Дмитриев Андрей Михайлович
Раскольники и острожники

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Драма в 2-х действиях и 4-х картинах, с пением и танцами.

ВЪ ДОРОГУ ОТЪ СКУКИ.

Сочиненія и переводы

Барона I. Галкина.

1876.

   

РАСКОЛЬНИКИ И ОСТРОЖНИКИ *).

Драма въ 2-хъ дѣйствіяхъ и 4-хъ картинахъ, съ пѣніемъ и танцами.

   *) Да проститъ намъ великій авторъ четырехъ большихъ книгъ "Раскольники и Острожники", что мы осмѣлились свою гнусную драму озаглавить такъ же, какъ озаглавлены и его книги.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

   ЛАВАНДОВЪ. Юнъ образомъ, почтенъ страстьми. Имѣетъ чело открытое и гофреную рубашку. Кормится отъ безобразій людскихъ. Обіакатъ и литературныхъ дѣлъ подмастерье.
   ИВАНЪ ЯКОВЛЕВИЧЪ, его другъ и собесѣдникъ. Какъ ходитъ слухъ, сотрудникъ Лавандову, по его литературнымъ подѣлкамъ. Старецъ велій и зѣло нечесаный. Изъ жрецовъ.
   АВДОТЬЯ ТИМОѲЕЕВНА, хлыстовская богородица. Баба весьма жирная и сластолюбивая. Находится въ интимныхъ отношеніяхъ съ Лавандовымъ.
   ѲЕМИДА. Неизвѣстная, но весьма важная особа изъ Греціи. Можетъ пускать громъ и молнію.
   РЕЗЕДА. Каналья.
   КИНЪ. Непризнанный цѣнитель Лаваидова. Маленько тронувшись.
   КРИТИКАНША ЯСТРЕБОВА.
   УСОВЪ, вздыхатель по Ѳемидѣ.
   ЯБУЖСКІЙ. Членъ клуба и писатель.
   ТЕРЕНТІЙ КУЗЬМИНЪ. Еретикъ. Нелюбимъ Лавандовымъ за богатство и за неудачные подходы его къ сему мірскому благополучію. Лавандова считаетъ за бѣшеную, на кнутъ навязывающуюся, шавку.
   ЕСТЬ И ЕЩЕ КОЕ КТО.

Дѣйствіе пролога происходитъ на лунѣ, а самой пьесы на землѣ. Мѣстности и тамъ и здѣсь неизвѣстныя.

Года 1871 и 1872.

   

Прологъ.

Ужасная кража.

   Извѣстно, что отъ земли до луны 360,000 верстъ и что до сей поры не было еще такого телескопа, который увеличивалъ бы поперечникъ луны болѣе, чѣмъ въ 300 разъ противъ того, какимъ онъ намъ кажется простымъ глазомъ. Мы сказали не было до сихъ поръ, -- слѣдуетъ ли изъ этого, что нѣтъ и теперь? Отнюдь не слѣдуетъ. Въ нашъ вѣкъ прогресса, вѣкъ самоотверженной борьбы высокоумнаго г. Ливанова съ злобою раскола, вѣкъ ружей Шасспо и пушекъ митральезъ,-- вѣкъ, въ который человѣчество рѣшило свою задачу истреблять другъ друга издали и съ быстротою телеграфа,-- выдумали-таки такой телескопъ, который увеличиваетъ поперечникъ луны въ 50,000 разъ и даетъ возможность видѣть на ней не однѣ уже горы и долины, а и людей {Предположенія г. Н. Страхова, высказанныя въ покойномъ журналѣ "Время," въ статьѣ "Жители планетъ",-- оправдались великолѣпно. То-то чай ликуетъ маститый философъ.}, людей, какъ быть слѣдуетъ: съ руками, ногами и прочими принадлежностями. Пока этотъ телескопъ еще въ секретѣ, но мы вмѣстѣ съ г. Жюлемъ Верномъ имѣли случай наблюдать въ него. Что видѣлъ Вернъ -- это его дѣло, но мы не намѣрены скрыть ничего изъ видѣннаго нами на лунѣ. Мы видѣли на ней, что люди и тамъ такіе же, какъ на землѣ: сильный тѣснитъ слабаго, богачъ эксплуатируетъ бѣдняка, націи враждуютъ и дерутся, правители опекаютъ народъ и заботятся о его благополучіи, пресса иногда гуляетъ подъ честнымъ словомъ не удрать, на свободѣ -- въ палисадникахъ острога, книгопродавцы надуваютъ публику и эксплуатируютъ несчастныхъ писакъ, словомъ -- все какъ и на землѣ, такъ что не стоило бы и телескопъ такой устраивать. Много разъ смотрѣлъ я въ него и ничего особеннаго не видалъ. Разъ какъ-то, насмотрѣвшись земныхъ безобразій, я возжелалъ взглянуть на лунныя и устремилъ свой взоръ на нѣкій маленькій островъ, съ очень немногочисленнымъ населеніемъ. На этомъ островѣ я увидѣлъ слѣдующее: въ прекрасной долинѣ, подъ роскошною тѣнью громаднаго дерева, на возвышеніи изъ голубаго мрамора, покоилась прелестная дѣва. Она была въ греческой туникѣ, и на браслетѣ ея правой, чудной, какъ у Сандрильоны, ножки, висѣла связка ключей. Хорошенькій чемоданчикъ чуть виднѣлся изъ-подъ складокъ ея туники. Сонъ ея спокоенъ и нѣжная улыбка не сходила съ ея чудныхъ губъ. На мраморѣ большими греческими буквами было написано: "Ѳемида, странствующая гречанка, когда то служившая въ министерствахъ юстиціи и внутреннихъ дѣлъ на островѣ Хіосѣ".
   Она спала -- спала и во снѣ улыбалась. Кругомъ была мертвенная тишь, что можно было замѣтить изъ того, что ни одинъ листокъ дерева не шевелился, и что Ѳемида спокойно спала. Вдругъ,-- о, какъ мы были поражены и опечалены тѣмъ, что не могли ничѣмъ разстроить козни злодѣевъ,-- мы увидати двухъ крадущихся къ спящей красавицѣ бандитовъ, судя по ихъ одеждѣ и злобнымъ лицамъ. Одинъ былъ въ мантіи жреца, очень неряшливой и безъ признаковъ бѣлья, съ кинжаломъ въ рукѣ и грязною соломою на головѣ, лѣтъ 60-ти; другой же пріятной наружности, съ роскошными прядями волнистыхъ, откинутыхъ назадъ волосъ, во фракѣ и въ гофреной рубашкѣ, съ отмычками въ рукахъ и зубахъ. Глаза его горѣли злобой, и шляпа была надѣта набекрень. Они крались къ ней. Зачѣмъ? А, вотъ они близко; они ищутъ, гдѣ чемоданъ; они нашли. Господинъ въ гофреной рубашкѣ попробовалъ отмычки -- не подходятъ. Отчаяніе сказалось на лицахъ ихъ, и они остановились въ недоумѣніи. Недоумѣніе длилось не долго. Старецъ въ жреческой одеждѣ замѣтилъ и указалъ господину во фракѣ связку ключей, на чудной ножкѣ спящей. Лица обоихъ просвѣтлѣли. Съ ловкостью бывалаго въ передѣлкахъ становаго добрыхъ старыхъ временъ, господинъ во фракѣ моментально снялъ ключи съ ноги и сталъ пробовать, который изъ нихъ подходитъ къ найденному имъ чемодану. Третій ключъ подошелъ, и, открывъ ящикъ, они увидали множество старыхъ бумагъ, связанныхъ въ пачкахъ, на которыхъ было написано: Дѣло. Наши бандиты перешарили всѣ пачки и остановились на одной пачкѣ, на которой было написано: Дѣло объ Еретикахъ, лица ихъ выражали видимое удовольствіе: они нашли то, что искали. Быстро запихали они въ чемоданъ всѣ кромѣ одной, найденной и нужной имъ, пачки, тихо заперли его и еще тише привѣсили ключи къ браслету ноги.
   Выспалась ли прекрасная гречанка, или была разбужена прикосновеніемъ злыхъ воровъ, но только, зѣвнувъ аппетитно два или три раза и потянувшись, она проснулась. Гнѣвъ исказилъ ея прекрасное лицо.
   Читатель, вѣроятно, слышалъ, что глухонѣмые понимаютъ по движенію губъ, что говорятъ имъ. Я понимаю тоже, по движенію губъ, всякую рѣчь и потому нѣтъ ничего удивительнаго, что я, наблюдая въ телескопъ, могъ понять, что говорила разгнѣванная Ѳемида. Она говорила: Назадъ, грабители и воры! Назадъ, измѣнникъ жрецъ!
   Бандиты не слушая -- утекали.
   -- Не слушаетесь вы, такъ будьте прокляты! Ты, жрецъ, съ луны на землю маршъ, и будь ты тамъ, на ней, позоромъ для людей. Юродивымъ ты будь и въ юродствѣ своемъ морочь людей.
   Богиня перевела духъ и продолжала, обращаясь къ господину во фракѣ:
   -- И ты, заморскій франтъ, съ луны на землю маршъ, и на землѣ пусть долей твоей будетъ писать премного-много и преглупо-глупо. По временамъ, когда я захочу изъ образа людскаго, тебя въ ослиный превращу.
   За симъ явилась молнія и, нужно полагать, за лею громъ, и два гнусные вора стремглавъ полетѣли на землю.
   

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Явленіе 1-е.

КАРТИНА I.

Голубка бѣлая.

Ночь. Громадный, темный лѣсъ и въ оврагѣ лѣса избушка, изъ которой слышится какое то монотонное пѣніе и чуть виднѣетъ свѣтъ. Мѣсто глухое. Въ окна избушки видна ея внутренность. Вотъ она: голыя стѣны, толпа полураздѣтыхъ мужчинъ и женщинъ. Они всѣ поютъ и топчутся, съ легкимъ канканчикомъ, на мѣстѣ. Нотъ съ несчастныхъ льетъ градомъ. Авдотья Тимоѳеевна, хлыстовская богородица, сидитъ на высокомъ креслѣ и думаетъ. Высокое чело ея говоритъ что думы ея не отъ міра сего; изрѣдка она громко чихаетъ, чѣмъ обращаетъ на себя всеобщее вниманіе поющихъ и канканирующихъ.

Хоръ канканирующихъ, (на мотивъ: Ванька Таньку полюбилъ.)

   Мы, скопцы-молодцы,
   Пляшемъ на здоровье;
   Ѣдимъ рѣдьку, огурцы,
   Разныя снадобья!

* * *

   Насъ Ливановъ просвѣтилъ,
   Всѣмъ на удивленье,
   Намъ двѣ книги посвятилъ,--
   Книги, умиленье!
   

Авдотья Тимоѳеевна, (восторженно.)

   Порадѣйте ему, дѣтки, порадѣйте,
   Пожалѣйте его, дѣтки, пожалѣйте.
   

Хоръ.

   Порадѣемъ, порадѣемъ,
   Мы на сколько съумѣемъ.

Начинается ужаснѣйшее канканированіе; женщины вошли въ положительное неистовство и выдѣлываютъ такія на передъ портретомъ лѣпообразнаго г-на Ливанова (отъ издателя приложеннымъ? Кто сей издатель? Не самъ ли г. Ливановъ?), что просто ахти люди, ахти люли, ахти люлюшки-люли.

Хоръ мужчинъ.

   Ай, вы нуте-ка, други порадѣйте!...
   Любезные, порадѣйте!

Затѣмъ они схватываютъ чихающую Авдотью Тимоѳеевну и начинаютъ качать. Та бьется и вопитъ.

Хоръ мужчинъ, (успокаивая ее).

   Не изволь, мать, унывать
   Въ нутро твое благодать *)
   Снизойдетъ, снизойдетъ!
   *) Смотри книгу проф. Добротворскаго "Люди Божіи".

Послѣ сего пѣнія мужчины, качавшіе Авдотью Тимоѳеевну, подносятъ ее къ потолку.

Хоръ.

   Ну-ка, матка, ковырни,
   Духъ къ себѣ ты наверни!

Авдотья Тимоѳеевна, пожеманившись малую толику, начинаетъ ковырять, своимъ, нѣсколько въ траурѣ, ноготкомъ потолокъ.

Авдотья Тимоѳеевна.

   Ковырнула потолокъ
   И сломала ноготокъ!

Всѣ, и женщины, моментально смолкаютъ и обращаютъ свои взоры на изступленную уже теперь Авдотью Тимоѳеевну; теперь она для нихъ пророчица. Ее опускаютъ на полъ; она ставитъ свѣчу на голову и начинаетъ пророчествовать разными языками {Тамъ же.}.

Авдотья Тимоѳеевна, (изступленно начинаетъ пророчествовать).

   Команъ ву порте ву.
   Пардонъ, пардонъ мусье,
   Васъ тринкенъ зи, думъ, думъ.
   

Хоръ, (мрачно).

   Чу, слышь, отъ тяжкихъ думъ?
   

Авдотья Тимоѳеевна, (продолжая).

   Але, але, гутъ моргенъ,
   Монъ шеръ и промене.
   Одинъизъ хора.
   Слышь, про меня?
   

Авдотья Тимоѳеевна.

   Шнапсъ гутъ, гутъ, гутъ
   Парле, парле и тись
   

Хоръ, (еще мрачнѣе).

   Намъ не спастись,
   Она вѣщаетъ!
   

Авдотья Тимоѳеевна, (успокаиваясь).

   Какъ бѣлымъ голубямъ, спастись
   Вамъ духъ повелѣваетъ!
   

Хоръ.

   Отъ бѣлой зари, отъ Сіонъ-горы,
   Отъ востокъ страны, отъ иркутскія,
   Отъ иркутскія, отъ французскія *).
            Къ намъ катитъ!
            Къ намъ катитъ!
            Вотъ катитъ!
   *) Тамъ же.

Во время этого пѣнія съ луны летятъ гг. Лавандовъ и Иванъ Яковлевичъ; они летятъ съ быстротою ужасающею; вотъ они надъ крышей избы въ лѣсу, вотъ они ударились объ крышу, вотъ прошибли крышу и очутились среди поющей братіи. Братія въ изступленіи, видя чудо сіе и ждя его съ неба, нимало симъ внезапнымъ явленіемъ не смущается и продолжаетъ свое дѣло.

Хоръ.

   Вотъ катитъ! Вотъ катитъ! Накатилъ!
   

Мужской хоръ.

   Нашъ батюшка накатилъ.
   

Женскій хоръ.

   Своихъ дѣтокъ посѣтилъ.
   

Всѣ.

   Ахъ, братія, порадѣемъ,
   Благодатью завладѣемъ.
   

Женщины.

   Не упустимъ сихъ посланцевъ,
   Итальянцевъ иль испанцевъ.

Лавандовъ и Иванъ Яковлевичъ, ошалѣлые отъ ушиба, глядятъ съ изумленіемъ и не могутъ понять, куда это они попали. Первый очнулся Иванъ Яковлевичъ.

Иванъ Яковлевичъ, (Лавандову, фыркая и отряхиваясь.)

   Мрцы...
   Кнцы!
   Фицы *)?
   *) Значеніе этихъ словъ вполнѣ выясняется изъ книгъ "Раскольники и Острожники" г. Ливанова и тождественно съ ними.
   

Лавандовъ, (тоже очнувшись и тоже фыркая и отряхиваясь).

   Конфиденцы! {Это слово выясняется изъ книги "Золотая Грамота", тоже г. Ливанова.}

Хотятъ бѣжать, но попытка не удается: ихъ останавливаютъ бѣлые голуби. Авдотья Тимоѳеевна, плѣнясь прелестной физіономіей Лавандова, вперяетъ въ него сладострастный взглядъ. Она нѣжно беретъ его за пуговицу фрака и поетъ на мотивъ: "Не искушай меня безъ нужды".

Авдотья Тимоѳеевна,

   Не уходи, о гость нежданный,
   Тебѣ блаженства міръ я дамъ,
   Тебѣ, возлюбленный, желанный,
   Съ рукою сердце я отдамъ!
   

Лавандовъ, (довѣрчиво и нѣжно, на мотивъ: "Мнѣ грустно, потому что весело тебѣ").

   Пріятенъ мнѣ всегда подарокъ сей отъ дамъ,
   И я готовъ служить, сударыня, вѣкъ вамъ!

Мужчины осматриваютъ Ивана Яковлевича, который стоить на колѣняхъ и дрожитъ.

Одинъ изъ мужчинъ, (вѣроятно начальствующій).

   А ты что, пугало такое?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Я существо и... преплохое...
   

Мужчина.

   Зачѣмъ же ты сюда пришелъ?
   

Иванъ Яковлевичъ

   Я... мимо шелъ, да и зашелъ!
   

Лавандовъ, (на мотивъ изъ Жизни за Царя: "Бѣдный конь").

   Лишь увидѣлъ тебя,
   Авдотьюшка свѣтъ,
   Я сгорѣлъ полюбя
   И теперь въ жизни нѣтъ...
   

Авдотья Тимоѳеевна, (перебивая).

   Ничего тебя дороже...
   

Лавандовъ, (недовольный, что его перебили).

   А ты что за птица?
   

Авдотья Тимоѳеевна,

   Я здѣшняя царица!

Лавандовъ живо оправляетъ нѣсколько помятую сорочку и съ граціей, помахивая шляпой, кланяется, откинувъ лѣвую ножку назадъ.

Авдотья Тимоѳеева (публикѣ).

   Ну, дѣти, порадѣли, теперь ступайте.
   Мнѣ разговоръ вести съ явленнымъ не мѣшайте!

Бѣлые голуби, сирѣчь скопцы, почтительно склоняють головы и удаляются. Ивана Яковлевича не знаетъ куда дѣваться.

Иванъ Яковлевичъ, (Лавандову.)

   А я куда-жъ пойду?
   

Лавандовъ, (войдя въ свою высокую роль, грубо.)

   А я то почемъ знаю!
   

Иванъ Яковлевичъ, (униженно.)

   Я въ сѣнцахъ подожду?
   

Авдотья Тимоѳеевна, (вѣжливо отворяя двери въ сѣни.)

   Сіе вамъ предлагаю...

Ивана Яковлевича на недоумѣніи уходитъ. Что-жъ сей сонь значитъ? бормочетъ онъ.
Свѣчи въ избѣ тухнутъ, въ оркестрѣ слышится пѣсня: Mari sage est en voyage!

Занавѣсъ падаетъ.

Между первой и второй картиной проходитъ годъ.

   

Картина вторая.

РОССІЙСКІЕ РОКАМБОЛИ.

   Пріемная Ивана Яковлевича. На полу грязь, солома, баранки, стклянки, волосы, окурки папиросъ. Самъ онъ сидитъ въ халатѣ и въ туфляхъ на босую ногу. Занятіе его теперь -- юродствованіе и пророчествованіе. Минута, въ которую мы его застаемъ, есть время отдыха. Пріемъ паціентовъ еще не начался. Въ комнату входитъ Лавандовъ, раздушенный, въ пиджакѣ и съ англійскимъ проборомъ. Годъ, проведенный на землѣ, имъ не потерянъ: онъ успѣлъ втереться въ довѣріе къ порядочнымъ людямъ и завести знакомство. Онъ теперь уже адвокатъ и литтераторъ, въ извѣстномъ городѣ Сайкинѣ, что на рѣчкѣ Квасовкѣ, и публикуетъ о себѣ: "Сайкинскій литтераторъ и адвокатъ". На вопросы многихъ, какіе отличительные признаки сайкинскаго адвоката, Лавандовъ отвѣчаетъ запамятованіемъ. За нимъ входитъ знаменитый г. Резеда -- Россійскій Рокамболь, мошенникъ и грабитель. Черты лица г. Резеды -- пріятныя, и никому въ голову не прійдетъ, что это знаменитый бандитъ. Иванъ Яковлевичъ, онъ и Лавандовъ составляютъ ужасный тріумвиратъ, наводящій ужасъ на всю Сайкинскую губернію. Авдотья Тимоѳеевна, метресса Лавандова, занимается укрывательствомъ ихъ. Душа тріумвирата -- Лавандовъ; онъ работаетъ въ пользу его и въ печати, посредствомъ которой вымогаетъ деньги у субъектовъ, чѣмъ-нибудь провинившихся. "Давай денегъ, а то обличу!"... И даютъ ему дураки. Тѣ же лица, которыя не боятся его обличеній и гоняютъ его по шеямъ за наглое выпрашиваніе, независимо отъ воли своей служатъ ему тоже способомъ для добыванія денегъ: онъ пишетъ и печатаетъ объ нихъ разныя клеветы и пасквиляды. Люди для подобныхъ операцій выбираются Лавандовымъ извѣстные и съ вѣсомъ, а потому публика, жадная до скандаловъ, живо раскупаетъ писанья Лавандова. Отвѣчать ему, личности вполнѣ опозоренной, понятное дѣло никто не отвѣчаетъ. Резеда служитъ обществу своей рукой: онъ можетъ подписаться подъ чужую руку) ограбить, ловко надуть. Иванъ Яковлевичъ несетъ свою лепту тріумвирату -- пророчествованіями. Онъ разузнаетъ отъ разныхъ дуръ и дураковъ всевозможныя семейныя тайны и передаетъ ихъ своимъ достойнымъ сотрудникамъ, которые въ этихъ видахъ занимаются шантажемъ. Лавандовъ и Резеда входятъ, не снимая шляпъ.
   

Лавандовъ.

   Здорово, другъ, ну, какъ дѣла?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Раскольница опять была?
   

Резеда, (протягивая руку Ивану Яковлевичу и потомъ быстро отдергивая ее.)

   Живешь какъ? Фу, свинья какая. Неужели ты никогда не умываешься?
   

Иванъ Яковлевичъ, (улыбаясь.)

   Нельзя, друже! Будь я чистъ и опрятенъ, скажутъ: это что за пророкъ, что за юродивый! Отъ него и не воняетъ ничѣмъ и нельзя выпачкаться объ него.
   

Лавандовъ, (перебивая.)

   Ну, что же она?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Спаси, говоритъ, батюшка! Всю подноготную обо мнѣ узнали, и теперь ходятъ ко мнѣ какіе-то люди и пугаютъ, и денегъ за молчаніе просятъ.
   

Лавандовъ.

   Что-жъ ты?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Я говорю: ты вѣрно скрыла что-нибудь? "Нѣтъ, говоритъ". Не про себя, такъ про родныхъ? Ну она и открылась мнѣ.

Начинаютъ шептаться между собою. Резеда въ это время курить преспокойно валяющіеся окурки.

Иванъ Яковлевичъ.

   Идутъ! идутъ!

Дѣлаетъ полоумную рожу и садится, скорчившись и взъерошивъ себѣ волосы, на солому. Лавандовъ и Резеда принимаютъ почтительныя позы. Въ комнату входитъ купчиха Зурина, толстая, глупая.

Зурина.

   А вотъ, батюшка, я тебѣ бараночекъ, саечекъ принесла. Что скажешь ты о сынкѣ моемъ?
   

Иванъ Яковлевичъ, (важно.)

   Кололацы!
   

Зурина.

   Какъ, отецъ родной?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Кололаццы!
   

Зурина.

   Что же это: я въ толкъ не возьму!
   

Резеда.

   А это блаженный желаетъ, чтобы вы на четверенькахъ подползли къ нему.
   

Зурина.

   Ахъ, батюшки!
   

Иванъ Яковлевичъ, (грозно.)

   Коллоллацццы!
   

Зурина.

   Сейчасъ, батюшка, сейчасъ.

(Становится на четвереньки и ползетъ къ Ивану Яковлевичу.)

   Ну что, родимый?
   

Иванъ Яковлевичъ, (торжественно.)

   Сынъ твой -- это сынъ твой. Онъ будетъ плакать и веселиться!
   

Зурина, (радостно.)

   Веселиться?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Кололацы! Вонъ пошла.

(Зурина быстро встаетъ, кладетъ 10-ти рублевую къ ногамъ Ивана Яковлевича и уходитъ. Лавандовъ и Резеда хохочутъ.)

Резеда.

   Ну, франтъ! Ну, дура!
   

Иванъ Яковлевичъ, (самодовольно.)

   Да такія ли еще я штуки выдѣлываю: прійдетъ какая-нибудь барыня, я при ней въ пузырекъ наплюю, табаку туда намѣшаю, клоповъ насыплю и пить ее это заставлю.
   

Лавандовъ.

   Ну, и что-жъ?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   За счастье считаетъ, за милость!
   

Лавандовъ.

   Ну, Иванъ Яковлевичъ, на нашъ вѣкъ значитъ дуръ и дураковъ хватитъ съ избыткомъ, а потому дремать нечего. Я, братъ, вотъ что затѣваю: я хочу въ подражаніе знаменитому г. Ливанову, этому, безъ шутокъ, мужу великому и нарочито умному, написать самъ книгу: Еретики и Каторжники! Каково?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Ничего не понимаю!
   

Лавандовъ.

   Потому глупъ еси -- вотъ и все. Г. Ливановъ писалъ свою книгу, гдѣ обличалъ разныхъ именитыхъ людей, честно, а я напишу безчестно! Г. Ливановъ ни къ кому не ходилъ, чтобы выпрашивать денегъ за свои убійственныя статьи, а я пойду! Пойду и скажу: я вотъ знаю про тебя то-то и то-то, а если не знаю, то выдумаю, и если ты мнѣ не дашь денегъ, то я тебя пропечатаю. Я тебя такъ отдѣлаю, такъ оскандализирую, что тебѣ и носу никуда нельзя будетъ показать!
   

Иванъ Яковлевичъ, (начиная постигать.)

   Ну! Ну?
   

Лавандовъ.

   Ну, и напру я на личностей безотвѣтныхъ, то-есть на такихъ, которыя и могли бы оправдаться противъ моихъ филиппикъ, да не могутъ; не могутъ въ силу положенія вещей, въ силу своего положенія!
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Сего, другъ, тоже не понимаю.
   

Лавандовъ.

   А видишь ли: положимъ, что я напру на богатыхъ еретиковъ, буду глумиться надъ ихъ убѣжденіями, обзывать ихъ дѣятельность мошенническою: какъ они оправдаются? Для того, чтобы имъ оправдаться, имъ нужно выставить всѣ тезисы своего ученія, а вѣдь это-съ проповѣдь, пропаганда-съ! Вѣдь они, выставляя тезисы своего ученія, должны сказать, почему они считаютъ свои тезисы за справедливѣйшіе, а стало-быть и лучшіе общепринятыхъ. А кто имъ это позволитъ? Какъ они это сдѣлаютъ? Нападая на общественную дѣятельность вожаковъ еретиковъ, я ихъ ставлю въ положительную невозможность слова отвѣтить мнѣ. Какъ они будутъ защищать свою дѣятельность, которая не дозволена закономъ, а только терпима?
   

Резеда.

   Браво! Браво! но какъ же ты говорилъ, что книга Ливанова -- честная книга: вѣдь она именно въ этомъ родѣ?
   

Лавандовъ.

   Вотъ и врешь: г. Ливановъ караетъ дѣйствительное зло, а я караю мнимое.
   

Резеда.

   Такъ, такъ! Онъ караетъ дѣйствительное зло, онъ даже пишетъ въ предисловіи къ своей книгѣ, что жизнь его въ опасности, а вѣдь это не даромъ....
   

Лавандовъ.

   Еще бы!....
   

Резеда, (умиленный.)

   А вѣдь душка -- этотъ Ливановъ! И какъ онъ хорошъ собою! А ума-то ума.... Вѣдь каково написана имъ игривая статейка "Принцъ-Пудель!" Сколько здѣсь смысла, какая соль!... И какъ это Онъ рѣзко и кстати выставляетъ домашнія обстоятельства Принца-Пуделя! Какъ граціозно насмѣхается надъ его прежней, не совсѣмъ-то роскошной, обстановкой! Честно и вмѣстѣ съ тѣмъ ядовито!... О, еслибы я не былъ Резедою, я бы желалъ быть г. Ливановымъ.
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Не комплиментъ г. Ливанову!
   

Лавандовъ.

   Ну да очень ему нужно, что говоритъ про него какая-нибудь Резеда! Ему, которому губернаторы, какъ онъ самъ разсказываетъ, письма пишутъ! Нѣтъ, это мужъ высокихъ доблестей! И я, подражая ему въ идеѣ, конечно не буду подражать ему въ его честности, и -- наживу деньгу, хотя у насъ и двѣ разныя дороги: его дорога -- обличеніе зла, обличеніе безкорыстное, ради служенія обществу, моя же дорога -- обличеніе и сочиненіе зла, обличеніе корыстное, ради служенія своему карману. Онъ бы могъ сдѣлать,-- я сдѣлаю, я набью свои карманы.
   

Резеда, (улыбаясь.)

   А тебѣ набьютъ твою изящную физику.
   

Лавандовъ.

   А и отлично: я буду жаловаться, поведу дѣло гласно, а черезъ это,-- скандалъ вѣдь великое дѣло!-- шибче пойдетъ моя книга.
   

Резеда.

   Правду изволите говорить-съ. Ну, а если шавки-критиканы разлаются? Вѣдь, поди тоже книгѣ-то не сдобровать.
   

Лавандовъ.

   Да вѣдь и Ливановскую книгу, кромѣ губернаторовъ какихъ-то, никто не похвалилъ. Да и губернаторы-то хвалили не гласно, а интимно, въ письмахъ къ нему....
   

Иванъ Яковлевичъ,

   Да и хвалили ли?
   

Лавандовъ.

   Хвалили -- это вѣрно. Вѣдь самъ Ливановъ пишетъ объ этомъ, а...
   

Резеда, (перебивая).

   Ты говоришь: и Ливановскую книгу всѣ ругали,-- это такъ; но за то же какъ и отдѣлалъ онъ своихъ критиковъ! Такъ отдѣлалъ, что одни сапоги на горѣ остались. Ему они говорятъ, напримѣръ: это вздоръ, это невѣрно, это доносъ, пасквиль, и доказываютъ это, конечно, слабо, по-дѣтски, а онъ то, онъ... О, умъ великій! Онъ на ихъ доводы никакого вниманія не обращаетъ, ничѣмъ ихъ не опровергаетъ, а начинаетъ говорить объ личностяхъ критиковъ и одного за другимъ такъ въ лоскъ и кладетъ. Одному говорить, что онъ пьяница, другому, что онъ Петенька, третьему, что онъ на графскихъ шинеляхъ лежалъ, и такъ далѣе. А одному Лукину-то въ отвѣтъ на его разборъ Раскольниковъ и Острожниковъ говоритъ, что онъ бывшій канцелярскій служитель... Каково-съ? Нѣтъ, я васъ спрашиваю, каково-съ? А Суворина-то какъ отчесалъ: говоритъ ему, что онъ малограмотный учитель малограмотныхъ мальчишекъ.
   

Лавандовъ, (завидуя восторженной похвалѣ Ливанову).

   Да что-жь тутъ особеннаго? Понятное дѣло, что если мальчишекъ учатъ грамотѣ,-- то они малограмотные. Объ этомъ бы и говорить не стоило...
   

Резеда.

   Ну вотъ и врешь! Это не всякому придетъ въ голову сказать.
   

Лавандовъ, (желчно).

   Да и говорить-то этого вовсе не нужно.
   

Резеда.

   Да нѣтъ, братъ, ужъ ты и не толкуй:-- тебя зависть мучить.
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Да я въ толкъ не возьму, что же это сей мужъ мудрый г-нъ Ливановъ вмѣсто того, чтобы отвѣчать своимъ критикамъ и отвѣчать по пунктамъ на ихъ указанія,-- обозвалъ только ихъ всяческими словами?
   

Резеда.

   А потому онъ обозвалъ ихъ такъ, чтобы публика знала, съ кѣмъ дѣло имѣетъ,-- чтобы знала, каковы господа лаютъ на него, и понимала бы, что ему, г-ну Ливанову, даже и дѣло-то съ этими господами не прилично имѣть. Выругалъ ихъ -- и дѣлу шабашъ.
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Тэкъ-съ!
   

Лавандовъ.

   Ну да довольно! Дѣло вотъ въ чемъ: вы должны мнѣ помогать писать книгу. Ты, Иванъ Яковлевичъ, долженъ вывѣдывать мнѣ всевозможныя скандальныя тайны разныхъ тузовъ, а ты, Резеда, долженъ бумаги мнѣ подходящія уворовывать.
   

Иванъ Яковлевичъ,

   Да вѣдь ты и такъ охапочку утянулъ отъ Ѳемиды.
   

Лавандовъ.

   Мало все-таки. Ну что же, друзья, согласны?
   

Иванъ Яковлевичъ и Резеда,

   Еще бы! да! да! Конечно!
   

Лавандовъ, (воинственно, на мотивъ изъ Фенеллы: Одинъ лишь трусъ боится только).

   Вѣрь, трепокъ трусъ боится только,
   Я же привыкъ ихъ получать!
   Разовъ не счесть былъ битъ я сколько,
   И мнѣ къ сему не привыкать!
   

Резеда.

   И мнѣ вѣдь тоже приходилось.
   

Иванъ Яковлевичъ, (вздыхая).

   Ну да и мнѣ не обходилось.
   

Тріо.

   Вѣрь, трепокъ трусъ боится только и т. д.
   

Резеда.

   Да, другъ, такую пѣсенку спѣть и впередъ не мѣшаетъ: трепки пожалуй за книгу не миновать.
   

Лавандовъ.

   Я только того и жажду. Я вѣдь говорилъ вамъ, что если побьютъ -- буду жаловаться, будетъ скандалъ...
   

Иванъ Яковлевичъ.

   И книга пойдетъ шибче...
   

Резеда.

   Великій умъ -- таитъ великія мечты. Твою руку, каналья! Мы съ тобой дѣлъ понадѣлаемъ!...
   

Иванъ Яковлевичъ.

   А меня-то забыли?

Всѣ обнимаются.

Занавѣсъ падаетъ.

Между первымъ и вторымъ дѣйствіемъ проходятъ три недѣли. Книга Лавандова уже печатается.

   

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Картина первая.

НА ПОЛИТЕХНИЧЕСКОЙ ВЫСТАВКѢ.

(2-й часъ пополудни. Толпы нарядныхъ дамъ и кавалеровъ снуютъ по манежу и толпятся болѣе всего у витринъ ювелировъ. Гдѣ-то сверху слышится музыка. Лавандовъ и Резеда, одѣтые очень прилично, прохаживаются подъ руку. За ними издали слѣдитъ городовой).

Лавандовъ, (подходя къ витринѣ Фульда).

   А вѣдь не дурно бы, другъ Резеда, что нибудь ампоше отсюда.
   

Резеда, (живо).

   Да я, пожалуй, попробую.
   

Лавандовъ.

   И не мечтай. Сейчасъ изловятъ; слѣдятъ со всѣхъ сторонъ.
   

Резеда.

   А хорошо бы вотъ сіе кольё прикарманить?!
   

Лавандовъ.

   Еще бы!
   

Резеда.

   Вотъ и у Адлера есть чѣмъ попользоваться.
   

Лавандовъ.

   Какъ не быть.
   

Резеда.

   А смотри пожалуйста, какъ зорко въ самомъ дѣлѣ поглядываютъ на меня.
   

Лавандовъ.

   Чуютъ, что за птица.
   

Резеда, (обидѣвшись).

   Ну да вѣдь и при тебѣ не клади плохо...
   

Лавандовъ.

   Фи! Неужели ты сердится? Что за счеты между друзьями.
   

Резеда.

   Пойдемъ смотрѣть Фотографіи; тамъ хотя и есть соблазнъ, но все таки меньшій.

(Выходятъ изъ манежа и идутъ во второй сада, на отдѣла фотографій. Вотъ они въ отдѣлѣ).

Лавандовъ.

   Ты толкуешь, что здѣсь соблазну меньше -- нѣтъ, братъ, врешь: посмотри-ка какихъ мамочекъ выставили Эйхенвальдъ и Левицкій.
   

Резеда.

   Ой ли?
   

Лавандовъ.

   Смотри.
   

Резеда.

   Зрю! ба, ба, ба! Гляди къ кто это?
   

Лавандовъ.

   Фу ты, чортъ возьми! она, она! но какъ она попала сюда? Какъ попала сюда моя Авдотьюшка, моя прелесть, мой жизненочекъ?
   

Резеда, (ядовито).

   Точно что мудрено: ей бы слѣдовало быть не у Эйхенвальда, а у Настюкова.
   

Лавандовъ (увлеченный).

   А хороша-то какъ?
   

Резеда (насмѣшливо).

   Поджара нѣсколько.
   

Лавандовъ.

   Дуракъ, ты гляди на глаза-то.
   

Резеда.

   Не въ глазахъ толкъ... А интересно знать, какъ это она сюда попала?!
   

Лавандовъ, (задумавшись.)

   Да.... это интересно. А какъ люблю-то я ее!!
   

Резеда.

   Нельзя и не любить: поддерживаетъ и нравственно и матеріально!
   

Лавандовъ.

   То-съ? Терентій Кузьминъ идетъ.

(Кузьминъ входитъ и начинаетъ разсматривать фотографіи.)

Лавандовъ, (вѣжливо кланяясь Кузьмину.)

   Господина Кузьмина имѣю честь видѣть?
   

Кузьминъ, (вѣжливо).

   Не ошибаетесь.
   

Лавандовъ.

   Честь имѣю представиться: Лавандовъ!
   

Кузьминъ.

   Не тотъ ли Лавандовъ, который мнѣ присылалъ разныя пасквили на прочтеніе?
   

Лавандовъ.

   Это я-съ! Я хотѣлъ обратить ваше благосклонное вниманіе....
   

Кузьминъ.

   Вы просто хотѣли вытянуть денегъ изъ моего кармана, и вамъ не удалось.
   

Лавандовъ.

   Государь мой!
   

Кузьминъ,

   Неужели обижаетесь? Неужели вы думаете, что васъ не понимаютъ? Вы каналья -- и больше ничего. И напрасно вы воображаете, что кому нибудь могутъ быть обидны ваши сплетни, пасквили! Вѣдь всякій знаетъ, изъ какого источника они исходятъ, всякій!...
   

Лавандовъ.

   Однако съ....
   

Кузьминъ.

   Да, на васъ, чтобы вы ни писали, никто обижаться не будетъ, какъ не будутъ обижаться на пьянаго мужика, который зря выругаетъ на улицѣ; какъ не будутъ обижаться на локомотивъ, который сброситъ съ дороги!
   

Лавандовъ.

   О, сударь, я заставлю васъ пожалѣть объ этихъ словахъ.
   

Кузьминъ.

   Вы шутите!? Ну да впрочемъ мнѣ съ вами разговаривать и отвѣчать на ваши слова нѣтъ никакой охоты, да я и не могу, за неимѣніемъ во рту палки, прилично отвѣтить вамъ! (Уходитъ).
   

Лавандовъ, (внѣ себя отъ бѣшенства.)

   О, звѣрь дикій! Я отомщу тебѣ! Я тебя слезъ море пролить заставлю! Я раззорю тебя! Я у тебя спрошу публично, гласно, что сдѣлалъ ты съ тѣми садами, которые были ввѣрены тебѣ обществомъ? Спрошу тебя, что сдѣлалъ ты съ доходами отъ этихъ садовъ? И не отвертится ты отъ меня тѣмъ, что эти доходы поручены тебѣ были въ безконтрольное распоряженіе! Не отвертится! Другъ, Резеда, ты мнѣ поможешь?
   

Резеда.

   Да какже ты отмстишь ему, когда ты самъ говоришь, что доходы съ садовъ ввѣрены ему обществомъ въ безконтрольное распоряженіе?
   

Лавандовъ.

   А я все-таки спрошу у него, и спрошу грозно: куда онъ дѣвалъ эти милліоны?
   

Резеда.

   И всякій скажетъ, что это не твое дѣло! Всякій скажетъ, что если общество, ввѣрившее ему сады, не требуетъ отъ него отчета, не жалуется на него, такъ тебѣ и подавно нѣтъ до этого дѣла. Общество, значитъ, вѣритъ ему....
   

Лавандовъ, (горячо.)

   А я, я-спрошу! Пусть-ка онъ отвѣтитъ мнѣ. А коли этого мало, я напишу про него доносъ, напишу, что у него сборище разныхъ непозволительныхъ личностей!...
   

Резеда.

   Ну, это вотъ дѣло другое.
   

Лавандовъ.

   И онъ тогда будетъ жалѣть, что отвергъ меня.
   

Резеда.

   Едва ли!
   

Лавандовъ, (разсердясь.)

   Да скажите, пожалуйста, г. Резеда, что это за духъ противорѣчія напалъ на васъ? Откуда честность взялась? Позвольте узнать!
   

Резеда.

   Да полно, я шутилъ вѣдь, полно. Ты лучше гляди на свою красавицу. Ну -- руку, миръ!
   

Лавандовъ, (протягивая руку.)

   Изволь! Только ужъ ты, пожалуйста, не зли меня.
   

Резеда.

   Не буду, не буду.
   

Лавандовъ.

   Пойдемъ въ военный отдѣлъ.
   

Резеда.

   Идемъ.

(Проходятъ отдѣлъ мебели, музыкальныхъ инструментовъ, экипажей и подходятъ къ пушкамъ. Модель пушки, литой на Пермскихъ заводахъ, поражаетъ Резеду своею громадностью.)

Резеда.

   Вотъ такъ штука! Эту штуку не утащишь.
   

Лавандовъ.

   Поэтому-то здѣсь и сторожей нѣтъ.
   

Резеда.

   А какъ все это отлично устроено, чтобы убивать людей. И какъ много этихъ убивающихъ предметовъ: смотри, смотри....
   

Лавандовъ,

   Да это еще не все: военное отдѣленіе почти полвыставки заняло.
   

Резеда.

   А все-таки многаго не достаетъ: вотъ было бы очень кстати къ этой пушкѣ перенести изъ Крондштата форта два или три во всевооруженіи.
   

Лавандовъ.

   Ишь хватилъ! Но что я слышу! О, восторгъ!-- играютъ An der schönen blauen Donau! Вѣдь это любимый вальсъ моей Eudoxie! О, скоро ли я ее увижу!? Скоро ли будетъ наша свадьба!
   

Резеда.

   Какъ?! Развѣ ты женишься?
   

Лавандовъ.

   А ты и не зналъ? Какже -- черезъ мѣсяцъ я буду ея мужемъ!

(Проходятъ Кинъ и Уборинъ.)

   А, кстати! Вотъ два извѣстные литератора; пойдемъ ихъ просить въ посаженные отцы ко мнѣ.
   

Резеда.

   Да вѣдь ты ихъ не знаешь.
   

Лавандовъ.

   Я -- литераторъ, они тоже, а свой своему по-неволѣ брать.

(Бѣжитъ къ уходящимъ Кину и Уоорину и останавливаетъ ихъ.)

Уборинъ.

   Что вамъ? Кто вы?
   

Лавандовъ (величаво)

   Я -- Лавандовъ!
   

Уборинъ.

   Очень жаль.
   

Лавандовъ (подобострастно.)

   Вы всегда шутите, г. Уборинъ; я остановилъ васъ съ г. Киномъ за дѣломъ: я хочу просить васъ, господа, быть у меня на свадьбѣ посаженными отцами!
   

Кинъ.

   У васъ на свадьбѣ?! Ха! ха! ха!
   

Лавандовъ, (обижаясь.)

   Тутъ, кажется, нѣтъ ничего смѣшнаго, господа...
   

Уборинъ.

   Какъ, г. Лавандовъ, нѣтъ смѣшнаго? вѣдь смѣшно даже и то, что мы разговариваемъ съ такою личностью, какъ вы! Вѣдь если кто насъ увидитъ, срамить станетъ за это, а вы еще чортъ знаетъ, чего хотите. Имѣю честь кланяться.
   

Кинъ.

   И отъ меня сіе же примите.
   

Лавандовъ, (ошалѣлый.)

   Вотъ такъ-такъ! Ну...
   

Резеда.

   Обидѣли?
   

Лавандовъ.

   Ну коли такъ, трепещите: я тоже отшлифую васъ въ своей книгѣ, всю подноготную объ васъ распубликую.
   

Резеда.

   Успокойся, успокойся! Смотри какъ ты блѣденъ: пойдемъ въ садъ, тамъ ты освѣжишься.

(Идутъ въ садъ, гдѣ слышится убійственно громкій звонъ въ висящіе тамъ колокола.)

Лавандовъ, (дрожитъ и блѣднѣетъ.)

   Кого я вижу, Резеда! О боги! Это Ѳемида и съ моимъ врагомъ подъ руку!

Ѳемида, изящно, но послѣдней парижской модѣ, одѣтая, идетъ съ Усовымъ, своимъ поклонникомъ. Ѳемида, увидя Лавандова, -- Усову.

Ѳемида.

   Послушайте, Усовъ, если вы хотя немного меня любите, проучите вотъ этого негодяя (показываетъ на Лавандова): онъ у меня укралъ очень нужныя бумаги.
   

Усовъ.

   О, madame...
   

Ѳемида.

   Mademoiselle, si'l vous plait...
   

Усовъ.

   Vraiment?! C'est dommage..... Je vous jure, que.....

(Проходятъ.)

Лавандовъ. (приходя въ себя.)

   Прошла, слава Богу.
   

Резеда.

   Она-то прошла, а вотъ кто то идетъ?

(Авдотья Тихоновна подъ руку съ какимъ-то хорошенькимъ офицеромъ, они идутъ въ гидравлическій отдѣлъ и садятся возлѣ фонтана.)

Лавандовъ.

   Она! Ужели измѣнила?! Бѣжимъ, Резеда, за ними.

(Бѣгутъ черезъ отдѣлъ. Г. Густавъ Листъ съ удивленіемъ смотритъ на нихъ.)

Лавандовъ.

   О, гдѣ ты измѣнница?

(Всматривается во всѣхъ мимо проходящихъ дамъ, но Eudoxie нѣтъ какъ нѣтъ. Авдотья Тихоновна, завидя Лавандова, прячется съ офицеромъ во внутренность пожарной трубы американской системы. Г. Листъ этого не замѣчаетъ. Пробѣжавъ Гидравлическій отдѣлъ, Лавандовъ бѣжитъ прямо и врывается, какъ бомба, въ коровникъ, устроенный по проэкту профессора Киттары. Иванъ Яковлевичъ, удравшій изъ сумасшедшаго дома и одѣтый франтомъ, сидитъ въ стойлѣ, съ какой-то симнительнаго свойства феей и насвистываетъ: "Où va tu "Madeleine". Онъ видимо навеселѣ.)

Иванъ Яковлевичъ, (кокетливо.)

   Скажи ты мнѣ, красавица,
   Какъ съ первымъ ты прощалася?
   

Фея, (серьезно.)

   А ей-ей не помню: давно вѣдь ужъ..
   

Иванъ Яковлевичъ, (самоувѣренно).

   Ну, а со мной... чай слезы лить
   Ты будешь при прощаніи?
   

Фея, (нѣжно.)

   О, милый другъ, къ чему темнить
   Минуты наслажденія?!
   Я буду вѣкъ тебя любить, --
   Къ чему же тутъ сомнѣнья?

(Обнимаются.)

Иванъ Яковлевичъ, (изъ Руслана и Людмилы.)

   Вѣдь ты мнѣ жизнь,
   Вѣдь ты мнѣ радость,
   Вѣдь ты мнѣ возвратила вновь
   Мою утраченную младость!
   

Фея, (обнимая его).

   Очень рада, очень рада, что могла для тебя, мое солнышко, замѣнить "Косметикъ Одалискъ".

(Лавандовъ врывается въ стойло и, видя нѣжную сцену, принимаетъ фею за Авдотьюшку, а Ивана Яковлевича за офицера, и даетъ ему подъ затыльника.)

Иванъ Яковлевичъ, (вскакивая и обнажая близълежащій мечъ).

   Ой! ой! ой! ой!
   Что за разбой!
   

Лавандовъ, (узнавая пріятеля).

   Другъ милый, сжалься, извини!
   И несчастливца не брани!
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Ахъ, это ты?
   

Лавандовъ.

   Да, это я!
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Ну, не подлецъ ли, не свинья,
   Что такъ дерешься больно?
   

Лавандовъ,

   О милый другъ, прости меня,
   Деруся я невольно.
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Какъ это?
   

Лавандовъ.

   Она мнѣ измѣнила,
   Она меня сгубила!
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Я этого впередъ ожидалъ: ужъ больно бой баба-то! Нужно было въ рукахъ ее держать.
   

Лавандовъ.

   Совѣты опоздали.
   

Иванъ Яковлевичъ, (вспомня).

   А! было и забылъ: я только-что сейчасъ сверху и долженъ объявить печальное извѣстіе: Резеду схватили!
   

Лавандовъ.

   Ужели? Ударъ за ударомъ судьба такъ и сыплетъ въ меня. За что же?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Представь себѣ: онъ хотѣлъ утянуть новѣйшей конструкціи вагонъ для раненыхъ!
   

Лавандовъ.

   Оселъ! Ну, да чортъ его дери: самъ виноватъ. А ее ты не видалъ?
   

Иванъ Яковлевичъ.

   Нѣтъ.
   

Лавандовъ.

   Прощай, бѣгу искать.

(Иванъ Яковлевичъ продолжаетъ тотчасъ же по уходѣ Лавандова сцены любовныхъ восторговъ, входящіе въ гротъ поспѣшно удаляются, отплевываясь и ругаясь).
(Авдотьюшка по уходѣ Лавандова вылѣзаетъ изъ пожарной трубы и помогаетъ произвести сіе же своему юному фавориту).

Авдотья Тихоновна, (томно).

   Такъ ты меня любишь?
   

Офицеръ.

   И ты спрашиваешь!!!
   

Авдотья Тихоновна.

   Такъ женись на мнѣ.
   

Офицеръ, (пораженный).

   То есть какъ же это?!
   

Авдотья Тихоновна.

   Да такъ какъ поступаютъ всѣ благородные люди, увлекшіе неопытныхъ дѣвушекъ.
   

Офицеръ.

   Я думалъ, что вы дама...

(Въ этотъ моментъ къ фонтану подбѣгаетъ блѣдный, взъерошенный Лавандовъ и подслушиваетъ разговоръ влюбленныхъ. Онъ внѣ себя отъ бѣшенства, нѣтъ словъ изобразить его злобу и отчаяніе).

Лавандовъ.

   Ты не зналъ, что она дама? какъ же не такъ!

(Наноситъ офицеру жестокіе удары, офицеръ, прійдя въ себя, начинаетъ оборону, которая идетъ по всѣмъ правиламъ стратегіи и тактики и кончается поверженіемъ Лавандова въ воды близь стоящаго фонтана. Во время битвы проходитъ по сценѣ Спектръ, въ видѣ ученаго мужа, съ блёклыми, полузакрытыми глазами и мочалко-образными волосами. Спектръ останавливается и съ видимымъ наслажденіемъ глядитъ на битву).

Спектръ.

   Вотъ они, вотъ -- энергическіе мотивы жизни. Въ плоть и кровь вошла великая теорія: щадяй жезлъ ненавидитъ сына. Лупи, ребята, лупи!

(Ребята и безъ того разодрались не на животъ, а на смерть. Лавандовъ, поверженный въ фонтанъ, никакъ не можетъ выкарабкаться. Спектръ исчезаетъ.)

Авдотья Тихоновна.

   Бѣжимъ, офицеръ, бѣжимъ скорѣе.
   

Офицеръ, (оправляясь).

   И такъ поспѣемъ. Скажи пожалуйста: ты говоришь, что ты дѣвица, а оказывается, что ты была знакома прежде съ этой канальей!
   

Авдотья Тихоновна.

   О, нѣтъ: онъ ко мнѣ разъ на улицѣ присталъ, и я, чтобы отдѣлаться отъ него...

(Уходятъ).
(Лавандовъ никакъ не можетъ выкарабкаться изъ фонтана и, не умѣя плавать, начинаетъ тонуть).

Лавандовъ.

   Краулъ!! Караулъ!!!

(Къ Лавандову подбѣгаетъ сторожъ и мимо шедшая критиканша Ястребцова; она, увидя Лавандова и плѣнясь красою его стана, который рельефно обрисовывался подъ мокрой одеждой,-- протягиваетъ ему руку помощи. Лавандовъ вылѣзаетъ).

Лавандовъ, (вѣжливо и граціозно),

   Сударыня! какъ благодарить васъ. (Шаритъ въ краманѣ).
   

Ястребцова.

   Не нужно благодарностей, не нужно на этотъ разъ. Я нуждаюсь: на кончикѣ моего пера виситъ цѣлая семья, но... но все таки не нужно... послѣ какъ нибудь...

(Лавандовъ съ удовольствіемъ перестаетъ шарить въ карманахъ, въ которыхъ нѣтъ ничего, и замѣтивъ необыкновенный носъ Ястребцовой -- въ родѣ окна въ итальянскомъ стилѣ, -- испуганный уходитъ. Уходя Лавандовъ всячески ругаетъ Авдотьюшку).

Ястребцова, (злобно).

   Экій мерзавецъ -- я думала, что хоть что нибудь дастъ, а онъ... (завидя Тулупникова) А, вотъ идетъ "звѣзда первой величины",-- съ нее нужно получить хоть сколько нибудь за статью...
   

Тулупниковъ, (рожа какъ у пожарнаго солдата.)

   А, здравствуйте, мадамъ! (протягиваетъ два пальца).
   

Ястребцова.

   Звѣзда наша, здравствуйте! Я такъ рада, что васъ увидала одного: на кончикѣ моего пера виситъ цѣлая семья....
   

Тулупниковъ.

   Я, кажется, тутъ ни причемъ-съ....
   

Ястребцова.

   Это такъ.... такъ.... но знаете -- тяжело... тяжело... Литературный трудъ даетъ такъ мало, а у меня, на кончикѣ моего пера виситъ....

(Уходятъ.)

Занавѣсъ падаетъ.

(Между картинами проходятъ два мѣсяца.)

   

Энергическіе мотивы жизни.

Сцена изображаетъ художественный клубъ. Въ комнатахъ накурено, темно и пахнетъ кушаньями.

Усовъ, (Кину.)

   Нѣтъ, другъ, я не могу: онъ оскорбилъ мою Ѳемиду, онъ пасквиль обо мнѣ въ своей книжонкѣ написалъ.

(Въ эту минуту входитъ Лавандовъ и, прячась за гардину окна, подслушиваетъ.)

Кинъ.

   Повѣрь мнѣ, что на пасквиль его, про тебя, никто, изъ мало-мальски порядочныхъ людей, не обратилъ вниманія,-- значитъ и тебѣ не слѣдуетъ. А если ты его ударишь, выйдетъ скандалъ, на который Лавандовъ, ясное дѣло, только и билъ. Онъ будетъ радъ-радехонекъ до нельзя, если ты поколотишь его. Я тебѣ говорю -- оставь!
   

Лавандовъ, (изъ за гардины.)

   И что этому франту за дѣло!
   

Усовъ. (Кину.)

   Да вѣдь нельзя такъ оставлять....
   

Голосъ, (неизвѣстно откуда.)

   Примѣняйте, други, примѣняйте теорію къ практикѣ; вспомните курсъ педагогики г. Юркевича, вспомните. Какъ "дѣти народа", вѣдь вы демагоги, слѣдуйте ученію нашей педагогической звѣзды!
   

Усовъ.

   Ты слышишь?
   

Кинъ.

   Не обращай вниманія: это голосъ усопшаго, голосъ Домостроя!
   

Голосъ.

   Ошибся ты: я провожу идеи философа, который и по сей моментъ держитъ свою рѣчь съ каѳедры. Привожу идеи не простаго болтуна, а человѣка, который соединяетъ слово съ дѣломъ, который самъ недавно приложилъ свои энергическіе мотивы жизни къ своей кухаркѣ и пострадалъ за это. Лупи, я говорю, лупи!
   

Кинъ.

   Не слушай, Усовъ.
   

Голосъ.

   Нѣтъ -- слушай! Я дѣло говорю: ты вспомни, если тебѣ мало великаго курса педагогики, слова того же г. Юркевича: кто, если посмотрѣть, не достоинъ изъ насъ пощечины? Въ силу этого уже, ты видишь, что можно колотить всякаго. Лупи его!
   

Лавандовъ.

   Право! Браво!
   

Кинъ, (Усову.)

   Ты разсуди: ударишь ты его. что-жъ будетъ? Будешь ты драться съ нимъ на дуэли?
   

Усовъ.

   О, никогда! Съ такимъ....
   

Кинъ.

   Ну такъ онъ на тебя будетъ жаловаться, выйдетъ скандалъ, котораго онъ добивается, и книга пойдетъ шибче, и всѣ, кто и не зналъ, что пасквиль написанъ про тебя,-- узнаютъ.
   

Усовъ.

   Э! да и въ самомъ дѣлѣ: стоитъ ли обращать на этого негодяя вниманіе, стоитъ ли объ него руки марать!
   

Кинъ.

   Ну вотъ, давно бы такъ! Идемъ ужинать.
   

Усовъ

   Идемъ.

(Уходятъ).
(Лавандовъ, глубоко огорченный слышаннымъ, выходитъ изъ гардины.)

Лавандовъ.

   Сорвалось! Сорвалось, чортъ возьми!

(Идетъ въ читальную залу).

Читальная зала. Накурено такъ, что съ трудомъ глядѣть можно. Лавандовъ сидитъ въ креслѣ и мечтаетъ.

Лавандовъ.

   Все противъ меня: и книга не пошла, и даже не побили! Положеніе скверное.... Авдотья бросила, Резеда въ тюрьмѣ, Иванъ Яковлевичъ въ острогѣ, и всѣ, всѣ плюютъ на меня (мечтаетъ довольно продолжительное время.) Ну да вѣдь все трынь-трава, все перемелется -- мука будетъ. Я не изъ тѣхъ людей, которые падаютъ отъ Одного удара, -- нѣтъ! Да наконецъ мое общественное положеніе еще не совсѣмъ изгажено: я вотъ, какъ вы изволите видѣть, еще членъ сего клуба. Неужели это правда, что великаго, умнѣйшаго, честнѣйшаго г. Ливанова исключили изъ Московскаго артистическаго кружка за то, что онъ подарилъ въ библіотеку клубную свою книгу? Неужели это правда? Неужели это благородное движеніе души высокой -- сочли за оскорбленіе? О, варвары!..

(Во время мечтаній Лавандова среда табачнаго дыма появляется образъ Ѳемиды, взоры ея гнѣвны и устремлены на Лавандова.)

Ѳемида, (тихо)

   Вотъ моментъ, когда тебя, злодѣй, въ осла я превращу.

(Начинается превращеніе: у Лавандова растутъ уши, и растутъ быстро, и человѣческія руки и ноги замѣняются ослиными. Вотъ превращеніе кончилось. Ѳемида, злобно улыбаясь, скрылась, а Лавандовъ, замечтавшись, не замѣчаетъ своего новаго положенія).

Лавандовъ, (меланхолически напѣвая.)

   Сердце, сердце, что такъ бьешься?
   Иль любви желаешь ты?
   Должно быть любви. А вѣдь, что тамъ ни говори, а жизнь, не смотря на всѣ ея гадости, все-таки хороша (закуриваетъ папиросу и въ разсѣянности кладетъ всѣ четыре ноги на столъ). Вѣдь вотъ теперь, я, кажется, пропалъ, кажется ужъ некуда и носу показать, а все-таки жить хочется.

Входятъ нѣсколько членовъ клуба и съ негодованіемъ глядятъ на невѣжливую позу Лавандова. Онъ ихъ не замѣчаетъ.

Члены.

   Это чортъ знаетъ, что за свинство! Нужно его вывести, выгнать изъ клуба. Господа, сходите кто-нибудь за дежурнымъ старшиной (одинъ изъ членовъ уходитъ).
   

Другіе члены.

   Это оскорбленіе клубу! Вонъ его, вонъ!
   

Лавандовъ, (все еще не замѣчая происходящаго).

   Много соблазновъ вѣдь въ жизни, много! Сколько всевозможныхъ есть пышечекъ, душечекъ (входитъ дежурный старшина Ябужскій), такихъ мамочекъ (чмокаетъ губами)...
   

Ябужскій, (грозно, Лавандову).

   Милостивый государь (толкаемъ Лавандова), милостивый государь!
   

Лавандовъ, (очнувшись).

   Что?! Какъ?!
   

Ябужскій.

   Неприлично сидѣть, положивъ ноги на столъ...
   

Члены.

   Богъ мой! да у него уши-то ослиныя! А ноги-то? Ай, ай, ай! Да кого же-то мы приняли въ клубъ?! Вонъ его, вонъ! Своимъ поступкомъ, собою, онъ оскорбилъ насъ! Вонъ его, вонъ!
   

Голосъ.

   Примѣните, примѣните теорію энергическихъ мотивовъ жизни къ практикѣ. Примѣните!
   

Лавандовъ, (узрѣвъ наконецъ свои уши и ноги).

   Господа, простите! Господа, я не виноватъ. Это все Усовъ и Ѳемида! Все они!
   

Члены.

   Вонъ его! Вонъ! Позовите лакеевъ!
   

Голосъ.

   Примѣните, примѣните мотивы-то къ дѣлу!
   

Всѣ.

   Да, да надо примѣнить (входятъ лакеи). Примѣните-ка къ сему субъекту энергическіе мотивы жизни! Понимаете, что это значитъ?
   

Лакеи.

   Еще бы не понимать! Мы уже давно примѣняемъ ихъ: вѣдь слово великаго педагога упало не на безплодную почву, и любо намъ.

Начинается примѣненіе мотивовъ.

Лавандовъ, (оретъ).

   О варвары, о душегубцы! Пустите, я самъ выйду! (Лакеи не слушаютъ и продолжаютъ примѣнять мотивы). Пустите же (вырывается и бѣжитъ на четверенькахъ по лѣстницѣ, отмахиваясь отъ враговъ хвостомъ). Удралъ! Ну, слава Богу! (лакеи бѣгутъ за нимъ). Лавандовъ, счастливо миновавъ швейцарскую, выбѣгаетъ на улицу. Онъ утомленъ, онъ разбитъ и нравственно и физически. Голова его грустно опускается на грудъ, и онъ плача и рыдая еле движется. Пройдя нѣкоторое пространство, онъ начинаетъ тихо напѣвать:
   Подъ вечеръ осени ненастной,
   Злодѣями я выгнанъ былъ;
   Не оцѣненъ мой трудъ прекрасный,--
   Я за осла у нихъ прослылъ.

* * *

   О, отомстить я имъ клянуся!
   И Бъ пятомъ томѣ обличить,
   Сказать, что ихъ я не боюся,
   И что меня нельзя такъ бить!

(Скрывается въ переулокъ).

Занавѣсъ падаетъ

КОНЕЦЪ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru