Дмитриев Андрей Михайлович
Разбойники

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Въ дорогу отъ скуки.

Сочиненія и переводы
Барона I. Галкина.

1876.

   

РАЗБОЙНИКИ.

(Разсказъ).

   Прочитавъ граціозный разсказъ И. С. Тургенева, озаглавленный "Стучитъ", я припомнилъ случай изъ моей скитальческой жизни, очень схожій съ содержаніемъ этого разсказа; вотъ что случилось со мною:
   "Замерзъ! ужасъ что за погода: и морозъ страшный, и вѣтеръ на встрѣчу... А мятель то, мятель какая -- и не приведи Господи! Тридцать верстъ въ такой холодъ проѣхать жутко вспомнить даже!...
   Скоро ли, Богъ мой, доберемся мы до станціи? тоскливо думалъ я, при каждомъ новомъ порывѣ вѣтра. Спросить объ этомъ я не рисковалъ: духъ захватывало, отвертывать воротникъ роялся.
   -- Станція, баринъ, видна, будто въ отвѣтъ на мои мысли, радостно, проговорилъ ямщикъ. Слава тѣ Господи -- безъ бѣды добрались! Интересно мнѣ было спросить безъ какой такой бѣды добрались мы, но опять таки, побоялся вѣтра.
   Вотъ и станція.
   -- Черезъ часъ запрягать! крикнулъ вылѣзая изъ саней! не слыша ожидаемаго "слушаюсь съ" -- я отворотилъ снѣгомъ засыпанный воротникъ и оглядѣлся. Оказалось, что слушателей у меня не было, да и мудренаго нѣтъ, былъ уже второй часъ ночи.
   Вотъ я ввалился на крыльцо; темно; осмотрѣлся -- вижу, въ концѣ корридора, изъ рамы надъ дверью, огонекъ. Отряхиваясь и отдуваясь -- я направился къ двери; въ темнотѣ еле отыскалъ ручку и отворилъ. Благодать: такъ тепломъ и охватило.
   Раздѣваясь я окинулъ взглядомъ комнату: свѣтло, уютно. На кругломъ столѣ, у большаго клеенчатаго, и непремѣнно зеленаго, дивана, зѣло потертаго,-- стоялъ кипящій, и что рѣдкость на станціяхъ, отлично вычищенный самоваръ. На диванѣ, съ сѣрымъ пуховыми шарфомъ на шеѣ, сидѣлъ пожилой, кругленькій, румяный и такой-то добродушный баринъ. Видно было, да и только, что это баринъ. Съ боку у стола, на стулѣ, сидѣлъ, нѣтъ -- полусидѣлъ, сѣденькій, высокій и худой, въ охотничьей бекешѣ, старичекъ. Широка была ему эта бекешь -- знать съ барскаго плеча. Что это быль слуга, и именно слуга, а не лакей, барина, въ этомъ положительно я увѣрялся потому, что старичекъ машинально -- да именно такъ -- всталъ при моемъ входѣ въ комнату.
   -- Зазябли съ? какъ то особенно ласково и радушно спросилъ меня баринъ.
   -- Да, морозно...
   -- Пожалуйте, сдѣлайте честь, чаю съ нами откушать -- погрѣетесь.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ...
   -- У насъ, матушка,-- и такъ онъ славно сказалъ матушка, что это вовсе не казалось фамильярностью,-- и сливочки архіерейскія имѣются.-- И засмѣялся... и хохочетъ такъ весело, задорно, что и я вторить ему сталь.-- Да-съ: мы народъ ѣзжалый -- знаемъ, говорить баринъ, указывая на граненный пузатый графинчикъ.
   Я раздѣлся, вытеръ намокшіе усы и бороду, и присѣлъ къ столу
   -- Изъ далека? спрашивалъ меня баринъ и не давъ мнѣ времени отвѣтить продолжалъ: а я такъ здѣшій -- девять верстъ вояжа оте ода только: Сюда на своихъ доплелся, а отсюда думаю, заночевать, почтовыхъ взять.
   -- Я куда вы ѣдете? спрашивалъ я. Не по пути ли?
   -- Я на Нижній; а вы?
   -- И я туда же. Намъ по пути -- поѣдемте вмѣстѣ.
   -- Съ радостью-съ! отвѣчалъ баринъ, наливъ мнѣ чаю и подвигая стаканъ. Пожалуйтесь. Я, изволите видѣть, матушка, не люблю одинъ вояжировать.
   -- Благодарю васъ, взявъ стаканъ и отхлебывая проговорилъ я; чай теперь -- ничего кажись нѣтъ лучше.,
   -- Вы ночуете?
   -- И радъ бы да нельзя тороплюсь на слѣдствіе. Черезъ часъ думаю ѣхать.
   -- Черезъ часъ? Жаль: мы значить выходитъ съ вами не компаніоны -- я здѣсь ночую.
   -- Охота!
   -- Не охота, а неволя. А коньячку то что-жь вы? Эхъ! матушка, въ дорогѣ, да церемоніи-это ужь и не хорошо. Я налилъ "коньячку".
   -- Только то Ну нѣтъ, матушка; пожалуйте-ка графинчикъ то, пожалуйте! и онъ потянулъ отъ меня графинь. Я сопротивлялся, но, признаюсь, слабо. Вотъ это будетъ порція настоящая, смѣясь говорилъ онъ, наливая мнѣ коньяку по самые края стакана, зимняя -- и погрѣетъ, а стало и духъ возвеселитъ.
   -- Благодарю васъ, довольно. Что вы не садитесь? обратился я къ стоящему слугѣ барина.
   -- Ничего, постоимъ-съ, отвѣчалъ тотъ.
   -- Садись, Михѣичъ, садись -- въ дорогѣ можно, говорилъ баринъ. Чаю-то наливай себѣ.
   -- Мы и такъ, Аверьянъ Владиміровичъ,-- постоимъ-съ, отвѣчалъ Михѣичъ, садясь на стулъ.
   -- Такъ откуда же вы, матушка, ѣхать то изволите? Сахару я вамъ клалъ? Клалъ, и прекрасно. Михѣичъ -- трубку. Выкурите? Ну и отлично: вмѣстѣ задымимъ. Вы папиросы? а я такъ по старинѣ: "Жуковъ" потягиваю. Не любите? Нѣтъ -- мнѣ такъ онъ куда милъ! Да и привычка.-- И дѣды и прадѣды! говорилъ баринъ, раскуривая трубку чуть ли ни цѣлымъ газетнымъ листомъ, который почтительно держалъ у чубука Михѣичъ.
   Цѣлыя облака душистаго дыма наполнили комнату. Я чрезвычайно люблю курить,-- избави Боже!-- а нюхать и смотрѣть какъ курятъ "Жуковъ." Почему? да потому что курятъ его какъ-то торжественно, будто таинство какое совершаютъ, спокойно, не торопятъ; потому что "Жуковъ" мнѣ милъ по воспоминаніямъ -- напоминаетъ мнѣ изъ стараго -- хорошее, и, наконецъ, потому что "Жуковъ" курятъ-это мое убѣжденіе -- только хорошіе, добрые люди, не хитроумные Улиссы.
   -- Я, знаете ли, матушка, началъ баринъ послѣ нѣсколькихъ могучихъ затяжекъ, пробовалъ курить эти ваши папиросы,-- не по вкусу! Ну да и дочка Софьюшка, къ ней то я и ѣду -- верстъ за сорокъ отсюда, замужемъ за однимъ вертопрахомъ, ну и онъ говоритъ, что безъ "Жукова" и я -- да не я. Не узнаю, говоритъ, тебя, отецъ, безъ твоей трубки съ Жуковымъ и представить себѣ не моту. Милѣе я ей, изволите видѣть, матушка, съ Жуковскимъ то. Ну и вертопрахъ ея -- судьей у насъ выбранъ -- какже!-- тоже за ней. А теперь чай тамъ ("тамъ, сказано было иронически, и нужно было понять что тамъ -- означаетъ въ Питерѣ либо въ Москвѣ") "Жукова" то и не унюхаешь нигдѣ -- забыли! Теперь все деликатессы пошли: регаліи капустисины! Пожалуйте стаканчикъ... Не слабо? Коньячку наливайте... Такъ ночевать вы здѣсь не будете? Напрасно... И вотъ почему: шалятъ здѣсь и шибко шалятъ...
   -- Я и самъ, признаться, кое что слышалъ объ этомъ, да думается -- не зря ли болтаютъ?
   -- Какое тамъ зря.., зря болтать нечего. Да вотъ недѣли. три тому назадъ -- три что ли, Михѣичъ? да три -- знакомцу нашему, купцу одному -- Растрепину, Космачемъ мы его прозвали,-- голову проломили...
   -- Это, сударь, почтительно перебилъ Михѣичъ, не Космачу то лову то проломили, а господину Пухвостову...
   -- Такъ, такъ, ты правъ...
   -- Но гдѣ. Же это случилось то?
   -- А вотъ, матушка, тутъ; промежъ этой и слѣдующей станціей. Тутъ, доложу я вамъ, все татарье живетъ -- народъ голодный, озорники...
   -- Нехристь, вставилъ Михѣичъ,-- христьянскую душу не за денежку сгубятъ...
   -- Ну за грошъ, не за денежку! Да и сподручно имъ: боръ тутъ по пути то будетъ. Будь кажется, я исправникомъ здѣсь -- ну у меня!
   Что "ну у меня" баринъ не договорилъ; но я понялъ что это должно было означать, что нибудь ужасное; понялъ я это не по выраженію лица, которое было неизмѣнно добродушно, несмотря на елико возможно раскрытые глаза, а по голосу, который прогудѣвъ что твой колоколъ и былъ сердитъ.
   Будто отзываясь на грозный крикъ барина -- въ комнату вошелъ кто то; я обернулся и призналъ тотчасъ же въ вошедшемъ станціоннаго смотрителя: они всѣ какъ-то на одну мѣрку скроены.
   -- Здорово, Усачевъ, привѣтствовалъ вошедшаго баринъ.
   -- Здравія желаемъ, сударь, четко, по военному отвѣчалъ смотритель. Чай да сахаръ-съ!
   -- Милости просимъ. Налей ему, Михѣичъ, да и сливочекъ то великопостныхъ не забудь. Онъ, я знаю, лакомъ до нихъ...
   -- Шутить все изволите...
   -- Я вотъ, Усачевъ, совѣтую имъ, -- баринъ указалъ на меня,-- переждать ночь то, заночевать. Ты что на это скажешь?
   -- И добрый совѣтъ давать изволите: ѣхать теперь -- значитъ на погибель ѣхать.
   -- Ага! обрадовавшись что его поддержали, заговоритъ баринъ. Что и? не правду я говорилъ? Нѣтъ ужъ, матушка, повѣрь старику, онъ зря болтать не станетъ. Мѣсто глухое, не проѣздное, ночь поздняя лучше не ѣхать... Такъ вѣдь а?
   -- Да-съ, подтвердилъ смотритель, мѣсто глухое... бѣдовое... Вы, сударь, обратился онъ къ барину, не изволили слышать что у насъ дня четыре тому приключилось? Настороживъ уши -- баринъ отрицательно махнулъ головою.
   -- Какже-съ! Тоже вотъ ночью-съ, а ночь была словно сестра родная нынѣшней, ѣхалъ баринъ. Закладывай, говорить, да и только Мы ему -- не ѣзди, не ѣзди, а онъ свое. И уѣхалъ-съ... Хорошо-съ... Уѣхалъ онъ отъ насъ, да такъ и сгинулъ и съ лошадьми!
   -- Какъ такое -- сгинулъ? тревожно спросилъ баринъ.
   -- Да точно такъ съ: отъ насъ уѣхалъ, а на ту станцію не пріѣзжалъ. Такъ, съ тѣхъ поръ, ни слуху, ни духу!
   Эге, нехотя подумалъ я, дѣло и въ правду должно не ладно.
   Уменьшался коньякъ, а разсказы, одинъ другаго страшнѣе, прибавлялись, росли. Точно подрядъ напугать меня взяли мои собесѣдники -- стараясь и перебивая другъ друга. А ѣхать все таки надо, необходимо! Теперь безъ десяти три, а мнѣ на станцію желѣзной дороги, а она отсюда за сто верстъ почти, хоть плыть да быть къ двѣнадцати дня -- къ поѣзду. Авось, благословись, и доберусь какъ нибудь.
   -- Ну господа, началъ я, хоть и боязно -- напугали вы меня, а я все-таки долженъ ѣхать. Потрудитесь, обратился я къ смотрителю приказать закладывать; вотъ подорожная.
   Какъ ни уговаривали меня мои добрые собесѣдники, какихъ резоновъ ни представляли -- я не внялъ, и черезъ полчаса, когда лошади были готовы, я простясь и потуже опоясавшись, чтобы имѣть на случай необходимости руки свободными -- садился въ сани. Вѣтеръ хоть и не стихъ, но мятели ужь не было и небо прояснилось. Тройку лихихъ коней еле сдерживалъ здоровенный, громадный ямщикъ, отъ приподнятаго воротника тулупа казавшись еще громаднѣе.
   -- Заночуйте-ка лучше, уговаривалъ вышедшій проводить меня смотритель.
   -- И радъ бы -- да нельзя...
   -- Ну... дѣлать нечего -- трогайте-съ Богомъ; я вамъ и лошадей даль побойчѣй, и колокольчикь отвязать велѣлъ...
   -- Отвязать... Зачѣмъ?-- говорить просто невозможно -- такой рѣзкій вѣтеръ.
   -- Да къ чему же о себѣ вѣсть то подавать: береженнаго..
   Дальше я не дослышалъ пословицы: ямщикъ привсталъ и ловкимъ, за одинъ разъ, ударомъ кнута вытянувъ всю тройку -- крикнулъ.
   -- Ребяти-шки! Мма-лы-ши!
   Понеслась тройка... ухъ! понеслась... Вѣтеръ, опять встрѣчный, такъ и посвистываетъ -- щипетъ носъ и щеки. Я отвернулъ, приподнявъ одну половину воротника, въ сторону лице -- полегче стало.
   -- До той станціи много-ль? спрашиваю ямщика.
   -- По-болѣ три-дца-ти! съ трудомъ протянулъ онъ; вѣтеръ мѣшалъ ему говорить.
   Лучше бы, думаю, и въ самомъ дѣлѣ заночевать мнѣ на станціи то: не ровенъ часъ... Но да какъ нибудь, Богъ милостивъ, доберемся: лошади свѣжія, ночь свѣтлая, да и гостинецъ у меня про друзей за пазухой имѣется. Тутъ ли онъ? и я потрогалъ за пазуху заткнутый кинжалъ. Здѣсь...
   А ночь... свѣтлая, хорошая... Облака,-сквозь которыя еле еле пробивался лунный свѣтъ, -- чуть чуть и неясно тѣни ложились, когда я ѣхалъ къ прошлой станціи,-- очистили небо и полная луна царила вверху его. Ясный, зеленоватый кругъ -- признакъ морозной ночи -- опоясалъ ее, а къ низу отъ нее, во всѣ стороны, горѣли звѣзды. Тѣ что ближе къ ней горѣли безжизненно, вовсе неясно; за то небо было свѣтлое, ясное; тѣже что чуть земли не касались будто живые мигали и сыпали искры радужныхъ лучей, будто шевелились. Небо же темное, черное...
   Тихо... ну даже страшно -- такъ тихо. Ни бѣгъ коней, ни сани нырявшіе въ ухабахъ, не нарушали тишины, да и не могли; дорога, и безъ того не убитая, не торная, вершка на три только что выпавшимъ снѣгомъ покрылась. Точно пухъ разлетается сухой снѣгъ подъ ногами скачущей тройки, и будто въ облакахъ, свѣтомъ луны серебримыхъ, мчались мы.
   -- Малютки! Ого-го го! покрикивалъ ямщикъ, осыпая частыми ударами кнута,-- вѣроятно съ цѣлью согрѣться, -- и безъ того бѣшено мчащуюся тройку.
   И чего онъ оретъ? думаю я. Нарочно колокольчикъ отвязали, а онъ оретъ...
   Зря напугали они меня... Ну кой чортъ въ такой морозище грабить выѣдетъ! разсуждалъ я, плотнѣе укутываясь въ шубу и протягивая окоченѣлыя ноги. Спина заболѣла у меня отъ сидѣнья и безпрестанныхъ толчковъ... Не заснуть ли?... Такъ и клонитъ... Попробую... Вотъ бы на мое мѣсто теперь какого нибудь синьора Макарони -- замерзъ бы бѣдняга..
   Приснилось мнѣ, что я двѣсти тысячъ выигралъ, а дѣло было какъ разъ подъ новый годъ, и что всѣ, до сихъ поръ меня не замѣчавшіе -- замѣтили и въ восторгѣ отъ моего ума, любезности и прочее все въ этомъ родѣ... Вдругъ фу ты, досада какая!-- просыпаюсь. Просыпаюсь потому что по спинѣ что то холодное пробѣжало. Открылъ глаза -- вижу стоимъ..
   Округъ насъ легкіе дымки синеватыхъ облаковъ, легкихъ, красивыхъ, серебристыхъ, мчатся волнуясь и спѣша, спѣша... Со сна я не сообразилъ что все это значитъ, и только послѣ какъ облака холодной пыли стали осыпать мнѣ лице я понялъ, что это снѣгъ по землѣ вѣтеръ гонить... Пурга... заметъ...
   Я выпрямился, и голова моя стала выше волнъ несущагося снѣга... Очарованіе!... Бѣлаго, безшумнаго, серебромъ и золотомъ залитаго моря, мятежнаго и волнующагося,-- вы не видали? Да и врядъ увидятъ прійдется... Сны только такіе бываютъ... И эта, гнетущая своею торжественностью, тишь... Умерло все... зачаровано... и только волны алмазовъ полны свѣта и жизни.. Вотъ вдали., далеко... легла темная тѣнь на свѣтлое море; вотъ она ближе.. И кажется будто корабль громадный, сумрачный несется по бѣлому морю. Вотъ ближе воздушный корабль; вотъ и насъ закрылъ темною тѣнью. Не надолго: быстро сошла она... и дальше.. То облачко мчалось подъ мѣсяцемъ. Вотъ оно далеко... чуть чуть видно... не видать... И снова волнистое море алмазнаго свѣта.. Гляжу -- въ смотрѣться не въ силахъ... Очаровано! очаровано! въ волшебномъ снѣ почиваетъ окрестъ, какъ почиваютъ и ямщикъ, и лошади,-- снѣгомъ заметенные. И у саней снѣгъ горою, и сани будто мѣрка съ перловою крупою -- по верхъ насыпаны снѣгомъ. Но отчего же проснулся-то я? Да оттого, изволите видѣть, что въ воротникъ со всѣхъ сторонъ набился снѣгъ, и онъ, тая у тѣла -- пробрался мнѣ на спину... Оттого я и проснулся, и въ свою очередь разбудилъ ямщика. Вотъ проснулся онъ... Вотъ разбудилъ и лошадей -- крикомъ и кнутомъ. Встрепенулись кони, дружно рванули, и снова ѣдемъ.
   -- Задремалъ маленько, пояснялъ мнѣ ямщикъ остановку, ну и они, онъ указалъ кнутомъ на лошадей, за мною; животы, а поняли, что коли никто не правитъ -- отдохнуть значитъ можно.
   -- Много-ль отъѣхали? спросилъ я.
   -- Да пятьнадцать нужно отъѣхать.
   Ровное -- изъ ухаба въ ухабъ -- снова убаюкало меня. И снилось мнѣ таже снѣжная степь, но полная жизни, населенная. Толпа полуночныхъ видѣній несется... А вотъ и другая... на встрѣчу еще... И все въ очертаньяхъ неясныхъ, но все-таки дивно красивыхъ, и въ длинныхъ, до самой земли, одѣяньяхъ изъ лунныхъ лучей неслися безъ шума... Встрѣчаясь, казалось, что будто толпа сквозь толпу пролетала... своихъ очертаній красивыхъ не портя... Казалось....
   Опять проснулся! Чувствую кто-то дергаетъ меня и сильно дергаетъ.
   -- Куда и сонь дѣвался-вскочилъ, какъ угорѣлый.
   -- Что?! кто?! спрашиваю неизвѣстно кого, только никакъ не ямщика, который, какъ это оказалось, и разбудилъ меня-толкая.
   -- Слышите? почти шопотомъ спросилъ онъ меня, указывая кнутомъ назадъ.
   Я повернулся и сталъ прислушиваться. Слышенъ шумъ какой-то, а что такое, какой такой шумъ -- опредѣлить не могу.
   -- Слышите? спросилъ онъ опять. Они!! Ну малыши -- выручай!
   И снова понеслись бѣдные, усталые кони.
   -- Кто они то? спрашиваю я.
   -- Кто! не оборачиваясь и очевидно передразнивая меня отвѣчалъ ямѣ, недовольный моею недогадливостью, ямщикъ. Кто! Они -- вотъ кто
   -- Да кто они-то, чертъ!
   -- Они-то!-- разбойники -- вотъ кто о/ш-то!; Понялъ, баринъ?
   -- Да ты почему-жь такъ думаешь то, что это они?
   -- Почему! и онъ покачалъ головою. Да потому что теперь некому еще то! Потому что и бубенцы то ихи! Шевелись, голубчики, малыши!-- кнутъ такъ и гуляетъ, такъ и посвистываетъ въ воздухѣ -- выручай!
   Вздоръ, думаю, а самъ за пазуху: цѣлъ ли кинжалъ, ощупать. Коли это точно они -- я даромъ не дамся, нѣтъ! Я постою за себя...
   -- Ты съ собой, снова обратился я къ ямщику, захватилъ что нибудь на случай?
   -- Валекъ отъ пристяжки.
   -- Ну такъ еще помѣряемся...
   -- Да развѣ съ ими, съ дьяволами, совладаешь!
   -- Богъ не выдастъ -- свинья не съѣстъ. Трогай, братъ.
   -- И-и-ги!
   Несутся кони -- ажъ стонъ стоитъ.
   Вотъ поднялись на гору. Лѣсъ зачернѣлъ вдали. Ближе... ясно видна широкая, лупою освѣщенная просѣка. Она казалось безконечною, и, далеко, далеко, постепенно съуживаясь и утрачивая ясность очертаній -- пропадала въ сумеркахъ ночи.
   Вотъ и въ лѣсъ въѣхали: дорога стала хуже -- занесло сильнѣе, снѣгъ чуть не по брюхо лошадямъ и онѣ, не смотря на энергическія понужденья ямщика, пошли тише.
   Я снова сталъ прислушиваться -- звуки отчетливѣе: уже можно было разобрать, что это дѣйствительно звонъ бубенцевъ, а не колокольчика. Вотъ сквозь облако снѣга -- виднѣется что-то, темнѣетъ... Вотъ ближе... ближе.. и я уже ясно могъ разглядѣть и тройку, и сани, и народъ въ саняхъ. Народу было ой-ой! какъ много... Пропали мы... Вотъ крикъ послышался... Что кричатъ разобрать, за вѣтромъ, невозможно.
   -- Да можетъ это и не они? Спрашиваю у ямщика. Авось, думаю, скажетъ,-- "что можетъ и не они".
   -- Какое не они -- они! Ихъ бубенцы всѣмъ извѣстны! Они, баринъ, они! Подальше въ лѣсъ въѣдемъ -- тутъ и карачунь... Глухо, не проѣздно -- ну ихнему брату и сподручно... Эхъ! соколики! выручай!
   Совсѣмъ близко... Слышенъ, а можетъ со страху-то только кажется мнѣ, тяжелый храни усталыхъ коней... Ну--теперь по зрящему ужь гонять! Теперь не уйдти -- нѣтъ! Обернулся назадъ -- вижу махаютъ что-то..... кричать: го! го! го! гудитъ по лѣсу.
   -- Ну къ другъ, пріударь, авось уѣдемъ! а?
   -- Гдѣ, баринь, уѣхать! а самъ такъ копей и нахлестываетъ. Помоги Мать Пресвятая Богородица! Не дай безъ покаянья...
   -- Сто-ой! сто-ой! глухо донеслось до насъ.
   Ну.. И понесла же меня нелегкая... Герой!-- дуракъ, а не герой... Укокошутъ тебя въ лѣсу.... сволокутъ въ сторону -- и поминай какъ знали.... Волкамъ на съѣденье... Фу, глупо какъ! А дома-то?... Ждать будутъ... долго ждать придется, долго...
   Ухабъ, словно оврагъ -- юркнула тройка внизъ...
   -- Поо-стой! Чего нахлестывашь-то! раздалось за спиной, близко такъ..... поднялась, и.... и остановилась: хомутъ лопнулъ и коренная выпряглась.
   Разсуждать некогда -- пощады, ясное дѣло, ждать нечего. Я выскочилъ и за кинжалъ; ямщикъ, съ тяжелымъ валькомъ въ рукахъ, былъ уже около меня.
   -- Не робѣй, баринъ...
   -- Митюха! чо-о-отъ! Чаво гналъ -- свои! раздался голосъ изъ-подъ ѣхавшихъ саней.
   -- Никакъ дядя Максимъ? радостно опросилъ подъѣхавшихъ, мой ямщикъ.
   -- А ты небось думалъ -- они? И захохотали... и хохочутъ...
   Вздохнулъ мой ямщикъ, да такъ глубоко, и перекрестился.
   -- Это, баринъ, наши -- со станціи. Провалъ васъ возьми! смѣясь говорилъ онъ. И чего вы, словно лѣшіе, гнались за вами.
   -- Станціонный послалъ: баринъ вишь бумаги забылъ. "Нужные" -- говоритъ -- "догоняй, ребята" -- ну и послалъ насъ пятерыхъ. На чай, говоритъ, съ ихъ милости, будетъ.
   И ямщикъ Максимъ вручилъ мнѣ забытый мною портфель. Проза... Оказалось, что на станціи, когда я уѣхалъ, нашли подъ стуломъ портфель: осмотрѣли его; видятъ что бумаги и нужныя, и важныя -- ну смотритель и догадался послать въ погоню за мною. Благодарить бы мнѣ слѣдовало его, а я говоря по чести, выругалъ его -- испугался больно! Ей Богу! бѣда какъ испугался.
   А они, что пріѣхали-то, слышу, подлецы: ха! ха! ха!
   Такъ бы вотъ и задалъ трепку...
   Разсказывать болѣе нечего: вмѣстѣ добрались мы до станціи и, конечно, благополучно.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru