Чириков Евгений Николаевич
Встречи с Чеховым и другими писателями

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Русское зарубежье о Чехове: Критика, литературоведение, воспоминания: Антология
   М.: Дом Русского Зарубежья им. Александра Солженицына, 2010.
   

ЕВГЕНИЙ ЧИРИКОВ

Встречи с Чеховым и другими писателями

(Отрывки воспоминаний)

Письмо от Михайловского. -- Рассказы в "Мире Божием" и в "Русском Богатстве".-- Жизнь в Самаре. -- Знакомство с Чеховым. -- Рассказ Чехова о сельской учительнице.

   С первыми весенними пароходами, мы плывем сперва по Волге, потом по Суре в Алатырь, небольшой и глухой уездный городок Симбирской губернии. Впрочем, не страшна была, а мила тогда эта медвежья берлога в сосновых лесах! Весь мир тогда был для нас с Валей друг в друге, и лучше, что никто и ничто не мешали нашему уединению... Счастливый, полный сил и радости бытия, принялся я за литературную работу. Появилось желание попасть в настоящие писатели, завоевать столичные толстые журналы. Первая же попытка увенчалась успехом: моя повесть из гимназической жизни "Ранние всходы" была принята и напечатана в журнале "Мир Божий", а от редактировавшей тогда его издательницы, г. Давыдовой, я получил длинное поощрительное письмо и предложение дать что-нибудь для "Русского Богатства", которое редактировал H. К Михайловский. Загорелся, пишу по ночам.
   Посылаю рассказ "Гаудеамус игитур" и с трепетом жду ответа. Письмо со штемпелем "Петербург" и "Русское Богатство"! Едва ли с большим. волнением распечатывает письмо возлюбленный, ожидающий ответа на свое предложение руки и сердца, чем волновался я в эти минуты! От самого Михайловского! Впиваюсь глазами в торопливые каракули его почерка: рассказ понравился, хвалит мой юмор и просит продолжать сотрудничество. Надо знать, что значило в нашу пору для начинающих писателей попасть в толстый журнал, да получить еще благословение такого всесильного критика, каким был Михайловский! Мою радость можно было сравнить с чувством человека, который, долго блуждая по глухим грязным проселочным дорогам, неожиданно выехал вдруг на большую дорогу, с телеграфными столбами, с почтовыми станциями, с лихо мчащимися тройками. Счетовод превратился, наконец, в настоящего писателя!...
   Боже, какое счастье царило в этот день в нашем маленьком домике с палисадником!
   Пишу снова, и днем и ночью... Один за другим следуют мои рассказы в "Мире Божием" и в "Русском Богатстве". Отдыхаю только на охоте в Сурских лесах, -- благодатный для охотников край!..
   В 1893 году постройка железной дороги кончилась и мы с женой и с неизменно сопутствующей нам "бабушкой" едем искать счастия в г. Самару. Здесь тоже две, вечно ругающиеся между собою газеты: "Вестник" и "Газета". Около обеих -- кружки "бродячей интеллигенции", гак напоминавшей бродячих музыкантов. В одной засели вновь народившиеся еретики, марксисты, в другой -- мешанина из народников, народовольцев, народоправцев и постепеновцев, но курс неизменно "передовой" и часто радикальный. В Самаре пребывает в качестве помощника присяжного поверенного у либерального адвоката Хардина -- Владимир Ильич Ульянов (Ленин), главный начетчик и насадитель ереси, тайно направляющий свою пишущую братию. Редактором нашей газеты -- бывший народоволец Н. П. Ашешов, недавно только умерший с ликом псевдо-большевика в России.
   Бесконечные дебаты, споры, ссоры, третейские суды. Брат моей жены, Μ. Г. Григорьев, один из новообращенных, приятель Ленина. Он живет с нами в одной квартире, у нас -- общая столовая, в которой бывают интеллигенты старой и новой веры. Можете себе представить ту грызню, в которой мы тогда варились?..
   Из видных еретиков назову г. Циммермана, Π. П. Маслова, Молотова, Григорьева. Сам Ленин благоразумно прятался за их спинами. Характер наших схваток того времени описан мною в романе "Изгнание" и останавливаться на нем я не буду. Остаюсь в своем кружке и работаю в "Самарской Газете". В числе наших сотрудников будущий писатель, С. Г. Петров-Скиталец и настоящий писатель Н. Г. Михайловский-Гарин, часто наезжавший тогда в Самару, где были у него поместья. В Самаре мы уже не только варились в своем соку, чем всецело обязаны были Якову Львовичу Тейтелю и его жене, квартира которых была вечной толчеей всяческой интеллигенции местной и наезжавшей из разных центров. Тут о политике и старости говорить запрещалось и все мы отдыхали от грызни.
   Вскоре обе газеты пережили нечто в роде землетрясения. В Самаре была открыта тайная типография марксистов, и количество сотрудников у "Самарского Вестника" сильно поубавилось. (Ленин благоразумно исчез за несколько дней до открытия типографии), а в нашей газете произошел принципиальный взрыв, повлекший за собою коллективный протест и уход из газеты. И вот по какому поводу. Однажды ночью пришла телеграмма о смерти императора Александра III, которому я когда-то посвятил свою оду. Редактор, Ашешов за свой страх и риск наскоро состряпал по сему поводу передовую статью, которую мы нашли чрезмерно холуйской. Нам на смену в газету пришла новая бродячая группа во главе с Иегудиилом Хламидою, будущим Максимом Горьким...
   Оставшись без гроша в кармане с семьей (жена, теща и дочка Новелла), я поступил по вольному найму в местный железнодорожный контроль секретарем.
   "Способность владеть пером" была так необходима главному контролеру, что когда его перевели в гор. Минск, он потянул меня за собою, с условием моего права -- продолжат невозбранно свою литературную работу
   Так я в году очутился в г. Минске, в "черте еврейской оседлости", где мы прожили до 1902 г.
   Не знаю, хорошо это или плохо, что я, лишенный до зрелых лет права жительства в столицах, не кипел в специальной профессиональной среде, со всеми ее положительными и отрицательными сторонами, а жил "одиночкой" в провинции, вдалеке от политической и журнальной суеты, с ее скрещивающимися самолюбиями, тщеславием, грызней всяких партий. До нашего переезда на жительство в Москву, что случилось в 1904 голу, мои встречи с писателями были немногочисленны и более или менее случайны. Еще студентом, будучи сотрудником "Волжского Вестника" познакомился с Карониным, с Маминым-Сибиряком, мимолетно -- с Глебом Успенским, в Нижнем Новгороде -- с Короленкой и Елпатьевским. Все они, за исключением Глеба Успенского, были тогда лишены, как и я, права жительства в столицах и жили в провинции. Но все это, кроме Каронина, с которым я сдружился еще в Казани, были скорее встречи, чем знакомства. Знакомство со столичными писателями ограничивалось пока редкой деловой перепискою. Не скажу, чтобы меня и тянуло на личное знакомство с писателями вообще. Но вот к кому меня давно тянуло, так это к А.П. Чехову! Должно быть, моя провинциальная натура и мое знание провинции, ее глухих уголков и героев, которых я насмотрелся, блуждая по России, давали особенный резонанс в моей душе при чтении Чехова. Я полюбил его и тайно лелеял мечту -- когда-нибудь встретиться с ним...
   И вот мечта сбылась. Мне дали отпуск, которым я и воспользовался, чтобы побывать в Крыму, где еще никогда не бывал...
   Было это на Пасхе, если не изменяет память, в 1897 г. Ехал я в Крым с двойной радостью: во-первых, Крым представлялся мне земным раем, а во-вторых, там жил тогда мой любимый писатель, А.П. Чехов. Сразу две огромных радости, и не знаю, которая была больше... Увидать Антона Павловича, познакомиться с ним -- это было не только радостно, но и страшно. Хотя мое имя тогда уже часто фигурировало рядом с именем А.П. Чехова в толстых журналах, но я всегда стеснялся и избегал искусственных встреч с знаменитостями. А Чехов был в зените своей славы, и давно уже "объелся" ею, и, больной, искал тишины и уединения от надоедавших ему поклонников и почитательниц. Жил он на своей даче, в Аутке, над Ялтой, осаждаемый сезонной курортной публикой, наезжавшей всегда к Пасхе огромными стаями. Особенно докучали дамы и девицы, заочно влюбленные в Чехова и искавшие случая объясниться ему в любви и почитании, поговорить о его героинях, а может быть, и посвятить его в свой тайный порок литературной графомании... И вот теперь едет еще один поклонник!..
   Живу в номерах. Несколько раз уже ходил в горы, в Аутку и бродил, как влюбленный юноша, мимо дачи Антона Павловича. Останавливался у ворот и ждал, не выйдет ли, а войти не решался и возвращался домой. Неужели так и уйду, не повидавши Антона Пазловича хотя издали? Обидно. А время бежит, скоро кончается мой отпуск. И вот не выдержал: написал Антону Павловичу письмецо с приветом и намекнул, что только боязнь помешать его работе и уединению заставляет меня сдерживаться от личного визита. Опустил письмо в почтовый ящик и стал мучиться ожиданием. Вечером того же дня в номер входит лакей и говорит, что меня требуют к телефону. Кто меня может здесь вызывать к телефону? Испугался, покраснел от волнения. Иду в телефонную будку:
   -- Я у телефона... Кто говорит?
   -- Чехов! Как вам не стыдно? Я ведь не губернатор и не начальник департамента... Жду вас!
   -- Я боялся надоедать вам, Антон Павлович... К вам так пристают, что...
   -- Это совсем не может относиться к писателям. Для собратьев по оружию, так сказать, я всегда дома и только рад, что они меня не забывают. Приходите сейчас же! Жду.
   Я взял извозчика и через полчаса был уже в кабинете Антона Павловича и чувствовал себя так, точно уже давным-давно был здесь и знаком с этим милым, кротким, застенчивым человеком. Спросил о здоровье. "Ничего, покашливаю помаленьку!" Кашляет и плюет в бумажные фунтики, которые аккуратно сжигает в камине. На столе замечаю раскрытый томик рассказов Мопассана, множество распечатанных писем.
   -- Вы писали, я прервал вашу работу?
   -- Письма пишу. Иногда это труднее для нашего брата, чем писать повести. А сколько книг вы написали? -- неожиданно так спросил он меня.
   -- Три тома...
   -- А сколько вам лет?
   Я ответил. Чехов глубокомысленно помолчал и произнес очень серьезно:
   -- Напишите в жизни не менее... десяти книг...
   Заговорили о молодых писателях. Отзывы Чехова обо всех самые добрые: все интересны и талантливы. Об одном, всплывшем тогда с таким фейерверком на литературном горизонте, сказал:
   -- Очень талантливый, но, должно быть, грубый, некультурный человек... Впрочем, это пройдет потом.
   В передней настойчиво звонил колокольчик. Появилась старушка, мать писателя. Он познакомил меня с ней.
   -- А кто там звонил?
   -- К тебе... Опять девица!.. Я сказала, что ты не можешь...
   Антон Павлович как-то конфузливо забеспокоился. Встал, прошелся по комнате, остановился у окна: во всей фигуре -- затаенная печаль и раздумье.
   А старушка пожаловалась:
   -- Не дают ему эти особы покою с весны до глубокой осени.
   -- Может быть, ей нужно... дело какое-нибудь, -- подумал вслух Антон Павлович, которого, видимо, беспокоил этот отказ. -- Барыни разные, это другое дело... А как она выглядит?
   -- Да ничего, скромная... С книжками... Не говорит, зачем ей тебя...
   Антон Павлович подумал и сказал:
   -- Я боюсь "сезонных", а из-за них и другим приходится отказывать.
   За завтраком Антон Павлович рассказывал:
   -- Был у меня случай такой... И вот все боюсь я теперь отказывать в свидании посетителям. Принимать всех -- это значит бросить всякую работу и заняться приемом посетительниц и выслушиванием их комплиментов... А между тем случаются обидные ошибки. В прошлом году, например... такой случай... Однажды ранним утром я пошел погулять на набережную. Я гуляю рано, пока на улицах мало сезонной публики... Встретился с писателем Е-им, и мы сели с ним на лавочку поболтать в уединении. Неожиданно подходит чистильщик сапог, татарин, и подает мне букет роз. Ну, думаю, какая-нибудь сезонная дама, страдающая бессонницей. От кого? -- спрашиваю. Татарин ткнул рукой в сторону, где вдали, на лавочке, сидела какая-то особа женского пола. Я был в хорошем настроении духа, пошутил: поднес цветы своему спутнику. Тот возвращает мне, я -- снова ему. Татарин смутился, оглянулся и жестами спрашивает сидящую в отдалении женщину, кому из нас надо отдать букет? Тогда мы встали и пошли прочь, оставив цветы на лавочке... Конечно, очень скоро я забыл про это происшествие на набережной. Случай этот прошел мимо и, как множество всяких пустяков, попал в яму забвения. И вдруг этот пустой случай оживает и превращается в такую трогательную красоту женской души, что никогда уже не забудется! Осенью получаю письмо из сибирской глуши: какая-то девушка, сельская учительница, пишет мне, что три года она лелеяла мечту увидеть меня, копила деньги на путешествие в Крым, с большим трудом добилась отпуска и поехала в Ялту. Пишет, что долго простаивала у ворот моей дачи, чтобы увидать любимого писателя, и наконец подкараулила и пошла следом за мной на набережную, но подойти не решилась, а купила розы послала мне с татарином, а я бросил их на лавочке и только посмеялся... Но все равно, -- пишет, -- я все-таки счастлива тем, что вас видела, потому что вы мой самый любимый писатель... И вот эта девушка вспоминается мне теперь каждый раз, когда в передней вздрогнет робкий звонок и мать откажет кому-то в приеме...
   Печальные глаза Антона Павловича до сих пор помнятся мне вместе с рассказом о бедной девушке с цветами...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Сегодня. Рига. 1927. 19 января. No 14.
   Чириков Евгений Николаевич (1864--1932) -- прозаик, драматург, публицист; знаком с Чеховым с 1898 г.; с 1920 г. в эмиграции.
   Согласно Л.Е. Бушканец в воспоминаниях Чирикова контаминировались впечатления от разных встреч с Чеховым: "впечатления от первого приезда в Ялту "молодого писателя", впечатления от встреч в ауткинском доме на пасхальной неделе 1900 г., рассказ Чехова о "незнакомке с цветами" во время какой-нибудь беседы после августа 1900 г. и многочисленные рассказы (они появлялись в газетах, были широко известны в литературных кругах) о поклонниках и поклонницах Чехова. <...> Воспоминания Чирикова -- яркий пример писательских художественных мемуаров, в которых реальные факты становятся поводом для выстраивания сюжета и создания образа героя воспоминаний. Чириков создает образ Чехова в соответствии с мифом о нем как воплощении доброты, сострадания, сочувствия к самым обычным людям. Отсюда его "печальные глаза", мелодраматические детали, явно привнесенные мемуаристом" (Чеховиана. Из века XX в XXI. Итоги и ожидания. М.: Наука, 2007. С. 259). Впервые о поклоннице Чехова, приславшей ему цветы, Чириков рассказал еще до революции, в "Анкете "Биржевых ведомостей": К 10-ю со дня смерти А.П. Чехова" (Биржевые ведомости. СПб. 1914. 1 июля. No 14231. Веч. вып.), затем -- в 1922 г. (Чириков E.H. Девушка с цветами // Сполохи. Берлин. 1922. No 12. С. 38--40).
   ...с писателем Е-им... -- то есть с Сергеем Яковлевичем Елпатьевским (1854-1933), писателем, публицистом, совмещавшим литературную деятельность с врачебной практикой. С 1900 г. Елпатьевский жил в Ялте, где часто встречался с А.П. Чеховым.
   ...получаю письмо... -- Письмо чеховской поклонницы опубликовано в сборнике "Чеховиана. Из века XX в XXI. Итоги и ожидания" (С. 259--260): "Мое письмо к Вам еще раз будет служить красноречивым указанием в той нравственной связи, которая существует между Вами и читателями Ваших произведений, тем более что ни в одно время в России, как мне кажется, писатель не стоял так близко к известной группе лиц, как Вы. Вы в данном случае являетесь самым тонким выразителем настроения этой группы. В этом Ваш успех и Ваше обаяние. Не относитесь же насмешливо к выражению признательности Ваших читателей. Они чувствуют себя глубоко благодарными Вам за те умственные и эстетические удовольствия, которые Вы им в таком изобилии даете. Пусть будет форма признательности их иногда смешна, наивна, во всяком случае, она искренна и сердечна. Мы от Вас так много получаем, Вы так нам скрашиваете жизнь, что мы положительно чувствуем себя обязанными в такой или иной форме выразить Вам свою благодарность. Вчера в первый раз в жизни я увидала Вас, и у меня явилось желание сделать Вам что-нибудь приятное. Я послала через татарина розы, прибегнув для этого к помощи своего приятеля. Согласитесь, что очень трудно незнакомой для Вас женщине выразить Вам чем-нибудь свое уважение. О, если бы я была мужчиной, я нашла бы другие пути! Но Вы знаете сами, как трудно женщине, не рискуя быть смешной, пользоваться правами человека в исключительные минуты выразить лучшие проявления своих чувств.
   Вы не приняли розы, я была очень огорчена. Но Бог с Вами, я не хочу уезжать с осадком горечи в душе, и Ваше имя и Ваш образ всегда будут запечатлены в моем сердце. Когда вы получите это письмо, меня не будет в Ялте, я буду ехать на далекий, далекий север.
   P.S. А интересно знать, получали ли Вы когда-нибудь розы от незнакомой Вам женщины, которая вложила бы в них то, что вложила я?"
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru