Вамъ, мои бѣдныя подруги, всѣми забытыя, всѣми презираемыя, посвящаю я грустную повѣсть моей жизни. Вы поймете меня. Вы повѣрите тому, что я стану разсказывать!
Человѣка въ насъ не видитъ никто -- игрушки мы, пока молоды и красивы: фуріи мы, гадкія, омерзительно-гадкія -- когда стары и немощны.
Для насъ нѣтъ исхода, намъ нѣтъ прощенія! Семейство и его радости погибли для насъ; погибли потому, что за нами стоить ужасное, полное позора, цинизма, прошлое! А его не забываютъ! Насъ видятъ веселыми, роскошно одѣтыми и никто не пойметъ, никто не подумаетъ, чего стоитъ намъ эта веселость, эта роскошь.
Мы гадки своимъ пьянствомъ, мы отвратительны своимъ цинизмомъ -- это такъ!
А зачѣмъ пьемъ мы?
Да затѣмъ, чтобы хотя на время забыться, на время успокоить разбитое, измученное сердце.
Мы вещи, товаръ -- мы не люди и всѣ люди отвернулись отъ насъ.
Намъ никто не помогаетъ, объ насъ никто не думаетъ.
Намъ удивляются, что у насъ нѣтъ сердца, что мы готовы завлечь и погубить человѣка! Вѣрно. Но поймите, что и насъ злость беретъ, что и мы можемъ мстить! У насъ взяли честное имя, взяли молодость, красоту, а мы молчи!
На любовь намъ отвѣтили -- смѣхомъ; на дружбу, искренность -- недовѣріемъ, презрѣніемъ.
Дружба камеліи -- это смѣшно, дико!!
Такъ вамъ, вамъ однѣмъ, мои бѣдныя товарки, посвящаю я мою исповѣдь. Можетъ быть моя жизнь наведетъ васъ на новую дорогу, дастъ вамъ иныя мысли. Дай Богъ! А со мной, со мной дѣло кончено! Я стара, не годами только, мнѣ ужъ не долго страдать!
-----
ПАДШАЯ.
Признанія камеліи.
ГЛАВА I. Любовная гpeза.
Было лѣто, лѣто жаркое, хорошее. Я жила въ деревнѣ съ своей старухой матерью.
Мнѣ было скучно.
Кругомъ никого; сосѣди все старые, а я молода.
Еще горитъ, бывало, тамъ на вершинахъ высокихъ деревъ солнце, еще пѣсни птицъ не всюду смолкли, а я бѣгу въ садъ.
Свѣжо, хорошо тамъ послѣ жара томящаго. Роса падетъ на землю; красивая луна взойдетъ на небо и зальетъ своимъ трепетнымъ, голубоватымъ свѣтомъ и прудъ, и деревья и вдали колокольню.
И радостно какъ-то, и сердце-то бьется иначе.
Все тише, тише, а вотъ совсѣмъ тихо. Замолкли пѣсни птичекъ. Замерло все. Развѣ нѣтъ-нѣтъ и всколыхнетъ свѣжій вѣтерокъ темныя воды, а луна осеребритъ ихъ; качнетъ вѣтерокъ листья деревъ и будто тиху убоится -- уйдетъ.
И снова все смолкнетъ. Тяжко одной мнѣ; томится молодое сердце,-- ждетъ кого то.
И ходишь бывало, не зная покоя, по дорожкамъ сада. Горитъ лице, дыханье неровно. Скучно, скучно....
Тихо кругомъ.....
А потомъ, какъ нарочно, вдругъ польется красивая, полная нѣги чарующей соловьиная пѣсня. И гремитъ она на весь садъ, на всю тишь.
И отчего ты, пѣсня соловушки, ничѣмъ не лучшая -- пѣсенъ другихъ птицъ, такъ волнуешь, такъ быстро даешь образы непутной думѣ, такъ сердце сильно биться заставляешь....
Или тебя краситъ ночь тихая, съ мѣсяцемъ блѣднымъ на небѣ, съ волной серебристою?...
Да?
И несется бывало мысль жгучая въ міръ чудесъ и загадокъ. И встаютъ предъ тобою волшебные замки -- молодецъ, красна дѣвица, теща лютая.... почка темная, рѣчь любовная.... колдуны, рыцари ихъ дамы красивыя, гордыя... Балъ блестящій, роскошь, музыка, огнями залиты залы, и въ окна чернѣетъ садъ хмурый, окутанный въ свѣтъ мѣсяца...Онъ ждетъ въ саду, и вотъ вышла она; не замѣтилъ никто: боязлива такъ робко идетъ....
И нѣтъ конца фантазіямъ, и ростутъ онѣ одна за другою, красивыя, какъ грезы Пиронези, обаятельныя, какъ страстные звуки Гуно....
И не милъ мнѣ мѣсяцъ ясный, не красна пѣсня соловушки....
Уйдешь домой -- не спится: горяча подушка, душно, тяжело.
И сидишь бывало у открытаго окна до разсвѣта. Вотъ и воздухъ свѣжъ, а все жарко.
Подымается паръ съ земли; птички проснулись -- щебечутъ, луна побѣлѣла, какъ дяди Ѳадѣича борода, и гдѣ-то далеко слышна уже пѣсня. Солнце встаетъ такое большое, красное, а мнѣ все сна нѣту.
Наконепъ, когда добрые люди на работу ужъ вышли, я засыпаю усталая, блѣдная: вѣдь нельзя же не посмотрѣть въ зеркало....
Богъ мой! тоска.... съ ума сойдешь....
Мать все хлопочетъ по хозяйству, а я одна, все одна.
Любовь, вездѣ любовь и такъ все красиво тамъ, такъ полно живется, а я одна.... Вотъ читаю: "статный юноша ко мнѣ въ горницу зашелъ".... "Она склонилась къ нему на плечо, красивая такая, и онъ цѣлуетъ ее...." Откинутые назадъ черные, волнистые волосы, жгучіе, гордые глаза и такая нѣжная, страстная улыбка.....
Вѣдь это горе! ужасно....
Помню разъ, было поздно, всѣ уже спали, ночь была темная, теплая, я вышла въ садъ; я прошла садъ, я очутилась на дорогѣ.
Безъ цѣли, почти машинально, я шла дальше и дальше.
Страшно мнѣ было одной и нравилось мнѣ это страшно. Какъ-то иначе забилось сердце; забылась я....
Куда я зашла, знаю только, что далеко, я никакъ понять не могу.
Гляжу -- садъ и сквозь деревья его огонь виднѣетъ въ домѣ и красиво такъ виднѣетъ: кругомъ темно, тихо и красноватый цвѣтъ, какъ въ романахъ....
Я ближе слышу хохотъ мужской, веселый такой и задорный.
Ктобъ это былъ? И гдѣ я? Или волшебницы волей я въ міръ грезъ залѣтѣла!
И боязно, и сердце такъ радостно бьется.
Потомъ, когда я стояла уже подъ самыми окнами и могла слышать голоса, я слышу:
-- Спой, Воля,-- ту пѣсню, что Катя Хлѣбникова, цыганка, такъ дивно поетъ. Ну какъ она?
-- Ага! знаю это -- Любила-ль я твои глаза.-- Хорошая, братъ, пѣсня. Глинка изъ чужихъ романсовъ только одну ее и пѣлъ.
-- Ну спой, спой.
-- Изволь.
И звучный сильный баритонъ полною грудью запѣлъ эту чудную, полную нѣги и тоски безконечной пѣсню.
Хорошо какъ, Богъ мой!
Кто это поетъ, кто?
Не можетъ быть, чтобъ человѣкъ безъ сердца могъ вложить въ эту пѣсню столько тоски, столько чувства.
Хорошія, добрыя слезы закапали съ глазъ моихъ.... Тревожно всколыхнулась грудь, точно новое что, незнаемое, вошло туда....
Вотъ послѣдніе аккорды и пѣсня смолкла. Зачѣмъ?
Кто поетъ это? Какъ увидать мнѣ его?
Увидать -- къ чему? Ужъ и такъ не весела моя долюшка, а тутъ будутъ муки новыя, желанья напрасныя. А пускай ихъ муки идутъ, онѣ отрадны мнѣ, я хочу ихъ, жажду.... Все чѣмъ нибудь занята будетъ моя жизнь угрюмая, будетъ сердце полно чѣмъ нибудь.
Много пѣсенъ пѣлъ этотъ кто-то; устала я, а все бы слушала, до зари слушала бы.... Чаруютъ онѣ, ласкаютъ.
Куда бѣжать мнѣ. Я потерялась. Гдѣ дорога -- не знаю.
Съ крыльца, сошли два господина, съ ними большой и такой страшный песъ. Япустилась бѣжать, какъ съумасшедшая -- меня замѣтили.
-- Пиль, Османь, пиль! и громадный песъ былъ въ моментъ около меня.
Я погибла.... дурно мнѣ, дурно -- я упала въ обморокъ.
Очнулась, и не могу понять, гдѣ я. Большая свѣтлая комната, на стѣнахъ ружья, сабли, рога. Я лежу на диванѣ. У рояли сидитъ кто-то и тихонько перебираетъ клавиши.
Я повернула голову -- вижу въ зеркалѣ, что надъ роялью, красиваго мужчину лѣтъ тридцати. Онъ блѣденъ, черные глаза, черные, довольно рѣдкіе и немного вьющіеся, волосы, маленькіе усы и борода. Онъ не замѣтилъ, что я очнулась.
-- Гдѣ я? спросила я.
Господинъ живо повернулся на стулѣ и, кланяясь, началъ извиняться.
-- Извините, тысячу разъ, извините: я думалъ воры и сталъ травить собакой! Мнѣ досадно....
-- Боже мой!-- да гдѣ я?
-- Вы у вашего сосѣда. Имѣю честь представить: Владиміръ Констаитинычъ Горинъ.
-- Очень пріятно. Но простите меня... я... я смѣю васъ просить -- нельзя ли довести меня домой? Пѣшкомъ идти я рѣшительно не въ состояніи.
-- Сію минуту я распоряжусь,-- и господинъ Горинъ вышелъ.
Такъ вотъ онъ. Горинъ! Горинъ, про котораго такъ много кричали и который уже шесть лѣтъ не былъ у себя въ деревнѣ. Какъ онъ узналъ кто я? Вѣрно люди его сказали. А вѣдь онъ красивъ! Какіе смѣлые глаза, какія манеры. Говорятъ, что онъ большой волокита, ну чтожъ, -- я буду осторожна. А какъ онъ взглянулъ на меня, когда уходилъ -- ой! ой! Однако онъ очень любезенъ. Интересно знать, что онъ обо мнѣ думаетъ: вотъ думаетъ, съумасшедшая -- забралась ко мнѣ въ садъ, и зачѣмъ? Онъ идетъ.
-- Коляска готова. Если позволите, я буду имѣть удовольствіе проводить васъ.
-- Я очень рада.
А сама, право же, вовсе не рада.
Что maman скажетъ? какъ я домой явлюсь? Ну да, я попрошу высадить меня у сада.
Онъ помогъ мнѣ встать, мы вышли.
Пара быстрыхъ коней живо домчала насъ до дому. Дорогой онъ говорилъ мнѣ:
-- Вамъ скучно въ деревнѣ?
-- Страшно.
-- Вы мнѣ позволите посѣщать васъ.
Ого! подумала я, какъ онъ самоувѣренъ: онъ думаетъ, что можетъ развеселить меня -- посмотримъ.
-- Maman будетъ очень рада, отвѣчала я.
У сада мы остановились, онъ пожалъ мнѣ руку, и крѣпко пожалъ, а рука у него такая нѣжная, худая.
-- Такъ до свиданья?
-- Да.
Уѣхалъ. Я вошла въ свой садъ. Еще спятъ всѣ. Что дѣлать мнѣ? Сонъ далеко бѣжитъ меня -- буду мечтать... Да... отчего, когда я лежала въ обморокѣ, онъ не смотрѣлъ на меня? Неужели я такъ безобразна, что на меня не стоитъ и смотрѣть?... Глупая, дурочка: говорю, что онъ самоувѣренъ, а я то, я!
А что-жъ, развѣ я уродъ?
У меня густые, темные волосы, коса моя до колѣнъ, у меня очень, добрые, задумчивые, и представьте себѣ, почти зеленые глазки. Да, глазки. Зубы мои, я ихъ никогда не чищу, замѣтьте, бѣлы какъ... хотѣла сказать, глупенькая, какъ бѣлые грибы,-- какъ перламутры! Старое, но вѣрное, относительно моихъ зубовъ, сравненіе. Губы у меня какъ вишенки... нѣтъ, немного, чуть-чуть больше. Но носъ у меня не хорошъ: вздернутый! А цвѣтъ лица? Ну-ка, поищите такого?... загаръ ко мнѣ идетъ удивительно; мамаша говоритъ: "на цыганку стала похожа." Ну чтожъ, отлично, между цыганками есть красавицы. А вечеромъ при огнѣ, да я хоть кого съ ума сведу. Со мною -- шутки плохи.
А онъ? Красивый господинъ! онъ ужъ теперь, пожалуй, торжествуетъ побѣду? А вотъ ошибся... я не такъ скора... но какіе у него дерзкіе глаза... Нѣтъ, пора спать.
Лягу.
Легла -- не спится. Какъ крѣпко онъ пожалъ мнѣ руку... вдругъ онъ завтра пріѣдетъ! Какъ мнѣ объяснить мамашѣ, что я уже его видѣла, какъ? да не буду объяснять... онъ догадается.
Не спится... нѣтъ...
Вотъ и утро. Солнце совсѣмъ встало, пойду купаться.
-- Дуня! Дуня! звала я мою горничную.
-- Иду-съ, барышня.
Вошла Дуня. Я накинула пеньюаръ и бѣгомъ въ садъ, въ прудъ; подъ тѣнью широкихъ, развѣсистыхъ вязовъ я прыгнула въ воду. Холодно, хорошо. За мной Дуняша.
Сколько хохоту -- какъ она боится брызганья. Мы живо выкупались и я, здоровая, свѣжая, бѣгомъ ускакала домой.
Горячій кофе готовъ. Мамаша въ удивленіи, что я такъ рано встала.
А мнѣ хочется смѣяться, цѣловать всѣхъ.... Отчего? вотъ глупо -- неужели оттого, что Горинъ пріѣдетъ. Нужно мнѣ очень.... А когда онъ пріѣдетъ? Вѣрно до обѣда. Я сѣла за рояль и старалась припомнить вчерашнюю пѣсню; не могу. А вѣдь это должно быть онъ пѣлъ? Онъ меня выучитъ...
-- Лиза, говоритъ мамаша,-- къ намъ кто-то...
Ахъ, это онъ! Рано, подумала я, чуть-чуть не громко. Къ крыльцу дѣйствительно подъѣхалъ въ щегольскомъ шарабанѣ Горинъ.
Развязно и ловко вошелъ Горинъ, представился моей матери и затѣмъ мнѣ. Уменъ, а я такъ боялась.
Мамаша была очень рада, угощала кофеемъ -- онъ отказался.
-- У васъ прекрасный садъ, кажется началъ Горинъ.-- Если бы вы были добры и показали мнѣ?
О, плутъ какой!
Я согласилась.
Онъ подалъ мнѣ руку и мы вышли въ садъ.
-- Вы сказали мнѣ, что вы скучаете. Мнѣ скучно тоже; хотите, я буду ѣздить къ вамъ часто, и, мы будетъ вмѣстѣ скучать? говоритъ и самъ улыбается и такъ безсовѣстно глядитъ въ глаза.
-- Я рада.
Какъ онъ нѣжно смотритъ на меня и откуда эти дерзкіе глаза нѣжности взяли. Онъ тихонько жметь мою руку локтемъ своимъ.
Вырвать мнѣ руку? Нѣтъ, мнѣ это пріятно.
-- Вы рады! благодарю васъ, благодарю. Я, знаете, много жилъ, много видалъ и многое ненавижу и радъ, что здѣсь, вдали отъ этого свѣта, гдѣ все интрига и притворство, я нашелъ такую женщину, какъ вы. Я отдохну здѣсь, успокоюсь. Вы такъ прелестны, такъ молоды и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ чисты сердцемъ, что я, надѣюсь, (и откуда онъ все это узналъ) около васъ извѣдать другую жизнь, настоящее счастье. Простите, что я говорю такъ: я много страдалъ, много любилъ и всегда, всегда отходилъ отъ женщины или разбитый въ своихъ мечтахъ, или недовольный на себя, на свою близорукость.
Какъ онъ хорошъ! Какой огонь въ его глубокихъ, темныхъ глазахъ. Мнѣ жаль его потому, что гадкія женщины разбили его сердце, состарили его преждевременно. Онъ глядѣлъ мнѣ въ глаза... я краснѣла, сердце такъ и стучитъ.
Богъ мой! что же это со мною!
-- Еще разъ, продолжалъ онъ, замѣтя мое волненіе, -- простите, что я смѣлъ вамъ высказаться. Простите меня и поймите-вы чистая, святая дѣвушка. Не гоните прочь меня, а сжальтесь... Скажите ласковое слово, взгляните на меня своими чудными, робкими глазами.
Что дѣлать мнѣ? И какъ это скоро случилось? И неужели я полюбила его, неужели?
Я одна, мнѣ скучно... я ночи не сплю.... а онъ такой красивый такой несчастный.
Я посмотрѣла на него.
-- Вотъ такъ, такъ! Посвѣтите на меня вашими глазками. Вы улыбаетесь, ну, ручку вашу. Мы. значитъ, друзья. Вѣдь да, да?
-- Ну, да.
-- А когда пріѣзжать мнѣ?
-- Завтра, чуть проговорила я.
-- Ну, а ручку поцѣловать можно?
-- Нѣтъ.
А онъ, противный, все-таки насильно, то есть, говоря по правдѣ, не совсѣмъ насильно, (я бы, если бы хотѣла, могла и не дать) поцѣловалъ мою руку.
-- А верхомъ умѣете ѣздить? спросилъ онъ.
-- Нѣтъ.
-- Ну, я васъ выучу. Завтра я пріѣду и пришлю вамъ лошадь. Прощайте!
Простясь съ maman, онъ уѣхалъ. Что это со мною? и рада я чему-то безъ границъ, и скучно мнѣ, и сердце такъ вотъ и бьется.
Вечеромъ я пошла въ садъ и тишина лѣтней ночи, прелесть ея еще глубже тронули меня.
Восторгъ -- какъ хорошо!
Соловей поетъ какъ и всегда -- а теперь мнѣ его пѣніе милѣе, лучше кажется. А луна-то, луна... ай... ай... какъ хорошо! Чего же бьешься глупое сердце, чего радуешься? Нѣтъ -- я еще не люблю его, Какъ лице горитъ -- я взяла листья, холодные листья съ дерева -- приложила къ лицу -- не холодятъ. Отчего это мнѣ танцовать хочется?...
Кому бы это мнѣ сказать, что я люблю, да, да, люблю. Некому... одна.... бѣдная я.
Послушай, ты, бѣлая береза, ты, широкій кленъ, ты -- милый душка!-- мѣсяцъ -- я люблю! Я живая теперь.
Заснула и во снѣ видѣла... нѣтъ не скажу, что я во снѣ видѣла: и какой онъ былъ суровый сначала, а потомъ какъ ласкалъ меня.
И отчего это во снѣ только...
Черезъ нѣсколько дней мы ѣздили съ нимъ верхомъ и я, не смотря на то, что садилась на лошадь въ первый разъ, не трусила, ѣхала молодцомъ.
Мы ѣхали лѣсомъ.
Хорошо тамъ: ландышемъ, липой пахнетъ; капли вчерашняго дождя дрожатъ на листахъ деревъ и горятъ лучами солнца.
Мы ѣхали рядомъ; онъ говорилъ мнѣ о себѣ, говорилъ много и красиво и въ концы концовъ, подвинувъ свою лошадь совсѣмъ близко ко мнѣ,-- обнялъ меня за талью. Я вырывалась, но... но не вырвалась. Мало того -- онъ нагнулся ко мнѣ, и я... я опять вырывалась, и опять не вырвалась, и поцѣловалъ меня.
Какъ хорошъ міръ! Какъ хорошо мнѣ!
-- Скажи мнѣ, (слышите -- "скажи") скажи мнѣ, моя дорогая, моя хорошая, полюбила ты меня или нѣтъ?
Я молчала.
-- Не стыдись, чего стыдиться этого хорошаго, святаго чувства! что дурнаго отдаться ему. Пожалѣй меня....
-- Оставьте меня... вамъ стыдно... я одна... одна... я женщина... Оставьте!
-- Голубка моя! не бойся меня. Вѣрь мнѣ, вѣрь, что я говорю искренно, вѣрь, что я въ самомъ дѣлѣ люблю тебя.
-- Неправда, и я улыбнулась сквозь слезы.
-- Улыбнулась, весело тебѣ, любишь ты меня? О, я счастливъ!
Да, я его полюбила.
Думается мнѣ, что это горячее движеніе молодаго сердца, любовь по первому взгляду, покажется читателю неправдоподобнымъ; но такъ ли это? Не есть ли любовь по первому взгляду, любовь такъ сказать по первому абцугу -- логическій исходъ для молодаго, страстнаго, въ одиночествѣ томящагося сердца? Физическія потребности, потребности натуры -- не есть ли зачастую причины самыхъ быстрыхъ и порою самыхъ неожиданныхъ, мало мотивированныхъ, движеній?
Тысячу разъ приходилось видѣть на сценѣ любовь по первому взгляду, любовь, для возбужденія которой стоитъ только явиться ему или ей -- и побѣда надъ неопытнымь сердцемъ совершена и этой побѣдѣ никто не удивляется!
Эта первая, святая любовь является по первому побужденію, какъ звукъ барабана по первому удару въ барабанъ.
Для возбужденія этой первой любви много не требуется, такъ какъ любовь не разсуждаетъ, не обдумываетъ.
Явись существо, схожее хотя немного съ идеаломъ, созданнымъ молодымъ воображеніемъ -- и любовь готова, любовь есть!
Я отдалась ему не размышляя, не задумываясь и теперь, когда я пишу эти воспоминанія, я плачу. Это хорошія минуты моей жизни. Но онѣ прошли прошли какъ сонъ волшебный, какъ мечта, и такъ скоро!
Мы видѣлись съ нимъ днемъ, видѣлись ночью; я обманывала свою бѣдную мать и бывало на вопросъ: что это Лиза, какъ ты блѣдна?-- я говорила: голова болитъ или что нибудь въ этомъ родѣ.
Вотъ ужъ и осень на дворѣ. Воля собирается уѣзжать въ Москву, а я то какже?
Я спросила его: неужели онъ меня оставитъ? Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, если хочешь, поѣдемъ вмѣстѣ, но... но я долженъ сказать тебѣ, что я жениться на тебѣ не могу, не могу по очень простой причинѣ я женатъ и жена моя заграницей.
Каково мнѣ было!
Какъ я плакала!
Да что же дѣлать то мнѣ, что?
Неужели здѣсь оставаться? Неужели!!
А жизнь здѣсь, что даетъ она, что?
Тоску, тоску такую, что право иной разъ утопилась бы. Я какъ-то отупѣла среди этого ничего не дѣланья, обезпамятѣла...
Жизнь идетъ такъ монотонно, такъ однообразно, такъ схоже сегодня со вчера, что это невыносимо...
Я читала много, я изъ книгъ узнала иную жизнь, иныхъ людей и это все сдѣлало то, что мнѣ еще невыносимѣе, еще болѣе ощутительно мое теперешнее положеніе...
Что ждетъ меня здѣсь?.
Что! Да, ждетъ меня милый супругъ изъ здѣшнихъ сосѣдей.
А кто они?
Да, одинъ кромѣ разговора о густопсовой борзой Милкѣ ни о чемъ слова сказать не можетъ; другой, старый чиновникъ, взятками разбогатѣвшій и начинающій всякій разговоръ: когда я былъ столоначальникомъ, у насъ въ палатѣ, и т. д.
Весело очень мнѣ будетъ быть столоначальницей!
Третій, такой большой, масляный и всегда такъ много наливки пьющій. Этого я боюсь: онъ, когда ходитъ, всегда кулаки сжимаетъ и такъ руками размахиваетъ, будто бить кого хочетъ. Одѣтъ онъ всегда такъ, какъ будто на охоту собирается. Ну, кто еще?
Еще дьяконъ вдовецъ, но... но да уже это черезъ чуръ; я пари держу, что онъ помадитъ волосы, они у него всегда масляные такіе, деревяннымъ масломъ...
Ну-съ, значитъ нѣтъ никого?
А Воля такой красивый, умный, нарядный...
Его жена умретъ, стыдно мнѣ желать этого, очень стыдно и дурно, а я... я все таки, прости меня Боже, желаю... умретъ, онъ женится на мнѣ, я буду grande dame, мы будемъ съ нимъ вездѣ выѣзжать; на балъ, въ театръ, въ маскарады! У насъ будетъ собираться такое блестящее общество! Будутъ и знаменитые литераторы, и музыканты, и актеры!
Ахъ, какъ весело.
Весело! А какъ же мать то брошу я, какъ? Вѣдь она меня любитъ любитъ хотя и некрасиво, какъ-то своеобразно, но все таки любитъ!
Гмъ -- какъ быть? Что дѣлать?
Что дѣлать! Да ѣхать, больше ничего не остается дѣлать.
Здѣсь тоска, тоска смертная, а тамъ, тамъ иная жизнь, тамъ любовь, счастье.
Здѣсь некрасиво все такъ, а тамъ, съ нимъ, тамъ блескъ и изящество.
Вотъ онъ. вотъ комодъ то. въ который она прятала разныя сласти отъ меня, а вотъ этажерка стеклянная съ такой хорошенькой восковой куклой, которую подарилъ мнѣ, когда я еще ребенкомъ была, покойникъ дядя и которую отобрала у меня мамаша и спрятала, чтобы я не сломала...
Прощай все...
-- Слезы ручьемъ лились изъ глазъ моихъ, когда я нагнулась и поцѣловала мать...
Она, голубушка, улыбнулась, кажется...
Ахъ, тяжело...
Чуетъ сердце недоброе, что бьется такъ...
Остаться... остаться развѣ?
Остаться!-- и въ одинъ мигъ встала въ моей головѣ громадная картина скучнаго будущаго, встала, со всѣми подробностями и такими некрасивыми, отталкивающими и безъ всякихъ яркихъ тѣней...
Нѣтъ, ѣду...
И я быстро, не оборачиваясь, вышла изъ комнаты...
Ну теперь, (такъ думала я) теперь все кончено, теперь нѣтъ поворота назадъ...
Соберу вещи...
Нѣтъ, надо еще проститься съ Дуняшей: она такая добрая была ко мнѣ...
А съ Колчаномъ, съ Арабкой развѣ не надо проститься? Развѣ не они странствовали со мной по ночамъ...
Я пошла въ комнату къ Дуняшѣ -- ее нѣтъ на постелѣ... гдѣ это она?
А!-- она изволитъ съ Павломъ, больше не съ кѣмъ кажется, соловья слушать...
Ну, Богъ съ ней.
Положу ей мою браслетку подъ одѣяло на память; она все нѣтъ, нѣтъ, да и вспомнитъ: а вѣдь барышня то была хорошая...
-- Колчанъ! Арабка! тихо позвала я.
И мои вѣрные спутники живо явились передо мною.
-- Бѣдный Колчанъ! у тебя носъ горячій --ты нездоровъ? Что съ тобой...
Колчанъ помахалъ хвостомъ, чихнулъ, какъ будто хотѣлъ сказать: ничего, пройдетъ,-- и облапилъ меня.
Арабка-же, весело полаивая и задавая круги, будто приглашалъ на прогулку.
-- Ну, прощайте, милые мои псы, прощайте... Если я ворочусь, вы меня пожалуй не узнаете.
Я сѣла на ступеньки крыльца и обѣ собаки положили свои морды ко мнѣ на колѣни.
Ты Колчанъ -- будь умникъ, не кусай. Арабку, онъ маленькій, а ты большой и тебѣ стыдно; а ты Арабка брось свою дурную привычку бѣгать за курами и хватать всѣхъ нищихъ за ноги.
Хорошо, хорошо, будто говорили псы, смотря мнѣ прямо въ глаза.
Ну а теперь прощайте, и я поцѣловала собакъ и заплакала.
-- Ну прощай Колчанчикъ, дай я тебѣ почешу за ухомъ, ты вѣдь охотникъ до этого... и тебѣ милый Арабка хочется того же... Ишь плутъ, какъ головой трется...
-- Ну довольно, прощайте...
И я отправиласъ въ садъ; собаки весело, не поняли знать, что я прощалась съ ними, пустились впередъ.
Ну вотъ и садъ: каждая то дорожка, каждая то липка, акація знакомы въ немъ.
Вотъ бесѣдка, гдѣ мамаша варенье варила, а я молча поглядывая, дожидалась пѣнокъ, а вотъ гдѣ качели прошлый годъ стояли... вотъ тутъ былъ мой садикъ, въ которомъ я маленькая сама цвѣты садила....
Все это мнѣ мило, все это мнѣ дорого, а всему этому прощай сказать надобно:..
Мило, дорого, говорю я и прощаюсь со всѣмъ этимъ: къ чему же, если это такъ, къ чему, почему?
Да потому, что это уже не ново, это уже испытано, это уже прошлое милое, дорогое, а меня ждетъ новая жизнь, новыя милыя вещи, новое будущее милое...
Я простилась со всѣмъ, со всѣми. Въ дорогу я взяла съ собой самое необходимое.
На столѣ у себя я оставила записку мамашѣ: я ей писала:
Мама!
Прости меня гадкую -- я скучаю здѣсь, я полюбила человѣка хорошаго и... и я уѣзжаю. Я буду писать тебѣ мама -- не сердись ты, не сердись пожалуста. Молись за меня. Я тебя право же глубоко люблю, но... я гадкая, глупая еще...
Мы съ Волей на другой день, чуть солнце вставало, были уже на дорогѣ въ Москву.
Говорить ли о томъ, что меня занимало мое новое положеніе, что я была отуманена страстью, что я почти не вспоминала прошлаго, не понимала ни будущаго, ни настоящаго?