Чулков Георгий Иванович
Траурный эстетеизм

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    И. Ф. Анненский - критик

  

ТРАУРНЫЙ ЭСТЕТИЗМЪ

И. Ѳ. АННЕНСКІЙ -- КРИТИКЪ

  
   "Аполлонъ", No 4, 1909
   OCR Бычков М. Н.
  
   "Чтеніе поэта есть уже творчество". Этотъ афоризмъ въ устахъ И. Ѳ. Анненскаго пріобрѣталъ особенное значеніе и какъ бы оправдывалъ принципъ, положенный въ основу его критическихъ работъ, принципъ крайняго субъектквизма.
   Читая "Книги Отраженій", прежде всего видишь лицо ихъ автора, его взглядъ, улыбку, слышишь его голосъ, и та внутренняя творческая работа, которую совершалъ критикъ-читатель, является какъ что-то зримое и эстетически воплощенное. Нѣтъ, это не аналитическое изслѣдованіе "Гамлета", "Трехъ Сестеръ", "Клары Миличъ" или "Романцеро", это тѣни, видѣнія, вызванныя къ новой таинственной жизни читателемъ-чародѣемъ... Да, это -- Принцъ Датскій, но я вижу новый жестъ его, котораго я не видѣлъ, когда смотрѣлъ глазами Шекспира; да, это -- Маша, Чеховская Маша, но что-то еще открылось въ ея сердцѣ... "Маша любитъ, чтобы ей говорили тихимъ голосомъ немножко туманныя фразы, но чистыя, великодушныя и возвышенныя фразы, когда самоваръ потухъ, и въ столовой темнѣетъ, а по небу бѣгутъ не то облака, не то тѣни"... И эта Клара Миличъ, конечно, та самая Клара, которую такъ предсмертно воспѣлъ Тургеневъ, но у нея было и другое имя... Евлалія... "Она сначала пѣла, потомъ перешла на драматическое амплуа,-- и въ тоскѣ любовнаго разочарованія, еще молодой, приняла фосфоръ въ Харьковскомъ театрѣ послѣ перваго акта Василисы Мелентьевой"... А портретъ ея такой: "Брови черныя и почти сросшіяся прямой линіей... И глаза черные,-- не желтые, какъ на испанскихъ портретахъ, а именно черные,-- это глаза-зрачки, трагическіе и самоосужденные"... А вотъ эти Гейневскіе призраки "Романцеро"... Да, они все такъ же плывутъ по таинственнымъ волнамъ:
  
   So traurig schwimmen die Todten...
  
   Но почему же они по иному теперь ужасны и по иному трагичны? Какія странныя "отраженія" разсматриваемъ мы въ этихъ книгахъ! И если въ самомъ дѣлѣ зеркальны эти книги, то не магическое ли стекло поставилъ передъ нами мастеръ? Смерть сомкнула его уста, и мы не услышимъ больше его признаній, а въ его книгахъ такъ мало разъясняющихъ словъ, и самое сокровенное всегда маскируется улыбкой скептика и эстета... Но какъ далекъ этотъ эстетизмъ отъ благодушія художественнаго гурманства: воистину, это -- траурный эстетизмъ... Анненскій ничего не хочетъ знать до конца, потому что знать до конца значитъ вѣрить во что-то, быть увѣреннымъ въ чемъ-то. Но никакой вѣры Анненскій не можетъ принять въ силу какой-то странной свой "гордости". Всегда онъ созерцаетъ, эстетически созерцаетъ -- и только. И въ траурной печали скользятъ передъ нимъ видѣнія. Это мститъ за себя тайна искусства. "Мнѣ отмщеніе и Азъ воздамъ". За траурной завѣсой скрылось р_е_а_л_ь_н_о_е. "Остались только вороны, туманъ и никѣмъ неоплаканные трупы,-- да съ ними одинокая, безысходно-пустынная душа поэта"...
  
   So traurig schwimmen die Todten...
  
   Иногда поэтъ-критикъ даже не видитъ в_с_е_г_о лица, пригрезившагося кому-то въ его глухой ночи: лишь блеснетъ единая черта, и вотъ уже спѣшитъ поэтъ къ новому образу. Такъ Гейневскій Карлъ I изъ "Романцеро" торопливо проходитъ мимо созерцателя, но, однако, успѣваетъ ранить сердце, потому что при мгновенной вспышкѣ магнія было видно, какъ дрогнули "локоны на осужденной головѣ Стюарта"...
   "Чтеніе поэта есть уже творчество". У Анненскаго его читательское творчество всегда и_д_е_а_л_и_с_т_и_ч_н_о. И въ глубинѣ такого идеализма нельзя, должно быть, отыскать начало непреложное. Читая "Книги Отраженій", мы какъ бы входимъ въ міръ иллюзій, и таинственный спутникъ сознательно ведетъ насъ въ какую-то обманчивую лунную страну. Про чеховскихъ героевъ Анненскій говоритъ: "Всѣ эти люди похожи на лунатиковъ". (1. Стр. 151). То же самое критикъ могъ бы сказать про героевъ Шекспира, Гейне, Достоевскаго и всѣхъ великихъ, на которыхъ упалъ его взглядъ. И онъ говоритъ непрестанно объ этой лунности. Передъ Гейне-Анненскимъ "по Рейну, весь обсыпанный л_у_н_н_ы_м_ъ свѣтомъ, скользитъ легкій челнъ, и тамъ виднѣются женщины, тоже п_р_о_з_р_а_ч_н_ы_я, какъ и ихъ ладья". (ІІ. Стр. 66.) И вѣчный Leitmotiv -- "So traurig schwimmen die Todten"... преслѣдуетъ поэта-лунатика, этого страннаго критика-визіонера... Вмѣстѣ съ Лермонтовымъ онъ любитъ "тишину л_у_н_н_о_й ночи" и вмѣстѣ съ нимъ задерживаетъ шагъ на щебнѣ шоссе... Поэтъ-критикъ могъ бы сказать про себя тоже, что онъ сказалъ про тургеневскую героиню: "Бѣдной Софи н_е_ч_ѣ_м_ъ б_ы_л_о л_ю_б_и_т_ь Б_о_г_а. Она жила однимъ изумленіемъ, одной бѣлой радостью н_е_б_ы_т_і_я, о которомъ людямъ говорило ея молчаніе". Здѣсь, впрочемъ, явная неточность: нельзя назвать "радость н_е_б_ы_т_і_я" "бѣлой", потому что въ бѣлизнѣ вся полнота красокъ и вся сложность реальнаго. Нѣтъ, это опять тотъ же л_у_н_н_ы_й экстазъ, если и чуждый сердцу Тургеневской Софи, то очень близкій сердцу тоскующаго поэта... У Анненскаго-эстета, у Анненскаго-теоретика найдется, однако, парадоксальный принципъ въ духѣ Маллармэ и Реми-де-Гурмона. Дѣло въ томъ, что поэтъ влюбленъ въ жизнь, и такимъ образомъ с_м_е_р_т_ь д_л_я н_е_г_о л_и_ш_ь о_д_н_а и_з_ъ ф_о_р_м_ъ э_т_о_й м_н_о_г_о_о_б_р_а_з_н_о_й ж_и_з_н_и. "Le néant'' получаетъ символъ, входящій въ общеніе съ другими и тѣмъ самымъ ничто изъ ничто обращается уже въ нѣчто: у него оказывается власть, красота и свой таинственный смыслъ". Но могъ ли Анненскій твердо исповѣдовать даже и такой ни къ чему не обязывающій парадоксальный принципъ? Нѣтъ и нѣтъ: метафора для него всегда была дороже идеи. Что разумѣлъ эстетикъ подъ "любовью къ жизни"? На это у Анненскаго былъ отвѣтъ: "ту своеобразную эстетическую эмоцію, то мечтательное общеніе съ жизнью, символомъ которыхъ для каждаго поэта являются вызванныя имъ, одушевленныя имъ метафоры". Какъ? Символомъ являются метафоры? Никогда. И здѣсь не только неточность выраженія: это явная идеалистическая тенденція одинокаго мечтателя. Вотъ ключъ къ пониманію Анненскаго критика,-- къ пониманію его лунности, его гамлетизма, ибо Принцъ Датскій едва ли не лунатикъ. "Для Гамлета, послѣ холодной и лунной ночи въ Эльсинорскомъ саду, жизнь не можетъ уже быть ни дѣйствіемъ, ни наслажденіемъ"... "Нельзя оправдать оба міра и жить двумя жизнями за разъ. Если тотъ лунный міръ существуетъ, то другой -- солнечный, всѣ эти Осрики и Полоніи -- лишь дьявольскій обманъ и годится развѣ на то, чтобы его вышучивать и съ нимъ играть"...
   Анненскій пришелъ въ міръ, какъ Гамлетъ, съ тѣми же сомнѣніями, съ той же гордостью и съ той же шпагой въ рукѣ. И онъ ушелъ изъ этого міра такимъ же умнымъ, тонкимъ и утомленнымъ видѣніями, какъ несчастный Принцъ Датскій.

Георгій Чулковъ.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru