Чуковский Корней Иванович
Современные ювеналы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Современные ювеналы

I

   О поэтах принято думать, что они большие самохвалы. Один служит себе самому литургии и твердит неустанно:
   
   Я -- Бог таинственного мира!
   Другой поет "Песню о самом себе":
   Я славлю себя, воспеваю себя!
   Третий набожно слагает себе акафисты:
   О да, я избранный, я мудрый, посвященный!
   Но не все же, слава Богу, таковы.
   
   Сегодня я читал, например, одного поэта и с отрадой натыкался у него на такие изречения:
   
   Я живу, как последний дурак!
   
   И еще:
   
   Я молчу, как истукан!
   
   И еще:
   
   Замерзаю, как осел!
   
   И дальше:
   "Стою у злого моря циничным оборванцем..." "Сегодня мы все дураки..."
   Обращаясь к самому себе, этот странный поэт взывает:
   -- А пока лежи в постели и мычи, как идиот!
   Не Богом зовет он себя, а "скотиной"; и, глянув на себя как-то в зеркало, с каким изумлением восклицает:
   
   Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий?
   Я?! О нет, не надо, ради Бога, нет!!!
   
   Согласитесь, во всем этом автопортрете самохвальства очень немного. И когда поэт обращается к самому себе со словами:
   -- О лоботряс! -- то нельзя не признать его, пожалуй, даже слишком скромным. Имя этого удивительного поэта -- Саша Черный, и хотя он печатается в сатирическом журнале "Сатирикон", но, как видно из приведенных отрывков, сатира его главнейше устремляется против него же самого, против Саши Черного, -- против собственных его изъянов и грехов.
   Подозреваю, что даже "Сашей" он назвал себя "для сатиры", чтобы побольнее себя уколоть. Из каждой его запятой так бьет в глаза, что надоел себе человек до последнего краю, что противен ему каждый свой шаг и, как постылую жену, готов он пилить и пилить себя с утра до ночи, и подглядывает за собой, и подслушивает, и пишет на себя кляузы, доносы, эпиграммы, сатирические куплеты, и в каком-то экстазе самооплевания еженедельно в "Сатириконе" выводит себя на позор.
   
   Был я богоборцем, был я мифотворцем, --
   
   жалуется он на себя:
   
   Но теперь мне ясно: только тошнотворцем,
   Только тошнотворцем был я целый год.
   
   Согласитесь, это большая новость в Ювеналовом деле! И вдумайтесь только: ведь это "Вехи", пропетые как романс, это Гершензон, "положенный на музыку"!.. О, конечно, вы правы: Саша Черный -- писатель микроскопический, но почему это критика наша так боится заглянуть иной раз в микроскоп -- разве для иного биолога инфузория не бывает иногда знаменательней мастодонта! Откуда же, в самом деле, такая страсть к самосечению у этого последыша славных "рыцарей свистопляски"? Отчего это, в самом деле, так, что до нынешнего "Сатирикона" все Саши Черные, сколько их было -- ив "Искре", и в "Будильнике", и в "Гудке" (и в недавних "красных" листках), -- клеймили и казнили кого угодно: откупщиков, славянофилов, дворян, "ерундического" Фета, "эхидного" Тургенева, Корейшу-Аскоченского, только не себя, а этот современный Саша Черный, наш, как ни притворяется, будто что-то такое имеет против министра Шварца и депутата Маркова, -- в сущности только и ждет той минуты, чтобы всенародно обозвать себя "идиотом" и "гадкой овцой"?
   И главное -- для чего другого, а для такого самоосвистания огромный, оказывается, есть у человека талант, виртуозная сила лиризма: такой оскомины нагонит вам в душу, такой терпкости, кислоты, что вот уже вы сами себе, как лимон, и сердце ваше стало лимон, и голова -- лимон, и, прокислив вам душу насквозь, этот "сатирик" недаром спрашивает:
   
   Мой близкий! вас не тянет из окошка
   О мостовую брякнуть головой?
   
   О, конечно, тянет; в этом цель и смысл таких "сатир". И не правда ли, все это странно? Ведь весь пафос прежних сатирических наших журналов до "Сатирикона" -- не правда ли -- устремлялся исключительно на внешний, наружный мир, на изъяны быта, политики, гражданственности и только теперь, когда, по словам "Вех", "тирания политики кончилась" и "тирания гражданственности сломлена", только в "Сатириконе" наши обличители и сатирики внезапно постигли и внезапно ощутили всей душой, что довольно нам "жить снаружи", пора уже "внутрь" уйти душе нашей, пора уже встать нам "над тактикой и над политикой", и вот Саша Черный, опять-таки по рецепту "Вех", над "внешними формами общежития" ставит свою личную жизнь, да сбудется реченное "Вехами", что в личности только и заключена живая творческая энергия". (См. в "Вехах" статьи Гершензона, Струве и Булгакова, с. 71, 92, 94, 47 и др.)
   Ибо в том-то и вся суть, повторяю, что "Сатирикон" -- это "Вехи", а Саша Черный -- это Гершензон.
   И даже "Сатирикон" важнее, показательней "Вех", потому что "Вехи" -- это уже рецепты и диагнозы, а "Сатирикон" -- это еще слепая боль. Рецепт, он может солгать, но боль ведь не лжет никогда.
   Тысячи Черных Саш должны были ныть, выть и биться о стену головой, чтобы это оформилось в доцентские периоды Гершензона, и как эта боль жизненна, подлинна, раз она сразу сказалась и в философическом сборнике, и в журнале для свистопляски -- на двух полосах нашей литературы!

II

   Но, может быть, вы не знаете, что такое "Сатирикон"?
   Это сатирический журнал той самой послереволюционной интеллигенции, о которой говорится в "Вехах".
   Именно интеллигенции: раскройте любой номер; сейчас же это так и пахнёт на вас. Вот про "смерть быта", вот про Вайнингера, вот про петербургское наше "хождение в народ", вот Мережковский, вот Сологуб, вот богоборчество, вот мифотворчество -- весь интеллигентский обиход, и когда Саша Черный пишет:
   
   Давайте спать и хныкать,
   И пальцам в небо тыкать, --
   
   это пишет интеллигент, это пишу я, пишете вы, это лирика современной сегодняшней интеллигентской души. И когда он скулит:
   
   Семья -- ералаш, а знакомые -- нытики,
   Смешной карнавал мелюзги,
   От службы, от дружбы, от прелой политики
   Безмерно устали мозги, --
   
   я вижу, что каждая буква в "Вехах" создана им и рождена именно этой его интеллигентской тоской, которую нужно же наконец заметить и с которою нужно же как-нибудь посчитаться. Все спорят с "Вехами", возмущаются "Вехами", восторгаются "Вехами", но никто не хочет их по-человечески пожалеть, не хочет заметить за ними вот этого худосочного самоедика, с лимонным сердцем и лимонной головой, тысячи таких самоедиков, которые, ей-богу же, не виноваты, что (в одних только "Вехах"!) они глянули на себя в зеркало и точь-в-точь как Черный возопили:
   
   Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий?
   Я?! О нет, не надо, ради Бога, нет!!!
   
   В "Вехах", правда, этого взвизга нет; г. Франк даже похвалялся в газетах своим "самообличением", но те, кто создали для г. Франка это право и эту возможность столь приятно "самообличаться", те, кто не в книгах, а в жизни должны были сказать себе о себе: "Мы уроды, мы калеки, мы стадо больных", тех нечего обличать в неточностях и противоречиях -- как это делал с "Вехами" всякий, кому не лень, -- тех нужно принять и признать, ибо с болезнью кто же станет полемизировать! И страдание кто же станет уличать.
   Но как бы там ни было; и там и здесь настроение то же. Можно очень легко вообразить себе этакий дуэт Саши Черного с Гершензоном:
   Саша Черный: "Я -- осел", "я -- идиот", "я живу как последний дурак"!
   Гершензон: "Мы -- стадо", "мы -- уроды".
   Розанов, послушав, скажет и тому и другому: "Кайтесь больно, до конца, до могилы, погребитесь и тогда воскреснете в бесконечную радость, в торжество".
   Гершензон: Дело не в программах, не в тактике. Тирания политики кончилась. Нужно сосредоточение личности, личное нужно самосознание.
   Саша Черный:
   
   Есть парламент, нет? Бог весть,
   Я не знаю...
   Вот тоска -- я знаю -- есть
   И бессилье гнева есть...
   Люди ноют, разлагаются, дичают,
   А постылых дней не счесть!
   Боже мой, что же это такое!
   До сих пор все шло хорошо.
   
   И тот и другой самообличался, и тот и другой уходил "внутрь", "в себя"; и тот и другой отвергал безусловный примат "парламента" над личною жизнью, но откуда же эта неожиданная -- вы сами слыхали -- "тоска", откуда "бессилие", "разложение"? То ли обещал нам Гершензон?
   Он уверял нас, что чуть только наше сознание "примет характер личного дела", чуть только мы позабудем, напр<имер>, "есть ли у нас парламент или нет", и сами по себе, наедине с собою, устремим свои взоры во "внутренний мир" души, как сейчас же мы воскреснем и обновимся, и будем "сильны неведомой силой" -- и куда денется наше "хныкающее горе" и наш "низкий страх"! (Вехи, с. 72--76).
   Он приводил пример Карлейля и других великих людей. Но вот ему пример: маленький, кисленький Саша Черный -- все сделал по его рецепту, и вы сами слышали:
   
   Есть парламент, нет? Бог весть,
   
   не знаю, черти знают, Вот тоска, я знаю, есть И бессилье гнева есть, --
   какое же это, судите сами, воскресение, наверняка обетованное Саше гг. Розановым и Гершензоном?
   -- Обманули вы меня, подвели! -- мог бы он сказать им, но, повторяю, он -- как и тысячи других -- совершенно самостоятельно и раньше всяких "Вех" дошел до тех настроений, которые в "Вехах" превратились в красивые периоды Бердяева и Франка.

III

   С. Н. Булгаков (а с ним Кистяковский и Гершензон) рекомендуют Саше Черному -- Самопознание, Самокритику, Самоуглубление, Самопроверку, Самоконтроль, но для того -- это только Самоедство и Самоубийство.
   Ибо какой, скажите, толк Сашам Черным находить себя? Да для них, может быть, все спасение в том, чтобы именно себя потерять, в какой-нибудь партии, в какой-нибудь "посторонней" программке, чужой идейке, и, конечно, хорошо Эмерсону или Карлейлю требовать от человека, чтобы, "действуя за себя и от себя, он выбросил прочь из окошка законы, книги, фетиши и обычаи", хорошо им уверять, что "пусть у нас будет столько конституций, сколько ягод морошки, и по парламенту в каждом селе, но если мы не станем лицом к лицу с собою, со своею душой, то мы будто бы будем рабы ея веки и веки"; -- ни Эмерсон, ни Карлейль не знали ведь Саши Черного, как знает его Гершензон.
   Что для Карлейля -- "творческое самопознание", то для Саши Черного:
   
   Мой близкий, вас не тянет из окошка
   Об землю брякнуть головой?
   
   Правда, он твердит вместе с Гершензоном, что мы совершенно напрасно:
   
   Ищем Бога, ищем черта,
   Потеряв самих себя.
   Но, Боже мой, вот он нашел себя -- и
   В результате: жизнь ублюдка,
   Одиноких мыслей яд, --
   
   а вовсе не те великие и богатые милости, которые щедро сулили ему и Гершензон, и Антоний Волынский, и Булгаков, и Розанов, и другие враги и друзья.
   Под обаянием Буньяна и Карлейля Гершензон позабыл о Гамлете Щигровского уезда, о "гамлетизированном поросенке", о "лишних людях", о "ненужных людях", об "Иванове", о "Дяде Ване" и о всех прежних обликах Саши Черного, когда он в 40-х и 80-х годах оставался наедине с собой.
   Нет, -- повторю то, что твердил уже на этих самых столбцах, -- "интеллигентам легче жить "в марксизме", "в народничестве", "в ницшеанстве", и направленство не случайный признак нашей интеллигенции, который может быть, а может и не быть, это ее основное свойство, без него она немыслима, невозможна". Дайте ей заглянуть в себя, побыть с собою наедине -- и она неминуемо зачахнет, выродится в Сашу Черного, который сам зовет себя "ублюдком" и от которого мы услыхали недавно такую неслыханную марсельезу:
   
   Отречемся от старого мира
   И полезем гуськом под кровать!
   
   Пусть российские наши Карлейли хорошенько запомнят ее!

IV

   Г. Гершензон, как известно, славянофил. Саша Черный тоже славянофил.
   Но славянофильство у них различное. Г. Гершензон мечтает о "дружном всенародном сотрудничестве", о слиянии с народом на почве "творческого самосознания"; его двойник из "Сатирикона" не верит в эти мечты.
   Славянофильство у Черного другое. Слушайте, слова не пророните:
   
   Квартирант и Фекла на диване.
   О, какой торжественный момент!
   -- Ты -- народ, а я -- интеллигент, --
   Говорит он ей среди лобзаний.
   -- Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоем, Ты меня, а я тебя -- поймем!..
   (Сатирикон, 1909 г. No 14)
   
   Это цинично и это злобно, но больше всего это жалостно. Жалко бедного "интеллигента" -- и не потому жалко, что, как говорит г. Пешехонов, "слиться со своим народом -- такова давняя и заветная мечта русской интеллигенции", а потому, что, как должен был наплевать себе в душу этот самый интеллигент, чтобы с такой яростью насмеяться над своей же заветной мечтою.
   И здесь Самоуглубление не стало ли Самозаушением?..

V

   Вообще весь "Сатирикон" занимается самозаушением -- и до чего изящно и грациозно это выходит у него!
   В четвертом, напр<имер>, его номере вы найдете гневную насмешку над поэтом Кузминым -- этакое уничтожающее презрение -- с очень ясными, право, намеками на личную жизнь этого поэта, но вам не нужно даже переворачивать страницу, чтобы увидеть такую строку: "В журнале принимают постоянное участие" такие-то, такие-то и "М. Кузмин!"
   Это, конечно, пустяки, и значит только, что на деле-то "Сатирикон" против Кузмина ничего не имеет, что он и сам заодно с Кузминым, но не ясно ли, что, издеваясь над Кузминым, он, в сущности, издевался над собою? И это не случайность, а система.
   Недавно, напр<имер>, "Сатирикон" объявил войну пародиям, столь обильно теперь расплодившимся: в остроумной статье "Гримасы" он всласть поиздевался над пародиями.
   Это было у него на третьей странице, а на пятой странице -- что? -- конечно же, пародия, даже две пародии О. Л. Д'Ора: на Леонида Андреева и Сергеева-Ценского.
   Это тоже пустяк, но и здесь этакое изящное презрение к собственным своим словам; и пускай здесь самый факт ничтожен, но поистине огромно, так сказать, психологическое основание факта.
   В "Искре" таких "пустяков" не было. Если там обличали "сумбурного", напр<имер>, Фета, то не просто "ради обличения", а потому что (пускай даже по варварству своему) действительно верили в его сумбурность. И обличив, не звали его в сотрудники, ибо считали свои обличения судебными какими-то приговорами и очень удивились бы, если бы узнали, что возможна "сатира для сатиры", "обличение для обличения", без гнева и без любви, просто "так себе", -- что возможен "Сатирикон".
   Вот и еще подобный же "пустяк" -- тоже мелкий до чрезвычайности: "Сатирикон" посмеялся над художником Анисфельдом и объявил, что в его картинах:
   
   Тоненькие глистики
   Распустили листики, --
   
   а потом пошел печатать одну, другую, третью картину этого Анисфельда.
   Но, конечно, такое не только в пустяках. "Сатирикон" готов с таким же изяществом издеваться над самою своею сущностью. Он, например, несомненный (хотя и незаконный) сын нашего "декаданса" -- и весь тон его и фон -- модернистский. Достаточно указать на его виньетки, заставки, на его стихи, на Блока, Кондратьева, Городецкого -- и на всех былых ревнителей "Мира искусства": Александра Бенуа, Добужинского, Бакста, Билибина, которые все -- свои люди у него на страницах.
   Но раскройте наугад "Сатирикон" -- и вы с изумлением прочтете там о "блуде писателей", "modernes", о "прыщавых декадентских щеголях", о том, что гоголевский Петрушка
   
   ...сдуру сделался поэтом
   И что-то мажет в "Золотом Руне".
   
   Вы услышите такой диалог:
   -- Ну как тебе нравится моя картина?
   -- Мм... как бы тебе сказать... к сожалению, она не совсем moderne: слишком хорошо написана.
   Вы услышите унылое признание обо всех этих Добужинских, Бакстах, Блоках:
   Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных,
   
   А нам они наскучили давно!
   
   Вы видите -- это система: никаких пристрастий, никаких влечений. "Ты, читатель, не верь нам, мы сами себе не верим, мы просто "так себе". Лишь бы смешно, мы и над собой посмеемся".
   А читатель современный и рад. Он так разуверился во всяком пафосе, во всякой "программе" и "тактике", он так разуверился в себе, что ему такое регулярное самооплевание и систематическое удаление от себя какой бы то ни было программы дороже теперь и роднее всего, будет ли оно в "Сатириконе", или в близких "Сатирикону" "Вехах".
   Зачем только "Вехи" пристают к нему с каким-то самопознанием -- и сулят ему все чудеса и блаженства, если он познает себя. Самопознания-то ему и не нужно. Оно для него только лишняя тяжесть: почитайте-ка в "Сатириконе" Сашу Черного!

VI

   Но зато если хотите знать, как привольно живется интеллигенту без всякого "самопознания", вглядитесь в других китов "Сатирикона", в юмориста Аверченку и художника Ре-Ми.
   Оба они очень даровиты, и главное их свойство: прожорливость, огромный аппетит к жизни, крепчайшие зубы и феноменальный желудок.
   Тысячи всевозможных тем, рисунков, шаржей, анекдотов, рассказов, набросков -- так и хрустит на зубах, -- так и тает во рту, -- и вкусно-невкусно, все равно! -- лишь бы жевать, -- что жевать, безразлично! -- особенно этот Ре-Ми! Во всех стилях, в самом трактирном и в самом утонченном, во всех манерах, что угодно, кого угодно, и какой чародей: чуть к чему прикоснется, так и вывернет душу наизнанку, словно это карман, а не душа! -- но вывернул, и забыл, и пошел выворачивать другую -- счастливый, прожорливый художник! -- как та -- помните? (да простится мне!) -- тоже счастливая гоголевская героиня, которая проглотила на птичьем дворе цыпленка и сама того не заметила.
   Заметил ли цыпленок, не знаю; да не в этом и дело; а дело в том, что зачем же разрушать человеческое счастье! Эти лихие таланты такие же Саши Черные, как и сам Саша Черный, -- но все еще себя не ощутившие, не вкусившие от древа познания и доселе пребывающие в райском неведении.
   И "да будет помрачен позором" тот Гершензон, который искусит их к самопознанию.
   Они давно уже наги, давно уже живут "вне политики и вне тактики", давно уже "внешние императивы общественности" не имеют над ними власти, но "к себе", "внутрь" они еще не обратились и -- смотрите, все вы, худосочные Грегерсы, как они румяны и безмятежны!
   Не тревожьте же их понапрасну своими "идеальными требованиями", не превращайте сердца их в лимоны.
   Если они и смеются над собою, то это для них анекдот, а вовсе не долг, как было для "Вех", и вовсе не "мука", как было для Черного. Отнимите у них "неведение", и не Карлейлями станут они, а "гамлетизированными поросятами" -- и тотчас же мы услышим от них:
   
   Давайте ныть и хныкать
   И пальцем в небо тыкать!
   
   Такая уж странная наша интеллигенция, что самопознание и хныкание всегда для нее синонимы.
   Я пишу это впопыхах и боюсь, что в спешном наброске многое сказалось не так и многое совсем не сказалось. Главное, про "Сатирикон". Я сказал, что он "вне политики"; но это отнюдь не значит, что он не касается политических тем. Это значит, что его энтузиазм, еголафос -- не коренится уже здесь, как это было до сих пор с другими интеллигентскими сатирическими журналами.
   Но нельзя же умолчать, что свирепая цензура гнетет его и сейчас и что часто он выходит с незаполненными исковерканными цензурой страницами (см., напр<имер>, его номер, посвященный студентам), и что часто он принужден выступать против французских смертных казней. Но, повторяю, не в этом его характеристика и не здесь те новые черты, в которых сказалась современная сатира.
   
   Первая публикация: "Речь", No 223 / 1909
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru