В журнале "Задушевное слово" напечатан отрывок из басни Крылова "Скворец" и под отрывком подписано:
-- А. С. Пушкин!!! (1912 г., No 24.)
Если это случится еще раз, я пожалуюсь г-ну Н. Лернеру.
* * *
А с журналом "Новая жизнь" вышло еще конфузнее. Там г. Вавулин вздумал исследовать поэзию сумасшедших и в очень ученой статье привел такие стихи одной умалишенной девицы:
Что жизнь моя? Один звенящий
Невнятный шорох камыша:
Им убаюкан лебедь спящий --
Моя усталая душа.
И т. д. (1912, VI).
Но не сойдет ли с ума и сам г. Вавулин, когда он узнает, что это -- знаменитые стихи известной поэтессы Мирры Лохвицкой:
Земная жизнь моя -- звенящий
Невнятный шорох камыша.
Им убаюкан лебедь спящий --
Моя тревожная душа.
И т. д.
* * *
Какой-то фотограф снял некогда графа Алексея Толстого. Эта фотографическая карточка так понравилась редактору "Истории русской литературы", что он подписал под нею:
-- С портрета И. Е. Репина!!! Третьяковская галерея!!! (изд. т-ва "Мир", стр. 408.)
* * *
А редактор "Журнала для всех", чтобы не отстать от собрата, взял картину Мурильо, ту самую, что у нас в Эрмитаже, и, должно быть из патриотизма, подмахнул:
-- Картина Венецианова!!! (1911, No 33).
* * *
Некогда мы указывали, что у русских писателей не редкость -- "лапчатые быки" и "зубастые голуби". Ныне переводчик "Индии" Пьера Лоти изобрел... рогатых коней! "Две длинных морды зебр являются моими соседями, -- читаем мы в этой книге. -- Их рога почти плотно прижаты к шее" (стр. 15, изд. "Вестн. ин. лит."). Переводчик взял рога у Zebu и приставил их к Zebre. Объяснять ли этому господину, что зебры -- полосатые лошади и столь же часто встречаются в Индии, как в Куоккала или Териоках?
* * *
П. Д. Боборыкин в "Русском слове":
"Тотчас после войны 1877-78 г., куда я ездил от газет, а потом напечатал свои итоги у Некрасова, под заглавием: "На славянском распутье""...
После 1878 года у Некрасова можно было печататься только на Новодевичьем кладбище, ибо Некрасов скончался в 1877 г.
* * *
Снова о Лидии Чарской. Прочитавшие мою вчерашнюю заметку спрашивают меня: если Чарская и вправду такая, откуда же та влюбленность, с которой влекутся к ней наши милые сестры и дочери?
Одну причину я уж указал: Чарская для детей -- это опий, водка, гашиш: опьяняться и одурманиваться жаждет и детская душа. Очевидно, есть и вторая, и третья причина, но я их не знаю, и очень прошу глубокоуважаемых Лялечек написать мне в редакцию этой газеты самое подробное письмо, почему и за что они обожают Чарскую. Я же могу указать лишь десятую или двадцатую причину, довольно странную и неожиданную: дети -- консерваторы и рутинеры, они любят поступать "как все", их идеал -- comme il faut, -- и вот если Галечка написала:
-- Чарская -- это Пушкин!
то Лялечка, будьте уверены, напишет:
-- Чарская -- это Гоголь!
Таков уж хороший тон. Этого требует декорум. "Очевидно "так принято"", -- думает Аличка и тоже выводит каракули:
-- Чарская -- это Жорж Борман!
Я бы этому никогда не поверил, но вот поразительный пример. При журнале "Путеводный огонек" издается какая-то газета, где публикуются детские письма. И случайно какой-то семилетний Марк Твен написал г-ну редактору:
-- Желаю существовать вашей редакции 100 000 000 000 лет.
Тотчас же так и посыпалось из Томска и Омска, из Ялты и Балты:
-- Будьте здоровы 2 123 005 лет.
-- Желаю вашей редакции просуществовать 1 002 567 392 года и 3 минуты (см. "Наша переписка", 1911 г.).
Этот массовый гипноз распространялся, как эпидемия. Каждый ребенок считал долгом вежливости посулить журналу и редактору миллионы, миллиарды лет, и я думаю, что хвалители Чарской стали жертвой такой же заразы.