Чуковский Корней Иванович
Революция и литература. Поэт-анархист Уот Уитман

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Революция и литература.
Поэт-анархист Уот Уитман

   Уитмана всегда окружала или величайшая ненависть, или величайшая любовь. Спокойных, умеренных чувств не вызывал он ни в ком.
   "Что пьяный илот бесстыдствует на базарной площади", -- говорило о нем сдержанное "Westminster Review", -- "не служит ли это укором той толпе, которая не даст ему тумака, чтобы он вовремя укрылся в грязном своем притоне".
   А великий Эмерсон, -- тоже скупой на громкие восклицания, -- писал об эту же пору Уитману:
   "Только слепой не придет в восторг от ваших "Побегов травы". В них больше гения и мудрости, чем во всем, что доселе создавала Америка".
   И такое отношение было к нему до могилы. "Уитман -- Шекспир, Эврипид, Данте", -- писал о нем О'Коннор. Солидный же "Athenaeum" над свежей могилой поэта обозвал его глупым гусем В. Светлов (...), который ведет за собой стадо, именно по своей глупости.
   А сам Уитман, -- возбуждавший столько гнева и восторга, -- никого не отталкивал. Он был анархистом, -- но где его проклятия тиранам и насильникам? Он был демократом, -- но не ждите от него анафемы угнетателям. Он был разрушителем, но не было у него в руках ни лома, ни заступа. Он разрушал созиданием, и в благословениях были его проклятия. Изо всех его творений даже то, в котором возмущение вырывалось в буйном порыве, -- является призывом к прощению. Это -- поэма, посвященная в 1861 г. Америке:
   
   ...За то, что лгали, обещая, королевские уста
И, обеты нарушая, хохотали,
О, придворные воры, о, свора придворных воров, --
За то, что вы нищих рабов обокрали,
За муки, за трупы, за груды гробов, --
Народ отомщает прощеньем!
Народ вас прощает:
Иди, возвращайся, король, на расшатанный трон!
И прежняя свита опять короля, веселясь, окружает:
Священник, палач, и судья,
И солдат, и монах, и шпион...
И новые трупы к могиле, к новой могиле несут,
И виселиц петли над ними закинуты снова,
И снова смеется владыка, и пули владыки снуют,
Но смеха посевы созреют, и жатва благая готова!
Эти люди, что в петлях, качаясь, висят!
Эти трупы детей!
И эти пронзенные серою сталью сердца!
Холодны они и недвижны.
Но нет ничего горячей,
Чем застывшая кровь, чем холодная кровь мертвеца [*].
   
   [*] Все переводы Уитманских стихов -- принадлежат автору настоящей заметки. Некоторые из них печатались в "Мысли", в "Народном Вестнике" и в сборнике А. А. Лугового "Маяк".
   
   Но буйствующая поэма эта одинока в его "Побегах травы".
   Да и буйство ее какое-то кроткое, смиренное: месть народа -- в его прощении. Не в христианском, конечно, а в каком-то снисходительно-презрительном:
   -- Иди, возвращайся, король, на расшатанный трон!
   Как это ни странно, но у этого протестанта не было в душе протеста. А ведь то была Америка 50-х годов, Америка невольничьего гнета, когда глухо и медленно подготовлялась гражданская война. Тут бы, кажется, проклясть плантаторов, угнетателей, рабовладельцев, тут бы обрушить весь свой огненный пафос на голову общественных преступников и злодеев. Но нет. Этот пафос нашелся даже у чинной миссис Бичер-Стоу, даже у благонравного Лонгфелло, а Уитман и здесь обрел новые возможности для благословения, а не гнева, для гимна, а не проклятия. Попав на невольничий рынок, он берется помочь рабопромышленникам в их позорном ремесле.
   
   Глупый купец не умеет совсем торговать.
Ну что ж! Я ему помогу!..
Джентльмены! Вы видите чудо!
Какую бы цену у вас ни просили, какой бы ценой ни ценили его, --
Цены этой мало:
Чтоб создать это чудо, готовилась долго земля!
Для него миллионы веков вращали колеса вселенной!
Видите голову эту?
Хитрый таится в ней мозг.
Посмотрите сюда, -- эти руки! Как мудро протянуты жилы и нервы!
А эти зажженные жизнью глаза!
Видите, кровь пробегает по жилам? --
О, эта старая кровь!.. О, эта вечная, красная кровь!
Он не один!
Он отец --
Тех, кто станут отцами и сами!
Целые села таятся в нем, города, государства.
И знаете ль вы, кто придет от потомков его!
   
   Стихи Уитмана восторженны, безумны, титанически-могучи, но никогда не гневны. Он словно ищет, чтобы проклясть в этом мире, -- и не находит. "Все виды для Уитмана живописны", -- говорит John Swinton, -- "все звуки мелодичны, все люди -- друзья". И дружбы этой не сломит никакой позор, никакое унижение души человеческой, -- он любит всякого, воспевает всякого, "кого бы то ни было":
   
   Кто бы ты ни был , --
Я правую руку тебе на плечо возлагаю:
Будь моей песней, любимый, -- не зная, тебя я люблю.
Много любил я и многих, -- отныне я всех забываю, --
Тебя одного воспою.
   
   Он даже с каким-то кокетством, точно дразня своих же приверженцев, доводит эту любовь "к кому бы то ни было" до ее крайнего предела, и посвящает свои творения "некоторой певичке".
   
   Прими этот дар.
Я его сохранял для героя,
Для вождя, для трибуна.
Для того, кто послужит великому делу.
Доброму старому делу свободы, народному благу,
Кто презрительно взглянет тиранам в глаза;
Кто поднимет мятеж дерзновенный --
Но я вижу теперь, что на этот заветный подарок
Одни у тебя, вместе с ними, права.
   
   Если люди равны, то они равны сейчас, сию минуту. И у тебя у самого есть власть постоянно осуществлять это нынешнее равенство. Разделяя людей на теснимых и теснящих, на полезных и вредных, -- ты нарушаешь этим свои же демократические принципы. Из этих-то демократических принципов Уитман не отвергал социальных категорий, враждебных демосу. Они просто для него не существовали. Они были частью его демократизма, они входили в его анархическое миропонимание одним из необходимейших звеньев. "Кто бы ты ни был -- будь мне братом", -- это не значит, что этот "кто бы ты ни был" -- был непременно углекоп: это может быть и миллиардер из Пятого авеню, и нефтяной король, и немец-плантатор. Умей отвлекать от души человека не только его нищету, его придавленность и его унижение, но и его гордость, его золото, его славу. "Пожалей" и его, "снизойди" и к нему. Вообще демократизм Уитмана коренится где-то дальше общественных симпатий; он имеет основанием вечные неумирающие факты рождения, смерти, и одинаковой, -- до смешного одинаковой, -- жизни человеческой. "Жаление" человека, -- "всякого", "какого бы то ни было", -- это для Уитмана результат отвлечения, результат некоторой абстракции:
   
   Все ниспадает с тебя,
Ты стоишь предо мной обнаженный:
Что мне за дело до слез, до заботы, работы твоей,
Что продаешь, покупаешь,
Кто твои сестры и жены,
Как ты живешь, умираешь, --
Все это тени и тени, -- бледные тени теней.
   
   И вот, отметнув эти тени, эти "eidolon'ы", эту "майю", -- по любимому его выражению, мы обретем, мы поймем такое настроение поэта:
   
   Вы, кто, чужие, проходите мимо!
Как жадно, как страстно я вас ожидал,
Неутомимо, напрасно повсюду искал вас!
С вами -- не правда ль? -- и прежде когда-то я жил,
Когда-то, ласкаясь, мы наши сближали тела,
И много смеялись.
Мы с детства знакомы, мы с вами родные,
Вы, кто, чужие, проходите мимо!
   
   Об Уитманском демократизме я позволю себе повторить несколько прежних своих соображений из журнала "Маяк":
   "Уитман создает религию пролетариата, его философию, поэзию, науку. Он пытается не пролетариат поднять к "истинному миру", а "истинный мир" вывести из пролетариата, воссоздать из пролетариата. Это сложная, многогранная демократическая теодицея, а не уголок мировоззрения, каким до сих пор были всяческие теории и системы, порожденные четвертым сословием. Четвертое сословие создало для Уитмана истину, мораль, красоту, Бога, и само растаяло там, расплылось, так что Уитман уже не мог найти его среди тех громадных ценностей, которые оно создало. Он видел демократическое единение и среди звезд, и среди морских волн, и среди лилий, -- четвертое сословие перестало для него существовать, -- и наполнило собою вселенную. Люди -- только незначительная часть его демократизма, и демос для него не класс, не сословие, не общественная группа, а все ищущие, работающие, создающие люди, все люди вообще" ("Маяк", т. I, стр. 247).
   Вот почему он протестант без протеста, анархист без проклятий. Для него вся радость, вся красота мира, вся свобода и все блаженство человека уже осуществлено, -- осуществлено сейчас, в эту самую минуту, в этом самом месте:
   
   Там, где вы или я обретаемся в эту минуту, --
Всех веков средоточие там, -- всех веков и народов.
Там разгадка всего, что свершалось в веках и народах, --
Всего, что свершиться должно!.. (Birds of Passage).
Эта минута в себе все совершенство таит.
И большего неба, и большего ада вовеки не будет, чем ныне. (Song of Myself).
   
   Хорошие есть о Уитмане слова у нашего соотечественника Н. Попова, впервые введшего Уитмана в Россию. "Уитман -- это Фауст Гете, но более счастливый. Ему кажется, он разгадал тайну жизни, он упивается жизнью какова она есть; он прославляет рождение наравне со смертью, потому что он видит, знает, осязает бессмертие. Это всеиспытующий натуралист, приходящий в восторг при изучении разлагающегося трупа настолько же, насколько при виде благоухающих цветов: он знает, что каждая смерть несет новую жизнь, "каждая жизнь слагается из тысячи смертей". ("Заграничный Вестник", 1883, III).
   Но Уитман до того сложен, до того многообразен, что, начни говорить об одной его стороне, как уплывает, исчезает другая, и всякий, кто пытается передать его облик, рискует изобразить его каким-то однобоким, кастрированным калекой. Где концы и начала Уитманского жизнечувствия? Где связующие звенья его демократизма, пантеистического молитвословия, смиренности, индивидуалистического буйства и восторженных гимнов телесным похотям и вожделениям? Много писано об этом на французском, немецком, итальянском языках, много начали писать об этом и на русском, но разве все трактаты способны уловить и пригвоздить хотя бы одну строчку поэта!
   И я не знаю, противоречит ли тому, что я стараюсь здесь доказать, знаменитое его стихотворение "Зачинатели". Здесь поэт обращается к строителям-пионерам, населившим дикие прерии и леса Южной Америки, смело вступившим в бой с дикими силами природы.
   
   Загорелою толпою
Подымайтесь, собирайтесь, для потехи, для игры!
В барабаны застучите, наточите топоры!
Оставайся кто захочет!
Все для нас, от нас и с нами в новом, радостном краю.
Торопитесь, торопитесь пасть, безумные, в бою.
Что за дело до дрожащих, до пугливо-уходящих,
И до всех старух шипящих, отзывающих назад:
Мы пируем, мы ликуем на развалинах горящих,
Миллионы исступленных к нам на оргию спешат.
Оставайся, кто захочет.
По неведомым тропинам,
По долинам, по равнинам, чрез пучины чуждых вод,
Побеждая и хватая, мы смеясь идем вперед.
   
   Повторяю: эта "оргия" не оргия политических страстей; эти "развалины" вовсе не "развалины старого строя", -- это безумная страсть творческого, созидательного дела, радости победы над дикой, непокорной природой его родины:
   
   Мы бросаемся по скалам,
Мы вздымаем новь степную, мы взрываем рудники.
Мы несемся по теченью обезумевшей реки!
Мир почившим и усталым!
Завтра милые могилы мы цветами уберем,
А сегодня по могилам с ликованием пойдем.
Дальше сжатыми рядами!
К бою, к смерти, к пораженью -- только, только не назад!
Если мертвыми падете, вас живые заместят!
Оставайся, кто захочет.

Корней Чуковский

---------------------------------------------------------------------------------------------------

   Впервые: "Свобода и жизнь", No 4 / 24 сентября (7 октября) 1906 г.
   Исходник здесь: https://www.chukfamily.ru/kornei/prosa/kritika/revolyuciya-i-literatura-poet-anarxist-uot-uitman
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru