Аннотация: Исторический роман из царствования императрицы Екатерины II.
ДмитрийДмитриев Золотойвек
ЧастьI
I
Было раннее зимнее утро.
На улицах Петербурга еще совершенно темно.
Несмотря на раннее время, к подъезду Зимнего дворца подкатила карета, скрипя своими огромными колесами по мерзлому снегу.
Рослый выездной лакей соскочил с запяток кареты, быстро отворил дверцу и помог выйти из экипажа князю Петру Михайловичу Голицыну.
Князь Голицын приехал недавно в Петербург с важным донесением из действующей армии от фельдмаршала Румянцева-Задунайского к императрице Екатерине Алексеевне.
Князь Петр Михайлович застал в приемной государыни молодого красивого генерала Григория Александровича Потемкина, который тоже находился в действующей армии и точно так же, как Голицын, был прислан фельдмаршалом Румянцевым-Задунайским к императрице с важным известием о победе над турками.
Генерал Потемкин, как вестник радости, был обласкан и награжден государынею.
Вместе с известием о победе Потемкин привез еще мирный трактат турецкого султана.
Государыня была очень обрадована трактатом о мире.
Этот трактат предоставлял императрице полное удовлетворение ее желаний; благодаря ему Екатерина становилась на пьедестал европейского величия и славы.
Императрица Екатерина и ее двор в то время находились в Москве.
Москва с большим торжеством отпраздновала этот славный мир; москвичи давали праздник за праздником, бал за балом один богаче и великолепнее другого.
Все эти празднества и балы императрица удостаивала своим посещением.
Генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин, как вестник радости, был, как уже сказано, осыпан милостию и вниманием императрицы.
Счастливая звезда Потемкина появилась на горизонте, он вдруг стал большим человеком.
Перед Потемкиным теперь все изгибались; заискивали его расположения даже и приближенные к государыне лица, все искали случая ему угодить.
И все это более и более волновало честолюбивую душу Потемкина и заставляло его стремиться к большему.
Отпраздновав славный мир, двор выехал в Петербург. И вот в Петербург от Румянцева-Задунайского, фельдмаршала нашей армии, приехал к императрице новый посол, князь Петр Михайлович Голицын; он, по словам современников, с виду был красавец и богатырь в полном смысле слова: высокого роста, стройный, плечистый, с добрыми светлыми глазами и с нежными чертами лица.
Во время войны с турками князь Петр Михайлович командовал авангардом в армии фельдмаршала Румянцева-Задунайского, был его правой рукой и отличался мужеством и храбростью; он был лихой наездник, прекрасный стрелок, убивал на лету ласточек из пистолета, не менее искусно владел саблею и к тому же был большой силач. Недаром солдаты, без ума любившие ласкового и доброго князя Голицына, называли его "богатырем".
Князь Петр Михайлович, обладая телесной красотой, обладал также и душевной, он был добр, кроток со всеми, ласков и приветлив. Будучи 24-х лет женился он на княжне Екатерине Александровне Долгорукой; крепко и горячо любил князь Голицын свою молодую жену-красавицу, но не долго пришлось ему пожить с любимой женой. Как-то простудилась княгиня и умерла, оставив своего мужа молодым вдовцом с маленьким двухлетним сыном Мишей.
Князь Петр Михайлович, оплакав горькими слезами жену и сдав своего маленького сына на попечение своим родственникам, сам уехал в действующую армию, где скоро, благодаря своей храбрости и отваге, дослужился до генеральского чина и сделался любимцев фельдмаршала Румянцева-Задунайского. Фельдмаршал дал ему важное поручение к императрице.
Князь Голицын, умный, образованный, был любезно принят государыней; он умел красиво и увлекательно рассказывать. Подробно рассказал императрице о событиях недавно окончившейся войны с турками и заинтересовал ее.
Князь Голицын скоро затмил как своей красотой, так и мужеством Григория Александровича Потемкина. На Потемкина теперь уже стали обращать не такое внимание, как прежде, до приезда из армии Голицына; также не видно было прежнего к нему благоволения государыни.
У Потемкина явился сильный соперник в лице князя Голицына. Тщеславный Потемкин понял это и стал измышлять, как бы убрать с дороги Голицына, с которым он ранее находился чуть не в дружеских отношениях.
-- А, дружище Григорий Александрович, рад встрече с тобою, -- крепко пожимая руку Потемкина, радушно проговорил князь Петр Михайлович, встретив его в приемной у государыни.
-- И я рад, -- как-то сквозь зубы ответил Потемкин.
-- Государыня изволила встать?
-- Кажется, к государыне сейчас кофе принесли.
-- О тебе не докладывали ее величеству? -- спросил князь Голицын у Потемкина.
-- Докладывали.
-- Ну и что же?
-- Обождать приказано, -- хмуро ответил Потемкин.
-- Послушай, Григорий Александрович, ты как будто не в себе, чем-то расстроен или встревожен... что с тобой? Скажи на милость.
-- Да ничего... я нисколько не расстроен и не встревожен...
-- Нет, нет... у тебя что-то есть неприятное, только ты не хочешь сказать.
-- И говорить-то, князь, нечего...
-- Ох, Григорий Александрович, не откровенен ты со мною, право, не откровенен.
-- Да право же, князь, я...
-- Полно, Григорий Александрович, я ведь не ослеп, вижу что ты чем-то расстроен.
Тут разговор князя Голицына с Потемкиным прервался -- в дверях приемной показался камердинер императрицы. Он, окинув быстрым взглядом Голицына и Потемкина, скрылся за дверью.
"Кого-то первым примет государыня? Следовало бы меня, потому что я много раньше Голицына прибыл во дворец", -- подумал Потемкин.
"Что это с Потемкиным? Чем он недоволен? Чем расстроен? Надо непременно разузнать и, если можно, то и помочь ему", -- так думал князь Голицын, участливо посматривая на Потемкина.
Так прошло несколько минут в молчании.
Приемная императрицы, несмотря на раннее время, стала наполняться вельможами и придворными чинами.
Все они очень любезно и приветливо, а некоторые даже подобострастно здоровались с князем Голицыным и низко ему кланялись.
Здоровались и с Потемкиным, только уже не так, а некоторые даже взглядом не одарили его.
-- Ее императорское величество просит изволить вас, ваше сиятельство, -- громко и вежливо проговорил вошедший в приемную камердинер государыни, обращаясь к князю Голицыну.
Потемкин побледнел и прикусил себе губу.
Находившиеся около него придворные переглянулись между собою.
II
Молодой и красивый собой, гвардейский офицер Сергей Дмитриевич Серебряков направлялся по "Невской першпективе" к дому известного банкира Сутерланда; банкир этот был очень богат, к его денежной помощи нередко прибегали и первые вельможи в государстве. Проценты Сутерланд брал огромные и через это еще более увеличивал свой капитал, и без того огромный. К нему-то за деньгами шел и гвардейский офицер Серебряков; шел он, понуря свою голову, видно, и за проценты нелегко было ему просить денег.
-- А если не даст Сутерланд мне денег, откажет, тогда что делать? В Москву без денег не поедешь. А ехать мне необходимо, надо хлопотать о вводе во владение. А главное, в Москву поеду, увижу княжну Наташу. Видеть ее для меня составляет большое счастье.
Если и не даст банкир мне денег, а в Москву я все же поеду, заложу кое-что, продам, а в Москву поеду. Там, может, меня счастье ждет. Во что бы то ни стало я объяснюсь с княжной... открою ей свою душу... кто знает, может княжна-красавица порадует меня ответом... Одно горе: сам князь едва ли согласится за меня, бедняка, выдать свою дочь, не о таком зяте он думает, -- таким размышлениям предавался Сергей Серебряков, маршируя по "Невской першпективе".
Вот и большой красивый дом банкира Сутерланда.
Но что это значит! У парадного крыльца квартиры банкира стоят с ружьями двое солдат; они молодцевато отдают честь гвардейскому офицеру.
Серебряков поднимается на лестницу, входит в переднюю и видит нескольких полицейских.
-- Зачем вы здесь? -- спрашивает он у одного полицейского.
-- Странно, ты даже не знаешь, зачем здесь находишься? -- невольно улыбнулся Серебряков.
-- Точно так, ваше благородие... не приказано сказывать...
-- Кем не приказано?
-- Высшим начальством.
Гвардеец офицер из передней направился в приемную, в надежде там встретить банкира или кого-нибудь из его домашних; но в приемной никого не было, только слышно было, что в следующей комнате кто-то говорит и громко плачет.
Серебряков приотворил туда немного дверь и увидал такую картину: жена банкира, его дочь и сын заливаются горькими слезами. Другие домашние стараются их утешить.
"Уж не умер ли банкир?" -- подумал молодой офицер.
Увидя Серебрякова, сын банкира перестал плакать и подошел к нему.
-- Что это значит, уж не умер ли господин банкир? -- спросил Серебряков у молодого человека.
-- Ах, господин офицер, лучше бы было, если бы умер мой отец...
-- Что вы говорите? -- удивился Серебряков.
-- Совершенную правду говорю, господин офицер...
-- Я... я вас не понимаю... вы... вы желаете смерти своему отцу?
-- Да, господин офицер... я, мама, сестра, да и все мы желали лучше бы видеть отца умершим... не дожить бы ему до этой страшной минуты...
-- До какой минуты? Что вы говорите? Объясните мне, ради Бога! -- воскликнул Серебряков. Он был несколько знаком с самим Сутерландом, а в особенности с его сыном.
-- Моего бедного отца, по приказанию государыни, скоро превратят в чучело, -- захлебываясь слезами, ответил ему сын банкира.
Серебряков ничего не сказал на это, только с удивлением и жалостью посмотрел на молодого человека и подумал:
"Бедняга, он с ума сошел".
В этот же день утром петербургский обер-полицеймейстер бригадир Рылеев был с докладом у императрицы Екатерины Алексеевны.
И, окончив свое дело, хотел было откланяться, но государыня его остановила такими словами:
-- Послушай, господин бригадир, у тебя при полиции есть, кажется, такой человек, который умеет искусно делать чучела из зверей и птиц?..
-- Так точно, ваше величество, есть.
-- Прикажи, пожалуйста, ему набить чучело из Сутерланда и отошли его от моего имени в кунсткамеру; пусть там поберегут это чучело как редкость... Слышишь?
-- Слушаю... ваше... ваше величество, будет исполнено, -- задыхаясь от волнения и удивления, ответил государыне обер-полицеймейстер.
-- Можешь идти, господин бригадир.
Но Рылеев не уходил, а дрожащим голосом спросил:
-- Смею спросить, ваше величество... вы изволили приказать из Сутерланда сделать чучело?
-- Ну да, да!.. Ступай исполни сегодня же!
-- Слушаю, ваше величество.
Обер-полицеймейстер Рылеев, отличавшийся необыкновенною исполнительностью и вместе с тем ограниченным умом, захватив с собою нескольких солдат и полицейских, отправился в дом банкира Сутерланда и, пройдя прямо к нему в кабинет, смущенным голосом проговорил:
-- Я... я должен вам сообщить, господин Сутерланд, ужасную новость...
-- Какую, господин бригадир?
-- Я... я не знаю, как вам и сказать, господин банкир... на меня, пожалуйста, вы не претендуйте, я только исполнитель... мне приказывают, я исполняю...
-- Да скажите, в чем дело, господин бригадир?
-- А дело в том, что я, господин Сутерланд, из вас должен сделать чучело, по приказанию ее императорского величества.
-- Что? Что вы говорите! Да вы, господин бригадир, видно, с ума сошли! -- с удивлением и ужасом, посмотрев на Рылеева, воскликнул банкир.
-- Я так вас господин Сутерланд люблю и уважаю, что желал бы лучше сойти с ума, чем сообщать вам решение государыни, сделать их вас чучело и отправить в кунсткамеру, -- слезливым голосом проговорил обер-полицеймейстер.
-- И вы, господин бригадир, говорите это серьезно? -- побледнев спросил банкир.
-- Совершенно серьезно, и я должен приступить к исполнению приказаний ее величества не мешкая.
-- Мой Бог! Что же это? Чем прогневал я императрицу?
-- Такая ужасная смерть, -- с отчаянием воскликнул бедняга банкир.
Он упросил Рылеева отсрочить ненадолго исполнение приказаний государыни, написал письмо к императрице, в котором просил себе милосердия.
Это письмо взялся отвезти Серебряков к генералу-губернатору графу Брюсу и упросить его передать государыне.
-- Я бы свез графу письмо и сам, но я не должен отлучаться, не выполнив приказаний ее величества, -- проговорил исполнительный начальник полиции.
Офицер Серебряков понял, что здесь вышло какое-то недоразумение, да и нетрудно было догадаться, что императрица никогда не решится на такой бесчеловечный поступок.
Вскоре все объяснилось.
Граф Брюс, выслушав рассказ Серебрякова, подумал, что Рылеев сошел с ума, и с письмом банкира Сутерланда поехал во дворец.
Государыня пришла в ужас, выслушав рассказ Брюса о том, как Рылеев хочет из банкира сделать чучело и отправить в кунсткамеру.
-- Боже мой, граф, какие ужасы вы мне рассказываете! Ведь этот сумасшедший Рылеев перепутал: у меня была маленькая собачка, ее назвала я Сутерландом, потому что мне подарил ее банкир. Собачка вчера околела, и я приказала Рылееву сделать из нее чучело и отправить в кунсткамеру. Поезжайте, пожалуйста, граф, успокойте, утешьте банкира. А сумасшедшему Рылееву дайте строгий выговор, чтобы он был осмотрительнее и внимательнее к моим приказаниям, -- проговорила государыня. -- Иначе нам с Рылеевым придется расстаться, -- добавила она, отпуская графа Брюса.
И скоро печаль и скорбь в доме банкира Сутерланда сменились радостью и весельем.
Банкир рассыпался в благодарностях перед гвардейским офицером Серебряковым и без процентов, и без расписки, а на честное слово ссудил ему порядочную сумму денег на поездку в Москву.
На другой же день после происшествия с Сутерландом, которое сделалось в Питере притчею во языцех, он уехал в Москву.
III
-- Не спорь, молодой человек, не спорь!
-- Я и не спорю, ваше сиятельство, а только говорю.
-- Что говоришь, что? Порицаешь прошлое и восхваляешь настоящее... Былое ставишь ни во что?.. Мы, старики, перед вами, молодежью, нуль, ничто! -- не проговорил, а как-то запальчиво крикнул старый князь Платон Алексеевич Полянский, обращаясь к своему гостю, молодому гвардейскому офицеру Сергею Дмитриевичу Серебрякову.
Резкий тон князя Полянского нисколько не смутил молодого офицера, он привык к этим вспышкам и спокойно ответил:
-- У меня и в мыслях, ваше сиятельство, не было того, про что вы говорить изволите.
-- Мы устарели... Теперь мы не нужны... Молодежь нужна: выскочки, шаркунчики... А нас долой с дороги! И былая верная наша служба ни во что, и род наш славный тоже ни во что!.. Теперь из певчих -- в первые министры, из пастухов -- в полные генералы, в графы... Пастух, ваше сиятельство... особа! -- проговорив эти слова, князь Полянский засмеялся желчным, злобным смехом.
-- Что же, такова, видно, их фортуна.
-- Полно, господин офицер, какая тут фортуна... По-твоему фортуна в люди выводит?
-- А то кто же?
-- Как будто не знаешь, не ведаешь?
-- И то не знаю, ваше сиятельство.
-- Ну, ну, оставим про то говорить. Не наш воз, не нам его и везти... Скажи мне лучше, надолго ли ты в Москву прибыл? -- уже совершенно спокойным голосом спросил князь Полянский у своего гостя.
-- Это зависит от того, ваше сиятельство, как я устрою свои дела.
-- Ты приехал хлопотать о вводе тебя в наследство после твоего дяди, так?
-- Тут хлопот не много... У меня есть другое дело, ваше сиятельство.
-- Другое? Какое же?
-- До времени о том не могу сказать...
-- Стало быть, тайна... Или, сказать по-новому, по-теперешнему, секрет?
-- До времени -- секрет.
-- И мне сказать нельзя?
-- Нельзя ваше сиятельство, только теперь, а через несколько дней вы узнаете.
-- Потерпим, господин офицер... Ну, расскажи, пожалуйста, что нового у вас, в Питере? Ведь я больше пяти лет с тобою не видался; скажи, что императрица Екатерина Алексеевна? Ведь, кажется, ты был свидетелем совершившегося переворота? -- спросил князь Полянский у офицера Серебрякова.
-- Я даже в том принимал некоторое участие, ваше сиятельство, -- не без гордости ответил молодой гвардеец.
-- Вот как, с чем тебя, господин офицер, и поздравляю, я этого не знал. Расскажи, любопытно послушать.
-- Ах, ваше сиятельство, я никогда не забуду ту ночь, в которую случился переворот; в то время я был только еще портупей-юнкер. Почти вся гвардия собрана была на площади против Зимнего дворца, а конная гвардия стояла против дома графа Брюса, фронтом ко дворцу. Тишина могильная. Мы знали, зачем нас собрали, и в безмолвии ожидали появления среди нас императрицы; все взоры устремлены были на двери дворца; вот оне отворились, по лестнице быстро спускалась императрица, за ней братья -- богатыри Орловы, Неплюев, Панин, граф Шереметев и другие вельможи. К крыльцу подают оседланную лошадь. На государыне, поверх ее платья, надет был мундир Преображенского полка. Как величественно-прекрасна была императрица в этом мундире, на коне, с обнаженною шпагою в руках! -- с увлечением громко проговорил Сергей Серебряков, прерывая свой рассказ.
-- Не увлекайтесь и не отставайте от нити своего рассказа, -- наставительным тоном добавил князь.
-- Ах, ваше сиятельство, если бы вы были свидетелем того, что видел я.
-- Что же бы было? Я благодарю судьбу, что меня в то время не было в Питере. -- Однако, господин офицер, продолжайте свой рассказ.
-- Государыня выезжает к войску. Григорий и Алексей Орловы идут подле стремени государыни, остальные вельможи остались на подъезде дворца. Войска, увидя государыню, грянули "ура!", государыня кланяется с своей приветливой, чарующей улыбкой. Она что-то громко говорит, но что именно, я не мог расслышать. В ответ на царицыны слова опять слышится "ура!". Государыня заметила, что у нее на шпаге не было темляка. И темляк был поднесен императрице портупей-юнкером Потемкиным.
-- Который теперь состоит в генеральском чине и находится в большом фаворе. Так я говорю? -- с улыбкой промолвил старый князь Полянский, обращаясь к своему гостю.
-- Стало быть, вы слышали, ваше сиятельство, про этот случай?
-- Про то, чем и как Григорий Потемкин в люди вышел, слышал. Он пойдет далеко. У Потемкина есть догадка, есть ум. А с умом и догадкой можно дело делать...
-- Вы желаете, ваше сиятельство, чтобы я продолжал свой рассказ?
-- О чем? О "Петербургском действе"? Нет, голубчик, не надо, не трудись... довольно и того, что мне сказал... Я устал и пойду отдохнуть... Ты побудешь у нас или уедешь?
-- Если позволите...
-- Оставайся пить чай... я ведь природный русак, люблю русские обычаи, поэтому пойду всхрапнуть после обеда часок-другой, а там и за чай примемся... Подожди меня у княжны Натальи... Надеюсь, с ней тебе не будет скучно? Я сам сдам тебя ей с рук на руки, -- проговорив эти слова, князь ударил в ладоши.
Этим князь имел обыкновение звать камердинера, который постоянно должен был дежурить у дверей кабинета.
-- Что приказать изволите, ваше сиятельство? -- низко кланяясь, спросил вошедший в княжеский кабинет камердинер; это был высокий, худой, чисто выбритый старик с седою головой, в шитой золотом ливрее. Звали камердинера Григорий Наумович, он был душою и телом предан своему господину, которому служил не один десяток лет.
Скоро в кабинет отца вошла или скорее впорхнула княжна Наталья.
Это была семнадцатилетняя красавица в полном смысле слова: стройная, высокая, с глубокими большими глазами; пушистые черные брови резко выделялись на матово-бледном лице княжны; вся фигура ее представляла какую-то античную красоту.
-- Вы звали меня, папа? -- спросила тихо у отца Княжна, бросая украдкой взгляд на молодого и красивого гвардейца.
-- Да, да... Наташа, препоручаю тебе нашего гостя, развлекай его и занимай... Постарайся, чтобы он не скучал... А я пойду соснуть.
-- Постараюсь, папа, -- слегка улыбаясь, ответила отцу княжна и, обращаясь к офицеру Серебрякову, добавила:
-- Пойдемте, Сергей Дмитриевич, на мою половину.
-- Наташа, смотри же, занимай гостя, ведь он питерец... не поднял бы нас с тобою на смех...
-- Ваше сиятельство, что вы изволите говорить? -- с легким упреком воскликнул Сергей Серебряков.
-- Шучу, шучу... Ведь ты мне, господин офицер, не чужой... С твоим отцом мы большими приятелями считались... и хороший был человек твой отец, пошли Бог ему царство небесное, правдивый, честный... теперь таких людей днем с огнем не отыщешь... другое время, другие нравы, другие люди.
IV
Князь Платон Алексеевич Полянский жил давно уже в Москве в своем огромном, что твой дворец, доме на Знаменке; к его дому примыкал тенистый сад с парком.
Широко и привольно жили в Москве старые родовитые бояре, имея одних дворовых по нескольку сот, из этих дворовых были у них музыканты, актеры, певчие и балет.
А какие балы и пирушки устраивали эти бары: заграничные дорогие вина лились рекой, а какие яства подавали... Любили поесть и попить баре давно прошедшего времени.
Князь Платон Алексеевич жил как-то особняком: ни балов, ни пирушек он не устраивал; сам почти никуда не выезжал и к себе никого не принимал. Называли его -- кто "спесивым", а кто "скупердяем-гордецом".
Князь Полянский, ведя замкнутую жизнь, давно уже был не у дел.
Он занимал видное положение при дворе в царствование Анны Ивановны и умел ладить с немцами, хотя в душе и ненавидел их.
Когда на престол вступила державная дочь Великого Петра Елизавета Петровна, князь Платон Алексеевич удержался и при новой государыне, но только ненадолго. Он не сошелся с Разумовским.
Старый, родовитый князь считал его себе неровней, и чуть не в глаза упрекал Разумовского его происхождением, смеялся над ним, называя его "голосистым певчим".
Также князь Полянский не поладил с другими приближенными особами государыни; благодаря этому князь Платон Алексеевич попал в немилость, ему нечего было больше делать при дворе.
Князю Полянскому не преминули дать понять, что он тут лишний.
И вот волей-неволей пришлось ему покинуть не только двор, но даже и Петербург. Князь продал в Питере свой дом и переселился в Москву, благо у него был родовой "угол", как называл старый князь свой роскошный дом на Знаменке.
Нрав у князя Полянского был прямой, говорить правду-матку он не боялся; не любил кривить душою, не умел льстить, благодаря этому он не ужился при дворе.
К Москве, к московскому обычаю ему привыкать было нечего, Москву он любил; здесь князь считал себя дома.
-- И сколько ни жил я в Питере, все думал, что в гостях нахожусь, право... Москва мне родной город; здесь у меня свой угол... а Питер мне не по нраву пришелся, да и я не по нраву Питеру, -- так часто со смехом говорил князь Платон Алексеевич своим приятелям, которых и в Москве у него было не много.
Недолюбливали князя Полянского и в Москве; слишком спесив и надменен казался князь. Еще не любили его за то, что он замкнуто жил, не любил вести хлеб-соль.
Дворовых у князя Полянского было множество и делать им было нечего. Лакеев, поваров и горничных девок, а также кучеров считали десятками, и все они слонялись без дела из угла в угол.
Неплохо жилось дворовым; да и вообще князь Платон Алексеевич не притеснял крестьян, которых у него была не одна тысяча. Управляющим и приказчикам своим он воли не давал и доверия большого не оказывал. Живя в Москве, он, князь, исключительно посвятил себя хозяйству и с управляющих и приказчиков требовал во всем аккуратного отчета, и горе тому, у кого отчет был неверен: в каждой копейке подай отчет.
Князь Полянский хоть и не был скуп, но все же знал счет деньгам и на ветер их не бросал, как делали другие.
"Кто не убережет рубля, тот не стоит и копейки", -- эти слова, сказанные Великим Петром, князь Платон Алексеевич хорошо запомнил и любил их повторять.
Кроме дочери Наташи у князя Полянского жила его родная сестра девица-вековушка, княжна Ирина Алексеевна, она была моложе брата только на пять лет.
Ирина Алексеевна хоть и считалась старой девой, но не была ворчунья, а умна, добра, снисходительна, не любила сплетен, пересудов и без ума любила свою хорошенькую племянницу Наташу.
Да и нельзя было не любить такую девушку, с незлобливым, чистым сердцем.
Княжна Наташа со всеми была добра, ласкова и снисходительна, особенно добра была она с дворовыми, а также с другими людьми, ниже ее поставленными.
Дворовые просто чуть не боготворили княжну, называли ее не иначе, как "святой".
На князя Платона Алексеевича временами находили вспышки гнева, тогда от его гнева страдал и правый, и виноватый -- всем доставалось... В эту пору к князю никто не приступайся, всех он гнал от себя; только одна княжна Наташа умела своею лаской благотворно действовать на отца, умела его успокоить... До того князь Полянский гневный, грозно кричавший на весь дом, вдруг утихал и успокаивался... Нежные ласки дочери так на него действовали...
А как любил, как лелеял князь Платон Алексеевич свою дочь! Он, кажется, и жил только для нее одной.
Тем же платила и княжна-Красавица своему отцу.
V
Княжна Наташа провела Сергея Дмитриевича Серебрякова на свою половину, которая состояла из нескольких роскошно отделанных и не менее роскошно обставленных комнат.
С Наташей жила ее тетка, княжна Ирина Алексеевна, бывшая фрейлина императрицы Анны Ивановны.
-- Ну, Сергей Дмитриевич, хоть папа и велел мне вас занимать, но я, право, не умею и не знаю, боюсь, вам со мною будет скучно, -- с милой улыбкой проговорила Наташа.
-- Что вы говорите, княжна, с вами разве может быть скучно?
-- Но я ведь совсем не умею занимать...
-- И не надо, княжна.
-- Так вы меня занимайте, рассказывайте что-нибудь... Гость будет занимать хозяйку, -- княжна весело засмеялась.
-- Княжна, мне с вами надо поговорить, -- после некоторого молчания тихо промолвил гвардеец Серебряков.
-- Что же, говорите, рада вас слушать...
-- Я еду в армию, на Дунай.
-- Как! Вы едете? -- меняясь в лице, быстро переспросила Наташа у молодого гвардейца.
-- Да, я получил назначение... и приехал к вам в Москву больше затем, чтобы с вами проститься.
-- Разве необходимо вам ехать? Ведь война прекращена.
-- Но все же, княжна, мне ехать необходимо... Того требует мой долг... Наши войска еще находятся на Дунае.
-- Если необходимо, поезжайте, -- тихо проговорила княжна, печально опуская свою чудную головку.
-- Княжна, мне не хотелось бы уехать от вас так, чужим, посторонним... Вы, вы, княжна, понимаете, что я говорю.
-- Нет, Сергей Дмитриевич, к сожалению, не понимаю!..
-- Видите ли, княжна... я... я, право не знаю, как сказать?.. Я... я опасаюсь...
-- Чего вы опасаетесь? -- поднимая на офицера Серебрякова свои красивые лучистые глаза, спросила у него Наташа.
-- Опасаюсь отказа, княжна...
-- Вы хотите у меня что-то просить?
-- Да, княжна, хочу...
-- Что же?
-- Взаимности...
-- Какой, я не понимаю...
-- Я... я вас люблю, княжна, люблю сердечно, горячо, -- тихо, с волнением проговорил Серебряков.
-- Вот что... Я... я не знала...
-- О княжна, я был безмерно счастлив, если бы мог или бы смел рассчитывать хоть на малейшую взаимность...
Наташа задумчиво молчала.
-- Вы молчите, княжна, вы не хотите удостоить меня ответом?
-- Мой ответ, Сергей Дмитриевич, вам готов... Не стану скрывать, я тоже люблю вас, -- твердым голосом и нисколько не смущаясь, проговорила Наташа.
-- Возможно ли, княжна, вы... вы меня любите? -- не сказал, а воскликнул молодой офицер голосом, полным счастья.
-- Да, люблю...
-- О, какое счастье! Какое блаженство!..
-- Постойте радоваться, Сергей Дмитрич, мы любим друг друга -- это правда, но о свадьбе нашей теперь не может быть и речи... папа никогда не согласиться назвать вас своим зятем.
-- Почему же? Я... я хоть и не богат, но имею положение...
-- Этого недостаточно.
-- Что же еще нужно, княжна? -- меняясь в лице, упавшим голосом спросил бедняга Серебряков.
-- Разве вам незнакомы предрассудки моего отца?.. Чтобы быть моим мужем, надо быть титулованным... Графом, князем или иметь старинный барский род...
-- Вот что... я... я не знал.
-- Как это ни печально, но я должна была вам сказать, предупредить вас.
-- Княжна Наталья Платоновна, я безмерно счастлив тем, что вы меня любите. Я молод, буду служить, поеду на Дунай, отличусь там... Благодаря мужеству и храбрости, которые у меня есть, я заставлю о себе говорить, получу награду и тогда... и тогда, наверное, князь Платон Алексеевич не пойдет против нашего счастья, -- уже голосом совершенно спокойным проговорил Серебряков.
-- Я буду вас ждать... Даю слово, что с другим под венец я не пойду, в том вот вам моя рука-порука, -- проговорив эти слова, княжна-красавица протянула счастливому Серебрякову свою маленькую, как бы изваянную из мрамора, ручку, которую он стал страстно целовать. Влюбленные не заметили, как вошла старая княжна Ирина Алексеевна.
-- Что это значит? -- строго спросила она, увидя офицера, с таким жаром целовавшего руку у ее племянницы.
-- Ах, тетя, милая, рекомендую: это мой жених, -- счастливым голосом ответила ей Наташа, показывая на Серебрякова.
-- Сергей Дмитрич твой жених? Что ты говоришь, Натали?
-- Да, да, тетя, он мой жених... я дала ему слово...
-- Возможно ли?... И мой брат, князь Платон Алексеевич, дал на то свое согласие?
-- Нет, тетя... С папой мы еще про то ничего не говорили.
-- Натали, что с тобой? Я тебя не узнаю... Как же ты решилась на такое дело без согласия отца? Я просто ушам своим не верю!.. Всему вы виной, милостивый государь... Это ваше влияние! -- строго проговорила Ирина Алексеевна, обращаясь к Серебрякову.
-- Тетя, выслушай меня...
-- Нечего мне слушать, я пойду к брату и все ему расскажу...
-- Тетя, да выслушай же меня, -- со слезами проговорила Наташа.
-- Ну, хорошо... Я готова тебя выслушать. Только, Наташа, успокойся, пожалуйста. Ты знаешь, я не могу видеть твоих слез.
Теперь в голосе старой княжны слышался не гнев, а просьба.
Она так любила свою хорошенькую племянницу, что ни в чем не могла ей отказать. Когда княжна Наташа была еще маленькой, стоит ей бывало только заплакать, как все ее желания, капризы моментально исполнялись теткой.
-- Тетя, милая, я не стану от вас скрывать, Сергей Дмитриевич объяснился со мною. Мы, тетя, любим друг друга, и дали слово принадлежать друг другу. Просить папу о нашей свадьбе теперь нечего, он ни за что не согласится, мы решили выждать время. Мой милый жених едет на Дунай, он храбрый, отважный и скоро дослужится до большого чина, тогда он приедет к нам, прославленный своим геройством и верной службой, и тогда...
-- Наташа, ты и твой жених, какие еще вы дети, право!.. Мечтатели... На вас нельзя сердиться. Милые, вы далеко загадываете. Мечтайте, мечтайте и будьте счастливы, -- снисходительно проговорила княжна Ирина Алексеевна.
-- Я твердо уверена, тетя, что наши мечты сбудутся и Сергей Дмитриевич приедет полковником.
-- Вот как, даже уверена... Это мило... Но ты забыла, милая крошка, что твой папа никогда не согласится на этот неравный брак. Вы не обижайтесь, пожалуйста, молодой человек, на мои слова.
-- Тетя, и вы! -- с упреком воскликнула княжна Наташа, слова тетки ее обидели.
-- Да, да, Наташа, я говорю правду. Если бы даже и осуществились ваши мечты, то я и тогда назову этот брак неравным.
-- Что вы говорите?
-- Что чувствую, мой друг. Хотите сердитесь на меня, хотите нет, ваша воля.
-- Тетя, по крайней мере вы ничего не скажете папе?..
-- Ни рассказчицей, а тем более сплетницей я никогда не была, -- сухо проговорив эти слова, княжна Ирина Алексеевна села к столу на кресло, вынула из ридикюля свое вязанье и принялась за работу.