"Разсужденіе, предлагаемое читателю" г. Чичеринымъ, посвящено разбору книги г. Соловьева -- "Критика отвлеченныхъ началъ". Г. Чичеринъ не думаетъ, чтобы положенія г. Соловьева пролагали знанію новые пути или могли когда-нибудь разсчитывать на многочисленныхъ приверженцевъ. Однако, "при бѣдности русской философской литературы, при совершенномъ почти отсутствіи у насъ дѣльной критики, г. Чичеринъ полагаетъ, что нельзя не воспользоваться этою книгою, для того, чтобы совокупными силами постараться выяснить затронутые имъ вопросы". При этомъ г. Чичеринъ имѣлъ въ виду отдѣлить личныя мнѣнія автора разбираемаго философскаго сочиненія отъ того, что можетъ быть допущено наукою, и этимъ путемъ отстоять научное значеніе философіи и ея права на существованіе рядомъ съ опытнымъ знаніемъ. Но, къ сожалѣнію, поставить задачу это одно, а разрѣшить -- совсѣмъ другое.
Въ самомъ началѣ своего изслѣдованія, г. Чичеринъ выдвигаетъ весьма основательное требованіе. "Въ философскихъ опредѣленіяхъ, говоритъ онъ:-- требуются два существенныя качества: точность и основательность. Пренебреженіе къ этому правилу въ значительной степени содѣйствовало тому, что публика потеряла довѣріе къ философіи" (6--7). Совершенно справедливо упрекая г. Соловьева въ несоблюденіи этого правила, самъ г. Чичеринъ попадаетъ въ положеніе того diable qui prêche la morale. Наиболѣе характеристичная и меньше всего научная черта разсужденій г. Соловьева -- это стремленіе объяснить и освѣтить понятное непонятнымъ, опредѣленное -- неопредѣленнымъ, человѣческое -- сверхчеловѣческимъ. Эти попытки внести единство въ міръ, доступный человѣку, изъ міра ему недоступнаго, стремленіе подчинить "раціональный" міръ разума "мистическимъ" или "сверхчеловѣческимъ" элементамъ, все это не выдержитъ простой попытки выяснить и точно опредѣлить тѣ понятія, которыя лежатъ въ основѣ подобныхъ ухищреній. Стоитъ неотступно требовать точнаго объясненія смысла всѣхъ этихъ "субстанціальныхъ существованій", "общихъ сущностей", "сверхчеловѣческихъ происхожденій" и "содержаній божественныхъ вещей", чтобы рухнула вся эта умственная гниль, чтобъ разсѣялось какъ фантасмагорія неуклюжее и нескладное зданіе діалектическихъ фокусъ-покусовъ. Но и г. Чичеринъ, возстающій противъ мистицизма въ наукѣ и читающій наставленія г. Соловьеву, не брезгаетъ пріемами, ничѣмъ не отличающимися отъ пріемовъ г. Соловьева. Только у г. Соловьева преобладаетъ мистическія понятія, а г. Чичеринъ больше склоненъ къ метафизическимъ. За примѣрами ходить недалеко. Такъ, на первыхъ же страницахъ, указывая на недостаточность опытнаго знанія, г. Чичеринъ высказывается въ слѣдующихъ выраженіяхъ: "Для того чтобы дойти до началъ, необходимо отъ относительнаго возвыситься къ абсолютному (5). Сколько извѣстно, научное изслѣдованіе отказывается отъ познанія абсолютнаго. Но нашъ поборникъ научнаго направленія утверждаетъ, что "какъ скоро мы признаемъ абсолютное непознаваемымъ, такъ мы должны отказаться отъ объединенія знанія и отъ пониманія смысла явленій" (5). Спрашивается послѣ этого, какимъ же путемъ познать это самое "абсолютное"? Вотъ г. Соловьевъ, ужь на что поклонникъ всякихъ абсолютовъ, а и то доказываетъ, и совершенно основательно доказываетъ, недоступность ихъ, какъ для опытнаго знанія, такъ и для раціональной мысли; потому-то онъ, если и не совсѣмъ основательно, то все-таки до извѣстной степени послѣдовательно, отводитъ этимъ абсолютамъ совершенно спеціальный міръ мистики и вѣры. Но г. Чичеринъ, какъ человѣкъ науки, не могъ не отнестись свысока къ этому міру. "Философія, говоритъ онъ:-- блистательнымъ образомъ опровергла взглядъ, который приписываетъ одной вѣрѣ силу познавать безусловное" (13). Такъ кому же еще доступно это безусловное? А видите-ли "оказалось (согласно съ философіей), что высшая умственная способность, разумъ, заключается именно въ познаніи безусловнаго. Въ отличіе отъ низшаго, разсудочнаго познанія, это высшее познаніе было названо спекулятивнымъ" (13). Но чѣмъ толковать, будто "невозможно утверждать, что эта способность (познанія безусловнаго) не существуетъ и ограничивать человѣческій умъ одной разсудочной дѣятельностью" (13), лучше бы г. Чичеринъ "точно и опредѣленно" объяснилъ намъ смыслъ всѣхъ этихъ "абсолютовъ", "безусловныхъ", указалъ бы намъ ясно и точно, какой смыслъ имѣетъ эта "высшая способность ума". Только тогда онъ имѣлъ бы право считать себя представителемъ научной философіи. А забавляться нелѣпыми и неточными понятіями значитъ переходить изъ области науки въ совсѣмъ иную область метафизическаго пустословія. Съ подобнымъ оружіемъ не можетъ быть и рѣчи о сколько нибудь у дачной защитѣ научнаго значенія философіи; тутъ ужь нечего кумушекъ считать трудиться".