МИРРА Поэма Овидия Назона ---------------------------------------------------------------------------- Северные цветы на 1832 год М., "Наука", 1980 ---------------------------------------------------------------------------- Quae (Myrrha) quamquam amisit veteres cum corpore sens us, Flet tamen, et tepidae manant ex arbore guttae. Est honor et lakrymis: stillataque cortice Myrrha Nomen herile tenet, nulloque tacebitur aevo. Ovid. Nas. Metamorph. Myrrha, v. 189. Нет! сам Эрот отречется от язвы, которою страждешь, Мирра! Он защитит от клевет свой чистый светильник! Знать, одна из трех сестер вдохновенных ужасом Фурий Огнь в твоем сердце возжгла. Беззаконна к родителю злоба: Но страсть Мирры к отцу беззаконней стократ! Отовсюду Ищут вельможи руки твоей, юношей сонм благородный Жаждет объятий твоих: избери из числа их супруга, Мирра! Лишь да не будет в числе том единый из смертных! Чувствует Мирра свой стыд и противится гибельной страсти. "Чем увлекаюсь я? что замышляю? - так восклицает,- Боги, рассудок, и ты, о святость дочернего долга! Вас я на помощь зову: воспротивьтесь сему преступленью, Если любовь преступленье! - Но разве законы природы Страсть осуждают сию? Не по ним ли, без тяжких различий, Любят животные все? И конь и вол круторогий Ищут подруг меж птенцами своими, родству не внимая. Резвые козы любят козлят своих; вольные птицы Движутся тою же страстью по тем же уставам природы. "О, как счастливы они свободою той! Человек лишь Создал тиранства закон: завистливый, он отвергает То, что природа дает. Но есть, говорят, поколенья, В коих мать сына, отец свою дочь приемлют на ложе Брака, и связи родства любовью сугубой крепятся. О! для чего же, несчастная, я не родилась в стране той! Место рожденья - вот Мирры вина... Но к чему эти думы? Прочь от меня, рой преступных надежд! Достоин любви он, Но как отец. Когда б не была я дочерью Кинира, Кто б воспретил мне в объятьях его упиваться любовью? Но быв родителем мне, он моим быть не может. На горе Нам эта близость родства: без нее я была бы счастлива! Долг мне велит бежать от отца, бежать от отчизны, Да не впаду в преступленье; любовь же нещадная просит, Жаждет взоров его, его ласк, его звуков волшебных, Сладких, живых поцелуев... о большем помыслить не смея! Или ты смеешь желать еще боле, преступная дева? Хочешь, поправши и чин и святость дочернего долга, Быть соперницей матери в отчих объятьях Кинира? Зваться сестрою детей своих, матерью собственных братьев? Или тебя не страшат эти дщери подземного ада, Кои, с власами из змей, при блеске светочей адских Ищут преступных сердец? - Пока еще злу не причастна, Сердце свое укроти! да не будет кровосмешеньем Чистый устав естества осквернен. Но если бы даже Ты и желала сего, то вспомни: Кинир благочестен. О, если б этот же огнь пылал и в Кинировом сердце!" Так говорила. Кинир, между тем, не решаясь, кого бы Мирре супругом избрать из среды женихов именитых, Речь с ней о браке завел, называя ей всех поименно. Мирра, безмолвно взором прильнув к родителя лику, Вспыхнула вся, и горячей слезой оросились ланиты. Нежный отец, считая то знаком стыдливости девства, Дочь убеждал, поцелуями слезы ея осушая. Ласкою той оживясь: "Родитель! - Мирра сказала,- Дай мне супруга такого, как ты". И Кинир, не постигший Тайны коварных тех слов, выхвалял свою дочь, говоря ей: "Вечно храни твою нежность ко мне!" - Но при этом ответе Дева склонилась челом, сознавая в душе преступленье... Час полуночи настал, и смертных тревоги дневные Смолкли. Лишь Мирра одна, не зная покоя, сгорает Страсти мятежным огнем и волнуется яростной думой. То без надежд, то снова с надеждой в груди: и стыдится, И вновь желает, не зная сама, что начать.- Как секирой Дуб-великан уязвленный, последнего ждущий удара, Окрест паденьем грозит, не решая: куда устремиться; Так и она, волнуясь страстями различными, всюду Ищет спасения средств и колеблется в выборе опых. Мирра! нет средства иного любовь укротить, кроме смерти! В смерти спасенья ищи!.. И выбор решен: уже Мирра, Пояс свой взяв, прикрепляет его к потолку, и с словами: "Милый Кинир мой, прости и знай: от тебя умираю!" Шею лилейную дева в ужасную петлю влагает... Тщетно! лишь звуки отчаянных слов долетели до слуха Верной кормилицы, Мирры порог охранявшей, старуха С ложа воспрянула, дверь отпахнула и, с ужасом видя Смерти кровавый позор, огласила всю комнату воплем; В перси язвила себя и, исторгнув Мирру из петли, Пояс в куски растерзала. Потом, со слезами обнявши Деву, молила открыть причину самоубийства. Дева молчала и, в землю спустив недвижные очи, Сердцем крушилась о том, что смерти вкусить не успела. Тщетно седую главу и безмлечную грудь обнаживши, Молит кормилица, памятью детства ее заклинает Тайну отчаянья злого открыть: на мольбы ее Мирра, Взор отвратив, отвечает лишь стоном. И снова старуха В верности клятву дает, говоря ей: "Дитя мое! Мирра! Старость не все мои силы взяла, и служить я готова. Если ты любишь - то есть у меня наговоры и травы; Если извел кто тебя, лишь скажи - и порчу сведу я; Если же гнев то богов - я склоню их на милость мольбами!.. Что же скажу еще? Все при тебе: и богатство и знатпость; В счастье, в довольстве ведут свою жизнь твоя мать и отец твой". Мирра, при слове отец, вздохнула глубоко и тяжко; И хоть кормилица мыслью своей вполне не постигла Вздоха того,- он ей ясно сказал, что прекрасная любит. В твердом намеренье тайну узнать, она вымоляет Девы признанье и, к тощей груди ее привлекая, В слабых объятиях жмет и так говорит ей: "Я вижу, Вижу: ты любишь. Покинь же боязнь и поверь: я готова Страсти твоей помогать; твой отец никогда не узнает Тайны твоей".- Но Мирра, из рук ее исторгаясь, Прячет лицо, говоря: "Удались, пощади свою Мирру! О, не требуй, молю, сознания тайны ужасной! То, что ты жаждешь узнать от меня, не любовь - злодеянье!" Ужас старуху объял: склоняет пред девой колена; Руки, от страха и лет дрожащие, к ней простирает; Молит, ласкает и вместе грозит объявить всему свету Виденный ею позор, когда не откроет ей тайны; Снова потом обещает служить ее страсти сокрытой. Дева подъемлет главу и потоками слез орошает Перси кормилицы: хочет сознаться во всем, но устами Слов не находит. Но вот, заслонив одеждою лик свой: "Счастлива та,- говорит,- кто владеет сердцем Кинира!" Смолкла, рыдая... Кормилица внемлет, и с тайной открытой Трепет по членам ее охладелым стремится, и волос, Инеем лет убеленный, подъемлется дыбом, упругий! Все, что на ум лишь пришло, говорит она Мирре; весь ужас Страсти ее представляет; - но Мирра, сама признавая Истину слов тех, желает иль смерти... иль отчего ложа... "Мирра, живи! и владей..." - старуха сказала, не смея Вымолвить слова: "отцом",- и обет свой клятвой скрепила. В дни те был праздник годичный Кереры, в который все жепы В белых, как снег, одеяньях богине плодов приносили Первенцы собственных нив - венки из колосьев жемчужных. В оные дни воспрещалось всем женам касаться мужчины Целые девять ночей. Кинхренса, супруга Кинира, Купно с другими на таинства те удалилась из дома. Вот кормилица девы, застигнув однажды Кинира В спальне, вином упоенного, в хитрых речах рассказала Повесть истинной страсти под именем ложным; хвалила Девы красу; на вопрос же Кинира: сколько лет деве? Столько же, сколько и Мирре, сказала. Когда ж повелел он Деву привесть, прибежала домой, восклицая: "Победа! Радуйся, Мирра!" Но Мирра вполне не могла насладиться Вестию той: предчувствия злые ей перси терзали. Купно и радость и страх волновали тревожную душу! Полночь была, и Боот (*), с прямого пути уклоняясь, Быстро стремил колесницу свою в средину Трионов (**): Час преступленья настал! За дальний свод неба скатилась Цинтия; в мантию туч облеклись дрожащие звезды. Ночь без светил! И первый, спрятавший лик свой, Икар был, С ним Эригона (***), за нежность к отцу вознесенная к небу. Мирра идет... Вот трижды споткнулась... вот трижды по кровле Филин, предвестник беды, простонал похоронную песню... Мирра идет... И полуночи мгла придает деве смелость; Левой рукой за кормилицу держится, правою ищет Мраком одетой стези... и желанный порог перед ними: Двери отворены; входят в покой... Отчего же трепещут, Мирра, колена твои? Отчего холодеет и стынет Кровь в твоих жилах и в девственных персях дыханье спирает? Мирра чем ближе к злодейству, тем боле страшится и, каясь В дерзости, хочет назад возвратиться, сокрытая мглою. Поздно! кормилица, взяв дрожащую деву, подводит К ложу высокому и, повергая в объятья Кинира, "Вот она, дева твоя",- говорит, и чету съединяет... Принял родитель рожденье свое на одр преступленья: Девства боязнь разогнал и, ласками деву склоняя, Дочерью милой ее называл (знать, юности ради!). Мирра имя отца изрекла к довершенью злодейства! С отчего ложа нисшед, понесла беззаконная дева Чревом преступным плод преступленья; - а с ночью грядущей Снова ложе отца осквернилось дочерней любовью... После же многих ночей, когда пожелал он увидеть Деву и, факел свой взяв, осветил им покой: то увидел И преступленье и дочь! - С сомкнутыми болью устами, Меч из висящих ножен исхитил несчастный родитель. Но, сокрытая тьмой, избежала преступная Мирра Стали меча и, покинув отеческий терем, скиталась В дальних странах пальмоносной Аравии, в весях Панхеян. Девять уж крат обновила луна серебристые роги - И утомленная Мирра в Сабейской земле отдыхала. Плод преступленья ее тяготил. Без мыслей, без цели, Смерти страшась, скучая бременем жизни поносной, Мирра прибегла к богам: "О, если,- сказала,- меж вами Есть божество, покаянью доступное,- каюсь: достойна Я всякой казни... Но да собой не страшу уже боле Царства живых и теней - изгоните меня из обоих! Пусть, бытие изменив, откажусь я от жизни и смерти!" Есть божество, покаянью доступное; Мирры моленья Вняло оно: и вот уж земля, разверзаясь, приемлет Ноги ея: из разбитых ногтей прорываются в почву Корни кривые, опорой служа величавому стволу; Кости, в ствол обратясь, сохраняют внутри свою мягкость; Кровь превращается в сок, а длани в широкие ветви; Персты - в тонкие прутья,- и кожа твердеет корою. Вот уж кора обхватила плодом отягченное чрево, Перси стянула и далее шла закрыть ее выю,- Мирра медленья снести не могла и, судьбу упреждая, Вниз подалась и прекрасным лицом опустилася в ствол свой... Дева все прежние чувства утратила с телом,- но слезы Мирре остались: горячей росой они каплют из древа. Капли тех слез драгоценны: и древо с слезящей корою, Имя от Мирры прияв, не утратит вовек своей славы. С латинского Д. Казанский <М. Д. Деларю> {* Боот - страж медведицы. ** Трионы - семь звезд большой медведицы. *** Эригона по убиении Икара, отца ее, повесилась с отчаяния.} Вошло в "Опыты в стихах" (1835) без подзаголовка, без примечаний, с посвящением И. П. Хомутову и И. Д. Якобсону.