Чарская Лидия Алексеевна
Дм. Шеваров. "Я, по всей вероятности, не переживу осени..."

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О замечательной писательнице, о которой даже проницательные критики писали только в насмешливом тоне.

   

Дмитрий Шеваров

"Я, по всей вероятности, не переживу осени..."

О замечательной писательнице, о которой даже проницательные критики писали только в насмешливом тоне

   Опубликовано здесь: Газета "Первое сентября" N 68/2000
   
   ...Однажды король и королева увидели женщину, закутанную в черное. Она шла навстречу королевской чете, едва касаясь ногами земли, легкая и спокойная.
   -- Мое имя Судьба, -- сказала женщина...

Л.Чарская. Три слезинки королевны. 1906 г.

   
   Ее книги читали при свече, керосинке, при пляшущем огне буржуйки, белыми ночами у раскрытого окна или на скамейке под липами. Над этими книгами счастливо забывались юные сестры милосердия в санитарных поездах Первой мировой войны. Над ними плакали русские изгнанники, увозившие книги своего детства в Константинополь, Прагу, Белград и Париж. Ветхие томики книжного товарищества Вольфа ленинградские девочки прятали на заветных полках, заворачивая в советские газеты.
   "Записки гимназистки", "Княжна Джаваха", "Смелая жизнь"... До революции это были просто книги, они нравились двенадцатилетним девочкам и не нравились многим взрослым. Строгие критики их ругали, издатели наживали на них свои барыши... Но когда все сломалось -- империя, границы, железные дороги, налаженный быт, эти сентиментальные книги чувствительных девочек стали чем-то особенным для всех, кому удалось их сохранить. И не только потому, что их перестали издавать и они стали редкостью. Жизнь, отразившаяся в этих книгах, исчезла как дым. Остались только эти страницы как частица утраченного детского рая, как последнее свидетельство о том, что он был...
   Когда через семьдесят лет книги Чарской разрешили снова издавать, а дети вновь стали ими зачитываться, строгие критики поморщились: зачем нашим современным детям эти гимназические страдания, стихи в альбомах, этот восторженный стиль, который невозможно устарел? К счастью, у детей свой взгляд на то, что устарело, а что нет. В детских библиотеках книги Чарской почти всегда на руках, в книжных магазинах их купить так же трудно, как и в начале века. И взрослым, как и сто лет назад, трудно понять, как притягательна в двенадцать лет беспримесная чистота чувств, как прекрасна эта книжная жизнь, где черное -- черно, а белое -- белоснежно и у короля -- доброе сердце.
   Моя прабабушка читала Чарскую вслух моей маленькой бабушке в 1916 году. Бабушка вспоминает, что сама книга была ей не очень интересна, слишком девчоночьи там кипели страсти, а она росла в окружении братьев и вместе с ними увлекалась Майн Ридом. Но имя Чарской напоминает ей о том тихом вечере в приморском городе, когда мама была молодой, красивой и читала вслух новую книжку...

* * *

   ...Лежал король в постели и думал: "Как хорошо сознавать, что ты можешь делать добро несчастным: это лучшая радость королей..."

Л.Чарская

   
   Это был ее сценический псевдоним -- Чарская. Лидия Алексеевна Воронова, в замужестве Чурилова, выбрала его, когда в 1898 году стала играть на сцене Александринского театра. Ей было тогда двадцать два года.
   Лида с медалью окончила Павловский институт благородных девиц. Первая повесть Чарской родилась из ее институтских дневников. В 1902 году публикация "Записок институтки" в журнале "Задушевное слово" принесла Лиде Чуриловой неожиданную славу. Последовали переводы почти на все европейские языки. В библиотеках ее книги дети спрашивали чаще, чем романы Жюль Верна или Майн Рида. Была учреждена стипендия для гимназисток имени Лидии Чарской. Она была кумиром подростков, особенную привязанность и доверие к ней испытывали девочки. Сотни и тысячи писем шли к ней в Петербург, в дом на улице Разъезжей.
   Критики начала века не вникали в природу столь внезапного успеха на литературном поприще молодой актрисы. Они считали ее дилетанткой, взявшейся случайно за перо. Когда стало ясно, что Чарская не останется автором одной книги, ее представили хитроумной дамой, которая, потакая вкусам подростков, печет свои повести как пирожки, наживая огромные капиталы.
   Пролистывая книги Чарской, критики вряд ли боялись упустить в них что-то таинственное, неуловимое. Все им казалось банальным, смешным, наивным. Герои Чарской влюблялись, прятали слезы в подушку, много мечтали, много ахали и часто падали в обморок. А взрослые переживали смуты, войны, разгоны Думы, царские манифесты и разгул терроризма, они читали по утрам "сводки с театра военных действий". Какое дело им было до Чарской с ее "кукольными" страстями? Нет, Чарская их только раздражала своей сентиментальностью, трогательностью и, главное, несвоевременностью всех этих тонких и нежных чувств. Даже такие проницательные критики, как Корней Чуковский, писали о Чарской лишь в насмешливом тоне.
   Никто из критиков не увидел в прозе Чарской, безусловно, слабой и абсолютно беспомощной рядом с Чеховым и Толстым, ее редкого достоинства -- эмоционального тепла, столь необходимого детям в неуютные переломные эпохи. Никто не заметил в повестях Чарской первой школы чувств, столь важной для подростков, которые погружены в чувственный мир, но пока не умеют выразить то, что их переполняет.
   Если бы взрослые знали, что ждет впереди маленьких читателей Чарской, стали бы они чуть снисходительнее к вкусам детей? А впереди их ждало столько страшного. Быть может, именно Чарская продлила детство многим мальчикам и девочкам десятых -- двадцатых годов. Но могла ли она укрепить их сердце, волю, научить терпению и мужеству? Нам, взрослым, даже тем, кто удосужился прочитать что-то у Чарской, ответ ясен: какое мужество, там же одни слезы, да клятвы, да целование рук! Но послушаем девочку тридцатых годов, в сорок первом она со школьной скамьи ушла на фронт, а потом написала ставшие знаменитыми строки:
   
   Кто говорит, что на войне не страшно,
   Тот ничего не знает о войне...
   
   Юлия Друнина вспоминает о книгах Чарской: "Уже взрослой я прочитала о ней очень остроумную и ядовитую статью К.Чуковского. Вроде и возразить что-либо Корнею Ивановичу трудно... Упреки справедливы. И все-таки дважды два не всегда четыре. Есть, по-видимому, в Чарской, в ее восторженных юных героинях нечто такое -- светлое, благородное, чистое, -- что... воспитывает самые высокие понятия о дружбе, верности и чести... В сорок первом в военкомат меня привел не только Павел Корчагин, но и княжна Джаваха -- героиня Лидии Чарской..."

* * *

   ...Она будет прекрасна, как цветок, и добра, как ангел. Но берегите королевну, чтобы она не узнала, что такое горе, что такое печаль и грусть... Не дайте пролиться более двух слезинок из прекрасных глаз королевны, потому что, как только она прольет третью, конец вашей радости, вашему утешению: не будет у вас больше королевны...

Л.Чарская

   
   Ошеломляющий успех вовсе не вскружил голову Лидии Чуриловой. Она по-прежнему считала своим призванием не литературу, а театр. Старательно играла второстепенные роли. Кроме того, основной доход книги приносили издателям, а не автору. За переиздания Чарской вовсе ничего не платили. Первый муж Лидии Алексеевны погиб на германском фронте, остался сын-подросток. Богатых родственников не было, надеяться она могла лишь на себя, на свой талант и трудолюбие.
   Катастрофа 17-го года и Гражданской войны, кроме всех известных последствий, поставила крест на детстве миллионов детей. Ведь ребенок может оставаться ребенком только лишь в упорядоченном мире, где тень знает свое место. Исчезла и детская литература как словесность особой бережности, чувствительности и нежности. Последняя публикация Чарской, повесть "Мотылек", так и осталась неоконченной, журнал "Задушевное слово" закрылся в 1918 году. Мотылек сгорел в пламени костра.
   Мы почти ничего не знаем о том, как Лидия Алексеевна пережила эти страшные годы, но главное известно: она разделила судьбу своих маленьких читателей. Голод, нищета, унижения -- все было.
   Можно было надеяться, что с прекращением хаоса и братоубийства жизнь наладится, вернется необходимость в детских книжках и журналах. Так в конце концов и случилось, но Чарской эти годы принесли еще больше горя.
   Мы знаем о цензурных страданиях Булгакова, мучительной эмиграции Цветаевой, о ссылках и гибели Мандельштама, о трагедии Анны Ахматовой... Но и на этом страшном фоне судьба Лидии Чарской кажется особенно печальной и исключительно несправедливой. Вероятно, оттого, что слишком велик контраст между этой судьбой и созданным Чарской благородным и солнечным миром.
   Евгений Шварц, Корней Чуковский, Самуил Маршак, Елена Благинина... И у них были времена гонений и притеснений, но никто не отбирал у них имени. Чарской же с первых лет советской власти запрещено было печататься и под собственным именем, и пользоваться псевдонимом, принесшим ей славу. Четыре тоненькие книжки для малышей, которые ей удалось издать в двадцатые годы, вышли под убогим мужским псевдонимом Н.Иванов. Она жила на маленькую актерскую пенсию, тяжело болела. Но в это же время ее книги, изданные до революции, находили новых преданных читателей, ей вновь писали письма, а библиотекари вынуждены были докладывать наверх, что книги Чарской остаются в числе самых популярных у детей.
   И вот тогда чиновниками Наркомпроса было решено изъять все книги Чарской из библиотек, а в школах провести публичные суды над ней. Тогда это было модное пропагандистское шоу, призванное развенчивать былых кумиров. В школах судили Евгения Онегина, Печорина, героев Тургенева... Чарскую судили как литературного персонажа, громили в газетах, поносили с трибун, а она была живым человеком, который жил среди всего этого шабаша. Ее не сажали в тюрьму, не ссылали, но почти двадцать лет до своей смерти в 1937 году она прожила в обстановке поношений, запретов, явной и скрытой враждебности.
   Давно это было, но отчего-то даже писать об этом страшно и стыдно. И когда я слышу о любимой нами Астрид Линдгрен, узнаю о новых свидетельствах того, каким обожанием и почетом окружена сказочница у себя на родине, я вспоминаю о судьбе Лидии Алексеевны Чарской. Ведь она могла быть нашей Астрид Линдгрен. А мы...
   Только несколько детей не предали в те тяжкие годы Лидию Алексеевну. Соседские дети тайком приносили ей что-нибудь поесть. Юноша, читавший Чарскую еще в детстве, не побоялся помогать своей любимой писательнице, а через несколько лет стал ее мужем. Увы, мы не знаем ни имени его, ни дальнейшей судьбы. Сын Лидии Алексеевны от первого брака стал военным и в тридцатые годы служил на Дальнем Востоке. Что с ним стало, были ли у него семья, дети -- ничего не знаем. Стыдно...

* * *

   ...Добрая фея, помоги мне стать счастливым королем счастливого народа...

Л.Чарская

   
   О послереволюционных годах жизни Чарской осталось всего несколько свидетельств. Одно из них принадлежит поэтессе Елизавете Григорьевне Полонской, в двадцатые годы молодой сотруднице пролетарского журнала.
   "...Чарская продолжала получать письма от детей с выражением восторга и любви, с просьбами достать хотя бы на несколько дней продолжение любимой книги. Откуда дети узнавали ее адрес? Не знаю.
   Но однажды, придя на квартиру Лидии Алексеевны, чтобы поговорить о повести, которую она начала писать для "Работницы и крестьянки", я застала автора в слезах. В руке она сжимала несколько мятых бумажек.
   Девочки из соседней школы незаметно подсунули деньги под скатерть обеденного стола. Они явились к ней гурьбой после уроков и попросили разрешения посидеть. Пришел со службы муж Лидии Алексеевны и вместе с ней пообедал похлебкой из пшена. Он быстро ушел, а девочки недоуменно спросили: "Почему же вы не ели второго?" Пришлось сознаться, что второго нет, не было денег".
   Вспоминает Вера Исааковна Адуева: "В 27-м году я переехала в Ленинград. Обедала в столовке для композиторов и писателей -- она помещалась на Невском, недалеко от вокзала, во дворе кинотеатра "Колизей". Туда ходили примерно одни и те же люди. Заходила и какая-то тихая, низенькая старушка вся в черном. И однажды мне сказали: "Знаете ли, кто это? Лидия Чарская!" Я даже не представляла себе, что она еще жива..."
   "Старушке" было тогда пятьдесят два года.
   Петербургский писатель Владимир Бахтин записал воспоминания Нины Николаевны Сиверкиной. В двадцатые годы она была девочкой-подростком.
   "...Жила Лидия Алексеевна в крохотной двухкомнатной квартирке по черному ходу, дверь с лестницы открывалась прямо в кухню. В этом доме Чарская жила давно, но прежде -- на втором этаже, по парадной лестнице. Она очень бедствовала. В квартире ничего не было, стены пустые.
   Чарская давала детям читать свои произведения -- но не книги, а рукописи. Книг никаких в квартире не сохранилось, в том числе и собственных.
   Была она очень худая, лицо просто серое. Одевалась по-старинному: длинное платье и длинное серое пальто, которое служило ей и зимой, и весной, и осенью. Выглядела и для тридцать шестого года необычно, люди на нее оглядывались. Человек из другого мира -- так она воспринималась. Была религиозна, ходила в церковь, по-видимому, в Никольский собор. А по характеру -- гордая. И вместе с тем -- человек живой, с чувством юмора. И не хныкала, несмотря на отчаянное положение. Изредка ей удавалось подработать -- в театре в качестве статистки, когда требовался такой типаж..."
   В архиве Елизаветы Полонской сохранилось одно из писем Лидии Алексеевны.
   "Дорогая Елизавета Григорьевна! Вчера, 19-го мая, я была у товарища Маториной (удивительно обаятельный человек). Оказывается, моя вещица не потеряна, и товарищ Маторина обещала мне к лету напечатать ее. Но, увы, отдельным изданием -- нельзя, к моему большому сожалению. Вероятно, пойдет в журнале на детской странице. Хотя бы к лету напечатали, а то я, по всей вероятности, не переживу осени и не увижу в печати моей любимой вещицы.
   Вчера у товарища Маториной было заседание, я искала Вас... Хотелось еще раз попросить переговорить с товарищем Лавреневым. Может быть, он устроит мне какое-нибудь пособие. А то я третий месяц не плачу за квартиру... и боюсь последствий. Голодать я уже привыкла, но остаться без крова двум больным -- мужу и мне -- ужасно...
   Простите, что беспокою Вас, и очень прошу снестись по телефону с товарищем Лавреневым. Каждый день мне дорог. Вы поймете меня..."
   Владимир Бахтин написал недавно в журнале "Нева", что скромная могила Лидии Чарской на Смоленском кладбище до недавнего времени не была забыта. Кто-то ухаживал за ней, приносил цветы.
   Простите нас, Лидия Алексеевна...
   
Оценка: 8.00*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru