А. Ж.
О Цицероновом сочинении, называемом Оратор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Вѣстникъ Европы", т. 63, 1812.

  

О Цицероновомъ сочиненіи, называемомъ Ораторъ.

   Если нѣтъ совершенной необходимости быть самому ораторомъ, чтобы говорить о краснорѣчіи; то по крайней мѣрѣ не льзя отвергнуть, что ораторъ въ семъ отношеніи имѣетъ великое преимущество предъ всякимъ другимъ, когда при творческомъ талантѣ обладаетъ онѣ еще тою проницательностію ума, которая наблюдаетъ ходъ искусства. Правила, преподанныя человѣкомъ, имѣющимъ, теоретическія познанія вмѣстѣ съ практическими, по крайней мѣрѣ заключаютъ въ себѣ ту выгоду, что имъ весьма удобно можно воспользоваться; къ нимъ не льзя неимѣть довѣренности. Но ежели еще сей ораторъ самъ Цицеронъ; то не приятно ли мыслить, что отецъ Латинскаго краснорѣчія наставляетъ насъ въ таинствахъ искусства, которому онъ одолженъ своею славою, и которому посвятилъ всю жизнь свою? Тридцатилѣтнее упражненіе и успѣхи, въ народныхъ собраніяхъ и въ судилищахъ пріобрѣтенные; доставили бы всякому оратору право на уваженіе.
   Между различными сочиненіями Цицерона о краснорѣчіи, такъ называемое Orator или Витія, не есть самое важнѣйшее, и не льзя даже сказать, чтобъ оно наиболѣе заключало въ себѣ правилѣ. Другое Разсужденіе, раздѣленное на четыре разговора, подъ названіемъ De Oratore, то есть О Витіи, гораздо пространнѣе и гораздо болѣе содержитъ въ себѣ полезныхъ наставленіи. Въ первомъ говорится вообще о краснорѣчіи; въ послѣднемъ предлагаются правила особенныя только обѣ одномъ предметѣ. Но если въ Ораторѣ нѣтъ разнообразія; за это уже можно найти въ немъ самыя новыя, истинно образцовыя мысли, которыя Цицеронъ заимствовалъ отъ Платона. Здѣсь представляетъ онъ разуму идеальный образецъ красоты и совершенства, образецъ, въ достиженію коего истинное искусство всегда стремится.
   Въ семъ Разсужденіи Цицеронъ вознамѣрился начертать образецъ совершеннаго краснорѣчія и изобразить его такимъ, какимъ оно представлялось его разуму; однако не входитъ въ подробности о средствахъ, служащихъ къ достиженію онаго. "Я не ищу," говоритъ онъ, "витіи между людьми, не прилѣпляюсь ни къ чему, что смертно и подвержено тлѣнію: не ищу идеальнаго краснорѣчія, то есть безсмертнаго образца, который постигается только разумомъ, и которой надобно имѣть всегда передъ собою, чтобы сдѣлаться истинно краснорѣчивымъ."
   Цицеронъ замѣчаетъ при семъ случаѣ, что, всякое изящное произведеніе искусства, въ какомъ бы то родѣ ни было, стоитъ ниже сей, первенствующей и образцовой красоты и которая не подлежитъ чувствамъ человѣческимъ, постигается только глазами разума, и въ которой каждая черта есть подражаніе, равно намъ въ картинѣ написанной съ натуры. Онъ прибавляетъ: "Чтобъ предлагать мысли точно, и въ надлежащемъ порядкѣ, надобно доходить до первоначальнаго и образцоваго понятія о томъ предметѣ, о которомъ говорить предполагаемъ." Послѣ того Цицеронъ объясняетъ сіе правило, слѣдующимъ примѣромъ: "Хотя произведенія Поликлета и Фидія считаются совершенными; однакожъ возраженіе наше умѣетъ представить себѣ нѣчто еще болѣе совершенное." -- "Не надобно думать, продолжаетъ онъ, будто Фидій имѣлъ предъ глазами своими вещественный образецъ, когда трудился надъ Олимпійскимъ Юпитеромъ или надъ Минервою. Нѣтъ, никакой предметъ чувственный не служилъ ему правиломъ; художникѣ работалъ, сообразуясь съ понятіемъ, которое имѣлъ въ умѣ своемъ о совершенной красотѣ, съ понятіемъ, которое управляло рѣзцемъ его, и съ которымъ совѣтовался онъ при каждой чертѣ въ своей работѣ." Мы почитаетъ изящными тѣ произведенія живописи и ваятельнаго художества, которыя сходны съ образцами, въ умѣ нашемъ напечатлѣнными. Тоже-можно сказать и о рѣчи: мы ищемъ въ ней сходства съ тѣмъ совершеннымъ краснорѣчіемъ, о которомъ понятіе начертано въ нашемъ разумѣ. Здѣсь привожу я собственныя мысли Цицерона, хотя выражаю ихъ нѣсколько отличными словами. Сіе первоначальное и образцовое понятіе не во всѣхъ людяхъ одинаково. Очень мало есть на свѣтѣ превосходныхъ умовъ которые въ каждой вещи ясно и опредѣлительно видятъ истинное совершенство. Оно становится болѣе примѣтнымъ для того, кто часто дѣлаетъ надъ нимъ свои наблюденія,
   По случаю спора между Римскими риторами о совершенномъ краснорѣчіи, Цицеронъ, склонясь на просьбу своего друга Юнія Брута, написалъ и выдалъ Разсужденіе свое обѣ Ораторѣ. Главнымъ предметомъ спора былъ истинный характеръ Аттическаго краснорѣчія, которое состоитъ въ слогъ чистомъ, краткомъ, благородномъ, красивомъ, высокомъ и сильномъ, смотря по свойству матеріи. Нѣкоторые Римскіе ораторы съ сухимъ, тощимъ, далекимъ отъ сего Аттическаго совершенства слогомъ, хотѣли прослыть блюстителями Аттицизма, и выдавали себя за подражателей Ливія, Ѳукидида, Ксенофонта и Исократа. Цицеронъ, опредѣливши, можетъ быть не съ надлежащею точностію, понятіе обѣ истинномъ Аттицизмѣ, находитъ въ упомянутыхъ Греческихъ сочинителяхъ только нѣкоторыя части Аттическаго слога. Одинъ Димосѳенъ кажется ему наиболѣе достойнымъ подражанія. Никто изъ писателей непоказалъ такого превосходства въ трехъ родахъ слога; никто не умѣлъ быть столько приятнымъ въ слогѣ простомъ, ни столько разборчивымъ въ слогѣ среднемъ. Димосѳенъ говорилъ передѣ народомъ просвѣщеннѣйшимъ, передѣ строгими знатоками въ краснорѣчіи; онъ боялся оскорбишь слухѣ столь опытной и, нѣжной; при всемъ томѣ его рѣчи одушевлены смѣлыми фигурами и живыми, разительными картинами. Вотъ образецъ Аттицизма, до котораго Цицеронъ совѣтуетъ ораторамъ возноситься.
   Хотя Разсужденіе объ Ораторѣ, собственно говоря, не есть сочиненіе учебное, и хотя авторъ почти безпрерывно говорятъ съ восторгомъ о витійствѣ, которое называетъ онъ искусствомъ божественнымъ; однакожъ сей восторгъ его. всегда управляется строгимъ благоразуміемъ, и Цицеронѣ отъ начала до конца предлагаетъ мысли своя въ надлежащей связи и въ строгомъ порядкѣ.
   Изъ четырехъ частей Риторики, которыя суть изобрѣтеніе, расположеніе, выраженіе мыслей и произношеніе, авторъ особенно разсматриваетъ только третью. Прочихъ же частей касается онъ слегка, по тому ли, что уже подробно было о семъ говорено въ Разговорахъ его объ Ораторѣ, или что понятіе о совершенномъ образцѣ было главнымъ предметомъ Брутова любопытства. Предпочитая слогѣ простой, краткой, чистой, и нелюбя слишкомъ сильныхъ движеній, ни чрезмѣрной пышности, ни блестящихъ фигурѣ, Цицеронъ отдѣляетъ ораторской слогѣ отъ философскаго, историческаго, піитическаго и софистическаго, наконецъ говоритъ о сихъ разныхъ родахъ слога. Далѣе ведетъ онъ витію къ познанію того, что называется ораторскими приличіями, и подробно изѣясняетъ особеннымъ способомъ характеръ, свойства и принадлежности слоговъ простаго, средняго и высокаго.
   Любопытно замѣтить здѣсь, какое мнѣніе имѣетъ онъ о Философіи, и какую важность приписываетъ изученію оной, именно утверждая, что изъ всѣхъ наукѣ она есть самая нужнѣйшая для Оратора. Вотъ истинное средство опровергнуть всегдашнія укоризны, невѣжествомъ или притворствомъ изрыгаемыя противъ Философіи, то есть будто она убиваетъ природныя способности, ослабляетъ краснорѣчіе, охлаждаетъ жаръ сердца. Если такъ, то Цицеронъ, проведшій всю жизнь свою въ изученіи Философіи, былъ ораторъ холодный! онъ совѣтуя молодымъ витіямъ учиться Философіи, не знаетъ самъ, что говоритъ! и его мнѣніе не есть справедливое, когда онъ утверждаетъ, что безъ Философіи не можно быть истинно, краснорѣчивымъ, не потому будто, бы въ ней одной заключалось краснорѣчіе, но что она должна служить къ образованію оратора, подобно какъ гимнастическія упражненія полезны для комедіанта. "Можетъ быть сказать, продолжаетъ знаменитый мужъ, что я неудачно сравниваю два предмета. Нѣтъ, мое сравненіе есть самое точное. Безъ помощи Философіи невозможно говорить пространно и подробно о множествѣ вещей разнообразныхъ." Цицеронъ приводитъ въ примѣръ Перикла, который образовался ученіемъ философа Анаксагора; упоминаетъ о Димосѳенѣ, прилѣжно въ молодости своей посѣщавшемъ Платонову школу, "Философія, прибавляетъ онѣ, одна философія можетъ научить насъ, какъ надлежащимъ образомъ относить каждую вещь къ своему роду и виду; она развертываетъ наши понятія своими опредѣленіями, показываетъ различія сихъ понятіи, отличаетъ истинное отъ ложнаго, правильно выводитъ послѣдствія изъ начала, примѣчаетъ противности въ предложеній ихъ, выбираетъ изъ двухъ одно справедливѣйшее. А что сказать о Физикѣ, о сей наукѣ, которая открываетъ столь обширное поле оратору? что сказать о человѣческой жизни, о должности, о добродѣтели, о нравахъ? о чемъ можно говорить, и что можно понимать надлежащимъ образомъ, не успѣвши во всѣхъ сихъ философическихъ познаніяхъ?
   Сказано выше, что Цицеронъ предлагаетъ Димосѳена за истинный образецъ Аттицизма. Вотъ какъ онѣ еще изъясняется о семъ дѣлѣ:
   "Мы видимъ, что были ораторы, которые имѣли дарованіе говорить и красно, и остроумно, и приятно. Дай Боже, чтобы намъ удалось найти подобный образецъ краснорѣчія между Римлянами! Славно было бы, еслибъ мы могли довольствоваться своимъ, не имѣя нужды заимствовать у другихъ. Но я, самъ я, въ сочиненіи своемъ О знаменитыхъ Ораторахъ приписавшій столько достоинствѣ Римлянамъ или по привязанности къ своимъ согражданамъ, или дабы ободрить нашихъ ораторовъ, помню, что Димосѳена поставилъ гораздо выше всѣхъ писателей, приноровляя его дарованіе къ тому роду краснорѣчія, которое понимаю въ умѣ своемъ, но котораго не обрѣлъ еще ни въ одномъ человѣкѣ. Небыло еще оратора ни сильнѣе, ни искуснѣе, ни правильнѣе. И такъ мы должны посовѣтовать тѣмъ писателямъ, которыхъ нерадивыя сочиненія столь многими одобряются, и которые присвоиваютъ себѣ титло Аттическихъ, чтобъ они писали сами какъ ораторы Аттическіе и всего болѣе удивлялись бы Димосѳену... Пусеай узнаютъ они, что есть Аттицизмъ; пускай измѣряютъ краснорѣчіе силами сего Оратора, а не своимъ безсиліемъ. Нынѣ каждый уважаетъ въ искусствѣ только то, чему онъ подражать въ состояніи!"
   Такимъ образомъ Цицеронѣ опредѣляетъ истинной Аттицизмъ, вопреки мнѣнію тѣхъ Римлянъ, которые, будучи отъ природы лишены жара, или увлечены довѣренностію къ нѣкоторымъ систематическимъ риторамъ, полагали Аттицизмъ, т. е. свою идею о совершенномъ краснорѣчіи, въ сочиненіяхъ написанныхъ неплодовитымъ слогомъ, рачительно обработанныхъ, но сухихъ и неудобныхъ приводить въ движеніе. Ничего нѣтъ безразсуднѣе сихъ мнимыхъ Аттиковъ Римскихъ, которые особенно уважаютъ весьма немногихъ писателей, именно тѣхъ, моихъ родъ сочиненія наиболѣе отдаленъ отъ краснорѣчія судебнаго и употребительнаго въ народныхъ собраніяхъ; "Они думаютъ, продолжаетъ Цицеронъ, будто одинъ тотъ говоритъ какъ Аттической ораторъ, кто выражается просто и даже нѣсколько сухо, лишь бы только словъ его былъ красивъ и ясенъ. Пусть называютъ они это Аттицизмомъ; они правы; но если думаютъ, что Аттицизмъ единственно состоитъ въ этомъ родѣ, то обманываются; ибо въ семъ случаѣ и самъ Периклъ, у котораго никто неоспориваетъ перваго достоинства между Аѳинскими ораторами, не зналъ Аттицизма. Ежелибъ сей великій мужъ употреблялъ только простой слогъ; то стихотворецъ Аристофанъ никогда не сказалъ бы о немъ, что онъ блисталъ, гремѣлъ, приводилъ цѣлую Грецію въ движеніе. Охотно приписываю Лизію, сему чистому и красивому въ слогѣ своемъ писателю, имя Аттическаго оратора; пусть же согласятся и со мною, что весь Аттицизмъ Лизія не состоитъ въ одной только простотѣ его слога, чуждой всякаго украшенія, но въ томѣ что у него нѣтъ ничего излишняго, и все поставлено въ надлежащемъ мѣстѣ. Согласимся, что рѣчь украшенная, обильная, исполненная силы есть также Аттицизмъ; а иначе Есхинъ или Димосѳенъ должны быть изключены изъ числа Аттическихъ ораторовъ."
   Есть люди, которые выдаютъ себя за послѣдователей Ѳукидиду -- вотъ другая нелѣпость, еще несноснѣйшая той, на которую теперь только я жаловался! Подражающіе Лизію, по крайней мѣрѣ, подражаютъ судебному оратору, правда не имѣющему ничего обильнаго, ничего возвышеннаго во своемъ краснорѣчіи, но у котораго есть красивость и благородство, и который блистаетъ, въ судебныхъ спорахъ; Ѳукидидъ же повѣствуетъ о событіяхъ, о войнахъ и сраженіяхъ безъ сомнѣнія съ великою точностію и силою; но чѣмъ у него воспользуетесь для рѣчи судебной, или произносимой въ народномъ собраніи? Самыя слова, помѣщенныя имъ въ своей исторіи, наполнены такими темными мѣстами, что трудно понять ихъ; а это главный недостатокъ въ рѣчахъ публичныхъ. Однакожѣ всѣ хвалили Ѳукидида! Согласенъ, но его хвалили какъ писателя; благоразумно, съ точностію и живостію повѣствующаго о происшествіяхъ; хвалили не какъ судебнаго оратора, который старается изобрѣтать доводы, но какъ историка, разсказывающаго о сраженіяхъ. Никто и никогда не почиталъ его въ числѣ ораторовъ. Никто изъ насъ не въ состояніи подражать силѣ его выраженій и оборотамъ; -- не смотря на то наши Римляне, сказавши нѣсколько отдѣльныхъ рѣченій (а это всякой можетъ сдѣлать и безъ помощи учителя); почитаютъ уже себя Ѳукидидами! Я знаю одного оратора, который истощалъ всѣ свои силы, чтобъ уподобишься Ксенофонту; правда, у Ксенофонта слогѣ слаще меда, но сей слогѣ вовсе неприличенъ шумнымъ преніямъ судебнымъ."
   "Совершенный ораторѣ, говоритъ Цицеронъ, есть тотъ, что не ограничиваясь однимъ родомъ краснорѣчія, и презирай рабское подражаніе тому или другому "автору; умѣетъ соединять на высочайшей степени совершенства всѣ роды краснорѣчій и употреблять каждое мнѣ нихъ въ своемъ мѣстѣ, т. е. тотъ кто умѣетъ говоритъ о маловажныхъ вещахъ ея слогомъ простымъ, о посредственныхъ словомъ умѣреннымъ, о великихъ словомъ важнымъ. Is erit eloquens, qui parva summisse, media temperate, magna graviter poterit dicere. Въ благоразумномъ соединеніи сихъ трехъ слоговъ состоитъ истинное краснорѣчіе."
   Можно возразить автору: гдѣ же видѣли оратора подобнаго тому, о которомъ вы говорите? "Я согласенъ, отвѣчаетъ Цицеронъ, что его никогда и нигдѣ не было; но я разсматриваю то что желаю видѣть существующимъ, а не то что я уже видѣлъ." Тутъ предлагаетъ онъ свое умозрѣніе объ идеальномъ ораторѣ.
   Потомъ обращается онъ въ наукамъ, необходимо нужнымъ для оратора. Въ числѣ оныхъ полагаетъ Грамматику, Логику, Нравоученіе, Законовѣденіе, Исторію. Вотъ чѣмъ можно испугать ораторовъ нашего времени! Но если разсудить о важности ораторскаго сана въ Римской республикѣ, обѣ удивительномъ разнообразіи предметовъ, каждую минуту подлежавшихъ изслѣдованію витіи? если подумать, что ораторѣ часто долженъ былъ учить народѣ и управлять онымъ: то легко увидимъ, сколь знаніе всѣхъ наукъ сихъ было необходимо. Витрувій отъ своего зодчаго требуетъ еще гораздо большей разнообразности въ свѣдѣніяхъ. Разсужденія Цицерона о семъ предметѣ ясно показываютъ необходимость многихъ предварительныхъ упражненій, Наконецъ сочинитель напрягаетъ всѣ свои силы при разсмотрѣніи той части ораторскаго краснорѣчія, которая состоитъ въ выборѣ словѣ, въ правильномъ ихъ расположеніи и въ доброгласій.
   Онъ изъясняетъ, въ чемъ состоитъ собственность знаменованія и красота рѣченій, подробно говоритъ о происхожденіи, свойствѣ и началѣ употребленія ораторской мѣры, показываетъ даже стоны, какія изъ нихъ должно употреблять въ началѣ, срединѣ и концѣ періода. Однимъ словомъ, какъ будто анатомически разбираетъ слова относительно къ гармоніи, Онъ упоминаетъ по сему случаю, что въ произношеніи надобно иногда отступать отъ правила для угожденія слуху, что главное правило есть -- нравиться, и что убѣжденія чувства должно согласовать съ приговорами разума. Въ другомъ мѣстѣ доказываетъ онъ, ссылаясь на чувство слуха, что изящная проза имѣетъ свою гармонію и свой размѣръ подобно стихамъ. "Не благоразумно было бы, говоритъ Цицеронъ, утверждать, будто въ прозѣ нѣтъ никакой мѣры, единственно потому что мы неумѣемъ изъяснить, для чего и когда она введена въ употребленіе. Самое стихотворство изобрѣтено не разумомъ, но силою чувства. Разумъ только размышлялъ о томъ, что произведено чувствомъ. Если спросятъ, для чего употребляется гармонія въ слогѣ; отвѣтъ не труденъ: чтобъ угождать уху.-- Но когда должно употреблять оную?-- Всегда.-- Въ какой части періода должно быть измѣненіе въ голосѣ?-- Во всѣхъ частяхъ.-- Какая причина того удовольствія, которое доставляетъ намъ гармоническая проза?-- Та же самая, которая приноситъ намъ удовольствіе при слышаніи гармоническихъ стиховъ. Искусство сдѣлало изъ того правила; но ухо, по природному чувству, безъ помощи сихъ правилъ, судитъ хорошо о гармоніи." Вотъ въ немногихъ словахъ Цицероново мнѣніе о гармоніи въ рѣчи, и о важности, которую благоразумный ораторѣ можетъ придать сей части своего искусства. Написать рѣчь громкую и гармоническую, не неимѣющую смысла, есть глупость. Написать рѣчь дѣльную, исполненную хорошихъ мыслей, но безъ порядка, безъ гармоніи, значитъ безсиліе; однако ето такой недостатокъ, котораго не льзя назвать нелѣпостію, и который встрѣчается даже у людей очень разумныхъ. Пусть довольствуется, кто хочетъ, малымъ удѣломъ; что же касается до меня, то я назову истинно краснорѣчивымъ того, кто не одно только одобреніе заслуживаетъ и возбуждаетъ еще удивленіе, производитъ восторгъ въ читателяхъ, принуждаетъ ихъ изъявлять восхищеніе,-- только того, кто во всѣхъ частяхъ достигъ совершенства, и написалъ также сочиненіе, съ достоинствомъ котораго ничто въ свѣтѣ сравниться не можетъ.
   Въ заключеніе всего Цицеронѣ обращается къ другу своему Бруту и совѣтуетъ ему принять сію предложенную систему, ежели она ему понравится; или же остаться при своихъ мысляхъ; если онѣ съ оною несходны. Онъ признается, съ oткровенностію, достойнаго величавшаго ума, что не смотря на всѣ свои усилія, можетъ быть вразсужденіи основательности своего мнѣнія долженъ уступить Бруту; но что ему позволено думать не одинаково съ своимъ другомъ, и что статься можетъ, въ послѣдствіи самъ будетъ отвергать то, что теперь доказывалъ. Наконецъ онъ говоритъ о себѣ же самомъ, что не нашелъ ничего вѣрнаго какъ въ отношеніи къ краснорѣчію, такъ и къ высшимъ наукамъ, и что не видя открытой истины, на первой случай доволенъ правдоподобіемъ.
   Таковъ сокращенный планѣ сего превосходнаго сочиненія. Цицеронъ всегда оказывалъ къ оному очень примѣтное пристрастіе. Сіе разсужденіе обѣ Ораторѣ, въ которомъ слогѣ соотвѣтствуетъ важности предмета, понимать весьма трудно. Въ немъ есть разныя историческія намѣки маловразумительныя выраженія, такія правила и примѣры, которыя, по крайней мѣрѣ для насъ, не довольно ясно предложены; не упоминаю о множествѣ подробностей грамматическихъ и другихъ замѣчаній, которыхъ не льзя принаровить къ нашему языку, хотя въ Цицероновомъ сочиненіи находятся онѣ совершенно въ своемъ мѣстѣ.

А. Ж.

"Вѣстникъ Европы", т. 63, 1812.

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru