Давыдов Иван Иванович
О цели, правилах и образцах филологической критики

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

О цѣли правилахъ и образцахъ филологической Критики.

Indocti discant, ament meminisse perit.

   Вообще всякой, кто судитъ о вещахъ основательно, есть критикъ, κριτικὸς, отъ κρίνω сужу; но преимущественно его названіе принадлежитъ тѣмъ, кои занимаются истолкованіемъ древнихъ писателей. По чемужъ, спроситъ иной, Филологія присвоила себѣ право на Критику, какъ будто ей только нуженъ здравый судъ, тонкій вкусъ? Право сіе получила древняя словесность въ самыя отдаленныя времена, по причинѣ почтенія, какое воздавали и воздаютъ ей ревнители истиннаго просвѣщенія. Искусства и науки, получившія начало свое отъ древнихъ, часто покрываемы были мракомъ грубаго невѣжества; трудно было разсѣвать сей мракъ -- и потому всѣ уважали тѣхъ ученыхъ мужей, которые покушались на столь трудные подвиги. Тогда-то науку судить правильно отдали, такъ сказать, въ наслѣдство древней словесности. Аристархи, Аристофаны и Никаноры стали быть почитаемы наровнѣ съ авторами, какъ вѣрные и надежные руководители. Чувства и мысли въ невѣрномъ чтеніи (текстъ) то же, что вещи въ туманѣ: enarrationem siue interpretationem praecedat emendata lectio. Квинт. кн. I, гл. 4.
   Древніе не смѣшивали съ критикомъ грамматика. Секстъ Емпирикъ, важный писатель для Исторіи философіи, въ 1 й кн. гл. 3 говоритъ: что критикъ въ сравненіи съ грамматикомъ есть то же, что архитекторъ въ сравненіи съ каменьщикомъ. Грамматикъ ограничивается правилами, свойствомъ языка и настоящимъ значеніемъ словъ; но видѣть неправильность слога, показать причины, по чему мысль или новое либо выраженіе прекрасно, знать характерѣ каждаго писателя, сходство и несходство его съ другими, наконецъ сличая древнія рукописи или старинныя изданія, руководствуясь здравымъ и проницательнымъ умомъ, исправлять чтеніе, разсѣвать туманъ разпростертый надъ писателями временемъ: вотъ это есть дѣло Критика,
   Въ древней словесности упоминаются еще Схоліасты. Они были истолкователи сочиненій касательно словъ, Миѳологіи, древностей. Знатнѣйшіе изъ нихъ: Схоліастъ Аристофановъ Свида, Гезіодовъ Іоа. Тцетицесъ, Гомеровъ Евстаѳій.
   Критика, какъ уже и прежде мы упомянули, давно показалась необходимою. По свидѣтельству Галена (Comment. I, in Hipp) еще во времена Птоломеевъ, когда распространилась охота къ чтенію древнихъ писателей, появились многія подложныя сочиненія. Филадельфъ очень щедро награждалъ тѣхъ, кои находили старинныя рукописи. И кому не хотѣлось щедрой награды? Οὕτως ἤδη πολλὰ ψευδῶς ἐπιγράϕο τες ἐκόμιζον. Сей Государь любилъ читать Аристотеля и сыпалъ деньги за творенія философа: потому многіе, желая обогатиться, приносили свои сочиненія подъ именемъ Аристотелевыхъ -- τίνες χρημαζίσαϑαι βουλομίνα ἐπιγράϕοντες συγγράμματα τῷ τοῦ Φιλοσόϕου ὀνοματι προσήγον. Уже во времена Домиціана, по словамъ Ювенала {Сат. 7, stabant pueri cum totus decolor eiset Flaccus et haereret nigra fuligo Maroni.}, къ сочиненіямъ Горація и Виргилія сдѣланы были примѣчанія.
   Въ какомъ же видѣ дошли бы сіи авторы къ намъ, еслибы трудами Критиковъ не были по временамъ очищаемы?-- И вотъ обширное поле Критики, вотъ цѣль ея! Какъ искусный и добрый врачъ долженъ знать не только цѣлебныя средства, ихъ составленіе и употребленіе; но и свойство различныхъ темпераментовъ: такъ и Критикъ, приступающій къ разбору писателей, долженъ быть твердъ не только въ языкѣ автора, богатъ его словами и выраженіями, готовъ ко всѣмъ оборотамъ рѣчи, но и свѣдутъ въ предметѣ писателя, знакомъ съ духомъ времени, въ которое жилъ онъ, съ характеромъ, образомъ жизни, нравами и обычаями всего народа -- словомъ Филологическому Критику должно быть извѣстно все, что составляетъ человѣка просвѣщеннаго -- πάσης λογικῆς ἑπιςὴμης τὸν κρίτικὸν δεῖ ἔμπειρον εἴναι. Секстъ Емп.
   Узнавъ цѣль Критика, посмотримъ, какъ онъ совершаетъ подвигъ свой, какія беретъ предосторожности на семъ скользкомъ пути, и какими руководствуется правилами, кромѣ тонкаго чувства и здраваго смысла. Мы увидимъ это въ лучшихъ образцахъ Филологической Критики.
   Древнія сочиненія доходятъ обыкновенно до потомковъ иныя неполныя, другія искаженныя, нѣкоторыя подъ чужими ошеломи. Микель Анджело, удивлявшійся столько извѣстному Туловищу (il Torso), ропталъ во всю жизнь на время, которое истребило многія произведенія художниковъ, но можноль быть равнодушнымъ и любителю словесности, смотря на развалины драгоцѣннаго памятника чувствъ и ума Сафы? А сколько такихъ развалинѣ въ древней словесности! И потому Критикъ, прежде нежели приступить къ разбору писателя, испытываетъ его древность и достовѣрность. Если встрѣчаетъ онъ сочиненіе, о которомъ не упоминается въ древнихъ каталогахъ {Каталоги, по свидѣтельству Геллія, кн. III, гл. 5, были писаны: Еліемъ, Седигитомъ, Клавдіемъ, Авреліемъ, Акціемъ, Манліемъ и Варрономъ. Соч.}, о которомъ ничего не говорятъ писатели слѣдующимъ вѣковъ: то достовѣрность такого сочиненія онъ почитаетъ сомнительною. Такъ встарину ходило по рукамъ множество комедій подъ именемъ Плавтовыхъ, Діогенъ Лаертійскій (въ кн. II, §. упоминаетъ о двухъ сочиненіяхъ Сократа; Paean и Fabula Aesopica, предлагая ихъ начала; но за сіи сочиненія Сократъ не получилъ бы даже мѣста между писателями. По тому-то лучше вѣрить Цицерону, которой именно объявляетъ, что Сократъ не оставилъ никакого сочиненія {III. Кн. de Orat. eius (Сократа) Ingenium variosque sermones immortalitati scriptis suis Plato tradidit; cum ipse. Socrates litteram nullam reliquisset.}.
   По сему Федръ и Курцій подлежатъ сомнѣнію; но хотя о Федрѣ говоритъ одинъ только Фестъ Авіенскій, жившій при Ѳеодосіи Великомъ; однакожъ слогъ сего Автора носитъ отпечатокъ языка живаго, а не мертваго. То же сказать должно и о Курціѣ, о которомъ никто изъ древнихъ не упоминаетъ.
   Если въ сочиненіи предлагаютъ правила, противныя правиламъ, предложеннымъ въ другихъ сочиненіяхъ того же писателя: то и такое сочиненіе сомнительно.-- Удивительнымъ кажется, на примѣръ, по чему нѣкоторые Разговоръ о славныхъ ораторахъ приписываютъ Квинтиліану, между тѣмъ какъ всѣ рукописи носятъ заглавіе Корнелія Тацита. Сверхъ того, сіе мнѣніе противно нашему положенію. Квинтиліанъ въ своей Риторикѣ столь восхищается Цицерономъ, что не дерзаетъ находить въ немъ ничего слабаго; напротивъ сочинитель Разговора (въ гл. 22) говоритъ о Цицеронѣ съ невыгодной стороны; priores Ciceronis orationes non carent vitiis: lentus in principals, longus in narrationibus, otiosus circa excessus, tarde commovetur, panel sensus и проч. Слогъ Разговора, утверждаютъ защитники Квинтиліана, непохожъ на слогъ Тацитовой Исторіи. Да и какъ желать этого? Въ Разговорѣ видѣнъ характеръ юности; притомъ сей родъ сочиненій требуетъ живости и гибкости, дабы оттѣнить разныя лица. Жизнь Агриколы написана также отличнымъ слогомъ отъ Панегирика; и однако же никто не оспориваетъ этого сочиненія у Историка.
   Точно также одному переписчику Непота, Емилію Пробу, жившему при Ѳеодосіи, вздумалось написать на рукописи: Vade, liber noster, fato meliore, memento, cum leget haec Dominus, te sciat esse meum; изъ этого заключили нѣкоторые, что Емиліи былъ авторѣ Біографій; но чистота слога ихъ даетъ мѣсто сочинителю между писателями золотаго вѣка Латинской словесности.
   Знаменитому автору не льзя приписывать неважной книги. Прежде, на примѣръ, извѣстно было нѣсколько Рѣчей, подъ именемъ Перикловыхъ; но могутъ ли быть посредственными произведенія того Оратора, который не говорилъ, а гремѣлъ устами, non loqui, fed fugurare et tonare dicebatur? И потому Квинтиліянъ (въ Istit. Or. кн. III, гл. 1) рѣшительно ихъ отвергаетъ: haec, quae feruntur, ab aliis composita. Удивительно и то, какъ творцу Иліады и Одиссеи приписана Ватрахоміомахія, которая есть не иное что, какъ пародія, или Иліада, вывороченная на изнанку.
   Критикъ обращаетъ вниманіе на слогъ писателя и его думъ; смотритъ, приличны ли мысли Автора тому времени, въ которое онъ жилъ. Одно мѣсто въ Еліанѣ (кн. XIII, гл. 14) подало поводъ Вольфу, Перольшу и другимъ заключить, что творцемъ Иліады и Одиссеи былъ не одинъ Гомеръ, но многіе, такъ называемые Рапсодисты. Господа сіи прибавляютъ, что о мѣстѣ рожденія Стихотворца никто не упоминаетъ, и что будто въ столь отдаленныя времена одинъ человѣкъ не могъ написать двухъ превосходныхъ твореній, столь различныхъ по содержанію. Странное мнѣніе! уже ли генію нужны правила Аристотеля! Въ обѣихъ сихъ Поэмахъ, не смотря на ихъ разное содержаніе, одинъ духѣ, одна творческая сила, есть даже множество одинакихъ любимымъ выраженій. Одиссея, по словамъ Лонгина, есть заходящее солнце, котораго лучи также прелестны, лишь дѣйствіе ихъ теплоты меньшее. Можно согласиться, что отъ долговременности и повсемѣстнаго употребленія сихъ Поемъ вкралось въ текстъ множество чужихъ стиховъ. Чего стоило Аристофану очищать сіе твореніе отъ плевелъ? Онъ дурныхъ стиховъ не признавалъ за Гомеровы {Homeri versum esse negabat, quem non probabat. Циц. Ep. Fam. Кн. III, 2. Вразсужденіи прибавокъ въ Гомерѣ можно справиться съ Плутархомъ; Пизистратъ, на примѣръ, заимствовалъ иные стихи изъ Гезіода и проч.}.
   Критикъ, по оставшимся отрывкамъ писателя, можетъ судитъ и о томъ, что утрачено. Читая, на примѣръ, въ Гезіодѣ Щитъ Геркулесовъ, можно заключить, что это есть отрывокъ какой либо цѣлой епопеи Гераклеиды, отъ которой время столь малую часть пощадило.
   Испытавъ такимъ образомъ древность сочиненія и точно удостовѣрясь въ немъ, Критикъ приступаетъ къ его разбору. Прежде всего ему нужно познакомишься съ рукописями. Онъ найдетъ, что въ нихъ нѣтъ ни знаковъ препинанія, ни раздѣленій; отъ чего тьма ошибокъ, невѣрныхъ чтеній. Переписчики смѣшивали слова и сливали слоги, не могши найти настоящаго смысла. Удендортъ въ изданіи Цезаря говоритъ, что для нихъ все равно было tantum и tandem, tum и tam, persequi и prosequi, omnes и homines, pro praetore и propere, praua и parva, omnia и omina, obseruari и obverfari, regere и gerere и т. п. Они сливали слова: morem eo вмѣсто more meo, vide orationem вм. video rationem, more meorum вм. morem eorum. Справедливъ Ренанъ, сказавшій при изданіи Патеркула, что переписчикъ неразумѣлъ ни слова изъ всего того, что было передъ его глазами. Ausim jurareeum, qui codic.em. meum descripserat, ne verbum quidem intellexisse: adeo omnia confusa absque ullis punctis aut distinctionibus.
   Критикъ, не приступая къ поправкамъ, прежде старается вывести надлежащій смыслъ изъ разнословій (варіантовъ); потому что всего лучше оправдать обыкновенное чтеніе. Такъ въ Епаминондѣ Непотовомъ Гл. 8, слова: petivit, ut in periculo fuo inscriberent, затрудняли Критиковъ. Иные думали, что должно читать sepulchro, другіе peristylio и т. п. Козій объяснилъ сіе чтеніе слѣдующимъ мѣстомъ изъ Цицерона, Verr. III, 79: Ordo (scilic. scribarum) est honestus, quis negat? Est veto honestus, quod eorum hominum fidei tabulae publicae periculaque magistratuum committuntur; слѣдовательно periculunx здѣсь значитъ записки судебныя, протоколы.
   Если, ни одно чтеніе негодится, по смыслу -- когда есть пропуски, и нужно поправлять: то совѣтоваться должно съ разсудкомъ. Здѣсь помогаетъ очень много острота. Гроновій (Іоан. Фрид.) съ самаго начала поправлялъ Ливія безъ рукописей, руководствуясь остротою. Дракенборнъ послѣ тѣ же самыя поправки нашелъ въ рукописяхъ.-- Замѣтимъ: стихотворца не прилично объяснять прозаикомъ, оратора медикомъ, математикомъ историка.
   Поправки не слишкомъ должны отступать отъ древнихъ рукописей, Въ семъ случаѣ прилично подражать Рунвену. Въ Велеіѣ прежде читали: Lacedaernonii occupauere in Asiam ac Nefiam, кн. 1, гл. IV. Онъ поправилъ: in Asia Мagnesiam. Переписчикѣ прибавилъ литеру m къ слову Asia, с встарину употребляли вмѣсто g: отсюда вышелъ союзъ не и небывалая страна Nesia.
   Критикъ, встрѣчая два подобныя чтенія glossam и glossema, выбираетъ труднѣйшее, предполагая, что переписчики скорѣе могли отказаться отъ труднаго слова, не понимая его. Въ Исторіи Ксенофонтовой, кн. IV, гл. 3, встрѣчаются слова: ἐνταῦϑα ἀποϑνήσκυσι Γύλης ὁ πολέμαρχος καὶ τῶν παραςατᾶν πελλεῖς. Лейнилавій принимаетъ πολλιο или πλεῖςα. Стефанъ замѣчаетъ вар. τελεῖς и предлагаетъ свою догадку πελληνεῖς. Но мнѣ кажется, здѣсь πελλεῖς принять должно за собственное имя, которое переписчику видно показалось очень страннымъ. Смыслѣ будетъ такой: въ войнѣ Лакедемонскій военачальникѣ палъ Гилесъ, а у союзниковъ Пеллесъ. Иначе, ужели Историкъ сказалъ бы πολλοι , т. е. многіе пали, когда тотчасъ самъ прибавляешь: всѣхъ побитыхъ камнями и раненыхъ семнадцать.
   Писателя Латинскаго иногда можетъ объяснить или поправитъ Греческій; ибо Римляне, или переводя Грековъ, или имъ подражая, не отступали отъ нихъ; но красоты Аѳинскаго цвѣтника тщательно переносили на берега Тибра. Въ Корнеліи Непотъ (Біограф. Ѳемисток., гл. 8) находится противорѣчіе по обыкновенному чтенію, которое можно поправить Греческимъ писателемъ Ѳукидидомъ. Непотъ повѣствуетъ, что Ѳемистоклъ, прибѣгнувъ къ Адмету, cum quo ei hospitium erat, взялъ Царскую дочь и съ нею укрылся въ храмѣ, дабы majore religione se receptum tueretur. За чѣмъ же ето, спрашиваю, если Ѳемистоклъ былъ хорошо знакомъ съ Царемъ? Такъ поступали одни только преступники, искавшіе прибѣжища въ чужой странѣ. Посмотрите, въ Ѳукидидѣ кн. I, гл. 865 тамъ читаете: παρὰ Ἄδμητον τὸν Μολοσσῶν Βασιλέα ὄντα ἀυτῷ ὂυ Φίλον, т. е. Царь не былъ знакомъ, или не былъ другомъ Ѳемистоклу: для того-то Ѳемистоклъ и укрылся въ храмѣ, чтобъ воспользоваться милостями Царскими, чтобъ возложить на Царя обязанность гостепріимства, по извѣстному благоговѣнію, какое древніе всегда имѣли къ храмамъ. Сверхъ того должно читать filium, а не filiam τὸν παίδα. Вотъ такъ-то маленькія частицы ne, non играютъ важную роль въ языкѣ, подобно нулю въ счетахъ.
   Не забудемъ правила Квинтиліянова для Критика: Modeste et circumspecto judicio de tantis vir is pronuntiandum est, ne, quod plerisque accidit, damnent, quae non intelligunt. Иные, на примѣръ, порицаютъ Гомера, что онѣ Юнону называеть βοώπα, или Юпитера εὐρύπα, между тѣмъ какъ большія очи служили у древнихъ емблемою всевѣдѣнія. Гомеръ Аякса, неутомимаго въ сраженіяхъ, уподоблялъ ослу. Здѣсь также вспомнить надобно, что ὄυος или ὄυαγρος у Грековъ былъ не то, что у Римлянъ asinus, или что у насъ въ переводѣ. Животное сіе было у нихъ въ большомъ употребленіи; оно раздѣляло труды сельскіе первыхъ людей: и по тому, что ближе для сравненія?-- Впрочемъ, кто родился слѣпымъ, тому прославляй сіяніе солнца, зелень и величіе природы: онъ радъ божиться, что для него все мракъ и темнота; кто же однако съ нимъ согласится, кромѣ слѣпаго? Также трудно увѣрить и Перольта съ его послѣдователями.
   Не всему же древнему должно и удивляться, чтобъ не подпасть симъ Лукреціевымъ стихамъ, кн. 1: Omnia stolidi magis admirantur amantque muerlis, quae fub verbis latitantia cernunt. Какъ, н. п. похвалить Юстина за кудрявыя его выраженія? Обыкновенно говорятъ: печаль похоронъ заступила мѣсто радостей свадебныхъ; но ему такая простота не нравилась, и онъ выразился такъ: nonnulli {Это относится къ разнымъ партіямъ, которыя произошли по смерти Филиппа. Соч.} dolebant facem nuptiis filiae accensam, rogo patris lubditam. По свидѣтельству Плутарха (кн. de Aud. Poët.) прежде было въ Иліадѣ кн. I послѣ ст. 459, мѣсто, гдъ Фениксъ самъ про себя говорилъ, что онъ однажды разсердясь, едва не убилъ своего отца; но, прибавляетъ дѣеписатель, оно вымарано Аристархомъ -- ὁ μὲν Ἀρίςαρχος ἐξεῖλε ταῦτα ἔπη ϕοβηϑεῖς.
   Критикъ долженъ знать ту науку, о которой лишглѣ его авторъ. Курцій часто повѣствуетъ противъ Географіи, даже противъ вѣроятности. Въ кн. III, гла XI, 27, разсказывая о сраженіи, бывшемъ при Иссѣ, говорить, будто у Персовъ убито сто десять тысячъ, между тѣмъ какъ Александръ лишился только около двухъ сотъ воиновъ -- caesa sunt Perfarum peditum centum millia, decern uero millia interfecta equitum; ex parte Alexandria quatuor et quingenti dumtaxat saucii suere, triginta onmino et duo ex peditibus desiderati, equitum centum quinquaginta interfecti. Здѣсь даже простые читатели газетъ примѣтятъ несправедливость, и вѣроятно скажутъ: то похоже на бюллетень Наполеоновъ. Сверхъ того понтъ Евксинскій смѣшиваетъ съ Каспійскимъ моремъ, Кавказъ съ Индіею и т. п.
   Достоинство важное Критика есть откровенность и признательность. Попе въ Essay on Criticism, гл. III, говоритъ: Критику не довольно имѣть правильное сужденіе, обширную ученость, чистый вкусъ, но In all you speak let truth and candor shine. Гейне часто поправляетъ самаго себя, говоря: meliora edoctus. Сколь высокое почтеніе рождается къ такому ученому! Какую мы къ нему чувствуемъ довѣренность!
   Еще тайна для Критика: съ молодыхъ лѣтъ надобно полюбитъ особенно наного либо писателя, съ нимъ чаще бесѣдовать, перенимать его слогъ, входить въ его духъ, замѣчать въ другихъ авторахъ подобное, или въ своемъ находить сходное съ другими. Тогда встрѣчающіеся недостатки будутъ дополняться изъ усть нашихъ сами собою$ ибо тогда мы будемъ и чувствовать и мыслишь одинаково съ писателемъ. Такъ Гей. не любилъ своего Тибулла. Conftantiam in me, говоритъ онѣ въ предисловіи къ Тибуллу, et fidern in amore semel suscepto nemo puto defiderabit, qui viderit Tibullo, cui ante quadraginta armos juuenilem operam, ante uiginti hos annos curas secundas addixeram, nunc senile quoqne studium impertire. Точно то же говоритъ о себѣ почтенный истолкователь нашего Нестора, А. Л. Шлецеръ.
   И сіе-то содѣлало знаменитаго Гейне великимъ критикомъ. Раскройте труды его, или изданіе Пиндара, или Аполлодора, или Тибулла, или Виргилія: какое удивительное знаніе не только Грековъ и Римлянъ, но и новыхъ писателей! У него при каждой мысли, при каждомъ чувствѣ автора рождается множество и мыслей и чувство одинакихъ изъ другихъ писателей. Онъ, кажется, подслушивалъ Виргинія, когда Муза одушевляла Стихотворца и вливала въ него свой умъ, свое чувство, свое воображеніе. Такъ хорошо онъ понимаетъ его. Ему многіе подражали, какъ то: Шютцъ въ изданіи Есхила, Митчерлихъ въ изданіи Горація; но на всякой умѣетъ говорить cum grano salis.
   Почтенны также критическіе труды слѣдующіе: Геродошъ Бесселингобъ, Ѳукидидъ Дуккеровъ, Драненбораговъ Ливій, Валькенеровъ Еврипидъ, Брунновъ Софоклъ, Еліанъ Перизоніевъ, Харитонъ Орвиллія, Лукіанѣ Гемстергузіевъ; достойны вниманія имена Маркланда, Порсона, Ернести, Геснера и нѣкоторыхъ другихъ мужей, содѣлавшихъ вразумительными безцѣнныя творенія древнихъ писателей.
   Краткое сіе обозрѣніе цѣли, правилъ и образцевъ Критики показываетъ ея важность. Таубманъ въ золотой вѣкъ учености говорилъ, что легче сдѣлаться Докторомъ трехъ факультетовъ, нежели обработать Рѣчь Латинскую {Въ Dissert. de lin. Lat. p. 112: Facilius in triplici facultate Doctoreni fieri, quam orationem Romanam aut Cictronianani elaborare.}.
   Не могу не привести въ доказательство важности философической Критики словѣ Гейнзія; онъ, видя упадокъ древней словесности, и зная, какія отъ того должны быть слѣдствія, такъ воскликнулъ: Exequias litteris ire jam tempus est. Causam hu jus rei fortasse ex me scire vultis, verbo vobis respondebo: Graecarum litterarum contemtus est.

Двдв.

-----

   [Давыдов И.И.] О цели, правилах и образцах филологической критики / ДвДв // Вестн. Европы. -- 1815. -- Ч.79, N 1. -- С.35-52.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru