Чехов Антон Павлович
Письма А. П. Чехова. Том III (1890-1891)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Письма А. П. Чехова. Томъ III (1890--1891). Изд. М. П. Чеховой. Москва. 1913. Стр. XII -- 361. Ц. 1 р. 25 к.
   Новый томъ писемъ Чехова охватываетъ всего двухлѣтній, но важный моментъ въ его жизни: его поѣздки въ восточную Азію и западную Европу. Окружающимъ казалась мало мотивированной та настойчивость, съ которой писатель вдругъ сталъ осуществлять мысль о поѣздкѣ въ Сибирь; да и самъ онъ опредѣлялъ ее, какъ mania Sachalinosa. Но, если слабы, были доводы. Чехова, то, очевидно, сильнѣе ихъ была какая-то невыразимая внутренняя необходимость. Не трудно считать поѣздку вокругъ: Азіи въ прямомъ смыслѣ безрезультатной. Умный человѣкъ и талантливый писатель, Чеховъ многое узналъ въ путешествіи и написалъ о Сахалинѣ недурную книгу., Но какое мѣсто занимаетъ она въ его литературномъ обликѣ, какими образами обогатило его путешествіе, какія краски положило оно въ его палитру? Ничего этого не видно. Чеховъ ждалъ, что его поѣздка дастъ ему хоть два-три дня, о которыхъ онъ будетъ потомъ вспоминать всю свою жизнь съ горечью или съ восторгомъ, Но и въ этомъ онъ скорѣе ошибся. Онъ, правда, писалъ -- черезъ полтора мѣсяца послѣ отъѣзда: "Я доволенъ и благодарю Бога, что Онъ далъ мнѣ силу и возможность пуститься въ это путешествіе... Многое я видѣлъ и многое пережилъ, и все чрезвычайно интересно и ново для меня не какъ для литератора, а просто какъ для человѣка". Однако, въ сущности, въ письмахъ нѣтъ, указаній на глубокія впечатлѣнія. И въ дальнѣйшемъ Чеховъ видѣлъ страшныя вещи, но художникъ не отозвался на нихъ, и все, что онъ видѣлъ, не нашло болѣе яркаго выраженія, чѣмъ., то, что онъ вычиталъ до поѣздки: "Изъ книгъ, которыя я прочелъ и читаю, видно, что мы сгноили въ тюрьмахъ милліоны людей, сгноили зря, безъ разсужденія, варварски; мы гоняли людей по холоду въ кандалахъ десятки тысячъ верстъ, заражали сифилисомъ, развращали, размножали преступниковъ и все это сваливали на тюремныхъ красноносыхъ: смотрителей. Теперь вся. образованная Европа знаетъ, что виноваты не смотрителя, а всѣ. мы, но намъ до этого дѣла нѣтъ, это неинтересно", Любопытно продолженіе этихъ замѣчаній: "Прославленные шестидесятые годы не сдѣлали ничего для больныхъ и заключенныхъ, нарушивъ такимъ образомъ самую главную заповѣдь христіанской цивилизаціи". Въ другомъ письмѣ -- тоже къ Суворину -- говорится:. "Еслибы мнѣ предложили на выборъ что-нибудь изъ двухъ: "идеалы" ли. знаменитыхъ шестидесятыхъ годовъ, или самую плохую земскую больницу настоящаго, то я, не задумываясь, взялъ бы вторую". Не останавливаясь на томъ, что Чеховъ не усматриваетъ никакой причинной связи между нынѣшней земской больницей и идеалами шестидесятыхъ, годовъ, отмѣтимъ другую странность: въ письмахъ къ Суворину шестидесятые годы -- "прославленные" и "знаменитые", съ неизмѣнной ироніей, а въ извѣстномъ письмѣ къ Плещееву: "шестидесятые годы -- святое время". Въ этомъ противорѣчіи несомнѣнно одна изъ тѣхъ тяжелыхъ чертъ Чехова, въ которыхъ онъ самъ каялся и которыя счелъ бы недостойнымъ затушевывать-его почитатель, желающій до конца понять любимаго писателя. Не то, чтобы онъ замалчивалъ что-нибудь. Россію онъ зналъ хорошо и не разъ говорилъ цѣнную правду Суворину, -- на котораго она производила довольно слабое впечатлѣніе. Вотъ, напримѣръ, общіе итоги путешествія въ первомъ письмѣ но возвращеніи: "Знаю я теперь очень многое, чувство же привезъ я съ собою нехорошее... Бѣдность, невѣжество и ничтожество, могущіе довести до отчаянія. Одинъ честный человѣкъ на 99 воровъ, оскверняющихъ русское имя... Возмущался (я), слушая, какъ мои спутники-россіяне бранятъ англичанъ за эксплоатацію инородцевъ. Я думалъ: да, англичанинъ эксплуатируетъ китайцевъ, сипаевъ (sic!), индусовъ, но за то даетъ имъ дороги, водопроводы, музеи, христіанство; вы тоже эксплоатируете, но что вы даете?". И дальше: "Мы, говорятъ въ газетахъ, любимъ нашу великую родину, но въ чемъ выражается эта любовь? Вмѣсто знаній -- нахальство и самомнѣніе паче мѣры, вмѣсто труда лѣнь и свинство, справедливости нѣтъ, понятіе о чести не идетъ дальше "чести мундира", мундира, который служитъ обыденнымъ украшеніемъ нашихъ скамей для подсудимыхъ". Здѣсь, быть можетъ,-- зачатокъ новыхъ настроеній Чехова; здѣсь уплотняются, становятся прочно на почву собственныхъ наблюденій его до путешествія неопредѣленные взгляды, здѣсь уясняются для него его общественныя симпатіи -- и ироніей судьбы дышитъ то обстоятель ство, что вышеприведенныя слова обращены къ Суворину и заканчиваются восклицаніемъ: "Мнѣ страстно хочется поговорить съ Вами. Душа у меня кипитъ. Никого не хочу кромѣ Васъ, ибо. съ Вами только и можно говорить". Въ дальнѣйшемъ жизнь показала Чехову, стоитъ ли говорить съ умнымъ Суворинымъ, когда "душа кипитъ"... Во всякомъ случаѣ, уже въ 1891 году онъ пишетъ брату: "мое сотрудничество въ "Нов. Вр."... не принесло мнѣ, какъ, литератору, ничего кромѣ зла". Кстати о Суворинѣ; подобно прочимъ, и онъ впослѣдствіи обвинялъ H. К. Михайловскаго въ излишней требовательности къ Чехову, тогда какъ Чеховъ "былъ тѣмъ поэтомъ, который поетъ, какъ птица,-- поетъ и радуется". Между тѣмъ одно изъ писемъ Чехова со всей очевидностью показываетъ, что въ свое время и Суворинъ видѣлъ въ творчествѣ Чехова тѣ же недостатки, которые, правильно или неправильно, отмѣчалъ въ немъ Михайловскій; Чеховъ отвѣчалъ Суворину: "Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушіемъ къ добру и злу, отсутствіемъ идеаловъ и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадовъ, говорилъ бы: кража лошадей есть зло. Но вѣдь это и безъ меня давно извѣстно. Пусть судятъ ихъ присяжные засѣдатели, а Мое дѣло показать только" какіе они есть. Я пишу: вы имѣете дѣло съ конокрадами, такъ знайте же, что это не нищіе, а сытые люди; что это люди культа и что конокрадство есть не просто кража, а страсть. Конечно, было бы пріятно сочетать художество съ проповѣдью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно по условіямъ техники. Вѣдь чтобы изобразить конокрадовъ въ 700 строкахъ, я все время долженъ говорить и думать въ ихъ тонѣ и чувствовать въ ихъ. духѣ, иначе, если я подбавлю. субъективности, образы расплывутся и разсказъ не будетъ такъ компактенъ, какъ надлежитъ быть всѣмъ коротенькимъ разсказамъ. Когда я пишу, я вполнѣ разсчитываю на читателя, полагая, что недостающіе въ разсказѣ субъективные элементы онъ подбавитъ самъ". Отказался Чеховъ впослѣдствіи отъ этихъ воззрѣній въ теоріи или нѣтъ,-- практика его ушла отъ нихъ; онъ не такъ ужь "разсчитывалъ на читателя", онъ сталъ и "подбавлять субъективные элементы" или, точнѣе, онъ сталъ провоцировать эту субъективность; онъ росъ художественно, росъ идейно -- и каждая книга его писемъ полна свидѣтельствъ объ этомъ ростѣ, о развитіи, объ ученіи. И тотъ, кто знаетъ Чехова въ его письмахъ, тотъ понимаетъ, что этому человѣку великаго дарованія, было отъ чего избавиться. Какъ характерны, напримѣръ, мелочи безвкусія, тамъ и сямъ разсѣянныя въ письмахъ; называть г. Флексера -- m-r Филоксера, баронессу Икскуль -- Выхухоль, говорить вмѣсто Судогда -- Судорога, вмѣсто предводитель дворянства -- "предводитель дворняжекъ": какъ все это мало вяжется съ тонкимъ юморомъ самого Чехова и какъ много говоритъ о средѣ. Отъ ея вкусовъ и воззрѣній уходилъ Чеховъ; трудно выяснить съ достаточной опредѣленностью, какое значеніе въ этомъ ростѣ имѣли внѣшнія впечатлѣнія, но разница очевидна.
   Сыграла очевидную роль поѣздка по Западной Европѣ Въ Чеховѣ всегда былъ нѣкій паѳосъ культуры; гуманитарно онъ былъ мало образованъ, но естественно-научное образованіе; пройденное имъ, внушило ему глубокое уваженіе къ завоеваніямъ положительной европейской мысли, здравый смыслъ заставлялъ высоко цѣнить пріобрѣтенія внѣшней культуры, а "святыя чудеса" европейскаго искусства захватывали его непосредственно-художественную натуру. Бурный восторгъ вызываетъ въ немъ Вѣна даже тѣмъ, что въ ней не стоитъ восторга. Все здѣсь великолѣпно; "Улицы широкія, изящно вымощенныя... Магазины -- это не магазины, а сплошное головокруженіе, мечта! Церкви громадныя, но онѣ не давятъ своею громадою, а ласкаютъ глаза... Только вчера и сегодня я какъ слѣдуетъ понялъ, что архитектура въ самомъ дѣлѣ, искусство... Въ каждомъ переулкѣ непремѣнно книжный магазинъ". "Все великолѣпно" -- и то что "галстуховъ въ окнахъ милліарды", и то, что кругомъ "вѣжливость и предупредительность" и то, что извозчики "франты въ пиджакахъ, читаютъ газеты", и то, что "все чертовски изящно". Это не иронія; это -- восторгъ паломника. Вѣна -- "ее нельзя сравнить ни съ однимъ изъ тѣхъ городовъ, какіе я видѣлъ въ своей жизнъ"; Венеція -- "замѣчательнѣе я въ своей жизни городовъ не видѣлъ". И такъ далѣе, не смотря даже на то, что вскорѣ восторги смѣнились, "утомленіемъ и, желаніемъ поѣсть щей съ грешневой кашей". "Наступили Бедекеръ и дурная погода", -- но Чеховъ увезъ изъ Европы глубокое уваженіе къ ней, котораго не нарушилъ и такой "разбойничій вертепъ", какъ Монте-Карло. Возмущенно протестовалъ онъ противъ заключенія Григоровича, будто "Чеховъ принадлежитъ къ тому поколѣнію, которое замѣтно стадо отклоняться отъ Запада": "Надо быть быкомъ, чтобы, пріѣхавъ первый разъ въ Венецію или во Флоренцію, стать (начать?) "отклоняться отъ Запада". Въ этомъ отклоненіи мало ума". Глубокая внутренняя работа сопровождала поспѣшное, сумбурное, утомительное путешествіе."Италія... единственная страна, гдѣ убѣждаешься, что искусство въ самомъ дѣлѣ есть царь всего, а такое убѣжденіе даетъ бодрость". Жадно цѣплялся Чеховъ за всякое убѣжденіе, дающее бодрость; позже -- какъ убѣждаетъ, напр., "Невѣста" -- онъ находилъ ее и въ другихъ убѣжденіяхъ. Но такъ или иначе его бодрость покоилась на вѣрѣ- въ человѣческое творчество, на мысли о необходимости борьбы за культуру. Оба путешествія 1890--91 годовъ закрѣпили и упрочили въ немъ эту мысль.

"Русское Богатство", No 5, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru