М.: Модест Колеров, 2015. (Исследования по истории русской мысли. Том 18.)
Евгений Чириков
Благодарю, не ожидал!..
Сенсационное известие!.. Писатель Чириков, написавший пьесу "Евреи", оказался антисемитом...
Действительно -- сенсационное... Настолько сенсационное, что, когда мне перевели на русский язык заметку из еврейской петербургской газеты "Фрайнд", впервые провозгласившую об этом удивительном происшествии, я долго стоял перед зеркалом души своей и с изумлением разглядывал "нового антисемита", с часу на час готового, по описанию "Фрайнд", поступить в союз русского народа... Ничего, однако, похожего на антисемита я не усмотрел...
Скажите пожалуйста, кто бы мог думать!.. Никто. Ни одна петербургская газета не воспользовалась этим сенсационным событием, и я уже хотел махнуть рукой: "Могущий это вместить, да вместит!.."
Однако со страниц "Фрайнд" это известие по телефону перескочило в Москву, в No 47 "Русского Слова" и в No 48 "Раннего Утра", причем в "Русском Слове" приведена приблизительно моя скверная речь, а в "Раннем Утре" прекрасные речи Ш. Аша, Дымова и Шайкевича, причем я оказался посрамленным на всех пунктах...
Раз интимная беседа в гостях попала на страницы газет, где с легкостью треплется, на радость Бобчинским и Добчинским, мое имя, я вынужден сказать, сколько тут правды и сколько клеветы.
"Приблизительно" переданная речь моя, на основании которой я превращен в антисемита и духовного соучастника союза русского народа, передана настолько приблизительно, что от нее отдает чистейшей клеветой. Вот, в общих чертах, событие и моя речь.
В гостях у артиста Ходотова читалась пьеса г-на Шолома Аша "Белая кость". Пьеса, как правильно отмечено "Русским Словом", вызвала среди русских писателей и журналистов некоторое недоумение тенденцией автора -- идеализировать одно из главных действующих лиц, Розу, на наш взгляд самую заядлую мещанку из мелкобуржуазного еврейского мирка, способную вызвать одну лишь антипатию.
Начались споры. Недоумение русских писателей еще более усилилось, когда автор пьесы сказал искреннюю, горячую речь, смысл которой сводился к тому, что мы, русские, не можем понять этой бытовой пьесы, и, чтобы Роза предстала перед нами в надлежащем ореоле героини фантастического склада, спасающей еврейскую аристократическую кровь, -- необходимо быть евреем или прожить сними 5000 лет. Никто из присутствующих евреев писателей и журналистов на это Ш. Ашу не возразил. Когда очередь говорить о пьесе дошла до меня, я, отдав должное достоинствам пьесы и указав на ее недостатки, перешел к затронутой автором теме. Я сказал, что если мы, русские, оказываемся неспособными понять еврейскую бытовую пьесу, то отсюда следует, что и вы, еврейские писатели и журналисты, не можете вполне понять и почувствовать наш русский быт. Подтверждаю это: многое "бытовое" из русской жизни в художественном воспроизведении на сцене рождает в моей душе целую цепь воспоминаний, настроений и переживаний, которых оно не рождает в душе еврея, и наоборот. Затем я высказал свое недоумение, почему некоторые из присутствующих писателей с "модернистским пошибом" и журналистов, очень свирепо относящихся к бытовым пьесам, в данном случае, при обсуждении пьесы г. Ш. Аша, пьесы узко бытовой (из быта польских евреев), совершенно забыли о провозглашенной ими же смерти быта, а совсем напротив, -- один из них, не слышавший даже пьесы и приехавший после чтения ее, сказал очень лестное слово для автора, а относительно идейности пьесы заявил, что никаких идей не требуется. Не следует ли отсюда, что умер только русский быт, а еврейский остался?.. Далее я говорил о том, что такое отношение к быту несовместимо с идеей национальности, что национальность и быт неразрывно связаны друг с другом, что я сожалею только о том, что среди части еврейской интеллигенции за последнее время идея национальности начинает превалировать над другими идеями; говорил, что началось это с отделения отс.-д. партии; что на меня, русского интеллигента, воспитанного на бесплотных идеалах братства и равенства, это произвело когда-то весьма грустное впечатление; что если мне, русскому интеллигенту, торопятся прежде всего и громче всего сказать, что "мы -- евреи", то мне позволительно вспомнить, что я -- русский...
В этом месте со стороны слушателей-евреев послышался неодобряющий шорох и шепот, который, задев мое национальное самолюбие, заставил меня сказать:
-- Да, русский, не "истинно-русский", а просто русский... Впрочем, мне все равно, как вам будет угодно это признать... И если вы заявляете, что мы, русские, неспособны понимать ваших бытовых пьес, то мне остается пожалеть, что меня критикуют не русские, так как большинство критиков петербургской прессы -- евреи...
Вот весь материал, на котором должен делаться тот или другой вывод...
Ни о каком захвате русской литературы евреями я не говорил -- это клевета. Да и глупости такой и сказать не мог, ибо русскую литературу с такими колоссами, как Гоголь, Пушкин, Некрасов, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Чехов, -- никто не может захватить, хотя бы и такие умные евреи, как это описано в "Раннем Утре".
Никаких угроз, что "мы вам покажем", что "мы будем бороться против вас" и т. д., как это сообщено в "Русском Слове", я не делал -- это клевета.
Если, присутствуя в гостях, где имеются евреи-интеллигенты, достаточно сказать, что я -- русский, чтобы попасть в антисемиты и чуть ли не в члены союза русского народа, то это с несомненностью подтверждает только то, что я говорил: "гипертрофию" национальности, становящуюся национализмом...
Извиняюсь перед читателем, что приходится занимать его внимание своей персоной по этому "семейному инциденту", раздутому гг. Бобчинскими до события значительной важности.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые: Русское Слово. 1909. No 50. Печатается по сборнику. Евгений Николаевич Чириков (1864-1932) -- писатель.