Динамов Сергей Сергеевич
Предисловие к книге "Двенадцать американцев" Теодора Драйзера

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Теодор Драйзер
Собрание сочинений
Под общей редакцией С. С. Динамова

Том Х
Двенадцать американцев

Перевод с английского Марка Волосова
Предисловие С. Динамова

Обложка художника Гуго Геллерта.
Отпечатано в типографии Госиздата "Красный пролетарий". Москва
Пименовская улица, 16
в кол. 5000 экз., 28 л.
Главлит No А-23185
MCMXXIX
1929

Предисловие

I

    "В жизни, которая прошла передо мною, я не мог уловить никакого смысла", -- заявил Драйзер в сентябре 1928 года в журнале "Букмэн". Быть может, писатель действительно не заметил смысла прожитого полвека, но он увидел ч е л о в е к а своего времени, увидел через этого человека эпоху - и передал ее. Да, Теодор Драйзер в своих произведениях ставит те или иные общественные проблемы, в них сверкает его отрицание тех или иных сторон американского общества, он протестует, борется, кричит, негодует. Но основное - не это, хотя для нас он ценен именно социальным. Вглядываясь в действительность, Драйзер прежде всего видит в ней особь, индивида, человека (характерны заголовки "Дженни Гергардт", "Сестра Керри", "Титан", "Финансист", "Гений"). Его путь - от личности к среде. Он - не социальный романист. Или, вернее, социален постольку, поскольку его герои связаны с обществом, со средой, с эпохой. "Чтобы читателю стало ясно положение, в которое попал Франк Купервуд, необходимо кратко пояснить, что собой представляла республиканская партия Филадельфии", -- пишет Драйзер в "Финансисте", мотивируя свой переход от изображения героя к описанию политической жизни.
    "Война была совершенно чужда Купервуду. Он не принимал в ней никакого участия", -- замечает он в этом же романе, и проходит мимо такого исключительного явления, как гражданская война.
    Этот пример приведен не в осуждение писательской манеры Драйзера, но для раскрытия его установки на индивидуальное. Но это индивидуальное у Драйзера не есть лишь психологическое, оно предстает у него в тесной слитности со средой, с внешним миром, с "вещной" действительностью. В прошлом веке А. Давид-Соважо жаловался в своем увенчанном Парижской академией труде "Реализм и натурализм", что писатели-реалисты и натуралисты даже "изображение человека делают материальным", что они "смешали человека с мировой материей". Именно так и поступает Драйзер: он помнит, что ядро всегда заключается в чем-то, что внутреннее не познаваемо без внешнего.
    С особой прозрачностью подход Драйзера к его персонажам виден в его автобиографических и художественно-биографических книгах: "Книга о себе", "Двенадцать американцев" ("Двенадцать человек") и "Галлерея женщин". На второй из них мы и остановимся.

II

    "Двенадцать американцев" -- это портреты людей, с которыми Драйзер встречался в своей жизни. С июня 1892 года ставший репортером "Чикаго Дэйли Глоб", затем театральным редактором и разъездным корреспондентом "Сент-Луис Демократа" и "Сент-Луис Репюблик"; с 1895 года принявший на себя редактирование "Эври Мантс", а позднее работавший в целом ряде других журналов и в издательстве Буттерик; сталкивавшийся с самыми разнообразными слоями американского общества, внимательно изучавший и наблюдавший окружающее, прошедший хорошую школу практической журналистской работы -- Теодор Драйзер имел полную возможность выбрать из бесчисленного количества встреченных людей двенадцать действительно заслуживающих внимания. Кого же он включил в свою портретную галлерею?
    К первой группе портретов относятся "Питер" и "Могучий Рурк". К героям этих очерков Драйзер относился с исключительной симпатией: они для него -- объекты положительного изображения. Наиболее ярок очерк о Питере, оказавшем, очевидно, большое влияние на Драйзера. "Всякий поворот в моей жизни отмечается встречей с каким-либо человеком большой силы, с которым я проводил свои наиболее взволнованные в духовном смысле часы", -- пишет Драйзер. Одним из таких людей и был талантливый художник Питер. Он превосходил Драйзера смелостью своих суждений; писатель признается, что ему "недоставало широты воззрений, размаха, жажды жизни Питера". Питер, конечно, исключительный человек. И это покоряет Драйзера настолько, что он не замечает тех границ, которые довлеют и над Питером, которые позволяют ему быть совершенным в ряде областей, кроме одной -- в социологии. Когда Питер обращается к социальным проблемам, вся его одарённость пропадает. Вот его весьма трафаретные достойные любого стандартного мелкого буржуа рассуждения: "Ему казалось, что мир очарователен именно в своём несовершенном виде" (относил ли Питер к "очаровательным несовершенствам" разорение десятков тысяч людей экономическим кризисом 1893 года, чикагскую бойню рабочих в 1886 году, империалистический захват острова Кубы и другие события его времени?) "Ход жизни зависит не от отдельных людей, а от природы, её же пути недоступны нашему пониманию" (эта проповедь непротивления, конечно, способствует бесконечному существованию системы "очаровательных несовершенств", но свидетельствует в то же время о социальной слепоте Питера.)
    Поэтому вполне закономерен конец жизни Питера, несколько изумивший Драйзера: он женился, обзавелся детьми и успокоился. Блестящее начало его жизни -- к финалу вылилось в обычное мещанство: "Не бойся рутины, -- поучает он. -- Не старайся избегать общей участи".
    "Могучий Рурк" -- человек иного мира, один из многочисленных унтер-офицеров труда, железнодорожный подрядчик. Его личность покоряет Драйзера, ибо он полон чувства товарищества, не жалеет себя на работе, всегда весел и добродушен. Став жертвой катастрофы, Рурк прежде всего требует спасения других задавленных, не думая о себе. Выбившись из рабочих в подрядчики, он, однако, не становится ренегатом (эпизод с каменщиками). Встреча с Рурком не прошла бесследно для Драйзера: в романе "Гений" Витла оказывается как раз в том же положении, в каком Драйзер был в артели Рурка. Данный очерк освещает в то же время наиболее интересную часть биографии Драйзера -- его пребывание в рабочей среде, чего нет в его "Книге о себе".
    Вторая группа очерков -- это "Санаторий Кэлхена", "Мэр и его избиратели" и "У.Л.С.". В них Драйзер, как личность, находится на втором плане, автобиографического в них меньше, писатель себя почти не раскрывает, сосредоточивая внимание на своих героях, не вызывающих у него такой симпатии, как Питер и Рурк, но всё же привлекающих его теми или иными сторонами своей личности.
    В связи с первым очерком невольно вспоминаются мои разговоры (вернее споры) с Драйзером по поводу основного стержня его философии -- о роли сильной личности. Драйзер, приводя в пример и американских политических деятелей и миллионеров, и вождей СССР, доказывал, что массы - ничто, ибо историю создают только великие одиночки, ведущие за собой миллионы. Вот Кэлхен и является для Драйзера одним из таких вождей маленького, правда, мирка санаторных больных. Кэлхен почти ненавидят своих пациентов -- джентльменов и буржуа, считающихся респектабельными, как бы "грязны физически и морально они ни были", он обличает их мещанство, отсутствие "самостоятельных мыслей" -- и исправно берёт с них деньги. Драйзеру импонирует этот физически сильный человек, издевающийся над своими пациентами, он в описании его использует чисто зоологические сравнения: "он произвел на меня впечатление не человека, а тигра кровожадного, дикого и всё же умеющего мурлыкать игра"; "он был гибок и силен, как лев"; он "кружился вокруг своего пациента, как ястреб"; "он сделался раздражительным, как оса, и злым, как волк" и т.д. Талант власти -- вот что покоряет в нём Драйзера, в своих романах "Финансист" и "Титан" олицетворившего этот "талант власти" в образе Купервуда, в "Американской трагедии" и в "Гении" показавшего, что безволие и ординарность сбрасывают вниз того, кто хочет, но не может этой властью овладеть.
    Живой интерес представляет портрет провинциального социалиста-реформисты ("Мэр и его избиратели"), в котором Драйзеру нравится честность, стойкость и бескорыстие. Очерк дает яркое представление о довоенной американской провинции, для которой даже незначительные реформы мэра-социалиста кажутся уже анархией. Когда мэра забаллотировали и он снова вернулся к работе за прилавком, Драйзер, со свойственным ему индивидуализмом, сводит его поражение к случайным причинам: "Может быть, он не обладал всеми теми качествами, какими должен обладать вождь. Единомышленники не оказали ему поддержки. Природа не вооружила его тем могучим обаянием, которое так магически действует на людей. Легкокрылая удача равнодушно прошла мимо него". Драйзер, дав такой чёткий облик своего мэра, не понял, однако, общественной причинности его поражения. Не в том дело, что мэру не хватало каких-то качеств вождя, или что у него не было личного обаяния. Нет, его поражение было неизбежно с первого же мгновения его избирательной победы, ибо в капиталистическом обществе нельзя победить капитализм с помощью избирательного бюллетеня, ибо капиталистическое общество не может допустить без боя никаких невыгодных ему реформ, ибо, наконец, никогда социалисты- соглашатели, к которым принадлежал мэр, не обратятся к тому, что только и может гарантировать победу социализма, -- к революционным действиям. Мэр спокойно ушел к прилавку со своего поста, когда его переизбрали, он не обратился к массам, он остался в рамках буржуазной законности, а их следовало раздробить.
    Третья группа портретов - "Мой брат Поль" [Книга романсов Поля издана в 1928 году в Америке (The Songs of Paul Dresser. Introduction by Dreiser? New York)], "Суета сует" и "Мопассан Младший". Поль, миллионер Х. и писатель Л. по своей устремленности чужды Драйзеру, не имеют на него никакого влияния, но привлекают его или веселым характером и добродушием (Поль), или внутренней оригинальностью (Х), или же талантливостью (Л.). Но Драйзер не закрывает глаз на их недостатки: он видит, что миллионер Х. -- такой же спекулянт, как и другие миллионеры; он отмечает мещанский склад личности Поля и негодует на способного Л., продавшегося дешёвой бульварной прессе. История последнего, отметим, очень типична для Америки. "Желтые" журналы с многомиллионными тиражами, различные "сенсационные" издательства погубили уже не одного талантливого писателя, заставив его приспособляться к низкопробным вкусам публики. Так был куплен трестом Херста Джек Лондон, так стал буржуазным журналистом Ал. Эдвардс (Буллард), автор широко известного в России романа "Товарищ Иэтта"; Скотт Фицджеральд после успеха первых талантливых вещей стал поставлять хорошо оплачиваемое "чтиво"; Донна издательский спрос заставляет уже четверть века заниматься всё новыми и новыми поверхностными измышлениями o похождениях и взглядах мистера Дули; Синклер Льюис чуть было не стал жертвой "развлекательной" литературы, но во-время приостановился и перешёл к серьезной работе; наконец, капиталистическая пресса пыталась купить Эптона Синклера после появления его "Джунглей", но не успела в этом и сделала его мишенью яростных нападок и клеветы. Бэтлер сказал однажды: "Америка плохая страна для гения". Очерк Драйзера "Мопассан Младший" блестяще иллюстрирует это положение.
    Наконец, последняя категория портретов -- это "Сельский врач", "Сельский богослов", "Патриарх" и "Тот, кто служит человеку". Их герои -- провинциальные филантропы, проповедники и теологи, весьма характерные для американской действительности. Драйзеру они чужды, его ницшеанская философия противостоит их христианскому отношению к окружающему, его проповедь силы и власти противоположна их непротивленству и мягкости, хотя Драйзер почти не показывает своего к ним отношения и сводит свою роль к простому репортажу. Его герои так или иначе отдают себя другим и помогают своим "ближним". Казалось бы, что это очень хорошо. Но это не совсем так. Если бескорыстный сельский врач -- явление положительное, то этого нельзя сказать о трёх других персонажах. Проповедуя любовь ко всем людям, опираясь на библию и религию, они, сами не понимая этого, способствуют сохранению незыблемости капиталистического общества со всеми его социальными неурядицами, предельной нищетой одних и столь же предельной роскошью других и т. д. Никогда еще на всем протяжении человеческой истории одна любовь не могла изменить мир к лучшему. Никогда и нигде уход от борьбы не способствовал приближению человечества к лучшему будущему.
    Никогда и нигде религия не могла привести к общественному равенству. Всегда и везде религия и ее проповедники, как ни были они честны субъективно (и герои Драйзера - честны до самозабвения), только способствовали социальному неравенству и эксплоатации одного класса другим.

III

    Таковы двенадцать героев Драйзера. Но в книге не только двенадцать биографий. Она - автобиографична. К двенадцати американцам нужно добавить тринадцатого - самого автора. В каждом из очерков Драйзер раскрывает самого себя, в каждой биографии имеется нечто автобиографическое, в каждом портрете -- несколько черточек самого Драйзера. Это автобиографическое существенно не тем, что мы узнаем, как мальчик Драйзер бегал за сельским врачом, когда болел его отец. Такие данные не приблизят нас ни на дюйм к пониманию Драйзера-художника. Для нас существенно, как распределяется внимание Драйзера к жизненным явлениям, чему он отдаёт свои симпатии, к чему относится с чисто профессиональным интересом, что отвергает и что принимает. Из всего этого и вырастают образ "тринадцатого американца", которого привлекает бодрое отношение к жизни, который отвергает серую интеллектуальную стандартность буржуазной Америки, который тянется к сильным, талантливым, одаренным, оригинальным людям, который умеет так великолепно видеть действительность, который так прекрасно разбирается в человеческой психике и который, однако, так безнадежно слеп социологически. В общественном смысле Драйзер - гигант, на коленях стоящий перед подавляющим его колоссальным капиталистическим зданием.
   "Нет индивида, кроме индивида", -- говорит "тринадцатый американец", -- и с ним согласится любой американский миллионер. "Масса - ничто, ее дело - повиноваться", -- убеждает он, -- и его поддержит любой прожженный буржуазной политик. "Жизнь не изменишь, ее пути неизменны", -- заявляют он, -- и любой реакционер ничего ему не возразит на это.
   "Тринадцатый" не оказывается, к сожалению, лишним за капиталистическим столом.

С. Динамов

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru