Чернышевский Николай Гаврилович
Лейтенант и поручик, быль времен Петра Великого. Сочинение Константина Масальского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
   Том II.
   М., ОГИЗ ГИХЛ, 1947
   

Лейтенант и поручик, быль времен Петра Великого. Сочинение Константина Масальского. Две части. СПБ. 1855.

   Если вы старик, читатель, вы не обратите внимания на "быль из времен Петра Великого", сочиненную г. К. Масальским: имя этого писателя не соединено с вашими воспоминаниями; если вы молоды, читатель, вы также не захотите читать "Лейтенанта и поручика", зная, по беглым упоминаниям в журналах о г. Масальском, только то, что он когда-то считался одним из самых посредственных наших романистов; но если вы ни стары, ни молоды, вы -- хотя тоже не будете читать "Лейтенанта и поручика" -- посмотрите на обертку этой "были" не без некоторого умиления: вы вспомните о том времени, когда вы, не только выучившись читать очень бегло, но и выучив четыре правила арифметики, две-три главы грамматики до глаголов или наречий, басни "Лисица и ворона", "Стрекоза и муравей", начали чувствовать, что в маленьком вашем сердце, в резвой вашей головке поселилась, после прежних потребностей в пряниках и конфектах, в детских играх, после неугомонной шаловливости, неутомимой беготни, новая страсть -- читать, читать... не грамматику и не басни Крылова, не "Русскую историю" г-жи Ишимовой -- все это скучно, потому что писано для детей --нет, читать книги, писанные "для больших". С какою жадностью бросались вы, десятилетний мальчик, на романы, и какое наслаждение доставляли вам эти увлекательные маленькие томики! это высокое наслаждение доставляли вам не те романы, которыми восхищались ваши тетушки и старшие, "большие" братья: Марлинский, Пушкин, Лажечников, Зенеида Р-ва, Гоголь, Павлов, князь Одоевский, Вельтман,-- все это было скучно для вас; но как занимательны были для вас "Леонид, или некоторые черты из жизни Наполеона"1, "Юрий Милославский", "Рославлев, или русские в 1812 году", "Таинственный монах, или некоторые черты из жизни Петра I", "Паята, дочь Ледзейки, или литовцы в XIV столетии", и проч., и проч! Ах, как интересны были эти книжечки! Ныне уже не пишут таких книг, скажете вы с истинною грустью о нынешних десятилетних, двенадцатилетних мальчиках и девочках. Нет уже этой немудрой, но грамотной литературы; люди, не имеющие особенного таланта, но довольно начитанные и не лишенные некоторого уменья сочинять складно, не пишут ныне в простоте души, как писалось в старину: нет! они пишут свысока, гонятся за художественностью, за психологическими тонкостями, за анализом, за юмором, как будто все это их дело, как будто все это им по плечу,-- и пишут вещи бестолковые и скучные для взрослых, непонятные и скучные для детей.
   Не так писали в старину: тогда, без всяких хитростей, половину страниц романа выписывали из какой-нибудь хорошей исторической книги -- особенно богатый материал доставляла "История" Карамзина -- а другая половина наполнялась незамысловатыми, но очень трогательными или до уморительности смешными приключениями каких-нибудь Владимиров, Анастасий и Киршей. "История" Карамзина написана прекрасно, стало быть, нет и спора о том, что одна половина романа была хороша; а другая половина была еще лучше! Припомните только удивительно забавную сцену, как, обиженный Копычинским, Юрий Милославский, чуть ли не с револьвером Кольта в руках и с папироской в зубах, в наказание, заставляет хвастливого пана Копычинского съесть, не переводя духа, огромного жареного гуся до последней косточки; пан Копычинский давится, задыхается от объядения, но ест, ест, ест, а Юрий торопит его, наведя свой кольтовский револьвер прямо на лоб наглого труса... ах, как это смешно! А как трогательна судьба Леонида, который борется с своим личным противником Наполеоном и побеждает его! Ведь Леонид и Наполеон были влюблены в одну и ту же девушку, и Наполеон шел в Москву не с другою целью, как только отбить у Леонида невесту и жениться -- злодей! от живой жены, Марии-Луизы,-- на Полине или Надине,-- не помним ее имени, но помним, что дело в 1812 году шло собственно о том, кому "обладать Надиною" или Полиною -- Леониду или Наполеону! Помните ли, каким жалким человеком казался этот волокита Наполеон в сравнении с своим соперником, великодушным и храбрым Леонидом? Зато ведь Леонид и победил Наполеона, потому что, если вы помните, Наполеон был побежден никем другим, как именно Леонидом! Какие замечательные приключения! Прибавьте к этому чистый язык, чистую нравственность, и вы со вздохом скажете: "да, для нынешней малолетней публики уже нет таких прекрасных книжек, какими услаждали нас в детстве добрый Загоскин -- гений этой литературы -- и другие столь же добродушные и радушные деятели ее: г. Воскресенский, г. Р. Зотов, г. Масальский.
   Да, вы не забудете г. Масальского, потому что и он доставил вашему детству столько же сладких часов, как г. Р. Зотов. Как занимательны были его "Стрельцы", "Регентство Бирона". Мы не можем теперь в точности припомнить содержания этих романов, знаем только, что они были хороши; но лучшим его произведением был, по нашим воспоминаниям, "Черный ящик"2. Уж одно начало чего стоит! Какой-то молодой провинциал, Карп Силыч, целый век ходивший в чуйке, приехал в Петербург и начинает одеваться по моде, установленной Петром Великим (роман взят из эпохи Петра Великого). Ему принесли кафтан, брюки, жилет, галстух. Он не знает, как приладить эти немецкие штуки на свое туловище; особенно затрудняет его жилет. Уж подлинно, будет жалеть, кто станет надевать эту жилет! восклицает он, наконец решает, что жилет должен застегиваться на спине. После этого надобно, чтобы сюртук и брюки также застегивались на спине, и он надевает все принадлежности костюма задом наперед... Ах, как это смешно! Мы все -- и братцы, и сестрицы, и десяток наших маленьких приятелей -- целую неделю не могли без хохота вспомнить о том, как Карп Силыч шел по улице в платье, надетом задом наперед, как высокий воротник сюртука подпирал ему бороду; как мальчишки бежали за ним с хохотом и насмешками, как он пришел к своему нареченному тестю -- потому что Карп Силыч приехал в Петербург жениться -- и как на вопрос хозяина: отчего все платье на нем надето задом наперед? отвечал: "ветром перевернуло на улице!"... Ах, как это смешно! А как страшно, когда -- не помним уже кто, Карп Силыч или прекрасный юноша-офицер, влюбленный в красавицу, на которой хочет жениться Карп Силыч -- ночью, при блеске молнии, отправляется на пустынный остров или в дремучий лес,-- одним словом, в какое-то место очень страшное, выкопать из-под земли таинственный "черный ящик", в котором хранятся груды золота, с участью которого соединена судьба красавицы-невесты! Превосходно! Никогда не бывало и не будет лучшего, занимательнейшего романа для таких читателей, какими в то время были мы, нынешние люди средних лет.
   И заметьте, что этот роман написан правильным, грамотным языком. Какая разница с "Совестдралом большим носом", с "Георгом, милордом аглицким", с "Францыском Венецианом", которыми в детстве воспитывался вкус наших дядей и дедов!3 О, мы были детьми в счастливое для детей время! Вечную признательность должны мы хранить к гг. Р. Зотову, М. Воскресенскому, К. Масальскому!
   Теперь уже не те времена! Что пишут и как пишут люди, наследовавшие талант этих почтенных авторов? Они хотят раскрывать нам сокровеннейшие изгибы человеческой души, пишут психологические рассуждения в лицах, толкуют о развитии, о борьбе страстей; они хотят блестеть остроумною ирониею, хотят прославиться знанием жизни и людей, хотят даже -- о, ужас!-- удивлять нас художественными совершенствами своих творений; они хотят быть Гоголями, Гончаровыми, Тургеневыми, Жорж-Сандами, Теккереями, Диккенсами! Господа, будьте тем, чем создала вас природа; будьте преемниками г. Р. Зотова, г. К. Масальского, и вы принесете свою долю пользы, и вы будете иметь множество читателей, которые будут хвалить вас. А теперь кто читает и кто хвалит ваши психологические и художественные произведения?
   Подумайте об этом совете: его исполнение принесет столько пользы вам, столько удовольствия тем читателям, которые еще не доросли до повестей с различными ухищрениями в психологическом и художественном роде. А как легко исполнить этот совет: подражать г. Р. Зотову и г. К. Масальскому гораздо легче, нежели подражать Гоголю, Теккерею или Жорж-Санду! И, если хотите, мы еще более облегчим для вас это дело, рассказав содержание и объяснив манеру романов, приносивших такую пользу в старину. Кстати же, перед нами лежит один из этих романов.
   В 1710 году, в Петербурге, в бревенчатой избе сидели Александр (по фамилии Ветрин, по чину лейтенант) и Клавдий (по фамилии Ланов, по чину поручик). "Тому и другому собеседнику было около двадцати семи лет; оба считались редкими красавцами. Все девушки влюблялись в них с первого раза". Они пьют венгерское и поверяют друг другу свои тайны. Клавдий говорит, что назначен поход к Выборгу; Александр, восхищенный этим, объясняет, что там найдет он свою невесту, шведку, которую узнал, когда она с отцом жила в плену в Петербурге,-- теперь пленные отпущены на родину и живут в окрестностях Выборга. Друзья клянутся в вечной дружбе, сливают назад в бутылку остатки венгерского, которое уже было разлито в серебряные чаши, запечатывают бутылку и обещаются не разрывать дружбы, пока не будет ими выпита эта бутылка. Потом описывается очень подробно осада Выборга. Клавдий, фуражируя в окрестностях города, влюбляется в Элеонору, у отца которой покупает хлеб. Она влюбляется в Клавдия. Он везет к ней своего друга: оказывается, что Элеонора та самая пленная шведка, о которой говорил Александр. Таким образом оба друга влюблены в одну девушку, которая также равно любит их обоих, не зная, кому отдать преимущество. Друзья часто готовы поссориться, но вспоминают о запечатанной бутылке и мирятся, наконец, оба вместе, делают предложение отцу Элеоноры: "пусть она избирает из нас того, кого более любит". Элеонора говорит, что равно любит обоих. Друзья уезжают домой и решаются бросить жребий: по жребию достается Александру уехать, Клавдию -- жениться на Элеоноре. Александр уезжает и, возвратясь через два года, встречает милого малютку -- это сын Клавдия; сердечные раны Александра раскрываются. Но вот бежит навстречу другу Клавдий, ведет его насильно в свой дом, представляет его своей жене. Александр поднимает глаза -- о, диво! о, восторг! это не Элеонора, а Лиза, о которой не было и помину во все продолжение романа. Элеонора плакала, когда Александр уехал, и Клавдий женился на Лизе, а Элеонору сберег для друга. Вот уж подлинно друг! Да, кстати, где же запечатанная бутылка? Она брошена в Иматру, и, следовательно, дружба Александра и Клавдия уже ненарушима.
   Какая трогательная наивность в изобретении романа! Столько же милой наивности и в изложении; идея и форма совершенно гармонируют между собою. Вот, например, сцена между друзьями, когда они, в приятном вечернем разговоре и в халатах, объяснились на сон грядущий относительно страсти, наводящей грусть на обоих. (Начинает речь Клавдий.)
   
   -- Саша, слушай, что я тебе скажу: я люблю тебя, это ты знаешь! Люблю и Элеонору! Я перемогу себя, чего бы мне это ни стоило, помня нашу давнюю, священную для меня дружбу! Я испытаю себя! Я уверен, что уступлю тебе Элеонору. Конечно, я буду много и долго страдать; да что за беда!
   -- Нет, Клавдий, мой благородный Клавдий! Я не хочу, чтоб ты из-за меня страдал! Ты первый полюбил Элеонору, ты на нее более меня имеешь права. Пусть буду я страдать, а ты будь счастлив. Ты достоин этого!
   -- А если я сам хочу страдать, если мне это нравится? Не обижайся, Саша, если я тебе скажу, что я тверже тебя, что мне легче будет перенести страдание. Да что тут долго толковать? Я тебе уступаю Элеонору.
   Ветрин засвистал какой-то марш и с мужественным спокойным лицом начал ходить взад и вперед по комнате.
   -- Ты мне уступаешь Элеонору... -- мрачно проговорил Ланов. -- Нет, это невозможно! Этого я не хочу! Разве я не такой же друг тебе, как ты мне? Я не должен уступать тебе в благородстве, Клавдий! Иначе ты перестанешь уважать меня, а тогда не можешь остаться мне другом! Пусть страдает, пусть разрывается мое сердце. Я забуду Элеонору! Будь счастлив с нею, мой великодушный, благородный друг!
   Друзья заплакали и сжали друг друга в объятиях. От сильных чувств, которые их волновали, ни тот, ни другой не мог вымолвить более ни слова. Ветрин снял халат и сапоги и лег в постель. Ланов сделал то же.
   
   Какая умилительная борьба великодушия! Истинно, этот отрывок напоминает заключение басни, которую у казака Луганского немец-гувернер написал для своих воспитанников: "Сия басня научивает, что другой был великодушнее одного, а последний великодушнее первого". И как восхитительно заключается эта патетическая сцена дивным замечанием: "Ветрин снял халат и сапоги и лег в постель. Ланов сделал то же". О, несравненное, гениальное простодушие!
   Что лучше этой повести может быть придумано для читателей того интересного возраста, когда от арифметики переходят к романам, от романов к игре в лапту или в мяч? Она показалась бы чрезвычайно занимательна этим читателям; но -- увы!-- она не дойдет до рук их, потому что дети не приобретают книг по своему выбору: они только берут книги, какие находят в библиотеках своих взрослых родных и знакомых; а кто из этих родных и знакомых почтет ныне нужным украсить свою библиотеку "Лейтенантом и поручиком"? -- И что ныне бедные читатели, равно любящие мяч и романы, найдут в этих библиотеках, за исключением повестей гг. Гончарова, Григоровича, Л. Н. Т., Тургенева и немногих других? что найдут они, кроме этих повестей, которые слишком не под силу детскому уму и детскому вкусу? Бедные дети нынешнего времени! Пожалейте их, господа подражатели Григоровича и Тургенева! Перестаньте тянуться вслед за этими писателями: это слишком трудно. Оставьте, подражайте лучше г. Р. Зотову и К. Масальскому: они были равны вам по таланту, но писали занимательно, хотя для некоторого класса публики, потому что не имели ваших претензий; подражайте же им, и если люди, перешедшие эпоху простодушия, попрежнему не будут читать вас, то никто не будет и осуждать вас; напротив, многие будут читать вас с удовольствием.
   Но нет, это невозможно! В мире не осталось уже ныне романистов и нувеллистов наивных, которые, по выражению реторики Кошанского, "писали, как умели, наудачу": каждый ныне имеет претензии на глубокомыслие, на наблюдательность, на художественность, не думая о том, что лучше написать "Лейтенанта и поручика", нежели... однако, к чему приводить примеры? Каждый читатель припомнит десятки их, а писатели, в пример которым ставим мы г. Р. Зотова и г, К. Масальского, вероятно, сами твердо помнят названия своих произведений.
   

ПРИМЕЧАНИЯ.

   1 Романы "Леонид, или черты из жизни Наполеона I" и "Таинственный монах, или некоторые черты из жизни Петра I" принадлежат Р. М. Зотову. "Пята, дочь Ледзейки или литовцы в XIV столетии" -- переводный с польского романа Бернатовича (4 части).
   2 Повесть К. П. Масальского "Черный ящик" впервые вышла в 1833 году.
   3 "История о храбром рыцаре Францыле Венциане и прекрасной королевне Ренцывене" и "Повесть о приключении английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы" -- весьма распространенные лубочные романы, заимствованные из западно-европейской литературы. "Автором" второго из них, появившегося еще в XVIII веке, был Матвей Комаров. К такому же типу лубочных романов относятся и "Похождения ожившего нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совестдрала, большого носа" (перевод с польского, М., 1781). Это образчик так называемого "плутовского" романа.
   

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ*.

* Составлены H. M. Чернышевской.

   Первоначально опубликовано в "Современнике" 1856, No 1, стр. 6--12; перепечатано во II томе полного собрания сочинений (СПБ., 1906 г.), стр. 281--286.
   Рукописи и корректуры не сохранилось. Воспроизводится по тексту "Современника".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru