Чулков Георгий Иванович
Шурочка и Веня
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Чулков Георгий Иванович
(
yes@lib.ru
)
Год: 1913
Обновлено: 27/01/2009. 38k.
Статистика.
Рассказ
:
Проза
Рассказы
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Георгий Чулков. Шурочка и Веня
----------------------------------------------------------------------------
Оригинал здесь:
Серебряного века силуэт...
---------------------------------------------------------------------------
I
На углу Бульмиша и улицы Моnsieur lе Рrinсе, в тесной и пыльной
лавчонке, где продаются гвозди, проволока и домашняя утварь, стоял Веня
Павлушин с жестяною кастрюлею в руке.
- Феть ле тру, мосье... Иси, иси, - говорил Веня мастеру, указывая на
дно купленной им кастрюли.
Веня очень скверно говорил по-французски, но это ничуть его не
смущало. Хозяин лавчонки, толстый, красногубый и, по-видимому, веселый
человек с недоумением посмотрел на Веню, "Сделать дырку в кастрюле"...
Зачем? Но Веня твердил все то же:
- Феть ле тру, мосье... Иси, иси...
Веня вытащил из кармана маленькую метелку из разноцветных перьев и
приставил ее к кастрюле. Если сделать дырку и всунуть туда метелку,
кастрюля будет похожа на пернатый шлем. Такой шлем носили ассирийские
воины. Веня надел на голову кастрюлю. Его серьезное озабоченное лицо и
неожиданный жест весьма развеселили почтенного лавочника и двух
покупательниц.
Теперь все стало ясным. Сегодня на Монмартре художники устраивают бал,
и молодой иностранец готовит себе наряд. Превосходно. Ничего не стоит
провертеть дырку в кастрюле и прикрепить метелку. В самом деле, шлем будет
хоть куда.
Веня - художник. Год тому назад он приехал в Париж, недели на две, но
нечаянно остался в нем и, перебиваясь кое-как, живет теперь на бульваре
Монпарнас и усердно пишет яблоки и бананы, подражая Сезанну. Когда-нибудь
он напишет великое монументальнее произведение. Веня твердо верит в это. И
почем знать, может быть, его оценят современники. Ему поручат расписать
стены общественных зданий, и он, Веня, покроет великолепными фресками
множество квадратных саженей. Какой это будет праздник искусства! Но путь
художника - тернистый путь. Иногда Веня нуждается в двух-трех франках -
ничего не поделаешь. Но разве можно смутить художника такими пустяками?
Кроме того, Веня увлекается теософией {1}, а это учение, как известно,
требует от адепта {2} духовной твердости и чистоты при всякого рода
житейских испытаниях.
На Монмартре, в здании Большого цирка, было уже много народу, когда
Веня вошел туда в своем шлеме с длинным копьем в руке. За огромными
кулисами, на которых намалеваны были ассирийские быки и фаллические
эмблемы, играл оркестр, и в зале стоял неясный гул, гул имеющейся,
разговаривающей, восклицающей толпы, от которого, как от вина, пьянеет
голова и является неопределеннее желание как-нибудь заявить о себе, чтобы
спасти свое маленькое человеческое я, поглощенное этим множеством
равнодушных к вам незнакомцев. Веня пошел по зале, нескладно махая рукою и
крича по-русски:
- Почему никто не танцует? Танцуйте, господа! Право же, надо
танцевать...
И, как будто следуя его призыву, оркестр заиграл польку, и пара за
парою закружились художники со своими дамами, топоча усердно. Танцевали
так, как всегда танцуют французы на балах Монмартра или в Латинском
квартале или просто на улицах в июле в дни национальных празднеств {3} -
танцевали, сбиваясь с такта, прижимая нескромно дам, касаясь руками их
бедер... Только на этот раз Веня заметил, что дамы одеты как-то странно,
как-то уж очень легко, и ему казалось, что все эти пестрые наряды из
дешевых тканей сшиты на живую нитку, чтобы легко можно было их сорвать,
сбросить одним движением руки, ничего не расстегивая.
За столиками, расставленными вдоль стен и перед эстрадами,
сооруженными, очевидно, на один вечер, сидели парочки за бутылками
шампанского, и по рассеянным и влажным глазам этих французов Веня
догадался, что уже многие пьяны, и ему тоже захотелось выпить, хотя это и
противоречило строгим моральным требованиям теософии.
Веня подошел к буфету и положил три франка на влажный от пены
прилавок. Ему налили бокал шампанского, и Веня, выпив, повеселел и еще
громче закричал:
- Танцуйте, господа, танцуйте!
За столиком, в двух шагах от Вени, сидел большей француз с приклеенною
красною ассирийскою бородою. Француз держал у себя на коленях голую женщину
в одних ботинках. Веня часто видел голых натурщиц. Но они раздевались
обыкновенно за ширмами и потом выходили оттуда позировать, пожимаясь от
холода, с озабоченными и скучными лицами. И нагота их была не такая, как
сейчас. И то, как эта теплая раскинувшаяся женщина вздрагивала от
прикосновения длинной, должно быть, щекочущей бороды художника, задело и
укололо целомудренного Веню. Он отвернулся и пошел от них прочь. Но и в
другом углу опять сидела раздетая парочка, мужчина и женщина - они пили
вино смеясь. Что это такое? Веня никак не мог сообразить, почему надо
раздеваться на этом балу. Он, правда, слышал, что на монмартрском балу
художников всегда так бывает, но он как-то не верил в это до сих пор. И
теперь он не без смущения озирался вокруг, заметив, что все женщины или
сами торопливо сбрасывают пестрые маскарадные наряды, или позволяют
мужчинам срывать бесцеремонно эти платья и туники и потом бегут по зале
голые не стыдясь. Уже мчались вереницей раздетые француженки, крупные и
маленькие, брюнетки и блондинки, миловидные и дурнушки. Под звуки галопа,
припрыгивая не в такт, торопились мужчины присоединиться к неожиданному
хороводу. И сотни рук сплелись, и сотни ног топотали и путались в полосатых
тряпках, валявшихся повсюду на полу.
Веня с трудом пробрался к буфету и опять бросил на прилавок три
франка, и ему опять дали бокал шампанского. Дико звучали медные трубы
оркестра, как невероятный сон, возникали эти бедра, изогнутые спины, груди
с розовыми сосцами, животы, подобранные и гибкие, а иные уже дряблые с
заметными складками немолодой кожи.
Под руками, поднятыми кверху, мелькали пучки светлых и темных волос;
мелькали потемневшие от пыли ступни ног; трепетали пальцы рук, розовые и
нежные, сжимались судорожно темные мужские кулаки: многообразие тела,
неожиданность жестов, странность ракурсов - все волновало Веню. Он видел в
этой пляске нагих тел великолепную игру светотени, любовался всем красивым
и смешным, наивным и бесстыдным, веселым мрачным. Ему хотелось зарисовать -
то ставшую на цыпочки тонкую девушку, чьи маленькие груди как бы
стремились, как она сама, вперед и вверх; то ленивую располневшую
куртизанку, должно быть, не в первый раз посетившую монмартрский бал; то
стройного мальчика-художника, который кружился с маленькою брюнеткою, тонко
и весело смеясь.
II
В полночь почти все женщины были раздеты. И те немногие, которые до
сих пор медлили еще сбросить с себя измятые тряпки, готовы были сделать это
теперь, потому что мужчины нарочно обливали их шампанским. Веня бродил
среди чуждой ему толпы недоумевая. Он улыбался растерянно и виновато, когда
чья-нибудь маленькая ручка фамильярно касалась его плеча или чьи-нибудь
подведенные глаза, влажные и пьяные, заглядывали ему в лицо, или в толпе
какая-нибудь раздетая натурщица прижималась к нему, и он чувствовал теплоту
ее тела и видел совсем близко на ее спине красную полоску от корсета или
случайную царапину.
- Ах, Боже мой, какие нахалы! - крикнул по-русски чей-то женский
голос, и Веня увидел блондинку; которую окружила ватага пьяных художников.
Эти веселые французы, конечно, требовали, чтобы маленькая русская
мадемуазель разделась, как и все. Они уверены, что ее формы не менее
прелестны, чем ее глаза и рот. Право художников - любоваться наготою. Зачем
же упрямится эта кокетка?
- Вы в самом деле не хотите раздеваться? - крикнул Веня через головы
французов.
- Ах, вы русский! Не хочу, конечно, - засмеялась незнакомка,
протискиваясь сквозь толпу и давая ему знак, чтобы он взял ее под руку.
Вот при каких обстоятельствах Веня познакомился с Шурочкою.
На рассвете они возвращались в таксомоторе через весь Париж - с
Монмартра на Левый берег. Они обогнали банды замаскированных художников,
которые тащили на носилках раздетых натурщиц. Какая-то веселая компания
даже купалась в фонтане на их глазах.
Веня был молчалив, а Шурочка болтала неумолчно о себе и обо всем, что
приходило ей на ум, доверчиво прижимаясь к плечу своего нового знакомого.
Давно ли она в Париже? Вот уже третий год. Ей пришлось уехать потому, что
она была завешана в одном политическом деле {4}. Собственно говоря, она
равнодушна к политике, но она оказала услугу, как говорится. Ее попросили
спрятать чемодан, а там, представьте, оказались бомбы. Сделали обыск, но ее
не было дома, по счастью. Кухарка Матрена (такая умница!) успела ее вовремя
предупредить. Вот она и бежала за границу.
Сначала ей помогала партия, а потом ее за равнодушие лишили поддержки.
Да и денег у них не так уж много. Какая она революционерка, в самом деле!
- Как же вы живете, Шурочка? - спросил Веня, смущаясь несколько
близостью этой маленькой полуодетой женщины.
- Как живу? Я умею делать шляпы... В мастерской работаю... Modes...
M-me Jeanne... Rue des Apennines... {5} Знаете? Кроме того, я позирую
иногда художникам...
- Так...
Они переехали мост. Сена казалась серебряною. Воздух был прозрачен. И
Вене нравилось, что сейчас на крышах розовый отблеск от зари и слышно, как
шуршат каштаны. Пусто было на улицах и бульварах.
- Я домой не хочу, - сказала Шурочка. - У меня хозяйка сердитая. Я ей
должна.
Шурочка помолчала.
- А к вам нельзя?
- Я очень рад, - пробормотал Веня. - Только у меня одна комната...
Ничего, впрочем. Вы ложитесь. Я погулять пойду. Я, знаете ли, очень люблю
на рассвете гулять.
- Нет уж, это несправедливо будет, - засмеялась Шурочка. - Мы уж
как-нибудь устроимся... Вам тоже спать надо... Вон у вас под глазами круги
какие...
Мотор остановился. Веня робел. Он в первый раз возвращался домой с
женщиною. Невидимая рука отворила дверь, и парочка поднялась по витой
деревянной лестнице на четвертый этаж, где жил Веня. В комнате у него был
беспорядок. От утренних лучей - окно выходило на юго-восток - все линии
были четкими и определенными: как будто все предметы были обведены углем по
краям к граням. Это была комната, похожая на все комнаты старых отелей.
Ампирные часы на камине, широкая кровать красного дерева, занимавшая почти
всю комнату, пара старомодных кресел и мольберт, повернутый к стене, - вот
и все, что в ней было.
- У вас здесь хорошо, - сказала Шурочка, оглядываясь на кровать. - Как
я спать хочу, однако...
- Вот ложитесь, а я уйду сейчас.
- Ах, глупости какие! Отвернитесь только, пока я разденусь, а то меня
всю шампанским облили, просто беда. Я в одеяло завернусь...
Веня покорно пошел в угол, за мольберт, и стал лицом к стене.
- Вот и чудесно, - улыбнулась Шурочка, снимая свой незатейливый наряд,
измятый и пахнувший вином. - Выходите теперь. Я легла. Разговаривать будем.
Веня нерешительно вышел из своего угла и покорно сел, в кресло, на
которое указала Шурочка.
На вид Шурочке было лет двадцать - не больше. У нее были карие глаза и
золотые ресницы и золотой едва заметный пушок на щеках и шее. Она была
белокура. И на ее губы Веня обратил внимание еще там, на балу. Они были
странно подвижны, и нельзя было уловить их очертания. Что-то капризное и,
пожалуй, порочное было в лице этой Шурочки.
- Вы так и будете ассирийцем всю ночь сидеть? {6} - засмеялась
Шурочка. - Вот я какая эгоистка: заняла вашу постель, а вам и лечь негде.
- Я и в кресле усну прекрасно. Не беспокойтесь, пожалуйста.
- Ну, как хотите...
Шурочка натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Но Вене не
очень хотелось спать. Он видел из окна буро-красные черепичные крыши,
трубы, карнизы, пепельные облака, чуть окрашенные по краям зарею...
Почему-то он вспомнил о Москве, об ее кривых переулках, об Остоженке,
где жила в старом особняке его единственная родственница, у которой он
гимназистом бывал по воскресеньям и пил чай с вкусными булочками и жирными
топлеными сливками. И Веня вдруг почувствовал себя одиноким, никому не
нужным, и ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Россию, в Москву,
услышать воскресный колокольный звон...
- О чем вы думаете? - спросила Шурочка, опираясь на локоть и
разглядывая с любопытством лицо Вени.
Веня вздрогнул и покраснел.
- Я так, я ничего... Я о Москве думал...
- А обо мне не думали? - улыбнулась Шурочка.
- Нет, не думал.
- А вообще... О женщинах вы думали когда-нибудь?
- О, да, конечно... Я, мне кажется, их очень хорошо знаю. То есть я их
совсем не знаю, но я душу женскую понимаю, - запутался Веня.
- Как вы непонятно говорите... Вы женщину целовали когда-нибудь?
- Никогда, представьте.
Шурочка села на кровати. Одеяло спустилось у нее на колени, и Шурочка
движением плеча все старалась поддержать сползавшую рубашку.
- Нет, вы правду говорите? - спросила она, изумляясь. - А ведь вам лет
двадцать пять. Это интересно, право.
- Я правду говорю. Только в этом нет ничего особенного. И очень многие
теперь вовсе не спешат отказаться от девственности, уверяю вас.
Шурочка громко засмеялась.
- Почему вы смеетесь? - нахмурился Веня, несколько обиженный ее
смехом.
- Нет, не обижайтесь, пожалуйста. Вы очень хороший, право, - улыбалась
Шурочка. - Только зачем вам девственность эта? Зачем она вам?
- Как зачем? - удивился Веня. Я хочу совсем свободным быть... А если я
с женщиною соединюсь, я буду рабом.
- Рабом?
- Рабом моих страстей, моей низменной природы... Я вот два бокала
шампанского выпил. И этого не надо было делать. Когда меня женщины
касались, у меня желание являлось. А вовсе не надо, чтобы желание являлось.
- А сейчас у вас нет желания меня целовать?
- Вы мне очень нравитесь, но, слава Богу, у меня такого желания нет.
- Ах, какой милый! А у меня есть.
- Вы смеетесь надо мною и больше ничего.
- Да, смеюсь. Знаете что? Если у вас нет желания, так вы ложитесь
спать - вот и все. Кровать вон какая широкая.
- А раздеться можно?
- Можно.
- Хорошо. Я лягу. Только вы не целуйте меня, пожалуйста.
Шурочка натянула одеяло на голову, задыхаясь от смеха.
Веня разделся и скромно лег, стараясь не коснуться Шурочки.
- Спокойной ночи, - сказала Шурочка и задула свечку.
III
Когда Веня проснулся и открыл глаза, он сразу не мог сообразить, кто у
него в комнате. Шурочка, уже одетая, варила кофе.
- Вы проснулись, - улыбнулся Веня. - Отвернитесь. Я встану сейчас,
Шурочка.