какъ это показалось и намъ самимъ,-- что одного такого указанія, одного такого объясненія въ данномъ случаѣ слишкомъ недостаточно. Въ самомъ дѣлѣ, неужели интересующіе насъ юноши сидѣли и почитывали хорошія книжки, да только подъ впечатлѣніемъ этого чтенія и стали отшатываться отъ эгоистическаго міросозерцанія, такъ всецѣло господствующаго въ окружающей ихъ средѣ, круто повернулись въ сторону общечеловѣческихъ идеаловъ и потянулись къ народу, къ демократіи? Неужели только поэтому? Едва ли. Говоря это, мы, само собою разумѣется, вовсе не думаемъ отрицать или даже только умалять великое, само по себѣ, животворное вліяніе хорошей книжки, живаго, ободряющаго душу слова. Мы очень хорошо знаемъ и признаемъ огромное значеніе идейныхъ вліяній; мы вполнѣ раздѣляемъ, въ основныхъ его чертахъ, современное ученіе объ "идеяхъ-силахъ", въ которыхъ видимъ ничто иное, какъ высшее изъ извѣстныхъ намъ преобразованій той же самой живой міровой энергіи, которая служитъ первоисточникомъ силъ электрической, свѣтовой и пр.; на человѣчество же смотримъ какъ на одинъ огромный аккумуляторъ "идеи-силы" или психической силы, при достаточномъ запасѣ которой человѣкъ, въ концѣ-концовъ, и покоритъ всецѣло міръ, и осуществитъ въ немъ свой идеалъ. При такомъ взглядѣ мы не можемъ, конечно, не видѣть въ идеяхъ, въ идейныхъ вліяніяхъ одного изъ крупнѣйшихъ факторовъ духовной эволюціи; но, при всемъ томъ, мы полагаемъ, что для проявленія идеи, какъ живой, активной силѣ, необходимы извѣстныя условія и что одной ея мало для объясненія эволюціоннаго процесса. Мы знаемъ, что въ жизни человѣческихъ обществъ бываютъ такія эпохи, такіе дни, когда даже и великія идеи оказываются безсильными и когда выражающее ихъ слово замираетъ, какъ въ пустынѣ, не находя для себя почти никакого отклика; но знакомы намъ по исторіи и другіе моменты, когда та или другая идея носится, какъ говорятъ, въ воздухѣ и когда достаточно бываетъ только формулировать ее, облечь живымъ словомъ, чтобы она тотчасъ же произвела пожаръ въ умахъ и сердцахъ. Отсюда слѣдуетъ, что есть еще нѣчто помимо комплекса отвлеченныхъ идей, что обусловливаетъ данную духовную эволюцію или, по крайней мѣрѣ, ускоряетъ ее. Это нѣчто, несомнѣнно, должно играть весьма существенную роль и въ занимающемъ насъ умственномъ движеніи, совершающемся теперь въ средѣ французскаго интеллигентнаго юношества. Вѣдь, и предшествовавшія два поколѣнія молодыхъ людей (70-хъ и 80-хъ годовъ) духовно слагались не исключительно только подъ вліяніемъ однихъ идейныхъ вѣяній. Говоря о тѣхъ поколѣніяхъ, Беранже указалъ на эти вѣянія, но при этомъ онъ сослался еще и на другія вліянія,-- историческія, бытовыя. Толкуя же о юношествѣ 90-го года, онъ, повторяемъ, поскупился на объясненія, ограничившись ссылкою на бодрящія, оживляющія ученія Гюйо, Фулье и т. д. Получается, такимъ образомъ, пробѣлъ въ объясненіяхъ, и, притомъ, весьма крупный и существенный. О пробѣлѣ этомъ намъ придется еще сказать слова два ниже; тогда читатель увидитъ, что это пустое мѣсто и само по себѣ представляетъ собою весьма интересное явленіе. Теперь же, пока что, постараемся вкратцѣ отвѣтить вотъ на какіе, возможные со стороны читателя, вопросы: дѣйствительно ли вѣрно все то, о чемъ Беранже говорилъ въ своей конференціи? Дѣйствительно ли умственное движеніе современной французской интеллигентной молодежи носитъ на себѣ такой свѣтлый и возвышенный характеръ, какъ это мы, по указаніямъ нашего оратора, изобразили на предъидущихъ страницахъ? Не явился ли этотъ ораторъ выразителемъ только своихъ собственныхъ идей, чувствъ, вѣрованій и тенденцій? Не представляетъ ли собою студентъ Генрихъ Беранже только "одну ласточку", какъ извѣстно, "не дѣлающую весны"?

Нѣтъ, движеніе именно таково, и Беранже вовсе не "одна ласточка", такъ что въ наступленіи "весны" не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія. У насъ имѣется не мало данныхъ, могущихъ служить довольно вѣскими и убѣдительными доказательствами справедливости нашего утвержденія. Прежде всего, напоминаемъ читателю о томъ немаловажномъ обстоятельствѣ, что извѣстная уже намъ конференція читалась въ присутствіи полутысячной толпы студентовъ, обращаясь къ которымъ, Беранже и говоритъ: вотъ что такое вы собою представляете, вотъ что думаете и чувствуете, вотъ къ чему стремитесь. Аудиторія отвѣтила на это восторженными рукоплесканіями и тѣмъ самымъ торжественно засвидѣтельствовала справедливость утвержденій оратора, категорически заявила, что студенчество (по крайней мѣрѣ, парижское) дѣйствительно именно такъ думаетъ, чувствуетъ и вѣруетъ. Помимо этого, мы можемъ указать здѣсь еще и на другія обстоятельства, говорящія намъ о томъ же самомъ.

Есть въ Парижѣ молодой еще профессоръ, Эрнестъ Лависсъ, занимающій каѳедру исторіи на словесномъ факультетѣ. Популярностью среди парижской учащейся молодежи онъ пользуется необычайною: это -- идолъ студентовъ. На лекціяхъ его всегда давка, слушать его собираются студенты всѣхъ факультетовъ. Читаетъ онъ, дѣйствительно, замѣчательно хорошо, живо, увлекательно. Парижъ знаетъ немало громкихъ университетскихъ именъ, каковы, наприм., Гизо, Маркъ Жирарденъ, а изъ позднѣйшихъ Каро (недавно умершій). Лекціи этихъ знаменитыхъ, модныхъ въ свое время профессоровъ тоже привлекали большія толпы слушателей,-- толпы, на большую долю состоявшія изъ представителей большаго свѣта, изъ солидныхъ, сановныхъ особъ, изящныхъ аристократическихъ дамъ, фешенебельныхъ кавалеровъ,-- однимъ словомъ, изъ "сливокъ" парижскаго общества. Что же касается Лависса, то аудиторія у него совсѣмъ, совсѣмъ другая: это все почти сплошь молодежь Латинскаго квартала,-- молодежь, для которой Лависсъ исключительно только и читаетъ, которой онъ отдаетъ весь свой недюжинный талантъ и всѣ свои силы и жизнью которой онъ живетъ самъ. Дочти все свое время онъ проводитъ въ студенческой средѣ, постоянно онъ окруженъ студентами. Безъ него не обходится почти ни одна студенческая сходка, ни одно собраніе, причемъ онъ всегда является желаннымъ, дорогимъ гостемъ, онъ посѣщаетъ запросто студентовъ въ ихъ квартирахъ, собираетъ ихъ у себя, дѣлится съ ними своими завѣтными идеями и мечтами, отдаетъ имъ свою душу; студенты платятъ ему тою же монетой: передъ нимъ у нихъ душа на распашку, они боготворятъ его, видятъ въ немъ близкаго, интимнаго друга, старшаго брата... Счастливые студенты, счастливый профессоръ!...

Ну, такъ вотъ этотъ самый Лависсъ вздумалъ недавно побесѣдовать съ публикою о своихъ, такъ близко и хорошо ему извѣстныхъ, молодыхъ дорогихъ друзьяхъ, студентахъ, и напечаталъ въ Journal des Débats (въ началѣ февраля прошлаго года) небольшую, но очень интересную статейку, въ которой, говоря объ извѣстной намъ конференціи Беранже, высказалъ свои соображенія о томъ, что такое представляетъ собою въ духовномъ отношеніи нынѣшняя интеллигентная молодежь. Показанія этого авторитетнаго и компетентнаго свидѣтеля вполнѣ убѣждаетъ насъ въ томъ, что набросанный нами выше портретъ представителя современной молодой французской интеллигенціи какъ нельзя болѣе сходенъ съ оригиналомъ. "Что касается лично меня,-- писалъ, между прочимъ, этотъ свидѣтель,-- то я имѣю нѣкоторыя основанія надѣяться, что эта рѣчь (Беранже) вовсе не есть гласъ вопіющаго въ пустынѣ. Среди молодежи я знаю много homines bonae voluntatis. Они съ вѣрою смотрятъ въ будущее, и эта вѣра, "на нашихъ глазахъ, ростетъ изъ года въ годъ. Каждый день мы получаемъ много и устныхъ, и письменныхъ заявленій, свидѣтельствующихъ намъ о надеждѣ на возрожденіе". По наблюденіямъ Лависса, теперешняя французская интеллигентная молодежь распадается на три различныя категоріи. "Одна часть этой молодежи,-- правда, наименьшая, можно даже сказать, составляющая ничтожное меньшинство,-- группируется сомкнутыми рядами вокругъ церкви. Это -- студенты вѣрующіе и рѣшительно, открыто, какъ бы оффиціально придерживающіеся религіозной обрядности. Другая часть, тоже малая, также религіозна, но мечтаетъ объ обновленіи церкви, о томъ, чтобы въ основу этой послѣдней положено было ученіе Конфуція. Наконецъ, третья категорія молодежи, самая значительная, составляющая сильное большинство, ищетъ высшаго принципа (un au-déla) въ наукѣ, въ "политикѣ, въ демократіи, ищетъ, не зная хорошенько, что это за принципъ, но глубоко вѣруя въ то, что онъ существуетъ именно въ этой сферѣ и что нужно стремиться къ его познанію. Такимъ образомъ, одною изъ характерныхъ чертъ сегодняшней молодежи, той, которая мыслитъ (вѣдь, въ каждой генераціи есть вялая, инертная масса, и большинство всегда и вездѣ представляетъ собою стадо), является, такъ сказать, тоска по божественному элементу" (la nostalgie du divin)... "Изъ этихъ трехъ группъ молодежи,-- продолжаетъ нашъ профессоръ,-- первая, признаюсь, возбуждала бы во мнѣ тревогу, еслибъ ей предстояло сдѣлаться господствующею,-- тревогу потому, что она узка, нетерпима, исключительна, непримирима; но... преобладать и господствовать она никогда не будетъ. Остальныя двѣ группы меня также безпокоили бы, если бы онѣ обречены были истощать свой интеллектъ въ мечтательныхъ поискахъ непознаваемаго, безпокоили бы потому, что намъ, прежде всего и во что бы то ни стало, нужно,-- нужно не завтра, а сегодня,-- не мечтать, а дѣйствовать. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, теперь вовсе нѣтъ нужды обладать слишкомъ тонкимъ слухомъ, чтобы отчетливо слышать громовые раскаты Везувія". Но за эту часть молодежи, въ особенности за послѣднюю, самую многочисленную категорію ея, Лависсъ не боится; она сгораетъ жаждою дѣятельности, ищетъ руководящаго принципа тамъ, гдѣ его только и можно найти, и, вообще, стоитъ на вѣрномъ пути.

Есть въ Парижѣ еще другой человѣкъ, пользующійся въ средѣ учащагося юношества тоже большою популярностью и вліяніемъ, хотя и гораздо меньшими, чѣмъ Лависсъ. Это -- Мельхіоръ де-Вогюэ. Популярность этого человѣка сама по себѣ представляетъ, съ интересующей насъ точки зрѣнія, довольно любопытный и знаменательный фактъ. Лависсъ, о которомъ мы только что говорили, есть горячій адептъ свободной мысли, проникнутый идеалистическими, гуманитарными и демократическими тенденціями, а потому и нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что молодежь, тоже тяготѣющая къ гуманитарному идеализму и демократіи, носитъ его на рукахъ. Но Вогоэ? Вѣдь, онъ -- мистикъ и католикъ, вѣрный сынъ католической церкви, къ которой принадлежитъ и по традиціи, и по душевному влеченію. Какимъ образомъ, чѣмъ онъ могъ завоевать симпатіи молодежи, въ огромномъ большинствѣ своемъ, какъ мы знаемъ, совсѣмъ не католической? Загадка эта разрѣшается очень просто: по своимъ убѣжденіямъ, симпатіямъ и стремленіямъ Вогюе принадлежитъ къ народившейся за послѣдніе годы группѣ католиковъ-соціалистовъ или соціальныхъ католиковъ, выгодно отличаясь отъ весьма многихъ изъ нихъ своею полнѣйшею искренностью. Онъ постоянно и горячо проповѣдуетъ молодежи противъ "дикаго индивидуализма", толкаетъ ее въ сферу идеала, говоритъ о гуманности, братствѣ, стремится вдохнуть въ нее вѣру, возбудить въ ней жажду нравственнаго возрожденія, подвига. Въ проповѣди его весьма отчетливо звучатъ мистическія, религіозныя нотки, но... молодежь пропускаетъ какъ-то эти нотки мимо ушей, истолковываетъ его горячія рѣчи въ смыслѣ благопріятномъ для нарождающихся въ ней самой симпатій и тенденцій, беретъ изъ этихъ рѣчей то, что оказывается пригоднымъ для складывающагося въ ней новаго міросозерцанія, и восторженно рукоплещетъ проповѣднику. Выходитъ какъ будто бы маленькое недоразумѣніе, которое, однако же, какъ оказывается, нисколько не мѣшаетъ учителю и его слушателямъ жить въ мирѣ, согласіи и любви. Заговорили мы здѣсь о Вогюэ потому, что онъ, какъ и Лависсъ. является для насъ тоже очень цѣннымъ свидѣтелемъ. Въ томъ же самомъ студенческомъ журналѣ, L'Université de Paris, въ которомъ напечатана интересовавшая насъ выше конференція студента Беранже,-- только мѣсяцемъ раньше, -- Мельхіоръ де-Вогюэ помѣстилъ весьма любопытный этюдъ свой -- Ceux qui ont vingt ans. Въ этюдѣ этомъ онъ,-между прочимъ, заявляетъ, что въ современномъ французскомъ интеллигентномъ юношествѣ его поражаютъ три, бросающіяся въ глаза, вещи: во-первыхъ, серьезное и искреннее стремленіе къ высшему нравственному идеалу; во-вторыхъ, страстное желаніе практической дѣятельности и, въ-третьихъ, рѣзко выраженная тенденція направлять свою дѣятельность въ сферу соціальныхъ вопросовъ, съ цѣлью способствовать матеріальной и духовной эволюціи демократіи. Считаемъ не лишнимъ прибавить при этомъ, что на тѣ же самые симптомы указывали, между прочимъ, въ своихъ рѣчахъ и проф. Гебгардтъ, и Жюль Ферри, присутствовавшіе, въ началѣ мая прошлаго года, въ качествѣ почетныхъ гостей на многолюдномъ банкетѣ, устроенномъ парижскими студентами въ память четвертой годовщины основанія ихъ "ассоціаціи".

Таковы свидѣтельства, категорически, какъ видимъ, подтверждающія справедливость всего сказаннаго нами выше о направленіи и характерѣ умственнаго движенія, совершающагося теперь въ средѣ французскаго интеллигентнаго юношества. Но, помимо всѣхъ этихъ свидѣтельствъ, мы можемъ указать еще и на кое-какіе факты, весьма недвусмысленно говорящіе намъ о томъ, что для юношества этого наступила пора духовной весны, пора обновленія. Начавъ думать и чувствовать въ томъ направленіи, что такъ жить, какъ жили ихъ предшественники, дольше нельзя, что узкій индивидуалистическій эгоизмъ только сушитъ, калѣчитъ и губитъ души, что спасеніе можетъ быть найдено только въ сферѣ широкихъ общечеловѣческихъ идеаловъ, что безусловно необходима активная борьба за эти идеалы, энергическое воздѣйствіе на окружающую среду въ гуманитарно-демократическомъ духѣ, представители молодежи мало-по-малу пришли къ тому сознанію, что пока они будутъ оставаться разъединенными, разрозненными, до тѣхъ поръ они будутъ оказываться безсильными, неспособными сдѣлать что бы то ни было серьезное въ смыслѣ своихъ идей и чувствъ и оказать благотворное вліяніе на окружающій ихъ міръ. И вотъ ихъ охватываетъ горячій, могучій порывъ ко взаимной солидарности, къ тѣсному союзу, къ братскому единенію. Точно по волшебству, выростаетъ огромная, сильная Association des Étudiants de Paris, объединяющая въ себѣ студентовъ всѣхъ высшихъ учебныхъ заведеній въ Парижѣ, насчитывающая въ настоящее время болѣе 4,000 дѣйствительныхъ членовъ (не считая множества почетныхъ -- профессоровъ, депутатовъ, писателей, художниковъ и т. д.), располагающая весьма почтеннымъ денежнымъ фондомъ, имѣющая свой собственный, обширный и прекрасный домъ, предоставляющая къ услугамъ своихъ членовъ богатую библіотеку, цѣлый рядъ учебныхъ кабинетовъ со всѣми пособіями, шевелящая юныя головы и сердца постоянными публичными лекціями, конференціями, на широкихъ началахъ организовавшая дѣло взаимной всесторонней помощи... И все это большое, крупное предпріятіе создалось, окрѣпло и развилось всего въ какіе-нибудь четыре года! Но этого мало. Объединившись, университетская молодежь почувствовала себя достаточно сильною, чтобы выступить на поприще практической дѣятельности, на активное служеніе своимъ широкимъ и свѣтлымъ идеаламъ. Она рѣшила понести свѣточъ знанія, науки, въ темную народную среду, пошла въ рабочіе кварталы, стала устраивать тамъ, все при помощи той же ассоціаціи, разнаго рода образовательныя и филантропическія учрежденія. Далѣе, вполнѣ основательно полагая, что въ существующихъ республиканскихъ учрежденіяхъ заключается все спасеніе страны, что на этихъ учрежденіяхъ покоятся всѣ надежды демократіи, она рѣшительно выступила, какъ извѣстно, на политическую арену, объявила войну врагамъ республики, дружно, какъ одинъ человѣкъ, повела и энергично, стойко выдержала до конца долгую и тревожную кампанію противъ буланжизма.

Въ то самое время, какъ въ Латинскомъ кварталѣ, среди учащагося юношества, идетъ то въ высокой степени симпатичное и многообѣщающее умственное движеніе, о которомъ мы говорили на предъидущихъ страницахъ, на правомъ берегу Сены, въ средѣ молодыхъ писателей-художниковъ, совершается духовная эволюція, запечатлѣнная тѣмъ же самымъ характеромъ, что и лѣвобережная.

Осенью прошлаго года, въ одномъ изъ скромныхъ кафе праваго берега, собрались разъ вечеромъ побесѣдовать шесть человѣкъ писателей, среди которыхъ оказались люди и съ довольно извѣстными, даже громкими именами. Такъ, въ числѣ собесѣдниковъ былъ немолодой уже лѣтами, во совсѣмъ еще юный душою Леонъ Кладель, извѣстный (только, къ сожалѣнію, не у насъ) авторъ длиннаго ряда чрезвычайно талантливыхъ и въ высокой степени симпатичныхъ по своему внутреннему смыслу беллетристическихъ произведеній. Тутъ были далѣе Рони (Rosny), тоже немолодой и тоже очень талантливый мыслитель-романистъ, обратившій-на себя всеобщее вниманіе и создавшій себѣ прочное положеніе въ литературѣ своими нѣсколько своеобразно написанными, но глубокими по замыслу и полными серьезнаго внутренняго содержанія соціальными романами: Bilateral, Mare Fane и др., Жоржъ Ренаръ, человѣкъ среднихъ лѣтъ, ученый профессоръ Лозаннскаго университета, изъ-подъ пера котораго вышло не мало цѣнныхъ трудовъ по соціальнымъ вопросамъ, затѣмъ Февръ, Бернье и Табаранъ, всѣ трое совсѣмъ еще молодые люди, всецѣло посвятившіе себя литературѣ, но еще не успѣвшіе пріобрѣсти извѣстности за предѣлами парижскихъ литературныхъ круговъ. Все это люди одного и того же литературнаго направленія, одной эстетической вѣры, одинаковыхъ убѣжденій и взглядовъ на задачи литературы и искусства. Всѣ они сходятся въ томъ, гго современная французская художественная литература находится въ крайнемъ упадкѣ, что она страшно опошлилась, измельчала, что она приноравливается къ низменнымъ вкусамъ и потакаетъ низменнымъ аппетитамъ и вожделѣніямъ толпы, улицы, что на поприщѣ ея подвизается теперь все заполонившая собою армія людей, эмансипировавшихся отъ всякихъ идей и убѣжденій, совсѣмъ забывшихъ даже и о существованіи какихъ бы то ни было идеаловъ, въ жалкихъ произведеніяхъ своихъ рисующихъ, ничтоже сумняшеся, "натуру", преимущественно въ самыхъ грубыхъ, пошлыхъ и отталкивающихъ ея проявленіяхъ, и только способствующихъ сугубому разврату мысли и чувства и безъ того уже не особенно развитой и нравственной средней публики. Такова, по мнѣнію поименованныхъ выше лицъ, современная литература, таково ея растлѣвающее вліяніе на общество. А, между тѣмъ,-- думаютъ эти лица,-- перо, вѣдь, можетъ быть могучимъ, благороднымъ оружіемъ; литература, искусство -- огромная сила, могущая оживлять, одухотворять среду, способствовать духовному подъему пой среды, быстрыми шагами вести эту послѣднюю по пути прогресса. Это шла творческая, синтезирующая, преобразующая, обогащающая содержаніе внутренней жизни, потому что всякій истинный художникъ, въ какой бы сферѣ искусства онъ ни работалъ, даетъ обществу гораздо больше, чѣмъ беретъ отъ него. И вотъ, этою-то великою, божественною силой завладѣли теперь презрѣнные люди, обрекли на бездѣйствіе или, что еще безконечно хуже, обратили ее на служеніе "дьяволу". Теперь почти совсѣмъ нѣтъ настоящихъ писателей, художниковъ, артистовъ, носящихъ въ себѣ искру Божію, а есть только художественныхъ и литературныхъ дѣлъ подмастерья и мастера, работающіе на-заказъ, за поденную или поштучную плату. Да и не могутъ быть эти жалкіе, удовлетворяющіе требованіямъ публичнаго рынка ремесленники творцами, художниками, въ истинномъ смыслѣ этого благороднаго слова, не могутъ потому, что духъ ихъ питается только міазмами много затхлаго угла, въ которомъ сами они прозябаютъ, потому, что "вдохновеніе" свое они черпаютъ только въ той грязной лужицѣ, въ которой сами они барахтаются. Истиннымъ художникомъ, произведенія котораго могутъ святымъ огнемъ сердца людей и никогда не умираютъ, служа источникомъ живой воды для многихъ и многихъ вѣковъ, можетъ быть названъ только тотъ, кто, по словамъ Гёте, "наполняетъ свой умъ и свое сердце идеями и чувствами своей эпохи", кто съ головой уходитъ въ общественная жизнь своего времени, кто разгадываетъ внутренній смыслъ переживаемаго имъ, вмѣстѣ со всѣмъ обществомъ, историческаго момента, кто сродняется съ геніемъ народа и вдумчиво вглядывается въ грядущія судьбы этого послѣдняго. Такими именно чертами и отличались всѣ дѣйствительно великіе художники, которыхъ знаетъ и любитъ міръ, которымъ онъ удивляется и передъ которыми благоговѣйно преклоняется. Стоитъ только на сторожить ухо, чтобы въ звукахъ ихъ голоса тотчасъ же услышать дуновеніе духа пережитаго художниками-творцами времени, услышать могучій голосъ того народа, который пѣлъ вокругъ этихъ творцовъ. Поэтому самому они, эти творцы, и велики, и безсмертны. Не всякому, конечно дано быть Аристофаномъ, Данте, Рабле, Мольеромъ, Шекспиромъ, Гёте, такіе великаны нарождаются -- увы!-- вѣками, являются немногими единицами на многіе милліоны. Но всякій, кто претендуетъ на великое званіе художника слова (если ужь говорить только о такомъ художникѣ), можетъ хоть издали, далеко отставая, идти по слѣдамъ этихъ великановъ, хотя въ маломъ масштабѣ дѣлать то, что дѣлали эти великаны, хоть въ крошечной миніатюрѣ быть тѣмъ, чѣмъ были они, т.-е. носителями живи творящаго свѣта, выразителями жизни. Наше время есть время крупный соціальныхъ интересовъ, вопіющихъ о признаніи и удовлетвореніи, время огромныхъ, жгучихъ соціальныхъ вопросовъ, настойчиво требующихъ разрѣшенія. Въ сферу этихъ именно интересовъ и вопросовъ и долженъ по грузиться современный художникъ, если только онъ хочетъ быть не литературною тлей, не ремесленникомъ-торгашомъ, а истиннымъ художникомъ въ этой именно сферѣ онъ долженъ искать и вдохновенія, и матеріалы для своего творчества. Но задачи творчества въ соціальномъ духѣ такъ сложны, трудны, такъ огромны, такъ грандіозны; силы же художниковъ которые пожелали бы принять участіе въ рѣшеніи этихъ задачъ, такъ малы... Да, это такъ: индивидуальныя силы, пожалуй, и незначительны хотя,-- почемъ знать?-- быть можетъ, между ними скрываются пока подъ спудомъ и крупныя, большія. Но пусть малы. Вѣдь, горю этому можно было бы помочь. Что, если бы эти скромныя, не претендующія на большое самостоятельное значеніе, силы попытались соединиться, слиться во-едино во имя одной общей цѣли и, будучи воодушевлены одною и тою же основною идеей и поддерживая, подкрѣпляя одна другую, дружно принялись бы за работу? Вѣдь, отъ такого сложенія даже и малыхъ индивидуальныхъ силъ могла бы получиться великая сила! Вѣдь, результатъ такой коллеи тивной работы могъ бы оказаться грандіозно-большимъ!

Основать Club de l'Art social,-- клубъ, который былъ бы центромъ объединенія для всѣхъ живыхъ, "чающихъ движенія воды" служители литературы и искусства,-- клубъ, который явился бы лабораторіею коллективной мысли, служилъ бы опорою для единичныхъ силъ, помогалъ бы ободрялъ и стимулировалъ эти послѣднія...

Идея эта показалась нашимъ собесѣдникамъ слишкомъ хорошею, слишкомъ многообѣщающею, чтобы можно было по поводу ея ограничиться одами только разговорами, -- и вотъ они, какъ живые люди, поспѣшили перейти отъ словъ къ дѣлу. Въ скоромъ времени выработанъ былъ обѣими силами статутъ -- и Club de l'Art social изъ области туманной мечты перешелъ въ сферу живой дѣйствительности. По имѣющимся у насъ юдъ руками печатнымъ свѣдѣніямъ объ этомъ замѣчательномъ, по своему внутреннему смыслу, начинаніи, представляющемъ такую полную аналогію съ извѣстною уже намъ Association des Étudiants de Paris, къ названному клубу можетъ примкнуть всякій, чья мысль работаетъ въ направленіи соціальныхъ вопросовъ, устремляется въ сторону соціальныхъ идеаловъ. Статутъ клуба существующую во Франціи республику ставитъ выше какихъ бы то ни было споровъ и пререканій и требуетъ отъ членовъ республиканскаго profession de foi. Противники республики въ члены клуба ни подъ какимъ видомъ не допускаются; этою статьей статута имѣется въ виду предохранить клубъ отъ "вторженія ретроградовъ"... Спѣшимъ, впрочемъ, замѣтить, что это новое учрежденіе совсѣмъ не замыкается въ узкія національныя рамки; по буквѣ и по духу статута, оно носитъ на себѣ вполнѣ международный характеръ и широко открываетъ свои двери всѣмъ hominibus bonae voluntatis, къ какой бы странѣ или національности они ни принадлежали. Иниціаторы дѣла очень серьезно относятся къ печатному слову, къ литературѣ, и предъявляютъ къ писателю очень большія требованія. Они полагаютъ, что современный писатель, чтобы быть авторитетнымъ и вліятельнымъ глашатаемъ истины, долженъ обладать почти универсальными познаніями. Литература, въ силу требованій времени, должна все болѣе и болѣе сосредоточивать свои усилія на истолкованіи человѣческаго духа,-- другими словами, должна становиться все болѣе и болѣе психологическою. А разъ это такъ, то писателю, очевидно, безусловно необходимо основательно ознакомиться съ психологіею, въ широкомъ значеніи этого слова. Но психологія, сама по себѣ, есть только одно изъ звеньевъ великой цѣпи наукъ и внѣ связи съ остальными звеньями не можетъ быть ни изучаема, ни понимаема. Въ виду этого, писатель, прежде чѣмъ браться за перо и поучать публику, долженъ предварительно хорошо освоиться съ широкою сферой наукъ біологическихъ и соціологическихъ. Исходя изъ этихъ мыслей, основатели интересующаго насъ клуба внесли въ статутъ этого послѣдняго параграфъ, гласящій, что члены клуба ставятъ себѣ одною изъ главныхъ задачъ "заниматься сообща научными работами, имѣющими отношеніе къ біологіи и соціологіи". Что же касается тенденцій и направленія всей вообще дѣятельности клуба, то о нихъ читатель можетъ себѣ составить довольно вѣрное понятіе по тому "исповѣданію вѣры", котораго держатся извѣстные уже намъ члены-основатели и о сущности котораго мы сказали нѣсколько словъ выше. Отъ имени клуба появилось уже въ печати заявленіе, что имъ въ самомъ близкомъ будущемъ выпущена будетъ, подъ общимъ заглавіемъ -- La grande Enquête, цѣлая серія романовъ-этюдовъ, посвященныхъ изслѣдованію теперешняго общества и научному опредѣленію схемы завтрашнихъ соціальныхъ формъ и отношеній. Въ заявленіи этомъ сказано, между прочилъ, что принимать дѣятельное участіе въ этой коллективной работѣ выразили уже желаніе весьма многіе молодые, талантливые писатели.

Идея о названномъ клубѣ, очевидно, носилась уже въ воздухѣ. Объ этомъ можно заключить, между прочимъ, по тому, что едва только клубъ основался и заявилъ о своемъ существованіи, какъ на него тотчасъ же со всѣхъ сторонъ посыпались заявленія о присоединеніи. Огромное большинство этихъ заявленій идетъ отъ литературной молодежи, такъ что отъ новаго, еще только что вчера зародившагося учрежденія, въ теперешнемъ его видѣ, вѣетъ свѣжимъ, бодрымъ духомъ юности. Учрежденіе это, повидимому, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе разростается, привлекая къ себѣ силы изъ разныхъ странъ. "Письма съ заявленіями о желаніи поступить въ число членовъ клуба,-- говоритъ одинъ изъ членовъ-учредителей, Адольфъ Табаранъ,-- носятъ клейма почтовыхъ конторъ Брюсселя, Льежа, Берлина, Лондона, Женевы, Рима, Лиссабона, Мадрида... уже почти всей Европы! Мы ждемъ письма, на которомъ окажется почтовое клеймо города Тулы и въ которомъ будетъ заключаться душевное присоединеніе къ намъ того геніальнаго сумасброда (de ce toqué de génie), который носитъ имя Льва Толстаго" (это ожиданіе, -- замѣтимъ мы отъ себя,-- очевидно, основывается на недоразумѣніи).

Какъ видитъ читатель, духовная эволюція, съ тѣмъ же самымъ характеромъ, что и въ средѣ современнаго французскаго учащагося юношества, совершается теперь въ сферѣ и литературной французской молодежи. Умственное движеніе, основныя черты котораго мы попытались изобразить на предъидущихъ страницахъ, видимо, ширится, разростается, обобщается, втягивая въ себя все новые и новые элементы... "Ласточки", возвѣщающія о "веснѣ", носятся въ воздухѣ уже цѣлыми стаями.

Въ высокой степени интересно, знаменательно и поучительно это новое движеніе молодой французской интеллигенціи, этотъ горячій порывъ послѣдней въ сторону широкаго, свѣтлаго общечеловѣческаго идеала. Вѣдь, всѣ эти движущіеся, шевелящіеся, порывающіеся вверхъ юные элементы французскаго общества,-- все это дѣти буржуазіи, той самой буржуазіи, которая уже "совершила въ предѣлахъ земныхъ все земное", изжила все свое былое духовное богатство, утратила всякіе высшіе идеалы, а вмѣстѣ съ ними и горячія вѣрованія, и сильныя убѣжденія, и возвышенныя чувства. Она, эта буржуазія, обнищала духовно, лишилась горѣвшей въ ней прежде искорки Божіей, того живаго духа, который въ былое время дѣлалъ ее способною на великіе дѣла и подвиги,-- и вотъ, теперь, благодаря полному истощенію въ ней живой, творческой силы, день ото дня все болѣе и болѣе вырождается, теряетъ образъ и подобіе Божіи, глохнетъ, замираетъ духовно, готовая скатиться въ ту могилу, въ которую безжалостная исторія сметаетъ все, потерявшее raison d'être своего существованія. Сама она гибнетъ,-- это съ душевною болью констатируютъ и многіе изъ ея наилучшихъ представителей стараго поколѣнія,-- но жаждущія жизни ея дѣти не хотятъ, очевидно, раздѣлить ея печальную участь, не хотятъ умирать и, повинуясь инстинкту самосохраненія, отшатываются отъ нея въ сторону, порываютъ духовную связь съ отцами и страстно устремляются на поиски "живой воды", новаго, уже совсѣмъ не буржуазнаго смысла жизни. Но, по мѣрѣ того, какъ они выходятъ на путь этого исканія, ихъ подхватываетъ какое-то мощное теченіе и стихійно уноситъ къ невѣдомымъ имъ самимъ берегамъ. Да, невѣдомымъ. Что это за теченіе, что оно обозначаетъ, съ какой стороны идетъ, куда именно, къ какой конечной цѣли несетъ,-- обо всемъ этомъ отдающаяся на волю теченія молодежь имѣетъ, повидимому, очень смутное представленіе, ничего этого она хорошенько не знаетъ,-- все это, какъ она сама откровенно заявляетъ, для нея тайна, признаніе которой и составляетъ довольно характерную чорту теперешняго фазиса интересующаго насъ движенія.

Какъ мы видѣли выше, студентъ Беранже, объясняя иди, точнѣе, пытаясь объяснить причины совершающейся теперь въ средѣ университетской молодежи духовной эволюціи, сослался на идейныя вліянія новой философской школы, да тѣмъ и ограничился. Но, повидимому, самъ ораторъ чувствовалъ, что одной этой ссылки мало для объясненія, что идейныя вліянія,-- хотя они и несомнѣнно дѣйствовали и дѣйствуютъ,-- въ данномъ случаѣ далеко еще не все и что, пожалуй, не въ нихъ даже и главная суть, а потому онъ и счелъ нужнымъ прибавить къ своей рѣчи одну очень характерную фразу, которую мы съ умысломъ пропустили тогда, приберегая ее къ концу. Фраза эта слѣдующая: "таинственная сила (poussée mystérieuse) влечетъ молодое поколѣніе"... Замѣтьте: таинственная сила. Молодежь, въ лицѣ Беранже, очевидно, еще не сообразила, не повяла, что, собственно, это за сила. Фактъ этого непониманія обратилъ на себя вниманіе и профессора Лависса. "То же самое, то же заявленіе о таинственной силѣ,-- говоритъ этотъ послѣдній въ своемъ, цитированномъ уже нами выше, этюдѣ,-- мнѣ много разъ приходилось встрѣчать какъ въ интимныхъ разговорахъ со студентами, такъ и въ ихъ письмахъ ко мнѣ". Такъ дѣло стоитъ въ средѣ учащейся молодежи. Но, обращаясь къ молодымъ литературнымъ кругамъ, о которыхъ намъ пришлось упомянуть по поводу Club de l'Art social, мы, къ немалому удивленію своему, и здѣсь наталкиваемся на нѣчто вродѣ той же "тайны". Такъ, упомянутый нами Адольфъ Табаранъ, говоря о своемъ клубѣ, замѣчаетъ, что члены этого, послѣдняго, пока что, намѣтили только самое общее направленіе пути, по которому они пойдутъ; но куда, къ какой конечной цѣли несетъ ихъ теченіе, этого они не знаютъ, цѣль остается для нихъ неизвѣстною, неясною (un but encore mal défini). Таинственная сила, тайна, неразгаданная цѣль,-- все это указываетъ намъ на то, что умственное движеніе, о которомъ мы говоримъ, носитъ на себѣ стихійный характеръ, что оно далеко еще не ясно сознано самою молодежью, которую увлекаетъ въ него, въ значительной степени, просто здоровый инстинктъ.

Намъ, стоящимъ вдали отъ этого движенія и наблюдающимъ его со стороны, ясно, конечно, въ чемъ тутъ дѣло, что это за "таинственная сила", по поводу которой недоумѣваетъ движущаяся молодежь. Это, конечно, есть ничто иное, какъ то мощное вѣяніе, которое исходить изъ нижнихъ общественныхъ слоевъ, изъ народныхъ, трудовыхъ массъ, повсюду просыпающихся теперь къ новой жизни. Это вѣяніе въ настоящее время сильнѣйшимъ образомъ даетъ себя чувствовать во всѣхъ сферахъ жизни цивилизованныхъ обществъ, оно же увлекаетъ и юную французскую интеллигенцію въ сторону великаго гуманитарнаго идеала. Не подлежитъ, конечно, ни малѣйшему сомнѣнію, что интеллигенція эта не сегодня-завтра дастъ себѣ въ этомъ ясный отчетъ, а тогда и конечная цѣль движенія для нея сама собою опредѣлится, и явится точная формула самаго движенія.

И. Д--овъ.

"Русская Мысль", кн.II, 1891

Оставить комментарий Добровольский Иван Иванович (bmn@lib.ru) Год: 1891 Обновлено: 24/03/2022. 96k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Посвящается русскому студенчеству). "Русская Мысль", кн.II, 1891.

Добровольский Иван Иванович Современная французская молодежь

Современная французская молодежь.

Добровольский Иван Иванович
Современная французская молодежь