Чернин Оттокар
Брест-Литовск

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из мемуаров).

   Текст печатается по изданию: Архив русской революции. Берлин, 1922
   Архив русской революции. Т. 2 / Сост. И. В. Гессен.
   М.: Современник, 1991.
   

Оттокар Чернин

Брест-Литовск
(Из мемуаров)

   Летом 1917 года мы получили известие, указывающее на вероятность заключения мира с Россией. Донесение от 13 июня 1917 года, которое я получил из одной нейтральной страны, гласило:
   "Русская печать как буржуазная, так и социалистическая отражают следующие явления:
   На фронте и в тылу происходят ожесточенные споры относительно требования союзников начать наступление против центральных держав, требование, которое поддерживает Керенский своими многочисленными речами, произносимыми им на всех частях фронта. Большевики, т. е. социал-демократы, подчиняющиеся руководству Ленина, и их печать решительно выступает против такого наступления. Но и большая часть меньшевиков, т. е. партия Чхеидзе, в которую входят и нынешние министры Церетели и Скобелев, против наступления, и это противоречие мнений угрожает и так лишь с трудом поддерживаемому единству партии. Часть меньшевиков, так называемые интернационалисты, так как они хотят воссоздать интернационал -- их также называют циммервальдцами или кинтальцами,-- подчиняющиеся руководству возвратившегося из Америки Троцкого (собственно Бронштейна), а также возвратившимся из Швейцарии Ларину, Мартову, Мартынову и т. д. в этом вопросе, как и в вопросе о вхождении социал-демократов меньшевиков в состав Временного Правительства в решительном противоречии с большинством партии. Это было причиной того, что Лев Дейч, один из основателей марксистской социал-демократии, открыто заявил на партийном съезде о своем выходе из партии, которая, по его мнению, является недостаточно патриотической и не требует "конечной победы". Он вместе с Георгием Плехановым является главной опорой группы русских "социал-патриотов", которая по названию своей газеты именуется "Единством", но ни своей численностью, ни своим влиянием не играет особенной роли. Таким образом, "Рабочая газета", являющаяся официальным органом меньшевиков, вынуждена занимать промежуточную позицию и печатает большие статьи, направленные против наступления.
   И в партии социалистов-революционеров, которую в правительстве представляет министр земледелия Чернов и которая, б. м., является самой сильной русской партией, т. к. ей удалось подчинить себе все крестьянское движение -- на Всероссийском съезде крестьянских депутатов в Центральный Комитет были избраны преимущественно социалисты-революционеры и ни один социал-демократ -- ив партии социалистов-революционеров, как кажется, самая многочисленная и влиятельная группа высказывается решительно против наступления. Это ясно проявляется в главных партийных органах, в "Деле народа" и в "Земле и воле". Только малая и, по-видимому, маловлиятельная часть партии, группирующаяся вокруг органа "Воля народа", безусловно высказывается, как и плехановская группа и буржуазная печать, за наступление для облегчения положения союзников. В противоположность этому, партия Керенского -- трудовики, как и близко к ним стоящие народные социалисты, представителем которых в Правительстве является министр продовольствия Пешехонов, еще не составила окончательного мнения, должна ли она в этом случае следовать Керенскому. Устная информация, как и заметки в русских газетах, как, например, в "Речи", утверждают, что состояние здоровья Керенского таково, что оно заставляет опасаться возможности его смерти в ближайшее время. Официальный орган Совета рабочих и солдатских депутатов "Известия" часто и очень настойчиво подчеркивают необходимость наступления. Характерно, что когда речь министра земледелия Чернова на крестьянском съезде получила толкование, что он против наступления, то он был вынужден оправдываться в этом толковании перед своими коллегами по кабинету.
   И если, таким образом, в стране по вопросу о наступлении царит ожесточенная борьба мнений, то на фронте по сообщениям русских газет всех партий,-- отмечающих это то с радостью, то с горем,-- мало настроены начать такое наступление. Особенно настроена против наступления пехота. Военное одушевление можно встретить только среди офицеров, кавалерии или по крайней мере среди части ее и среди артиллеристов. Характерно, что и казаки стоят за войну, во всяком случае у них есть для этого и другое основание: воспользовавшись успехом на фронте, свергнуть революционный порядок. В то время как большинство русских крестьян не располагает землей, превышающей 5 десятин, а 3 миллиона их безземельны, у всякого казака 40 десятин, и при обсуждении аграрного вопроса на эту несправедливость все время указывали. Это является достаточным основанием для особливого положения, занимаемого казаками по отношению к революции, а также и для того, почему они всегда были самой верной опорой царя.
   Крайне характерными для настроения на фронте являются следующие факты:
   В заседании от 30 мая Всероссийского съезда офицерских делегатов один из представителей офицеров 3-го Елизаветградского гусарского полка, выступивший в защиту наступления, сделал, по сообщению "Речи" от 31 мая, следующее характерное заявление: "Вы все знаете, какие размеры приняли беспорядки на фронте. Пехота перерезает телефонные провода, соединяющие ее с артиллерией. Пехота заявляет, что солдаты больше месяца на фронте не останутся, но разойдутся по домам".
   Очень поучительно также описание одного из делегатов фронта, сопровождавшего французских и английских социалистов большинства в их поездке по фронту. Это описание опубликовано органом меньшевиков, "Рабочей газетой", т. е. газетой Чхеидзе, Церетели и Скобелева в номерах от 18 и 19 мая. Этим социалистам Антанты было с возможной ясностью сказано на фронте, что русская армия не хочет и не может дольше сражаться за империалистические цели Англии и Франции. Положение транспорта, продовольствия, фуража, а также и опасность, которой подвергаются завоевания революции от затягивания войны, требуют быстрого окончания войны. Представители французских и английских социалистов не без неудовольствия столкнулись с таким настроением на фронте. К тому же от них еще потребовали, чтобы они обязались сообщить об этих своих впечатлениях и на Западном фронте (во Франции). Очень зло отзываются также и об Америке; представители фронта открыто говорят о грабительской политике Америки по отношению к Европе и союзникам. Вместе с этим требуют возможно более скорого созыва Интернациональной социалистической конференции и поддержки таковой со стороны английских и французских социалистов большинства. На одном из собраний на фронте французские и английские социалисты получили следующий ответ: "Сообщите вашим товарищам, что мы от ваших правительств и народов ждем твердых заявлений об отказе от аннексий и контрибуций. Мы не прольем ни одной капли крови за империалистов русских, немецких или английских. Мы ожидаем самого быстрого сговора рабочих всех стран относительно окончания позорной и угрожающей русской революции, в случае своей затяжки, войны. Мы не заключим сепаратного мира, но скажите вашим, чтобы они скорее сообщили о своих военных целях".
   По сообщениям, французские социалисты совершенно изменили свое отношение. Это, по-видимому, подтверждается известиями относительно позиции Кашена и Мутэ на съезде французских социалистов. В противоположность этому англичане не идут ни на какие уступки, даже и Сандерс, который несколько сблизился с русскими.
   Согласно частному сообщению в здешнем министерстве иностранных дел, в министра снабжения Тома стреляли во время одной из его военных речей на фронте.
   Разруху на фронте описывает солдат или офицер Кушин в той же "Рабочей газете" от 24 мая следующим образом: "Все яснее и отчетливее проявляется страстное стремление к миру и при этом к какому угодно миру, даже к сепаратному миру с потерей десяти губерний, избавляющему от страданий войны. Об этом страстно мечтают, хотя об этом еще и не говорят в собраниях и резолюциях, и все сознательные элементы армии борются с таковым направлением стремления в миру". Чтобы это парализовать, есть только один путь: солдаты должны увидеть упорную борьбу демократии за мир и быстрое окончание войны.
   Созываемый на 1/14 июня в Петербурге Всероссийский съезд Советов при участии представителей фронтовых организаций имеет следующий первый пункт порядка дня: Война. Вопросы обороны и борьба за мир. К этому времени правительство, наверное, должно будет выступить с сообщением относительно поступивших еще до начала июня ответов союзников о целях войны. Этот съезд, по всей вероятности, окончательно решит вопрос о принятии участия в Стокгольмской конференции и назначит представителей. Пунктом четвертым порядка дня является национальный вопрос. Между Петербургским Советом рабочих и солдатских депутатов и заседающим в Киеве солдатским съездом произошло открытое столкновение по вопросу о формировании Украинской армии. Организация самостоятельного "Центрального украинского военного комитета" только углубила этот конфликт. Относительно все увеличивающейся внутренней разрухи, обострения национального вопроса, а также увеличивающихся аграрных и заводских неурядиц последуют дальнейшие систематические сообщения".
   В конце ноября я написал одному из моих друзей следующее письмо, которое я привожу здесь in extenso и которое точно передает мою тогдашнюю оценку положения.

Вена. 17 ноября 1917 года

   Дорогой друг, после долгого дня забот, неприятностей и трудов я хочу тебе писать, чтобы ответить на твои столь заслуживающие внимания соображения; сношения с тобой отвлекают мое внимание и позволяют хоть на короткое время забывать повседневные невзгоды.
   Ты пишешь мне, что ты слышал, что отношение императора ко мне ухудшилось и ты сожалеешь об этом. Да, я тоже об этом сожалею, хотя бы уже потому, что это до невыносимости увеличивает трения повседневной работы, ибо лишь только это обнаруживается, а это обнаруживается очень скоро, как сейчас же все мои враги, мужчины и женщины, с обновленной силой устремляются в это слабое место в надежде сбросить меня; люди похожи на хищных птиц, они на большом расстоянии чуют падаль -- падаль это я, и массами слетаются. И право, достойна удивления та ложь, которую они способны выдумать, и те интриги, которые они умеют сплести для того, чтобы этим увеличить уже начавшееся расхождение. Ты спрашиваешь, кто из моих врагов самый злостный.
   Прежде всего это те, о которых ты сам догадываешься.
   Во-вторых, это враги, которые есть у всякого министра и которые в большинстве случаев состоят из лиц, желающих стать на его место, и, наконец, в-третьих, это политические клоуны из жокей-клуба, обиженные тем, что они ожидали от меня всяких личных преимуществ, а я их выгнал вон. Последняя группа забавна, вторая -- опасна, но первая -- смертельна.
   Таким образом, я в ни коем случае долго не останусь министром. Благодарение Богу, избавление близко. Я очень хотел бы только поскорее покончить с Россией и таким образом, быть может, создать возможность общего мира. Известия из России все настойчивее указывают, что русское правительство безусловно и как можно скорее хочет заключить мир. Немцы же в этом случае совершенно уверены в успехе. Если они смогут перебросить свои массы на Запад, то они Не сомневаются, что они прорвут фронт, займут Париж и Калэ и будут непосредственно угрожать Англии. Такой успех, однако, может дать мир, если тогда удастся склонить Германию отказаться от завоеваний. Я, во всяком случае, не могу себе представить, чтобы Антанта после потери Парижа и Калэ не согласилась бы на мир inter pares; во всяком случае, придется употребить чрезвычайные усилия. Гинденбург до сих пор выполнил все, что он предсказал,-- это надо за ним признать, и вся Германия твердо верит в ожидающие ее успехи на западе -- необходимой предпосылкой, конечно, является освобождение от Восточного фронта, т. е. мир с Россией. Таким образом, русский мир может быть первой ступенью на лестнице всеобщего мира.
   В последние дни я получил достоверные известия о большевиках. Их вожаки почти исключительно евреи, руководящиеся совершенно фантастическими идеями; и я не завидую стране, которой они управляют. Но нас, конечно, интересует, в первую голову, их желание мира; оно, по-видимому, действительно существует: они не могут продолжать войны.
   В кабинете представлены три течения; первое из них не хочет серьезно считаться с Лениным и считает его недолговечным, второе -- хотя и не разделяет этого мнения, но противится ведению переговоров с такого рода революционерами, и, наконец, третье, защищаемое, на сколько мне известно, мною одним, желает вести переговоры, несмотря на возможную недолговечность Ленина и несомненную революцию. Чем кратче будет пребывание Ленина у власти, тем поспешнее надо вести переговоры, ибо никакое последующее русское правительство не возобновит войны -- создать же себе в качестве партнера русского Меттерниха я не могу, если его в действительности нет.
   Германцы не особенно охотно идут на переговоры с Лениным, по-видимому руководясь вышеуказанными причинами; при этом они, как это часто с ними бывает, непоследовательны. Германские военные -- которые, как известно, ведут всю германскую политику, сделали, как кажется, все, чтобы свалить Керенского и поставить на его место "что-либо другое". Это "другое" сменило Керенского и хочет теперь заключить мир, надо, следовательно, приступить к делу, как ни велики сомнения, внушаемые таким партнером.
   Узнать что-либо точное о большевиках нельзя, или, лучше сказать, узнать можно очень многое, но противоречивое. Они начинают с того, что уничтожают все, напоминающее о труде, благосостоянии и культуре и истребляют буржуазию. Они, по-видимому, совсем уже забыли о "свободе и равенстве", и их программа заключается в зверском подавлении всего того, что не является пролетариатом. Русская буржуазия почти так же труслива и глупа, как и наша, и позволяет себя резать, как баранов.
   Конечно, этот русский большевизм представляет европейскую опасность, и если бы мы имели силы не только добиться для нас сносного мира, но и установить упорядоченные отношения в чужих государствах, то было бы правильно совсем не вступать в переговоры с этими людьми, пойти походом на Петербург и восстановить порядок; но этих сил у нас нет, и мы нуждаемся в самом скором мире для нашего спасения; мы не можем получить этого мира, если германцы не возьмут Парижа, они же могут взять Париж только в том случае, если мы освободимся от Восточного фронта. Так замыкается круг. Это все вещи, которые утверждают сами германские военные, и поэтому с их стороны крайне нелогично, если они, по-видимому, теперь начинают говорить другое из-за личности Ленина.
   Я не мог окончить этого письма позавчера, постараюсь это сделать сегодня.
   Вчера была опять сделана попытка, ты, конечно, угадываешь кем, выяснить мне преимущество сепаратного мира. Я говорил об этом императору и сказал ему, что это напомнило бы мне поведение человека, стреляющего из-за страха смерти. Я не могу в этом принять участие, но всегда готов под тем или иным предлогом уйти, а он, конечно, найдет людей, готовых предпринять такую попытку. Лондонская конференция постановила разделить монархию, и в этом постановлении заключенный нами сепаратный мир, конечно, ничего не изменит. Румыны, сербы, итальянцы должны получить громадные части нашей территории, у нас отнимают Триест, а остаток делится на ряд государств: на Чешское, Польское, Венгерское и Немецкое. Связь этих новых государств будет чрезвычайно слаба, и, другими словами, сепаратный мир приведет к тому, что Австро-Венгрию раньше изуродуют, а потом раздробят. Но прежде чем мы придем к этому результату, мы должны будем еще продолжать войну, и прежде всего против Германии, которая, конечно, сейчас же заключит мир с Россией и оккупирует Австро-Венгрию. Германские генералы не будут так глупы, чтобы ждать, пока Антанта нападет на Германию через Австрию, но постараются Австрию обратить в поле войны. Таким образом, мы этим не закончим войны, но лишь переменим противника и предоставим отдельные, до сих пор пощаженные области, как Тироль и Богемию, ужасам войны, чтобы в конце концов добиться собственного расчленения.
   С другой стороны, мы, быть может, через несколько месяцев сможем вместе с Германией получить общий мир -- сносный, мир соглашения -- если удастся германская оффензива. Император, по большей части, молчит, а среди его приближенных одни тянут направо, другие налево; при таком положении мы ничего не выигрываем у Антанты и непрерывно теряем доверие в Берлине. Если хотят перекинуться на сторону врагов, то пусть уж это сделают; но постоянно делать вид предателей, не решаясь на предательство, такую политику я не могу признать умной.
   Я думаю, что мы добьемся сносного, соглашательского мира; мы должны будем кое-что уступить Италии и, конечно, ничего за это не получим, мы должны будем даже изменить всю структуру империи, на манер Fêdêration Danubiênne, как этого хотят во Франции, но мне не вполне ясно, как можно будет провести это изменение против воли венгерцев и немцев. Но я надеюсь, что мы переживем войну и нашим врагам придется пересмотреть постановление их Лондонской конференции. Пусть только старый Гинденбург войдет в Париж, и тогда Антанта скажет спасительное слово, что она готова приступить к переговорам. Тогда я твердо решил пойти на крайние меры, открыто обратиться к народам центральных государств и спросить их, хотят ли они ради завоевания продолжать войну или заключить мир.
   Как можно скорее покончить дело с Россией, затем сломать волю Антанты нас уничтожить и заключить мир, хотя бы с потерями -- вот мой план и та надежда, которой я живу. Конечно, после взятия Парижа все "руководящие круги", кроме императора Карла, потребуют "хорошего" мира, а такого мира мы ни в коем случае не получим, и я возьму на себя одиум за то, "что испортил мирный договор".
   Так, думаю я, выйдем мы с подбитым глазом из войны. Но старые времена никогда не вернутся. Новый миропорядок родится в боях и схватках, я об этом несколько времени тому назад открыто говорил в моей речи в Будапеште при общем неодобрении.
   Письмо вышло длинным, и теперь поздняя ночь. Будь здоров и не оставляй меня своими письмами.

Твой старый друг
Чернин.

   Описание мирных переговоров в Брест-Литовске я беру из своего дневника. Несмотря на кое-какие ошибочные взгляды, встречающиеся в нижеприводимых записках и несмотря на различные маловажные детата, я его не сокращаю, так в этой своей форме он дает, как мне кажется, ясную картину течения переговоров.

19 декабря 1917 года

   Отъезд из Вены в среду 19-го, в 4 часа. Северный вокзал. Я застал на вокзале собравшихся раньше меня Граца, Визнера, Коллоредо, Гауча и Андриана, а также фельдмаршала-лейтенанта Чичерикса и майора Флекк фон Бадена.
   Во время пути я пользуюсь случаем, чтобы изложить фельдмаршалу-лейтенанту Чичериксу мои цели и необходимую для их достижения тактику. Я заявил ему, что, по моему убеждению, Россия предложит заключить всеобщий мир и что мы, конечно, должны будем поддержать это предложение. Я сказал ему, что я отнюдь не потерял надежды, что в Бресте удастся проложить путь к общему миру. В случае же если Антанта не откликнется, то тогда, по крайней мере, останется свободным путь к сепаратному миру. После этого я вел продолжительную беседу с начальником отделения Градом и посланником Визнером. Эти разговоры заняли почти весь день.

20 декабря 1917 года

   В 5 часов с минутами мы прибыли в Брест. На вокзале нас встречали начальник штаба Западного фронта генерал Гофман со свитой, состоящей приблизительно из 10 человек, а также посланник фон Розенберг и Мерей. Я вышел на перрон, чтобы поздороваться, и после небольшой беседы вернулся в поезд вместе с Мерей, который изложил мне события последних дней. Мерей считает общее положение не скверным и думает, что если не произойдет ничего не предвиденного, то нам удастся в сравнительно скором времени сесть за зеленый стол.
   В 6 часов я поехал к генералу Гофману с ответным визитом и услышал от него интересные подробности о психологии русских делегатов, а также и детали, как ему удалось так счастливо заключить перемирие. У меня было впечатление, что Гофман соединяет с большим знанием дела и энергией большую умелость и спокойствие, но также и большую прусскую грубость, что дало ему возможность добиться от русских, несмотря на оказанное вначале противодействие, чрезвычайно выгодных условий перемирия. Несколько времени спустя пришел, как это было и условлено, принц Леопольд Баварский, и я с ним имел непродолжительную и незначительную беседу.
   Затем мы все вместе отправились на обед, в котором принимает участие весь штаб Восточного фронта, состоящий приблизительно из 100 человек. Картина этого обеда, по всей вероятности, одна из любопытнейших, какую только можно видеть. Роль хозяина играл принц Баварский, рядом с принцем сидел председатель русской делегации, еврей, недавно выпущенный из Сибири, по имени Иоффе, за ним генералы и другие делегаты. Кроме упомянутого Иоффе, самая выдающаяся личность делегации -- это зять русского министра иностранных дел Троцкого, по имени Каменев, который, также благодаря революции, был выпущен из тюрьмы и теперь играет выдающуюся роль. Третьим делегатом является madame Би-ценко, это женщина с очень богатым прошлым; ее муж мелкий чиновник, она сама очень рано примкнула к революционному движению. 12 лет тому назад она убила генерала Сахарова, который был губернатором в каком-то русском городе и за проявленную им энергию был приговорен социалистами к смерти. Она пошла с прошением к генералу, держа спрятанным под передником револьвер. Когда генерал стал читать прошение, она выпустила в него четыре пули и убила его на месте. Она была сослана в Сибирь, где провела 12 лет, отчасти в одиночном заключении, а потом под более мягким арестом, и ей тоже революция подарила свободу. Эта замечательная женщина, которая в Сибири так изучила французский и немецкий языки, что она может читать, не умея, однако, говорить, так как она не знает, как слова произносятся, типичная представительница русского интеллигентного пролетариата. Она поразительно тиха и замкнута, у нее удивительно очерченная решительная линия рта и иногда страстно вспыхивающие глаза. Все, что кругом нее происходит, кажется ей совершенно безразличным; только если речь заходит о великих принципах интернациональной революции, она неожиданно пробуждается, у нее изменяется все выражение лица, и она начинает напоминать хищное животное, неожиданно увидевшее добычу и приготавливающееся броситься на нее.
   После обеда я имел свой первый продолжительный разговор с господином Иоффе. Вся его теория основывается на том, что надо ввести во всем мире самоопределение народов на возможно более широкой основе и затем побудить эти освобожденные народы взаимно полюбить друг друга. Что это прежде всего приведет к гражданской войне во всем мире, этого господин Иоффе не отрицает, но полагает, что такая война, которая осуществит идеалы человечества,-- война справедливая и оправдывающаяся своей целью. Я ограничился тем, что указал господину Иоффе, что надо было бы раньше на России доказать, что большевизм начинает новую счастливую эпоху, и лишь затем завоевывать мир своими идеями. Прежде чем, однако, доказательство на этом примере не будет сделано, Ленину будет довольно трудно принудить мир разделить его воззрения.
   Мы готовы заключить всеобщий мир без аннексий и контрибуций и ничего не имеем против того, чтобы вслед за тем русские порядки развивались так, как это кажется правильным русскому правительству. Мы также готовы научиться чему-либо у России, и если ее революция будет сопровождаться успехом, то она принудит Европу примкнуть к ее образу мыслей, хотим ли мы этого или нет. Но пока уместен самый большой скептицизм, и я указал ему, что мы не собираемся подражать русским порядкам и категорически запрещаем всякое вмешательство в наши внутренние дела. Если же он и дальше будет исходить из своей утопической точки зрения возможности пересадить свои идеи к нам, то было бы лучше, если бы он немедленно, с первым же поездом уехал обратно, ибо в таком случае нет никакой возможности заключить мир. Господин Иоффе смотрел на меня удивленно своими мягкими глазами. Он помолчал немного и затем сказал навсегда оставшимся у меня в памяти дружественным, я бы сказал, почти просящим тоном: я все же надеюсь, что нам удастся и у вас устроить революцию.
   В возможность последней я также верю и без благосклонного участия Иоффе -- это устроят сами народы, если Актанта будет по-прежнему стоять на своей точке зрения и не захочет пойти на уступки.
   Удивительные люди эти большевики. Они говорят о свободе и примирении народов, о мире и согласии, и вместе с тем они являются жесточайшими тиранами, которых только знала история,-- они просто искореняют буржуазию, и их аргументами являются пулеметы и виселицы. Сегодняшний разговор с Иоффе доказал мне, что эти люди бесчестны и в лживости своей превосходят все, в чем обвиняют цеховых дипломатов, ибо так подавлять буржуазию и одновременно с этим говорить об осчастливливающей мир свободе -- это ложь.

21 декабря 1917 года

   Днем я поехал со своими сотрудниками на завтрак к принцу Баварскому. Он занимает маленький замок, находящийся на расстоянии получасовой езды на автомобиле от Бреста. По-видимому, он очень интересуется военными делами и много работает.
   Первую ночь я провел в своем поезде, и во время утреннего завтрака наши служители перетащили вещи в предоставленное нам помещение. Нам отведен небольшой дом, в котором помещаются теперь все члены австро-венгерской делегации. Дом стоит рядом с офицерским собранием, и в нем можно найти весь тот комфорт, которого здесь можно требовать. Весь день я провел за работой со своими сотрудниками, а вечером прибыли делегации трех союзников. В этот же вечер у меня была первая беседа с Кюльманом с глазу на глаз, и я тотчас же твердо установил, что не может быть никакого сомнения, что русские сделают предложение заключить всеобщий мир и что мы должны принять это предложение. Кюльман, хотя и несколько колеблется, но разделяет мою точку зрения; конечно, формула предложения должна гласить: "Никто не имеет права делать аннексии или требовать контрибуций" -- если Антанта пойдет на это предложение, то наступит конец этим ужасным страданиям. К сожалению, это маловероятно.

22 декабря 1917 года

   Все утро было посвящено первому совместному заседанию союзников, на котором были академически установлены только что мной указанные, обсужденные с Кюльманом положения. Днем состоялось первое пленарное заседание, оно было открыто принцем Баварским, и на нем председательствовал Кюльман. Было решено, что председательство будет поочередно передаваться по латинскому алфавиту принимающих участие государств, т. е. Allemagne, Autriche etc. Доктор Кюльман просил господина Иоффе изложить нам принципы, которые, по его мнению, должны быть положены в основу будущего мира, и русский делегат вслед за этим изложил уже известные по газетам 4 основных положения. Мы приняли предложение к сведению и заявили, что мы после нашего взаимного совещания дадим возможно более скорый ответ. Таково было течение первого краткого заседания мирного конгресса.

23 декабря 1917 года

   Рано утром мы с Кюльманом выработали наш ответ. Он уже известен из газет. Работа была чрезвычайно трудна. Кюльман лично стоит за всеобщий мир, но он боится вмешательства военных, желающих заключить мир только после полной победы; в конце концов, нам удалось составить ответ. Тогда начались новые трудности с турками. Эти заявили, что они должны настаивать, чтобы немедленно после заключения мира Россия вывела свои войска с Кавказа. На это требование не могли согласиться германцы, ибо оно implicite заключало согласие на одновременный вывод войск из Польши, Курляндии и Литвы, на что Германия не могла пойти. После жарких споров и повторных усилий с трудом удалось заставить турок отказаться от их требований. Второе опасение турок заключалось в том, что Россия недостаточно ясно отказалась от вмешательства во внутренние дела. Тем не менее турецкий министр иностранных дел заявил, что внутреннее положение Австро-Венгрии представляет еще более благоприятную почву для русского вмешательства, чем положение Турции, и что если это не вызывает у меня опасений, то он возьмет обратно и свои.
   Болгары, главой делегации которых является министр юстиции Попов и которые отчасти не понимают по-немецки, а отчасти плохо знают по-французски и поэтому поняли смысл нашего ответа только потом, заявили, что они свое отношение к нему выскажут только 24-го.

24 декабря 1917 года

   Утром и днем чрезвычайно длительные совещания с болгарами, во время которых я с Кюльманом, с одной стороны, и болгарские представители, с другой, ведем ожесточенные споры. Болгарские делегаты требуют включения в ответ специального пункта, по которому для Болгарии делаются исключения в формуле о недопустимости аннексий и контрибуций в том смысле, что приобретения Болгарией румынских и сербских областей не может считаться аннексией. Эта оговорка, само собой разумеется, уничтожила бы совершенно всю нашу работу, и мы ни под каким видом не могли на нее согласиться. Беседа одно время велась в очень возбужденном тоне, и болгарские делегаты дошли даже до угрозы, что они уедут, если мы не пойдем на уступки. Кюльман и моя малость оставались совершенно тверды и заявили им, что мы ничего не имеем против их отъезда, что мы не имеем ничего против, чтобы они даже бы дали свой самостоятельный ответ, но что в редактированном нами ответе ничего не будет изменено. Ввиду того что эти переговоры ни к чему не привели, пленарное заседание было отложено на 25-е и болгарские делегаты телеграфно запросили Софию о новых инструкциях.
   Болгары получили отрицательный ответ.
   Они очень подавлены и не ставят больше никаких препятствий при выработке общего плана действий. Таким образом, пока эта сторона дела в порядке.
   Днем у меня опять был спор с германцами. Германские военные "боятся", что Антанта может согласиться на всеобщий мир, ибо тогда она может закончить войну "не без прибыли". Нельзя слушать этой болтовни. Если им действительно удастся одержать на Западном фронте большие победы, которых так определенно ждут германские генералы, то их требования станут безграничными и еще более затруднят всякие переговоры.

25 декабря 1917 года

   Сегодня состоялось пленарное заседание, на котором мы сообщили русским наш ответ на их мирное предложение. Я председательствовал и прочел этот ответ, на него отвечал Иоффе. Таким образом, предложение всеобщего мира сделано, и мы ждем ответа. Чтобы не терять времени, мы продолжаем наши переговоры, касающиеся России. В этом отношении мы сделали большой шаг вперед и, быть может, прошли через самое трудное. Возможно, что вчерашний день был решительным поворотным пунктом всемирной истории.

26 декабря 1917 года

   В 9 часов утра начались переговоры по специальным вопросам. Приготовленная Кюльманом программа, касающаяся экономических вопросов и вопросов представительства, была так скоро и гладко принята, что уже в 11 часов заседание должно было быть прервано за отсутствием материала. Быть может, это хорошее предзнаменование.
   Сегодняшний день будет использован моими сотрудниками тем, что они занесут результаты переговоров в протокол; завтра заседание будет продолжено, будут обсуждаться территориальные вопросы.

26 декабря 1917 года

   Вечером перед обедом Гофман сообщил русским о германских планах относительно окраинных областей. Положение таково: пока продолжается война на западе, германцы не могут очистить Курляндии и Литвы, ибо, не говоря о том, что они хотят удержать их в качестве залога до переговоров о всеобщем мире, эти области являются еще необходимыми для снабжения армии. Железнодорожный материал, фабрики и, прежде всего, продовольствие необходимы, пока длится война. Естественно, что они не могут очистить эти области сейчас. После заключения мира вопрос решит право на самоопределение этих областей. Но в том и заключается самая большая трудность, как будет осуществлено это право на самоопределение.
   Русские, конечно, не хотят, чтобы голосование происходило в то время, когда в этих областях еще находятся германские штыки, а германцы, со своей стороны, утверждают, что беспримерный большевистский террор лишит выборы всякого значения, так как "буржуа", по мнению большевиков, не люди.
   Моя мысль поручить контроль нейтральному государству была отклонена обеими сторонами. Во время войны ни одно нейтральное государство не согласится на такую роль, а немецкая оккупация должна прекратиться до общего мира. De facto обе спорящие стороны боятся террора противника, и обе хотят сами его применять.
   У меня много свободного времени. То турки еще не готовы, то болгары, то устраивают отдельное совещание русские, и заседания откладываются или, едва начавшись, обрываются.
   Я читаю теперь мемуары из французской революции. Это очень своевременное чтение, принимая во внимание то, что происходит теперь в России и, возможно, произойдет во всей Европе. Тогда не было еще большевиков, но тогда в Париже, как теперь в Петербурге, были люди, которые под лозунгами свободы тиранизировали мир. Шарлотта Кордэ сказала: "Я убила не человека, но дикого зверя". Эти большевики тоже исчезнут, и, кто знает, не найдется ли Кордэ и для Троцкого.
   Один из русских рассказывал мне о царской семье и о той обстановке, в которой она жила. Он с большим уважением отзывался о Николае Николаевиче, как о сильном человеке, полном энергии и отваги, которого надо уважать, даже будучи его врагом. В противоположность ему, царь будто бы труслив, лжив и достоин презрения. Буржуазия доказала свою неспособность тем, что она терпела такого императора. Вообще, по его мнению, все монархи в большей или меньшей степени дегенераты, и он не понимает, как можно признавать такую форму правления, при которой существует опасность, что глава государства может быть дегенератом. Я возражал ему, что у монархии прежде всего то преимущество, что по крайней мере одно место в государстве не является объектом личного карьеризма; что же касается дегенерации, то это часто дело точки зрения; есть также дегенеративные некоронованные главы государств. По мнению моего собеседника, этой опасности нет, если он выбирается народом. Я отвечал, что г-н Ленин, например, не был избран, и мне кажется сомнительным, был ли бы он избран, если бы выборы прошли свободно, без давления. Быть может, и в России можно найти людей, которые, со своей стороны, обвиняют его в дегенеративности.

27 декабря 1917 года

   Русские в отчаянии; часть их хочет уезжать. Они думали, что германцы просто откажутся от оккупированных областей и отдадут их большевикам. Длительные совещания между русскими, Кюльманом и мною. Время от времени в них принимает участие и Гофман. Я формулировал следующие положения:
   I. Пока не заключен всеобщий мир, мы не можем отдать оккупированные области; они являются областями, снабжающими наши армии (фабрики, дороги, возделываемые поля и т. д.).
   II. После заключения всеобщего мира в Польше, Курляндии и Литве должно произойти народное голосование, которое решит судьбу этих народов. Форма этого голосования подлежит еще обсуждению, дабы русские получили уверенность, что голосование пройдет без принуждения. Это, по-видимому, не удовлетворяет ни тех, ни других. Положение очень ухудшилось.
   После полудня. Положение все ухудшается. Бешеные телеграммы от Гинденбурга об "отказе" от всего. Лудендорф телефонирует каждый час; новые припадки бешенства. Гофман очень раздражен. Кюльман "холоден" {Не поддающаяся переводу игра слов. Kühlmann обозначает "холодного человека". Прим. пер.}, как всегда.
   Русские заявляют, что неопределенность немецких заявлений относительно свободы голосования неприемлема. Я заявил Кюль- и Гоф-манам, что я буду идти вместе с ними до конца, но если их усилия не приведут ни к чему, то я вступлю с русскими в сепаратные переговоры, так как ни Берлин, ни Петербург не хотят свободного голосования; Австро-Венгрия же желает получить наконец мир. Кюльман понимает мою точку зрения и говорит, что он скорее сам уйдет, чем допустит разрыв переговоров. Он просил меня письменно изложить мою точку зрения. Это "усилит" его положение. Просьба исполнена. Он протелеграфировал об этом императору.
   Вечер. Кюльман думает, что завтра будет разрыв или дело наладится.

28 декабря

   Настроение вялое. Новые гневные выпады из Крейцнаха {Крейцнах -- Германская ставка. Прим. пер.}. В противоположность им в полдень телеграмма Бушэ: Гертлинг имел доклад у императора Вильгельма и этот последний вполне удовлетворен. Кюльман сказал мне: "Император единственно разумный человек во всей Германии".
   Мы в конце концов примирились на комиссионной формуле, т. е. в Бресте должна быть создана комиссия ad hoc, которая должна выработать детальный план относительно очищения и голосования. Это tant bien que mai временный выход. Все уезжают домой для представления докладов. Ближайшее заседание назначено на 5 января 1918 года.
   Русские опять немного повеселели.
   Вечером за обедом я держал от имени русских и четверного союза благодарственную речь принцу Леопольду. Он тотчас же ответил, и очень мило, но потом сказал мне: это было неожиданным нападением. Для меня это тоже было неожиданным, ибо германцы обратились ко мне с просьбой сказать речь лишь во время обеда.
   В 10 часов вечера отъезд в Вену.
   От 29 до утра 3-го я был в Вене. Две продолжительные аудиенции у императора дали мне возможность сделать доклад о Бресте. Он, конечно, совершенно одобряет ту точку зрения, что надо, если только возможно, добиться мира.
   Я отправил заслуживающее доверие лицо в окраинные области, чтобы установить, каково на самом деле там настроение. Он сообщает, что все, кто только не большевик, настроены против большевиков. Вся буржуазия, крестьяне, короче говоря, все имеющие какую-либо собственность дрожат перед этими красными разбойниками и тянутся к Германии.
   Террор, проводимый Лениным, как говорят, не поддается описанию. Даже в Петербурге все страстно желают вступления немецких войск, чтобы быть освобожденными от этих людей.

3 января 1918 года

   На обратном пути.
   В поезде на пути в Брест на одной из станций я в 6 часов вечера получил следующую шифрованную телеграмму от оставшегося в Бресте барона Гауша:
   "От русской делегации сегодня утром получена следующая телеграмма из Петербурга по аппарату Юза: генералу Гофману для господ представителей германской, австро-венгерской, болгарской и турецкой делегаций. Правительство русской республики считает необходимым дальнейшие переговоры вести на нейтральной территории и, со своей стороны, предлагает перенести переговоры в Стокгольм. Что касается отношения к предложениям, высказанным германской и австро-венгерской делегациями в пунктах первом и втором, то правительство русской республики, а также и Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в полном согласии с высказанным нашей делегацией мнением полагают, что эти предложения противоречат принципу самоопределения наций даже в той ограниченной формулировке, которая была дана в пункте третьем ответной декларации четверного союза от 12-го предыдущего месяца. Председатель русской делегации А. Иоффе". Майор Бринкман уже сообщил по телефону об этом находящейся на пути в Брест германской делегации. Господин фон Кюльман велел по телефону же дать ответ, что он продолжает свою поездку и прибудет сегодня вечером в Брест.
   Я, конечно, также не прерываю своего путешествия и считаю маневр русских блефом; если они и не приедут, то мы будем вести переговоры с украинцами, которые должны быть уже в Бресте.
   В Вене я виделся из политических деятелей с Бекком, Бернрейтером, Гаузером, Векерле, Зейдлером и некоторыми другими. Все единогласно заявляют: мир должен быть заключен, но сепаратный мир, без Германии, невозможен.
   Но как я этого должен добиться, если ни Германия, ни Россия не захотят образумиться, этого мне никто не сказал.

4 января 1918 года

   Ночью была ужасная снежная метель. Отопление в поезде замерзло, и пребывание в нем мало приятно. Утром, когда я проснулся в Бресте, на запасных путях стояли поезда болгар и турок. День изумительный, холодно, воздух, как в С. Морице. Я пошел к Кюльману, завтракал с ним и обсуждал обстановку в Берлине. По его словам, в Берлине все страшно возбуждены, Кюльман предложил Людендорфу, чтобы он поехал с ним в Брест и принял участие в переговорах. Но после многочасовой беседы выяснилось, что сам Людендорф собственно толком не знает, чего он хочет, и он сам заявил, что находит свою поездку в Брест излишней, "все, что он может там сделать, это напортить". Боже милостивый, дай этому человеку почаще такие минуты просветления. Производит такое впечатление, что все озлобление вызвано скорее ревностью к Кюльману, чем существом дела. Мир не должен думать, что "дипломатическое искусство", а не военные успехи привели к заключению мира. Генерал Гофман, по-видимому, был очень отличен императором Вильгельмом, и он, как и Кюльман, дают понять, что они довольны результатами своей поездки.
   Мы обсудили ответную телеграмму в Петербург, в которой отклоняется конференция в Стокгольме, и нашу тактику на будущее время. Мы сошлись на том, что если русские не приедут, то мы заявим о прекращении перемирия и должны будем пойти на риск ожидания, как к этому отнесутся в Петербурге. В этом вопросе между мною и Кюльманом царило полное согласие. Тем не менее настроение, как у нас, так и у германцев, было очень подавленное. Не подлежит сомнению, что если русские окончательно прервут переговоры, то положение будет очень тяжелое. Единственное спасение положения в быстрых и энергичных переговорах с украинской депутацией, и мы приступили поэтому к этой работе тотчас же днем. Таким образом, есть еще надежда, что в этом отношении в ближайшее время мы добьемся положительных результатов.
   Вечером после обеда пришла телеграмма из Петербурга, извещавшая о прибытии делегации вместе с министром иностранных дел Троцким. Было любопытно видеть, какая радость охватила германцев, и эта неожиданная и столь бурно проявившаяся веселость доказала, как тяжела была для них мысль, что русские могут не приехать. Нет никакого сомнения, что это означает большой шаг вперед, и у нас всех чувство, что мы теперь действительно находимся на пути к заключению мира.

5 января 1918 года

   В 7 часов утра некоторые члены делегации вместе с принцем Леопольдом Баварским отправились на охоту. Мы проехали по железной дороге от 20 до 30 километров, а потом в открытых автомобилях поехали в замечательный девственный лес, занимающий площадь от 200 до 300 кв. километров. Погода очень холодна, но прекрасна. Много снега и приятное общество. Дичи против всех ожиданий очень мало. Адъютант принца загнал кабана, другой подстрелил двух зайцев. Вот и все. Возвратились в 6 час. вечера.

6 января 1918

   Сегодня происходили первые переговоры с украинскими делегатами; присутствовали они все вместе со своим шефом. Украинцы резко отличаются от русских делегатов. Они значительно менее революционны и питают несравненно больше интереса к своей стране и менее интереса к всеобщему социализму. Они собственно не интересуются Россией, но исключительно Украиной, и все их усилия направлены к тому, чтобы как можно скорей добиться самостоятельности. А должна ли быть эта самостоятельность полной, международной или только в рамках русского федеративного государства -- это, по-видимому, для них не ясно. Очевидно, что очень умные украинские делегаты желают использовать нас как трамплин, оттолкнувшись от которого они надеются обрушиться на большевиков. По их тактике мы должны признать их самостоятельность, тогда они поставят большевиков перед этим fait accompli и принудят их признать за ними их полное равноправие в вопросе обсуждения и заключения мира. В наших же интересах принудить украинцев согласиться на наши основы мира или же отколоть их от петербуржцев. На их желание самостоятельности мы им заявили, что мы готовы признать их самостоятельность, если украинцы, со своей стороны, признают следующие три пункта: во-первых, окончание переговоров в Брест-Литовске, а не в Стокгольме, признание старой государственной границы между Австро-Венгрией и Украиной и, в-третьих, невмешательство одного государства во внутренние дела другого. Характерно, что на это предложение не получено еще никакого ответа,

7 января 1918

   Утром прибыли все русские под предводительством Троцкого. Они просили тотчас передать, что они извиняются, что не смогут принимать участие в общих трапезах. Да и кроме этого их не видно. И по-видимому, теперь дует совсем другой ветер, чем в последний раз. Германский офицер, привезший русскую делегацию из Минска, полковник барон Ламецан рассказывал интересные детали об этом путешествии. Прежде всего, он утверждает, что окопы перед Двинском совершенно пусты и что, кроме нескольких постов, там вообще нельзя встретить русских. Далее, что на бесчисленных станциях делегатов ожидали депутаты, единогласно требовавшие мира. Троцкий отвечал всем в высшей степени искусно и дружественно, но это на него производило все более подавляющее впечатление. У барона Ламецана создалось впечатление, что русские делегаты находятся в совершенно отчаянном положении, так как они могут выбирать только между двумя возможностями, вернуться или без мира, или со скверным миром, и в том и в другом случае они будут прогнаны. Кюльман сказал: "Ils n'ont que le choix à quelle sauce ils se feront manger". На это я ответил ему: "Tout comme chez nous".
   Только что пришла телеграмма из Будапешта о враждебных демонстрациях по отношению к Германии. В германском консульстве были выбиты окна; ясный симптом, каково было бы настроение, если бы мир не удался из-за наших требований.

8 января 1918 года

   Турецкий великий визирь Талаат Паша прибыл в ночь на сегодня и только что был у меня. Он, по-видимому, всецело за то, чтобы заключить мир. Но вместе с тем он склоняется к тому, чтобы в случае возможного конфликта с Германией выдвинуть меня вперед, а самому остаться на заднем плане. Талаат Паша один из способнейших и, быть может, самый энергичный из всех турецких деятелей.
   До революции он был маленьким телеграфным чиновником и входил в Революционный Комитет. В качестве чиновника он перехватил правительственную телеграмму, доказывавшую ему, что революционные стремления открыты и игра проиграна, если тотчас же не выступить. Он задержал телеграмму, предупредил Революционный Комитет и убедил его тотчас же выступить. Это удалось, султан был низложен, и Талаат сделался министром внутренних дел. С железной энергией, в свою очередь, начал он бороться с противоположными тенденциями. Позднее он стал великим визирем и вместе с Энвер-Пашой он олицетворял волю и мощь Турции.
   Сегодня днем состоится беседа пяти руководителей делегаций союзников и России, после этого -- пленарное заседание.
   Только что заседание отложено, так как украинцы еще не кончили своих приготовлений. Поздно вечером у меня была беседа с Кюльманом и Гофманом, во время которой мы довольно хорошо спелись по вопросу о тактике. Я им вновь заявил, что я пойду вместе с ними и до последней возможности буду защищать их требования, но в тот момент, когда германцы окончательно порвут с русскими, я сохраню за собой полную свободу действий. У меня было впечатление, что оба они достаточно ясно поняли мою точку зрения, особенно Кюльман, который, если бы это от него зависело, наверное, не дал бы переговорам окончиться ничем. В частности, мы сошлись на том, что мы в ультимативной форме будем требовать продолжение переговоров в Брест-Литовске.

9 января 1918

   Руководясь принципом, что удар является лучшей защитой, мы решили не дать русскому министру иностранных дел даже возможности высказаться, но немедленно предъявить ультиматум.
   Троцкий явился с большой речью, но успех нашего нападения был столь велик, что он тотчас просил отложить заседание, так как новое положение требует новых решений. Перенесение конференции в Стокгольм было бы нашей гибелью, так как в этом случае было бы совершенно невозможно устранить оттуда большевиков всех стран и все то, что мы с самого начала с громадными усилиями старались избежать -- как бы у нас не были вырваны вожжи и эти элементы не взяли на себя руководство, это неминуемо бы случилось. Теперь нужно обождать, что принесет нам завтрашний день: или победу, или полный крах переговоров.
   Троцкий, несомненно, интересный и ловкий человек и очень опасный противник. У него совершенно исключительный ораторский талант, быстрота и находчивость реплик, которые мне редко приходилось наблюдать, и при этом редкая наглость, соответствующая его расе.

10 января 1918

   Заседание только что кончилось. Троцкий в большой, рассчитанной на всю Европу и в своем роде действительно красивой речи уступил по всем пунктам. Он принимает, как он заявил, германско-австрийско-венгерский "ультиматум" и остается в Брест-Литовске, так как он не хочет нам доставить удовольствие свалить вину за продолжение войны на Россию. В связи с речью Троцкого тотчас была конструирована комиссия, которая займется обсуждением неприятных территориальных вопросов. Я старался попасть в комиссию, так как я хотел непрерывно контролировать ход столь важных переговоров. Это было не так легко, так как эти вопросы по существу касались только Курляндии и Литвы, т. е. не нас, а Германии.
   Вечером у меня была продолжительная беседа с Кюль- и Гоф-маном, во время которой генерал и статс-секретарь довольно резко разошлись друг с другом. Упоенный успехом нашего, предъявленного России, ультиматума Гофман хотел продолжать в том же тоне и дать русским "еще один хорошенький удар по голове". Кюль-ман и я стояли на противоположной точке зрения и требовали приступа к спокойным и деловым переговорам, где каждый параграф один за другим были бы разъяснены, а неясные отложены. Лишь после того, как будет окончена эта работа очищения, надо будет по телеграфу запросить у обоих императоров директив для решения вопроса об остающихся невыясненных и собранных вместе параграфах. Это, несомненно, самый верный путь для того, чтобы избежать крушения и схода с рельсов.
   Новый конфликт с украинцами. Эти последние требуют признания их самостоятельности и заявляют, что они уедут, если это не будет сделано.
   Адлер рассказывал мне в Вене, что Троцкий оставил свою библиотеку, которую он очень ценит, как, кажется, у некоего Бауера в Вене. Я сказал Троцкому, что я распоряжусь о присылке ему его библиотеки, если бы он этого хотел. Вслед за тем я просил его облегчить положение некоторых военнопленных, так, например, Л. К. и В., относительно которых были сведения, что с ними со всеми более или менее скверно обращаются; Троцкий принял это к сведению, заявил, что он против скверного обращения с военнопленными и обещал навести справки; но он подчеркнул, что его готовность пойти навстречу не стоит ни в какой связи с вопросом о библиотеке. Он при всяких обстоятельствах обратил бы внимание на мою просьбу. Библиотеку он хотел бы получить.

11 января 1918

   Утром и днем продолжительные заседания комиссии по территориальным вопросам. С нашей стороны в комиссии принимали участие Кюльман, Гофман, Розенберг, один из секретарей, далее моя малость, Чичерикс, Визнер и Коллоредо. Русские присутствовали в полном составе, однако без украинцев. Я заявил Кюльману, что я хочу присутствовать лишь в качестве секунданта, так как германские интересы в этом вопросе несравненно более затронуты, чем наши. Я лишь время от времени вмешиваюсь в обсуждение.
   Троцкий сегодня днем совершил тактическую ошибку. В своей доходящей до резкости речи заявил он нам, что мы играем фальшивую игру, мы хотим аннексий и придаем этим аннексиям вид права на самоопределение. Никогда он на это не согласится и скорее прервет переговоры, чем будет их продолжать в таком духе. Если бы мы были честны, то мы позволили бы приехать в Брест представителям Польши, Курляндии и Литвы, чтобы здесь независимо от нашего влияния они высказали свои взгляды. К этому надо прибавить, что с начала переговоров идет спор о том, правомочны ли ныне существующие в оккупированных областях законодательные органы говорить от имени своих народов. Мы отвечаем на этот вопрос утвердительно, русские отрицательно. Мы тотчас же приняли предложение Троцкого пригласить представителей этих народностей в Брест, но присовокупили к этому, что, признавая их свидетельства, мы вместе с тем. считаем их заявления для нас решающими.
   Интересно было наблюдать, как охотно Троцкий взял бы обратно то, что он сказал, но он тотчас же нашелся в новом положении, сохранил свою выдержку и попросил прервать заседание на 24 часа, так как он должен обсудить со своими коллегами вновь создавшееся положение после нашего столь многозначительного ответа. Я думаю, что Троцкий не будет делать никаких трудностей. Если бы поляки могли быть привлечены, то это было бы хорошо; трудность заключается в том, что и германцы не хотят поляков, так как знают и их антипрусское настроение.

11 января 1918

   У Радека вышла ссора с германским шофером, что имело и свой эпилог. Генерал Гофман предоставил русским автомобиль, они пользовались им для прогулок; на этот раз автомобиль не был своевременно подан. Радек устроил шоферу грубую сцену, последний пожаловался, и Гофман взял шофера под свое покровительство. Троцкий, по-видимому, признал точку зрения Гофмана правильной, и он вообще запретил всей делегации катание. Они получили свое, получили по заслугам.
   Никто не пикнул. Они вообще все трепещут перед Троцким и на заседаниях в присутствии Троцкого никто не смеет рта открыть.

12 января 1918

   Гофман произнес свою несчастную речь. Он работал над ней много времени и очень гордился ожидающим его успехам. Кюльмаи и я не скрыли от него, что он этой речью достигнет лишь того, что страна начнет нас травить. Это произвело на него известное впечатление, которое, однако, было заглажено быстро пришедшей похвалой Людендорфа. Положение, во всяком случае, обострилось, что было излишним.

15 января 1918

   Сегодня я получил письмо от одного из наших наместников, обращающее мое внимание на то, что нам непосредственно угрожает катастрофа вызываемая недостатком питания.
   Я тотчас же протелеграфировал императору следующее: "Я получил только что письмо наместника N. N., которое подтверждает все мои постоянно повторяемые Вашему Величеству опасения и констатирует, что в вопросе продовольствия нам угрожает непосредственная катастрофа. Положение, вызванное легкомыслием и неспособностью министров -- ужасно, и я боюсь, что уже поздно предупредить катастрофу, которую мы должны ожидать в ближайшие же дни. Мой осведомитель пишет мне следующее: "Из Венгрии мы получаем только незначительные количества, из Румынии лишь 10000 вагонов маиса. Нам не хватает, по крайней мере, 30000 вагонов зерна, без которых мы просто должны погибнуть. Я отправился, узнав о таковом положении дел, к министру-президенту, чтобы переговорить с ним об этом. Я сказал ему, каково положение: через несколько недель остановится наша военная промышленность, движение железных дорог, снабжение армии сделается невозможным, армию ждет катастрофа, и эта катастрофа приведет к полному крушению Австрии и, вследствие этого, также и Венгрии. Он отвечал на все мои отдельные вопросы словами: "Да, положение таково", и прибавлял, что делается все возможное, чтобы исправить это положение, особенно в отношении венгерских поставок. Но никому, даже Его Величеству, не удалось чего-либо добиться. Можно только надеяться, что Deus ex machina спасет нас от окончательной гибели".
   Я прибавил к этому:
   "Я не нахожу слов для того, чтобы правильно характеризовать апатию Зейдлера. Как часто и как настоятельно я просил Ваше Величество своим энергичным вмешательством принудить, с одной стороны, Зейдлера, а с другой -- Гадика привести дела в порядок. Еще отсюда я письменно заклинал Ваше Величество действовать, пока еще есть время. Но все напрасно".
   Я развивал далее ту мысль, что единственное спасение могло бы заключаться в том, чтобы как можно скорее получить временную помощь из Германии и затем реквизировать, несомненно, находящиеся еще в Венгрии запасы; в заключение я просил императора осведомить австрийского министра-президента об этой телеграмме.

16 января 1918 года

   Отчаянные крики о помощи и требования продовольствия из Вены. Я должен тотчас обратиться с просьбой о помощи в Берлин, в противном случае мы накануне катастрофы. Я отправил следующий ответ генералу Ландверу:
   "Доктор Кюльман отправил телеграмму в Берлин, но мало надеется на успех. Единственная надежда в том, что Его Величество, следуя моему совету, немедленно и срочно протелеграфирует императору Вильгельму.
   После моего возвращения я изложу Его Величеству мою точку зрения, заключающуюся в том, что невозможно продолжать руководить внешней политикой, если продовольственный аппарат столь скверно функционирует. Ваше превосходительство еще несколько недель тому назад положительно утверждало, что мы сможем продержаться до ближайшего урожая".
   Одновременно с этим я отправил телеграмму императору: "Поступающие телеграммы доказывают, что положение у нас начинает становиться критическим. Что касается продовольствия, то мы сможем избежать катастрофы только при двух условиях: во-первых, если нам временно поможет Германия, и во-вторых, если мы используем эту временную поддержку для того, чтобы привести в порядок наш функционирующий ниже всякой критики продовольственный аппарат, и захватим находящиеся еще в Венгрии запасы.
   Я только что описал доктору Кюльману все положение, и он отправит телеграмму в Берлин. Однако он смотрит очень пессимистически, так как сама Германия терпит большой недостаток. Я думаю, что единственная надежда на успех наших шагов заключалась бы в том, что Ваше Величество тотчас через военное управление отправило бы по юзовскому аппарату непосредственно телеграмму императору Вильгельму, в которой Вы его настойчиво просили бы самому вмешаться и посылкой зерна воспрепятствовать -- в противном случае неизбежному -- взрыву революции. Я особенно обращаю внимание еще и на то, что начало беспорядков у нас в тылу сделает совершенно невозможным заключение мира здесь. Лишь только русские представители заметят приближение революции, они откажутся от заключения мира, так как все их расчеты основаны на этом.

17 января 1918 года

   Скверные известия из Вены и ее окрестностей; большие забастовки, вызываемые уменьшенной выдачей муки и затяжным характером Брестских переговоров. Слабость венского министерства превосходит всякие ожидания.
   Я отправил в Вену телеграмму, в которой я выражал надежду, что мне удастся в скором времени обеспечить доставку продовольствия из Украины, если ближайшие недели в тылу пройдут спокойно, и заклинал сделать все возможное, чтобы не воспрепятствовать заключению здесь мира. В тот же день вечером я отправил министру-президенту доктору Зейдлеру следующую телеграмму:
   "Я глубоко сожалею, что у меня нет власти исправить все ошибки, совершенные учреждениями, заведующими продовольствием.
   Германия категорически заявляет, что она не может прийти на помощь, так как у нее и для себя продовольствия слишком мало.
   Если бы Ваше превосходительство или подчиненные вам учреждения своевременно обратили на это внимание, то была бы еще возможность подвести румынские запасы. При настоящем положении вещей я не вижу никакого другого выхода, как применение грубейшего насилия в реквизиции и в отправке в Австрию венгерских запасов, до тех пор пока не будут подвезены румынские и, как я надеюсь, украинские".

20 января 1918 года

   Переговоры привели к тому результату, что Троцкий заявил, что неприемлемые для него требования германцев он передаст на обсуждение в Петербурге, и вместе с тем категорически обязался вернуться обратно. Он согласен на привлечение представителей окраинных областей только в том случае, если ему будет предоставлено право выбора лиц. Это неприемлемо. С украинцами, которые, несмотря на свою молодость, обнаружили достаточную зрелость, чтобы использовать благоприятное для них положение, переговоры подвигаются вперед с большим трудом. Сначала они потребовали Восточной Галиции для новой "Украины". Этого нельзя было даже поставить на обсуждение. Тогда они сделались скромнее, но с тех пор, как у нас начались беспорядки, они знают, каково наше положение и что мы должны заключить мир, чтобы получить продовольствие. Теперь они требуют предоставления Восточной Галиции особых прав. Вопрос должен быть решен в Вене, и австрийское министерство должно сказать решающее слово.
   Зейдлер и Ландвер еще раз телеграфно заявили, что без украинского продовольствия катастрофа в ближайшее время неминуема. В Украине есть продовольственные продукты; если нам удастся их получить, то мы избегнем катастрофы.
   Положение следующее: без подвоза извне, так утверждает Зейдлер, через несколько недель начнется повальный мор. Германия и Венгрия не дают больше ничего. Все посланцы сообщают, что на Украине большие избытки, вопрос лишь в том, сможем ли мы их своевременно заполучить. Я надеюсь на это. Но если мы не дооьемся скоро мира, то у нас повторятся беспорядки, а с каждой новой демонстрацией в Вене нам приходится дороже платить за мир, так как господа Севрюк и Левицкий по этим беспорядкам, как по термометру, точно определяют степень нашего голода. Если бы люди, устроившие эти демонстрации, знали только, как они ими затруднили подвоз украинского продовольствия! Мы были так близки к подписанию договора!
   Восточногалицкий вопрос я передам австрийскому министерству; он должен быть решен в Вене. Но холмский вопрос я беру на свою ответственность. Я не могу и не имею права для сохранения польских симпатий смотреть, как сотни тысяч умирают с голоду, когда есть еще возможность помочь.

21 января 1918 года

   Поездка в Вену. Впечатление от венских беспорядков большее, чем я предполагал, и действует подавляюще. Украинцы не ведут больше переговоров, они диктуют.
   В пути, при чтении прежних протоколов, я нашел заметки относительно бесед, имевших место с Михаэлисом 1 августа. По этим заметкам помощник статс-секретаря фон Штумм говорил следующее: "Министерство иностранных дел стоит в связи с украинцами, и сепаратистское движение на Украине очень сильно. Для поддержания их движения украинцы просили, чтобы им было обещано присоединение Холмской губернии и населенных украинцами областей Восточной Галиции. Поскольку Галиция принадлежит Австрии, постольку стремление присоединить Восточную Галицию не выполнимо. Иначе обстояло бы дело, если бы Галиция соединена была с Польшей, тогда бы уступка Восточной Галиции была возможна".
   По-видимому, возбуждающий споры вопрос уже давно предрешен германцами. 22 января имело место совещание, на котором был решен украинский вопрос. Император открыл совещание, после чего предоставил слово мне. Я указал прежде всего на трудности, противостоящие заключению мира с Петербургом, трудности, уже известные по предыдущим заметкам моего дневника. Я выразил свои сомнения в возможности заключения для нас и наших союзников мира с Петербургом. Вслед за этим я изложил ход переговоров с украинцами. Я сообщил, что украинцы первоначально потребовали уступки Восточной Галиции, что я отклонил. Они также поставили категорические требования, касающиеся русинских областей, но и эти требования разбились о мой отказ. Теперь они требуют разделения Галиции и создания самостоятельной Австрийской провинции из Восточной Галиции и Буковины. Я подчеркнул те важные последствия, которые может иметь принятие украинского требования на дальнейшее развитие австрийско-польских отношений. Компенсацией украинцев является то, что в самом мирном договоре будет заключаться и соглашение по торговым вопросам, дающее нам возможность немедленно получить продовольствие. Кроме того, Австро-Венгрия потребует применение принципа полной взаимности к живущим в Украине полякам.
   Я настойчиво подчеркивал, что считаю своим долгом изложить ход мирных переговоров, так как окончательное решение не может входить в мою компетенцию, но только в компетенцию всего министерства, и прежде всего австрийского министра-президента. Австрийское правительство должно решить, следует ли принести эту жертву или нет, но при этом я, конечно, не оставил никакого сомнения у всех присутствовавших, что при отклонении украинских пожеланий мы, по всей вероятности, не сможем и в переговорах с Украиной прийти ни к каким результатам и будем вынуждены, не заключивши в Брест-Литовске никакого мира, вернуться домой.
   После меня слово взял министр-президент, доктор Зейдлер. Он прежде всего подчеркнул необходимость немедленного заключения мира, а затем осветил вопрос о создании Украинской имперской провинции, преимущественно с парламентарной точки зрения. Министр-президент полагал, что, несмотря на ожидаемую ярую оппозицию поляков, составится большинство в две трети для принятия соответственного законопроекта. Он не скрывает от себя, что таковое решение вызовет ожесточенную парламентскую борьбу, но еще раз подчеркивает свою надежду на сохранение большинства в две трети даже против голосов польской делегации. После Зейдлера говорил венгерский министр-президент доктор Векерле. Он приветствовал прежде всего, что украинцам не были сделаны уступки относительно живущих в Венгрии русин. Правильное разделение национальностей в Венгрии невозможно, кроме того, венгерские русины, в культурном отношении, стоят слишком низко для того, чтобы им была предоставлена национальная самостоятельность. Доктор Векерле настойчиво предостерегал от допущения вмешательства в австрийские дела извне, опасность подобного шага очень велика, мы становимся при нем на покатую плоскость и должны твердо стоять на той точке зрения, что империя должна последовательно отклонять какое бы то ни было вмешательство извне. Резюмируя свою речь, Beкерле высказался против точки зрения австрийского министра-президента.
   После этого я вторично взял слово, чтобы заявить, что я прекрасно понимаю громадное значение и великие опасности, таящиеся в моей точке зрения. Это правда, что, принимая ее, мы становимся на покатую плоскость, но, если я не сильно ошибаюсь, мы уже долгое время, благодаря войне, находимся на этой покатой плоскости и не можем еще знать, как низко скатимся мы. Я поставил доктору Векерле прямой вопрос, что должен делать ответственный руководитель иностранной политики, если ему австрийский министр-президент и оба министра продовольствия единогласно заявляют, что венгерская помощь продовольственными продуктами может помочь нам пережить не более двух месяцев, а после этого катастрофа совершенно неминуема, если мы не получим продовольствия откуда-нибудь еще. Доктор Векерле прервал своими возражениями мои заявления. Я заявил тогда, что если он, Векерле, снабдит Австрию продовольствием, то я первый с радостью стану на его точку зрения; но, поскольку он упорствует в своем категорическом отказе и утверждает, что не может ничем нам помочь, постольку мы находимся в положении человека, который вынужден для своего спасения выпрыгнуть из окна четвертого этажа. Этот человек не может думать, сломает ли он при этом себе ноги или нет, и предпочитает возможную смерть неотвратимой. Если положение действительно таково, что по истечении двух месяцев мы останемся без всякого продовольствия, то мы должны сделать выводы из этого положения. После этого вторично взял слово доктор Зейдлер и совершенно согласился со всеми высказанными мною положениями.
   Во время дальнейшего обсуждения подверглась рассмотрению вероятность окончательной неудачи австро-польского решения польского вопроса, в связи с украинским миром. Говорили также, какая ситуация создастся вследствие этого. Начальник отделения, доктор Грац взял слово, чтобы сделать доклад по этому вопросу. Доктор Грац подчеркнул, что австро-польское решение и в случае неприятия украинских требований все равно не может увенчаться успехом, так как ему препятствуют германские требования. Германцы требуют, не говоря о громадном территориальном урезывании конгрессовой Польши, подавление польской промышленности, право совладения польскими железными дорогами и государственными имуществами, а также перенесение части военного долга на Польшу. Столь ослабленную и едва жизнеспособную Польшу, которая естественно должна будет быть недовольной, мы не можем присоединять к нам. Доктор Грац защищал ту точку зрения, что было бы правильнее вернуться к обсуждавшейся уже однажды в общей форме программе, по которой объединенная Польша предоставляется Германии, и за это Румыния присоединяется к империи. Доктор Грац подробно развил связанные с этой программой вопросы. Император вслед за этим резюмировал высказанные взгляды в том смысле, что прежде всего надо стремиться к миру с Петербургом и Украиной и что с Украиной надо вести переговоры на основе разделения Галиции. Вопрос о том, не должно ли быть окончательно оставлено австро-польское решение, не был окончательно решен, но пока оставлен открытым.
   В заключение взял слово общий министр финансов Буриан, который так же, как и доктор Векерле, предостерегал от австрийской точки зрения. Буриан подчеркивал, что если война должна изменить внутреннюю структуру империи, то это преобразование должно прийти изнутри, а не извне, ибо только в этом случае оно может способствовать процветанию империи. Он подчеркнул далее, что если австрийская точка зрения о разделении Галиции будет осуществлена, то в высшей степени важна форма проведения этого разделения. Барон Буриан советовал относящиеся к этому вопросу параграфы не включать в мирный договор, но в его секретное приложение. В этой форме, по мнению Буриана, заключается единственная возможность ослабить тяжелые последствия предпринимаемых австрийским правительством шагов.
   Таковы сохранившиеся в моем дневнике записи о совещании, Таким образом, австрийское правительство было не только своевременно осведомлено о проектируемом соглашении с Украиной, но это соглашение было предпринято согласно его прямой воле, по его настоянию и на его ответственность.

28 января 1918

   Вечером приехал в Брест.

29 января 1918

   Приехал Троцкий.

30 января 1918

   Первое пленарное заседание. Нет никакого сомнения, что революционные выступления в Австрии и Германии колоссально усилили надежду у петербуржцев на возможность переворота, и мне кажется, что совершенно невозможно прийти с русскими к какому бы то ни было результату. Со стороны русских явно просвечивает, что они рассчитывают на взрыв мировой революции в ближайшие недели и их тактика направлена на то, чтоб выиграть время и дождаться этого момента. Заседание не привело ни к какому результату. Кюльман и Троцкий только обменялись колкостями. Сегодня первое заседание комиссии, обсуждающей территориальные вопросы, в которой я приму на себя председательствование и буду говорить об интересующих нас территориальных вопросах.
   В теперешнем положении единственно интересным является то, что отношения между Петербургом и Киевом значительно ухудшились и киевская комиссия вообще не признается большевиками за самостоятельную.

1 февраля 1918

   Заседание под моим председательством о территориальных вопросах с петербургскими русскими. Я стремлюсь к тому, чтобы использовать вражду петербуржцев и украинцев и заключить, по крайней мере, мир с первыми или со вторыми. При этом у меня есть еще слабая надежда, что заключение мира с одной из сторон окажет столь сильное влияние на другую, что мы, быть может, добьемся мира с обеими.
   Как и следовало ожидать, Троцкий на мой вопрос, признает ли он, что украинцы самостоятельно могут вести переговоры о своей границе с нами, ответил категорическим отрицанием. После этого мы обменялись незначительными замечаниями и я предложил отложить заседание и созвать пленарное заседание, дабы киевские и петербургские представители могли совместно обсудить вопрос.

2 февраля 1918 года

   Я просил украинцев открыто, наконец, высказать свою точку зрения петербуржцам, и успех был даже слишком велик. Грубости, высказанные украинскими представителями петербуржцам сегодня, были просто комичными и доказали, какая пропасть отделяет оба правительства, и что не наша вина, если мы не можем заключить с ними одного договора. Троцкий был в столь подавленном состоянии, что вызывал сожаление. Совершенно бледный, с широко раскрытыми глазами, он нервно что-то рисовал на пропускной бумаге. Крупные капли пота текли с его лица. Он, по-видимому, глубоко ощущал унижение от оскорблений, наносимых ему его же согражданами в присутствии врагов.
   Здесь только что были оба брата Рихтгофены. Старший из них сбил около 60, а младший "только" около 30 вражеских летчиков в воздушных боях. У старшего лицо как у молодой красивой девушки. Он рассказывал мне, "как это делается". По его словам, это очень просто. Надо только близко подлететь сзади к вражескому летчику и затем стрелять в упор -- тогда противник падает вниз. Надо только побороть в себе "собственного негодяя" и не бояться очень близко подлететь к противнику. Современные герои.
   Два интересных случая рассказали мне по поводу приезда обоих Рихтгофенов.
   Англичане назначили премию за голову старшего. Когда об этом узнал Рихтгофен, он заявил им в сброшенной записке, что, чтобы они легче могли его узнать, с завтрашнего дня он выкрасит свой аппарат ярко-красной краской. На следующее утро все аппараты, бывшие под его начальством, были выкрашены в красную краску. Один за всех и все за одного.
   Второй случай: Рихтгофен и один англичанин вертелись друг около друга и, как сумасшедшие, обстреливали один другого. Они все больше сближались и совершенно отчетливо могли уже видеть лицо друг друга. Неожиданно что-то портится в пулемете Рихтгофена, и он не может больше стрелять. Англичанин смотрит удивленно на него и, поняв в чем дело, приветствует его рукой и улетает... Я хотел бы познакомиться с этим англичанином, чтобы сказать ему, что в моих глазах он выше героев древности.

3 февраля 1918

   Отъезд в Берлин. Кюльман, Гофман, Коллоредо.

4 февраля 1918

   Приезд в Берлин. Днем ничего не было, германцы совещаются отдельно.

5 февраля 1918

   В продолжение всего дня заседания. У меня было несколько острых столкновений с Людендорфом. Желаемая ясность если и не достигнута, то мы, во всяком случае, на пути к ней. Кроме выяснения тактики, в Бресте идет вопрос о том, чтобы, наконец, письменно установить, что мы обязаны сражаться только за сохранение довоенных границ Германии. Людендорф резко возражал и сказал: "Если Германия заключит мир без прибыли, то она проиграла войну".
   Когда разноречие все больше обострялось, ко мне подошел Гертлинг и тихо сказал: "Оставьте его. Мы сделаем это вдвоем без Людендорфа".
   Я сейчас выработаю проект и пошлю Гертлингу. Вечер: обед у Гогенлоэ.

6 января* 1918 года
* По-видимому, запись ошибочно датирована январем.-- Ред.

   Вечером приехали в Брест. Визнер отлично и без устали работал; положение сделалось яснее еще и потому, что вчера приехал лидер австрийских русинов, Николай Василько, и хотя он, очевидно увлеченный той ролью, которую теперь играют в Бресте его русско-украинские товарищи, высказывается здесь много более национально-шовинистически, чем раньше в Вене, нам все же удалось окончательно выяснить минимум украинских требований. Я советовал в Берлине закончить переговоры с украинцами, как можно скорее. После этого я от имени Германии начал бы переговоры с Троцким и увидел бы, нельзя ли путем разговора с глазу на глаз окончательно выяснить, возможно ли соглашение или нет. Это мысль Граца. После некоторых возражений с этим согласились и

7 февраля 1918 года

   Произошла моя беседа с Троцким. Я взял с собой Граца, который превзошел все мои ожидания. Я начал с того, что сказал Троцкому, что, по моему впечатлению, мы находимся накануне разрыва и возобновления войны; я хотел бы знать, прежде чем предпринять этот тяжкий по своим последствиям шаг, действительно ли это является совершенно неизбежным. Я поэтому прошу г-на Троцкого мне откровенно и ясно высказать те условия, которые он может принять. В ответ на это Троцкий очень откровенно и ясно заявил, что он отнюдь не столь наивен, как мы, по-видимому, это предполагаем, что он отлично знает, что сила является самым сильным аргументом и что центральные державы могут отнять у России окраинные области. Он уже неоднократно в заседаниях хотел помочь Кюльману и говорил ему, что вопрос идет не о праве свободного самоопределения народов в оккупированных областях, но о грубых и голых аннексиях, и что перед силой он должен склониться. Никогда он не откажется от своих принципов, и никогда он не заявит, что он признает это толкование права самоопределения народов. Германцы могут коротко и ясно заявить, каковы те границы, которые они требуют, тогда он установит перед всей Европой, что дело идет о грубых аннексиях, но что Россия слишком слаба, чтобы сопротивляться. Только Моондзунские острова кажутся для него непереваримым куском. Вслед за этим, и это очень характерно, Троцкий заявил, что он никогда не согласится на то, что мы заключим мир с Украиной, так как Украина не находится больше в руках Рады, но в руках его войск. Украина является частью России, и заключение мира с нею означало бы вмешательство во внутренние дела России. Положение дел, по-видимому, таково, что приблизительно 10 дней тому назад действительно русские войска захватили Киев, но затем были вновь прогнаны оттуда, и Рада теперь вновь держит власть в своих руках. Осведомлен ли Троцкий об этом последнем обстоятельстве или говорит сознательно неправду, трудно установить, но, кажется, верно первое.
   Пропала последняя надежда прийти к соглашению с Петербургом. В Берлине схвачен призыв петербургского правительства, в котором оно возбуждало германских солдат, призывало их к убийству императора и генералов и к братанию с Советами. Вслед за этим пришла телеграмма от императора Вильгельма к Кюльману с приказом немедленно прервать переговоры и потребовать кроме Курляндии и Литвы также и неоккупированные области Лифляндии и Эстляндии,-- не обращая внимания на право самоопределения народов.
   Низость этих большевиков делает переговоры невозможными. Я не могу обвинять Германию в том, что она возмущается таким поведением; но приказ из Берлина все же не может быть исполнен. Мы не хотим увеличивать наши трудности еще Лифляндией и Эстляндией.

8 февраля 1918 года

   Сегодня вечером должно состояться подписание мира с Украиной. Первый мир в эту ужасную войну. Но сидит ли Рада действительно в Киеве? Василько показал мне телеграмму по аппарату Юза, датированную 6 сего месяца из Киева и адресованную местной украинской делегации, и Троцкий отклонил мое предложение послать в Киев австрийского офицера Генерального штаба с тем, чтобы он нам принес аутентические известия. Очевидно, что его утверждение, что большевики являются господами Украины, было только хитростью. Кроме того, Грац сказал мне, что Троцкий, с которым он говорил сегодня утром, очень подавлен тем, что мы все же сегодня заключаем мир с Украиной. Это укрепляет меня в решении подписать его. Грац условился с петербуржцами устроить завтра заседание. На нем будет выяснено, возможно ли соглашение или неизбежен разрыв. Во всяком случае несомненно, что Брестское интермеццо большими шагами приближается к своему концу.
   После заключения мира с Украиной я получил от императора следующую телеграмму:
   "Императорский поезд 9 февраля 1918 года.
   Глубоко взволнованный и обрадованный известием о заключении мира с Украиной, выражаю я вам, дорогой граф Чернин, от всего сердца благодарность за вашу целесообразную и успешную работу. Вашими усилиями вы создали прекраснейший день моего до сих пор столь богатого заботами правления, и я молю Всемогущего Бога, чтобы он и далее поддерживал вас на трудном пути -- на благо империи и ее народов.

Карл".

11 февраля 1918 года

   Троцкий отказывается подписать мир. Ни мир, ни война.
   Разрушительное действие венских беспорядков выясняется из следующего сообщения г-на фон Скржинского, из Монтрё, 12 февраля 1918 г. Скржинский пишет: я узнал из достоверного источника, что Франция встала на следующую точку зрения: "Мы были уже готовы приступить к предварительным переговорам с Австрией. Но теперь возникает вопрос, достаточно ли она прочна для той роли, которую ей хотели дать играть. Опасно класть в основу нового направления политики государство, которому, быть может, уже угрожает судьба России".
   К этому Скржинский прибавляет: в самые последние дни я слышал: "Решено выждать некоторое время".
   Наше положение во время переговоров с Петербургом было, таким образом, следующее: было невозможно заставить германцев стать на точку зрения отказа от Курляндии и Литвы. Физической силы у нас не было. С одной стороны, давление, оказываемое высшим командованием, а с другой -- нечестная игра русских сделала это невозможным. Мы стояли поэтому перед альтернативой: или при подписании мира отделиться от Германии и подписать сепаратный мирный договор, или же совместно с тремя союзниками подготовить мир, заключающий в себе в скрытом виде аннексию русских окраинных областей.
   Первая часть альтернативы включала в себя большую опасность, что уже заметная в четверном союзе трещина разрастется в пропасть. Четверной союз не мог более выносить таких экспериментов. Мы стояли накануне грандиозного последнего военного напряжения, и замкнутость четверного союза ни под каким видом не могла быть поколеблена. С другой стороны, угрожала опасность, что Вильсон, единственный государственный человек в мире, готовый поддержать мысль о компромиссном мире, получит в нашем мирном договоре неправильную картину наших намерений. Я надеялся тогда, и в этом я не ошибся, что этот выдающийся человек поймет положение и увидит, что мы действовали под давлением принуждения. Его речи, которые он произнес по нашему адресу после заключения Брестского договора, подтвердили правильность моего предположения.
   Мир с Украиной был заключен под давлением начинающегося голода. Он носит на себе характерные черты своего происхождения. Это несомненно. Но также несомненно, что мы несмотря на то, что из Украины мы получили гораздо меньше, чем ожидали, без украинского продовольствия вообще не могли бы дотянуть до нового урожая. По подсчету, весной и летом 1918 года к нам из Украины прибыли сорок две тысячи вагонов. Было невозможно получить это продовольствие откуда-нибудь еще. Миллионы людей были спасены благодаря этому от голодной смерти. Пусть помнят об этом те, кто осуждает Брестский мир.
   Вместе с тем несомненно, что при больших запасах, находившихся в Украине, несравненно большее количество могло бы быть доставлено в Австрию, если бы лучше функционировал аппарат собирания и транспорта.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru