Чехов Антон Павлович
Унтер Пришибеев

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.58*13  Ваша оценка:

  

Чехов А. П.

  

Унтер Пришибеев

  
   Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах
   Сочинения том четвертый. 1885-1886
   М., "НАУКА", 1984
   Scan: Ershov V. G., 28.03.2006
   Read&Check: sad369 (10.04.2006)
  
   -- Унтер-офицер Пришибеев! Вы обвиняетесь в том, что 3-го сего сентября оскорбили словами и действием урядника Жигина, волостного старшину Аляпова, сотского Ефимова, понятых Иванова и Гаврилова и еще шестерых крестьян, причем первым трем было нанесено вами оскорбление при исполнении ими служебных обязанностей. Признаете вы себя виновным?
   Пришибеев, сморщенный унтер с колючим лицом, делает руки по швам и отвечает хриплым, придушенным голосом, отчеканивая каждое слово, точно командуя:
   -- Ваше высокородие, господин мировой судья! Стало быть, по всем статьям закона выходит причина аттестовать всякое обстоятельство во взаимности. Виновен не я, а все прочие. Всё это дело вышло из-за, царствие ему небесное, мертвого трупа. Иду это я третьего числа с женой Анфисой тихо, благородно, смотрю -- стоит на берегу куча разного народа людей. По какому полному праву тут народ собрался? спрашиваю. Зачем? Нешто в законе сказано, чтоб народ табуном ходил? Кричу: разойдись! Стал расталкивать народ, чтоб расходились по домам, приказал сотскому гнать взашей...
   -- Позвольте, вы ведь не урядник, не староста, -- разве это ваше дело народ разгонять?
   -- Не его! Не его! -- слышатся голоса из разных углов камеры. -- Житья от него нету, вашескородие! Пятнадцать лет от него терпим! Как пришел со службы, так с той поры хоть из села беги. Замучил всех!
   -- Именно так, вашескородие! -- говорит свидетель староста. -- Всем миром жалимся. Жить с ним никак невозможно! С образами ли ходим, свадьба ли, или, положим, случай какой, везде он кричит, шумит, всё порядки вводит. Ребятам уши дерет, за бабами подглядывает, чтоб чего не вышло, словно свекор какой... Намеднись по избам ходил, приказывал, чтоб песней не пели и чтоб огней не жгли. Закона, говорит, такого нет, чтоб песни петь.
   -- Погодите, вы еще успеете дать показание, -- говорит мировой, -- а теперь пусть Пришибеев продолжает. Продолжайте, Пришибеев!
   -- Слушаю-с! -- хрипит унтер. -- Вы, ваше высокородие, изволите говорить, не мое это дело народ разгонять... Хорошо-с... А ежели беспорядки? Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано, чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять, да взыскивать, то кто же станет? Никто порядков настоящих не знает, во всем селе только я один, можно сказать, ваше высокородие, знаю, как обходиться с людями простого звания, и, ваше высокородие, я могу всё понимать. Я не мужик, я унтер-офицер, отставной каптенармус, в Варшаве служил, в штабе-с, а после того, изволите знать, как в чистую вышел, был в пожарных-с, а после того по слабости болезни ушел из пожарных и два года в мужской классической прогимназии в швейцарах служил... Все порядки знаю-с. А мужик -- простой человек, он ничего не понимает и должен меня слушать, потому -- для его же пользы. Взять хоть это дело к примеру... Разгоняю я народ, а на берегу на песочке утоплый труп мертвого человека. По какому такому основанию, спрашиваю, он тут лежит? Нешто это порядок? Что урядник глядит? Отчего ты, говорю, урядник, начальству знать не даешь? Может, этот утоплый покойник сам утоп, а может, тут дело Сибирью пахнет. Может, тут уголовное смертоубийство... А урядник Жигин никакого внимания, только папироску курит. "Что это, говорит, у вас за указчик такой? Откуда, говорит, он у вас такой взялся? Нешто мы без него, говорит, не знаем нашего поведения?" Стало быть, говорю, ты не знаешь, дурак этакой, коли тут стоишь и без внимания. "Я, говорит, еще вчера дал знать становому приставу". Зачем же, спрашиваю, становому приставу? По какой статье свода законов? Нешто в таких делах, когда утопшие, или удавившие, и прочее тому подобное, -- нешто в таких делах становой может? Тут, говорю, дело уголовное, гражданское... Тут, говорю, скорей посылать эстафет господину следователю и судьям-с. И перво-наперво ты должен, говорю, составить акт и послать господину мировому судье. А он, урядник, всё слушает и смеется. И мужики тоже. Все смеялись, ваше высокородие. Под присягой могу показать. И этот смеялся, и вот этот, и Жигин смеялся. Что, говорю, зубья скалите? А урядник и говорит: "Мировому, говорит, судье такие дела не подсудны". От этих самых слов меня даже в жар бросило. Урядник, ведь ты это сказывал? -- обращается унтер к уряднику Жигину.
   -- Сказывал.
   -- Все слыхали, как ты это самое при всем простом народе: "Мировому судье такие дела не подсудны". Все слыхали, как ты это самое... Меня, ваше высокородие, в жар бросило, я даже сробел весь. Повтори, говорю, повтори, такой-сякой, что ты сказал! Он опять эти самые слова... Я к нему. Как же, говорю, ты можешь так объяснять про господина мирового судью? Ты, полицейский урядник, да против власти? А? Да ты, говорю, знаешь, что господин мировой судья, ежели пожелают, могут тебя за такие слова в губернское жандармское управление по причине твоего неблагонадежного поведения? Да ты знаешь, говорю, куда за такие политические слова тебя угнать может господин мировой судья? А старшина говорит: "Мировой, говорит, дальше своих пределов ничего обозначить не может. Только малые дела ему подсудны". Так и сказал, все слышали... Как же, говорю, ты смеешь власть уничижать? Ну, говорю, со мной не шути шуток, а то дело, брат, плохо. Бывало, в Варшаве или когда в швейцарах был в мужской классической прогимназии, то как заслышу какие неподходящие слова, то гляжу на улицу, не видать ли жандарма: "Поди, говорю, сюда, кавалер", -- и всё ему докладываю. А тут, в деревне кому скажешь?.. Взяло меня зло. Обидно стало, что нынешний народ забылся в своеволии и неповиновении, я размахнулся и... конечно, не то чтобы сильно, а так, правильно, полегоньку, чтоб не смел про ваше высокородие такие слова говорить... За старшину урядник вступился. Я, стало быть, и урядника... И пошло... Погорячился, ваше высокородие, ну да ведь без того нельзя, чтоб не побить. Ежели глупого человека не побьешь, то на твоей же душе грех. Особливо, ежели за дело... ежели беспорядок...
   -- Позвольте! За непорядками есть кому глядеть. На это есть урядник, староста, сотский...
   -- Уряднику за всем не углядеть, да урядник и не понимает того, что я понимаю...
   -- Но поймите, что это не ваше дело!
   -- Чего-с? Как же это не мое? Чудно-с... Люди безобразят, и не мое дело! Что ж мне хвалить их, что ли? Они вот жалятся вам, что я песни петь запрещаю... Да что хорошего в песнях-то? Вместо того, чтоб делом каким заниматься, они песни... А еще тоже моду взяли вечера с огнем сидеть. Нужно спать ложиться, а у них разговоры да смехи. У меня записано-с!
   -- Что у вас записано?
   -- Кто с огнем сидит.
   Пришибеев вынимает из кармана засаленную бумажку, надевает очки и читает:
   -- Которые крестьяне сидят с огнем: Иван Прохоров, Савва Микифоров, Петр Петров. Солдатка Шустрова, вдова, живет в развратном беззаконии с Семеном Кисловым. Игнат Сверчок занимается волшебством, и жена его Мавра есть ведьма, по ночам ходит доить чужих коров.
   -- Довольно! -- говорит судья и начинает допрашивать свидетелей.
   Унтер Пришибеев поднимает очки на лоб и с удивлением глядит на мирового, который, очевидно, не на его стороне. Его выпученные глаза блестят, нос становится ярко-красным. Глядит он на мирового, на свидетелей и никак не может понять, отчего это мировой так взволнован и отчего из всех углов камеры слышится то ропот, то сдержанный смех. Непонятен ему и приговор: на месяц под арест!
   -- За что?! -- говорит он, разводя в недоумении руками. -- По какому закону?
   И для него ясно, что мир изменился и что жить на свете уже никак невозможно. Мрачные, унылые мысли овладевают им. Но выйдя из камеры и увидев мужиков, которые толпятся и говорят о чем-то, он по привычке, с которой уже совладать не может, вытягивает руки по швам и кричит хриплым, сердитым голосом:
   -- Наррод, расходись! Не толпись! По домам!
    
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1885, N 273, 5 октября, стр. 3, отдел "Летучие заметки". Заглавие: Кляузник (Сценка), Подпись: А. Чехонте.
   Вошло в издание А. Ф. Маркса.
   В гранках сохранился первоначальный текст, посланный в "Осколки" и запрещенный цензурой (ЦГИАЛ). Заглавие: "Сверхштатный блюститель". В ИРЛИ хранятся гранки с авторской правкой для собрания сочинений.
   Печатается по тексту: Чехов, т. II, стр. 144-148.
  
   Рассказ был послан в "Осколки", по-видимому, в начале сентября 1885 г. Н. А. Лейкину он показался растянутым и недостаточно юмористичным, "сухим". 6 сентября 1885 г. оп писал Чехову: "Да длинен-то бы еще ничего, а сух очень, так уж пусть будет сухота покороче. Впрочем, я сократил очень немного" (ГБЛ).
   Рассказ был набран в типографии "Осколков" и в гранках отправлен в Петербургский цензурный комитет. Уже 16 сентября Лейкин сообщил Чехову: "Цензор не разрешил к печати ваш рассказ "Сверхштатный блюститель". Что он нашел в нем либерального -- не понимаю" (там же).
   В определении цензора говорилось: "Эта статья принадлежит к числу тех, в которых описываются уродливые общественные формы, явившиеся вследствие усиленного наблюдения полиции. По резкости преувеличения вреда такого наблюдения, статья не может быть дозволена" (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 3, ед. хр. 97, л. 180).
   Пытаясь спасти рассказ, Лейкин обжаловал решение цензора. Но и комитет в заседании 18 сентября определил: "Статью к напечатанию не дозволять". 26 сентября 1885 г. Лейкин писал Чехову: "Посылаю Вам корректурку Вашего рассказа "Сверхштатный блюститель". Рассказ не прошел в двух инстанциях. Что узрела в нем такого опасного цензура, просто руками развожу. Не понял ли он выставляемого Вами унтера как деревенского шпиона, назначенного на эту должность? Но ведь это совсем не похоже. Тут просто, по-моему, кляузник con amore (по любви). Рассказ этот у Вас непременно уйдет в "Петербургской газете". Не посылайте только туда его в корректуре, а перепишите. Xудеков страшный трус. Узнает, что рассказ не пропущен цензурой для "Осколков", и ни за что не поместит" (ГБЛ).
   Чехов отвечал 30 сентября: "Получил Ваше письмо с корректурой моего злополучного рассказа... Судьбы цензорские неисповедимы! Покорный Вашему совету, шлю изгнанника в "Петербургскую газету"".
   В "Петербургскую газету" рассказ был отослан с небольшими исправлениями и под новым заглавием: вместо "Сверхштатный блюститель" -- "Кляузник" (Чехов, по-видимому, учитывал мнение, которое высказал о главном персонаже Лейкин -- "кляузник con amore"). В начале рассказа Чехов изменил дату действия (3 сентября вместо 3 августа), смягчил характеристику Пришибеева ("сморщенный унтер с колючим лицом" вместо "маленький, тощенький и сморщенный унтер с колючим лицом и выпученными глазами"), внес несколько добавлений: дописаны комическая сцена, где мировой учит Пришибеева говорить "вы", а не "ты", и чистосердечная сентенция унтера: "Ежели глупого человека не побьешь, то на твоей же душе грех. Особливо, ежели задело... ежели беспорядок..."
   В газете рассказ прошел беспрепятственно, и около 7 октября 1885 г. Чехов сообщил Лейкину: "Похеренный цензурой рассказ пошел в "Петербургской газете" под другим названием, и, таким образом, я не в убытке".
   В собрание сочинений рассказ был включен под новым заглавием: "Унтер Пришибеев".
   В гранках, сохранившихся в ИРЛИ, Чехов сделал карандашом некоторые замены и сокращения, не учтенные в напечатанном тексте. Правка в этом экземпляре не завершена, и в издательство А. Ф. Маркса послана другая, выправленная автором, корректура.
   И в тексте, запрещенном цензурой, и в "Петербургской газете" рассказ заканчивался недоуменным вопросом унтера: "За что?!" Судя по карандашным поправкам в гранках издания А. Ф. Маркса, Чехов предполагал кончить рассказ так: приговоренный к аресту, Пришибеев, выйдя из судебной камеры и увидев мужиков, кричит: "Наррод, расходись! Не толпись! Чего толпитесь? По какому такому закону?!! По домам!!" В окончательном тексте карандашные вставки не учтены, окрик унтера лаконичнее.
   Стилистической правкой рассказа для собрании сочинений Чехов устранил утрированно-комические словечки и обороты (преимущественно в речах Пришибеева).
  
   При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, немецкий, сербскохорватский и чешский языки.
  
Оценка: 5.58*13  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru