Lib.ru/Классика: Чернышевский Николай Гаврилович. Собрание стихотворений В. Бенедиктова

Н. Г. Чернышевского

Собрание стихотворений В. Бенедиктова

Три тома. СПб., 1856

Н. Г. Чернышевского. Литературная критика в двух томах

Т. 2. Статьи и рецензии 1856-1862 годов

М., "Художественная литература", 1981

Подготовка текста и примечания Г. Н. Антоновой, Ю. Н. Борисова, А. А. Демченко, А. А. Жук, В. В. Прозорова

Литературная карьера была несчастна для г. Бенедиктова. Главною бедою его, из которой произошли все последующие неприятности, надобно считать то, что первая книжка стихотворений, изданная им в 1835 году, доставила автору многочисленных почитателей и почитательниц¹. Каким образом могла она произвесть такое впечатление, мы никогда не понимали и до сих пор не понимаем, потому что даже те качества, которыми восхищались поклонники г. Бенедиктова, вовсе не имеют чрезвычайного блеска, которым извинялось бы обольщение: великолепия в стихе нет, сладострастие в картинах женской красоты и чувственной любви очень холодно и вяло. Одного только нельзя отрицать: язык действительно испещрен и кудреват до неимоверности, а метафоры неправдоподобно смелы и бесчисленны. Только на этом и мог основываться успех. Но, как бы то ни было, успех этот был пагубен г. Бенедиктову, обратив на него внимание читателей с развитым вкусом и критики. Счастливы г. Тимофеев, г. Бернет, фон-Лизандер, Якубович и другие: они прошли незамеченными, зато и мало терпели от насмешек,-- а г. Бенедиктову, по какому-то губительному счастию, суждено было наделать шуму,-- и шум этот вызвал голос критики и образованной части публики... Завидна участь скромных лилий, поблекнувших в безвестности, то есть Якубовича, Стромилова, Гогниева и других.

Подвергся г. Бенедиктов и другому несчастию в самом начале своего поэтического поприща. Одному ученому ценителю изящного, знаменитому своими многочисленными промахами, почему-то вздумалось красноречиво объявить, что г. Бенедиктов есть по преимуществу поэт мысли². Это был самый странный из всех возможных промахов. Статья была так поразительна своею несообразностью с рассудком, что до сих пор никто из читавших ее не может забыть о ней, хотя прошло с того времени уже двадцать один год.

Эти два пагубные обстоятельства, в которых г. Бенедиктов был нимало не виноват, нанесли ему бесчисленный и бесконечный вред. Являлся ли нумер журнала, являлся ли какой-нибудь сборник с стихотворениями разных служителей Феба и, между прочим, стихотворениями г. Бенедиктова,-- о стихах Коптева, Кропоткина, Крешева и т. д. или великодушно умалчивалось, или слегка упоминалось, что они плохи,-- Коптев, Кропоткин, Крешев писатели темные: с них взыскивать нечего; но о стихах г. Бенедиктова нельзя было не говорить: ведь он писатель, имеющий толпу поклонников и поклонниц, раскупивших три издания первой части его стихотворений... И начинала критика разбирать новое стихотворение г. Бенедиктова...³ И каковы были эти разборы! Вот, например, отрывок из статьи "Отечественных записок", написанной о третьем томе "Ста русских литераторов".

"Г. Бенедиктов снабдил свой портрет пятью стихотворениями. Посмотрим на них и начнем с первого.

Лебедь плавает на воде "в державной красоте", и у него завязывается с поэтом преинтересный разговор; г. Бенедиктов спрашивает его:

Что так гордо, лебедь белый,

Ты гуляешь по струям?

Иль свершил ты подвиг смелый?

Иль принес ты пользу нам?

Лебедь отвечает г. Бенедиктову, что он "праздно нежится в водном хрустале", но что он недаром "упитан гордым духом на земле", а именно вот почему:

Жизнь мою переплывая, (?)

Я в водах омыт от зла, (?)

И не давит грязь земная

Мне свободного крыла.

Отряхнусь -- и сух я стану;

Встрепенусь -- и серебрист; (?)

Запылюсь -- я в волны пряну;

Окунусь -- и снова чист.

Читатель, может быть, спросит, что значит "переплывать свою жизнь", и, пожалуй, не найдет смысла в этой фразе; может быть, также не поймет, как можно омываться водою от зла кому-нибудь, а тем более лебедю, который, как животное, злу не причастен, а разве грязи, которую вода действительно имеет способность смывать; еще, может быть, читателю покажутся смешными последнее четыре стиха, как реторическая стукотня пошлого тона, а второй стих непонятен. Но мы советуем вам не быть слишком строгими и придирчивыми и не забывать, что ведь все это говорит птица, животное, которому простительнее, нежели людям, говорить вздор.

Далее, лебедь, видя, что г. Бенедиктов благосклонно слушает его болтовню и не останавливает его, утверждает решительную нелепость, будто человек никогда не слыхивал лебединого крика (который поэты величают пением) на том основании, что

Лебединых сладких песен

Недостоин человек.

Вследствие сего обстоятельства, он, реченный лебедь, и поет только для неба, да и то лишь в предсмертный час свой. Но пение не мешает лебедю заблаговременно распорядиться своею духовною. Во-первых, он дает поэту "чудотворное" перо из своих "крылий".

И над миром, как из тучи,

Брызнут молнии созвучий

С вдохновенного пера.

Теперь ясно, отчего одни поэты поют сладко, а другие так отвратительно: первые пишут лебединым пером, а вторые -- гусиным. Конечно, если хотите, хороший поэт и гусиным пером будет писать недурно, но все не так, как лебединым, потому что, владея этим "чудотворным" орудием, он делается "певучим наследником" лебедя. Avis aux poètes! {Вниманию поэтов! (фр.).-- Ред.} Потом лебедь завещает для изголовья милой девы мягкий пух с мертвенно-остылой груди, в которой витал летучий дух!!... И этому пуху дева, в немую ночь, вверит, из-под внутренней грозы, роковую тайну пламенной слезы,

И, согрет ее дыханьем,

Этот пух начнет дышать

И упругим колыханьем

Бурным персям отвечать.

Подумаешь, сколько хорошего может наделать один лебедь! А все отчего? оттого, что он отряхнется -- и станет сух, встрепенется -- станет серебрист, запылится -- и поскорей в волны, окунется -- и как ни в чем не бывал! Оттого он и песни поет небу и перо дарит поэту, а пух -- красавице! А затем... но пусть он вам сам скажет, что будет с ним затем: он так хорошо говорит, что хочется и еще послушать его:

Я исчезну,-- и средь влаги,

Где скользил я, полн отваги,

Не увидит мир следа;

А на месте, где плескаться

Так любил я иногда,

Будет тихо отражаться

Неба мирная звезда.

Но что же из всего этого какой результат, какой смысл, какая мысль, какое, наконец, впечатление в уме читателя? Ничего, ровно ничего, больше, чем ничего,-- стихи, и только... Чего ж вам больше? Не все же гоняться за смыслом -- не мешает иногда удовольствоваться и одними стихами.

Однажды, в поэтическую минуту, внимание г. Бенедиктова привлекла --

От женской головы отъятая коса,

Достойная любви, восторгов и стенаний,

Густая, черная, сплетенная в три грани,

Из страшной тьмы могил исшедшая на свет,

Не измененная под тысячами лет,

Меж тем как столько кос, с их царственной красою,

Иссеклось времени нещадною косою.

Надо согласиться, что было над чем попризадуматься, особенно поэту. Не диво мне,-- говорит г. Бенедиктов,-- что диадимы не гниют в земле:

В них рдело золото -- прельстительный металл!

Он время соблазнит, и вечность он подкупит --

И та ему удел нетления уступит.

Эта удивительная фраза о соблазне времени и подкупе вечности золотом, как будто бы время -- женщина, а вечность -- подьячий,-- эта несравненная фраза дает надежду, что г. Бенедиктов скажет когда-нибудь, что гранит и железо запугивают или застращивают время и вечность, и эта будущая фраза, подобно нынешней, будет тем громче и блестящее, чем бессмысленнее. Итак, не удивительно, что золото не гниет в земле; но как же коса-то уцелела?

Ужели и она

Всевластной прелестью над временем сильна?

И вечность жадная на, этот дар прекрасный

Глядела издали с улыбкой сладострастной?

Час от часу не легче! Вечность доступна обольщению, подкупу! вечность сладострастна! Какая негодница!.. Но что ж дальше? Дальше общие места по реторике г. Кошанского: где глаза этой косы, которые сводили с ума диктаторов, царей, консулов, мутили весь мир, в которых были свет, жизнь, любовь, душа, в которых "пировало бессмертие" (??!!!..) и т. п. Где ж они?

И тихо выказал осклабленный скелет

На желтом черепе два страшные провала.

Откуда же взялся череп? Ведь дело о косе, "отъятой от женской головы"? Подите с поэтами! спрашивайте у них толку!..

В третьем стихотворении г. Бенедиктов бранит толпу, и надо сказать, довольно недурно, если б только он поостерегся от персидских метафор, вроде следующих: "полотно широкой думы пламенеет под краской чувств", "гром искрометной рифмы" и т. п. вычурностей пошлого тона. В четвертом стихотворении г. Бенедиктов рассказывает нам, как невинно и духовно взирал он на грудь "девы стройной":

Любуясь красотой сей выси благодатной,

Прозрачной, трепетной, двухолмной, двураскатной,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он чувство новое в груди своей питал;

Поклонник чистых муз -- желаньем не сгорал

Удава кольцами вкруг милой обвиваться,

Когтями ястреба в пух лебедя впиваться.

Какие сильные и, главное, какие изящные и благородные образы!..

Нельзя не согласиться, что г. Бенедиктов -- поэт столько же смелый, сколько и оригинальный. У него есть свои поклонники, и мелкие рифмачи даже пишут к нему послания стихами, в которых не знают, как и изъявить ему свое удивление. Нашелся даже критик, который поставил его выше всех поэтов русских, не исключая и Пушкина. Само собою разумеется, что предмет поклонения всегда бывает выше своих поклонников; а так как почитателей таланта г. Бенедиктова даже и теперь тьма-тьмущая, то и нельзя не согласиться, что г. Бенедиктов есть в своем роде замечательное явление в русской литературе, как были в ней замечательны, например, Марлинский и г. Языков. Конечно, подобная "замечательность" ненадежна и недолговременна, но все же она имеет свое значение, потому что основана не на одном только дурном вкусе эпохи или значительной, по большинству, части публики, но также и на таланте своего рода. Но мы уже не раз говорили, что есть таланты, которые служат искусству положительно, и есть другие, которые служат ему отрицательно: произведения первых приводятся эстетиками как примеры истинного и правильного хода искусства; произведения вторых служат для примеров ложного и фальшивого направления искусства. Это бывает не с одними лицами, но и с народами; для образцов изящного вкуса смело пользуйтесь греками, для образцов дурного вкуса смело обращайтесь к китайцам, и у последних берите только лучших художников и лучшие произведения. Муза г. Бенедиктова -- женщина средней руки, если хотите, недурная собою, даже хорошенькая, но с пошлым выражением лица, бойкая, вертлявая и болтливая, но без грации и достоинства, страшная щеголиха, но без вкуса; она любит белила и румяна, хотя бы могла обходиться и без них, любит пестроту и яркость в наряде и, за неимением брильянтов, охотно бременит себя стразами; ей мало серег: подобно индейской баядере, она готова носить золотые кольца даже в ноздрях. Все это относится только к выражению в поэзии г. Бенедиктова. Разложить стихотворение г. Бенедиктова на составные элементы, пересказать его содержание из него же взятыми и нисколько не измененными фразами, всегда значит обратить его в пустоту и ничтожество" ("Отечественные записки", 1845 г., No 9, Критика, с. 13--15)⁴.

А вот другой отрывок из разбора альманаха "Метеор"; он взят также из "Отечественных записок" за тот же год.

"В "Метеоре" доставило нам истинное удовольствие, до слез развеселило нас стихотворение г. Бенедиктова; "Тост". Не можем отказать себе в наслаждении поделиться с читателями нашим весельем.

Чаши рдеют, словно розы,

И в развал их вновь и вновь

Винограда брызнут слезы,

Нервный сок (?) его и кровь.

Эти чаши днесь воздымем

И, склонив к устам края,

Влагу светлую приимем

В честь и славу бытия,

Общей жизни в честь и славу,

За ее всесветный трон,

И всемирную державу,

Поглотим струю кроваву

До осушки стклянных дон!

Стихотворение это столько же огромно, сколько и прекрасно: всего нельзя выписать; ограничимся лучшим:

Жизнь, сияй! Твой светоч -- разум.

Да не меркнет под тобой

Свет сей, вставленный алмазом

В перстень вечности самой!

Удивительно! Разум сперва является светочем жизни, потом уходит под жизнь и наконец делается алмазом и попадает в перстень вечности! Какая глубокая мысль -- ничего не поймешь в ней! Господа современные русские стихотворцы, объясните нам смысл этой глубокой мысли: тысячи пудов российских стихотворений в нападу.

Венчан лавром или миртом --

Наподобие сих чаш,

Буди налит череп наш

Соком дум и мысли спиртом!

Браво! брависсимо! Наподобие чаш, налить черепа живых (физически) людей соком дум и спиртом мысли: какая счастливая, оригинальная мысль! Жаль только, что она будет в подрыв откупам и погребам.

Пьем за милых -- вестниц рая --

За красы их, начиная

С полных мрака и лучей

Зажигательных очей.

Томных, нежных и упорных,

Цветом всячески-цветных,

Серых, карих, адски-черных

И небесно-голубых!

За здоровье уст румяных,

Бледных, алых и багряных --

Этих движущихся струй,

Где дыханье пламенеет,

Речь дрожит, улыбка млеет.

Пышет вечный поцелуй!

В честь кудрей благоуханных,

Легких, дымчатых, туманных,

Светло-русых, золотых,

Темных, черных, рассыпных,

С их неистовым извивом,

С искрой, с отблеском, с отливом,

И закрученных, как сталь,

В бесконечную спираль!

Далее поэт настаивает в своем намерении восчествовать юных дев и добрых жен.

Сих богинь огне-сердечных,

Кем мир целый проведен

Чрез святыню персей млечных,

Колыбели и пелен.

. . . . . . . . . . . . .

Этих горлиц, этих львиц,

Расточительниц блаженства

И страдания цариц!

Молниеносными чертами рисует потом поэт географию и анатомию России:

Чудный край! через Алтай,

Бросив локоть на Китай,

Темя вспрыснув Океаном,

В Балт ребром, плечом в Атлант (!),

В полюс лбом, пятой к Балканам

Мощный тянется (?!) гигант.

Потом поэт, прийдя в вящий восторг, предлагает выпить сока дум и спирта мысли --

В славу солнечной системы,

В честь и солнца и планет,

И дружин огне-крылатых,

Длиннохвостых, бородатых.

Быстрых, бешеных комет.

Наконец ему показалось, что земля

Мчится в пляске круговой

В паре с верною луной,--

что "все миры танцуют"...

Жалеем, что не могли выписать этого дивного дифирамба вполне: в нем еще осталось столько соку дум и спирта мысли!.. Прав, тысячу раз прав г. Шевырев, доказавший, что до г. Бенедиктова в русской поэзии не было мысли и что Державин, Крылов, Жуковский, Батюшков, Пушкин -- поэты без мысли. Да, только с появлением книжки стихотворений г. Бенедиктова русская поэзия преисполнилась не только мыслию, но и соком дум и спиртом мысли..." ("Отечественные записки", 1845 г., No 5, "Библиография", с. 13--15)⁵.

Не ужасны ли эти насмешки? Положим, что они справедливы; но чем же виноват г. Бенедиктов в том, что его стихотворения заслуживают таких насмешек?

Еще прискорбнее читать пародии на стихотворения г. Бенедиктова, потому что решительно не видишь, чем стихотворения его отличаются от пародий, на них написанных. Вот, например, пусть человек, которому не было бы памятно, какие из шести приведенных нами стихотворений -- подлинные стихотворения, а какие -- пародии на них,-- пусть такой человек различит пародии от стихотворений:⁶

Есть мгновенья дум упорных,

Разрушительно-тлетворных,

Мрачных, буйных, адски-черных,

Сих -- опасных, как чума,--

Расточительниц несчастья,

Вестниц зла, воровок счастья

И гасительниц ума!

Вот в неистовстве разбоя

В грудь вломились, яро воя --

Все вверх дном! И целый ад

Там, где час тому назад

Ярким, радужным алмазом

Пламенел твой светоч, разум!

Где любовь, добро и мир

Пировали честный пир!

Ад сей -- в ком из земнородных

От степей и нив бесплодных

Сих отчаянных краев,

Полных хлада и снегов --

От Камчатки льдяно-реброй

До брегов отчизны доброй,--

В ком он бурно не кипел?

Кто его -- страстей изъятый,

Бессердечием богатый --

Не восчествовать посмел?

Ад сей -- ревностью он кинут

В душу смертного. Раздвинут

Для него широкий путь

В человеческую грудь...

Он грядет с огнем и треском,

Он ласкательно язвит,

Все иным, кровавым блеском

Обольет -- и превратит

Мир в темницу, радость -- в муку,

Счастье -- в скорбь, веселье -- в скуку,

Жизнь -- в кладбище, слезы -- в кровь,

В яд и ненависть -- любовь!

Полон чувств огнепалящих,

Вопиющих и томящих,

Проживает человек

В страшный миг тот целый век!

Нет, красавица, напрасно

Твой язык лепечет мне,

Что родилась ты в ненастной,

Нашей хладной стороне.

Нет, не верю: издалека

Ветер к нам тебя завлек;

Ты жемчужина Востока,

Поля жаркого цветок!

Черный глаз и черный волос --

Все не наших русых дев,

И в речи кипит твой голос,

А не тянется в распев;

Вольной зыбью океана

Грудь волнуется твоя,

И извив живого стана --

Азиатская змея.

Ты глядишь, очей не жмуря,

И в очах горит смола,

И тропическая буря

Дышит пламенем с чела.

Фосфор -- в бешеном сверканье --

Взгляды быстрые твои,

И сладчайшее дыханье

Веет мускусом любви,--

И какой-то силой скрытной

Ты, волшебница, полна,

Притягательно-магнитной

Сферой вся обведена.

Сын железа -- северянин,

Этой силой отуманен,

На тебя наводит взор --

И пред этим обаяньем,

Ограждаясь расстояньем,

Еле держится в упор.

Лишь нарушься только мера,

Полшага ступи вперед,

Обаятельная сфера

Так и тянет, так и жжет!

Нет, не верю: ты не близко

Рождена; твои черты

Говорят: султанша ты,

Ты Зюлейка, одалиска,

Верх восточной красоты!

III

С эффектом громовым, победно и мятежно

Ты в мире пронеслась кометой неизбежной,

И бедных юношей толпами наповал,

Как молния, твой взор и жег и убивал!

Я помню этот взгляд фосфорно-ядовитый

И локон смоляной, твоим искусством взбитый,

Небрежно падавший до раскаленных плеч,

И пламенем страстей клокочущую речь,

Двухолмной груди блеск и узкой ножки стройность,

Во всех движениях разгар и беспокойность

И припекавшие лобзаньями уста --

Венец красы твоей, о дева-красота!

Я помню этот миг, когда, царица бала,

По льду паркетному сильфидой ты летала

И как, дыхание в груди моей тая,

Взирая на тебя, страдал и рвался я,

Как ныне рвуся я, безумец одинокий,

Над сей могилою, заглохшей и далекой.

Есть чувство адское: оно вскипит в крови

И, вызвав демонов, вселит их в рай любви,

Лобзанья отравит, оледенит объятья,

Вздох неги превратит в хрипящий вопль проклятья,

Отнимет все -- и свет, и слезы у очей,

В прельстительных кудрях укажет, свитых змей,

В улыбке алых уст -- гиены осклабленье,

И в легком шепоте -- ехиднино шипенье.

Вот, вот прелестница! Усмешка по устам

Ползет, как светлый червь по розовым листам,

Она -- с другим -- нежна! Увлажена ресница;

И наглый взор его сверкает, как зарница,

По прелестям ее, как молния, скользит,

По персям трепетным, впивается, язвит,

По складкам бархата стремительно струится

И в брызги адские у ног ее дробится;

То брызжет ей в лицо, то лижет милый след.

Вот руку подала! Изменницы браслет

Не стиснул ей руки... Уж вот ее мизинца

Коснулся этот лев из модного зверинца,

С косматой гривою! Зачем на ней надет

Сей светло-розовый мне ненавистный цвет?

Условья нет ли здесь? В вас тайных знаков нет ли,

Извинченных кудрей предательские петли?

В вас, пряди черных кос, подернутые мглой?

В вас, верви адские, залитые смолой,

Щипцами демонов закрученные свитки,

Снаряды колдовства, орудья вечной пытки?

О, как быстра твоих очей

Огнем напитанная влага!

От них -- и тысячи смертей

И море жизненного блага!

Они, одетые черно,

Горят во мраке сей одежды;

Сей траур им носить дано

По тем, которым суждено

От них погибнуть без надежды.

Быть может, в сумраке земном

Их пламя для того явилось,

Чтоб небо звезд своих огнем

Перед землею не гордилось,--

Или оттоль, где звезд ряды

Крестят эфир лучей браздами,

Упали белых две звезды

И стали черными звездами.

Порой в них страсть: ограждены

Двойными иглами ресницы,

Они на мир наведены

И смотрят ужасом темницы,

Где через эти два окна

Чернеет страшно глубина,--

И поглотить мир целый хочет

Та всеобъемлющая мгла,

И там кипящая клокочет

Густая черная смола;

Там ад; но муки роковые

Рад каждый взять себе на часть,

Чтоб только в этот ад попасть,

Проникнуть в бездны огневые,

Отдаться демонам во власть.

Истратить разом жизни силы,

Перекипеть, перегореть,

Кончаясь, трепетать и млеть

И, как в бездонных две могилы,

Всё в те глаза смотреть, смотреть.

Вот она, звезда Востока,

Неба жаркого цветок!

В сердце девы страстноокой

Льется пламени поток!

Груди бьются, будто волны,

Пух на девственных щеках,

И, роскошной неги полны,

Рдеют розы на устах;

Брови черные дугою

И зубов жемчужный ряд,

Очи -- звезды подо мглою --

Провозвестники отрад!

Все любовию огнистой,

Сумасбродством дышит в ней,

И курчаво-смолянистый

На плече побег кудрей...

Дева юга! Пред тобою

Бездыханен я стою:

Взором адским, как стрелою,

Ты пронзила грудь мою!

Этим взором, этим взглядом --

Чаровница -- ты мне вновь

Азиятским злейшим ядом

Отравила в сердце кровь!

Из этих шести стихотворений три принадлежат г. Бенедиктову, другие три написаны как пародии на его манеру. Но читатель, не знавший предварительно, которые именно стихотворения относятся к первому, которые к последнему классу, наверное, не будет в состоянии избежать ошибок при различении подлинных стихотворений от пародий. Это очень огорчительно.

Двадцать лет постоянно быть предметом бесчисленных разборов, подобных тем, какие приведены выше,-- судьба, которая может поселить сострадание в душе самого сурового судьи.

Нам очень тяжела была необходимость говорить о стихотворениях г. Бенедиктова, потому что мы не видели возможности изменить суждение, которое бесчисленное количество раз было произносимо различными журналами о достоинстве его произведений. Но мы надеялись, что найдем, по крайней мере, какую-нибудь возможность смягчить это суждение. Из сожаления о грустной судьбе этих стихотворений, мы перечитывали изданные теперь три тома, расположив себя к величайшей снисходительности, проникнувшись желанием найти в них что-нибудь, кроме недостатков, которые столько раз уже были замечаемы другими рецензентами.

Наши поиски не были совершенно напрасны: мы нашли три или четыре стихотворения, в которых г. Бенедиктов, оставляя обыкновенные свои темы, обращается мыслью к событиям, совершающимся вокруг нас,-- из мира "извинченных кудрей", "фосфорных очей" и адских страстей, выражаемых натянутыми метафорическими гиперболами, переходит в мир чувств, знакомых обыкновенным людям. Нам приятно было убедиться, что г. Бенедиктов иногда выказывает в этих случаях чувства и желания, достойные уважения. Особенно примирительно может действовать на читателей та пьеса, которою заключаются в третьей части оригинальные произведения г. Бенедиктова.

СТАНСЫ ПО СЛУЧАЮ МИРА⁷

Вражды народной кончен пир,

Пора на отдых ратоборцам!

Настал давно желанный мир,--

Настал,-- и слава миротворцам!

Довольно кровь людей лилась...

О, люди, люди! вспомнить больно!

От адских жерл земля тряслась

И бесы тешились... довольно!

Довольно черепы ломать,

В собрате видеть душегубца

И знамя брани подымать

Во имя бога-миролюбца!

За мир помолимся тому,

Из чьей десницы все приемлем,

И вкупе взмолимся ему,

Да в лоне мира не воздремлем!

Не время спать, о братья,-- нет!

Не обольщайтесь настоящим!

Жених в полунощи грядет:

Блажен, кого найдет не спящим.

Царь, призывая вас к мольбе

За этот мир, любви словами

Зовет вас к внутренней борьбе

Со злом, с домашними врагами.

В словах тех шлет он божью весть --

Не пророните в них ни звука!

Слова те: вера, доблесть, честь,

Законы, милость и наука.

Всем будет дело. Превозмочь

Должны мы лень, средь дел бумажных

Возросшую. Хищенье -- прочь!

Исчезни племя душ продажных!

Ты, малый труженик земли,

Сознай, что в деле нет безделки!

Не мысли, что грехи твои

Затем простительны, что мелки!

И ты, сановник, не гордись!

Не мни, что злу ты недоступен,

И неподкупным не зовись,

Коль только златом неподкупен!

Не лихоимец ли и ты,

Когда своей чиновной силой

Кривишь судебные черты

За взгляд просительницы милой?

Коль гнешь рычаг своих весов

Из старой дружбы, из участья,

Иль по ходатайству больших.

Или за взятку сладострастья?

Всяк труд свой в благо обращай!

Имущий силу делать -- делай!

Имущий словеса -- вещай,

Греми глаголом правды смелой!

Найдется дело и тебе,

О чувств и дум зернометатель!

Восстань и ты к святой борьбе,

Вития мощный и писатель!

Восстань,-- не духа злобы полн,

Восстань не буйным демагогом,

Не лютым двигателем волн,

Влекущим к гибельным тревогам:

Нет! гласом добрым воззови,

И зов твой, где бы ни прошел он,

Пусть духом мира и любви

И в самом громе будет полон!

Огнем свой ополчи глагол

Лишь на нечестие земное

И -- с богом -- ратуй против зол!

Взгляни на общество людское:

Увидишь язвы в нем; им дан

Лукавый ход по жилам царства,

И против этих тайных ран

Нет у врачей земных лекарства.

Пороков мало ль есть таких,

Которых яд полмира губит,

Но суд властей не судит их

И меч закона их не рубит!

Ты видишь: бедного лиша

Последних благ в последнем деле,

Ликуя, низкая душа

Широко дремлет в тучном теле.

Пышней, вельможней всех владык,

Добыв чертог аристократа,

Иной бездушный откупщик

По горло тонет в грудах злата.

Мы видим роскошь без границ

И океан долгов бездонных,

Мужей, дошедших до темниц

От разоритедьниц законных.

Нередко видим мы окрест

И брачный торг -- укор семействам,

И юных жертвенных невест,

Закланных дряхлым любодейством.

Зрим в вертоградах золотых,

Среди цветов, в тени смоковниц,

Любимцев счастия пустых

И их блистательных любовниц.

Толпа спешит не в храм творца:

Она спешит, воздев десницу,

Златого чествовать тельца

Иль позлащенную телицу.

Но есть для вас, сыны греха,

Но есть для вас, земли кумиры,

И гром и молния стиха,

И бич карающей сатиры,--

И есть комедии аркан,--

И, как боец, открыв арену,

Новейших дней Аристофан

Клеона вытащит на сцену.

Глас божий, мнится, к нам воззвал

И указует перст судьбины,

Да встанет новый Ювенал

И сдернет гнусные личины!

Правда, художественного достоинства в этой пьесе довольно мало: она растянута, некоторые удары автора не попадают в цель, и вообще пьеса кажется прозою, переложенною в стихотворный размер; но первые и некоторые из средних строф заслуживают похвалы по мысли, а в последних трех даже выражение замечательно сильно. Из другой пьесы подобного содержания -- "К России", написанной г. Бенедиктовым также в последнее время, недавно были приведены в "Современнике" лучшие строфы ("Современник", 1855 г., No 12, Заметки о журналах)⁸. В третьем томе есть еще пять-шесть стихотворений, которые хотя не имеют особенных достоинств, но лучше других тем, что написаны языком не слишком напыщенным. Эти немногие стихотворения и особенно пьеса "К России" и "Стансы по случаю мира", вероятно, оправдают нас перед читателями в том, что мы хотим высказать свое мнение о степени таланта г. Бенедиктова без насмешек над напыщенностью его языка, который уже слишком достаточное число раз бывал в наших журналах предметом шутки.

Несмотря на все наше желание смотреть на произведения г. Бенедиктова самыми благорасположенными глазами, мы никак не можем видеть в них хотя бы слабых следов поэзии. Чувства в них нет; они носят на себе слишком очевидные признаки, что все в них -- придуманное, сочиненное; от самых сладострастных картин веет холодом; на самых гиперболических выражениях лежит тяжелый отпечаток недостатка фантазии. Поэтическая фантазия состоит не в том, чтобы придумывать небывалые метафоры и гиперболы,-- иначе в известной книге "Не любо -- не слушай" было бы гораздо больше поэзии, нежели в Шекспире и Гомере. Она не состоит и в том, чтобы описывать подробно все принадлежности женского организма: иначе в "Руководстве к повивальному искусству" опять-таки было бы гораздо больше поэзии, нежели в Шекспире и Гомере. Поэтическая фантазия состоит в том, чтобы предмет немногими чертами изображался живо и точно; а этого качества решительно нет в стихотворениях г. Бенедиктова. Хотя бы даже оставить без внимания все натянутые и неловкие выражения, все-таки стихотворения г. Бенедиктова остаются холодны, картины его сбивчивы и безжизненны. Потому надобно, к сожалению, решительно сказать, что поэтического таланта у г. Бенедиктова мало.

Такое заключение, по-видимому, неутешительно,-- но только по-видимому; на самом же деле оно очень успокоительно и совершенно примиряет нас с стихотворениями г. Бенедиктова. По нашему убеждению, нельзя упрекать его ни в чем, напрасно преследовать его насмешками и т. д.-- все это совершенно бесполезно. Напрасно говорить, что он злоупотреблял своим талантом или шел по ложному пути -- для него не было никакой дороги в царетве поэзии. Прежде, когда у него были почитатели из числа людей с неразвитым вкусом, конечно, нужно было разоблачать недостатки его произведений, чтобы вывести этих заблуждавшихся людей из ошибки, вредной для их развития. Но теперь эта надобность, кажется, уже миновалась. Время успеха давно прошло для г. Бенедиктова.

Но, однако же, некогда успех его был громаден в известной части публики,-- должен же был на чем-нибудь основываться этот успех? Мы уже сказали, на чем он основывался: на неразвитости вкуса. Прибавим и другую причину -- стихотворения г. Бенедиктова привлекали своими физиологическими подробностями. Они возбуждали интерес точно такого же рода, как та картинка, на которую засмотрелся Акакий Акакиевич, идя по Невскому проспекту: дама надевает на ногу чулок -- предмет интересный, хотя бы рисунок и был довольно плох⁹.

Статья наша окончена. Остается только сказать, что из шести стихотворений, приведенных нами, г. Бенедиктовым написаны второе, четвертое и пятое, а стихотворения, поставленные на первом, третьем и шестом месте,-- пародии.

ПРИМЕЧАНИЯ

Тексты подготовлены и прокомментированы

Г. Н. Антоновой ("Очерки из крестьянского быта А, Ф. Писемского", "Русский человек на rendez-vous"),

Ю. Н. Борисовым ("Сочинения В. Жуковского", "Н. А. Добролюбов"),

А. А. Демченко ("Стихотворения Н. Щербины", "Не начало ли перемены?", "В изъявление признательности"),

А. А. Жук ("Собрание стихотворений В. Бенедиктова", "Сочинения и письма Н. В. Гоголя").

СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ В. БЕНЕДИКТОВА

Впервые -- "Современник", 1856, т. LIX. No 10, отд. IV, с. 54--72 (ц. р. 30 сентября; вып. в свет 9 октября). Без подписи. Автограф -- ЦГАЛИ, ф. 1, оп. 1, ед. хр. 106, лл. 1--5. Корректура не сохранилась.

В. Г. Бенедиктов выступил с первым сборником своих стихотворений в 1835 г., в момент ожесточенного противоборства романтического направления (входившего в полосу явственного кризиса) с рождающимися реалистическими тенденциями. Его "неистовую" поэзию встретил шумный массовый читательский успех, засвидетельствованный И. С. Тургеневым ("Литературные и житейские воспоминания",-- Тургенев. Сочинения, т. XIV, с. 23), который в юности на короткое время сам оказался в числе его поклонников, И. И. Панаевым ("Литературные воспоминания". Гослитиздат, 1950, с. 72). В то же время она вызвала резкие принципиальные нападки В. Г. Белинского, который боролся за утверждение критического реализма (см.: Белинский, т. I, с. 355--371).

Выступление Чернышевского подытоживает эту борьбу и подтверждает оценки Белинского -- в связи с появлением в 1856 г. трехтомного собрания стихотворений Бенедиктова, в которое вошли как его прежние сочинения (значительно отредактированные автором), так и новые. На них Чернышевский обратил особое и притом одобрительное внимание (годом раньше то же сделал и Некрасов -- см. подробнее в примечаниях).

В 1856--1858 гг. русская общественность остро ощущала необходимость "сознания прошедшего и настоящего зла" (Добролюбов, т. 1, с. 494). Пороки самодержавно-крепостнической России, обнаруженные Крымской войной, поставили правительство Александра II перед необходимостью реформ. Этими обстоятельствами был рожден широкий поток "обличительной литературы". Стихотворениями "К России", "Стансы по случаю мира" Бенедиктов включился в это направление, получившее на первых порах поддержку "Современника": в широкой гласности Чернышевский усматривал одно из важных средств борьбы с самодержавно-крепостническим произволом. Определившаяся вскоре политическая непоследовательность, благонадежная умеренность либерального обличительства заставила "Современник" решительно от него отмежеваться. В связи с этим и новая "общественно-сатирическая" тенденция бенедиктовской поэзии вызвала в дальнейшем критику Добролюбова ("Новые стихотворения В. Бенедиктова".-- Добролюбов, т. 2, с. 185--199).

В настоящее время роль Бенедиктова в истории развития русской поэзии характеризуется более сложно и неоднозначно (см.: Ст. Рассадин. Неудачник Бенедиктов.-- "Вопросы литературы", 1976, No 10, с. 152--183).

¹ "Стихотворения Владимира Бенедиктова", СПб., 1835.

² Имеется в виду статья С. П. Шевырева о первом сборнике Бенедиктова ("Московский наблюдатель", 1835, ч. III, авг., кн. 1, с. 442, 493). Подробный иронический разбор критических "промахов" Шевырева (при обращении его к сочинениям Пушкина, Лермонтова, Гоголя) Чернышевский дал в третьей статье "Очерков гоголевского периода русской литературы" -- см.: Чернышевский, т. III, с. 92--126.

³ В рукописи далее следует текст, заключающий интересные размышления о соотношении пародии и ее "прототипа": "г. Бенедиктов, как писатель известный, разделял с другими известными писателями привилегию быть предметом для пародий. Но другим известным писателям пародии нимало не вредили, потому что, кроме недостатков, осмеиваемых пародиею, есть у них и неотъемлемые достоинства; каждый читатель, посмеиваясь над пародиею, видел, однако, разность между ею и стихотворением Огарева, Фета,-- а пародии на стихотворения г. Бенедиктова ничем не отличались от самых стихотворений г. Бенедиктова".

⁴ Цитата из рецензии В. Г. Белинского "Сто русских литераторов. Издание книгопродавца А. Смирдина. Том третий", СПб., 1845 (Белинский, т. IX, с. 256--260). Критик, который поставил Бенедиктова выше всех поэтов русских, не исключая и Пушкина,-- Шевырев (см. примеч. 2).

⁵ Цитируется рецензия Белинского "Метеор" на 1845 год" (Белинский, т. IX, с. 42--45).

⁶ Далее Чернышевский приводит пародии И. И. Панаева "Ревность" (I), "Могила" (III), "Азиатке" (VI), в 1843--1847 гг. опубликованные в "Отечественных записках" и "Современнике" (см.: "Русская стихотворная пародия (XVIII -- начало XX в.)", "Библиотека поэта". Л., "Сов. писатель", 1960, с. 465--468). Произведения самого Бенедиктова -- "К черноокой" (II), "Ревность" (IV), "Очи черные" (V) см. в кн.: В. Г. Бенедиктов. Стихотворения, "Библиотека поэта". Л., "Советский писатель", 1939, с. 80, 169, 150--151. Тексты цитированы вольно (в I отброшены 8 заключительных стихов, в VI -- изменена авторская пунктуация, в V -- пропущены 10 строк); II, впервые напечатанное в 1835 г., и IV, впервые напечатанное в 1845 г., даны в редакциях 1856 г.

⁷ 18 (30) марта 1856 г. был подписан Парижский мирный договор, завершивший Крымскую войну (1853--1856 гг.).

⁸ В составленных Н. А. Некрасовым и А. Н. Майковым "Заметках о журналах за ноябрь 1855 г." также поддерживалось новое направление поэзии Бенедиктова, "доказывающее", что он "может явиться истинным поэтом, без погремушек, без трескотни, сильным простотой и правдой", приводились "удачные строфы" из стихотворения "К России" ("Современник", 1855, т. LIV, No 12, отд. IV, с. 281; ср.: Некрасов, т. 9, с. 365).

⁹ Упомянут эпизод из повести Н. В. Гоголя "Шинель" (1842).

Оставить комментарий Чернышевский Николай Гаврилович (yes@lib.ru) Год: 1856 Обновлено: 05/04/2017. 45k. Статистика. Статья: Критика Критика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Чернышевский Николай Гаврилович Собрание стихотворений В. Бенедиктова

Чернышевский Николай Гаврилович
Собрание стихотворений В. Бенедиктова