Чулков Георгий Иванович
Парадиз

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
  
  

    Георгий Чулков. Парадиз

  
  
  ----------------------------------------------------------------------------
   Оригинал здесь: Серебряного века силуэт...
   Дополнительная правка: В. Есаулов, июль 2004 г.
  ---------------------------------------------------------------------------
  
  
  
   Александру Блоку
  
  
  

    I

  
   В тот, памятный для Наташи, вечер шла она от всенощной из церкви
  Успения. И нельзя было понять, радость или печаль на сердце. Хотелось
  тишины, и любви.
   В сердце еще пел хор: "Се бо Эммануил грехи наши на кресте
  пригвозди..." А потом слова как-то уплывали из памяти, звучал лишь напев,
  но на углу Большого проспекта опять вспомнилось: "И живот даяй, смерть
  умертви, Адама воскресивый..." {1}
   Смерть умертви!.. Хорошо", - думала Наташа, чуть не плача.
   - Премудрость, прости, - шептала Наташа с умилением и даже не
  старалась понять, что это значит. Пусть. Все равно.
   Наташа твердо знает, что, когда дьякон скажет торжественные слова, хор
  полетит, точно на крыльях ангельских, и прозрачные голоса запоют неземную
  песнь.
   И в тот вечер пелась эта песня. Наташа стояла на коленях, забыв обо
  всем: у нее кружилась голова от счастья. Когда она пришла домой, матери и
  братишки не было, и за столом сидел вотчим: и по тому, как он неловко
  уперся локтем на стол, Наташа догадалась, что вотчим пьян.
   - А здрасьте, Клеопатра {2} наша! - сказал вотчим. Здрасьте, царица
  египетская... Важность - фу-ты, ну-ты. А позвольте спросить, откуда спесь.
  Я ли тебе не как отец родной?
   Наташа ничего не ответила и пошла к себе за перегородку.
   - Наташка! Чего ломаешься! Тебе говорят: поди сюда. - И не дожидаясь
  ответа, вотчим сам полез к ней за перегородку.
   - Прочь подите. Матушке скажу, - бормотала Наташа, отбиваясь от пьяных
  и похотливых рук, которые валили ее на постель.
   От вотчима горько пахло пивом, и было противно и трудно бороться с
  этим большим, пьяным, волосатым человеком.
   Наконец, Наташа, неловко ударив вотчима по лицу локтем, вывернулась
  из-под него и без накидки, в одном платке, побежала к тетке.
   Весенняя белая ночь пахнула на Наташу теплою влагой, и пока Наташа
  торопливо шла к дому тетки, ей все казалось, что в небе кто-то поет "Свете
  тихий" высоким ладом, как мальчики-певчие.
   А в доме тетки уже все спали, только сама тетка стояла у комода, в
  ночной кофте, простоволосая, считала дневную выручку. Наташу расспрашивать
  не стала. Догадалась, в чем дело. Молча указала на сундук и дала подушку.
   Рано утром, перед тем как идти в табачную лавочку, тетка Серафима
  говорила Наташе нараспев:
   - И там, милая, люди счастье себе находят. Дарья Ивановна, слава Тебе
  Господи, живет теперь барыней, а была такой же девчонкой, как ты, бегала по
  лужам босоногая. Ужо сведу тебя к ней, небось, возьмет: она мне тем боль
  кума.
   Наташа осунулась и побледнела за эту ночь, глаза У нее были печальные
  и строгие, и жалко было смотреть на ее тоненькую фигурку в нескладном
  черном платьице. Наташа едва слушала тетку и тихо бормотала:
   - Мне все равно, тетушка. Все равно.
   Когда после обеда пришли к Дарье Ивановне, у нее сидел гость - молодой
  человек, белокурый, завитой, в модной паре.
   - Значит, мы на вас надеемся, - говорил он, покручивая усики, - заедем
  за Катюшей на автомобиле в одиннадцать.
   Молодой человек простился и ушел, и было слышно, как в коридоре он
  стучит толстыми "американскими" подошвами.
   - Позднякова, заводчика, сынок, - пояснила Дарья Ивановна.
   - Я к вам с племянницей, - говорила тетка Серафима, подсаживаясь к
  столу и принимая из рук Дарьи Ивановны рюмочку померанцевой.
   Наташа осмотрелась.
   По стенам висели бумажные веера и олеографии с голыми женщинами, на
  тумбе стоял гипсовый амур, пахло чем-то приторным и сладким.
   - Она у вас миленькая, - сказала Дарья Ивановна и притянула к себе
  Наташу, - худа только, щупленькая. Мы ее, как индюшечку, откормим.
   - А это трудно - петь? - спросила Наташа, с недоверием посматривая на
  Дарью Ивановну.
   - Пустяковина. Сегодня попробуем. Вы у меня уж и оставайтесь,
  пообедаем вместе.
   К обеду пришла Катюша, совсем молоденькая, с припухшими губами и
  утомленными влажными глазами.
   "Как же она живет? - думала Наташа. - Как?"
   - Это от симпатии моей, - сказала Катюша и поставила на стол букетик
  из ландышей.
   - Ах, уж эти симпатии, - сказала Дарья Ивановна, - одна канитель.
   - Помалкивайте лучше, - огрызнулась Катя, - вам бы только запрячь
  девушку - и больше никаких.
   - Ну, ну, - сказала Дарья Ивановна, - девка. Вот в одиннадцать
  Поздняков на автомобиле заедет. Принарядись.
   Когда пришли в сад, на сцене шла репетиция: горбун и горбунья пели
  шансонетку.
   В оркестре сидел один пианист, рыжий человек, с равнодушными глазами.
   - Вот, хозяин, новенькая, - сказала Дарья Ивановна, подвигая Наташу к
  большому усатому господину в цилиндре.
   На столах, без скатертей, торчали стулья ножками вверх; какая-то баба
  в пестрой юбке протирала стекла на веранде.
   За кулисами пахло сыростью, масляной краской и шипело электричество.
   - Познакомьтесь, - сказала Дарья Ивановна и толкнула Наташу в
  маленькую уборную. Там сидели три девицы.
   - А я никогда не поверю, что мужчины от женщин заражаются, - говорила
  маленькая брюнетка Аглая, - никогда не поверю. Другой налижется, как сукин
  сын, а потом - небось - женщина виновата.
   - А если со мной случится что, я утоплюсь, - сказала Лидочка,
  тоненькая девушка лет семнадцати, с японскими глазами и движениями зверька,
  попавшего в клетку.
   На Наташу не обращали внимания. Аглая и Лидочка были одеты мальчиками,
  а третья девушка, Соня, была в розовом коротком платье, какое делают
  маленьким детям, в розовых чулках и туфлях, а в руках держала куклу. От
  черных полос под веками блестели глаза. Кто-то крикнул:
   - Пожалуйте репетировать.
   Дарья Ивановна поставила Наташу перед рампою рядом с Соней.
   Рыжий пианист забарабанил по клавишам, и Соня запела, поднимая розовое
  платье и неестественно пристукивая каблуками:
  
   Однажды вечерком
   Мы вышли погулять.
   Хотелось нам тайком
   На воле поиграть.
  
   Соня делала глазки воображаемым зрителям, прижимала куклу к обнаженной
  груди и пела:
  
   Мы миленькие детки,
   Мы любим пирожки
   И все мы однолетки -
   Подруги и дружки.
  
   Дарья Ивановна заставила Наташу приподнять юбку. И Соня опять запела:
  
   И много уж секретов
   Хранится от мамаш,
   Порой мы без корсетов
   Играем в ералаш.
  
   Наташе казалось, что это сон, что это не по-настоящему, что вот сейчас
  кто-нибудь засмеется и скажет: "Довольно", - и рыжий пианист, улыбаясь,
  перестанет барабанить по клавишам, и Соня сотрет румяна и наденет скромное
  платье. Но сон продолжался.
   Пили, стоя у буфета, чай. Потом пошли за кулисы. Пришел венгерец с
  контрабасом и что-то говорил Соне на непонятном языке и обнимал ее. И
  контрабас чуть-чуть загудел, когда венгерец неосторожно поставил его в
  угол.
   Вчерашний день казался Наташе далеким прошлым. И темный тяжелый
  вотчим, и золотая всенощная с ладаном и с таинственным пением - все отошло
  куда-то в синеватую даль. И голоса оттуда едва долетали, как из другого
  мира.
  
  
  
  

    II

  
   Жить стала Наташа, как во сне. Тяжело засыпала под утро. Часто
  просыпалась, вскакивала с постели и, босая, бежала к умывальнику; обливаясь
  водой, пила воду жадными глотками прямо из графина и потом опять клала свою
  угарную голову на подушку, чтобы все забыть и уснуть.
   Вставала часа в три, лениво одевалась, прихлебывая кофе, который
  варила ей Акулина, и ехала с Петербургской стороны на Звенигородскую
  завтракать у Дарьи Ивановны. Там был и допрос:
   - С кем была и сколько выручила?
   Теперь уж Дарья Ивановна говорила Наташе "ты", и Наташа почему-то была
  в долгу у Дарьи Ивановны. А считать не хотелось: махнула на все рукой.
   Катюша приносила к завтраку водку, сливали ее в графинчик с
  апельсинными корками и выпивали. Аглая приговаривала непонятное:
   - Выпьешь по первой, будешь стервой, - выпьешь по второй, будешь с
  головой, - выпьешь по третьей, будешь без смерти, выпьешь по четвертой, -
  будешь первосортной, - пятой - богатой...
   - Нескладно что-то, - говорила Наташа, сурово хмурясь.
   - Для нас и это ладно, - отвечала Аглая, не смущаясь.
   Дарья Ивановна отнимала графинчик, и все опять укладывались спать кто
  куда. А в семь часов ехали в сад.
   Когда Наташа входила в сад в своей черной шляпе с большим страусовым
  пером, подбирая пышное черное платье и открывая ботинки на высоких
  каблуках, ей казалось, что она уже на сцене и вокруг тоже актрисы. Сад с
  электрическими фонариками, бутафорскими воротами, с этой загримированной
  Аглаей и другими дамами - это все игра. И если не верить, что все это
  только так, что все это пока, а потом начнется настоящая жизнь, если в это
  не верить - тогда смерть.
   Вот идет Наташа между столиков и сама чувствует, что походка ее здесь
  иная, не такая, как была раньше.
   - Ха-ха-ха! - неестественно смеется Наташа. - Здравствуйте, прекрасный
  мой кавалер. Ха-ха-ха! Не угостите ли меня, кавалер, мадерой?
   В глаза теперь Наташа никому не смотрит: она смотрит всегда куда-то
  вверх, повыше головы того, с кем говорит. И кажется, что-то видит.
   - Милочка, поди сюда, - говорит Наташа, подзывая продавщицу роз, - вот
  я, господин офицер, розы очень люблю. Не купите ли вы мне розу?
   Наташе не нравится, когда оркестр перестает играть: тогда кажется, что
  и вино не пьянит и все похоже на трезвую правду, и становится страшно. Нет,
  уж пусть играет музыка, и на сцене пусть пляшут.
   Теперь редко вспоминает Наташа о золотой Всенощной и о сладостном
  напеве "Свете тихий..."
   Один раз, когда она была с Поздняковым, сыном заводчика, в номерах на
  Казанской, ей показалось, что пахнет ладаном, и она вспомнила о своей
  недавней молодости и о своих предчувствиях любви, которой не суждено было
  прийти.
   - Ну, чего лезешь? Подожди, - сказала она неожиданно грубо этому
  завитому белокурому человеку, совсем чужому, успевшему протрезвиться за
  время, пока ехали из сада в номера.
   - Вот так Клеопатра! - сказал молодой заводчик, ухмыляясь. - Царица
  Египетская. Важность - фу-ты, ну-ты. Что за немилость. Я ли тебя шампанским
  не поил?
   - Погоди. Погоди, - сказала Наташа, усмехаясь, - как ты сказал?
  Клеопатра? Будто уж кто-то мне говорил так. Ага! Помню.
   - Все равно, - сказал Поздняков - ты, хотя и блудница, но вроде
  царицы. Хочешь, я на тебе женюсь?
   - Ступай ты к лешему, - сказала Наташа равнодушно, - ты, дурак, лучше
  ботинки мне расстегни. Видишь, я пьяна, мне трудно.
   И все было, как нелепый и тяжелый сон.
   Одно любила Наташа - смотреть, как небо странно синеет, когда сидишь
  на веранде в электрических огнях: такое небо можно увидеть только из
  "Парадиза": кажется, что здесь сказка, а там в небе - непонятная и
  великолепная жизнь.
   В четвертом часу, когда публика разъезжается из сада и у отдельных
  столиков остаются запоздавшие посетители за рюмками ликера, Наташа, если
  была свободна, бродила по саду и подолгу стояла около журчащего фонтана,
  прислушиваясь.
   Как будто кто-то рассказывал сказку про прекрасную царицу. И царица
  эта - она, Наташа.
   Если кто-нибудь случайно подходил к ней, она отвечала высокомерно или
  совсем не отвечала, уходила молча.
   И в этой стройной и надменной проститутке в черном платье нельзя было
  узнать той Наташи, которая бегала когда-то в скромном платьице в школу и
  церковь.
   В школе Наташа читала про царственную красавицу, у ног которой вожди
  слагали венцы свои.
   Наташе мерещится желтый Нил, сфинксы, не те, что стоят на Неве, а
  иные, огромные, высеченные из цельной скалы с непонятными человеческими
  лицами.
   И мерещится Наташе пустыня, и среди пустыни оазис, там ее дворец. И
  вот приходит полководец, закованный в латы.
   - Это я, - говорит он, переступая порог, и почтительно целует сандалии
  Наташи. - У меня много солдат, и большие корабли плавают у берегов моей
  страны. Но я все это оставил и пришел к тебе в "Парадиз", моя прекраснейшая
  Наташа.
   - Что мне твои корабли и царство? - говорит сурово Наташа. - Видишь: я
  правлю миром. Звезды поют в честь меня, и когда встает солнце, оно делается
  красным, как кровь, от любви ко мне. Вон идет хозяйка звать меня в
  отдельный кабинет, но я не пойду туда, и уже целую неделю я не пою на сцене
  и больше не буду надевать это глупое розовое платье. Я не хочу петь среди
  других. Я буду петь одна. Для меня построят высокую эстраду. И я буду петь
  одна. И пение мое будет так прекрасно, что все станут безгрешными, слушая
  меня.
   В это время подходит к Наташе инженер.
   - Позвольте, мамзель, вас ангажировать на сегодняшнее утро. И поедемте
  с нами, мамзель, на острова.
   - Только в автомобиль шампанское захвати, слышишь? - говорит Наташа, -
  не расплескается. Я из бутылки пить буду.
   Когда автомобиль мчится по Каменоостровскому проспекту, Наташе
  кажется, что все встречные кланяются ей, как царице. И она отвечает им на
  поклон и милостиво машет платочком. Пусть эти пьяницы и рабочие, и
  мастеровые знают, что не все царицы жестокосердны. Одна из них, Наташа,
  великодушна и добра.
   - Что же вы, дьяволы, молчите? - говорит Наташа инженеру и его
  товарищам, - пойте что-нибудь. Сашку Позднякова знаете? Сын заводчика. Он
  меня Клеопатрой Египетской зовет. Жениться на мне хотел. Эй, инженер!
  Угости шофера шампанским! Пусть из моей бутылки. Я не побрезгую. Не брезгую
  же я с вами в одной постели валандаться.
   Миновали мосты.
   Подымалось солнце над серебряной рекой. Как был прозрачен воздух! И
  какой легкий ветер веял над безумным городом. Тонкие стволы берез
  девственно белели, и острова были закутаны дымчатой вуалью.
   Солнце пылало алым заревом. Как будто зажгли великолепный пир на
  утреннем небе. И бессонно томилось сердце по любви невозможной.
  
  
  
  

    III

  
   В "Парадиз" приехали два писателя: Александр Герт и Сергей Гребнев
  {3}. Они приехали из ресторана после затянувшегося обеда - теперь
  утомленные и уже нетрезвые - скучали за бутылкой кьянти.
   На эстраде негр танцевал с рыжей англичанкой матчиш {4}, и звуки
  сумасшедшей пляски тревожили сердце.
   Александр Герт, молодой человек лет двадцати восьми, небезызвестный
  поэт, с бритым лицом и вьющимися белокурыми волосами, курил папиросу за
  папиросой, и бледными холодными глазами следил за кольцами дыма.
   - Мы с вами погибли, Сергей Андреевич, - говорил он равнодушно и
  внятно, очевидно, на тему, не раз обсуждавшуюся ими, - погибли. Наша судьба
  на дне стакана.
   - Мы не первые и не последние, - отвечал Гребнев с насмешливой,
  неприятной улыбкой.
   - Но все же, Сергей Андреевич, я лучше, чем вы думаете. Вам кажется,
  что у меня нет ничего за душой, что я только лирик {5}. Но у меня есть
  что-то, уверяю вас. Вы вообще меня выдумали, и я, когда бываю с вами,
  невольно говорю и даже поступаю в лад с вашей выдумкой. Но я не таков.
   - Вы говорите: что-то есть. Но тем хуже для вас, Александр
  Александрович. Если есть, тогда ответственность.
   - Может быть. Но что с нас взять: мы, поэты - как и проститутки -
  самое дорогое и самое тайное отдаем далям. Вот спросите у нее, и она вам то
  же скажет.
   И он взял за руку и привлек к столу даму в черном.
   - Как вас зовут, госпожа моя? - спросил Гребнев, подвигая стул, и
  серьезно, уже без насмешливой улыбки, рассматривая даму.
   - Клеопатра, - ответила Наташа, окинув презрительным взглядом обоих
  писателей.
   - Вот и она презирает всех, как и мы, - процедил сквозь зубы Герт.
   - Госпожа Клеопатра, разрешите наш спор, - сказал Гребнев и налил ей
  стакан кьянти. - Вот он уверяет, что мы погибли. А по-моему...
   - Ах! Это все равно. Не знаю, о чем вы там толкуете. Скучно все.
   - А ведь она гордая, - сказал Герт. - Как это хорошо. Как хорошо.
   Подошла Аглая и увела куда-то Наташу.
   - И откуда эта гордость? Откуда?
   - Да разве вы не видите, она - сумасшедшая, - сказал Герт серьезно.
  Сумасшедшая, как и мы. И все, кто не спит в эти белые ночи, сходят с ума.
  Скажите вон тому лакею или вот этому генералу, что сейчас начнется
  светопреставление, и они поверят в это просто и охотно и, быть может, не
  испугаются: сумасшедшие боятся только обыкновенного, обыденного.
   - Пожалуй, что так, - согласился Гребнев. - У этой проститутки есть
  какая-то идея не нашего порядка.
   - Какая проститутка? Какая идея? - сказала актриса Герардова, подходя
  к их столику вместе с художником Ломовым и его женой, певицей из
  Мариинского театра.
   - Вот с нами сидела египетская царица Клеопатра, - сказал, улыбаясь,
  Гребнев. - Герт в нее влюбился.
   - Ах! Как это хорошо, - сказала Герардова, всплескивая руками. -
  Познакомьте меня с ней: я никогда не разговаривала с этими дамами. А мне
  так хочется. Так...
   - Пожалуй. А вы ничего не имеете? - обратился Гребнев к жене Ломова,
  высокой полной блондинке с крупными мужскими чертами лица.
   - Очень хочу. Мне, впрочем, не в первый раз с ними знакомиться.
  Недавно были мы с ним в "Буффе" {6}, - сказала она, указывая на мужа. - Так
  за наш столик несколько девиц село; все не верили, что я мужняя жена.
   Все засмеялись.
   Потом пригласили Наташу и пошли в отдельный кабинет пить шампанское.
   Ломов ухаживал за Герардовой, Гребнев - за Ломовой, а Герт стал на
  колени перед Наташей и говорил:
   - Вот на вас строгое черное платье, и я схожу с ума от счастья, потому
  что вы, божественная, позволяете мне стоять на коленях около вас и касаться
  вашей руки. Вы настоящая женщина, и каждое движение ваше царственно, и
  глаза ваши прекрасны и безумны. Что за вздор, что женщину можно купить.
  Женщину купить нельзя. И если бы я мог усыпать золотом всю дорогу от
  "Парадиза" до твоего дома, божественная Клеопатра, то и тогда бы ты не
  подарила мне своей любви.
   - Вот это правда, - сказала Наташа, - но все-таки ты мне нравишься,
  кудрявенький.
   И она провела своей рукой по волосам Герта.
   - Герт влюбился, - хлопала в ладоши Герардова, - Герт влюблен!
   Потом она наклонилась к Ломову и шепотом спросила:
   - А это не опасно, что мы так вместе: у этой Клеопатры нет сифилиса?
   - Тише, тише, - испугался Ломов. - Замолчите, Бога ради.
   - Эй, барыня, - сказала Наташа, - выпьем за твое здоровье!
   Герардова покраснела и протянула свой стакан, чтобы чокнуться.
   - Иди сюда... ко мне на диван, - сказала Наташа, - я тебя поцелую.
   Герардова пересела на диван, и они обнялись с Наташей.
   Наташе понравилась хрупкая барышня, и она целовала ее в губы долгим
  поцелуем. И Герардова, по-видимому, не думала уже о том, больна или не
  больна эта проститутка, и, прижавшись грудью к ее груди, целовалась нежно и
  сладостно.
   Все были пьяны. И Ломов, бледный от вина, что-то серьезно рассказывал
  Гребневу о Чимабуэ и Дуччи {7}.
   Ломова напевала вполголоса из "Садко" {8}.
   Уже ничто не казалось странным Наташе: она твердо верила, что все
  вокруг нее так как надо, что она сама прекрасна и кто-то венчал ее когда-то
  на царство. Кудрявенький - это принц, ее жених, а все другие - ее
  придворные.
   Говорила она повелительно и милостиво, как настоящая царица.
   - Пусть еще шампанского принесут, а потом поедем куда-нибудь: здесь
  душно, не могу я больше.
   Ломов стал произносить тост в честь дам, и хотя был пьян, говорил по
  привычке складно и любезно, но никто уже не мог понять, о чем он говорит.
  Тогда он снял с ноги Герардовой башмачок и, поставив в него бокал, выпил из
  него шампанское.
   Гребнев распахнул окно, и утренний ясный ветер обвеял ему голову; и он
  неожиданно для себя протрезвился и сталь злым, каким он всегда бывал, когда
  в голове не шумело вино.
   - Все притворяются, - сказал он сердито, - и вы, Герт, больше всего.
  Сухой вы и бессердечный человек. Надо еще цикл стихов написать, вот вы и
  выдумываете себе любовь. Одна из вас говорит и чувствует по-настоящему, это
  - Клеопатра. Но ведь ей хорошо: она - сумасшедшая.
   - Молчите вы, несносный человек, - сказала Ломова с отчаянием в
  голосе.
   Потом все поехали в "Ниццу".
   Герт ехал вместе с Наташей, говорил ей, что влюблен в нее, и они
  целовались всю дорогу.
   В "Ницце", в отдельном номере, где за перегородкой был альков и
  зеркало было изрезано именами пьяных любовников, все окончательно потеряли
  голову, и даже Гребнев стал рассказывать Герардовой по-французски
  нескромный анекдот.
   Герт стоял на коленях перед Наташей и упрашивал ее раздеться.
   - Древняя царица не стыдилась своих рабов, - говорил Герт
  заплетающимся языком, - а мы твои рабы.
   - Я тебя, принц, люблю, - говорила Наташа и смотрела на Герта
  странными верующими глазами. Я тебя люблю. Раздеться, говоришь. Ну, хорошо.
  Мне все равно.
  
  
  
  

    IV

  
   С этой ночи не могла Наташа забыть своего кудрявого принца. Все ждала
  его возвращения. Но он не приезжал к ней.
   Это было очень странно, что он не приезжал к ней. Она бродила среди
  столиков на веранде "Парадиза", искала его, но вокруг все были чужие,
  равнодушные, пьяные лица, а его не было.
   И Дарья Ивановна, и Аглая, и Катюша, и даже усатый хозяин в цилиндре
  стали замечать, что с Наташей творится что-то неладное. Кто-то сказал:
   - Клеопатра сошла с ума.
   И все сразу поверили в это, но никто не знал, что надо делать теперь,
  да и думать об этом никому не хотелось: в "Парадизе" можно быть, и
  сумасшедшей. Все равно.
   Уже все привыкли к ее надменным жестам и гордым глазам, и уже все
  называли ее то "царицей", то "королевой".
   - Пожалуйте за тот столик: вас господин просит, - сказал однажды
  лакей.
   И Наташа уже хотела пройти мимо не отвечая, как вдруг заметила, что за
  столиком сидит Гребнев: она узнала его.
   - Где же мой принц? - спросила она, подходя к Гребневу.
   - Ваш принц? - сказал Гребнев. - Но зачем вам принц?
   - Он мои ноги целовал, - сказала Наташа и нахмурила брови.
   - Постой, постой, - сказал Гребнев, - он сейчас в меланхолии и сидит
  дома. Поедем к нему.
   И они поехали.
   Когда Гребнев с Наташей приехали к Герту, он не удивился, увидев их.
   - Что с вами, принц? - сказала Наташа, нежно касаясь его руки.
   - Благодарю покорно. Я здоров, - сказал Герт, рассеянно улыбаясь.
   - Вот вы подарили мне кольцо, - сказала Наташа, - я хочу вам вернуть
  его.
   - Ах, нет, нет. Я ничего вам не дарил.
   - Но вы позабыли, принц, - сказала Наташа, чуть не плача. - Вы
  подарили мне кольцо и сказали, что любите меня.
   Герт засмеялся и сказал:
   - Да! Ведь ты гордая царица - Клеопатра.
   - Принц...
   - И красивая.
   - Но так нельзя, - сказал Гребнев, - так нельзя.
   - Это почему? - в свою очередь, разозлился Герт. - Это что - дружеский
  совет?
   - Дело не в этом, - сказал Гребнев, усмехаясь. - Так нельзя, потому
  что это плагиат из "Гамлета".
   - Ах, все равно. Я не виноват, что судьба бросает меня в объятия
  шекспировских женщин.
   - Но что вы хотите сказать, принц? - пробормотала Наташа, чувствуя,
  что голова у нее кружится и она сейчас упадет.
   - Что я хочу сказать? Ха-ха-ха. "Если ты честная и хорошенькая
  девушка, так не заставляй красоты своей торговаться с добродетелью... {9}"
  Я любил тебя прежде...
   - Я верила, принц.
   Герт странно смеялся, и глаза его сделались влажными от слез.
   - Напрасно, - сказал Герт, задыхаясь от смеха, - напрасно, прошедшего
  нет более, я не люблю тебя.
   Гребнев окончательно разозлился.
   - У вас истерика. Пойдемте отсюда, Клеопатра. Это не светлейший принц,
  а бедный неврастеник.
   - Уведите меня отсюда, - прошептала Наташа Гребневу, смутно понимая,
  что ее оскорбляет принц, в которого она верила, как в Бога.
   На другой день она уже не помнила ни улицы, ни дома, где жил ее принц,
  и имени его она не знала, и найти его она уже не могла.
   О свидании этом она скоро забыла, и по-прежнему стала мечтать о своем
  белокуром принце, который стоял перед ней на коленях и говорил ей о своей
  любви...
   И она искала его повсюду.
   Она заходила в рестораны и кофейни, бродила по Летнему саду, но нигде
  не могла его встретить.
   Часто Наташа сидела в кофейной под Пассажем и следила жадными
  лихорадочными глазами за всеми, кто проходил мимо ее столика. Однажды она
  ошиблась: ей показалось, что это он, ее возлюбленный, но это был какой-то
  актер. Она в ужасе отшатнулась от чужого лица.
   - Милая моя, вы мне нравитесь, - сказал актер.
   - Поди прочь. Ты - раб, - сказала Наташа гордо и отвернулась.
  
  
  
  

    V

  
   Наступили осенние дни, и город поплыл в золотом тумане, Бог знает
  куда.
   В золотом вихре носились порой листья по Островам, а когда ветер не
  веял, непонятная прелесть увядания томилась над землей. И деревья шептали о
  любви предсмертной.
   Однажды Наташа ехала из Крестовского сада домой - одна на извозчике -
  и повстречала Позднякова. Он мчался на автомобиле с компанией крикливых
  купчиков. Поздняков заорал шоферу:
   - Стой, назад!
   И компания догнала Наташу.
   - Пожалуйте к нам, Клеопатра великолепная! - кричал Поздняков пьяным
  голосом.
   - А ты не знаешь, где мой принц? - сказала Наташа фразу, которую она
  произносила теперь машинально, едва понимая ее смысл.
   - Я - твой принц! - говорил Поздняков со смехом и бил себя в грудь.
   - Шут гороховый, - снисходительно улыбнулась Наташа. - Ты сверчок,
  знай свой шесток. Ну, ладно, поедем.
   Шофер был пьян и гнал автомобиль во всю мочь.
   У Наташи захватило дух. Она привстала, держась за чье-то плечо. Волосы
  у нее распустились, шляпа слетала. Не стали останавливать автомобиль из-за
  шляпы, мчались дальше; кто-то прицепил к волосам Наташи увядшие розы.
   - Надо гонцов на автомобиле послать, чтобы они его отыскали, - кричала
  Наташа, обращаясь ко всем не то с угрозой, не то с просьбой. - Пусть они
  его привезут ко мне. Один пусть в Рязань поедет, другой - в Москву, а
  третий - в Париж.
   - А ты, Сашка, - неожиданно обратилась Наташа к Позднякову, - отрубил
  голову вотчиму или нет? Ты ему, Сашка, отруби. Я тебе позволяю. Пусть он
  подлецом не будет: негодный он человек.
   - Ладно, - кричал неистово Поздняков, - ладно. Ты уж на меня надейся.
  Кому хошь отрублю.
   - Се бо Эммануил грехи наши на кресте пригвозди, - запела Наташа,
  поднимая руки кверху. Но нельзя было разобрать, что поет Наташа: так шумела
  пьяная компания и гремел автомобиль.
   - Я тебя на свадьбу позову, - кричала Наташа Позднякову, - будем,
  Сашка, с тобой пировать.
   - Ну, ври еще. Какая там свадьба, - сказал мрачно какой-то молодой
  человек с пьяными и злыми глазами.
   - А я тебя в темницу велю бросить, - сказала Наташа, - ты лучше молчи:
  сказала "свадьба", значит, свадьба.
   Но молодой человек не унимался.
   - Не ври. Не люблю. Не нравится мне, когда девки врут.
   - Я девка? - неистово закричала Наташа. - Я? Ах ты хам треклятый. Да я
  тебя. Да я тебя...
   И Наташа с размаху ударила молодого человека по щеке.
   Молодой человек, покачнувшись от удара, вскочил на ноги и схватил
  Наташу за волосы.
   - Стой, - закричал он шоферу, - мы ее в часть сейчас. Стой.
   - Оставьте ее. Оставьте, - упрашивал Поздняков, заступаясь за Наташу.
   Но компания была на стороне молодого человека.
   Кто-то пронзительно кричал:
   - Господин городовой! Пожалуйте сюда. Не угодно ли вам препроводить
  блудницу сию в участок.
   Наташу пересадили на извозчика и повезли.
   И там в участке, когда ее тяжело и мрачно били городовые, Наташа
  думала, что это самозванцы пришли отнимать у нее престол.
   На другой день она уже называла себя Девой Марией, и ей казалось, что
  на ней струится голубая облачная одежда, как на Богоматери в церкви
  Успения.
   ... Вот она идет по кущам райским, и золотые птицы кивают ей,
  приветствуя. И мир ей подвластен - и звезды, и море.
   -Цветы мои райские, - говорит Наташа, - цветы мои...
  
   1909
  
  
  
  

    Комментарии

  
  
   1. Слова Воскресной всенощной молитвы благочестивого Патриарха
  Царьградского Анатолия.
  
   2. Клеопатра (69-30 до н.э.) - последняя царица Египта, с 51 г. была
  любовницей Юлия Цезаря, после - Марка Антония. После поражения в войне с
  Римом покончила жизнь самоубийством. В рассказе имя Клеопатры призвано
  подчеркнуть и гордость героини, и ее будущую "профессию" блудницы.
  
   3. Образ Сергея Гребнева во многом автобиографичен.
  
   4. Матчиш - модный в начале XX в. танец.
  
   5. Герт развивает здесь основные идеи статьи А. Блока "О лирике"
  (1907).
  
   6. "Буфф" - название театра-кабаре или театра-варьете.
  
   7. Чимабуэ (наст, имя Ченни ди Пепо, ок. 1240-1302) - представитель
  течения, ориентированного на византийские традиции в искусстве
  Проторенессанса. Дуччо ди Буонинсенъя (ок. 1255-1319) - итальянский
  живописец. Основоположник сиенской школы живописи XIV в. Лирические по
  духу, изысканные по ритму и колориту, его произведения остаются в рамках
  средневековой традиции.
  
   8. "Садко" - опера Н.А. Римского-Корсакова (1844- 1908), написанная в
  1896 г. по мотивам новгородской былины.
  
   9. В. Шекспир. Гамлет. Акт 3. Явл. 1.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru