Чуковский Корней Иванович
Пшибышевский о символе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Письмо из Одессы.

Пшибышевский о символе

Письмо из Одессы[*]

   [*] - Ст. Пшибышевский читал в Одессе 24 и 28 октября с. г. реферат "Новая драма и символизм". Автор настоящей статьи, благодаря любезности Ст. Пшибышевского, имел возможность пользоваться для цитат его подлинной рукописью.

Нет, то не Гете великого Фауста создал, который
В древне-германской одежде, но в правде глубокой, вселенской,
С образом сходен предвечным своим от слова до слова.
А. Толстой

I

   "Вы хотите знать мое credo?" - спросил меня как-то Пшибышевский. Его у меня нету. Я его не знаю. Да и что может знать о себе художник? Искусство - это искусство, - вот единственное, что известно мне с достоверностью. Остальное все ложь и суета.
   А на другой день он - с непоследовательностью поэта - читал реферат именно о своем credo, об искусстве, о процессе своего творчества и рефератом этим подтвердил свои же слова: "да и что может знать о себе художник!"
   Не верю я автокритикам. В них художник поневоле клевещет на себя: стремясь навязать логике сердца - логику разума, он неизбежно принижает свое творчество. Больно вспомнить, как лгал на себя Гоголь, когда приписывал "Мертвым Душам" фанатически-узкую целесообразность, такую для них оскорбительную; как обижал свое вдохновение Эдгар Поэ, навязывая себе в "Philosophy of Composition" сознательное создание "Ворона", как далеко уходил от себя Суинборн в осторожных предисловиях к своим красочным и пьяным стихам. То же случилось и с Пшибышевским.
   Начал он с того, что "драму в человеке создают не внешние события, а он сам познает ее в душе своей. И душа его центробежна. Это значит, что от нее расходятся отражения во внешний мир, она изменяет внешние события. Прежде же она была центростремительной душою, ибо окружность жизни сбегалась к ней и воздействовала на нее; она же бессильно подчинялась ее напору"...
   "Старая драма есть, по Пшибышевскому, борьба индивидуальной жизни с внешними категориями: изменятся обстоятельства, другое сцепление их - и нет драмы. Ядро старой драмы - случайность. Новая драма - вся построена на борьбе индивидуума с самим собою, т. е. с категориями психическими. Себя не изменишь. Ядро новой драмы - безысходность".
   Вот это-то освобождение от случайного, от внешнего - и ведет к символу. Символ это - то вечное, что видит художник во временных и преходящих "формулах жизни". И "человек, который способен воссоздать в себе мир, в его цельном могуществе и красоте, который за внешностью случайных явлений и вещей проникновенно видит сущность и течение вечного бытия - такой человек - символист. Он истинный творец. Все же остальное - только исписанная бумага".
   - Позвольте, - сказал я Ст. Пшибышевскому после лекции, - ведь по-вашему тогда выйдет, что Пушкин быль символист, и Лев Толстой - символист, и нет такого истинного художника, который бы символистом не был.
   - Да, да, да, - с обычной суетливостью согласился он. - Как же иначе. Конечно!

II

   Ст. Пшибышевский захотел дать нам для критерия художественных произведений - определение символа; но для критерия символа - он призвал художественные же произведения. Он хотел доказать нам, что истинным художником может быть только символист, а доказал, что символистом является только истинный художник. Это все равно как из уравнения х + у = 10 определять х = 10 - у; а у = 10 - х. Логика-то здесь правильная, да все же, пользуясь ею, мы не знаем ни величины х, ни - у. Взаимоизмерение сравниваемых вещей помешало Пшибышевскому сказать нам, ни что он считает символом, ни что - истинным искусством.
   Писать вечное и незыблемое. Но ведь иначе пишут только Михайловы-Шеллеры, да Мачтеты. Истинный художник всегда чует душою нумен вещей, и только потом - сочетанием феноменов, передает его - этот нумен - во образе, воплоти. В этом и заключается творчество. Художники знают тяжелые минуты творческого бессилья. В чем заключается оно? Именно, в том, что "вечное и незыблемое" коснулось художника, но не нашел он в себе "случайного и временного", чем передать его вовне. Не нашел образа, конкретности - не нашел внешнего. А без этого - и "вечное" погибло.
   Художественное творчество, - поскольку о нем можно говорить, не индивидуализируя его, - проходит две ступени. Первая, когда художник ощущает жизнь в бесплотной ее сущности, в лирике своего настроения, в общей, алгебраической, так сказать, форме. И вторая ступень, когда творчество художника изыскивает для выражения лирических полутонов своего чувства - соответствующие конкретные образы, когда оно решает, посредством случайных цифр, - это - порою чрезвычайно сложное - выражение общих алгебраических величин.
   Скажут: но ведь этим уничтожится все вечное и постоянное. Вовсе нет. Случайные цифры я могу замещать другими, такими же случайными, но сочетание их всех, взаимоотношение их - вовеки пребудет нерушимым. Вот это-то постоянное равенство сочетаний самим себе, при бесконечной изменчивости их частей и заключает в себе примирение борьбы вечного и временного в искусстве.
   Требовать же от художника, чтобы он пренебрег внешним и временным - значит требовать, чтобы он отказался от своего могущества, от своего блаженства, от своего страдания -
   
Chasser tout souvenir et fixer la penseée
   Sur un bel axe d'or la tenir balanceée,
   Incertaine, inquiète, immobile pourtant;
   Eterniser peut-etre un reve d'un instant.
   
   Пушкин, с ясностью ребенка и гения, отметил взаимоотношение этих двух моментов в творчестве художника.
   
   Душа стесняется лирическим волненьем,
   Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,
   
   Излиться, наконец, свободным проявленьем...
   И тут ко мне идет незримый рой гостей,
   Знакомцы давние, плоды мечты моей
   
   Раньше "лирическое волнение", раньше бесплотное, безобразное чувство, раньше душа, а потом уже
   
   ... выступят вдруг пред тобою картины,
   Выйдут из мрака все ярче цвета, осязательней формы...
   
   Потом излияние "лирического волнения" в образах, во внешнем, в конкретности... И радостное, восторженное излияние, - этого не нужно забывать. "Центробежная душа" - нет, она не топчет преходящего, она обожает каждый листок, ей дорого до боли, до страдания каждое облако в небе, и все извивы, все уголки жизни, каждое ее трепетание, - как безумно смеется им, как упивается ими душа творца! Озарив светом вечности все мимолетное, придав целокупность всему раздробленному, он - творец - становится любовником каждого пятна, каждой краски, каждой пылинки жизни, - и что такое вдохновение, как не внезапное обожание, как не внезапная, неожиданная любовь ко всему, что только что было временным, случайным, преходящим, а теперь вдруг стало отблеском вечного и нуменального.
   Но при чем же здесь современный человек? При чем здесь "бездна" между старой и новой драмой, о которой говорит Пшибышевский...

III

   Бывают такие минуты в жизни искусства, когда оно как бы утомляется творить. Кажется, нет у него больше сил выливать цельное и единое мироощущение в пестрые многоцветные образы. Тогда оно начинает соскоблять их и доискиваться того абсолютного, того неизменного и надвременного, что им же самим было облечено в случайные одежды красоты. Тогда приходит Броунинг со своими "интроспективными драмами", приходит Мэтерлинк, Кнут Гамсун, исполненный "внутреннего света, волнующего сияния души, освободившейся от подчинения внешнему" [Слова К. Бальмонта]; приходит наш Леонид Андреев, пренебрегший всеми бытовыми, временными, психическими наслоениями жизни на сущность человеческого я, и пытающийся воплотить в образах отвлеченные идеи, категории абстрагирующего мышления; приходит Уольт Уитман, добивающийся проникнуть в самую "субстанцию человека".
   
   - "Вне работы, вне купли-продажи, вне фермы, одежды, вне дома,
   Вне того, что он ест, что он пьет,
   Вне того, как он страждет, и как умирает"...
   (W. Whitman "Leaves of Grass" - To You.)
   
   Все они ищут трагедию обще-души, трагедию всякого я, которое так таинственно теплится под всякими временными оболочками. Они верят в бытие такого я, считая проявлением его не мораль человека, не его разум, не его нравы, не убеждения, не силу или слабость его, а что-то иное, - несомненное, как Бог, и таинственное, как жизнь, - но что, что? С этим криком: что? в уверенных поисках они абстрагируют сущее от его красок, от времени и места, от случайности, от пестроты бытия, от самою себя, от трепета плоти и крови - от всего... И трагедия такого искусства именно в том, что эти случайности, эта пестрота, эти краски - и есть то, чего они ищут. Высшая закономерность - в случайном; и во внешнем сокрыто все внутреннее. Подобно белому цвету в семи радужных цветах, наполняет единство - всякую раздробленность вечного А они ищут, где-то вне, в абстракции - и вот почему современное искусство, вместо былого восторга, становится страданием...
   Всякий человек - художник. Поскольку он живет. И чуть он перестал жить, он - философ. Художнику оправдывать бытия не нужно Все вокруг него самоцельно, совершенно и гармонично - не в абстракции, не в должном, а в сущном и реальном. Искусство же, стремящееся к абстракции, а не исходящее из нее - это философия. Это остановка, слабость художника. И делать ее императивом, как делает г. Пшибышевский, нельзя. Бессилье прощают, но его не требуют.

К. И. Чуковский

------------------------------------------------------------------

   "Весы", No 11 / 1904 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru