Чистяков Михаил Борисович
Weltgeschichte in umrissen und auffuehrungen von J. W. Loebell

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Всемирная история в очерках и картинах, Лёбелля.)
    Статья вторая и последняя.

   

WELTGESCHICHTE IN UMRISSEN UND AUFFUEHRUNGEN von J. W. Loebell.

(ВСЕМІРНАЯ ИСТОРІЯ ВЪ ОЧЕРКАХЪ И КАРТИНАХЪ, Лёбелля.)

Статья вторая и послѣдняя.

   

III.
Иранъ. Финикія. Карѳагенъ. Израильтяне. Египетъ. Персія. Греція.

   Мысль, вмѣстѣ съ солнцемъ, пошла съ востока на западъ. Ближайшее вліяніе имѣла Индія на Иранъ. Причиною этого были, во-первыхъ, сосѣдство, во-вторыхъ -- этнографическое родство обѣихъ странъ.
   Жители Ирана не имѣли общаго народнаго названія: они были извѣстны то подъ именемъ Бактріанъ, то подъ именемъ Мидянъ, то -- Персовъ, смотря потому, какое изъ иранскихъ племенъ дѣлалось господствующимъ. Къ новѣйшее время, именно, съ 1820 года, вслѣдъ за нѣмецкимъ писателемъ Роде, европейскіе ученые стили называть древнихъ обитателей Ирана вообще Зендами. Это названіе заимствовано отъ древняго религіознаго языка Иранцевъ, зендскаго. Онъ принадлежитъ къ языкамъ индо-германскаго корня и составляетъ Одно изъ нарѣчій древняго персидскаго. На немъ изложены священныя книги древнихъ Персіянъ, называемыя вообще Зендавестой. До-сихъ-поръ, свѣдѣнія о Зендавестѣ основываются на переводѣ ея, сдѣланномъ Лебелемъ, и на нѣкоторыхъ изслѣдованіяхъ и замѣчаніяхъ о ней, принадлежащихъ Бюрнуфу.
   Первобытная исторія всякаго народа бѣдна фактами, по за то богата миѳологическими преданіями. На Востокѣ это еще больше, нежели гдѣ-нибудь, потому-что жаркій климатъ, жаркая кровь, роскошная природа, тусклыя понятія человѣка о мірѣ и самомъ себѣ, все это дастъ его фантазіи полную свободу его мечтамъ широкій разгулъ и онъ все дѣйствительное перерабатываетъ, преобразуетъ, украшаетъ или безобразитъ своими вымыслами. Такимъ-образомъ миѳологія становится исторіею, если не событіи, то характера народа него идеи. Мы остановимся на этихъ преданіяхъ глубокой старины и тѣмъ болѣе, что въ нихъ заключается вся религія, философія и поэзія первобытнаго Ирана.
   Въ Зендавестѣ есть слѣдующее сказаніе о переселеніи арій (почтенныхъ людей) въ Иранъ: "Однажды въ Лиріанемъ-Него, первобытномъ отечествѣ ихъ, была необыкновенно жестокая зима и продолжалась десять мѣсяцевъ, такъ, что для лѣта оставалось только два. Тогда царь Джемшидъ съ народомъ своимъ пошелъ въ теплыя страны, къ югу, въ благословенныя мѣста, созданныя Ормуздомъ. Джемшидъ получилъ отъ Ормузда золотой кинжалъ. Приходя Въ какой-нибудь край, онъ разсѣкалъ имъ на двѣ половины земное царство;и тотчасъ появлялись тамъ въ безчисленномъ множествѣ домашнія животныя и дикіе звѣри, домашнія и лѣсныя птицы, люди и пурпуромъ блестящіе огни -- чего прежде никогда не бывало Въ этомъ сказаніи видно, что аріи шли съ сѣвера на югъ и въ странахъ, ими занимаемыхъ, распространяли земледѣліе и гражданственность; сверхъ-того, здѣсь есть намекъ на ихъ религіозныя понятія о двойственности всѣхъ существъ физическаго и нравственнаго міра.
   По ученію Зендавесты, какъ въ цѣломъ составѣ природы, такъ и въ каждой вещи въ отдѣльности, есть двѣ стихіи, двѣ стороны -- добро и зло. Верховное начало перваго -- Ормуздъ; верховное начало втораго -- Ариманъ. Ормуздъ и Ариманъ -- родные братья. Высшее существо -- безначальное, не созданное время, давъ имъ жизнь, предоставило ихъ волѣ производить міръ и управлять имъ со всѣми его существами.
   Ормуздъ всегда находился ль царствѣ свѣта и добра; Лриманъ -- въ царствѣ мрака и зла. Они -- непримиримые враги. Когда Ормуздъ создавалъ все, что есть прекраснаго и добраго въ мірѣ, Ариманъ на перекоръ каждому его созданію производилъ что нибудь дурное, вредное, безобразное или отвратительное. Такъ, на-примѣръ, Ормуздъ создалъ собаку, Ариманъ -- волка, Ормуздъ голубя, Лримань -- ястреба и т. д. Вообще, всѣ дикіе и свирѣпые звѣри, всѣ животныя плотоядныя, которыя не любятъ свѣта, всѣ гады, всѣ вредныя и непріятныя насѣкомыя, созданы Ариманомъ.
   Это ученіе отозвалось и въ нашей русской миѳологіи. Ормузду, очевидно, соотвѣтствуетъ нашъ Бѣлъ-богъ; Ариману -- Черно-богъ.
   Ормуздъ и Ариманъ, и существа ими произведенныя, ведутъ между собою безпрерывную борьбу и стараются истребить другъ друга. Когда настанетъ конецъ міру, Ормуздъ одержитъ побѣду надъ своимъ противникомъ: добро восторжествуетъ надъ зломъ. Что сдѣлается съ Ариманомъ, объ этомъ въ Зендавестѣ ничего положительнаго нѣтъ.
   Между двумя верховными существами и земными созданіями ихъ находятся многочисленные роды посредствующихъ духовъ разнаго рода и достоинства. Къ царствѣ Ормузда, въ каждомъ существѣ заключается феруэръ, какъ его тончайшее основное начало, духовная, живительная сила, первообразъ его существованія. Иногда они находятся въ отдѣльности отъ созданіи и тогда составляютъ ихъ хранителей и даютъ счастіе тѣмъ, которые съ молитвой къ нимъ обращаются. Ормуздовымъ феруэрамъ соотвѣтствуютъ у Аримана дивы.
   Лёбелль находитъ слѣдующую постепенность въ развитіи религіознаго ученія Иранцевъ; вѣроятно, сперва они, подобно большей части азіатскихъ народовъ, поклонялись небеснымъ свѣтиламъ -- этимъ могущественнымъ, блистательнымъ и прекраснымъ явленіямъ природы; потомъ стали поклоняться и огню, какъ брату и проявленію небеснаго свѣта на землѣ. Но мысль пошла дальше, стала углубляться въ природу и подъ явленіями отъискивать силы, подъ веществомъ духовное начало; и вотъ -- солнце, звѣзда, огонь становится только священными символами высшихъ невидимыхъ существъ. Фантазія не смѣетъ создавать для этихъ существъ пи храмовъ, ни жертвенниковъ, ни статуи; для человѣка храмъ -- вся вселенная; жертвенникъ -- вершина горы; образъ, ликъ божества -- созданіе, произведенное силою природы.. Такое богослуженіе было у древнихъ Персовъ даже во времена Геродота. Наконецъ, идея о божествѣ, сдѣлавшись опредѣленнѣй и отчетливѣй, потребовала для себя и выраженія болѣе-точнаго, болѣе-полнаго -- явилась статуя. Это уже шагъ младенчествующаго человѣка къ господству надъ внѣшней природой; въ кумірѣ, имъ созданномъ, онъ поклоняется уже не одной силѣ природы, но и силѣ своего искусства; онъ замѣтилъ, что самъ выше всякаго явленія въ мірѣ, и что лицо его есть благороднѣйшій образъ божества. Такимъ-образомъ, въ ходѣ религіи народа, виденъ ходъ искусства, я въ ходѣ искусства -- постепенное усиліе души оторваться отъ внѣшности, побѣждать се, дѣйствовать самосознательно и самостоятельно.
   Ученіе объ Ормуздѣ и Ариманѣ находится въ непосредственной связи съ нравственными правилами и обрядами древнихъ Иранцевъ. Чтобъ заслужить благосклонность Ормузда и быть счастливымъ, говорится въ ихъ нравоученіи, должно избѣгать всякой нечистоты и всякаго соприкосновенія съ чѣмъ-нибудь нечистымъ, особенно съ трупами животныхъ и людей: потому-что гніеніе есть разрушительное начало и, слѣдовательно, начало нечистоты. На этомъ основаніи, Иранцы не хоронили мертвыхъ, а оставляли ихъ на съѣденіе плотояднымъ птицамъ, и потомъ собирали и берегли родныя кости. Осквернившійся долженъ былъ, для очищенія себя, приносить жертвы священному огню, молиться и читать религіозныя книги. Но, соблюдая чистоту физическую, надобно было хранить и чистоту нравственную -- именно, чистоту въ словахъ, поступкахъ и мысляхъ. Между прочими правилами, которыя предписываются въ Зендапестѣ, для за е луженія благосклонности Ормузда, требуется заводить такія строенія, гдѣ могли бы жить въ чистотѣ жрецы, женщины, дѣти и стада животныхъ, обработывать не воздѣланныя поля, орошать мѣста безводныя, содержать скотъ, необходимый для удобренія земли и разводить домашнихъ животныхъ. Идея удивительная въ такое отдаленное время и особенно на Востокѣ.-- Дѣятельность, трудъ, физическое благосостояніе, довольство и опрятность, сдѣлались предметами нравственности и религіи! Такимъ-образомъ, ученіе Зороастра или Зердуста изъ своей отвлеченности переходило непосредственно къ практикѣ и содѣйствовало распространенію гражданственности.
   Отъ жизни Ассиріянъ и Вавилонянъ остались одни только великія или фантастическія, воспоминанія и развалины. Тамъ все небывалое, города сказочныхъ размѣровъ, воздушные сады, поднебесныя башни, арміи въ нѣсколько милліоновъ человѣкъ, женщины сверхъестественнаго происхожденія и волшебной красоты, питаются голубями, т. е. получаютъ пищу отъ голубей, умы сверхъестественной мудрости, словомъ, нѣтъ ничего, что бы годилось для нашего человѣческаго быта. Самое положительное то, что ученые выкопали изъ земли и нашли въ обломкахъ искусства. Въ нынѣшнее время особенное вниманіе привлекаютъ развалины Ниневіи, на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь деревня Нениве, близь Moсула. Конечно, смѣшно думать, что чрезъ эти открытія можно возстановить исторію народа: даже цѣлый городъ, безъ людей безгласенъ, нѣмъ; а камни мудрено допрашивать: по-крайней-мѣрѣ, по этимъ остаткамъ можно пріобрѣсти нѣкоторыя понятія о состояніи зодчества и начаткахъ пластическаго искусства. Отрыты огромныя стѣны, по-видимому, составлявшія части обширнаго дворца; на внѣшнихъ сторонахъ ихъ, равно какъ и на колоннахъ, находившихся внутри зданія, множество барельефовъ. Въ нихъ изображаются торжественные поѣзды, сраженія на колесницахъ, осады и другія военныя сцены, здѣсь видны фигуры царей ихъ придворныхъ слугъ, евнуховъ, воиновъ, жрецовъ; побѣдители и побѣжденные отличаются другъ отъ друга чертами лица и одеждою. Побѣжденныхъ почитаютъ принадлежащими къ потомкамъ Сима. Въ рисункѣ людей и лошадей есть нѣкоторые частные недостатки, но въ цѣломъ они исполнены жизни и выразительности; движенія ихъ разнообразны и единственны. Вообще, въ утихъ барельефахъ виденъ вкусъ, видно знаніе механической части искусства. Если вспомнишь, что эти памятники существовали, по-крайней-мѣрѣ, за семъ-сотъ лѣтъ до P. X., то невольно спрашиваешь, отъ чего образованіе не раньше развилось и обобщилось въ древнемъ мірѣ? На ниневійскихъ развалинахъ есть надписи такъ-называемаго пуническаго или гвоздеобразнаго алфавита: но смыслъ ихъ составляетъ еще неразрѣшенную загадку. Кажется, что Ассиріяне, по происхожденію и по языку находились въ родствѣ съ Зендами, но они не исповѣдывали религіи Зороастра, а были идолопоклонниками, подобно Вавилонянамъ.
   О халдейской мудрости до-сихъ-поръ сохранилось преданіе, и въ-самомъ-дѣлѣ, она заслуживаетъ такую долго вѣчную славу, потому-что она есть начало астрологіи и, слѣдовательно, астрономіи. Халдеями называли Римляце и Греки вавилонскихъ жрецовъ, которые предсказывали будущее но теченію небесныхъ свѣтилъ. По мнѣнію этихъ звѣздочетовъ, надобно было брать въ соображеніе только пять планетъ. Юпитеръ и Венера считались благодѣтельными. Марсъ и Сатурнъ -- вредными. Меркурій -- то благодѣтельнымъ, то вреднымъ, смотря по его положенію въ-отношеній къ другимъ звѣздамъ. Богъ-вѣсть, въ какой степени были достовѣрны ихъ пророчества о судьбѣ людей; но предсказанія о лунныхъ затмѣніяхъ своею точностію изумляютъ современныхъ астрономовъ. При наблюденіяхъ, для этого необходимыхъ, вавилонскіе ученые замѣтили раздѣленіе сутокъ на двадцать-четыре часа. Для этого ou и употребляли водяные часы, которыми, цъ-послѣдствіи, пользовались и греческіе астрономы. Кромѣ этой дѣйствительно великой мудрости измѣрять неизмѣримое -- время, Вавилоняне первые, въ Западной Азіи, занимаясь постройкою огромныхъ зданій, ознакомились съ практическимъ приложеніемъ законовъ тяжести и привели въ строгую систему раздѣленіе мѣры и вѣса.
   Но Вавилонъ еще болѣе славился своимъ богатствомъ: этому содѣйствовало необыкновенное плодородіе почвы и удивительно счастливое географическое положеніе, онъ находился на Ерфратѣ; но этому имѣлъ къ югу самое удобное сообщеніе съ Персидскимъ Заливомъ; на сѣверѣ гало къ нему множество путей отъ Чернаго и Средиземнаго Моря. Онъ былъ главнымъ складочнымъ мѣстомъ драгоцѣнныхъ индійскихъ товаровъ, приходившихъ черезъ Персидскій Заливъ. Пророкъ Эзекіиль называетъ Вавилонъ землею купцовъ и торговымъ городомъ.
   Но при такомъ развитіи умственной и матеріальной дѣятельности, нравственность Вавилонянъ представляла самую ужасную и отвратительную картину. Ихъ раболѣпство, грубѣйшая чувственность, необузданный развратъ, пороки въ саломъ безстыдномъ и нагломъ видѣ, заслуживали вполнѣ тѣ проклятія, которыми осыпали ихъ іудейскіе пророки. Во времена Александра Македонскаго, въ Вавилонѣ, на пирахъ, женщины являлись для того только, чтобъ больше воспламенять мужчинъ. Въ числѣ обрядовъ, принадлежавшихъ къ умилостивленію богини Милитты, было слѣдующее обыкновеніе: каждая женщина одинъ разъ въ своей жизни садилась у храма этой вавилонской Афродиты; каждый проходящій, бросавшій ей на грудь деньги съ словами: "во имя богини Милитты!" имѣлъ полное право на ея благосклонность.
   Такого рода явленія неопровержимо доказываютъ, что физическое благосостояніе, довольство, промышленость и торговля -- словомъ, всѣ условія богатства, не только не облагораживаютъ, но унижаютъ человѣка до животности, если въ немъ неразвиты высшія потребности ума и сердца. Очевидно, что умъ, обогащенный Обширными свѣдѣніями по части естественныхъ наукъ, математики, астрономіи и т. д.. но ненаправленный къ изслѣдованію началъ духовной націей природы, не сдѣлаетъ сердца добрѣй, чувствительнѣй. чище, не вдохнетъ въ него тѣхъ ощущеніи, которыя составляютъ всю прелесть, всю поэзію жизни и даже въ матеріальныхъ наслажденіяхъ до безконечности возвышаютъ человѣка надъ животнымъ. Толкуйте послѣ этого объ одномъ, такъ-называемомъ, существенномъ, и смѣйтесь надъ философами и поэтами, которые утверждаютъ, что природа и жизнь прекрасны только тогда. когда смотришь на нихъ съ духовной стороны, и что безъ этого жизнь есть -- рядъ животныхъ процессовъ. Studia humaniora humaniores древнихъ.-- выраженія многозначительныя и глубокомысленныя! Ищите въ языкѣ отголосковъ души, и грамматика -- въ обширномъ смыслѣ, будетъ живою исторіею впечатлѣній, чувствъ, понятій народа; ищите въ произведеніяхъ словесности законовъ психологическихъ, законовъ ума, воображенія, чувства, вкуса и творчества, и теорія словесности получитъ философскую и художественную занимательность, а не будетъ скелетомъ, пугающимъ учителей и учениковъ. Открывайте въ исторіи, въ законовѣдѣніи, въ изящныхъ искусствамъ и проч., начала психологическія, открывайте все зиждущій, вездѣ присущій и во всемъ проявляющійся духъ, вѣчныя идеи истины, справедливости, гармоніи, низводите ихъ въ сознаніе народа, обобщайте ихъ такъ, чтобъ онѣ дѣлались сладкими, повседневными потребностями, и тогда онъ очеловѣчится и почувствуетъ стыдъ валяться въ грязи. До-тѣхъ-поръ и съ богатствомъ онъ бѣденъ, и со всѣми знаніями своими -- жалкій невѣжда.
   Финикіянамъ суждено было сдѣлаться посредниками между Азіей, Африкой и Европой. Съ богатствами Востока они разнесли сѣмена гражданской и умственной образованности до отдаленнѣйшихъ краевъ древняго міра. Они были первыми, можно сказать, миссіонерами, первыми учителями и образователями народовъ. Конечно, это происходило безсознательно, такъ сказать, безъ ихъ вѣдома, потому-что цѣль у нихъ была совсѣмъ не та; но, къ-счастію, дѣла человѣческія управляются высшею, мудрою волею и корыстныя, самыя эгоистическія, самыя исключительныя предпріятія всегда, вопреки всѣмъ разсчетамъ самолюбія, направляются къ общему благу, къ святому, Котомъ предназначенному союзу, а потому и счастію народовъ. Карѳагенъ, Кадмея, Кадиксъ, страна свинца и олова -- Альбіонъ, страна янтаря -- лотъ отдаленнѣйшія точки многосложной сѣти путей ихъ. Но не пурпуръ, недорогія ткани Тира и Сидона, не стекло составляютъ важнѣйшее сокровище, которое Финикіяне подарили Европѣ, а черезъ нее и всему свѣту, но фонетическое письмо -- великое, могущей слюнное орудіе мысли, органъ, достойный ея безсмертной сущности, посредствомъ котораго слово, однажды сказанное, какъ глаголъ бытія, становится повсемѣстнымъ вездѣ слышимымъ и повторяется въ милліонахъ отголосковъ. Сверхъ-того, Финикіяне имѣли вліяніе и на богослуженіе и религіозныя вѣрованія другихъ народовъ, отъ которыхъ, въ свою очередь, также заимствовали многое. Отъ этого, изображенія божествъ у различныхъ языческихъ народовъ очень перемѣшались и но своимъ формамъ и по значенію. Этимъ частію объясняется, почему Греки и Римляне, въ-послѣдствіи времени, находили во многихъ странахъ куміры своихъ отечественныхъ боговъ. Такое обобщеніе религіозныхъ формъ было, между прочимъ, причиною, что ни Греки, ни Римляне не предавались фанатизму и показывали вѣротерпимость, не всегда встрѣчаемую а у образованнѣйшихъ народовъ. Богослуженіе Финикіянъ въ самыя древнія времена состояло въ поклоненіи звѣздамъ и огню: но отъ грубости нравовъ и понятіи превратилось въ варварское идолопоклонство. Замѣтивъ въ огнѣ болѣе разрушительную, нежели творческую силу, они поклонялись ему подъ именемъ Баала, или Молоха, и принося ли въ жертву людей, пренмущестисино дѣтей. Это дѣлалось самымъ жестокимъ образомъ младенцевъ живыхъ клали въ руки раскаленному желѣзному истукану и между-тѣмъ, какъ они погибали въ адскихъ мученіяхъ, матери ихъ принуждены были стоять подлѣ, не выражая своей печали ни однимъ воплемъ. Но въ-теченіи времени, благодаря вліянію Персовъ, подъ власть которыхъ подпали Финикіяне, молохъ -- богъ невѣжества и варварства, пересталъ пожирать дѣтей. Когда Александръ Македонскій осаждалъ Горъ, нѣкоторые изувѣры хотѣли-было воскресить жертвоприношеніе Молоху, чтобъ отвратить бѣдствіе; но судьи единогласно отвергли эту безсмысленную мѣру,
   Если религіозные обряды и понятія Финикіянъ носятъ на себѣ совершенно восточный характеръ, за то они далеко отошли отъ него по своему гражданскому устройству. Тамъ, гдѣ кипѣла такая разнообразная и обширная торговля, гдѣ надобно было дѣйствовать совокупными силами для благо состоянія отечества, пускаться въ смѣлыя путешествія къ отдаленнымъ странамъ и приноровляться къ обычаямъ разныхъ народовъ,-- тамъ разграниченія народа на касты не могло существовать. Финикія никогда несоставляла одного цѣлаго, нераздѣльнаго государства: города ея представляли нѣкоторый родъ общинъ, или союза и дѣйствовали за одно, особенно въ важныхъ обстоятельствахъ. Въ такомъ случаѣ, всѣ слѣдовали примѣру и подчинялись предпріятіямъ одного важнѣйшаго города; иногда власть надъ всѣми городами сосредоточивалась въ рукахъ одного лица, или многихъ лицъ и была наслѣдственною. Такимъ образомъ, если началъ греческой философіи и греческаго искусства надобно искать въ Индіи: то первые зародыши, первыя, хотя еще не вполнѣ развившіяся формы греческой гражданственности, безъ всякой изъисканности, сами собою представляются въ Финикіи.
   Карѳагенъ еще болѣе приближался къ Греціи. Правда, въ религіи его сохранилось много варварскаго, и даже во времена Александра Македонскаго однажды въ жертву Молоху было припасено двѣсти мальчиковъ; но у нихъ развилось новое начало гражданственности, открылась новая стихія благосостоянія народнаго: они занимались не только торговлей, но и земледѣліемъ, и такимъ образомъ открыли свой источникъ довольства и богатства, независимо отъ сношеніи съ другими народами.
   Гражданское устройство Карѳагенянъ въ основаніи своемъ было финикійское: во оно выработалось уже гораздо съ большею опредѣленностію. Ихъ суффеты (отъ еврейскаго шофстимъ -- судьи, или главные предводители) имѣли большое сходство съ спартанскими царями и римскими консулами. Должность предводителей была отдѣлена отъ должности суффотонъ, хотя иногда и поручалась этимъ послѣднимъ. О силѣ Карѳагена можно заключить даже по тому безпощадному приговору, который безпрестанно твердилъ Катонъ въ патріотическомъ фанатизмѣ delendam esse Carfhaginem.
   Израильтянъ можно назвать представителями идеальной стороны въ развитіи жизни человѣчества. Исторія ихъ, по богатству и древности письменныхъ памятниковъ, по ѳеократическому устройству государства и по вліянію началъ ихъ религіи на всѣ послѣдующіе вѣка, имѣетъ высокое значеніе. Только Израильтяне вѣровали въ единаго Бога, творца и хранителя вселенной; только имъ было открыто, что Богъ есть духъ, для проявленія сущности котораго нѣтъ достойнаго образа, что лучшее, совершеннѣйшее отраженіе его свойствъ есть ближайшее, родственное ему существо -- духъ человѣческій. Такимъ образомъ высокое понятіе о Богѣ было источникомъ высокаго понятія и о человѣкѣ. Находясь въ совершенной противоположности съ пантеистическими и языческими мнѣніями, святое ученіе откровенія дало міру истинныя правила нравственности и добродѣтели. Лёбелль справедливо замѣчаетъ, что духъ всей израильской исторіи, ея внутреннее содержаніе, развиты и выражены въ величественныхъ и поразительныхъ образахъ у пророковъ. Они безпрерывно правовѣды води великую истину, что счастіе человѣка состоитъ въ исполненіи заповѣдей Божіихъ, а погибель его -- въ ихъ пренебреженіи. Они учили, что добродѣтель и раскаяніе, или очищеніе, состоитъ не въ безсознательномъ и безчувственномъ жертвоприношеніи, а въ чистотѣ чувствъ, въ справедливости и благодѣяніяхъ. Въ этихъ святыхъ звукамъ слышишь голосъ небеснаго, для всѣхъ общаго отца.
   Нѣтъ страны, которая столько, какъ Египетъ, была бы бѣдна письменными и богата вещественными историческими памятниками. Свѣдѣнія, сообщенныя Геродотомъ, Діодоромъ Сицилійскимъ и Плутархомъ, такъ отрывочны, такъ темны, исполнены такихъ противорѣчіи, что изъ нихъ извлечемъ немного положительнаго. За то въ новѣйшее время отрыто столько египетскихъ достопримѣчательностей, что ни Шнаазе, ни Бельцони, ни Партей, ни Прокемъ, ни Денонъ, ни Шампольонъ, ни Вилькинсонъ, ни многіе другіе не могутъ изобразить и описать ихъ въ своихъ монументальныхъ книгахъ. Смотрите: въ лощинѣ, со всѣхъ сторонъ окруженной горами, тамъ, гдѣ деревни Мединетъ-Габу и Карнакъ, близь изгиба Инда, громады разрушенныхъ зданій, храмы, галереи, обелиски, чудовищныя статуи или еще противостоятъ времени, или уже покоятся и въ падшемъ величіи изумляютъ путешественника. Можно подумать, что здѣсь жили не люди, а титаны сверхъестественной величины и долговѣчности. Особенно поразителенъ парнасскій дворецъ; отъ группы или груды развалинъ, начинающейся у Люксора, идетъ къ нему дорога на разстояніи 6000 футовъ; по обѣимъ сторонамъ ея, футовъ черезъ десять другъ отъ друга, лежатъ на мощныхъ лапахъ колоссальные сфинксы, съ какою-то затаенною думой и съ восточнымъ, фаталистическимъ спокойствіемъ. Нѣкоторые изъ нихъ уже много засыпаны песками пустыни и, воздымая свои головы, какъ-будто силятся вырваться изъ-подъ земли, заживо ихъ поглощающей. Преддверіе этого зданія, ведущее во внутренніе покои его, есть одинъ изъ исполинскихъ памятниковъ зодчества въ цѣломъ мірѣ. Потолокъ его поддерживается-тридцатью-четырьмя колоннами. Двѣнадцать изъ нихъ въ срединѣ, по тридцати-четыре фута въ объемѣ и по шестидесяти-пяти въ вышину. На капителяхъ ихъ можно уставить по сту человѣкъ. Стѣны портиковъ, залъ и другихъ стѣнъ украшены статуями и рельефами, испещрены разноцвѣтными красками и разными фигурами. Разсматривайте и изучайте все это.
   Но вы -- смѣлый путешественникъ, вы не боитесь сойдти въ царство мертвыхъ. Вы же и другъ человѣчества: вамъ пріятно будетъ удостовѣриться лично, что, по-крайней-мѣрѣ, покойники не тѣснятъ, не душатъ, не ѣдятъ другъ друга. Извольте, милордъ, отправиться отъ Мединетъ-Габу въ подземныя Ѳивы. Это цѣлый городъ гипогей или катакомбъ. Сколько галерей, ходовъ, корридоровъ соединяютъ эти жилища, эти новой усопшихъ Иногда въ глубь земли опускаются прямыя, иногда витыя лѣстницы; иногда зіяютъ шахты или колодези.
   Правда, путешествіе нѣсколько неудобно и даже опасно; все это обветшало, обрушилось, или готово обрушиться, все показы вистъ, что тутъ царствуетъ смерть; но за то есть много и слѣдовъ жизни на стѣнахъ покоевъ рельефы и фрески -- иногда по всей цѣлости и свѣжести, они представляютъ различныя сцены домашняго и общественнаго быта, судопроизводство, работы ремесленниковъ, поселянъ и т. д. Но здѣсь вы находите не только одни изображенія вещей, а часто и самыя вещи. Вотъ на мѣстѣ купца -- вѣсы и тяжести, подлѣ аптекаря -- лекарства, подлѣ солдата -- оружіе и т. д. Сверхъ-того, множество вещей, для всякаго необходимыхъ, или сдѣлавшихся необходимыми для нѣкоторыхъ; ключи, лампы, ящички, коробочки, маленькіе кумирчики, кольца, золотыя ожерелья -- словомъ все, какъ бывало прежде.. Но вы хотите посмотрѣть, что сдѣлалось съ самими людьми: они -- чернѣе, нежели были живые: они просто, рѣшительно муміи? Одна коми, иногда завернуты въ дорогія ткани и въ рукахъ ихъ свертки папируса, исписаннаго іероглифами. По дли этихъ іероглифовъ нѣтъ у нихъ глазъ, и у васъ также нѣтъ все такъ темно, таинственно, запутанно въ этомъ подземельѣ: ничего не разберешь. Только умъ Шампольйона можетъ освѣтить и разогнать эту мглу вѣковой, древней ночи
   Но по этимъ памятникамъ и слѣпой увидитъ, что Египетъ былъ древнѣйшимъ и могущественнѣйшимъ государствомъ, обладалъ большою образованностію, богатствомъ, искусствами, познаніями и имѣлъ много средствъ къ выполненію смѣлыхъ идей своихъ. Изъ древнихъ и новыхъ, письменныхъ и не письменныхъ показаній составляется довольно опредѣленное понятіе о внѣшней и внутреннее жизни Египтянъ.
   Основаніемъ общественнаго быта ихъ было строгое раздѣленіе на касты. Жрецы и воины составляли два господствующія сословія, изъ которыхъ были избираемы цари. Жрецы составляли лучшую, высшую, т. е. образованнѣйшую часть египетскаго народа: въ ихъ сословіи сосредоточивались всѣ умственныя, нравственныя и художественныя начала жизни его, слѣдовательно,-- жизни собственно человѣческой; они не только отправляли богослуженіе и приносили жертвы, по занимали государственные должности, были судьями, врачами, зодчими, ваятелями и т. д. Значитъ, поставляя свою касту выше другихъ, они давали первенство уму, знанію, таланту, зиждительной силѣ мысли, господству души надъ грубымъ матеріализмомъ. Это же подтверждается и правилами ихъ поведенія: они должны были вести строгую жизнь, соблюдать умѣренность въ пищѣ и питьѣ и отказываться отъ многоженства. Въ цѣломъ, общественное и политическое значеніе египетскихъ жрецовъ очень напоминаетъ индійскихъ брахмановъ.
   Судопроизводство подчинялось строгимъ нормамъ и представляло систему весьма замѣчательную въ такое отдаленное время. Высшее судебное мѣсто состояло изъ тридцати членовъ -- по десяти изъ важнѣйшихъ городовъ -- Ѳивъ, Мемфиса и Геліополиса. Дѣла производились письменно. Законы вообще были суровы. Въ-отношеніи къ правамъ человѣчества виденъ былъ проблескъ высокой идеи: смертная казнь полагалась даже за убійство невольника.
   Въ общественной жизни видно значительное развитіе. Долгое время, по ке вѣрнымъ сказаніямъ Грековъ, въ Европѣ представляли древнихъ Египтянъ народомъ мрачнымъ, угрюмымъ, чуждымъ всякихъ увеселеній, народомъ, который думалъ больше о смерти, нежели о жизни, а гробницы свои украшалъ богаче и изящнѣе жилищъ. Теперь, напротивъ, открывается, что они не менѣе другихъ любили наслажденія, пиры, праздники, общество, игры и т. д. На разныхъ принадлежностяхъ хозяйства и домашняго быта, на утваряхъ, мебели, столахъ, стульяхъ, постеляхъ, вазахъ, украшеніяхъ, есть несомнѣнные плоды роскоши и, что еще важнѣе, печать топкаго, образованнаго вкуса -- что-то европейское, даже греческое. Гостямъ прислуживали невольники, обрызгивали ихъ духами и украшали вѣнками. Но важнѣйшимъ доказательствомъ египетской общежительности служитъ то, что и женщины, вопреки постояннымъ нравамъ Востока, принимали также участіе въ общественныхъ собраніяхъ и увеселеніяхъ. Во время стола у нихъ играла музыка, пѣли пѣвцы и пѣвицы и, для забавы гостей, происходили танцы, очень похожіе на нынѣшніе балетные.
   Египтяне, подобно многимъ азіатскимъ народамъ, боготворили силы природы, олицетворяя ихъ въ разныхъ формахъ, давая имъ сознаніе и волю. Но вообще, миѳологія ихъ для насъ очень-запутана. Не вездѣ поклонялись однимъ и тѣмъ же богамъ. Это происходило, безъ сомнѣнія, столько же отъ причинъ географическихъ, сколько и отъ разноплеменности египетскаго народа. Но Изиду и Озириса боготворили всѣ Египтяне -- явленіе тѣмъ болѣе замѣчательное. что эти два божества не принадлежали къ числу восьми важнѣйшихъ. О нихъ сообщаетъ Плутархъ весьма-любопытное миѳологическое сказаніе. "Озирисъ, Изида, Горъ, Тифонъ и Нефтисъ родились отъ Реи въ високосные дни года. Озирисъ и Изида полюбили другъ друга и сочетались между собою бракомъ тотчасъ послѣ своего рожденія.. Научивъ Египтянъ богопочитанію, земледѣлію и давъ имъ законы. Озирисъ пошелъ странствовать по цѣлому свѣту, чтобъ и другіе народы вывести изъ дикаго состоянія. При возвращеніи на родину, злой братъ его Тифонъ умышляетъ на его жизнь, хитростію сажаетъ его въ ящикъ, запираетъ крѣпко-на-крѣпко и бросаетъ въ Нилъ, волны котораго уносятъ несчастнаго Озириса въ море. Печальная Изида повсюду ищетъ своего супруга, наконецъ находитъ ящикъ на берегу Финикіи, въ Библѣ, и приноситъ въ Египетъ трупъ Озириса. Тифонъ снова овладѣваетъ имъ, разрываетъ его на четырнадцать частей и разбрасываетъ ихъ въ разныя стороны. Изида снова находитъ ихъ. Тогда Озирисъ возвращается къ жизни и на сына своего, младшаго Гора, возлагаетъ священный долгъ -- быть мстителемъ Тифону Горъ побѣждаетъ Тифона и овладѣваетъ имъ". Плутархъ приводитъ различныя объясненія этою миѳа. Между-прочимъ, онъ думаетъ, что Озирисъ значитъ Нилъ, Изида -- земля, Тифонъ -- море, поглощающее Нилъ. Во время засухи, великій благодѣтель страны погибаетъ, т.е. теряетъ свою силу, земля печалится, тоскуетъ о немъ; наконецъ онъ воскресаетъ. По мнѣнію другихъ, Озирисъ значитъ солнце, Изида -- мѣсяцъ, въ аллегорическомъ, дальнѣйшемъ и болѣе глубокомъ смыслѣ -- первый есть символъ родотворнаго, производительнаго начала жизни; вторая -- символъ оплодотворяющей силы великой общей матери всѣхъ разнообразныхъ созданій.
   Тифонъ, очевидно, есть иранскій Аримапъ, источникъ всякаго зла. Можетъ-быть, въ-самомъ-дѣлѣ, въ вышеприведенномъ мною, онъ означаетъ Нилъ; но, безъ всякаго сомнѣнія, народное воображеніе Египтянъ олицетворяло въ немъ удушливый, убійственный симханъ, засыпающій пажити знойнымъ пескомъ, который ежегодно смывается плодотворными водами Нила. Такъ-то мѣстная природа вездѣ даетъ воображенію первый суровый матеріалъ, первыя нити для его ткани и этотъ миѳъ, подобно пальмѣ, выросъ въ пустынѣ. Поклоненіе животнымъ всегда было въ египетской исторіи соблазномъ для многихъ; но нѣкоторые думаютъ, что однимъ животнымъ воздавалась божеская честь -- изъ признательности, другимъ -- изъ боязни: въ-самомъ-дѣлѣ, кому пришло бы въ голову поклоняться кошкѣ за то, что она царапается, или собакѣ за то, что она кусается? Человѣкъ по природѣ ненавидитъ зло и старается истреблять его, если не силой, такъ хитростію, которая, впрочемъ, тоже есть сила.
   Лёбелль удачно объясняетъ египетское скотопочитаніе слѣдующими предположеніями. Народъ, во времена самой дикой грубости, чувствуя вездѣ присутствіе верховной творческой силы избираетъ представителемъ ея первый попавшійся ему предметъ и почему-нибудь болѣе другихъ поразившій его: является фетишизмъ. Такъ, можетъ быть, онъ явился и у Египтянъ. Или, замѣтивъ въ животныхъ чудную силу инстинкта, они признали въ немъ непосредственное присутствіе божества и изъ-за него обоготворили животное. Можетъ-быть также, они воздавали божескія почести нѣкоторымъ тварямъ, какъ символамъ тѣхъ высшихъ существъ, которымъ были посвящены эти твари. Въ такомъ случаѣ, говорилъ въ свое время Плутархъ покланяться животнымъ значитъ тоже, что поклониться кумирамъ: потому-что, какъ выражается старикъ, тѣ и другія равно могутъ быть представителями высшихъ божественныхъ силъ, образами началъ зиждительной природы, Касательно Аниса, это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Но единогласному сказанію древнихъ, Египтяне боготворили въ его видѣ Озириса, думали, что душа этого божества живетъ въ быкѣ, по смерти котораго переходитъ въ другаго, заступающаго его мѣсто.
   Такого рода поклоненіе животнымъ находилось также въ связи съ религіознымъ вѣрованіемъ Египтянъ въ переселеніе душъ. И въ этой идеѣ Египтяне опять встрѣчаются съ йидіннами. Только на берегахъ Пила мысль эта приняла нѣсколько другую форму, нежели на берегахъ Нгіда и Гангеса. Египтяне думали, что душа человѣка, по смерти его, странствуетъ по тѣламъ всѣхъ земныхъ и морскихъ животныхъ и всѣхъ птицъ и черезъ три тысячи лѣтъ опять возвращается въ человѣческое тѣло. Такъ-какъ судъ надъ душами усопшихъ приписывался Озирису, то, очевидно, и переселеніе ихъ въ тѣхъ или другихъ животныхъ опредѣлялось по его же водѣ, Но прежде суда подземнаго надъ мертвыми, производился судъ земной, и если покойникъ былъ недостоинъ жить между людьми, то почитался недостойнымъ и тлѣть между мертвыми: его лишали погребенія.
   Дошедъ до пирамидальной Дельты, Лёбелль ставитъ насъ лицомъ къ Греціи. И вотъ уже вѣетъ на насъ оттуда свѣжимъ воздухомъ образованности -- философіи и поэзіи. Намъ не хочется обращаться. Опять къ чудовищной Персіи. Скорѣй въ Грецію, въ Грецію!
   Какая благословенная страна! Но счастіе, но величіе ея зависѣло не отъ одного географическаго положенія, не отъ одного теплаго климата, яснаго неба, моря, унизаннаго рядами острововъ, но преимущественно отъ внутренней самодѣятельности народа, отъ пламенной и безкорыстной любви къ наукамъ и искусствамъ, любви, которая находитъ награду въ самомъ наслажденіи, доставляемомъ мыслію и творческою дѣятельностію.
   Но человѣку необходимо содѣйствіе и, слѣдственно, чѣмъ болѣе содѣйствующихъ ему силъ, тѣмъ больше успѣха въ его предпріятіяхъ. Поэтому, хотя жизнь Грековъ выработалось въ самыхъ оригинальныхъ и въ высшей степени народныхъ, самостоятельныхъ формахъ: по первыхъ, суровыхъ матеріаловъ имъ много принесено извнѣ; много было извнѣ и возбужденія къ работѣ, Этому есть несомнѣнныя доказательства. Кек ропсъ, Кадмъ, Данай, Пелопсъ -- вотъ имена первыхъ образователей, о которыхъ Греки навсегда сохранили признательное и благоговѣйное воспоминаніе. Древность появленія ихъ въ Элладѣ доказывается тѣмъ, что они всѣ облечены миѳологическими сказаніями; нѣкоторымъ изъ и ихъ приписывается родство или дружба съ богами: Кадмъ, на-примѣръ, былъ потомокъ Посейдона; Танталъ, отецъ Пелопса, былъ любимецъ Зевеса и участникъ пировъ его. Итакъ, неудивительно, что въ быту, понятіяхъ и вѣрованіяхъ первобытныхъ Грековъ -- есть отпечатки восточнаго происхожденія, или, по-крайней-мѣрѣ, много азіатскаго. Общественное устройство Пелазговъ очень напоминаетъ Египетъ у нихъ такъ же какъ у Египтянъ, господствовала каста жрецовъ. Также жрецы составляли образованнѣйшій классъ народа и сообщали ему понятія о природѣ и человѣкѣ подъ покровомъ символическихъ и аллегорическихъ вымысловъ. Мистическое ученіе, о богахъ послужило основаніемъ греческой миѳологіи, которой и нельзя объяснить, не восходя къ первоначальному ея источнику. Большая часть греческихъ и общественныхъ боговъ также египетскаго происхожденія Геродотъ свидѣтельствуетъ, что Пелазги покланялись богамъ, не зная именъ ихъ и только отъ Египтянъ научились имъ. Оттуда же заимствовали и формы кумировъ; слѣдовательно, изъ Египта перенесены въ Грецію начатки пластическаго искусства, развившагося въ-послѣдствіи съ такимъ разнообразіемъ и изяществомъ въ Аѳинахъ. У Пелазговъ въ самыя древнія времена не было даже никакихъ символическихъ изображеніи для означенія боговъ. Отломокъ скалы, камень въ первобытномъ своемъ состояніи, безъ всякой обработки, безъ надписи, были темными знаками темныхъ религіозныхъ понятій.
   Миѳъ объ Адонисѣ во всей цѣлости перешелъ въ Грецію изъ Азіи. Прекрасный собою юноша былъ любимцемъ Афродиты. Однажды, на охотѣ, вепрь растерзала его. Склонясь на просьбы и слезы Афродиты. Зевесъ возвратилъ ему жизнь съ тѣмъ, чтобъ одни шесть мѣсяцевъ онъ принадлежалъ ей, другіе Шивѣ тѣней -- Персефонѣ. Въ честь Адониса, каждый годъ, при поворотѣ солнца, торжествовались праздники въ разныхъ мѣстахъ въ Азіи, въ Греціи и въ Римѣ. Женщины обыкновенно одинъ день плакали о его смерти, а другой проводили въ самой бѣшеной, необузданной радости, въ намять его возрожденія. Этотъ Адонисъ былъ первоначально сирійскимъ божествомъ. Его имя -- Адонъ, Адонаи и т. п., на многихъ изъ семитическихъ языковъ значитъ властелинъ, господинъ. Въ лицѣ его боготворили солнце и растительную силу, которая во время лѣтнихъ мѣсяцевъ развивается, а зимой засыпаетъ, чтобъ опять проснуться и выйдти изъ подземнаго, мрачнаго царства на божій свѣтъ.
   Но не смотря на подобную примѣсь восточныхъ преданій и понятій, жизнь Грековъ развивалась совершенію иначе, нежели въ Азіи и Африкѣ. Греки составляли живой государственный организмъ и достигли высокаго образованія.
   Стихіи и движеніе образованности Грековъ, хотя еще въ неясномъ прознаменованіи. открываются уже въ героическомъ періодѣ ихъ. Великолѣпнѣйшимъ памятникомъ первобытнаго ихъ существованія, памятникомъ, въ которомъ, силою чудотворнаго генія, исторія, географія, этнографія, археологія, религія, философія, законодательство, миѳологія сливаются въ одно, какъ сливались въ жизни, служитъ великое созданіе Гомера. Это чудное имя у насъ до-сихъ-поръ остается какимъ-то пустыннымъ сфинксомъ, который пугаетъ и своими странными формами и своею таинственностью. Неприступный намъ по незнанію греческаго языка, древней исторіи, особенно миѳологіи и философіи, чисто незнакомый но переводамъ на европейскіе языки, иногда темный и очень непривлекательный по переводу Гнѣдича, Гомеръ дѣлается для насъ предметомъ самыхъ странныхъ толковъ. Вспомнимъ, что говорилъ о немъ Гоголь, что гомерическаго приписывали Гоголю, что находили въ Гомерѣ наши законодатели вкуса, печатая отгадывающіе авторовъ древнихъ и новыхъ, и мы должны будемъ сознаться, что Гомеръ незнакомъ намъ. Поэтому, конечно, никому не покажутся излишними замѣчанія о Гомерѣ, извлекаемыя нами изъ Лёбелля.
   Завоеванія Доранъ въ Пелопоннесѣ и поселеніе всѣхъ эллинскихъ племенъ, преимущественно же Іонянь, въ Малой-Азіи и на ближайшихъ островахъ, суть два важнѣйшія событія, которыя представляются намъ у самаго, такъ-сказать, истока исторической эпохи Греціи. Въ нихъ заключаются сѣмена всего послѣдующаго ея развитія. Доряне водворили въ Пелопоннесѣ тотъ духъ и тѣ формы гражданственности, которые были причиною цвѣтущаго состоянія Эллады. На другой сторонѣ моря, Эоляне и Іоняне были первыми и главными учителями той утонченности нравовъ, той развязности отношеній между лицами и сословіями, которая облагораживаетъ формы общежитія и даетъ имъ характеръ прямоты, искренности и пріятности, чуждой жеманства и, между-тѣмъ, смягчающей грубость надменности или назойливой короткости. Тамъ же, на поэтическихъ прибрежьяхъ Малой-Азіи, изящная словесность достигла высшей степени художественности и сколько истиною и глубиною идеи, столько же прелестію живописи и музыкальностію рѣчи производила обширное вліяніе на духъ не только Грековъ, но и другихъ многочисленныхъ племенъ,
   Эпическая поэзія по своей сущности, по содержанію и развитію содержанія, рѣзко отличается отъ религіозной поэзіи жрецовъ, находившейся въ непосредственной связи съ богослуженіемъ и развившейся первоначально у піэрійскихъ Ѳракіянъ. Поэзія религіозная -- чисто лирическаго свойства. Возникая изъ идеи о верховномъ существѣ, изъ безотчетныхъ влеченій сердца къ какой-то лучшей, но невѣдомой сторонѣ, она звучитъ то воплями страданія, то благоговѣнія, то мольбы, то жалобы, то благодарности. Ея стихіи -- предчувствія, трепетъ души, энтузіазмъ, самозабвеніе, идеальность, вѣчность. Она необходимо бываетъ таинственною, и, смотря по духу религіи, торжественною, блистательною, или мрачною и угрюмою. Въ ней главное -- чувство, міръ внезапныхъ порывовъ внутренней жизни, отсутствіе всякой вещественности, совершенное отреченіе отъ дѣйствительности, отъ того, что мѣрно и безстрастно движется въ природѣ и бушуетъ въ исторіи. Эпосъ, напротивъ, требуетъ исключительно предмета явленія, дѣйствительности Главное въ немъ -- вѣрное изображеніе міра вещественнаго и историческаго, земли и человѣка, личное чувство поэта здѣсь въ сторонѣ, такъ скрыто, такъ затаено, какъ-будто онъ съ совершеннымъ безстрастіемъ, съ совершеннымъ равнодушіемъ смотритъ на все вокругъ него происходящее. Матеріалы для эпоса заключаются въ быту народа; въ его миѳахъ, преданіяхъ, дѣйствительныхъ или вымышленныхъ происшествіяхъ. Фактически или психологически связанныхъ съ духомъ, и жизнью народа. Верхъ искусства въ эпосѣ -- воскреситъ прошедшей такъ, какъ оно было. Тутъ дѣйствуютъ боги, богини, герои; непринадлежа къ ихъ міру, художникъ, воззвавъ ихъ къ жизни. уже кончилъ свое дѣло; онъ становится зрителемъ вдали отъ своей партійно; что происходитъ въ его душѣ, какое впечатлѣніе на него производитъ то или другое событіе, это не принадлежитъ къ эпопеѣ. Эпическій поэтъ возбуждаетъ въ читателѣ чувство не тѣмъ участіемъ, которое самъ принимаетъ въ предметѣ, но самымъ предметомъ, вѣрною обрисовкой цѣлаго и характеристикой его подробностей. Въ религіозной пѣсни предметъ разрѣшается, улетучивается въ чувство; въ эпосѣ чувство укрѣпляется, овеществляется въ предметъ. Таковъ -- первообразъ европейскихъ эпическихъ поэтовъ -- Гомеръ.
   Но у всякаго поэтическаго народа, который съ удовольствіемъ вспоминаетъ о геройскихъ подвигахъ своей старины и имѣетъ способности отражать въ изящныхъ формахъ свои воспоминанія, эпосъ является очень-рано. Такъ было и у Грековъ; хотя Гомеръ -- неизвѣстнаго происхожденія, однакожъ, нельзя сказать, чтобъ у него не было на роду, ни племени. Конечно, остатковъ поэзіи, существовавшей до Гомера, нигдѣ не сохранилось; но онъ самъ неопровержимо свидѣтельствуетъ, что она была давнишнею подругой Грека во всѣхъ случаяхъ и обстоятельствахъ его жизни. Герои сами занимались музыкой и пѣніемъ. Когда посланные отъ Агамемнона пришли въ палатку къ Ахиллесу, онъ услаждалъ свою душу звуками звонкой "лиры и пѣлъ о побѣдахъ мужей". Въ "Иліадѣ" и "Одиссеѣ" часто упоминается объ особенномъ сословіи импровизаторовъ или пѣвцовъ-разскащиковь, аонидовъ. Они жили при дворахъ князей и царей, являлись на пиршествахъ и въ то время, когда огонь Вакха и Афродиты воспламенялъ гостей къ чувственнымъ наслажденіямъ, любимицы дѣвственныхъ музъ вставали, брали нѣсколько аккордовъ на гитарѣ и начинали славить боговъ и героевъ. Аонидовъ вездѣ уважали, какъ людей, осчастливленныхъ дарами неба. Знаменитѣйшіе изъ нихъ пріобрѣтали народность въ цѣлой Греціи, вездѣ находили ласковый и почтительный пріемъ, вездѣ были желанными гость"и. Какому бы наслажденію ни предавались герои, оно облагораживалось или усиливалось пѣснями поэта, котораго голосъ былъ подобенъ голосу боговъ. Еще болѣе: не было вводите радостнаго или печальнаго событія, на которое бы не отозвались струны аонидовъ. Къ такому-то пѣвцу древности обращаясь, говоритъ нашъ поэтъ:
   
   Мѣрный звукъ твоихъ могучихъ словъ
   Воспламенялъ бойца для битвы;
   Онъ нуженъ былъ толпѣ, какъ чаша для пировъ,
   Какъ ѳиміамъ въ часы молитвы.
   Твой стихъ, какъ божій громъ, носился надъ толпой,
   И отзывъ мыслей благородныхъ,
   Звучалъ, какъ колоколъ на башнѣ вѣковое,
   Во дни торжествъ и бѣдъ народныхъ.
   
   Въ этомъ отношеніи, греческіе эпическіе поэты составляли совершенную противоположность съ поэтами индійскими. Поэты индійскіе были брамины; аониды, напротивъ, были вполнѣ народными.
   Эти-то поэтическія сѣмена, уже давно разбросанныя въ Греціи, были перенесены Ахеянами, Эолянами и Іонянами въ Малую-Азію. Прекрасный климатъ, неистощимое плодородіе почвы, дѣятельная торговля, тѣсныя сношенія однородныхъ племенъ, большое развитіе общественности, довольство, высокій и пламенный патріотизмъ, возникавшій изъ общаго и живаго сознанія счастія своей родины, благородная гордость, основанная на несомнѣнныхъ преимуществахъ Грека предъ варварами, роскошная, разноцвѣтная лѣтопись фантастическихъ преданій, миѳовъ, превращеніи, проникнутыхъ духомъ религіи и милой отеческой старины -- не есть ли это чудная, безпримѣрная поэма жизни? И какъ же бы до не отразиться ей въ изящныхъ произведеніяхъ слова, не выразиться поэзіею рѣчи живой, свободной, игривой и величавой? И вотъ передъ нами Иліада и Одисея -- два краснорѣчивые факта, два исполинскіе поэтическіе подвига -- изъ исторіи Греціи,
   Можетъ-быть, сѣверныя героическія поэмы, по силѣ какой-то суровой мужественности и по глубинѣ чувства, можетъ-быть, восточныя поэмы, по блеску и великолѣпію картинъ, по смѣлости воображенія, станутъ наравнѣ съ произведеніями Гомера; но въ нихъ есть безподобныя красоты. необыкновенная гармонія философіи и пластики, дѣйствительности и вымысла, идеальной и практической жизни, величія и повседневности, простоты и изящества, какого-то дѣтскаго простосердечія, какой-то младенческой говорливости и государственной опытности, и мудрой степенности, осторожности глубокомысленнаго ума, гармонія изображеній дикихъ, необузданныхъ страстей, неслыханной жестокости, звѣрской безпощадности и чувствъ нѣжныхъ, кроткихъ, своею умилительностью трогающихъ до слезъ, тихою граціею очаровывающихъ душу, благородствомъ, величіемъ. гордою непреклонностью воли пробуждающихъ готовность къ самой смѣлой борьбѣ, къ безграничному самопожертвованію. Припомните при этомъ органическую художественность, полноту и осязательную опредѣленность каждой фигуры, каждой линіи, этотъ въ высокой степени естественный и свѣжій колоритъ, эти разнообразныя и непринужденныя движенія лицъ и событіи, такъ логически, такъ музыкально развивающихся -- и вы поймете, отъ-чего такая древняя поэма, исполненная такихъ странностей, доставляетъ вамъ неизъяснимо свѣтлое наслажденіе, отнимаетъ все, что было горькаго въ описываемыхъ происшествіяхъ, и что были горькаго въ вашей собственной жизни, отъ-чего всѣ битвы, всѣ борьбы и несчастій не подпитаютъ вашей желчи, по переходятъ въ спокойную, величавую думу, въ важное міросозерцаніе, чуждое всякихъ душевныхъ волненій.
   Греки вполнѣ чувствовали ея многостороннее значеніе, когда ее употребляли, какъ энциклопедію народнаго образованія. Древность, религія, наука, практическая жизнь -- словомъ, всѣ стихіи развитія ума, характера, фантазіи и изящнаго творчества, слитыя въ художественномъ монументальномъ созданіи, выраженныя гармоническою рѣчью, были для всѣхъ сословій и возрастовъ источниками уроковъ и поэтической нѣги.
   Хотя въ Гомерѣ мы пилимъ собственно картину понятій, нравовъ и быта его времени, однакожь, есть много остатковъ жизни и героической эпохи: потому-что въ первобытные вѣка народъ надолго сохраняетъ патріархальныя привычки общественной и семейной жизни и питаетъ къ нимъ, какъ къ своимъ предкамъ, религіозное почтеніе.
   Въ нравахъ, обычаяхъ и формахъ частной жизни, во времена Гомера, есть много патріархальнаго и идиллическаго. Ихъ дѣлаютъ поэтически-привлекательными тѣ благородныя и трогательныя чувства, которыя во колкую эпоху составляютъ украшеніе человѣчества. Нѣжная любовь Андромахи, непреклонная супружеская вѣрность Пенелопы, дѣтская привязанность Патрокла къ Ахиллесу, прощальный взглядъ Гектора на своего сиротѣющаго младенца, тоска иліоискаго героя о горькой судьбѣ, могущей постигнуть жену его но разрушеніи Трои, слезы Пріама, вымаливающаго у непріятеля трупъ своего сына, мрачная задумчивость пелеева сына, утѣшенія, которыми мать хочетъ убаюкать его, какъ больное, неисцѣлимо страждущее дитя, вотъ свойства и сцены, которыя въ живыхъ, дышащихъ истиною и дѣйствительностію гомерическихъ изображеніяхъ будутъ всегда трогать душу дикаря такъ же, какъ и образованнѣйшаго человѣка. По этимъ-то поэтическимъ картинамъ чувствъ, Гомеръ есть міровой художникъ.
   Но всей внѣшности и обстановкѣ домашняго быта вообще,-- большіе успѣхи образованности, вкусъ, изобрѣтательность, искусство, привычки къ удобствамъ, пріятностямъ и роскоши жизни. Уже есть много городовъ и нѣкоторые изъ нихъ окружены стѣнами; дома, особенно дворцы царей, богато убраны. Блескъ дворца менелаева привелъ въ удивленіе даже сына итакскаго царя. Елена и Пенелопа дѣлаютъ искусныя ткани и унизываютъ ихъ дорогими каменьями. Формы гостепріимства и угощенія показываютъ не только привычки къ довольству, ко даже къ избытку.
   Изъ изящныхъ искусствъ, кромѣ двухъ драгоцѣнныхъ памятниковъ поэзіи, которые служатъ вмѣстѣ и лѣтописью своей эпохи, ни объ одной отрасли нельзя сказать ничего положительнаго.
   Для изученія греческой миѳологіи, сочиненія Гомера служатъ самымъ богатымъ источникомъ. Она развита здѣсь въ чрезвычайно-разнообразныхъ и фантастическихъ видахъ. Можно сказать, что есть общій храмъ боговъ, пантеонъ, въ которомъ колонны, стѣны, полъ и потолокъ исписаны изображеніями этихъ боговъ и приключеній ихъ жизни, отъ Олимпа до Аида. И все это такъ опредѣленно, отчетливо, живо, въ такихъ изящныхъ очеркахъ, съ такимъ свѣжимъ и блестящимъ колоритомъ. "Гомеръ и Гезіодъ", говоритъ Геродотъ; "создали генеалогію греческихъ божествъ, дали имъ имена. Опредѣлили формы ихъ лицъ и положеній, назначили имъ жертвы и празднества, и отдали во власть ихъ извѣстные роды ремесла., художествъ и искусствъ". Это, конечно, надобно разумѣть о миѳологіи того времени, когда духъ и вкусъ эллинскій совершенно восторжествовала, надъ пелазгическимъ. Впрочемъ, не надобно думать, чтобъ въ сказаніяхъ о происхожденіи божества, о ихъ взаимныхъ отношеніяхъ и о разныхъ важныхъ и мелочныхъ происшествіяхъ ихъ воздушнаго, земнаго и подземнаго существованія, можно было на идти связь и что-нибудь похожее на логическую послѣдовательность исторіи. или біографіи: ничего не бывало. Все это перепутано по самому прихотливому произволу фантазіи. Эта художественная запутанность происходитъ еще болѣе отъ-того, что Гомеръ далъ всѣмъ божествамъ живыя, человѣческія формы, свойства, страсти, даже недостатки и пороки. Боги у него -- люди, только одаренные большею силою тѣла и ума. Слѣдовательно, первоначальное значеніе ихъ, какъ символовъ идей, или стихій, силъ и законовъ природы, въ гомерической миѳологіи или совсѣмъ утрачено, или только изрѣдка блеститъ сквозь покровъ вымысла, который создавало своевольство фантазіи не для аллегорическихъ цѣлей. Поставивъ боговъ въ борьбѣ, подобно людямъ, и въ противорѣчіи между собою, часто съ самими собою, приписавъ имъ личный произволъ и увлеченіе, поколебавъ такимъ образомъ на самомъ Олимпѣ идею порядка и гармоніи по вселенной, Гомеръ возстановляетъ ее въ изображеніи высшаго, надъ людьми и богами господствующаго могущества, таинственнаго, непостижимаго, непреклоннаго въ своихъ приговорахъ, мрачнаго и безпощаднаго. Это -- неизбѣжность, необходимость, судьба fatum древнихъ.

"Отечественныя Записки", No 6, 1848

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru