Чистяков Михаил Борисович
Новости иностранных литератур

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

НОВОСТИ ИНОСТРАННЫХЪ ЛИТЕРАТУРЪ.

   Schwarze und Weisse. Skizzen aus Bourbon. Von Oelsner-Monmerque. Bremen. 1848 (Черные и Бѣлые. Очерки нравовъ на островѣ Бурбонѣ).
   Это -- не исторія, однакожъ и не романъ; не буквальная дѣйствительность, однакожь и не вымыслъ. Авторъ пишетъ то, чего онъ насмотрѣлся самъ и что отъ другихъ узналъ. Онъ объявляетъ, что считалъ своею обязанностію ни въ какомъ случаѣ не давать води своей фантазіи, не подкрашивать дѣйствительности, не усиливать колорита, не выдумывать сценъ и положеніи, чтобы потрясти душу читателя. Г. Эльснеръ-Монмеркё только собралъ разбросанныя черты и фигуры въ картину т только связалъ происшествія одною нитью, вставилъ изображенія въ одну раму. Описанія видовъ, климата и явленій физической природы онъ подтверждаетъ свидѣтельствами ученыхъ, географовъ, ботаниковъ, зоологовъ и т. д. Жестокости въ обращеніи съ Невольниками или были прежде, или еще и теперь есть. Очерки характеровъ и психологическій анализъ ихъ основываются на данныхъ, неподлежащихъ никакому сомнѣнію. Даже нѣкоторыя происшествія со всѣмъ ходомъ и обстановкой ихъ нельзя считать созданіями мечты. Авторъ сначала ведетъ насъ подъ роскошное, тропическое небо, на восточный берегъ Африки, гдѣ торговля неграми является во всемъ ужасѣ и во всей отвратительности, которые пораждаются фанатическимъ, демонскимъ корыстолюбіемъ. Потомъ онъ переноситъ насъ на островъ Бурбонъ, колонію французскую, и знакомитъ насъ съ образомъ жизни, нравами и безнравственностію Европейцевъ и креоловъ. Изображенія его живы и поразительны: читателю, для чести человѣчества, хотѣлось-бы думать, что это только искусство -- набрасывать самыя яркія и рѣзкія краски, выказывать глубокія язвы общества, пользуясь нѣкоторыми случайностями и отдаленностію края, но, въ-самомъ-дѣлѣ, авторъ -- только разскащикъ и живописецъ. Ему принадлежитъ только чувство, которое со всею горечью принимаетъ впечатлѣніе, и перо, съ котораго эта горечь каплетъ на душу читателя. Г. Монмерке не принадлежитъ къ числу тѣхъ литературныхъ торгашей, тѣхъ откупщиковъ, которые составляютъ компаніи, чтобы, пользуясь добродушіемъ и чувствительностію читателей, ужасать ихъ своими кровавыми изобрѣтеніями.
   Авторъ въ своемъ сочиненіи не стѣсняется строгою формой романа, но представляетъ непрерывную, послѣдовательную цѣпь очерковъ и картинъ торговли невольниками и жизни бурбонскихъ колонистовъ. Новизна мѣстъ и лицъ, разнообразіе, энергическія черты и формы природы и общества, къ тому же простое и мѣрное движеніе разсказа, связывающаго множество подробностей въ одно цѣлое, выпуклость тѣхъ изображеніи и пунктовъ, въ которыхъ преимущественно выражается основная идея, дѣлаютъ это сочиненіе занимательнымъ, какъ романъ, поучительнымъ и важнымъ, какъ исторію. Для человѣка съ талантомъ и знаніями, оно можетъ доставить матеріалы на нѣсколько драмъ. Занимающійся географіей найдетъ въ немъ такое богатство описаній, которое оживитъ для него весь край, превратитъ въ картины линіи рѣкъ, горъ, точки городовъ и укрѣпленій; собственнымъ именамъ дастъ лица, костюмы, рѣчь, движеніе, жизнь. Для кисти живописца, въ сочиненіи г. Монмерке -- длинная перспектива ландшафтовъ и характерныхъ, типическихъ обликовъ и физіономій. Государственнаго человѣка, моралиста, философа возьметъ глубокое раздумье. Еслибъ мы вздумали выписывать все занимательное, то переписали бы незамѣтно всю книгу. Вообще, въ авторѣ виденъ свѣжій и сильный талантъ схватывать предметы, останавливаться на существенныхъ чертахъ ихъ и передавать наглядно.
   
   Географическій альманахъ Зоммера. (Sommers Taschenbuch zur Verbreitung geographischer Kenntnisse. 1848. Prag.)
   По маленькимъ отрывкамъ, помѣщеннымъ въ "Отеч. Запискахъ", наши читатели и, безъ сомнѣнія, читательницы, уже предполагать, что альманахъ Зоммера, несмотря на свое нѣсколько зловѣщее заглавіе, есть картинная галерея мѣстъ, лицъ, костюмовъ, нравовъ, иногда -- приключеній, словомъ, всего, что само собою по чему нибудь кидается въ глаза и безъ всякаго усилія съ нашей стороны сохраняется въ памяти. Они не обманываются въ своемъ предположеніи, какъ не обманулись мы.
   Ѣдемъ изъ Франціи черезъ Байону въ Мадритъ. Но чтожь это? Не потемнѣло ль у насъ въ глазахъ? Или мы сбились съ дороги? Обыкновенно, по мѣрѣ приближенія къ столицѣ, города и деревни становятся чаще, народонаселеніе -- гуще, движеніе и дѣятельность жителей -- живѣе: но здѣсь совершенная, безплодная, безлюдная и безмолвная пустыня: ни садовъ, ни огородовъ, ни полей, никакой зелени! Ни одна порядочная рѣка не оживляетъ этой печальной равнины. Отъ Миранды до Мадрида попадаются только двѣ рѣчки: Эбро, которая здѣсь не болѣе какъ ручей, и жалкій Мансанаресъ, грустно влекущій свои бѣдныя воды; въ окрестности столицы земля покрыта осколками скалъ разной величины и всевозможныхъ формъ. Рѣдко-рѣдко гдѣ видны слѣды сохи и заступа. Тамъ-и-сямъ бродятъ небольшія кучки овецъ, которыя рады, если имъ гдѣ попадется зеленый стебель травки или листокъ на чахломъ кустѣ.
   И какая мертвенность! На разстояніи мили едва мелькнетъ крестьянская хижина, или встрѣтится какая-нибудь живая душа. Дилижансъ, отправляющійся въ Мадритъ, или изъ Мадрита, и длинные ряды навьюченныхъ муловъ -- единственные спутники и товарищи. Хоть бы вѣтреная мельница гдѣ-нибудь завертѣлись и зашумѣла крыльями. Подъѣзжаешь подъ самыя стѣны города,-- точно какъ-будто тамъ всѣ вымерли; ни стука, ни шума, ни треска экипажей, ни того говора, который, какъ ропотъ моря, издали несется навстрѣчу путешественнику, подъѣзжающему къ Лондону или Парижу. Еслибы не виднѣлись многочисленные верхи колоколенъ, можно бы подумать, что это пустырь, обведенный стѣнами. Испанскихъ замковъ и помину нѣтъ, или они, по французской пословицѣ, существуютъ только въ воображеніи. И дѣйствительно, сперва близь Витторріи, а потомъ миль за 40 до Мадрита, съ дороги кажется, будто въ сторонѣ виднѣется замокъ; но это -- обманъ; это, во-первыхъ, развалины укрѣпленія, построеннаго во времена Карла V, а во-вторыхъ монастырь Кабрера, бывшій тюрьмою.Предмѣстія Мадрита соотвѣтствуютъ его окрестностямъ: бѣдность, неопрятность, нечистота -- но вы въѣзжаете въ городъ,-- какая поразительная противоположность! Зданія изящныя, великолѣпныя; вездѣ блескъ, пышность, роскошь, съ отпечаткомъ восточныхъ прихотей и восточнаго вкуса; на улицахъ кипятъ толпы народа; свѣтлое небо, чистый воздухъ, иногда напоенный ароматомъ садовъ, влечетъ всѣхъ изъ дому. Только лѣтомъ, когда палитъ нестерпимый зной, всѣ прячутся куда попало, улицы цѣлый день пусты и начинаютъ оживляться съ наступленіемъ ночи. Въ 1841, въ Мадритѣ считалось около 212,000 жителей. Домы раздѣляются на 540 группъ, и занумеровываются не вдоль улицъ, не по прямой линіи, но кругообразно -- въ-отношеніи къ той группѣ, къ которой они принадлежатъ, такъ, что иностранцу приходится иногда порядкомъ, или лучше безъ ряду покружиться въ городѣ прежде, нежели онъ отъищетъ вожделѣнный нумеръ. Нѣкоторыя изъ улицъ имѣютъ характеристическія названія; напримѣръ: адъ, дорога большихъ опасностей, выйди если съумѣешь, помоги Господи, и т. п. Многія изъ подобныхъ названіи вполнѣ оправдываются; слѣдуетъ только своротить съ важнѣйшихъ улицъ, тотчасъ начинается ужасный лабиринтъ: узкіе кривые переулки пересѣкаются, перепутываются, впадаютъ въ домы, непримѣтно пролегаютъ между зданіями, вьются съ такими уклонами и эпизодами, что тотчасъ потеряешься, совсѣмъ пропадешь между ними.
   Ремесла, торговля, искусства, науки въ жалкомъ положеніи. Изъ легкихъ литературныхъ произведеніи больше всѣхъ находятъ читателей -- Донъ-Кихотъ и Жиль-Блазъ, котораго Испанцы считаютъ тоже своимъ соотечественникомъ, говоря, что Лесажъ списалъ это сочиненіе съ испанской рукописи.
   Общественность развита мало: многолюдныхъ собраній на обѣдахъ, или на вечерахъ почти никогда не бываетъ. Собираются другъ у друга только родственники, друзья и короткіе знакомые -- поболтать, поиграть на гитарѣ, или перекинуть въ карты. Въ эти тѣсные кружки иностранцамъ доступъ рѣдко возможенъ. Да, правду сказать, и жалѣть нечего.
   Воспитаніемъ дѣтей занимаются небрежно; учебныя заведенія въ большомъ упадкѣ. Самая замѣчательная изъ гимназій -- разсадникъ дворянства. Сюда положено было принимать только дворянъ, которые неопровержимо, могутъ доказать свои роды. Тѣ, которыхъ предки были Мавры, или Евреи, подвергались пыткамъ, инквизиціи и погибали на кострахъ за ереси; тѣ, у которыхъ въ родствѣ кто-нибудь не раньше трехъ поколѣній занимался ремесломъ, не могли вступать въ разсадникъ дворянства. Эти правила, впрочемъ, уничтожены закономъ въ 1834 году.
   Воспитаніе женщинъ идетъ, разумѣется, еще хуже воспитанія мужчинъ. Умъ и образованность дѣвицы до-сихъ-поръ вездѣ считаются какъ будто роскошью. На женщинъ все еще смотрятъ, какъ на полулюдей, и думаютъ, что основательныя и обширныя знанія имъ не къ лицу, что это не ихъ дѣло, не по ихъ силамъ, да и безполезно имъ. Подобнаго рода дикіе предразсудки сохраняются еще понынѣ и даже въ образованнѣйшихъ странахъ. Невѣжество Испанокъ -- невѣроятно, преимущественно въ такъ-называемыхъ высшихъ сословіяхъ. Отцы, понимающіе, что женщина безъ прочнаго и дѣльнаго образованія -- жалка, отправляютъ дочерей своихъ во Францію, или въ Англію. Къ-счастью, народныя школы, школы для бѣдныхъ людей, въ лучшемъ состояніи. Рѣдкая служанка не умѣетъ читать и писать.
   И состояніе высшаго испанскаго дворянства не процвѣтаетъ. Старые, почернѣвшіе дворцы, безчисленное множество прислуги, непомѣрная надменность и -- пустые карманы -- вотъ все достояніе грандовъ. У нѣкоторыхъ изъ нихъ большое количество земли; но всѣ доходы достаются управителямъ, или чиновникамъ, а чтобы придать себѣ важности, грандъ долженъ имѣть ихъ какъ-можно-больше. Отъ этого часто испанскій вельможа, въ сущности, бѣднѣе ремесленника, или мужика: по ложному понятію о чести и благородствѣ, онъ всѣмъ жертвуетъ внѣшнему блеску, а дома, въ четырехъ стѣнахъ, когда его никто не видитъ, онъ иногда терпитъ нужду въ самыхъ необходимыхъ вещахъ.
   Другія подробности о Мадритѣ, для иныхъ, можетъ-быть, болѣе занимательныя, можно найдти въ сочиненіи безъименнаго Англичанина: "Spain, Tangier etc. visited in 1840 and 1841. London," 1845. Оно же служитъ руководителемъ и для Зоммера.
   Но европейская почва ужъ истощена; поищемъ земли по плодороднѣй. Африку -- мимо. Вотъ къ востоку отъ нея тянется кряжемъ Мадагаскаръ. Берега его покрыты могучими лѣсами южнаго климата. Изъ-подъ густыхъ развѣсистыхъ сводовъ, изъ непроницаемой тѣни ихъ на-встрѣчу путешественнику несется густой и сильный ароматъ еще невиданныхъ цвѣтовъ. Добрый знакъ гдѣ много растеній, тамъ много и животныхъ, слѣдовательно, человѣку есть чѣмъ поживиться. И вотъ, лишь-только корабль мой началъ подъѣзжать къ благоуханной странѣ, вдругъ появилось множество пирогъ съ разными надобностьми и снадобьями. Земля обильная и богатая! рогатый скотъ, похожій на дромадеровъ, овцы съ курдюками и ушми, какъ у лягавыхъ собакъ, кабаны, куры, мелеатры и дикіе голуби, зеленыя, голубыя и пепельныя, необыкновенно вкусныя земныя черепахи -- всего вдоволь. Звѣрей, охотниковъ до мяснаго,-- вообще, немного. Собаки очень рѣдки, кошекъ совсѣмъ нѣтъ, а еслибы онѣ когда и появились, то крысы, вѣроятно, напали бы на нихъ безчисленными ополченіями и одержали бы рѣшительную побѣду; тигры -- маленькой породы и попадаются только въ нѣкоторыхъ мѣстахъ. Но крокодиловъ -- ужасное множество. Они кишатъ во всѣхъ рѣкахъ. Иногда на берегу, плотно другъ подлѣ друга, они лежатъ но двадцати, или по двадцати-пяти.
   Первобытные жители Мадагаскара -- негры и индійскіе Малайцы. Они перемѣшались между собою, равно какъ съ Аравитянами, Евреями и Европейцами, до такой степени, что теперь на восточномъ берегу острова съ трудомъ можно найдти человѣка чисто-американскаго типа.
   Мадекассы (туземцы, Мадагаскарцы) вообще великорослы, стройны и крѣпки. Въ дѣтствѣ они ходятъ пагишемъ, да когда и выростутъ, такъ не очень стѣсняются одеждой; однимъ кускомъ бумажной матеріи обертываютъ свой бюстъ, другимъ -- нижнюю часть тѣла. Отъ этого члены ихъ развиваются свободно, получаютъ крѣпость, гибкость и округлость. Впрочемъ, женщины носятъ корсетикъ въ обхватъ. Онѣ, такъ-же какъ и мужчины, очень занимаются своими волосами и сплетаютъ ихъ довольно красиво. Старики носятъ длинныя бороды, -- что даетъ имъ видъ важный и почтенный. Между женщинами и дѣвушками -- много красавицъ; многоженство повсемѣстно. Каждый имѣетъ, по-крайней-мѣрѣ, двухъ женъ -- " большую" и "маленькую". Мужья обращаются съ ними хорошо; за то и онѣ къ нимъ очень привязаны и строго соблюдаютъ вѣрность. Впрочемъ, при бракосочетаніяхъ не бываетъ никакихъ религіозныхъ обрядовъ, не тратятся ни на попойки, ни на обѣды. Разводы дѣлаются также безъ большихъ формальностей. Въ этомъ случаѣ, дѣти, слѣдуя своему чувству, остаются съ отцомъ, или матерью. Когда они уже становятся сами въ состояніи пріобрѣтать себѣ пропитаніе, тогда имъ предоставляется полная свобода жить какъ угодно и идти куда вздумается. Впрочемъ, и покидая своихъ родителей, они сохраняютъ къ нимъ, равно какъ и вообще къ старшимъ, большое почтеніе, пользуются ихъ совѣтами и слушаются ихъ наставленій.
   Мадекассы вообще ѣдятъ мало и работаютъ столько, сколько нужно для удовлетворенія самыхъ необходимыхъ потребностей. Отъ этого, при какихъ-нибудь непредвидѣнныхъ случайностяхъ, впадаютъ тотчасъ въ крайность. Постепенностей между довольствомъ и совершенною нищетою -- здѣсь нѣтъ, потому-что, потерявъ насущный кусокъ, Мадекассъ теряетъ все.
   Правленіе у нихъ -- патріархальное. Старики составляютъ верховный и единственный совѣтъ, въ которомъ рѣшаются всѣ дѣла и опредѣляются наказанія за проступки. Когда обвиненій нельзя доказать очевидными свидѣтельствами, тогда прибѣгаютъ къ варварскому и безсмысленному средству: обвиняемаго заставляютъ принимать ядъ, полагая, что онъ можетъ умерщвлять только виновнаго. Если обвиненіе не очень-важно, подсудимый клянется головою кого-нибудь изъ начальниковъ племени, обязываясь, въ случаѣ ложной клятвы, сдѣлаться его рабомъ и невольникомъ.
   Одинъ мадекасскій обычай напоминаетъ Европейцевъ, между-прочимъ, Морлаковъ и древнихъ Норманновъ: это -- кровная и кровавая клятва, которою друзья навѣки скрѣпляютъ любовь свою. Собираются всѣ знатнѣйшіе жители деревни или города; друзья, въ ихъ присутствіи, выпускаютъ у себя нѣсколько крови; каждый беретъ ея немножко на кусочикъ инбирю; они подаютъ его другъ другу и оба вмѣстѣ проглатываютъ, произнося страшныя заклинанія и призывая всевозможныя проклятія на того, кто измѣнитъ дружбѣ. Впрочемъ, въ новѣйшее время, этотъ обычай мало-по-малу слабѣетъ и соблюдается не такъ свято, какъ прежде.
   Но духъ гостепріимства еще.сохранился во всей своей первобытой силѣ Если путешественникъ войдетъ въ домъ въ то время, когда садятся за столъ, то его тотчасъ пригласятъ къ обѣду или ужину и уже послѣ угощенія спросятъ, что ему надобно. Сколько бы у него ни было слугъ, хозяинъ и имъ охотно, съ выраженіемъ искренняго добродушія, предложитъ рису и мяса; впрочемъ, не будетъ и отказываться отъ подарковъ въ благодарность за свое гостепріимство.
   Мадекассы вѣрятъ въ существованіе двухъ верховныхъ началъ -- добраго и зла го. Сверхъ-того, допускаю тѣ множество маленькихъ божествъ, которыя будто-бы управляютъ стихіями и судьбами людей. Опредѣленнаго богослуженія и жрецовъ у нихъ нѣтъ; за добро они не изъявляютъ верховному существу благодарности, считая это обязанностію его въ-отношеніи къ людямъ, а приносятъ жертвы злому божеству, чтобъ избавиться отъ его вреднаго вліянія. Чудотворной силѣ талисмановъ, амулетовъ и т. п. вѣрятъ отъ всей души. Вовремя луннаго затмѣнія, стрѣляютъ вверхъ, чтобъ отогнать злое начало, которому они приписываютъ покушеніе отнять у мѣсяца блескъ. Нѣкоторые дни считаются у нихъ несчастными и прежде даже убивали дѣтей, въ эти дни родившихся. Иныя племена не ѣдятъ свинины. Обрѣзаніе производится на цѣломъ островѣ: это дѣлается у нихъ торжественно, на I площади, по срединѣ деревни или мѣстечка; тутъ обыкновенно приносятъ въ жертву какое-нибудь животное, пляшутъ, пьютъ и ѣдятъ. Конечно, пляшетъ и тотъ, кто подвергается обрѣзанію.
   Къ покойникамъ питаютъ Мадекассы большое почтеніе, погребаютъ ихъ въ особо-назначенныхъ для того мѣстахъ и переносятъ туда тѣла своихъ родственниковъ, гдѣ-бы они ни умерли и какихъ-бы издержекъ это ни стоило; гробы ставятъ одинъ надъ другимъ въ хижинахъ; хижина строится въ чащѣ лѣса, всегда подъ однимъ большимъ деревомъ. Таинственность дремучаго лѣса, одинокое дерево, которое дружескими своими вѣтвями осѣняетъ кости когда-то бывшаго человѣка, величественная и спокойная природа, дышущая, благоухающая, цвѣтущая, словомъ, играющая и кипящая тысячами жизней вокругъ могильнаго пріюта, иногда тайный плачъ и вопль матери, жены, подруги, мѣшающійся съ крикомъ и пѣніемъ птицъ, съ ропотомъ лѣса и шумомъ водъ -- все даетъ этимъ холоднымъ обителямъ неизъяснимо-трогательный, важный, религіозно-поэтическій, характеръ. Туземцы приближаются къ нимъ съ глубокимъ благоговѣніемъ. Того, кто осмѣлился бы рубить зтотъ заповѣдный лѣсъ, родственники покойниковъ, тамъ похороненныхъ, стали бы преслѣдовать, какъ святотатца.
   Племена, живущія на сѣверо-восточной части острова, извѣстныя подъ общимъ названіемъ Бетсимитсаровъ, или правильнѣе, Бетсимиссариковъ, отъ природы робки, добродушны, гостепріимны, кротки и очень уважаютъ Европейцевъ, инстинктуально, безсознательно благоговѣя передъ силою ума и образованности. Они никогда не отваживаются оскорбить бѣлаго, хотябы онъ дѣйствительно былъ несправедливъ къ иймъ. Воровство у нихъ совершенно неизвѣстно. Сакалавы, занимающіе западную часть Мадагаскара, напротивъ того, высокомѣрны, смѣлы, безпокойны, вспыльчивы, любятъ войну и склонны къ воровству. Безъ сомнѣнія, привычка къ убійству, насилію и грабежу -- неминуемое слѣдствіе войнъ, подавляетъ въ нихъ чувство справедливости и чести, выражающееся Первоначально въ уваженіи къ собственности другаго.
   Всѣ эти племена отличаются природными дарованіями: быстротою соображенія и любовью къ наукамъ и искусствамъ. Въ этомъ они превосходятъ всѣхъ Африканцевъ. Въ пять или шесть мѣсяцевъ дѣти выучиваются читать и писать; въ двѣ недѣли -- молитвы, заповѣди, символъ вѣры и вообще первыя начала христіанскаго ученія. Миссіонеры надѣятся скоро распространить здѣсь святыя истины Евангелія.
   Путешествовать по Аравійской-Пустынѣ не всякому припадетъ охота. Предоставимъ Англичанамъ наслажденіе терпѣть зной, голодъ, жажду, дышать раскаленою пылью, переносить труды, опасности, встрѣчаться съ чумой, съ убійственнымъ самумомъ и г. д. и писать ученыя, любопытныя, поэтическія путешествія. Намъ же лэди Гриффить ужё подарила изъ своей пустынной прогулки отъ Суэца до Каира одинъ географическій цвѣтокъ. Будемъ же слѣдить за прекрасной Англичанкой, хоть изъ вѣжливости и признательности. Вотъ что она разсказываетъ: "Мы пріѣхали на пароходѣ въ Суэцъ. Берегъ представляетъ самую унылую картину. По обѣимъ сторонамъ рейда возвышаются голыя, сѣроватыя горы; въ промежуткахъ между ними виднѣются полосы песка и необозримая даль нагой, безпріютной, не гостепріимной пустыни. Изъ гавани не видно города; но вскорѣ тамъ узнали о нашемъ, пріѣздѣ и явилось множество людей съ предложеніемъ разныхъ услугъ. Мы сѣли въ арабскую лодку и отправились къ берегу. Было уже за-полночь. Солнце палило нестерпимо. Въ лодкѣ не было лавокъ; я сѣла на-земь и покрылась плащемъ. Двое гребцовъ, черноглазыхъ Бедуиновъ, смотря на меня, хохотали. Но вскорѣ и мы въ свою очередь посмѣялись надъ ними. У мужа моего была бутылка съ родовой водой. Когда онъ сталъ ее откупоривать, пробка хлопнула и полетѣла вверхъ. Бедуины шарахнулись назадъ, какъ-будто кто подъ носъ имъ выстрѣлилъ изъ пистолета, Когда вода была выпита, одинъ изъ нихъ захотѣлъ посмотрѣть бутылку. Мужтъ мой далъ ему эту диковинку и пустынникъ былъ въ восторгѣ. Сперва онъ началъ съ большою осторожностію заглядывать внутрь ея, опасаясь, чтобъ оттуда опять что-нибудь не хлопнуло. Потомъ началъ ее понюхивать, бралъ каплю за каплей на палецъ и очень боязливо подносилъ его къ губамъ; наконецъ, замѣтивъ, что ничего дурнаго отъ этого не происходитъ, онъ всю силу приписалъ пробкѣ, поднялъ се и вмѣстѣ съ проволокой бросилъ подальше прочь.
   При отъѣздѣ изъ Суэца, мы видѣли жалкую и отвратительную картину: насъ окружила толпа нищихъ, которые были или кривые или слѣпые; между ними находились мальчики двѣнадцати и тринадцати лѣтъ. Это всеобщее ослѣпленіе происходитъ, во-первыхъ, отъ неопрятности, во-вторыхъ, отъ безчисленныхъ роевъ мухъ, которыя жестоко кусаются и производятъ воспаленіе въ глазахъ, очень опасное въ жаркомъ климатѣ. Не смотря на вредъ, производимый этими несносными насѣкомыми, которыя безпрерывно лѣзутъ и попадаются въ глаза и на-глаза, туземцы до такой степени привыкаютъ къ нимъ, что не обращаютъ на нихъ никакого вниманія и нисколько отъ нихъ не отмахиваются. Къ-счастію, другія картины изгладили это непріятное впечатлѣніе. Было утро. Въ воздухѣ стояла свѣжесть и прохлада. Домы бросали длинныя тѣни. Кое-гдѣ сидѣли Турки въ черныхъ одеждахъ и бѣлыхъ тюрбанахъ, курили трубки и пили кофе. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ женщины продавали хлѣбъ. Онѣ были въ широкихъ свѣтло-синихъ бумажныхъ рубашкахъ съ разрѣзомъ на груди. На головахъ накинуты были плащи, которые служатъ въ то же время и покрывалами. Всякій разъ, когда проходитъ мужчина, женщины прячутъ свои лица. На площади происходило движеніе. Множество ословъ, увѣшанныхъ кувшинами, развозили по домамъ воду, которую доставляютъ сюда изъ Египта. Верблюды цѣлыми стадами стоятъ и лежатъ въ самыхъ разнообразныхъ группахъ. Между ними тамъ-и-сямъ -- бронзовыя лица Аравитянъ, ихъ хозяевъ или погонщиковъ. Эту сцену дорисовывалъ особеннымъ образомъ устроенный ресорный экипажъ, въ которомъ мы ѣхали. Смѣлая мысль -- устроить почту въ Аравійской-Пустынѣ, завести станціи, гостиницы, словомъ, все, что нужно человѣку съ европейскими привычками, съ образованнымъ и избалованнымъ вкусомъ! Однакожь, эта мысль приведена въ исполненіе г-мъ Гилль и компаніей. И вотъ мы мчимся на четвернѣ пылкихъ арабскихъ коней; колеса гремя тѣ по обломкамъ скалъ, по рытвинамъ, по возвышенностямъ, по косогорамъ; песокъ клубится; камни прыщутъ вверхъ и по сторонамъ. Тряско, бойко; у насъ -- въ чемъ душа держится; а кони летятъ безъ удержу, безъ устали, отъ бѣга все больше-и-больше разгараясь. Дороги нѣтъ; она означается только легкими колеями и то, конечно, до перваго вѣтра. Направленіе пути означается вереницами каравановъ или трупами и костьми верблюдовъ, отъ изнуренія и особенно отъ жажды падающихъ въ пустынѣ. Въ разныхъ мѣстахъ рыщутъ Бедуины, которыхъ только мечъ Мехмеда-Али можетъ удерживать отъ разбойничьяго ремесла -- вооруженною рукою брать собственность путешественниковъ. Мы, какъ почти всѣ, воображали пустыню нагою и мертвой равниной; но, къ величайшему удовольствію, обманулись: въ нѣкоторыхъ мѣстахъ она оживлена разнообразными растеніями, прекрасными и благоухающими цвѣтами. Иногда черезъ дорогу перебѣгали стаи рябчиковъ и тысячи жаворонковъ кружились и звенѣли въ воздухѣ; на верхушкахъ низенькихъ скалъ сидѣли орлы, выглядывая себѣ добычу -- замореннаго верблюда, домашней дичи, ускользнувшей изъ корзинъ, въ которыхъ се провозятъ въ Суэцъ, или трупа человѣка, оставшагося не погребеннымъ. Мы часто въ сторонѣ видали маленькія насыпи или кучи камней. Это -- могилы бѣдныхъ пилигримовъ. Случается, что, чувствуя приближеніе смерти, они ищутъ себѣ ямки, ложатся въ нее и, пока есть еще силы, нагребаютъ на себя песокъ и закладываютъ себя камнями иногда до самой головы, предоставляя сострадательной рукѣ подобнаго же горемыки наложить послѣдній могильный камень или бросить нѣсколько горстей горячаго песка. Вся пустыня усѣяна обломками скалъ, окаменѣлостями дерева и раковинъ, чрезвычайно разнообразныхъ и разбросанныхъ въ большомъ множествѣ. Пробивающіеся между ними цвѣты и порхающія бабочки составляютъ живой, пріятный оттѣнокъ, который смягчаетъ хотя немного суровый колоритъ пейзажа. Иногда по каменьямъ шныряютъ ящерицы, которыя такъ похожи цвѣтомъ на камни, что ихъ съ трудомъ можно отличить. Вообще, шерсть животныхъ, перья птицъ, кожа пресмыкающихся, носятъ на себѣ поразительный отпечатокъ здѣшней почвы, или, по-крайней-мѣрѣ, имѣютъ сходство съ ея цвѣтомъ.
   На полпути мы встрѣтили живописный караванъ, состоявшій изъ двадцати или тридцати верблюдовъ. Одинъ богатый бей съ своимъ семействомъ ѣхалъ въ Мекку на поклоненіе гробу Мухаммеда. Верблюды, которые везли самого бея и его женъ, были великолѣпно убраны. Плотно закутанныя женщины сидѣли въ большихъ открытыхъ ящикахъ, висѣвшихъ, какъ корзины, по обоимъ бокамъ верблюдовъ. Со всѣхъ сторонъ онѣ задергивались красными шелковыми.занавѣсками; а сверху надъ ними было натянуто полотно для защиты отъ солнца. Бей курилъ трубку. Позади этого благочестиваго поѣзда тянулось множество невольниковъ, которые везли разные жизненные припасы, платье, домашнюю утварь, словомъ, все, что нужно.
   Не останавливась съ путешественницей на разныхъ занимательныхъ видахъ, сценахъ и встрѣчахъ, мы перенесемся, мимо Каира, прямо въ Александрію.
   "Этотъ городъ говоритъ лэди Гриффитъ: "нисколько не походитъ на города древности или на нынѣшніе мухаммеданскіе. На главной площади стоитъ англійская гостинница. Кругомъ стоятъ дворцы европейскихъ консуловъ и другія зданія. Ибрагимъ-Паша построилъ ихъ по своему плану, на свой счетъ и теперь отдаетъ ихъ въ наемъ преимущественно европейскимъ купцамъ. Площадь представляетъ длинный четыреугольникъ. Посрединѣ ея находится прекрасный фонтанъ. Домы такъ правильны и хорошо расположены, какъ-будто въ Лондонѣ, въ Park-Cresant. Въ нихъ -- французскія стекла и зеленыя жалузи. Экипажи всякаго рода съ блестящими дамами безпрерывно разъѣзжаютъ но улицамъ. Фраки и круглыя шляпы попадаются такъ же часто, какъ красныя фески и длиннополые развѣвающіеся плащи. Евреи, Турки, Армяне, бѣлокурые обитатели Іонійскихъ Острововъ, Черкесы, Арабы, тамъ и здѣсь абиссинскіе и нубійскіе невольники, Англичане, Французы, Русскіе, Нѣмцы и Итальянцы, кипятъ и переливаются разнообразными, пестрыми волнами. Вотъ стройный Турокъ красуется на своемъ богатоубранномъ конѣ; за нимъ толпа англійскихъ матросовъ, только-что сошедшихъ съ кораблей, ѣдетъ на ослахъ, сѣвъ кому-какъ вздумается. Подлѣ нихъ монахъ подъ чернымъ куколемъ, съ четками за поясомъ. Гамъ и сямъ Египтянки пробираются между волнующимся народомъ и заботливо прячутъ лица свои подъ покрывалами, тѣмъ болѣе, что неправовѣрные такъ внимательно, такъ привязчиво на нихъ засматриваются. Вотъ генеральный французскій консулъ торжественно въѣзжаетъ въ городъ. Офицеръ египетской почетной гвардіи ѣдетъ съ важностію впереди, но забывшись, иногда беретъ саблю въ лѣвую руку, а за неимѣніемъ платка, сморкается пятерней. Вотъ Мехмедъ-Али въ коляскѣ четверней ѣдетъ черезъ площадь въ одинъ изъ садовъ своихъ. Передъ нимъ мчится толпа блестящихъ всадниковъ на прекрасныхъ коняхъ. За экипажемъ паши ѣдетъ на верблюдѣ его курьеръ, готовый каждую минуту скакать съ его повелѣніями въ отдаленнѣйшія части государства. Позади него слуга везетъ связку драгоцѣнныхъ ковровъ и маленькую жаровню для раскуриванія трубки. Поѣздъ замыкается множествомъ офицеровъ. Все это такъ оригинально, такъ разноцвѣтно, такъ ярко оттѣняется одно другимъ, что кажется какимъ-то фантастическимъ, волшебнымъ явленіемъ, достойнымъ вымысловъ Шехерезады. Одно здѣсь ужасно-дурно: это -- неисходная чума. Но есть надежда, что европейская образованность убьетъ, или, по-крайней-мѣрѣ, обуздаетъ и это чудовище.
   Всякаго рода свѣдѣнія объ Австраліи есть пріобрѣтеніе для географіи. Это такой край земли, куда не многимъ удастся зайдти и откуда не многимъ удастся выйдти. Но и въ путешествіяхъ по этой странѣ мы все жь-таки будемъ искать того, что болѣе любопытно.
   Западный берегъ Новой-Каледоніи унизанъ опасными коралловыми рифами, о которые разбивались многіе корабли. На восточномъ берегу есть много отмелей; но между ними, хотя по весьма-тѣснымъ мѣстамъ, можно пробираться къ прекраснымъ гаванямъ. Начиная съ Мыса Кольнетта (Cap Colnett); вдоль всего берега, поверхность земли вообще гориста. Горы будто поднимаются прямо изъ глубины моря. Окрестности представляютъ унылый видъ. Правда, возвышенныя мѣста и долины покрыты различными растеніями: но между ними попадаются чаще всего дерева съ бѣлясымъ стволомъ и тощими листьями, Кокосовыя пальмы кое-гдѣ стоятъ по одиначкѣ или небольшими группами.
   Природные Каледоняне -- большаго роста, по сухощавы, дурно сложены и очень-непріятной наружности. Плоскій носъ, большой ротъ, толстыя губы -- вотъ общій типъ ихъ. Эта непривлекательная физіономія нѣсколько одушевляется черными, живыми, выразительными глазами. Уши у нихъ -- исполинскіе; иногда висятъ до плечей, потому-что для красоты они вдѣваютъ въ нихъ куски дерева, кости, перья, камни и т. д. Для той же эстетической цѣли они просверливаютъ себѣ нижнюю часть носоваго хряща. Волосы у Каледонянъ -- курчавые и короткіе. Они смачиваютъ ихъ известковой водой. Нѣкоторые мужчины и женщины оставляютъ назади длинный клокъ волосъ, обвертываютъ его корою дерева и носятъ въ видѣ пучка точь-въ-точь такъ, какъ модники носили прежде въ Европѣ. Бороды у нихъ -- длинныя, шелковистыя и черныя, тогда-какъ на головѣ волосы рыжіе, преимущественно отъ известковой примочки. Иные татуируются т. е. расписываютъ лицо красками, но безвкусно; между-тѣмъ, считаютъ это необыкновеннымъ украшеніемъ. Ночью покрываются плащомъ, сдѣланнымъ изъ мягкаго ситника; а днемъ -- тепло и безъ одежды. Около головы навязываютъ кусочки древесной коры и кокосовыя нити.
   Каледоняне всегда ходятъ съ оружіемъ; на правой рукѣ, на указательномъ пальцѣ, они носятъ маленькую веревочку изъ древесной коры и бросаютъ сю дротикъ чрезвычайно далеко. Сверхъ-того, у нихъ всегда на готовѣ каменнометки и множество плоскихъ камешковъ въ мѣшечкѣ, привязанномъ къ поясу. Изъ этихъ каменнометенъ они иногда убиваютъ птицъ. Они были изумлены, когда Французы показали имъ употребленіе огнестрельнаго оружія: при каждомъ выстрѣлѣ нагибались, присѣдали и обѣими руками затыкали себѣ уши. Вскорѣ, впрочемъ, дикари привыкли къ этому неслыханному для нихъ явленію, но сами ни зачто по рѣшались выстрѣлить изъ ружья или изъ пистолета.
   Женщины вообще сложены лучше мужчинъ, но лицомъ также очень-дурны; къ-тому же, онѣ раскрашиваютъ или, правильнѣе, чернятъ его особеннымъ составомъ -- изъ кокосоваго масла и сажи, добываемой изъ жженой шелухи кокосовыхъ орѣховъ. Дѣти въ первые года младенчества -- красивы и крѣпки, но выростая, дѣлаются слабыми и сухощавыми. Родители о нихъ мало заботятся и оставляютъ ихъ въ добычу нечистотѣ и плотояднымъ звѣрямъ. Женщины обертываютъ лядвеи чѣмъ-то въ родѣ шарфа, Изъ древесной коры. Дѣвушки подвязываютъ его съ особенною ловкостію и граціей. На затылкѣ косички есть и у нихъ, какъ и у мужчинъ. На шеѣ онѣ носятъ ожерелья изъ раковинъ и кусочковъ нефрита.
   Каледоняне миролюбивы и гостепріимны; но не любятъ никакихъ увеселеній, холодны и, вѣроятно, по привычкѣ къ нечистоплотности и на руку нечисты. Впрочемъ, они крадутъ только у Европейцевъ, Потому-Что красть другъ у друга имъ нечего или не для Чего.
   На цѣломъ островѣ нѣтъ никакого общественнаго союза, сколько-нибудь похожаго на государство, хотя бы въ самомъ грубомъ видѣ. Живутъ по нѣскольку семействъ въ долинахъ, не зная никакихъ законовъ, кромѣ законовъ сомосохраненія. Впрочемъ, у нихъ есть начальники, которые живутъ вмѣстѣ съ своими единоземцами, получаютъ власть по наслѣдству, по чрезвычайно ограниченную. Всѣхъ жителей на островѣ считается отъ пятидесяти до пятидесяти-двухъ тысячъ.
   Ѣдятъ преимущественно растительную пищу: плоды, коренья и даже кору нѣкоторыхъ деревъ. Вообще они очень-близки къ царству прозябаемыхъ: дерево для нихъ -- Источникъ продовольствія, предметъ лакомства, роскоши и чуть ли не идеалъ красоты, или, по-крайней-мѣрѣ, украшенія. Любимое ихъ питье -- кокосовое молоко; любимое кушанье -- орѣхи. Нѣкоторыя дерева объявляются священными и неприкосновенными до-тѣхъ-поръ, пока не настанетъ время, когда зерна орѣховъ совершенію вызрѣютъ. Каледоняне ѣдятъ иногда и мясо, всегда вареное или жареное. Впрочемъ, французскія скоромныя кушанья вообще, казались имъ чрезвычайно-отвратительными. Нѣкоторые путешественники увѣряли, что они иногда любятъ поживиться человѣчьимъ мясомъ: но французскій мореплаватель Пижаръ опровергаетъ это мнѣніе. Онъ во многихъ мѣстахъ острова осматривалъ хижины, шарилъ по всѣмъ угламъ въ нихъ и нигдѣ не находилъ остатковъ съѣденнаго человѣчества. Впрочемъ, можетъ-быть, Каледоняне такъ хорошо убираютъ ихъ, что ничего и не отъищешь. Правда, въ хижинѣ одного начальника нѣсколькихъ семействъ путешественникамъ попались человѣческія кости: по полагаютъ, что это бренные останки его покойнаго родственника, оглоданнаго не людьми. Какъ видно, Каледоняне имѣютъ не очень прихотливый вкусъ. Однажды французы путешествовали въ горахъ; проводники ихъ -- туземцы, долго ничего не ѣли и очень проголодались. Вдругъ они приходятъ на одно мѣсто, гдѣ былъ разложенъ огонь, по ужь дрова сгорѣли и потухли. Каледоняне съ жадностію бросились къ угольямъ и начали ѣсть ихъ съ большимъ наслажденіемъ. Это было для нихъ -- простывшее жаркое. Вѣроятно, сгорѣвшее дерево принадлежало къ породѣ питательныхъ и приходилось имъ по зубамъ.
   Въ 1844 году, капитанъ корабля "Буцефалъ", бывшій въ Новой-Каледоніи, войдя въ сношеніе съ владѣльцемъ одной части острова, просилъ у него позволенія основать тамъ миссію и взять участокъ земли для духовенства. За нѣсколько топоровъ и кусковъ бумажной матеріи, Каледонянинъ отмежевалъ имъ порядочную полосу земли, на берегу моря, среди кокосоваго лѣса, недалеко отъ собственнаго дома. Матросы вмѣстѣ съ туземцами вскорѣ построили простое, во очень-прочное жилище для миссіонеровъ. Четыре священника и одинъ епископъ составляли это удивительное братство, которое съ самоотверженіемъ обрекло себя на такое далекое отшельничество, на такое отчужденіе отъ родства, отъ дружбы, отъ людей, среди Океана, среди грубаго и дикаго племени, и для чего? Для истинны и для добра, для пробужденія въ этомъ безсмысленномъ, какъ говоритъ Гизо, стадѣ народа, человѣческихъ, духовныхъ и нравственныхъ потребностей. Что жь имъ за нужда образовывать, облагораживать другихъ? Сила человѣческаго самосознанія непостижима -- для того, въ комъ его нѣтъ. Французскій капитанъ и матросы, удаляясь отъ Новой-Каледоніи, долго смотрѣли на оставшихся братьевъ, стоявшихъ на берегу, и плакали отъ умиленія.
   Между сѣверо-восточной частью Борнео и западной Миндано насыпана куча островковъ, которые по имени главнаго -- Зулу, называютъ Зулуйскими (Soulous, Suhi-Inseln). Зулу составляетъ послѣднее открытіе сѣверо-американской экспедиціи, съ 1838 цо 1842 годъ крейсировавшей по Индійскому Архипелагу для изслѣдованія и, если посчастливится, для пріобрѣтенія покои земли и воды.
   Этотъ отдаленный пунктъ, эту песчинку въ Океанѣ могъ замѣтить только зоркій глазъ всесвѣтнаго мореплавателя, а оцѣнить -- умъ всесвѣтнаго негоціанта. Познакомимся покороче съ этимъ островомъ, на Которомъ сосредоточивается въ новѣйшее время столько видовъ, можетъ-быть, долженствующихъ произвести важную перемѣну въ американской торговлѣ.
   Зулу лежитъ подъ 6о с. ш. и 120о и д. по гринвичскому меридіану. Съ моря онъ представляется путешественнику очаровательной картиной: берега отлогіе, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ -- возвышенности въ 1,000 или 2,000 футовъ, въ другихъ -- горы еще выше, а издали кажется, будто теряются въ облакахъ; по вершинамъ и скатамъ тѣхъ и другихъ зеленѣютъ и чернѣютъ лѣса; во многихъ мѣстахъ съ холмовъ поднимаются столбы дыма; тамъ и сямъ виднѣются маленькія зданія, хижины, пажити, сады; на берегу -- маякъ, толпы народа, который снуетъ взадъ и впередъ; на морѣ рыбачьи челноки и лодки. Можно подумать, что это какой-нибудь счастливый уголокъ Европы, цвѣтущій дѣятельностію, образованностію и торговлей; но это -- гнѣздо племени дикаго.и самыхъ жестокихъ морскихъ разбойниковъ.
   Въ 1842 году, въ февралѣ, капитанъ американскаго корабля Уилькисъ присталъ къ Зунгѣ, главному городу острова и резиденціи султана и тотчасъ послалъ, съ переводчикомъ, офицера къ губернатору освѣдомиться, когда можно представиться султану. Хотя уже было восемь часовъ утра, но въ городѣ еще никто не вставалъ. Офицеръ дожидался губернатора четыре часа и узналъ отъ него, что надобно ждать еще три часа, пока проснется _и станетъ принимать султанъ.
   Уилькисъ къ назначенному времени отправился въ городъ. Онъ зашелъ сперва къ губернатору. Всѣ домы построены на сваяхъ надъ водой и соединяются съ берегомъ посредствомъ мостовъ. Домъ губернатора -- также ничѣмъ не отличается въ постройкѣ и только немножко побольше другихъ. Впрочемъ, простора и удобства у него -- мало, всего одна комната, да и та раздѣлена на двое занавѣсью, за.которой находится его гаремъ. Посрединѣ комнаты футовъ на 8 или на 10 возвышаются четыреугольныя палата; внизу, подъ ними -- множество ящиковъ и китайскихъ сундукъ; на нихъ лежали цыновки и подушки для спанья: надъ ними былъ родъ балдахина съ ситцевыми и кисейными занавѣсками. На этихъ-то палатахъ сидѣлъ губернаторъ. Онъ вѣжливо принялъ Американцевъ и попросилъ ихъ садиться на стульяхъ, которые подлѣ него уже были поставлены. Когда Уилькисъ осмотрѣлся кругомъ, то ему показалось, что онъ попалъ въ сараи, въ которомъ расположилась бродячая труппа актёровъ. Это былъ цѣлый магазинъ всякой всячины: пестрыя, разноцвѣтныя платья, барабаны, колокольчики, мели, фонари, дротики, ружья, щиты, маски, пилы, ленты, пояса и проч. Позади гостей стояла толпа туземцевъ. Они готовы были на всякаго рода услугу: вести съ иностранцами торговлю, обобрать ихъ, или, въ случаѣ надобности, отрѣзать имъ головы.
   Когда наступило время идти къ султану, губернаторъ безъ всякой застѣнчивости началъ заниматься своимъ туалетомъ, какъ-будто у него никого не было: надѣлъ шелковые шаровары, новый камзолъ съ круглыми пуговицами, туфли, подвязалъ шелковый поясъ, заткнулъ за него кинжалъ, взялъ зонтикъ отъ солнца и сказалъ, что онъ готовъ. "Дворецъ" султана былъ такой же домъ, какъ и всѣ другіе, только гораздо просторнѣе и на болѣе высокихъ столбахъ. Къ нему надобно было взбираться, какъ на голубятню, по зыбкой, испорченной и крутой лѣсенкѣ, которую ночью встаскиваютъ вверхъ, чтобъ кто-нибудь изъ подданныхъ не обобралъ его; но къ нему и днемъ по ней трудно было взобраться. Путешественники часто хватались за ступеньки руками, и, наконецъ, влѣзли въ аудіенц-залъ. Тамъ ужь былъ собранъ весь диванъ. Вельможи сидѣли по обѣимъ сторонамъ султана, около одной половины большаго круглаго стола, покрытаго бѣлою бумажною скатертью. Противъ нихъ были приготовлены стулья для Американцевъ. Султанъ, при входѣ ихъ, всталъ со всѣми своими сановниками и просилъ ихъ садиться. Глубину залы занимали во, оружейные люди. Султанъ былъ средняго роста, сухощавъ. Онъ былъ одѣтъ въ бѣлой бумажной рубашкѣ и бѣлыхъ бумажныхъ шароварахъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ вышитыхъ синимъ шелкомъ. Туфли у него были надѣты на босу ногу. На головѣ носилъ онъ чалму. Сильно налитые кровью глаза его давали ему дикій, свирѣпый видъ, и показывали, что онъ много куритъ опіума. Зубы, черные, какъ уголь, отъ употребленія бетела и губы темнокраснаго цвѣта, еще болѣе увеличивали свирѣпость лица его. По обѣимъ сторонамъ, рядомъ съ нимъ, сидѣли его сыновья и совѣтники; за нимъ стояло двое слугъ -- одинъ съ бетеломъ, другой -- съ трубкой. Американцы говорили ему о заключеніи торговаго договора съ Штатами. Султанъ увѣрялъ, что онъ этому очень радъ. Во время разговора, поставили на столъ зажженую свѣчку въ дрянномъ мѣдномъ подсвѣчникѣ, подали на тарелкѣ манильскихъ сигаръ и прохладительнаго. Султанъ курилъ, ѣлъ и пилъ, не подчивая Американцевъ. Этою грубостію онъ хотѣлъ выразить свою важность.
   У Зулуйцевъ рабы обращаются съ своими господами очень свободно: въ пріемахъ, въ разговорѣ и другихъ житейскихъ отношеніяхъ, въ одеждѣ, въ образѣ жизни, и т. д., между ними нѣтъ почти никакого различія. Но съ иностранцами эти дикари ведутъ себя высокомѣрно и хотя живутъ разбоемъ, но, въ собственномъ смыслѣ, некорыстолюбивы, къ богатству не привязаны, но любятъ господствовать, повелѣвать, и ужасно оскорбляются, если кто покажетъ къ нимъ неуваженіе. Между-тѣмъ, мужчинами командуютъ женщины по своей прихоти и имѣютъ сильное вліяніе на общественныя дѣла. Пользуясь такого рода европейскою независимостію, онѣ иногда позволяютъ себѣ большія вольности и не боятся ревности своихъ подчиненныхъ мужей. Причина самая очевидная и основательная: онѣ -- образованнѣе мужчинъ. Обращаясь безпрерывно съ невольниками, въ число которыхъ иногда попадаютъ Европейцы, женщины заимствуютъ отъ нихъ новыя идеи, пріобрѣтаютъ разныя познанія, перенимаютъ нравы и обычаи то Англичанъ, то Испанцевъ, то Французовъ, то Сѣверо-Американцевъ, и начинаютъ чувствовать свое значеніе. Между-тѣмъ, мужчины грубѣютъ или въ разбояхъ, или въ самой глупой бездѣйственности. Вотъ-какъ проводить жизнь свою губернаторъ. Онъ рѣдко встаетъ раньше одиннадцати часовъ. Къ завтраку ему подаютъ шеколадъ, бисквиты и китайскія, или манильскія сласти, которыхъ у него всегда огромный запасъ. Окончивъ это занятіе, правитель начинаетъ прохаживаться по комнатѣ, забавляется то той, то другой игрой, потомъ идетъ прогуливаться, заглянетъ на биржу, потолкуетъ кой о чемъ, посмотритъ кой-чего; апъ вотъ ужь и вечеръ -- пора за обѣдъ. На столъ подаютъ множество кушанья, рыбы, дичи, говядины, рису и, на зло алкорану -- вина. Послѣ обѣда опять гулять на свѣжемъ прохладномъ воздухѣ; потомъ -- къ пріятелямъ въ гости: снова шеколадъ, кофе, вино, сигары, опіумъ, плоды и прохладительныя разныхъ родовъ. Къ этому присоединяется иногда и музыка. Такъ проводитъ свою жизнь зулуйскій вельможа. Такъ проводятъ всѣ, кто только можетъ, даже иногда невольники.
   Форма правленія на всѣхъ зулуйскихъ островахъ есть родъ олигархіи. Высшая власть принадлежитъ султану и торговому совѣту. Послѣдній состоитъ человѣкъ изъ двадцати, самыхъ знатныхъ фамилій. Степень знатности опредѣляется числомъ приверженцевъ и невольниковъ. Невольниковъ обыкновенно покупаютъ, а чтобъ не платить денегъ даромъ, то, разумѣется, выбираютъ людей, знающихъ ремесло, искусство, земледѣліе, грамоту. Невольникамъ позволяется имѣть собственность. Она остается неприкосновенною въ-продолженіи всей жизни ихъ, но по смерти переходитъ къ господину. Нѣкоторые изъ невольниковъ очень богаты, и вообще участь ихъ гораздо лучше участи свободныхъ, но бѣдныхъ людей нисшаго сословія. Очень-часто бѣднякъ, чтобъ защититься отъ притѣсненій, добровольно отдается подъ покровительство, т. е. въ-неволю какому-нибудь вельможѣ. Такимъ-образомъ,-- ясный разсчетъ хорошо обращаться съ своими невольниками. Чрезъ это вельможа пріобрѣтаетъ больше личной безопасности и больше вліянія на общественныя дѣла. Къ-тому же, какъ правительство слабо и безпечно, то по улицамъ бываютъ денные разбои и очень не дурно имѣть наготовѣ побольше защитниковъ. Чаще всего дѣлаютъ нападенія на города жители горъ (papuas). Говорятъ, что они исповѣдаютъ христіанскую.вѣру: но плохо исполняютъ шестую и восьмую заповѣдь.
   Торговля Зулуйцевъ теперь очень ограничена, но она можетъ развиться въ обширнѣйшихъ размѣрахъ. Еслибъ морскіе грабежи не устрашали и не отгоняли купцовъ, то Зулу сдѣлался бы средоточіемъ, или, по-крайней-мѣрѣ, однимъ изъ важнѣйшихъ пунктовъ, всей восточно-азіатской торговли. Зулуйцы владѣютъ самыми плодородными частями Борнео, гдѣ ростутъ въ неисчислимомъ богатствѣ драгоцѣннѣйшія произведенія земли, которыя дѣятельностію, умомъ и искусствомъ жителей могли бы быть еще болѣе умножены и усовершенствованы. Зулуйцы даже и теперь ведутъ довольно-значительную торговлю съ Китаемъ и Манильей. Послѣ этого не мудрено, что въ этомъ важномъ торговомъ пунктѣ сталкивались и сталкиваются многіе народы: Китайцы, Малайцы, Испанцы, Англичане, Голландцы и Сѣверо-Американцы. Народъ, который возьметъ перевѣсъ надъ всѣми другими и обуздаетъ Зулуйцевъ, будетъ владѣть золотымъ ключомъ отъ неслыханныхъ сокровищъ.
   Сверхъ этихъ свѣдѣній, есть много любопытнаго и въ статьяхъ, нами уже указанныхъ, и въ другихъ статьяхъ, входящихъ въ составъ альманаха Зоммера, а именно: о Манджуріи и Кореѣ, объ англійской колоніи на Капѣ и о Хивѣ. Всѣ извѣстія почерпнуты изъ новѣйшихъ путешествій, общій обзоръ которыхъ составляетъ введеніе въ книгу. Издатель, сохраняя строгій систематическій порядокъ въ изображеніи странъ и простоту ученаго изложенія, не обезцвѣчиваетъ, однакожъ, мѣстнаго колорита и часто живописуетъ ихъ словами самихъ очевидцевъ. Усилія щеголять взглядами, соображеніями, выводами и видами на будущность,-у него вовсе нѣтъ: все -- чистые, хотя не голые, факты. Къ сочиненію приложенъ видъ Суэца. По цѣнѣ -- это рѣдкое изданіе: оно стоитъ только шестьдесятъ копеекъ серебромъ.
   
   Esaias Tegner's Leben. Geschildert von C. W. Böttiger. Aus dem Schwedischen von F. F. А. Wilken (Жизнь Исаіи Тегнера. Соч. Бёттигера. Съ шведскаго перев. Вилькенъ. 1847. Берлинъ.).
   Изъ всѣхъ шведскихъ современныхъ поэтовъ, только Тегнёръ пріобрѣлъ европейскую славу. Онъ даже у насъ, въ Россіи, извѣстенъ не по одному имени. Изъ его сочиненій переведена въ прозѣ маленькая поэма: Аксель, помѣщенная въ тридцатыхъ годахъ въ "Московскомъ Вѣстникѣ", Фритіофъ -- переведенная въ стихахъ г. Гротомъ и нѣсколько отрывковъ, переведенныхъ г. Шереметьевскимъ. Но эти переводы приняты холодно. Причина не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію: чтобы понимать Тегнера, надобно знать, между прочимъ, шведскую миѳологію, шведскую исторію, шведскую національность, шведскую мѣстность, которыя у насъ мало еще извѣстны. Между-тѣмъ, въ Швеціи и въ Германіи произведенія Тегнера возбудили общее и живѣйшее сочувствіе. Они отличаются нѣжностію и глубокостію чувства, свѣтлостію и вѣрностію взгляда, тонкостію вымысла и художественной работы. Поэтому біографія Тегнера любопытна для всякаго мыслящаго человѣка, тѣмъ болѣе, что она написана профессоромъ и поэтомъ, академикомъ -- въ европейскомъ смыслѣ этого слова -- и живымъ, одушевленнымъ, пламеннымъ художникомъ. Къ-тому же, Бёттигеръ, какъ ближайшій родственникъ Тегнера, больше другихъ могъ знать мозаическія подробности его жизни, которыя даютъ картинѣ такую особенность, естественность и свѣжесть. Родство не ослѣпляло біографа: напротивъ, представляло ему возможность ближе и точнѣе всматриваться въ данныя.
   Анатомировать предметъ и понимать его, какъ живой организмъ, вотъ настоящая задача ученаго, чѣмъ бы онъ ни занимался, разсматриваніемъ растенія или художественнаго созданія. Въ біографіи, написанной Бёттигеромъ, нѣтъ строго -- систематическаго анализа духовной жизни Тегнера, нѣтъ, такъ сказать, по-верстнаго указанія пути, по которому шелъ и развивался лирическій и эпическій талантъ его. По, читая "жизнь" Тегнера, свѣжо чувствуешь ея поэтическое и философскоо значеніе, какъ, смотря на вѣрный портретъ, отгадываешь характеръ изображеннаго лица. Кто не будетъ сочувствовать шведскому поэту въ изображеніи, нарисованномъ мастерскою кистью, тотъ не бери въ руки и его сочиненій. Одно сухое указаніе на происшествія, подробно и стройно изложенныя біографомъ, уже возбуждаетъ любопытство и обѣщаетъ много заманчиваго.
   Дѣдъ Тегнера былъ смаландскій крестьянинъ. Все богатство его составляли два сокровища -- плугъ и библія. Изъ четырнадцати дѣтей его, младшій родился въ годъ кончины Карла XII. Это былъ Исаіа, отецъ этого знаменитаго поэта. Старшіе братья его принялись за плугъ, а онъ взялся за библію и сдѣлался священникомъ. Впрочемъ, этого онъ достигъ не вдругъ, сначала онъ былъ работникомъ у одного крестьянина, но потомъ началъ ходить въ школу и вступилъ въ Лундскій Университетъ. Тамъ онъ приготовился къ званію пастора.Въ 1782 году, 13 ноября, у него родился пятый сынъ Исаіа, прославившій свою фамилію. Черезъ девять лѣтъ послѣ этого, отецъ умеръ. Бѣдной вдовѣ и сиротамъ онъ оставилъ только маленькій клочекъ земли, на которомъ она жила своими трудами, въ совершенномъ уединеніи. Поэтъ до самой старости вспоминалъ объ этомъ пріютѣ бѣдности, тяжкаго труда, материнской и братской любви и неизъяснимо сладкихъ впечатлѣніи родной природы. Когда онъ уже былъ въ славѣ, когда вельможи искали его дружбы, король осыпалъ почестями, и, всѣ съ энтузіазмомъ произносили его имя, онъ по-прежнему съ поэтическою грустью уносился мыслью и желаньемъ "къ березамъ вокругъ родительской хижины". Другъ дѣтства отца молодаго Тегнера принялъ участіе въ сиротѣ и хотѣлъ изъ него сдѣлать помощника для занятій въ конторѣ Фогта. По при первоначальномъ обученіи, мальчикъ обнаружилъ необыкновенныя способности: тогда покровитель его, считая преступленіемъ убивать талантъ реестрами и нумераціями, отправилъ молодаго Тегнера въ Мальму (1796 г.) въ домъ капитана Лёвенгіельма. Тутъ Тегнеръ учился у старшаго брата своего и съ жаждою предавался занятіямъ. Развитіе силъ его шло съ необыкновенною быстротою. Черезъ пятнадцать мѣсяцевъ онъ съ братомъ своимъ перебрался въ Рэменъ, на рудокопни; въ домъ знаменитаго горнаго инженера Христофа Мирмана. Здѣсь на мысу, вдавшемся въ море, на берегахъ, обросшихъ ивами и березами, въ укромномъ домикѣ, осѣненномъ вѣтвистыми деревами, Исаіа проводилъ счастливѣйшее время. Здѣсь зрѣли его дарованія, и онъ собиралъ сокровища науки. Окруженный множествомъ шведскихъ, англійскихъ и французскихъ сочиненій, имѣя подъ рукой отличныя изданія латинскихъ и греческихъ классиковъ, онъ съ жаждою предался чтенію; безъ всякаго руководителя, только съ помощію лексикона и грамматики, онъ изучалъ Гомера, Горація и Ж. Б. Pyccо. Простая, безъискуственная жизнь, горный воздухъ, физическіе труды, которымъ онъ предавался вмѣстѣ съ молодыми друзьями своими, сыновьями капитана, давали ему бодрость и свѣжесть, развивали въ немъ твердость характера и навыкъ къ постоянной и напряженной, какъ умственной, такъ и физической дѣятельности. Вскорѣ и самъ онъ началъ учить младшихъ дѣтей своего гостепріимнаго хозяина. Въ 1799 году онъ вступилъ въ Лундскій Университетъ. Терпя крайнюю нужду, онъ съ блистательнымъ успѣхомъ окончилъ курсъ, сдѣлался профессоромъ эстетики и подобно Щиллеру примѣромъ доказалъ, что въ высшемъ, философскомъ воззрѣніи на искусство, въ теоріи его, есть источникъ одушевленія, равно какъ въ творчествѣ -- глубокое и свѣтлое философское созерцаніе искусства. Однажды, бывъ въ Рэменѣ, онъ въ это время встрѣтился съ Эрикомъ Густавомъ Геіеромъ, тогда уже извѣстнымъ по сочиненію своему о Стен-Стурѣ. Они оба внимательно смотрѣли другъ на друга, какъ два молодые орла, увидѣвшіе одинъ другаго съ вершинъ противоположныхъ скалъ. Вотъ какъ шведскій исторіографъ по воспоминаніямъ тогдашняго времени описываетъ Тегнера: "онъ былъ топокъ и гибокъ; у него были свѣтлые кудрявые волосы и ясные голубые глаза, которые, какъ-будто въ полусоньѣ, скользили по предметамъ, не отражая въ себѣ ни одного изъ нихъ. Только, если что-нибудь возбуждало особенное его вниманіе, глаза эти бросали искры; на лицѣ его мелькала добродушная улыбка, иногда съ оттѣнкомъ тонкой ироніи изъ устъ его сверкала меткая острота. Казалось, что наша встрѣча съ нимъ не поведетъ къ короткому знакомству. Онъ мнѣ и тогда представлялся человѣкомъ, которому суждено идти особеннымъ, одинокимъ путемъ. Мы никогда поговорили между собою, не споря, никогда, ни въ чемъ не соглашались и можно было подумать что рѣшительно не понимали другъ друга."
   До 1806 года, во всѣхъ сочиненіяхъ Тегнера больше искусства и легкости формы, нежели оригинальности и занимательности содержанія. Посвятивъ себя изученію точныхъ наукъ, онъ немного часовъ удѣлялъ тогда поэзіи. Но жизнь его потекла иначе, когда онъ пересталъ терпѣть нужду. Въ одно-и-то-же время, какъ профессоръ эстетики, онъ лекціями одушевлялъ студентовъ, и, какъ поэтъ, пѣснями поучалъ и образовывалъ народъ. Богатство положительныхъ свѣдѣніи, продолжительность умственныхъ трудовъ, глубокихъ соображеній и отчетливыхъ идей выразились разнообразіемъ, зрѣлостію и полнотою поэтическихъ созданій. Они рождались у него, какъ рождаются цвѣты пасочномъ и здоровомъ деревѣ, отъ полноты, отъ избытка внутреннихъ силъ. Въ 1812 году, онъ получилъ пасторатъ. Это совершенно обезпечило его и сдѣлало даже богатымъ.
   Но послѣдніе годы жизни Тегнера были печальны. Вѣроятно, труды изнурили его. Онъ сдѣлался раздражителенъ и изнемогалъ день-ото-дня все болѣе и болѣе, наконецъ помѣтаіся. Умеръ 1846 г. 2 ноября.
   
   Petite cronique protestante de France, ou documents historiques sur les églises réformées de ce royaume, recueillis, mis en ordre et publiés par А. Crotté XVI siècle. (Краткая протестантcкая хроника Франціи, или историческіе документы о реформатскихъ церквахъ во Франціи, собранные, приведенные въ порядокъ и изданные А. Кротте. XVI столѣтіе.).
   На французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ есть множество монографій о различныхъ реформаторахъ, напримѣръ: о Яковѣ Леферѣ Этапльскомъ (Faber Slapulensis) Вильгельмѣ Фарелѣ, Герардѣ Русселѣ, Теодорѣ Безъ и друг., также о покровительницахъ реформаціи -- Маргаритѣ и Іоаннѣ Наваррской, о разныхъ попыткахъ реформаторовъ, объ исторіи происхожденія и образованія общинъ въ разныхъ городахъ и провинціяхъ. Но чрезвычайно мало сочиненій, нѣкоторыхъ-бы въ связной и послѣдовательной картинѣ былъ изложенъ ходъ реформаціи французской церкви со всѣми ея религіозными и политическими послѣдствіями. Самое древнее и богатое фактами произведеніе по этой части есть безспорно "Histoire ecclésiastique des églises réformées au royaume de France" Теодора Безы. Всѣ позднѣйшіе писатели больше или меньше пользовались этимъ богатымъ рудникомъ историческихъ свѣдѣній: одни переработывали ихъ по своему плану, другіе просто дѣлали только извлеченія. Но исторія Безы, во-первыхъ, доведена только до 1563 года, 19 марта, а, во-вторыхъ, опять есть не болѣе, какъ перечень монографіи объ усиліяхъ реформаторовъ въ различныхъ частяхъ Франціи, дѣйствовавшихъ отдѣльно, безъ взаимнаго участія. Исторія реформаціи Мерля д'Обинье нисколько не пополняетъ недостатка исторіи французской церкви, потому-что она не доведена даже до того времени, до котораго простирается исторія Безы, по заключаетъ въ себѣ только первое десятилѣтіе исторіи реформы во Франціи. Итакъ, г. Кроттё первый вознамѣрился изобразить движеніе Французской реформаціи въ XVI столѣтіи -- вполнѣ, отъ первыхъ начатковъ ея до нантскаго эдикта т. е. до 1598 года.
   Отрывочность и безсвязность дѣйствіи реформаціи въ первыя сорокъ лѣтъ ея ставитъ историка въ затруднительное положеніе; онъ поневолѣ дѣлается лѣтописцемъ; ему нѣтъ возможности найдти общую нить, которою связываются событія, общее средоточіе, около котораго все двигается. Судя поэтому, сочиненіе Кротте заслуживаетъ особенное вниманіе. Несмотря на скромное титло лѣтописи, оно чуждо мелкихъ подробностей, обнимаетъ происшествія въ возможной полнотѣ и цѣлости, изображаетъ ихъ живо и свѣжо. Жаль только, что Кротт пй нескромно пользовался сочиненіемъ Безы.
   
   Oberöstreich. Ein Skizzenbuch von Julius von der Traun, Leipzig. 1848 (Гористая Австрія. Очеркъ Юлія Трауна.).
   Очерки Богеміи Іосифа Ранка, принятые съ такимъ единодушнымъ одобреніемъ и сочувствіемъ, возбудили общее желаніе, чтобы человѣкъ съ душой, съ мыслью и талантомъ оживилъ передъ глазами современниковъ и передалъ потомству картины и другихъ частей Австріи. Чести этой считали достойною преимущественно горную Австрію, тѣмъ болѣе, что она по красотамъ природы и по нравамъ жителей даже гораздо занимательнѣе Швейцаріи, потому-что австрійскіе горцы сохранили больше Швейцарцевъ чистоту, энергію, честность и прямоту характера.
   Писатель, подъ вымышленнымъ именемъ Юлія Трауна скрывшій свое имя, достойное извѣстности и уваженія, исполнилъ общее желаніе образованныхъ читателей. Въ своемъ Очеркѣ онъ является отличнымъ ландшафтнымъ и портретнымъ живописцемъ, т. е. живописцемъ природы и нравовъ. У него много поэтическихъ свойствъ, много опытности и знанія жизни, много умственнаго образованія и учености. Поэтому, кромѣ естественности и свѣжести красотъ въ изображеніи предметовъ и лицъ, сочиненіе его имѣетъ высшую, философскую занимательность. Къ-тому же, рѣчь его проникнута юморомъ, показывающимъ энергію и свѣтлое самообладаніе души, которая можетъ стать выше внѣшнихъ обстоятельствъ и въ самой-себѣ, въ глубинѣ своего самосознанія находитъ ничѣмъ неотъемлемое довольство, ничѣмъ невозмутимое спокойствіе. Это даетъ какой-то необыкновенно-оригинальный и увлекательный характеръ его изложенію.
   Но мы сдѣлаемъ замѣчаніе, которое необходимо имѣть въ виду г. Трауну и другимъ описателямъ странъ и народовъ: мы совѣтуемъ ему изображать больше человѣка, нежели природу.Красота и величіе горъ неуловимы не только для пера, но и для кисти. Сознавая безсиліе слова, чтобъ уловить въ живой и непосредственной цѣлости разнообразіе формъ и оттѣнковъ скалъ, лѣсовъ, долинъ, воды и неба, авторъ дѣлаетъ безполезныя усилія, впадаетъ въ иперболы, дѣлается иногда изъисканнымъ и нѣсколько вычурнымъ. Притомъ, въ описаніяхъ мѣстности и внѣшности нѣтъ возможности избѣжать повтореній. По человѣкъ съ душой всегда въ состояніи понять, усвоить и выразить мысли и чувства другаго человѣка. А г. Траунъ еще такъ любитъ своихъ единоземцевъ, принимаетъ такое живое участіе въ ихъ радостяхъ и страданіяхъ, такъ восхищается ихъ достоинствами, такъ жалѣетъ о ихъ недостаткахъ, такъ негодуетъ на ихъ пороки. Наше замѣчаніе не есть произвольное требованіе, капризъ критики. Нѣтъ, оно основывается на психологическихъ законахъ; а словесность, какъ искусство, должно подчиниться имъ: потому-что они -- законы цѣлаго человѣчества. Въ сочиненіи г. Трауна есть много эпизодовъ истинно-поэтическихъ.
   
   Die Nikobabischen Inseln. Eine geographische Skizze mit spezieller Rücksicht der Geognosie. Von Rink. 4847. (Никобарскіе-Осторва. Географическій очеркъ, написанный преимущественно съ геогностическою цѣлію.).
   Авторъ этого маленькаго, но увлекательнаго сочиненія -- членъ датской экспедиціи, отправлявшейся вокругъ свѣта, на корветтѣ "Галатея", подъ начальствомъ капитана Стин-Билля. Главною задачею мореплавателей было -- подробнѣе и основательнѣе изслѣдовать, удобны ли Никобарскіе Острова къ колонизаціи и есть ли тамъ, въ какомъ количествѣ и какъ легко можетъ быть добываемъ каменный уголь. Попричинѣ множества неблагопріятныхъ климатическихъ обстоятельствъ, ни одинъ планъ экспедиціи не удался, ни одинъ вопросъ не былъ ею рѣшенъ удовлетворительно. Г. Ринкъ, который отъ самой Калькутты ѣхалъ впереди экспедиціи, занимался своимъ дѣломъ съ необыкновенною ревностію и постоянствомъ, но встрѣчалъ вездѣ непреодолимыя препятствія, вынесъ жестокую туземную лихорадку, былъ при смерти и больной, изнуренный, черезъ Цейлонъ, Египетъ и Италію возвратился въ свое отечество. Вотъ съ какими пожертвованіями-пріобрѣтаются знанія тамъ, гдѣ поняли все величіе и всю благотворную силу науки!
   Авторъ дѣлаетъ краткій обзоръ всѣхъ неудавшихся попытокъ завести на Пикобарскихъ-Островахъ колоніи и описываетъ свое путешествіе. Картина первобытныхъ, могучихъ лѣсовъ, съ ихъ вѣковымъ, патріархальнымъ величіемъ, съ ихъ неприступными и непроницаемыми глубинами, изображена очаровательно. Съ недосягаемыхъ вершинъ горъ, отъ первой черты нестѣсняемой холодомъ растительности они сплошной зеленой стѣной спускаются до уровня моря и рѣзко оттѣняются бѣлымъ коралловымъ пескомъ морскаго берега. Колоссальные стволы Baringhoniao Speciosae, подмытые прибоемъ волнъ, страшными кряжами лежатъ на коралловыхъ рифахъ: нѣсколько дальше отъ берега дерева густо, крѣпко и плотно обвиты и перепутаны вьющимися растеніями, которыя хватаются другъ-за-друга, перекидываются съ вѣтви на вѣтвь, свертываются въ видѣ зеленыхъ и живописныхъ канатовъ, стягиваютъ сучья такъ, что во многихъ мѣстахъ нѣтъ ни малѣйшей возможности пробраться въ лѣсъ.
   Группа Никобаръ составляетъ звѣно той цѣпи горъ, которая проходитъ черезъ Суматру и Яву до Андаманскихъ-Остросовъ и отличается особенною дѣятельностію волкановъ. Ворочать, г. Ринкъ нигдѣ не нашелъ слѣдовъ волканическихъ горъ, а по недавнему возвышенію почвы, особенно по точному изслѣдованію коралловыхъ рифовъ, онъ заключаетъ о близости волкановъ.
   Особенно поразительно сходство, которое островъ Бамбука имѣетъ съ потухшимъ волканомъ, липарскимъ островомъ Вулкано. Ихъ почти отличить нельзя. Прибрежные жители Никобаръ составляютъ что-то среднее между Бирманцами и Малайцами. Ихъ образъ жизни, ремесла, языкъ, ихъ религіозныя понятія и погребеніе мертвыхъ -- все это изображено живо, ясно, увлекательно.
   
   Das Obdensbuch der Вrüdеder vom deutschen Hause st.-Mariеn zu Jerusalem, zum ersten Mule in der älteslen Abfassung, nach einer Pergament-Urkunde des 13-ten Jahrhunderts. Von Schönhut. 1847. Heilbronn (Статутъ нѣмецкаго ордена св.-Маріи въ Іерусалимѣ, напечатанный съ пергаментной рукописи 13-го столѣтія).
   Изданные прежде статуты нѣмецкаго ордена заключаютъ въ себѣ не первоначальныя постановленія этого рыцарскаго братства, но тѣ, которыя, въ-теченіе времени, съ разными измѣненіями и дополненіями, были составлены при магистрѣ Конрадѣ Зрлихсгаузенѣ, въ 1442 году. Но г. Шёпгутъ оттискалъ подлинникъ статута, вѣроятно, принадлежащій къ концу тринадцатаго столѣтія. Знакомясь внутреннимъ и внѣшнимъ бытомъ ордена, съ началами и внѣшней обстановкой, обрядами, церемоніями и костюмами братьевъ, этотъ важный историческій памятникъ, во многихъ отношеніяхъ, объясняетъ духъ эпохи, изъ котораго возникли эти религіозныя и воинственныя, рыцарскія и монашескія общины, исполненныя мистицизма и необыкновенной практической энергіи, энтузіазма къ человѣчеству и отчужденія отъ него.
   Жаль, что издатель не обратилъ вниманія на сходство статута нѣмецкаго ордена съ статутомъ тампліеровъ. А это сходство поразительно. Правила и постановленія тампліеровъ во-многихъ мѣстахъ буквально переведены въ статутъ нѣмецкій. Тѣ и другія въ статьяхъ объ одеждѣ, о бритьѣ и стриженьѣ бороды, о кушаньѣ, о движимомъ имуществѣ, о выборѣ магистра, различаются только нѣкоторыми частностями. Въ обоихъ орденахъ предписывалось братьямъ спать отдѣльно другъ отъ друга, не снимая пояса съ рубашки и нескидая исподней, не тушить огня ночью, не украшать ничѣмъ своего оружія, не цаловать ни вдовы, ни дѣвицы, ни матери, ни сестры, не вступать въ супружество -- за что нѣмецкимъ рыцарямъ положена была смертная казнь,-- принимать въ свое общество людей достойныхъ, не позволять женщинамъ жить въ замкахъ братства, неисповѣдываться ни у кого, кромѣ орденскаго духовника. Изъ правила о совершенномъ удаленіи жилищъ женщинъ братства въ обоихъ орденахъ было сдѣлано исключеніе: къ нимъ допускались сестры, чтобы ходить за больными, заниматься хозяйствомъ и особенно смотрѣть за скотомъ. Это было позволено на томъ основаніе, что у женщинъ для подобныхъ занятій больше терпѣнія, ловкости и досуга.
   Впрочемъ, если сравнивать всѣ постановленія двухъ орденовъ, то очевидно, что правила нѣмецкихъ рыцарей не были столько суровы, какъ правила тампліеровъ. Это особенно видно въ статьѣ объ охотѣ.
   
   Eine Dänische Geschichte. Roman von А. Schopenhauer Braunschwегg 1848. (Датская Исторія. Романъ А. Шоппенгауеръ.).
   Будучи прекрасной хозяйкой, женщина въ то же время можетъ жить и для умственной, художественной и литературной дѣятельности, и не пугать мужчинъ умомъ своимъ, но привлекаетъ ихъ; между-тѣмъ она танцуетъ, постъ, играетъ и улыбается. Все это, можетъ-быть, въ тысячу кратъ больше принадлежитъ и г-жѣ Шоппенгауеръ, потому-что романъ ея исполненъ той тихой, нѣжной прелести, той неожиданной изобрѣтательности, той тонкой работы, которая составляетъ неотъемлимое, исключительное достоинство женщины -- съ талантомъ. Г-жа Шоппенгауеръ не берется изображать бурныхъ волненій общественной жизни, мятежей сердца, кровавыхъ битвъ, кровавыхъ слезъ: но она развертываетъ въ очаровательной и трогательной картинѣ жизнь кроткаго, любящаго и страдающаго сердца; она изображаетъ борьбу чувства и привязанности съ прозою жизни. Но сочинительница не даетъ своей героинѣ ни яду, ни ножа, не оскверняетъ любви убійствомъ, но даетъ ей величіе и силу все перестрадать и перенести. Дѣйствіе происходитъ во время первой Французской революціи. Графиня Елена Гейернъ любитъ молодаго человѣка безъ имени. Противъ этого возстаютъ родственники ея. На этомъ-то простомъ вопросѣ: любить, или не любить человѣка, достойнаго любви, чувствовать по благородному, безкорыстному, влеченію души, или но денежному соображенію -- и основывается весь романъ. Предметъ старый, повседневный, избитый и много разъ опозоренный и дѣйствующими лицами и писателями! Но г-жа Шоппенгауеръ прочувствовала его вполнѣ, создала характеры очертила ихъ вѣрно, иногда сильно, развернула ихъ въ живомъ дѣйствіи, навела естественный колоритъ мѣстности и вышелъ новый, занимательный романъ.
   
   Zeitschrift für die Wissenscbaft der Sprache. Herausgegeben von А. Hцfer, l-ster B. 1846. 2-ter B. 1847. Berlin. (Газета языкознанія, издав. Геферомъ.).
   Непривычка къ ученымъ трудамъ, неумѣнье взяться за дѣло, а главное, -- недостатокъ основательнаго логическаго. изученія языка отечественнаго и языковъ иностранныхъ, особенно классическихъ, заставляютъ мно гихъ думать, что филологія есть
   
   "Чудище обло, огромно, мослисто
   И глухо, и слѣпо, и нѣмо. (Тредіак).
   
   Но вспомнимъ, или напомнимъ, что языкъ есть живой, непосредственный и самый полный органъ души, что въ немъ и только въ немъ одномъ сохраняются всѣ идеи, которыми живетъ народъ, что стихіи и формы рѣчи слагаются, крѣпнутъ и перерождаются подъ вліяніемъ физическихъ, этнографическихъ и историческихъ причинъ, что въ атомахъ слова, равно какъ и въ огромныхъ, міровыхъ памятникахъ языка, всегда есть отпечатки и мѣстности, и народности, и общихъ психологическихъ началъ, и общихъ началъ природы,-- вспомнимъ все это и -- станемъ съ уваженіемъ смотрѣть на тѣхъ благородныхъ тружениковъ, которые съ микроскопическимъ внима піемъ въ склоненіяхъ и спряженіяхъ, въ слогахъ и буквахъ ловятъ лучи мысли и находятъ тончайшія нити вѣрованій, миѳологіи, гражданственности, законодательства, вкуса и т. д.
   Въ Германіи за важность этихъ трудовъ ручаются имена Гримма, Беккера, Гумбольта и многихъ другихъ. Во Франціи, вѣковыми памятниками языксвѣдѣнія служатъ словари -- академическій, Лаво, Боаста, Наполеона Ландэ и Бескереля. Особенно замѣчательна по идеѣ и по выполненію такъ-называемая, національная, или народная грамматика (grammaire nationale), грамматики Вольтера, Расина, Боссюэ, Фенелона, Ж. Ж. Руссо, Бюффонэ, Б. Сен-Пьера, Шатобріана, Делавиня и другихъ знаменитыхъ писателей французскихъ, которые своими сочиненіями производили перемѣны въ употребленіи отдѣльныхъ словъ и цѣлыхъ оборотовъ рѣчи. При такомъ высокомъ, многостороннемъ развитіи филологіи въ Европѣ, очевидно, что изданіе Гёфера есть потребность, конечно, не для всѣхъ ученыхъ, но для тѣхъ, которые исключительно, или только какъ вспомогательнымъ предметомъ, занимаются изученіемъ языковъ, т. е. изученіемъ фонетическихъ, логическихъ и психологическихъ законовъ и формъ рѣчи. Цѣль изданія ученаго профессора состоитъ въ томъ, чтобы сообщать замѣчательныя разсужденія, изслѣдованія и д. т. о всѣхъ возможныхъ языкахъ -- отъ нѣмецкаго до санскритскаго. Это рудникъ самыхъ драгоцѣнныхъ матеріаловъ для филологіи и всѣхъ соприкосновенныхъ съ нею наукъ.

"Отчественныя Записки", No 7, 1848

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru