Если вамъ случалось проѣзжать по большой ...ской дорогѣ, конечно не могла не обратить на себя вниманія вашего живописная господская усадьба примыкающая къ большому торговому селу Бакланамъ. Усадьба эта расположена по отлогому скату покрытой сплошнымъ лѣсомъ горы, отдѣляющейся отъ дороги длиннымъ, широкимъ прудомъ. На темномъ фонѣ вѣковыхъ липъ рельефно выдѣляется, выбѣгая впередъ полукруглою колоннадой, затѣйливой архитектуры длинный фасадъ стариннаго барскаго дома, съ симметрически расположенными по обѣ стороны его каменными флигелями, конюшнями и другими надворными строеніями. Его построилъ еще въ концѣ прошлаго столѣтія тогдашній Бакланскій вотчинникъ, Екатерининскій вельможа, H. М. Баклановъ. Вслѣдствіе какихъ-то придворныхъ интригъ, онъ долженъ былъ оставить службу и поселился доживать остатокъ въ родовомъ имѣніи своемъ. Онъ перенесъ съ собою и сюда привычку къ размашистой широкой жизни и не отказывѣл себѣ ни въ какихъ прихотяхъ и барскихъ затѣяхъ: у была своя музыка, свой доморощенный театръ, царская псовая охота и огромная дворня. Домъ его былъ открытъ для всѣхъ, и въ посѣтителяхъ, конечно, недостатка не было; пріѣзжали навѣщать старика и петербургскіе гости, преимущественно изъ партіи недовольныхъ порядками послѣднихъ годовъ великаго царствованія, и гащивали у него подолгу. Такъ шла жизнь въ Бакланахъ въ продолженіе болѣе десяти лѣтъ, пока въ одинъ прекрасный день не умеръ, вслѣдствіе приступа подагры, опальный вельможа и не унесъ съ собою въ могилу всего, кромѣ воздвигнутыхъ имъ прихотливыхъ и ни на что ненужныхъ построекъ и соединенныхъ съ ними никого не интересующихъ воспоминаній. Сынъ его, занимавшій какой-то значительный постъ на службѣ, жилъ постоянно въ Петербургѣ и за границей и ни разу не пріѣхалъ взглянуть на свое прадѣдовское наслѣдіе. Болѣе полувѣка домъ оставался необитаемымъ, неподдерживаемыя затѣйливыя постройки съ каждымъ годомъ приходили въ упадокъ; заглохъ оставленный безъ призора садъ и мало-по-малу все пришло наконецъ въ окончательное запустѣніе. Но и въ самомъ запустѣніи этомъ была какая-то дикая, своеобразная прелесть, и проѣзжій невольно останавливался полюбоваться развертывавшеюся предъ нимъ очаровательною картиной. Всюду виднѣлись еще слѣды минувшей размашистой жизни. Сквозь густую листву буйно разросшихся деревьевъ и кустарниковъ мелькали тамъ и сямъ полуразвалившіеся причудливыхъ видовъ кіоски и бесѣдки; по сторонамъ заглохшихъ аллей мѣстами стояли еще уцѣлѣвшіе остатки статуй; отъ балкона къ пруду шелъ широкій каменный спускъ съ поросшими травой ступенями и площадками и стоявшими у самой воды сфинксами. Поодаль отъ него, изъ-подъ крутаго берега одиноко выглядывалъ полуобрушившійся гротъ съ окружавшими его когда-то искусственными, а теперь уже настоящими, руинами и каменнымъ бассейномъ. Здѣсь, по разказамъ стариковъ, билъ нѣкогда фонтанъ, плавали золотыя рыбки и въ званые дни игралъ оркестръ домашней мурыки. До половины заросшій камышомъ прудъ окаймляли плакучія ивы и березы, склоняясь надъ самою водой, и опустивъ въ нее длинныя и гибкія вѣтви свои онѣ придавали ландшафту какой-то волшебный, чарующій видъ. Казалось предъ вами стоялъ очарованный замокъ какой-нибудъ спящей феи. "Вотъ, вотъ, думали вы, очнется она отъ своего долгаго сна, ударитъ волшебнымъ жезломъ и снова закипитъ въ немъ прежняя, своеобразная жизнь." Но фея не просыпалась, отжившая вѣкъ свой жизнь предъ вами не воскресала и долго въ нѣмомъ раздумьи смотрѣли вы на эти такъ краснорѣчиво говорящіе остатки минувшаго.
Въ началѣ шестидесятыхъ годовъ усадьба эта принадлежала внуку Екатерининскаго вельможи, отставному гвардіи полковнику Александру Васильевичу Бакланову. Поселившись въ ней, онъ не счелъ нужнымъ реставрировать ее въпервоначальномъ видѣ. Онъ былъ человѣкъ положительный и смотрѣлъ на вещи съ практической точки зрѣнія; а потому, отремонтировавъ какъ слѣдуетъ домъ и надворныя строенія и сдѣлавъ кое-какія необходимыя разчистки въ саду, онъ бросилъ дѣдовскія затѣи на произволъ судьбы, предотавилъ имъ полную свободу разрушаться и мало-по-малу обращаться въ мусоръ. Ему было уже подъ шестьдесятъ лѣтъ, но онъ не по годамъ былъ еще бодръ и свѣжъ. Онъ былъ средняго роста, сухаго, но крѣпкаго сложенія. Его открытое лицо, высокій лобъ съ прямо и смѣло смотрѣвшими изъ подъ него глазами и нѣсколько вздернутая подъ нависшими на нее усами губа изобличали въ немъ человѣка съ твердымъ, непреклоннымъ характеромъ. Говорилъ онъ громко и отрывисто, съ особою свойственною военнымъ людямъ тогдашняго времена интонаціей. Въ разговорѣ и пріемахъ его была та развязность и самоувѣренность которыя даютъ независимость средствъ и извѣстное положеніе въ обществѣ; но такъ какъ у него самоувѣренность эта была вмѣстѣ и прямыхъ слѣдствіемъ настолько глубоко сознаннаго чувства собственнаго достоинства что она дозволяла ему безъ ущерба для его самолюбія признавать и уважать чувство это и въ другихъ, то она никогда не переходила въ ту грубую, подавляющую безцеремонность, которую иные позволяютъ себѣ въ обращеніи съ тѣми кого почему-либо считаютъ ниже себя. Правда, въ голосѣ его слышалось какъ бы что-то начальственное, нетерпящее возраженія; но это была не болѣе какъ привычка вынесенная имъ изъ военной службы, -- привычка, переходящая обыкновенно незамѣтно со служебныхъ на частныя и даже на семейныя отношенія. Баклановъ былъ горячъ и вспыльчивъ, но умѣлъ вовремя одерживать себя и въ минуту раздраженія не приступалъ ни къ какому серіозному рѣшенію: "утро вечера мудренѣе", говорилъ онъ, и откладывалъ дѣло до другаго дня. Въ домашнемъ быту онъ не былъ ни деспотъ, ни самодуръ; въ семейныхъ дѣлахъ признавалъ за женой право голоса, принималъ въ соображеніе ея справедливыя требованія, въ иныхъ случаяхъ исполнялъ даже ея прихоти и причуды; но въ болѣе крупныхъ и серіозныхъ вопросахъ оставлялъ послѣднее слово за собою и, принявъ разъ зрѣло обдуманное рѣшеніе, уже не измѣнялъ его. Вообще онъ былъ хорошій семьянинъ, заботливый и нѣжный отецъ, но не умѣлъ высказывать чувствъ своихъ и если высказывалъ ихъ, то какъ-то особенно, по своему; такъ, онъ очень любилъ сына, но отношенія его къ нему отзывались какою-то военною дисциплиной, -- точно онъ хотѣлъ пріучить его съ дѣтскихъ лѣтъ къ строевой субординаціи. Онъ былъ въ душѣ консерваторъ и потому врагъ нововведеній; но если видѣлъ что они были полезны, первый содѣйствовалъ ихъ проведенію. Характера онъ былъ настолько же прямаго и правдиваго, насколько стойкаго и послѣдовательнаго; аккуратность его въ дѣлахъ и пунктуальность доходили до педантизма; вся жизнь его была имъ заранѣе, такъ-сказать, разграфлена, и отступить отъ разъ уже обдуманнаго и принятаго плана онъ не позволялъ себѣ ни на пядь.
Лишившись еще въ молодыхъ лѣтахъ отца и матери и располагая болѣе нежели независимымъ состояніемъ, онъ могъ бы жить роскошно, не отказывая себѣ ни въ какихъ прихотяхъ; но и служа въ гвардіи, онъ жилъ очень скромно, и не потому чтобы былъ скупъ или разчетливъ, а потому что не имѣлъ ни особой къ чему-либо страсти, ни наклонности жить на болѣе широкую ногу. Онъ не чуждался общества, гдѣ было нужно, не отставалъ отъ своихъ товарищей, но ничѣмъ не увлекался и во всемъ умѣлъ держаться благоразумной середины. Баклановъ не имѣлъ особой склонности и къ военной службѣ, но исполнялъ требованія ея свято и пунктуально, потому что взявшись за какое бы то ни было дѣло, ставилъ себѣ въ обязанность заниматься имъ добросовѣстно, прослужить же извѣстное число лѣтъ на государственной службѣ онъ считалъ непремѣннымъ долгомъ всякаго дворянина. Не менѣе священнымъ долгомъ своимъ, какъ помѣщика, считалъ онъ, по выходѣ въ отставку, заняться устройствомъ и управленіемъ доставшагося ему отъ предковъ имѣнія; а потому, дослужившись до полковничьяго чина, какъ чина дающаго уже извѣстное, почетное положеніе въ обществѣ, онъ несмотря на увѣщанія начальства и просьбы товарищей вышелъ въ отставку и поѣхалъ хозяйничать въ родовое помѣстье свое, село Большіе Бакланы.
Хозяйство свое нашелъ онъ въ грустномъ положеніе. Управляющій, завѣдывавшій имъ безконтрольно въ продолженіе долгихъ лѣтъ, не столько заботился объ интересахъ помѣщика сколько о своихъ собственныхъ, и Бакланову не трудно было убѣдиться что онъ высылалъ ему едва половину получавшихся съ имѣнія доходовъ. Несмотря однакожь на это, онъ, сознавая неопытность свою въ дѣлѣ сельскаго хозяйства, рѣшился удалить обкрадывавшаго его управляющаго лишь изучивъ подъ его же рукой это новое и совершенно незнакомое ему дѣло настолько что могъ съ помощью избраннаго имъ изъ крестьянъ бурмистра обойтись безъ его совѣтовъ. Одновременно съ хозяйствомъ занялся онъ и улучшеніемъ быта разоренныхъ крестьянъ своихъ.
Исполнивъ такимъ образомъ два лежавшіе на немъ долга, какъ дворянина и помѣщика, Баклановъ согласно съ составленою имъ программой приступилъ къ исполненію послѣдняго остававшагося на немъ долга увѣковѣченія рода своего женитьбой. Если онъ не женился раньше, состоя на службѣ въ Петербургѣ, то не потому что не представлялось къ тому случая, а потому что, съ одной стороны, считалъ тогда дѣло это еще преждевременнымъ, а съ другой, хотѣлъ жениться непремѣнно дочери такого же помѣщика какимъ долженъ былъ сдѣлаться самъ. "Петербургская или московская жена, думалъ онъ, станетъ склонять меня къ столичной жизни; а долгъ мой жить въ имѣніи, получивъ которое отъ предковъ своихъ, я принялъ на себя и обязанность лично завѣдывать имъ и пещись о благосостояніи доставшихся мнѣ полутора тысячъ душъ крестьянъ. И какое имѣю я право передать эту священную обязанностямъ постороннія руки?" У Бакланова и на счетъ женитьбы была своя программа, свои особыя требованія. Къ счастію, всѣ требованія эти, какъ казалось ему, соединяла въ себѣ дочь сосѣда его Льва Ѳедоровича Кудеярова, жившаго безвыѣздно въ родовомъ имѣніи своемъ, въ пятидесяти верстахъ отъ Бакланова. Она была умна, недурна собою и очень хорошо по тогдашнимъ требованіямъ воспитана. У Кудеяровыхъ было и родство, и связи; родъ же ихъ былъ такъ древенъ что по этикету стараго французскаго двора давалъ бы право на мѣсто въ каретѣ короля. Со втораго же пріѣзда къ Кудеярову Баклановъ далъ ему понять цѣлъ своихъ посѣщеній, а на третій, какъ водится, за мазуркой, сдѣлалъ предложеніе. Причинъ къ отказу не было; правда, онъ былъ уже не первой молодости, но казался много моложе своихъ лѣтъ, былъ богатъ, гвардейскій полковникъ, что назадъ тому тридцать лѣтъ имѣло свое значеніе, словомъ, невѣстѣ понравился; предложеніе было принято и ровно черезъ мѣсяцъ онъ въѣзжалъ въ дѣдовскій домъ свой съ молодою женой.
Бакланову было уже подъ сорокъ лѣтъ и привыкать къ совершенно новымъ для него требованіямъ семейной жизни ему конечно было не легко; но онъ предвидѣлъ это и заранѣе приготовился къ необходимымъ уступкамъ; не предвидѣлъ онъ лишь того что не столько разница въ лѣтахъ, сколько разница въ характерахъ и направленіяхъ должна была сдѣлаться главною помѣхой къ осуществленію задуманнаго имъ семейнаго быта. Дѣйствительно, насколько онъ былъ положителенъ и практиченъ, настолько жена его была мечтательна и экзальтирована. Этою мечтательностью и восторженнымъ направленіемъ своимъ обязана была она полученному ею воспитанію. Еще бывши ребенкомъ, лишилась она матери; отецъ ея, ничего не понимавшій въ трудномъ дѣлѣ воспитанія пятилѣтней дѣвочки, обратился за совѣтомъ къ теткѣ и та прислала изъ Петербурга какую-то француженку-эмигрантку, которая, нося сама аристократическую фамилію, должна была, по мнѣнію ея, дать и питомицѣ своей самое блестящее и приличное званію ея воспитаніе. Madame de Bélicourt, никогда не занимавшаяся этимъ дѣломъ и жившая до того компаньйонкой при какой-то знатной барынѣ, потѣшая ее своей болтовней, начала съ того что создала въ воображеніи дѣвушки какой-то фантастическій міръ, населенный небывалыми дивами, разказывала ей о своей далекой милой родинѣ, ея роскошной природѣ, о прелестяхъ парижской жизни, бранила все русское и удивлялась какъ сколько-нибудь образованный человѣкъ можетъ жить въ этой варварской сторонѣ; когда же та достигла возраста полнаго пониманія, читала съ нею романы Бальзака, Сулье и Жоржъ Санда, распаляя ея воспріимчивое воображеніе чудовищными проявленіями необузданныхъ страстей. Результатомъ всего этого было то что молодая дѣвушка только и мечтала что о далекой невѣдомой ей сторонѣ съ ея чуднымъ небомъ и роскошною природой, бредила Жоржъ-Сандовскими героинями, скучая деревенскою захолустною жизнью, и возненавидѣла родину свою съ ея полугодовою зимой, курными избами, овчинными тулупами и непроходимою грязью. Баклановъ увидѣлъ это съ первыхъ же дней женитьбы и тутъ же положилъ себѣ выбить у жены эту дурь изъ головы, но ему пришлось дѣйствовать на зыбкой, совершенно незнакомой ему почвѣ, и на этотъ разъ всѣ усилія его оказались тщетными. Чѣмъ болѣе старался онъ доказать ей что весь ея фантастическій міръ существовалъ лишь въ ея экзальтированномъ воображеніи, тѣмъ болѣе сосредоточивалась она въ себѣ самой и недовѣрчиво глядѣла на него, какъ на человѣка грубаго, матеріальнаго, поглощеннаго заботами обыденной жизни и для котораго высшія эстетическія наслажденія недоступны. Убѣдясь что продолжая идти этимъ путемъ, онъ неминуемо довелъ бы жену свою до сознанія себя женщиной непонятою и несчастною, femme malheureuse et incomprise, этой отравы семейной жизни, онъ прибѣгнулъ къ другому средству: онъ рѣшился повезть мечтательницу свою въ тѣ страны которыя такими яркими, заманчивыми красками рисовало ей ея экзальтированное воображеніе и доказать ей уже не на словахъ, а на дѣлѣ что какъ ни восхитительно роскошное итальянское небо, ономало чѣмъ лучше нашего православнаго, степнаго: что какъ ни хороши лимонныя и апельсинныя деревья, далеко имъ до нашей развѣсистой березы или раскидистаго вяза; что какъ ни люты наши трескучіе морозы, но зимой и въ Италіи, дрожа отъ холода въ нетопленой остеріи, не разъ вспомнишь о русской, хотя и соломой топленой, избѣ, и что въ концѣ-концовъ можно точно также скучать на живописныхъ берегахъ Комскаго озера или Средиземнаго моря, какъ быть счастливымъ и живя въ степномъ захолустьѣ. Предложеніе было принято, разумѣется, съ восторгомъ. Молодые наши пропутешествовали, цѣлый годъ и чуть не объѣхали всю Европу. Они были и въ Парижѣ, и въ Лондонѣ, въ Неаполѣ, и въ Венеціи; ѣздили даже въ Испанію, взглянуть на Эскуріалъ и Альгамбру. Они любовались и живописными берегами Рейна, и великолѣпнымъ видомъ Неаполя, восходили на Везувій, катались въ гондолахъ по лагунамъ и каналамъ Венеціи, словомъ, Баклановъ возилъ жену всюду куда ей только хотѣлось. Сначала она отъ всего приходила въ неописанный восторгъ; первый сорванный ею лугахъ гіацинтъ довелъ ее до слезъ и она лишь жалѣла что подлѣ нея не было Mme de Bélicourt чтобы подѣлиться съ нею своими впечатлѣніями. Такъ прошли первые три мѣсяца, и экзальтированное состояніе ея стало мало-по-малу переходить въ болѣе нормальное, чему много способствовало и то что все что она находила было ниже того чего ожидала. Она уже не отыскивала средневѣковыхъ руинъ, чтобы допрашивать ихъ о дѣлахъ давно минувшихъ дней, не стояла по нѣскольку часовъ въ нѣмомъ экстазѣ предъ памятниками искусства и стала предпочитать имъ прозаическую рулетку, которой впрочемъ въ первое время предалась также съ большимъ увлеченіемъ, и спокойно проѣзжала мимо живописныхъ развалинъ Гейдельбергскаго замка въ Вольфсбрунъ, полакомиться его жирными форелями.
-- А что-то дѣлается теперь тамъ у насъ въ степной глуши? сказала она наконецъ мужу послѣ десятимѣсячнаго пребыванія за границей, сидя на каменной скамьѣ Promenade Anglais и разсѣянно глядя на проходившую мимо толпу гуляющихъ.
Баклановъ торжествовалъ.
-- Тамъ теперь морозы да метели, отвѣтилъ онъ;-- а здѣсь, посмотри, какая благодать: солнце грѣетъ по-лѣтнему, цвѣтутъ фіалки и съ моря вѣетъ живительною прохладой.
Софья Львовна посмотрѣла на мужа; она, казалось ей, поняла его и ей сдѣлалось какъ-то неловко.
-- Съ какимъ удовольствіемъ прокатилась бы я теперь на тройкѣ въ саняхъ и хоть взглянула бы ни нашу настоящую русскую зиму, сказала она нѣсколько дней спустя.
-- Одно воображеніе, отвѣтилъ также хладнокровно Баклановъ.-- Какъ можно сравнить здѣшнюю зиму съ нашею.
И оба замолчали.
Софья Львовна еще не рѣшалась признаться мужу, но ей,привыкшей къ своему собственному осѣдлому углу, въ которомъ она чувствовала себя барыней, окруженной, избалованной извѣстнымъ почетомъ въ кругу сосѣдей и знакомыхъ, просто стала наскучать эта странствующая, скитальческая жизнь, эта бездомовность, это полное обезличенье среди незнакомой и чуждой ей толпы. Еще прошелъ мѣсяцъ послѣ послѣдняго разговора и она наконецъ прямо призналась что скучаетъ по Бакланамъ и Кудеярову, добавивъ что сестра ея въ послѣднихъ письмахъ своихъ въ такихъ мрачныхъ краскахъ описываетъ положеніе больнаго отца что, оставаясь долѣе за границей, она боится не застать его въ живыхъ. Баклановъ не возражалъ и черезъ день они уже были на возвратномъ пути въ Россію. Была еще другая причина заставившая ихъ поспѣшить возвращеніемъ: Софья Львовна готовилась быть матерью.
Пріѣхавъ въ Бакланы, она была счастлива какъ ребенокъ; бѣгала по всему дому, прыгала отъ радости, перецѣловалась со всѣми домашними, какъ будто бы уже отчаивалась съ ними видѣться, смѣялась, плакала, и когда наконецъ, успокоившись, сѣла въ свои любимыя кресла предъ затопленнымъ каминомъ, призналась чистосердечно что если въ гостяхъ и хорошо, но дома лучше. Не менѣе ея былъ счастливъ и Баклановъ; комбинація его удалась вполнѣ: жена теперь уже не могла жаловаться на судьбу и говорить что она une femme malheureuse et incomprise; потому что онъ доказалъ ей что понялъ ее какъ нельзя лучше и сдѣлалъ все что могъ чтобы не только доставить ей то счастіе о которомъ она такъ восторженно мечтала, но и насладиться имъ сколько хотѣла.
Такъ сложилась семейная жизнь Баклановыхъ и установились ихъ взаимныя отношенія.
II.
Вскорѣ же по возвращеніи Баклановыхъ на родину Софья Львовна подарила мужа своего сыномъ, а четыре года спустя дочерью. Нечего и говорить что молодая мать была въ полномъ упоеніи: она вся была въ дѣтяхъ и остальной міръ, казалось, пересталъ для нея существовать. Былъ счастливъ по своему и Баклановъ: ему было теперь кому передать и имя, и прадѣдовское наслѣдіе, вмѣстѣ съ соединенными съ ними правами и обязанностями. Оставалось лишь внушить преемнику какъ достойно пользоваться первыми и исполнять послѣднія. "Больше и не нужно, разсуждалъ онъ самъ съ собою: сынъ да дочь -- семья полная." Но на этотъ разъ судьба распорядилась по своему: на слѣдующій годъ Софья Львовна оказалась снова беременною; это обстоятельство заставило его серіозно призадуматься. "Что если родится еще сынъ, думалъ онъ, маіоратовъ у насъ нѣтъ и придется раздѣлить Бакланы на двѣ части. Въ однѣхъ рукахъ это барское имѣніе: съ нимъ можно поддерживать блескъ имени и сохранять вполнѣ независимое положеніе; а тутъ изъ Баклановъ выйдетъ два Бакланчика. Да и какъ дѣлать ихъ? Тотъ кому достанется усадьба и будетъ настоящимъ представителемъ рода Баклановыхъ. Если отдать Бакланы въ полномъ составѣ старшему сыну, съ тѣмъ чтобъ онъ сдѣлалъ младшему по оцѣнкѣ уплату, будетъ ли это законно и справедливо?" И онъ ломалъ себѣ голову изыскивая средство какъ бы предотвратить грозившую его дому бѣду. "Нѣтъ; ужь лучше бы родилась дочь," заключалъ онъ. Не такъ думала Софья Львовна. "Какъ бы я была счастлива, еслибы Богъ далъ намъ еще сына, говорила она мужу. Старшій былъ бы военный, а младшій дипломатъ; я выучила бы его всѣмъ возможнымъ языкамъ и сдѣлала бы изъ него втораго Меццофанти. Со временемъ онъ былъ бы посланникомъ гдѣ-нибудь въ Неаполѣ или Флоренціи. Лѣтомъ мы ѣздили бы съ тобой провѣдать Аркадія въ Петербургъ, наняли бы или купили дачу въ Петергофѣ, а на зиму въ Италію къ Митрошѣ. И ѣздили бы мы туда ужь не какъ въ чужую, а какъ въ родную сторону." И она при одной мысли о такой блаженной будущности отъ избытка чувствъ плакала какъ ребенокъ. Баклановъ слушалъ ее молча и преслѣдовалъ въ головѣ свои собственныя комбинаціи.
Наступилъ наконецъ съ такимъ тревожнымъ нетерпѣніемъ и страхомъ ожидаемый роковой день,-- родилась дочь. Это до того убило Софью Львовну и потрясло ея слабые нервы что диктора въ продолженіи нѣсколькихъ дней опасались за жизнь ея. Новорожденную дочь свою она не могла видѣть, она возненавидѣла ее со дня ея рожденія. Бакланова это очень огорчало, и онъ утѣшалъ себя лишь тѣмъ что это была вспышка которая также легко пройдетъ какъ и другія. Но и на этотъ разъ онъ ошибался: это была не вспышка, а какая-то глубоко запавшая, ничѣмъ необъяснимая ненависть. И странное дѣло: возненавидѣвъ младшую дочь, она еще сильнѣе полюбила старшую, точно всю вложенную въ нее природой долю материнской любви къ бѣдной Лизѣ она перенесла на свою любимицу Олю. Она боготворила ее, чуть не молилась на нее. Да и дѣйствительно это былъ милый, живой, красивый ребенокъ, и между нею и болѣзненною, апатичною Лизой контрастъ былъ разительный; въ первое время боялись даже чтобъ она не была идіоткой. Софью Львовну самое мучила эта ничѣмъ не заслуженная нелюбовь къ дочери; она называла себя и mère marâtre и mère dénaturée, но не могла превозмочь своего къ ней отвращенія. "Чтоже мнѣ дѣлать, говорила она мужу, если я видѣть ее не могу, c'est plus fort que moi." Баклановъ не разъ пытался подавить въ ней это чувство; но попытки эти приводили только лишь къ слезамъ и истерикамъ, и онъ наконецъ долженъ былъ отъ нихъ отказаться. "Авось время передѣлаетъ это по своему," думалъ онъ. Часто приказывалъ онъ несчастную дѣвочку принесть къ себѣ въ кабинетъ и посадивъ ее на колѣни. "Ахъ ты моя Сандрильйонка", говорилъ онъ цѣлуя и лаская ее; и это были единственныя ласки которыя она видѣла бывши ребенкомъ.
Время шло. Аркадію было уже шесть лѣтъ, и Баклановъ сталъ серіозно думать о его воспитаніи. Онъ прежде всего хотѣлъ развить въ немъ понятіе о чести, чтобъ изъ него вышелъ русскій дворянинъ и помѣщикъ какими тотъ и другой по мнѣнію его долженствожніи быть, то-есть вѣрный царскій слуга, человѣкъ съ твердымъ, независимымъ и неподкупнымъ характеромъ и гуманнымъ взглядомъ на крѣпостныя отношенія; а потому не хотѣлось ему ввѣрить воспитаніе его кому-либо кромѣ себя самого. Съ другой стороны, онъ видѣлъ и явную невозможность обойтись безъ гувернера-иностранца, такъ какъ на человѣка не говорившаго по крайней мѣрѣ на двухъ иностранныхъ языкахъ въ то время смотрѣли какъ на неуча, не получившаго ровно никакого образованія и для котораго входъ въ порядочное общество, а тѣмъ болѣе въ высшій кругъ его, былъ положительно закрытъ; да и помимо того и самъ онъ былъ того убѣжденія что знаніе языковъ вещь вполнѣ необходимая. По долгимъ соображеніямъ онъ наконецъ рѣшилъ: взявъ на свою долю нравственное воспитаніе сына, научное образованіе его поручить иностранцу, человѣку испытанному и вполнѣ соединяющему въ себѣ нужныя для того условія. Пріискать такого наставника было дѣло не легкое; но ему помогъ счастливый случай. У Бакланова была въ Петербургѣ сестра, сынъ которой какъ разъ кончалъ свое домашнее воспитаніе и она рекомендовала ему воспитателя его, какъ именно такого человѣка какой ему былъ нуженъ. Выборъ оказался дѣйствительно очень удачнымъ: не говоря уже о томъ что рекомендованный иностранецъ Тиссъ былъ человѣкъ развитой и хорошій педагогъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ былъ и человѣкъ вполнѣ нравственный и добросовѣстный и въ короткое время умѣлъ поселить въ воспитанникѣ своемъ любовь къ себѣ и довѣріе. Къ трудному дѣлу преподаванія приступилъ онъ очень просто: онъ не обременялъ памяти молодаго питомца своего выдалбливаніемъ заданныхъ уроковъ, не утомлялъ его скучнымъ сидѣньемъ надъ книгой и не отбивалъ у него тѣмъ охоты къ ученію. Первоначальныя свѣдѣнія изъ исторіи и географіи онъ передалъ ему въ видѣ разказовъ; элементарныя же понятія изъ естественныхъ наукъ преподавалъ незамѣтно, нагляднымъ образомъ, объясняя законы физики и химіи по мѣрѣ того какъ представляла къ тому удобный случай сама жизнь. Гремѣлъ ли громъ и сверкала молнія, шелъ ли дождь, падалъ ли градъ или перекидывалась по небу полосатою лентой радуга, онъ объяснялъ причины этихъ явленій; любуясь восходомъ или закатомъ солнца или усѣяннымъ звѣздами небомъ, разъяснялъ законы движенія небесныхъ свѣтилъ; вспыхивали ли догоравшіе въ каминѣ уголья, онъ незамѣтно прочитывалъ цѣлую, исполненную самаго живаго для ребенка интереса, лекцію о химическомъ составѣ воздуха и твердыхъ тѣлъ, о законахъ горѣнія и свѣта. Самыя гулянья не проходили безъ научной пользы: гербаризовали или собирали коллекціи камней и разныхъ ископаемыхъ, причемъ объяснялись шутя основныя начала ботаники, минералогіи и органической химіи. Такимъ образомъ опытный педагогъ мимоходомъ передавалъ питомцу своему всѣ тѣ свѣдѣнія которыя такъ трудно передаются и еще труднѣе удерживаются на скучныхъ и утомительныхъ урокахъ. Закону Божію и русскому языку училъ Аркадія сельскій священникъ. Надзоръ за нравственнымъ развитіемъ сына Баклановъ хотѣлъ было, какъ я уже сказалъ, оставить за собою; но, узнавъ ближе Тисса, всецѣло ввѣрилъ его ему, да и хорошо сдѣлалъ; потому что Аркадій былъ отъ природы робокъ и наставленія и замѣчанія дѣлаемыя имъ всегда рѣзкимъ и начальственнымъ тономъ болѣе пугали его нежели приносили дѣйствительную пользу. Вообще отношенія сына къ отцу основаны были на какомъ-то безотчетномъ страхѣ, на уваженіи подчиненнаго къ строгому начальнику, а не на сыновней любви и взаимномъ довѣріи; а потому между ними никогда не могло быть искренности, а тѣмъ менѣе интимности. Эта натянутость и неестественность отношеній не могли не имѣть невыгоднаго вліянія на развитіе характера Аркадія и положили на немъ свою особую складку, которая уже не изгладилась во всю жизнь его.
Подростала и Оля; и для нея взята была Француженка Mme Coudert. Mme была ни un bas bleu, ни эмигрантка съ легитимистскими убѣжденіями, ни радикалка, ни соціалистка, а женщина очень обыкновенная, кроткаго и веселаго нрава, подъ часъ не въ мѣру болтливая, какъ и большая частъ француженокъ, безъ особыхъ капризовъ, какъ и безъ особыхъ тенденцій. Она была не безъ талантовъ: очень хорошо рисовала и была порядочная музыкантша, словомъ, соединяла въ себѣ всѣ тѣ качества которыхъ Баклановы искали въ гувернанткѣ для своей дочери и были ею вполнѣ довольны.
Дѣло воспитанія шло впередъ, незамѣтно прошли шестъ лѣтъ съ поступленія Тисса въ домъ Баклановыхъ, Аркадію было уже двѣнадцать, -- настало время везть его въ Петербургъ. Нечего и говорить о разставаніи съ нимъ Софьи Львовны. Конечно мать Остапа и Андрія, провожая ихъ въ Запорожскую Сѣчу и прощаясь съ ними можетъ-быть навсегда, не пролила, просидѣвъ надъ ними круглую ночь, столько горючихъ слезъ, сколько пролила ихъ она, разставаясь съ своимъ дорогимъ, несравненнымъ Аркадіемъ. Баклановъ долженъ былъ чуть не силой вырвать его изъ ея объятій.
Аркадій, благодаря полученной подготовкѣ, выдержалъ экзаменъ изъ первыхъ, и Баклановъ, поручивъ его попеченіямъ сестры и одного изъ старыхъ своихъ сослуживцевъ, возвратился домой вкушать отъ плодовъ трудовъ своихъ. Такъ, посѣявъ свою ниву, съ спокойнымъ духомъ утѣшаясь сознаніемъ добросовѣстно исполненной работы, возвращается къ себѣ на отдыхъ усталый земледѣлецъ. "Землю удобрилъ кажется недурно, думаетъ онъ; и вспахалъ хорошо, и посѣялъ вовремя; а что на ней уродится и что придется съ нея убрать, одному Господу извѣстно."
Не на отдыхъ и не на радость возвратился Баклановъ домой. На другой же день пріѣзда его Оля послѣ обычной вечерней прогулки съ гувернанткой почувствовала страшную головную боль; ночью съ ней сдѣлался бредъ и на слѣдующій день открылась нервная горячка. Приглашенъ былъ изъ города лучшій докторъ; но несмотря на всѣ медицинскія пособія, а можетъ-быть и благодаря имъ, болѣзнь все усиливалась и на пятый день ея не стало. Не беру на себя описывать отчаяніе овладѣвшее Софьей Львовной,-- она пришла въ состояніе какого-то изступленія близкаго къ умопомѣшательству. Съ трудомъ могли ее оторвать отъ бездыханнаго трупа дочери и въ продолженіе девяти дней она была между жизнію и смертію. Бакланова эта неожиданная утрата также очень огорчила; но онъ умѣлъ сосредоточивать въ себѣ волновавшія его чувства и перенесъ это семейное горе стоически. Онъ всячески старался утѣшить жену свою, говорилъ ей что у нихъ еще осталась дочь, на которую она можетъ перенесть всю материнскую любовь свою; но это лишь болѣе раздражало ее, и она просила чтобъ и имя ея при ней произносимо не было. На десятый день ей сдѣлалось наконецъ какъ будто нѣсколько лучше, и Баклановъ, проведшій у постели ея девять безсонныхъ ночей, уже на разсвѣтѣ пошелъ къ себѣ въ кабинетъ чтобы хотя сколько-нибудь подкрѣпить себя сномъ. Не раздѣваясь бросился онъ на диванъ; но едва успѣлъ закрыть глаза, какъ дверь съ шумомъ отворилась. Онъ снова открылъ ихъ -- предъ нимъ стояла Софья Львовна. Распущенные волосы въ безпорядкѣ лежали на ея полуобнаженныхъ плечахъ, глаза блестѣли какимъ-то неестественнымъ огнемъ, щеки пылали и грудь тяжело подымалась отъ неровнаго дыханія.
-- Хочешь чтобъ я завтра же была покойна и здорова? сказала она взволнованнымъ, но рѣшительнымъ голосомъ.
Баклановъ вскочилъ съ дивана и смотрѣлъ на нее въ нѣмомъ удивленіи.
-- Если хочешь, то обѣщай мнѣ исполнить мою просьбу.
-- Если это только въ силахъ моихъ, едва могъ онъ проговорить, не свода съ нея глазъ.
-- Я сейчасъ видѣла во снѣ Олю, продолжала Софья Львовна, опустившись въ изнеможеніи на диванъ.-- Она подошла ко мнѣ въ томъ самомъ платьѣ въ которомъ ее положили въ гробъ, вся въ цвѣтахъ, бросилась ко мнѣ на шею и, рыдая, умоляла меня взять къ себѣ вмѣсто нея Олиньку Кузмину. Другъ мой, успокой и ее, и меня.
Баклановъ въ раздумья сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ. Просьба эта не столько удивила, сколько огорчила его. Взять въ домъ вмѣсто дочери, то-есть усыновить, чужую дѣвочку, когда своя собственная дочь живетъ безъ всякой вины въ загонѣ, чуть не въ дѣвичьей, мысль эта возмущала его отцовское сердце. Онъ въ порывѣ негодованія хотѣлъ было уже высказать женѣ что Богъ потому и наказалъ ее что она такъ несправедлива къ Лизѣ; но воздержался, боясь этимъ окончательно убить ее. Да и отказать ей, думалъ онъ, въ ея просьбѣ наотрѣзъ страшно: не прошло и трехъ дней какъ жизнь ея была на волоскѣ, и такой рѣшительный отказъ можетъ пожалуй не менѣе гибельно подѣйствовать на нее, женщина она нервная, раздражительная. Да и почему знать: можетъ-быть получивъ согласіе мое взять Олиньку она изъ благодарности ко мнѣ будетъ ласковѣе и къ Лизѣ, тогда какъ отказъ еще болѣе ее возстановитъ противъ нея. Къ тому же онѣ почти однихъ лѣтъ; можетъ-быть сдружатся, и одна дружба эта уже облегчитъ положеніе Лизы. Всѣ эти соображенія молніей пробѣжали въ головѣ его.
-- Подумай, Alexandre, продолжала Софья Львовна не сводя съ него своего пылающаго взгляда.-- И зовутъ ее Ольгой, и въ добавокъ даже Александровной. Вѣдь это перстъ Божій.
И она подняла руку къ небу.
Въ эту минуту лихорадочной экзальтаціи она похожа была на Пиѳію прорѣкающую свои проблематическія предсказанія. Баклановъ, взглянувъ на нее, пораженъ былъ ея болѣзненно-возбужденнымъ состояніемъ.
-- Что жь, сказалъ онъ, боясь дальнѣйшимъ молчаніемъ повергнуть ее въ какой-нибудь новый и можетъ-быть уже смертельный нервный припадокъ,-- если ты полагаешь что уже таково опредѣленіе Божіе,-- пусть будетъ по твоему.
Софья Львовна, рыдая, бросилась благодарить его, умоляла на другой же день ѣхать къ Кузьминымъ, и Бакланову стоило не малаго труда уговорить ее подождать еще хотя недѣлю чтобы дать сколько-нибудь окрѣпнуть ея изнуреннымъ болѣзнію силамъ.
Ровно чрезъ недѣлю Баклановы уже ѣхали шестерикомъ въ каретѣ по Кудеяровской дорогѣ.
III.
Оленька Кузьмина была дочь небогатаго помѣщика, жившаго въ небольшомъ имѣніи своемъ въ пяти верстахъ отъ Кудеярова. Мать ея еще ребенкомъ, оставшись круглою сиротою, взята была отцомъ Софьи Львовны въ домъ, гдѣ и воспитывалась вмѣстѣ съ нею, хотя была нѣсколькими годами старше ея. Она попала на руки Mme de Bélicourt когда ей было уже болѣе двѣнадцати лѣтъ и потому понятно не могла воспользоваться тѣмъ воспитаніемъ которое получила Софья Львовна; да и Mme de Bélicourt, кичившаяся своими quartiers de noblesse, несмотря на неоднократныя замѣчанія старика Кудеярова, не охотно давала уроки бѣдной, безпріютной дѣвочкѣ, считая это несовмѣстнымъ съ своимъ аристократическимъ происхожденіемъ, и обращалась съ нею съ высокомѣрнымъ пренебреженіемъ. Вслѣдствіе этого все полученное Глашей воспитаніе ограничилось тѣмъ что она едва могла сказать по-французски двѣ, три затверженныя фразы, произнося ихъ такъ что французъ пожалуй и не догадался бы что она говоритъ на его родномъ языкѣ, да, благодаря сельскаго священника, обучавшаго ее русской грамотѣ, могла съ грѣхомъ пополамъ написать несвязное письмо по-русски. Вообще она играла въ домѣ жалкую роль: люди на каждомъ шагу давали ей чувствовать кто она и какая разница между нею, безпріютною сиротою, и ихъ барышней; француженка заставляла ее играть съ Соней, исполнять ея капризы, занимать и забавлять ее. Впрочемъ помимо нравственнаго вліянія которое могло имѣть на развитіе характера дѣвочки грустное положеніе ея въ Кудеяровскомъ домѣ, все же, живя въ немъ, она получила хотя какое-нибудь образованіе, котораго, оставленная одна на произволъ судьбы, конечно получить не могла бы; игры же и занятія ея съ Соней. съ каждымъ днемъ мало-по-малу сближали ихъ и наконецъ скрѣпили ихъ взаимныя отношенія если не дружбой, то привычкой. Такъ незамѣтно шли годы пока наконецъ не вышла она замужъ за сосѣда-помѣщика, человѣка уже не молодаго, кавказскаго героя, который, вышедъ съ полнымъ пенсіономъ въ отставку, поселился хозяйничать въ небольшомъ имѣніи своемъ.
Александръ Семеновичъ Кузьминъ былъ что-называется старый служака и вынесъ съ собою изъ фронтовой слуібы всѣ тѣ качества которыя такъ рѣзко характеризуютъ отставныхъ военныхъ. Онъ былъ человѣкъ прямой и правдивый, камня за пазухой держать не любилъ, и что зналъ или чувствовалъ, высказывалъ чистосердечно напрямикъ, безо всякихъ обиняковъ, за что былъ очень уважаемъ въ сосѣдствѣ. Всю жизнь свою провелъ онъ въ кругу солдатъ, въ походахъ и экспедиціяхъ противъ горцевъ; а потому въ пріемахъ его была какая-то рѣзкость и угловатость, отзывавшіяся солдатскою выправкой. Болѣе десяти лѣтъ бывъ ротнымъ командиромъ, онъ привычку свою къ порядку и дисциплинѣ перенесъ и на хозяйство, былъ взыскателенъ а строгъ, но справедливъ, и крестьяне столько же боялись сколько и любили его. Ему было уже за шестьдесятъ лѣтъ, но онъ былъ дѣятеленъ не по годамъ: во время посѣвовъ и уборки объѣзжалъ самъ поля, лично надзиралъ за молотьбой и ссыпкой хлѣба, словомъ, хозяйскій глазъ его слѣдилъ за всѣмъ и дѣйствительно небольшое хозяйство его шло великолѣпно. Онъ нѣжно любилъ жену свою и дѣтей, которыхъ подъ часъ даже черезчуръ баловалъ, что, какъ извѣстно, составляетъ одну изъ слабостей большей части старыхъ инвалидовъ. Глафира Андреевна была женщина тихая и добрая, всецѣло преданная семейнымъ и домашнимъ заботамъ. Она искренно любила мужа, заботилась о немъ и ухаживала за нимъ какъ за ребенкомъ. Вообще между мужемъ и женой было такое невозмутимое согласіе, они такъ довольны были тѣмъ тихимъ счастіемъ которымъ наслаждались въ мирномъ уголкѣ своемъ что едва переступали вы порогъ ихъ небольшаго, но всегда чисто убраннаго дома, какъ и вами невольно овладѣвало чувство душевнаго спокойствія и довольства.
У Кузминыхъ было пятеро дѣтей: четыре сына и дочь. Два старшихъ воспитывались въ кадетскомъ корпусѣ, младшій въ гимназіи. Александръ Семеновичъ хотѣлъ и всѣхъ пустить по военной службѣ, нѣ усупилъ просьбамъ жены.
-- Что если, избави Богъ, откроется война, говорила она,-- и вдругъ всѣхъ ихъ у насъ перебьютъ! А тутъ по крайней мѣрѣ хоть двое останутся намъ подъ старость лѣтъ на утѣшеніе.
-- А развѣ это не утѣшеніе, если всѣ лягутъ за вѣру и царя, отвѣчалъ онъ.-- На то они и дворяне, за то имъ и почетъ это всѣхъ что долгъ ихъ за вѣру и царя кровь свою проливать; а чтобы бумаги кропать да карманы свои набивать, на то есть канцелярское сѣмя. Миша,-- говорилъ онъ старшему сыну, семилѣтнему мальчику,-- что если на царя нападетъ Французъ или Нѣмецъ, либо какой другой недобрый человѣкъ?
-- Я ему голову сорву, отвѣчалъ тотъ не задумываясь.
-- Молодецъ, говорилъ цѣлуя его въ лобъ Александръ Семеновичъ.-- Не только вражьей головы, и своей собственной для царя щадить не слѣдуетъ. На то ты и дворянинъ чтобы за него грудью стоять.
Дома при старикахъ оставалась одна дочь. Она была лишь тремя мѣсяцами моложе старшей дочери Баклановыхъ и названа была Ольгой вслѣдствіе усиленной просьбы Софьи Львовны. "Если Богъ и вамъ дастъ дочь, говорила она Глафирѣ Андреевнѣ, когда та пріѣхала къ ней на крестины,-- назовите и ее Ольгой. Онѣ будутъ почти ровесницы и стали бы онѣ какъ и мы рости и воспитываться вмѣстѣ: мнѣ вѣдь все равно держать гувернантку что для одной, что для двухъ. При моей и ваша выучилась бы и языкамъ и музыкѣ. Свою я звала бы Олей, а вашу Оленькой и любила бы обѣихъ одинаково." И обѣ матери отъ избытка чувствъ прослезились и обнявшись долго плакали.
Черезъ три мѣсяца у Глафиры Андреевны дѣйствительно родилась дочь, и несмотря на желаніе Александра Семеновича назвать ее въ честь покойной его матери Лукерьей, нарѣчена была во святомъ крещеніи Ольгою; предположенія же насчетъ воспитанія обѣихъ дѣвочекъ подъ надзоромъ одной гувернантки въ домѣ Баклановыхъ остались одними предположеніями. Правда, Софья Львовна не разъ говорила объ этомъ мужу; но тотъ постоянно отговаривалъ ее отъ ея намѣренія.
-- Какъ брать чужаго ребенка на свои руки, отвѣчалъ онъ ей;-- подумай какую мы взяли бы на себя отвѣтственность предъ Богомъ и людьми.
Да Кузмины серіозно и не разчитывали на этотъ планъ, составленный въ минуту сердечныхъ изліяній, и какъ не имѣли средствъ дать дочери дома хотя мало-мальски порядочное образованіе, то и хлопотали о помѣщеніи ея на казенный счетъ въ мѣстный институтъ благородныхъ дѣвицъ. Въ этомъ дѣлѣ содѣйствовалъ имъ и Баклановъ, но всѣ хлопоты его остались безуспѣшны. Ему отвѣчали очень вѣжливо и какъ будто резонно что всѣ казенныя ваканціи зачислены за сиротами, у дѣвицы же Ольги Кузминой есть отецъ и мать. Баклановъ возражалъ что хотя у дѣвицы Кузминой дѣйствительно есть отецъ и мать, но средства ихъ несравненно ограниченнѣе средствъ сиротъ помѣщенныхъ на эти ваканціи. Отвѣта на это возраженіе никакого не было; тѣмъ дѣло и кончилось.
-- Нѣтъ, говорила пригорюнившись Глафира Андреевна,-- видно на казенный коштъ воспитывать могутъ дочерей своихъ люди богатые, да знатные; а для нашего брата, бѣднаго и безпомощнаго дворянина, двери эти заперты.
-- Да и не зачѣмъ, утѣшалъ ее Александръ Семеновичъ;-- дѣвочка не мальчикъ. Къ чему ей ученость? знала бы грамоту, была благонравна, да научена какъ по закону мужа любить, дѣтей въ страхѣ Божіемъ воспитывать и Богу какъ слѣдуетъ молиться; а остальное все само-собой приложится.
Таково было семейство Кузминыхъ, къ которымъ съ извѣстною намъ цѣлью отправились Баклановы.
Былъ вечеръ, одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ вечеровъ первой половины сентября, когда солнце садится какъ разъ во время, чтобы день и ночь, смѣняясь не въ ущербъ другъ другу, могли дать возможность насладиться какъ грѣющими, но уже не жгущими лучами солнца, такъ и живительною вечернею прохладой. Кузминъ только-что возвратился съ поля гдѣ домолачивали горохъ и возили на гумно запоздалыя копны проса и, надѣвъ халатъ, сидѣлъ у отвореннаго окна, прихлебывая изъ стакана горячій чай и покуривая свою коротенькую, походную трубку. Глафира Андреевна сидѣла у стола предъ ярко-вычищеннымъ какъ зеркало самоваромъ и выложивъ на подносъ для старой няньки два куска сахару, запирала стоявшую подлѣ нея на стулѣ чайную шкатулку. Оленька кормила остатками своего полдника большую меделянскую собаку. Уже сѣло солнце, и невдалекѣ противъ окна на багряной полосѣ ярко догаравшей зари рѣзкими чертами обрисовывались угловатые контуры водяной мельницы. На дворѣ было тихо, лишь доносился равномѣрный стукъ работавшихъ на мельницѣ колесъ, смѣшанный съ шумомъ падавшей съ нихъ воды, да отъ времени до времени долетали изъ виднѣвшагося за прудомъ села блеяніе овецъ и голоса загонявшихъ ихъ бабъ и мальчишекъ.
-- Что это такое? сказалъ вдругъ старикъ, пристально вглядываясь въ даль.-- Карета шестерикомъ, да еще никакъ на вашу дорогу свернула.
Глафира Андреевна подошла къ окну.
-- И въ самомъ дѣлѣ карета, сказала она, глядя по направленію дороги.-- Кто же бы это такой могъ быть?
-- Въ заправду карета, кричала Оленька, успѣвшая уже вскарабкаться на стулъ и съ любопытствомъ слѣдившая за приближавшимся экипажемъ.-- И лошади все бѣлыя такія.
-- Кто же это такой? повторяла въ недоумѣніи Глафира Андреевна,-- и придумать немогу.
-- А кому же больше и быть какъ не Александру Васильевичу; сказалъ наконецъ еще не совсѣмъ рѣшительво Кузмивъ.
-- И Богъ знаетъ что выдумаетъ. Жена умираетъ; а онъ станетъ по гостямъ разъѣзжать. Статочное ли это дѣло.
Кузмины уже звали какъ о смерти Оли, такъ и о болѣзни Софьи Львовны.
-- Онъ же и есть, сказалъ Александръ Семеновичъ послѣ минутнаго молчанія.-- Вонъ и Савельичъ сидитъ на козлахъ.
-- И то Савельичъ, согласилась Глафира Андреевна.-- Что же это такое значитъ?
Кузминъ всталъ и пошелъ переодѣваться. Глафира Авдреевна засуетилась: приказала скорѣе подогрѣвать самоваръ, надвинула на плечи спавшую съ нихъ кофту, оправила на Оленькѣ платье и причесала ея растрепавшіеся волосы.
-- Что бы это значило? продолжала она разсуждать сама собою, то подходя къ окну, то устанавливая и перестанавливая стулья.
Баклановы бывали у Кузминыхъ рѣдко и то обыкновенно проѣздомъ отъ Кудеяровыхъ, къ которымъ ѣзжали также почти исключительно лишь въ дни ихъ именинъ, а потому-то неожиданное посѣщеніе въ такое необычное время страшно интриговало ее. Минуты черезъ двѣ карета проѣхала мимо окна къ подъѣзду и изъ нея выглядывала Софья Львовна.
-- Сама она! Что это такое? всплеснула руками Глафира Андреевна.-- Ну, слава Богу! Стало-быть выздоровѣла, сказала она перекрестясь и побѣжала встрѣчать гостей на крыльцо. Вслѣдъ за нею вышелъ и успѣвшій уже переодѣться Александръ Семеновичъ. Встрѣча была самая трогательная.
-- Вы знаете мое горе, сказала Софья Львовна бросившись къ Глафирѣ Андреевнѣ и обѣ горько заплакали.
-- Успокойтесь, прилягте, да отдохните немного съ дороги, уговаривала хозяйка гостью, вводя ее въ домъ.
-- А вотъ моя Олечка, сказала она подводя ее къ Софьѣ Львовнѣ.
Та поцѣловала ее и подарила бонбоньерку. Дѣвочка робко, какъ бы не охотно, взяла ее и съ недовѣрчивостію, смѣшанною со страхомъ, глядѣла на пріѣзжую, хотя и не совсѣмъ незнакомую ей барыню.
-- Ты какъ будто бы не узнаешь и боишься меня, говорила лаская ее Софья Львовна.
-- Она у меня такая дикая, вмѣшалась, желая ободрить дочь Глафира Андреевна;-- она такъ рѣдко видитъ чужихъ. Олечка,-- обратилась она къ ней;-- или ты ихъ не помнишь? Онѣ еще къ намъ зимой пріѣзжали съ хорошенькою барышней, которая тебѣ такъ понравилась.
-- Это что вотъ недавно умерла-то? спросила съ грустною интонаціей въ полголоса Оленька.
-- Боже! какъ она на нее похожа! Какъ она мнѣ ее собою напоминаетъ! зарыдала снова Софья Львовна.
-- Послушайте, Глафира Андреевна, сказала она вдругъ, поднявшись съ дивана, -- мнѣ надо поговорить съ вами объ очень серіозномъ дѣлѣ.
И взявъ ее за руку она пошла въ сосѣднюю комнату.
-- Я къ вамъ съ убѣдительною просьбой, сказала она затворивъ за собою дверь.-- Спасите меня!
И она упала предъ нею на колѣна.
-- Что вы? Христосъ съ вами! засуетилась около нея совершенно растерявшаяся Глафира Андреевна, дѣлая всевозможныя усилія чтобы поднять ее на ноги.
-- Не встану пока вы не дадите клятвы исполнить мою просьбу.
-- Все что хотите, бормотала та, не помня себя отъ волненія и сама не понимая что говоритъ.
-- Отдайте мнѣ вашу Оленьку.
Слова эти обдали ее какъ холодною водой, и она остановилась на мѣстѣ безъ движенія какъ ошеломленная.
-- Я буду для нея второю матерью, буду любить больше чѣмъ дочь, говорила восторженно Софья Львовна.-- При ней будетъ та же, гувернантка которая была взята для моей покойной Ола. Она будетъ окружена всѣми возможными заботами и попеченіями; когда она выростетъ, я пріищу ей богатаго жениха, все равно какъ для родной дочери своей, выдамъ ее замужъ, словомъ, сдѣлаю все что только отъ меня будетъ зависѣть для ея полнаго счастія.
Глафира Андреевна молча выслушала весь этотъ потокъ словъ и все еще никакъ не могла собраться съ мыслями. Она сознавала всю выгоду предложенія, очень хорошо понимала что она далеко не въ состояніи была дать дочери того воспитанія которое она могла подучить у Баклановыхъ; но и не менѣе хорошо знала по собственному опыту что такое жизнь бѣдаой дѣвушки въ чужомъ богатомъ домѣ. Правда, она сама нѣкогда желала этого; но тогда Оленьки еще не было на свѣтѣ, теперь же ей было уже восемь лѣтъ. и она успѣла привыкнуть къ ней. Но если, съ одной стороны, ей тяжело было разстаться съ ней какъ съ единственнымъ оставшимся при ней дѣтищемъ; то съ другой, то же самое чувство материнской любви побуждало ее рѣшиться на это самопожертвованіе. Останавливало ее еще одно обстоятельство: она знала нелюбовь Софьи Львовны къ Лизѣ, была увѣрена что она станетъ оказывать Оленькѣ всевозможныя предъ нею предпочтенія; но каково же будетъ чрезъ это самое положеніе Оленьки въ домѣ Баклановыхъ и какія будутъ отношенія ея къ Лизѣ? какъ будетъ на все это смотрѣть Александръ Васильевичъ? какъ будутъ смотрѣть родные, близкіе знакомые, наконецъ, собственные люди? Не будутъ ли они при всякомъ удобномъ случаѣ колоть глаза ея бѣдной, ни въ чемъ неповинной Олечкѣ? Не будутъ ли всячески стараться вымѣстить на ней свое затаенное, одерживаемое, но вполнѣ справедливое негодованіе на Софью Львовну? Всѣ эти и тысячи другихъ мыслей толпились въ ея головѣ.
-- Рѣшайтесь, приставала къ ней съ умоляющимъ взоромъ Софья Львовна.-- Не мечтали ли мы когда-то объ этомъ сами? И вотъ Господь Богъ устраиваетъ по нашему тогдашнему желанію. Не томите же меня; но помните что слово ваше можетъ какъ возвратить меня къ жизни, такъ и окончательно убить.
-- Послушайте, проговорила наконецъ нерѣшительно Глафира Андреевна;-- вѣдь вы хотите взять у меня послѣднее утѣшеніе которое осталось мнѣ въ жизни; у васъ же есть еще....
-- Я знаю что вы хотите сказать, перебила ее Софы Львовна; и глаза ея засверкали, раздулись ноздри и на щекахъ выступили красныя пятна.-- Но вѣдь это истуканъ, wo деревяшка безъ всякихъ чувствъ. Какая же между нами можетъ быть симпатія? Это крестъ ниспосланный на меня Богомъ.
-- Я вовсе не о томъ хотѣла рѣчь держать, спѣшила перебить ее въ свою очередь Глафира Андреевна, уже раскаиваясь что затронула эту щекотливою струну.-- Я хотѣла только сказать что Лизанька вамъ все же родная дочъ, а какъ же это Олечка вдругъ сядетъ ей что-называется на голову?
-- Если вы уже принимаете такое участіе въ моей дочери, отвѣтила сухо Софья Львовна;-- то скажу вамъ что при Оленькѣ и ея положеніе будетъ лучше. Она вмѣстѣ съ ней будетъ брать уроки у Mme Coudert, будетъ вмѣстѣ съ нею подъ ея надзоромъ рости и воспитываться. Держать же особую гувернантку для какой-нибудь идіотки было бы и смѣшно, и глупо.
-- Повѣрьте, я не столько изъ участія къ Лизанькѣ, сколько по любви своей къ Олечкѣ, бормотала та, какъ бы оправдываясь.-- Согласитесь, какое неловкое положеніе займетъ ові въ вашемъ домѣ, если вы будете оказывать ей больше вѣрности и любви нежели собственной вашей дочери. Какъ будутъ на это смотрѣть Александръ Васильевичъ и родные ваши? Вѣдь этакъ долго ли и до семейнаго раздора, и всему будетъ безъ вины виновата все моя же Олечка. Вотъ вѣдь толкъ-то въ чемъ.
-- Понимаю опасенія ваши, сказала, задумавшись, Софья Львовна,-- и хотя не полагаю чтобъ они были основательны, для успокоенія вашего и для огражденія Оленьки отъ волкахъ возможныхъ нареканій и непріятностей къ будущемъ даю вамъ слово измѣнить сколько будетъ въ силахъ моихъ и отношенія мои къ дочери и положеніе ея въ домѣ, такъ что Оленька со дня вступленія въ него сдѣлается и моимъ утѣшеніемъ, и благодѣтельницей Лизы. Довольны вы?
Глафира Андреевна колебалась.
-- Дайте мнѣ подумать, говорила она умоляющимъ голосомъ,-- дайте сроку хоть до утра. Опять-таки вы сами знаете, у нея не я одна, у нея есть и отецъ.
-- Совершенно справедливо, сказала Софья Львовна,-- и мы сейчасъ узнаемъ его мнѣніе.
И не давъ ей опомниться она отворила дверь въ залъ.
Баклановъ уже успѣлъ объяснить Кузьмину цѣль своего пріѣзда, и тотъ какъ человѣкъ практичный и прямой сразу понялъ всю выгоду предложенія и принялъ его съ искреннею благодарностію.
-- Александръ Семеновичъ, сказала Софья Львовна, войдя въ залъ;-- я сейчасъ объяснила Глафирѣ Андреевнѣ цѣль нашего пріѣзда, вамъ вѣроятно передалъ о ней Александръ Васильевичъ. Отъ васъ зависитъ принять или отвергнуть нашу просьбу.
Старикъ въ короткихъ, но глубоко прочувствованныхъ, словахъ повторилъ ей только-что сказанное имъ ея мужу, въ заключеніе поцѣловавъ ея руку.
Глафира Андреевна стояла на одномъ мѣстѣ безъ движенія, какъ обвиненный выслушивающій свой смертный приговоръ...
Но не станемъ описывать раздирающей сцены разставанія матери съ дочерью. Баклановы, переночевавъ въ Кузминкѣ, на другой день рано утромъ уѣхали. Проводы были, разумѣется, самые трогательные.
-- Помню, отвѣчала та, крѣпко обнимая ее, -- помню, и вотъ вамъ моя рука что свято исполню его.
Проводивъ дочь, долго еще сидѣли старики у отвореннаго окна, слѣдя глазами за удалявшеюся каретой.
-- О чемъ ты такъ грустишь и горюешь, Глаша? спросилъ наконецъ Александръ Семеновичъ когда карета скрылась за дальнимъ бугромъ.-- Не хлопотали ли мы съ тобой сами помѣстить Олечку въ институтъ? Тогда бы она и вовсе жила отъ насъ за двѣсти верстъ, а до Баклановъ настоящихъ и пятидесяти не наберется. Будемъ ѣздить навѣщать ее; да и Софья Львовна, кажется, очень ее полюбила.
-- Ахъ, другъ ты мой, грустно отвѣтила она ему, -- тамъ была бы она на общемъ положеніи какъ и другія. Не ты, такъ государь за твою службу платилъ бы за нее; хлѣбъ она ѣла бы свой собственный; а чужой, я по себѣ сужу, подчасъ куда какъ бываетъ горекъ.
IV.
Софья Львовна сдержала свое слово. Возвратясь домой, она тотчасъ же позвала Лазу, сказала ей что Богъ взамѣнъ умершей сестры посылаетъ ей другую, что она должна любить ее какъ и первую и въ заключеніе приказала ей Оленькой поцѣловаться. Она одѣла ихъ въ одинаковыя платья, перевела Лизу въ комнату которую занимала ея сестра, гдѣ помѣстила вмѣстѣ съ нею и Оленьку и приказала Mme Coudert заниматься равно какъ съ тою, такъ и съ другою, не дѣлая между ними никакого различія. Въ токъ же смыслѣ отданы были приказанія и домашней прислугѣ Баклановъ и радовался, и удивлялся этой неожиданной перемѣнѣ; онъ не вѣрилъ глазамъ своимъ и не зналъ чему прописать ее. Не менѣе его удивлялись и Mme Coudert, и старая няня, и вся прислуга; они всѣ смотрѣли на Оленьку какъ на ниспосланнаго съ неба ангела-умиротворителя и съ перваго же дня полюбили ее, словомъ, она поступила въ домъ Баклановыхъ при самыхъ благопріятныхъ для нея условіяхъ. Впрочемъ, Оленька вполнѣ того заслуживала: это былъ прелестный ребенокъ, если только семилѣтнюю дѣвочку можно назвать ребенкомъ. Она была стройна и довольно высокаго по годамъ своимъ роста, свѣтлорусые волосы густыми прядями спускались на ея бѣлыя, хотя и нѣсколько загорѣлыя, пухлыя плечики; бойкіе, каріе глаза глядѣли и лукаво, и привѣтливо. Не смотря на робость и застѣнчивость, которыя; легко объяснялись уединенною захолустною жизнію Кузминыхъ, движенія ея были развязны и граціозны какъ движенія молодаго котенка; голосъ мягкій и симпатичный. Правда, въ первое время Софьѣ Львовнѣ стоило не малаго труда отучить ее отъ дурныхъ привычекъ и непринятыхъ въ порядочномъ обществѣ тривіальныхъ словъ и выраженій, перенятыхъ ею отъ окружавшихъ и на которыя и сама Глафира Андреевна была не очень разборчива. Она должна была останавливать и поправлять ее почти на каждомъ шагу; но это продолжалось недолго и Оленька вскорѣ же отвыкла отъ нихъ. Характера она была живаго и воспріимчиваго; она очень скоро сошлась съ Лизой и полюбила ее какъ родную сестру. Баклановъ, любуясь ихъ дѣтскими играми, не могъ нарадоваться на нихъ, хотя въ то же время не могъ не видѣть и огромной между ними разницы. Насколько одна была мила и граціозна, настолько другая неловка и непривлекательна. Въ болѣзненномъ видѣ Лизы, въ бѣлесовато желтыхъ волосахъ ея, въ анемичномъ цвѣтѣ кожи, съ слѣдами золотухи на щекахъ и шеѣ, было что-то далеко не симпатичное, почти отталкивающее; постоянно красные глаза ея смотрѣли тупо и безжизненно; въ движеніяхъ была вялость, въ характерѣ какая-то апатичность. Несмотря на все это она была отъ природы дѣвочка не глупая и съ очень добрымъ сердцемъ; но съ самаго рожденія до того забита и запугана дурнымъ обращеніемъ матери и несправедливою взыскательностію и строгостію гувернантки что въ характерѣ ея развились недовѣрчивость и сосредоточенность, заставлявшія ее казаться не коротко ее знавшимъ тупою и нелюдимою. Сообщество Оленьки принесло ей въ этомъ отношеніи большую пользу. Живая и веселая, она не давала ей углубляться въ самое себя, тормошила или тащила ее играть и бѣгать по саду. Та сначала упиралась, даже сердилась, но потомъ, видя невозможность постояннаго сопротивленія, сдѣлалась податливѣе и тѣмъ охотнѣе позволяла распоряжаться собою что инстинктивно сознавала что Оленька дѣлала все это изъ любви къ ней и желая раздѣлить съ нею свои дѣтскія забавы. Мало-по-малу между ними установилась интимность: чистосердечіе Оленьки вызвало и Лизу на откровенность; онѣ стали передавать другъ другу свои тайны, свои тревоги и опасенія. Вѣдь и у дѣтей есть свои тайны и надо отдать имъ справедливость: они подъ часъ умѣютъ хранить ихъ лучше взрослыхъ и стариковъ. Черезъ полгода Лизу узнать было трудно. Она измѣнилась какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи: на блѣдныхъ щекахъ ея появился легкій румянецъ; и смотрѣла она веселѣе и осмысленнѣе и въ движеніяхъ ея было больше энергіи и развязности. Въ ней уже не было этой вѣчной, безотчетной боязни за себя, этой пришибленности; она глядѣла и самоувѣреннѣе и самостоятельнѣе. Баклановъ молча радовался этой метаморфозѣ; Mme Coudert приписывала ее новой принятой ею методѣ воспитанія, хотя она въ дѣлѣ воспитанія не держалась ровно никакой методы; сама Софья Львовна не могла не замѣтить ея; она сдѣлалась къ Лизѣ внимательнѣе, стала даже иногда ласково разговаривать съ нею.
У Оленьки оказались способности нетолько къ наукамъ и языкамъ, но и къ музыкѣ, въ особенности же къ рисованію. Черезъ два года она говорила по-французски и по-нѣмецки очень хорошо и свободно (Mme Coudert была Альзаска и знала оба языка), ко дню же именинъ Софьи Львовны нарисовала тайкомъ отъ всѣхъ, разумѣется съ помощію Mme Coudert, и поднесла ей очень отчетливо исполненную дѣтскую головку, что конечно растрогало ее до слёзъ. "Mais c'est un prodige que cette enfant", твердила, разводя руками Француженка.
Пріѣзжали отъ времени до времени въ Бакланы провѣдать дочь свою и Кузмины и всякій разъ не могли вдоволь наглядѣться и нарадоваться не нее. Глафира Андреевна сначала боялась чтобъ она, отвыкнувъ отъ нихъ, не разлюбила ихъ, -- боялась даже чтобъ она окруженная роскошью и обществомъ людей воспитавныхъ и образованныхъ не стала гнушаться родными своими, людьми бѣдными и простыми; но непритворная радость ея и искреннія слезы при встрѣчахъ и разставаньи, дѣтская заботливость и предупредительность во время пребыванія въ Бакланахъ всякій разъ окончательно разсѣивали ея опасенія.
Глафира Андреевна вмѣсто отвѣта утирала навернувшіяся на глазахъ слезы и затѣпливъ свѣчку предъ иконой Богоматери Скорбящихъ Радости въ горячихъ молитвахъ изливала предъ нею благодарность свою.
Успокоившись на счетъ неизмѣнности чувствъ Оленьки, она не менѣе того боялась за будущность которую готовило ей получаемое ею у Баклановыхъ воспитаніе; особенно же пугала ее наклонность ея къ музыкѣ и рисованію.
-- На что ей эта музыка и рисованіе? говорила она мужу,-- лишь отъ другихъ путныхъ занятій отвлекаютъ. И что мы съ такою воспитанною да образованною станемъ дѣлать? За нашего брата неуча не пойдетъ; а богатый и образованный ее безприданницу за себя не возметъ, и будетъ она вѣкъ свой въ дѣвкахъ сидѣть.
-- А что жь такое, отвѣчалъ Александръ Семеновичъ.-- Что нищихъ-то размножать; ихъ и такъ много.
-- Да и вѣкъ волосами трясти толку тоже нѣтъ.
-- Съ образованіемъ она всегда добудетъ себѣ кусокъ хлѣба: не выйдетъ замужъ, пойдетъ въ наставницы либо гувернантки.
-- И пустишь ты дочь свою по бѣлу свѣту мыкаться? говорила Глафира Андреевна, въ испугѣ выкативъ на мужа удивленные глаза.
-- Почему жь? хлѣбъ онѣ ѣдятъ не краденый.
-- Чтобъ Олечка когда сдѣлалась Кудершей или Беликуршей? Избави Богъ ее дойти до такой низкости.
Глафира Андреевна уважала лишь вещественный трудъ, какъ приносящій видимую, осязаемую пользу, на всякій же другой, а тѣмъ болѣе на изящныя искусства смотрѣла какъ на пустую забаву, пригодную лишь для потѣхъ богатыхъ, праздныхъ людей; и если она такъ хлопотала дать Оленькѣ воспитаніе, то никакъ не потому чтобы сознавала въ томъ насущную потребность для нея самой, а потому что того требовалъ свѣтъ, "ужь больно сталъ прихотливъ и привередливъ". Вслѣдствіе такого міросозерцанія гувернеры и гувернантки были въ глазахъ ея пустой ни на что не нужный народъ, выдумавшій все это образованіе лишь для того чтобъ обирать честныхъ людей и кормиться его трудовыми денежками. Да и Александръ Семеновичъ высказалъ свою мысль вовсе не потому чтобы таково въ самомъ дѣлѣ было его убѣжденіе, а такъ, благо подвернулось ему кстати гдѣ-то имъ слышанное на языкъ; самъ же онъ никогда не рѣшился бы отпустить дочь свою, молодую дѣвушку, одну, въ чужіе люди.
Я уже сказалъ что Баклановъ поселившись въ имѣніи своемъ посвятилъ себя хозяйству и улучшенію быта крестьянъ своихъ. Онъ завелъ сельскую школу, учредилъ ссудныя кассы, устроилъ больницу, обратилъ особое вниманіе на распространеніе трезвости и уменьшеніе праздничныхъ, прогульныхъ дней, даже сдѣлалъ опытъ самоуправленія и самосуда; но вскорѣ же убѣдившись что мужикъ для этого послѣдняго дѣда еще недостаточно развитъ, долженъ былъ отказаться отъ своей попытки. Школы же въ двѣнадцать лѣтъ его управленія уже успѣли принести осязаемую пользу.
Вскорѣ кругу дѣятельности его суждено было разшириться: приближалась крестьянская реформа. Помѣщики много толковали, спорили, кричали, писали проекты. Баклановъ принималъ сначала въ преніяхъ этихъ дѣятельное участіе, по иниціативѣ его возбуждены были и обсужены многіе серіозные вопросы, онъ былъ такъ-сказать въ этомъ дѣлѣ коноводомъ; но когда явились люди которые увлекшись духомъ новаторства и дурно ли, хорошо ли понятаго ими либерализма, стали требовать того что не согласовалось съ его убѣжденіями, онъ счелъ обязанностію своею одерживать этотъ порывъ. "Господа, говорилъ онъ, я вполнѣ сочувствую великому дѣлу предстоящей реформы, сознаю что вмѣстѣ съ полноправіемъ является для крестьянина и насущная потребность какъ въ умственномъ и нравственномъ развитіи, такъ и въ улучшеніи матеріальнаго быта его, то-есть необходимо учрежденіе народныхъ школъ, ссудныхъ кассъ, установленіе на прочныхъ основаніяхъ частнаго кредита и т. д; но тѣмъ не менѣе убѣжденъ я и въ томъ что при настоящей неразвитости своей, пришибленности и полномъ обезличеніи вслѣдствіе долголѣтней безправности, онъ положительно не въ состояніи будетъ справиться съ самоуправленію и самосудомъ, которые вы хотите дать ему. Ему надо хорошенько освоиться со своимъ личнымъ полноправіемъ и новыми обязанностями, прежде нежели самостоятельно приняться за общественныя дѣла. Давайте же подвигаться впередъ по предстоящему пути не торопливымъ, а осмотрительнымъ шагомъ, чтобы позже не пришлось двигаться по немъ раковымъ ходомъ." Большинство людей положительныхъ сочувствовало ему; но увлеченное общимъ потокомъ не имѣло достаточно гражданскаго мужества чтобы прямо выразить ему свое сочувствіе и открыто примкнуть къ нему. Болѣе рьяные стали называть его отсталымъ и ретроградомъ, нашлись даже такіе которые обозвали его крѣпостникомъ хотя и сами сознавали какъ мало шелъ къ нему этотъ эпитетъ; но Баклановъ не обращалъ на все это никакого ви манія и до самаго конца остался себѣ вѣренъ. "Мы дошли до Рубикона, говорилъ онъ, переступить за который не дозволяютъ мнѣ убѣжденія до которыхъ я дошелъ путемъ долголѣтняго опыта и добросовѣстнаго изученія дѣла. Я могу, конечно, ошибаться, но я привыкъ говорить лишь то что чувствую и считаю недостойнымъ себя отказаться отъ своихъ воззрѣній только потому что они несогласуются съ господствующими въ данную минуту воззрѣніями и потому до поры до времени буду держаться особнякомъ. Когда же вопросъ выработается надлежащимъ образомъ и предполагаемая реформа сдѣлается обязательнымъ для всѣхъ учрежденіемъ, я безпрекословно подчинюсь ей въ той формѣ и томъ размѣрѣ въ которыхъ она утверждена будетъ закономъ, какъ выраженіе общественнаго требованія, и готовъ нужить этому святому дѣлу всѣми силами своими."
И дѣйствительно, когда обнародовано было положеніе 19го февраля, Баклановъ предложилъ свои услуги правительству, былъ назначенъ мировымъ посредникомъ и всецѣло посвятилъ себя своей новой обязанности.
V.
Незамѣтно прошло восемь долгихъ лѣтъ со дня водворенія Оленьки въ домѣ Баклановыхъ. Ей пошелъ уже шестнадцатый годъ; она выросла, похорошѣла и почти вполнѣ формировалась. Ея развившіяся формы уже приняли ту мягкость и округлость очертаній, которыя даютъ столько чарующей прелести стройному и гибкому стану молодой дѣвушки. Еще несобранные въ косу густые, русые волосы, обрамляя ея очаровательное личико, падали на плеча волнистыми прядями и, разсыпаясь по нимъ, еще рѣзче выказывали матовую бѣлизну ихъ. Движенія ея были просты и граціозны: въ нихъ не было и тѣни той натянутости и принужденности которыми грѣшатъ большинство нашихъ деревенскихъ барышенъ и которыя такъ много вредятъ имъ. Характеръ ея не утратилъ своей живости и веселости, часто и теперь раздавался ея звонкій, дѣтскій смѣхъ; лишь глаза ея смотрѣли ужъ не такъ бойко и беззаботно и порой въ сосредоточенномъ взглядѣ ея можно было прочесть глубоко затаившуюся думу. Да было ей о чемъ и подумать. Замѣчено что дѣти и преимущественно дѣвочки выросшія въ чужомъ домѣ развиваются не по годамъ. Оленька въ пятнадцать лѣтъ уже смотрѣла на жизнь съ ея положительной стороны, а развертывалась она предъ нею не совсѣмъ въ радужномъ свѣтѣ. Несмотря на материнскія попеченія которыми продолжала окружать ее Софья Львовна, и на отцовскую любовь и привязанность къ ней Александра Ваильевича, она понимала что она все-таки не у себя дома и что положеніе ея у Баклановыхъ основано не на какихъ ибо родственныхъ или другихъ отношеніяхъ, а на мимолетной причудѣ, на капризѣ богатой барыни, и что самое поученное ею воспитаніе было не болѣе какъ дѣломъ частной благотворительности. Сознаніе это, съ одной стороны, возмущало ея щекотливое самолюбіе, а съ другой -- налагало на нее долгъ благодарности, то-есть такой долгъ, уплатить который она не предвидѣла возможности. Она хотя и дала себѣ клятву посвятить всю жизнь свою, если нужно пожертвовать самой собою, для исполненія этой лежавшей на ней святой обязанности; но легко могла пройти и вся жизнь ея не представивъ ни одного удобнаго къ тому случая. Эта мысль преслѣдовала и мучила ее какъ неотвязчиво преслѣдуетъ человѣка его собственная тѣнь.
Дружба ея съ Лизой росла и крѣпла съ каждымъ днемъ: она буквально полюбила ее какъ родную сестру. Да она и стоила того: это была дѣвушка ангельской кротости. Проведенные въ загонѣ дѣтскіе годы не возстановили ея ни противъ матери, ни противъ людей, не развили въ ней ни чувства зависти, ни злобы, какъ это въ подобныхъ случаяхъ большею частью бываетъ, а лишь наложили печать какой-то тихой, сосредоточенной грусти. Несмотря на перемѣну въ обращеніи матери, она и теперь нерѣдко терпѣла отъ нея напраслину, но переносила вспышки ея безропотно, съ какою-то безотчетною покорностью судьбѣ, и спѣшила искать себѣ утѣшенія въ дружескихъ объятіяхъ своей нареченой сестры. И странное дѣло: Баклановъ все это видѣлъ, нерѣдко даже возмущался этими ничѣмъ не мотивированными вспышками, но постоянно держался въ сторонѣ, какъ бы не считая себя въ правѣ становиться между матерью и дочерью, точно также какъ не любилъ чтобъ и жена его вмѣшивалась въ отношенія его къ сыну. Такъ ужь видно сложились его убѣжденія.
Аркадій кончалъ курсъ; онъ долженъ былъ лѣтомъ быть выпущенъ офицеромъ въ гвардію, и Баклановъ хлопоталъ о назначеніи его въ одинъ изъ кавалерійскихъ полковъ, которымъ командовалъ его старый товарищъ по службѣ, для того чтобъ имѣть возможность лучше слѣдить за нимъ. Между отцомъ и сыномъ шла постоянная переписка. Аркадій писалъ акуратно два раза въ мѣсяцъ, и хотя коротенькія письма его по содержанію своему походили на рапортички подаваемыя дежурными офицерами по начальству, старикъ оставался ими вполнѣ доволенъ. "Не надо мнѣ этихъ размазываній, да сердечныхъ изліяній, говорилъ онъ; мнѣ нужно дѣло." Въ послѣднемъ письмѣ своемъ Аркадій, увѣдомляя отца о благополучномъ исходѣ экзаменовъ, писалъ что будущій командиръ его обѣщалъ послѣ лагерей дать ему отпускъ на двадцать восемь дней для свиданія съ родными, и что онъ просилъ отпустить его на сентябрь мѣсяцъ, чтобъ имѣть возможность именины матери и сестры провести съ ними.
-- Какія нѣжности, замѣтилъ Баклановъ, читая письмо женѣ,-- и что за аккомодаціи такія съ начальствомъ,-- баловство одно.
"Итакъ, заключалъ Аркадій, ровно черезъ два мѣсяца я наконецъ крѣпко прижму васъ къ своему сердцу."
-- Вотъ еще какъ, сказалъ старикъ, складывая прочитанное письмо.-- Въ наше время у отцовъ и матерей цѣловали драгоцѣнныя ручки; а нынче ужь прямо къ сердцу прижимаютъ.
-- Но развѣ ты не видишь что слова эти вырвались у него помимо его воли, заступилась за сына Софья Львовна,-- что они выражаютъ какъ нельзя лучше и теплоту сыновней любви, и нетерпѣніе съ которымъ онъ ждетъ этого свиданія.
Баклановъ изъ-подлобья полунасмѣшливо взглянулъ на жену, но не сказалъ ни слова.
Длинны показались для матери эти нескончаемые два мѣсяца. Чтобы скоротать какъ-нибудь время она даже сдѣлала таблицу дней остававшихся до пріѣзда Аркадія, и каждый вечеръ ложась спать вычеркивала на ней истекшее число, какъ дѣлаютъ школьники, думая скоротать тѣмъ время остающееся до выпуска. Наступило наконецъ и четвертое сентября, а Аркадій не пріѣзжалъ.
-- А Лизины именины завтра, сказалъ Баклановъ за обѣдомъ.-- Посмотримъ: пріѣдетъ ли такъ нѣжно любящій братъ обрадовать по обѣщанію сестру свою.
Наступило и пятое, а Аркадія все еще не было.
Утромъ, по возвращеніи отъ обѣдни, Софья Львовна, бывшая въ этотъ день въ очень хорошемъ расположеніи духа, подарила Лизѣ великолѣпныя серьги съ брошкой.
-- Поздравляю тебя со днемъ твоего ангела, сказала она, поцѣловавъ ее въ лобъ.-- А вотъ это за брата, добавила она, и крѣпко прижала къ сердцу. Это былъ первый искренній материнскій поцѣлуй. Лиза совершенно растерялась и ловила руку матери чтобы покрыть ее поцѣлуями. Пораженная и вмѣстѣ тронутая этимъ необычнымъ зрѣлищемъ не могла совладѣть съ собою и Оленька: она бросилась къ нимъ, цѣлуя и обнимая то ту, то другую. Онѣ всѣ три плакали, плакали навзрыдъ и всѣ три въ эту минуту были такъ счастливы что конечно не согласились бы промѣнять своего свѣтлаго счастія ни на какое блаженство въ мірѣ.
Узнавъ отъ Лизы о происшедшемъ сближеніи ея съ матерью, повеселѣлъ и Александръ Васильевичъ, и чтобы не отравлять семейной радости, во весь день не упоминалъ объ Аркадіи. Для полнаго счастія Лизы не доставало только чтобъ и онъ въ этотъ день пріѣхалъ; но онъ какъ нарочно не пріѣзжалъ.
Такъ въ напрасныхъ ожиданіяхъ прошли еще три дня. Баклановъ, начинавшій уже серіозно тревожиться не случилось ли чего съ сыномъ, послалъ въ Петербургъ телеграмму и получилъ въ отвѣтъ извѣщеніе что тотъ выѣхалъ еще перваго сентября.
-- Что же это такое? спрашивалъ онъ самъ себя.-- Неужели же онъ въ самомъ дѣлѣ загостился въ Москвѣ, у тетки, зная что мы по его же письму ждемъ его?
И онъ молча ходилъ взадъ и впередъ по комнатамъ.
Наступило наконецъ двѣнадцатое. Былъ ясный день. Баклановъ сидѣлъ на балконѣ, докуривая свою сигару, предъ нимъ по ту сторону омывавшаго садъ пруда тянулась, убѣгая вдаль, обсаженная ветлами большая К--ская дорога. Вдругъ среди общей тишины послышался колокольчикъ. Онъ невольно взглянулъ по направленію дороги; сначала на ней изъ-за густо разросшихся ветелъ ничего не была видно кромѣ поднимавшейся вдалекѣ и косвенно относимой вѣтромъ въ сторону пыли; потомъ показалась быстро подвигавшаяся темная точка и минуту спустя уже можно было довольно ясно различить летѣвшій что называется на всѣхъ парахъ ямской тарантасъ съ сидѣвшимъ въ немъ въ бѣлой фуражкѣ сѣдокомъ. "Онъ", подумалъ про себя Баклановъ. И дѣйствительно, тарантасъ проѣхавъ прудъ повернулъ на плотину и чрезъ минуту пронесся мимо сада къ подъѣзду. Изъ лакейской послышался шумъ голосовъ смѣшанный съ радостными восклицаніями. Баклановъ всталъ и тихими шагами вошелъ въ домъ.
Въ залѣ у дверей въ переднюю стоялъ Аркадій съ повисшею у него на шеѣ матерью; нѣсколько поодаль стояли Лиза съ Оленькой. Софья Львовна, не умѣвшая ни въ чемъ держаться середины, душила сына въ своихъ объятіяхъ, вмѣстѣ и смѣялась, и плакала. Лиза робко, въ нерѣшимости поглядывала то на группу матери съ братомъ, то на Оленьку, то на вошедшаго отца, какъ бы недоумѣвая что ей дѣлать со своею особой. Оленька, казалось, отъ искренняго сердца любовалась этою семейною сценой и съ любопытствомъ разсматривала пріѣхавшаго незнакомца.
Увидавъ отца Аркадій бросился къ нему навстрѣчу.
Тотъ обнялъ и поцѣловалъ его.
-- Выросъ, сказалъ онъ, осматривая его съ ногъ до головы.-- Начали и усы пробиваться, какъ и слѣдуетъ корнету. Что же ты съ сестрами не поздороваешься?
Аркадій поцѣловалъ Лизу и молча пожалъ руку Оленькѣ.
-- Ну, теперь объясни намъ гдѣ же это ты такъ замѣшкался? спросилъ Баклановъ.
-- Все это, право, случилось такъ неожиданно, оправдывался Аркадій какъ провинившійся школьникъ предъ своимъ начальникомъ.-- Вопервыхъ, изъ Петербурга, вмѣсто перваго, какъ предполагалъ, едва могъ я вырваться лишь пятаго....
-- Какъ пятаго? перебилъ его отецъ.-- Меня Павелъ Петровичъ увѣдомилъ телеграммой что ты выѣхалъ изъ Петербурга перваго.
Аркадій видимо сконфузился.
-- Дѣйствительно, прощаясь съ Павломъ Петровичемъ, я сказалъ ему что выѣзжаю на другой же день, проговорилъ онъ несовсѣмъ твердо;-- но кое-какія формальности, проводы товарищей, все это задержало меня на три дня лишнихъ. Въ Москвѣ я заболѣлъ, и тетушка Марья Васильевна никакъ не хотѣла отпустить меня больнаго.
-- Все это прекрасно, сказалъ выслушавъ его хладнокровно Баклановъ,-- но подумалъ ли ты о томъ что до конца твоего отпуска осталось всего семнадцать дней, и что въ эти дни ты долженъ еще будешь съѣздить къ дядѣ Ѳедору Львовичу за пятьдесятъ верстъ, да къ тетушкѣ Варварѣ Васильевнѣ за двѣсти. Если ты пробудешь у нихъ и по одному дню, такъ все-таки проѣздишь цѣлую недѣлю. Сколько же тебѣ времени останется съ нами пробыть?
-- Но вѣдь на это, папаша, у насъ теперь такъ строго не смотрятъ: можно нѣсколько дней и просрочить или взять свидѣтельство о болѣзни.
-- То-есть начать службу неакуратностью или обманомъ? Нѣтъ, братъ, это ужь шалишь: надѣлъ лямку, такъ и тяни ее. Перваго октября срокъ; тридцатаго сентября изволь быть въ Петербургѣ.
-- Но, другъ мой, вмѣшалась было Софья Львовна,-- какъ же онъ все это успѣетъ сдѣлать въ такое короткое время?
-- Это ужь дѣло его, отрѣзалъ Баклановъ голосомъ недопускавшимъ возраженія и сталъ говорить съ сыномъ о другихъ предметахъ.
Неожиданное рѣшеніе это отравило радость свиданія и очень огорчило Софью Львовну. Въ самомъ дѣлѣ, послѣ восьми лѣтъ разлуки увидать сына лишь на нѣсколько дней, для нервной и раздражительной женщины было съ чего съ ума сойти; но она хорошо знала своего мужа; знала что когда дѣло шло объ исполненіи долга, на него нельзя было подѣйствовать ни мольбами, ни слезами, ни даже истерическими припадками и что въ въ настоящемъ случаѣ пытаться уговорить его измѣнить принятое имъ рѣшеніе было бы напрасною тратой времени.
Она вечеромъ долго совѣщалась съ сыномъ какъ бы помочь дѣлу другими путями, но ничего придумать не могли, не ѣхать къ ея брату за пятьдесятъ верстъ, было неловко, тѣмъ болѣе что жена его была женщина очень взыскательная; не ѣздить же къ сестрѣ Александра Васильевича нечего было и думать, -- одинъ намекъ на это онъ принялъ бы за кровное оскорбленіе. Рѣшено было что Аркадій пробудетъ въ Бакланахъ до семнадцатаго, то-есть до именинъ матери; на другой же день поѣдетъ къ роднымъ, а къ двадцать пятому возвратится, чтобъ уже остальные два, три дня провести вмѣстѣ.
Слѣдующій день прошелъ для всѣхъ скучно и натянуто. Старикъ былъ недоволенъ сыномъ за его неакуратность. Софья Львовна дулась на мужа за неумѣстный ригоризмъ; Лиза, и безъ того необщительная, еще болѣе сосредоточилась въ самое себя: съ одной стороны, на нее имѣло вліяніе дурное расположеніе духа стариковъ, -- съ другой, они такъ мало знала Аркадія что не могла привыкнуть смотрѣть на него какъ на брата; Оленька чувствовала себя при немъ въ домѣ Баклановыхъ какъ-то неловко, будто не на своемъ мѣстѣ. Самъ Аркадій былъ до того озадаченъ и сконфуженъ сдѣланнымъ ему отцомъ пріемомъ, да еще въ присутствіи почти незнакомыхъ ему молодыхъ дѣвушекъ, что окончательно потерялъ подъ ногами почву и смотрѣлъ не какъ пріѣхавшій въ провинцію блестящій гвардейскій офицеръ, а какъ только-что пойманный въ шалости и оштрафованный школьникъ. Даже Mme Coudert, обыкновенно веселая и разговорчивая, подъ вліяніемъ общей натянутости какъ-то жалась и видимо была не въ своей тарелкѣ.
Натянутость эта продолжалась бы еще можетъ-быть долго еслибы не положило ей конецъ неожиданное обстоятельство, которое, казалось бы, должно было еще болѣе усилить ее. На третій день пріѣзда, Аркадій за часъ до обѣда отправился съ сыномъ управляющаго, гостившимъ подобно ему у родныхъ своихъ, на верхъ поиграть на билліардѣ. Не разчиталъ ли онъ времени, или увлекся игрой, но не замѣтилъ какъ насталъ обѣденный часъ. Обѣдъ былъ сервированъ и недоставало только его чтобы сѣсть за столъ. Баклановъ послалъ ему сказать что его ждутъ. Прошло еще десять минутъ и онъ пригласилъ всѣхъ идти въ столовую.
-- Семеро одного не ждутъ, сказалъ онъ;-- а старику и одному семерыхъ молодыхъ ждать не приходится.
Лиза хотѣла было бѣжать за Аркадіемъ въ билліардную; но онъ остановилъ ее.
-- Разъ сказано и довольно, сказалъ онъ сухо.
Сѣли за столъ; всѣ молчали. Софья Львовна поминутно посматривала на дверь, но Аркадій не приходилъ. Обѣдъ ужь приближался къ концу, когда онъ наконецъ вошелъ.
-- Съ выигрышемъ или съ проигрышемъ? спросилъ старикъ, не поднимая глазъ съ своей тарелки.
Аркадій извинялся, оправдываясь какъ могъ, и хотѣлъ сѣсть за столъ.
-- Тебѣ ужь лучше не дождаться ли какъ мы пообѣдаемъ? сказалъ отецъ:-- Тебѣ начинать обѣдъ съ пирожнаго пріятнаго мало; да и намъ смотрѣть какъ ты начнешь его съ супа и ждать пока догонишь насъ, удовольствія будетъ немного. Тебѣ бы закурить пока папироску, оно бы уже какъ разъ на ресторанъ было похоже: одни обѣдаютъ, другіе играютъ на билліардѣ, третьи въ ожиданіи пока принесутъ имъ заказанную порцію покуриваютъ себѣ. И отлично: всякій самъ о себѣ думаетъ. Сестры-то твои кстати въ ресторанахъ еще не бывали.
Аркадій совершенно растерялся и, не зная что ему дѣлать, отошелъ къ окну. Обѣдъ впрочемъ скоро кончился; Софы Львовна ушла въ гостиную, Александръ Васильевичъ по обыкновенію къ себѣ въ кабинетъ. Сцена сдѣланная ему отцомъ до того озадачила, сконфузила и вмѣстѣ оскорбила Аркадія что слезы чуть не выступили у него на глазахъ Онъ выпилъ стаканъ воды, постоялъ еще минуту у окна чтобы сколько-нибудь оправиться, и вошелъ въ гостиную, гдѣ нашелъ все дамское общество въ полномъ сборѣ. Софы Львовна сидѣла на диванѣ и плакала; Лиза стояла у стоя и опустивъ глаза перебирала пальцами концы своего фартука; Оленька сидѣла въ углу у окна видимо взволнованны: ноздри ея раздувались отъ сдерживаемаго ею негодованія и грудь тяжело подымалась. Всѣ молчали; говорила одна Mme Coudert.
-- Où sont donc après cela les droits de l'homme? тараторила она около Софьи Львовны.-- М. Arcadie n'est pins un enfant. Et puis il y a manière et manière.
-- Не стыдно ли тебѣ, Аркадій, оказала ему съ упрекомъ Софья Львовна.-- Ты знаешь какъ отецъ всегда и во всемъ пунктуаленъ и какъ требуетъ и отъ другихъ той же пунктуальности. Что бы тебѣ стоило сойти къ обѣду вовремя?
-- Мнѣ право и въ голову не приходило чтобъ изъ такого вздора...
-- Ну вотъ и скушалъ урокъ. Хорошъ?
-- Можетъ-быть и хорошъ, только не сытенъ, сказалъ стараясь улыбнуться Аркадій.-- Признаюсь вамъ: ѣсть страсть хочется.
Всѣ расхохотались. Софья Львовна отъ слезъ мгновенно перешла къ истерикѣ отъ разбиравшаго ее смѣха. Дѣвувки и Mme Coudert бросились хлопотать объ обѣдѣ.
Столовою избрана была комната Оленьки, какъ болѣе отдаленная, чтобы не могъ доходить стукъ ножей и тарелокъ до кабинета гдѣ отдыхалъ старикъ.
-- C'est à vous à faire les honneurs de la maison, mademoiselle Olga, говорила Mme Coudert.
-- А la guerre comme à la guerre, отвѣчала Оленька, составляя съ своего рабочаго столика стоявшія на немъ бездѣлушки и покрывая его салфеткой.
Привесенъ былъ почти полный обѣдъ. Проголодавшійся Аркадій ѣлъ съ большимъ апетитомъ; надъ нимъ много шутили, смѣялись и въ какой-нибудь часъ болѣе сблизились нежели въ предшествовавшіе два дня. Вечеръ прошелъ весело а оживленно: играли и въ petite jeux и въ jeux d'esprit
Въ слѣдующіе три дня молодые люди или лучше сказать взрослыя дѣти сошлись еще ближе, и когда на четвертый Аркадій, отпраздновавъ матеренины именины, уѣзжалъ дѣлать свой объѣздъ, ему казалось что онъ прожилъ въ Бакланахъ цѣлый годъ.
-- Смотри опять не замѣшкайся, не заболѣй и у этой тетки, говорилъ отецъ, провожая его на крыльцо.
-- Будьте покойны, двадцать пятаго въ шесть часовъ утра буду здѣсь.
-- Посмотримъ. Давши слово, надо сдержать его.
И дѣйствительно въ назначенный день еще до разсвѣта къ крыльцу подъѣхала коляска и изъ нея выпрыгнулъ Аркадій.
Вскорѣ поднялся и весь домъ. За завтракомъ держали совѣтъ какъ употребить и если возможно какъ бы продлить оставшіеся три дня.
-- Еслибъ изъ нихъ можно было сдѣлать хоть четыре, сказала Оленька со вкрадчивою улыбкой взглянувъ на Бакланова.
За нею какъ бы сговорясь взглянули на него и всѣ остальные; но онъ спокойно продолжалъ курить свою сигару и каялось ничего не слышалъ и не замѣчалъ.
-- Je ne vois qu'un moyen, подала голосъ свой Mme Coudert;-- c'est de prendre les jours sur les nuits.
Совѣтъ ея принятъ былъ единогласно и положено было расходиться не раньше трехъ часовъ ночи. Но несмотря на съ эти ухищренія три дня прошли въ свой положенный срокъ и наступилъ роковой день разставанья.
-- Завтра тебѣ надо выѣхать пораньше, чтобы не опоздать въ городъ къ отъѣзду почтовой кареты, сказалъ еще наканунѣ, прощаясь съ Аркадіемъ, отецъ.
Въ семь часовъ утра онъ позвалъ его къ себѣ въ кабинъ и оставался съ нимъ наединѣ больше часа. Когда они вышли, у Аркадія глаза были красны; у старика по лицу почти ничего нельзя было замѣтить, но по всему видно было о между ними произошло полное примиреніе.
Сѣли за завтракъ, до котораго впрочемъ никто не коснулся. Когда часы пробили девять, старикъ всталъ.
-- Пора и въ путь, сказалъ онъ.-- Помолимтесь Богу.
По заведенному изстари традиціонному обычаю, онъ заперъ двери и пригласилъ всѣхъ сѣсть. Послѣ минутной торжественной тишины, онъ молча всталъ и положилъ три крестные поклона. Всѣ послѣдовали его примѣру.
-- Ну, Христосъ съ тобою, сказалъ онъ, перекрестивъ Аркадія и поцѣловавъ его на обѣ щеки.-- Не позабудь что я давича говорилъ тебѣ: помни что ты представитель древняго благороднаго рода Баклановыхъ и что на тебѣ леіни священный долгъ поддерживать уваженіе къ имена которое съ честью и гордостью носили твои предки. Не пренебрегай и акуратностью: c'est la politesse des rois и безъ нея плохой ты будешь царскій слуга.
И онъ еще разъ перекрестилъ и поцѣловалъ его.
Софья Львовна до того рыдала, прощаясь съ сыномъ, что не могла выговорить ни слова. Ей дали нюхать какіе-то спирты и соли, мочили голову одеколономъ и холодною водой и въ заключеніе почти вынесли на рукахъ на крыльцо, гдѣ и посадили въ кресло.
-- Вотъ вамъ на память отъ насъ обѣихъ, сказала Аркадію Оленька, когда онъ подошелъ прощаться съ нею, нова подала ему акварельный портретъ Лизы.
Портретъ этотъ былъ нарисованъ ею во время поѣздки Аркадія къ теткѣ. Онѣ съ Лизой долго придумывала какой бы сдѣлать ему сюрпризъ и наконецъ остановились на портретѣ. Сходство было разительное.
-- Да ты, Оля, артистка; тебѣ надо съ твоимъ талантомъ ѣхать въ Академію, говорилъ Александръ Васильевичъ, любуясь имъ.-- Ты бы ему и свой на память нарисовала.
-- Пробовала, не могу, отвѣтила покраснѣвъ Оленька.
Лиза лукаво взглянула на нее. Дѣло въ томъ что она нарисовала и свой, но подарить его Аркадію рѣшиться не могла,
-- И не нужно, je le parte dans mon coeur, сказалъ тотъ шутливо, приложивъ руку къ сердцу.
Оленька ничего не сказала. Слова эти и тонъ съ которымъ они были сказаны какъ-то болѣзненно подѣйствовала на нее лишь принужденная улыбка судорожно скривила ея губки.
Простившись еще разъ съ отцомъ и матерью, Аркадій подошелъ и къ ней.
-- Можетъ-быть и вы когда-нибудь обо мнѣ вспомните, сказалъ онъ, крѣпко сжимая ея руку.
Оленька молчала, рука ея была холодна какъ ледъ. Онъ взглянулъ на нее и увидалъ катившуюся по щекѣ ея слезу.
Что значила эта какъ бы украдкой скатившаяся слеза, эта furtiva lagrima? Льетъ слезы и безутѣшное горе, льетъ ихъ подчасъ и тихая, свѣтлая радость. Не съ дрожащею ли на лепесткахъ слезой привѣтствуетъ и роза восходящее солнце?
VI.
Съ отъѣздомъ Аркадія Баклановскій домъ какъ бы опустѣлъ: вмѣсто оживленной, лихорадочно-возбужденной дѣятельности наступила мертвая тишина и потекла обыденная жизнь своимъ обычнымъ чередомъ. Софья Львовна жаловалась на разстроенные нервы и почти не выходила изъ ссоей спальни, продушенной лавровишневыми и другими противунервными каплями; Александръ Васильевичъ сталъ молчаливѣе обыкновеннаго и по цѣлымъ часамъ ходилъ взадъ и впередъ по залѣ съ сигарой въ зубахъ и заложенными за спину руками; Лиза глядѣла какъ-то разсѣянно и не могла приняться ни за какое дѣло; всегда согласовавшаяся съ общимъ настроеніемъ духа скучна была и Mme Coudert; но грустнѣе всѣхъ была Оленька. Почему она была такъ грустна, она и сама не могла дать себѣ отчета. Скучала и грустила она, казалось ей, потому что она въ это короткое время успѣла такъ привыкнуть къ Аркадію что безъ него ей какъ будто бы чего-то недоставало. Онъ нравился ей уже потому что такъ рѣзко отличался отъ обыкновенныхъ посѣтителей Бакланова какъ образомъ мыслей и способомъ ихъ выраженія, такъ и самыми пріемами своими. Онъ былъ ловокъ и находчивъ, и когда хотѣлъ, очень забавенъ и остроуменъ, съ нею же всегда любезенъ и предупредителенъ; да и кромѣ того въ немъ было что-то симпатичное, что-то такое что невольно влекло къ нему. Съ самаго пріѣзда своего онъ возбудилъ въ ней къ себѣ участіе какъ крайне неласковымъ пріемомъ сдѣланнымъ ему отцомъ, такъ и постоянно сухимъ, начальственнымъ его съ нимъ обращеніемъ; съ того же дня какъ онъ оставленъ былъ безъ обѣда и она угощала его въ комнатѣ своей, она привязалась къ нему какъ къ брату, и въ остальные дни, казалось ей, иначе на вето ужь не смотрѣла. Если сказанныя имъ при прощаніи слова шутливымъ тономъ своимъ почему-то и болѣзненно подѣйствовали на нее, то когда онъ подошелъ къ ней во второй разъ и крѣпко сжавъ ея руку просилъ ее вспоминать иногда и о немъ, въ выраженіи лица его и въ самомъ голосѣ было столько искренности что она ему тутъ же простила ихъ, и помимо ея воли выкатившаяся слеза досказала то что она не могла высказать словами. Правда, въ эту минуту рядомъ съ братскою къ нему любовью въ ней какъ будто пробудилось еще какое-то другое, до того незнакомое ей чувство, но что это было за чувство, она и сама не знала, хотя и казалось ей что ово должно было еще болѣе привязать ее къ нему, какъ будто даже сулило ей минуты какого-то еще неизвѣданнаго ею блаженства. "Можетъ-быть, думала она, еслибъ онъ остался еще на нѣсколько дней, я уяснила бы себѣ это чувство, можетъ-быть узнала бы и самое блаженство, котррое сулило оно; но онъ какъ нарочно тутъ же уѣхалъ и уѣхалъ надолго, быть можетъ мнѣ уже никогда и не придется снова свидѣться съ нимъ." Такъ объясняла себѣ Олевька чувства свои къ Аркадію, такъ объясняла она себѣ и овладѣвшую ею грусть по отъѣздѣ его. Какъ же въ самомъ дѣлѣ было ей не грустить больше чѣмъ грустили другіе?
Не долго впрочемъ суждено было ей и скучать въ Бакланахъ. Не прошло и двухъ недѣль съ отъѣзда Аркадія какъ серіозно заболѣлъ ея отецъ. Она хотѣла непремѣнно ухаживать за нимъ сама, и Баклановы не сочли себя въ правѣ удерживать или отговаривать ее отъ этого намѣренія. У отца былъ ударъ, лишившій его употребленія руки и ноги, и она нашла его въ постели. Какъ ни сильно было желаніе ея быть ему полезною, болѣзнь была такого рода, да и сама она еще была такъ молода и въ этомъ дѣлѣ неопытна что уходъ ея большой пользы больному привесть не могъ, да и оказался почти лишнимъ, такъ какъ кромѣ Глафиры Андреевны при немъ постоянно находился близкій сосѣдъ Кузминыхъ, нѣкто Погорѣловъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати двухъ, незадолго предъ тѣмъ вышедшій въ отставку и поселившійся въ небольшомъ имѣніи своемъ въ трехъ верстахъ отъ Кузминки. Онъ былъ многимъ обязанъ старику, любилъ его какъ роднаго отца и въ продолженіе всей болѣзни его не отходилъ отъ него ни на шагъ. Впрочемъ если присутствіе Оленьки приносило больному мало матеріальной пользы, оно принесло нравственную: пріѣздъ ея обрадовалъ и ободрилъ его. Оленька очень хорошо это видѣла и дала себѣ слово не оставлять больнаго отца до полнаго его выздоровленія.
Два мѣсяца проведенные въ Кузминкѣ прошли для нея незамѣтно: въ постоянныхъ заботахъ о больномъ ей почти и не было времени предаваться грусти, которая порой и здѣсь посѣщала ее; къ тому же Лиза отъ времени до времени сообщала обо всемъ что могло интересовать ее, разъ даже пріѣзжала съ отцомъ навѣстить ее сама. Жизнь въ Кузминкѣ даже нравилась ей тѣмъ своеобразіемъ, которымъ отличалась отъ Баклановской, не говоря уже о томъ что здѣсь чувствовала она себя какъ-то болѣе дома, у себя, въ своемъ тепломъ гнѣздышкѣ, съ роднымъ отцомъ, окруженною нѣжными заботами родной матери. Часто ловила она ея устремленный на нее кроткій, полный материнской любви взглядъ, нерѣдко подмѣчала и дрожавшую на рѣсницѣ или катившуюся по исхудалой щекѣ ея слезу, но тутъ же видѣла что это была слеза тихой радости и сердечной благодарности Тому Кѣмъ ниспослана была эта радость. По утрамъ Оленька занималась рисованіемъ: она сняла нѣсколько видовъ живописныхъ береговъ пруда и нарисовала портретъ своей старой няни; вечера же были исключительно посвящены чтенію около постели больнаго. У Погорѣлова была порядочная библіотека, и онъ выбиралъ изъ нея книги которыя могли бы занять и Оленьку, и старика. Онъ много видѣлъ и читалъ, имѣлъ прекрасную память и умѣлъ хорошо передавать все имъ видѣнное и читанное. Иногда по просьбѣ Кузмина разказывалъ онъ эпизоды изъ сдѣланной имъ Крымской камланіи, и разказы его были полны такого живаго интереса что Оленька всегда слушала ихъ съ большимъ любопытствомъ. Порой любила она слушать и простодушную болтовню старой няни, напоминавшей ей собою ея такъ недавно минувшей дѣтство. Чаще же всего, несмотря на позднее время года, уходила она въ свободные часы въ садъ, въ сопровожденіи огромнаго меделянскаго щенка, котораго уже успѣла выучить носить за собою поноску, и тамъ бродила по опустѣлымъ аллеямъ и занесенному сухими листьями берегу широкаго пруда.
Ударъ сложившій старика въ постель былъ легкій, помощь подана была своевременно, уходъ за больнымъ былъ самый бдительный, и онъ къ концу двухъ мѣсяцевъ проведенныхъ Оленькой въ Кузминкѣ, чувствовалъ себя настолько хорошо что могъ ходить безъ помощи костыля по комнатѣ и ждалъ лишь саннаго пути чтобъ отвезть Оленьку въ Бакланы и лично поблагодарить Александра Васильевича за посѣщеніе его во время болѣзни.
Ждала его съ нетерпѣніемъ и Оленька, не потому впрочемъ чтобы жизнь въ Кузмивкѣ начинала наскучать ей; но она въ послѣднее время не имѣла никакихъ извѣстій изъ Баклановъ, знала какъ Лиза должна была скучать безъ нея и потомъ ей хотѣлось что-нибудь узнать отъ нея и объ Аркадіи. Онъ наканунѣ отъѣзда своего далъ слово Лизѣ писать ей часто, съ условіемъ чтобъ и она акуратно отвѣчала на письма его. Оленька хотя въ договорѣ этомъ лично и не участвовала, могла чрезъ эту переписку знать объ Аркадіи и передавать ему все что хотѣла, конечно не отъ своего лица, а какъ слышанное отъ нея Лизой. Это была своего рода дипломатическая хитрость, которую оба они, разумѣется, очень хорошо понимали, но повимали что-называется каждый про себя.
Установился наконецъ и санный путь, и въ одинъ прекрасный вечеръ семейство Кузминыхъ въ полномъ наличномъ составѣ прибыло въ Бакланы. Общая радость была неописанная; встрѣча конечно не обошлась безъ самыхъ трогательныхъ сердечныхъ изліяній и было уже довольно поздно когда наконецъ Оленька, могла удалиться съ Лизой въ ея комнату. Съ дѣтскимъ нетерпѣніемъ ожидали онѣ обѣ этой минуты: такъ много, казалось имъ, имѣли онѣ о чемъ сообщить другъ другу, хотя въ сущности все это многое, какъ мы сейчасъ увидимъ, сводилось чуть не къ нулю.
-- Ну что? спросила Оленька, когда онѣ остались наединѣ.
Лиза вмѣсто отвѣта вынула изъ столика цѣлую связку писемъ. Нѣкоторыя изъ нихъ Оленька уже читала въ пріѣздъ Лизы въ Кузминку; остальныя прочитаны были ими тутъ же вмѣстѣ. Въ письмахъ этихъ не было ничего особеннаго, всѣ они были одного содержанія; это были варіанты на одну и ту же тему, такъ что прочитавъ одно, можно было остальныхъ и не читать. Аркадій писалъ въ нихъ что страшно скучаетъ по Бакланамъ и воображаетъ какъ Лиза должна скучать одна безъ Оленьки, что единственное утѣшеніе его вспоминать о немногихъ счастливыхъ дняхъ проведенныхъ съ ними, что онъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ даже объ обѣдѣ изъ-за котораго вышелъ голоднымъ, и что готовъ бы былъ каждый день оставаться безъ обѣда, лишь бы проводить вечеръ такъ какъ онъ провелъ его въ этотъ памятный для него день и т. д. и т. д. Словомъ, вся переписка была дѣтскою забавой. Дѣти и забавлялись по-дѣтски, никакъ не подозрѣвая въ какую опасную играли игру. О перепискѣ этой знали и старики; иногда заставляли они Лизу прочесть полученное ею отъ Аркадія письмо и выслушивали его съ самодовольною улыбкой.
-- А вотъ на это, сказала Лиза очень серіозно и озабоченно,-- я право не знаю что и отвѣчать.
Въ письмѣ этомъ Аркадій просилъ Лизу убѣдить Оленьку прислать ему свой портретъ. "Если она будетъ отговариваться тѣмъ что не можетъ нарисовать его похожимъ, писалъ онъ, то скажи ей что мнѣ не трудно будетъ дополнить въ воображеніи моемъ то чего будетъ въ немъ недоставать."
Долго думали что бы отвѣтить и наконецъ рѣшено было написать что если ему такъ хочется нуѣть этотъ портретъ, то чтобъ онъ пріѣзжалъ за нимъ самъ. Оленькѣ не хотѣлось посылать Аркадію свой портретъ, а потому она была очень довольна что придумала эту увертку, такъ какъ была увѣрена что онъ пріѣхать въ Бакланы такъ легко не рѣшится. Каковъ же былъ ея испугъ, когда ровно черезъ десять дней полученъ былъ отъ Аркадія отвѣтъ что онъ непремѣнно пріѣдетъ; онъ даже просилъ увѣдомить его къ какому сроку будетъ готовъ портретъ. Разумѣется тотчасъ же отправлено было другое письмо, въ которомъ просили Аркадія такимъ пріѣздомъ не возстановлять противъ себя отца и портретъ обѣщанъ былъ уже безъ всякихъ кондицій. Ему конечно только этого и было нужно.
Переписка эта впрочемъ велась акуратно лишь первые два, три мѣсяца, а тамъ Аркадій началъ запаздывать отвѣтами своими сначала недѣлею, потомъ двумя, и наконецъ цѣлымъ мѣсяцемъ. Самыя письма были короче и носили на себѣ совершенно другой колоритъ: онъ писалъ больше о петербургскихъ удовольствіяхъ, оперѣ, концертахъ, придворныхъ балахъ, словомъ, о такихъ предметахъ которые для Оленьки и Лизы, при ихъ замкнутой, захолустной жизни, представляли мало интереса; о Бакланахъ же и помина уже не было. Это очень огорчало ихъ; онѣ долго недоумѣвали чему приписать такую перемѣну и наконецъ рѣшила что конечно Аркадій сердится на нихъ за то что онѣ долго не высылаютъ ему обѣщаннаго портрета.
Отдѣльнаго портрета своего Оленька посылать Аркадію не хотѣла и потому придумала нарисовать семейную группу. Мысль свою она сообщила старикамъ, которые конечно аппробовали ее. Группа была нарисована и отправлена и про ней приложено письмо, въ которомъ Лиза писала Аркадію что съ ихъ стороны обѣщаніе исполнено и что не найдетъ ли и онъ возможности подъ какимъ-либо благовиднымъ предлогомъ исполнить свое. Отвѣтъ на этотъ разъ пришелъ также акуратно какъ и въ прежнее время. Аркадій благодарилъ въ самыхъ искреннихъ выраженіяхъ за сдѣланный ему сюрпризъ и увѣрялъ что еслибы не служебныя обязанности, то конечно вмѣсто письма пріѣхалъ бы принести благодарность свою самъ, но что впрочемъ надѣется исполнить это не въ дальнемъ будущемъ. Письмо было много длиннѣе предыдущихъ; видно было что Аркадій старался поддѣлаться подъ тонъ прежнихъ своихъ писемъ, но въ поддѣлкѣ этой видно было что-то искусственное, натянутое, вообще письмо грѣшило отсутствіемъ искренности. Оленька, прочитавъ его, вздохнула, но не сказала ни слова. Отвѣтъ Аркадія на слѣдующее письмо былъ уже много короче и запоздалъ на цѣлую недѣлю, на слѣдующее за нимъ слишкомъ на двѣ; на третье же не получалось отвѣта болѣе мѣсяца. "Что бы это такое значило? говорила Оленькѣ Лиза, и портретъ посламъ, и онъ, кажется, остался имъ такъ доволенъ; за что же еще сердится онъ на насъ?" Оленька молчала; но по лицу ея было видно какъ грустно было у ней на сердцѣ.
Незамѣтно прошло лѣто; сравнялся ровно годъ съ отъѣзда Аркадія въ Петербургъ. Дни проведенные имъ въ прошломъ году въ Бакланахъ показались Оленькѣ особенно скучны: въ день пріѣзда его она почти не сходила съ балкона смотря на убѣгавшую въ даль большую дорогу, точно поджидая не покажется ли на ней мчащаяся во весь опоръ ямская тройка и не блестнетъ ли на солнцѣ знакомая ей бѣлая фуражка; въ память оставленія Аркадія безъ обѣда она въ этотъ день не коснулась за столомъ ни до одного кушанья; въ день же отъѣзда его даже немного всплакнула, запершись въ своей комнатѣ.
Лѣто впрочемъ прошло для нея не совсѣмъ скучно. Въ сосѣднемъ городѣ какой-то академикъ открылъ школу живописи, и Баклановъ, желая развить талантъ Оленьки, пригласилъ его давать ей уроки. Она отъ акварели перешла къ маслянымъ краскамъ и преимущественно занялась пейзажемъ. Въ продолженіе лѣта она сняла нѣсколько видовъ съ живописной Баклановской усадьбы и ея окрестностей, изъ которыхъ нѣкоторыя были такъ хороши что безъ всякой компановки цѣликомъ такъ и просились на полотно. Наступившая же осень, оттѣнивъ окружившія усадьбу вѣковыя деревья и прилегавшій къ ней великолѣпный паркъ всѣми возможными нюансами самыхъ причудливыхъ колеровъ, придала ей съ разбросанными по саду полуразвалившимися гротами и бесѣдками и густо разросшимся между ними кустарникомъ какую-то дикую, самобытную, заманчивую прелесть. Оленька любила бродить по шуршавшимъ подъ ногами листьямъ въ самыхъ отдаленныхъ и глухихъ мѣстахъ огромнаго парка, отыскивая для своихъ пейзажей болѣе живописныя мѣстности. Опустѣлый и одичалый видъ его въ позднюю осень почему-то особенно нравился ей; можетъ-быть и потому что согласовался съ ея настроеніемъ духа; да хороши и сами по себѣ ведренные, осенніе дни. Времена года, подобно возрастамъ человѣка, имѣютъ каждое свою собственную, своеобразную, ему одному присущую красоту. Прелестна кудрявая головка лукаво улыбающагося ребенка; упоителенъ долгій, полный сладострастія и нѣги взглядъ черноокой красавицы; очаровательна группа молодой матери, окруженной лепещущими и играющими около нея малютками; но хорошъ и почтенный видъ маститаго старца съ высокимъ, изрѣзаннымъ поперечными морщинами лбомъ и устремленнымъ на васъ изъ-подъ нависшихъ сѣдыхъ бровей, полномъ передуманныхъ думъ, но еще бодрымъ и самоувѣреннымъ взглядомъ. Прекрасенъ и осенній, ясный день. Уже не жжетъ палящими лучами сентябрьское солнце; разрѣженный, свѣжій воздухъ вдыхается легче и свободнѣе; высоко скользятъ по чистому небу легкія и сѣрыя какъ дымъ облака; блеститъ на солнцѣ опутавшая землю шелковистою сѣтью паутина, ея тонкія подыгранныя вѣтромъ пряди колышатся и носятся въ воздухѣ; рдѣютъ на темной зелени кудрявой рябины сочныя гроздія ея блестящихъ какъ кораллы ягодъ; горитъ пурпуромъ и золотомъ на осинахъ и березахъ ихъ уцѣлѣвшая листва. Уже начали серебрить землю, усыпая ее мелкою хрустальною пылью, ранніе утренники; сбираясь на отлетъ несмѣтными стаями токуютъ по полямъ грачи, -- всюду чувствуется преддверье приближающейся зимы. Словно чей-то неотступный голосъ шепчетъ вамъ на-ухо: спѣшите насладиться этими еще прекрасными и свѣжими какъ бодрая старость днями, этими послѣдними дарами отходящей на покой природы. Скоро, скоро, утомленная полугодовою неустанною работой, заляжетъ міровая кормилица на отдыхъ, укроется своимъ бѣлымъ и теплымъ какъ лебяжій пухъ одѣяломъ и заснетъ полугодовымъ же, богатырскимъ сномъ.
VII.
Прошла осень, наступила и зима съ своими короткими днями и нескончаемыми вечерами. Занесло снѣгомъ паркъ и Оленька должна была отказаться отъ своихъ уединенныхъ прогулокъ. Предъ нею тянулась скучная перспектива полугодоваго домашняго заключенія, съ ежедневнымъ обязательнымъ чтеніемъ по утрамъ Revue des deux Mondes для Софьи Львовны, а за вечернимъ чаемъ Вѣдомостей, которыя она, чтобы сдѣлать удовольствіе Александру Васильевичу, должна была прочитывать ему отъ доски до доски, со всѣми правительственными распоряженіями, производствами и даже объявленіями. Правда, въ Бакланахъ получались и другія періодическія изданія, была даже порядочная библіотека и Оленька читала очень много; но она еще была такъ молода что одно чтеніе, какъ оно ее ни интересовало, не могло вполнѣ удовлетворить ее. Кто не живалъ зимою въ деревнѣ, тотъ не имѣетъ понятія до чего скучна а однообразна эта одуряющая стереотипностію своею жизнь, и еслибы тотъ кто первый сказалъ: les jours se suivent, mais ne se ressemblent pas, прожилъ хотя одну зиму въ нашей степной глуши, конечно взялъ бы свое изреченіе назадъ.
Единственными сколько-нибудь оживленными днями среди монотонной Баклановской жизни были дни привоза изъ города почтовой корреспонденціи; но и они были для Оленьки чѣмъ-то въ родѣ дней розыгрыша лотереи, то есть днями однихъ напрасныхъ или по крайней мѣрѣ очень рѣдко осуществлявшихся ожиданій. Корреспонденція эта обыкновенно провозилась вечеромъ, когда все общество сидѣло въ залѣ около большаго круглаго стола за чаемъ или рукодѣльемъ и чтеніемъ. Старикъ Баклановъ, во всемъ педантичный, взявъ кожаную сумку изъ рукъ посланнаго, вынималъ изъ нея не торопясь сначала газеты, которыя отдавалъ тутъ же связать по нумерамъ, потомъ журналы и наконецъ письма. Раздавъ послѣднія по адресамъ и оставивъ тѣ которыя были на его имя, онъ принимался за ихъ чтеніе, причемъ напередъ прочитывалъ снова на каждомъ изъ нихъ адресъ, разсматривалъ печать и почтовые штемпеля. По окончаніи всей этой процедуры, длившейся иногда очень долго, такъ какъ болѣе интересныя и дѣловыя письма перечитывалъ онъ по нѣскольку разъ, отдавалъ уже сшитые нумера газетъ Оленькѣ или Лизѣ и начиналось чтеніе.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, распорядившись по обыкновенію привезенною корреспонденціей, Баклановъ принялся за чтеніе писемъ. Прочитавъ одно изъ нихъ, онъ нахмурилъ брови, перечелъ еще разъ, и швырнувъ его на столъ, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
-- Отъ кого это письмо? спросила нерѣшительно Софья Львовна, какъ бы боясь услышать непріятную вѣсть.
-- Читай если есть охота, отвѣтилъ онъ рѣзко, съ нескрываемымъ неудовольствіемъ, и молча ушелъ къ себѣ въ кабинетъ.
Софья Львовна взяла со стола письмо и съ тревожнымъ волненіемъ стада читать его. Пока дочла его до конца, она нѣсколько разъ останавливалась чтобы перевесть стѣснившееся въ груди дыханіе; письмо дрожало въ ея рукахъ и казалось готово было изъ нихъ выпасть. Окончивъ его, она встала и не сказавъ ни слова также ушла къ себѣ въ спальню. Оленька съ Лизой молча переглянулись въ недоумѣніи.
Читатель уже знаетъ что у Бакланова была въ Петербургѣ сестра замужемъ за однимъ значительнымъ лицомъ. Она была женщина не глупая, любила брата и принимала въ дѣлахъ его живое участіе. Ея попеченіямъ поручилъ онъ Арадія при опредѣленіи въ учебное заведеніе и она не теряла его изъ виду и теперь, издали наблюдая за нимъ. Настоящее письмо, такъ смутившее Александра Васильевича, было отъ нея. Она писала ему что въ Петербургъ пріѣхали какія-то двѣ красавицы Француженки, носившія одну изъ самыхъ аристократическихъ фамилій; онѣ выдавали себя за родныхъ сестеръ, и какъ красотою своей, такъ и кокетствомъ и роскошною обстановкой свели съума всю молодежь. Въ числѣ поклонниковъ ихъ былъ и Аркадій. Она тратилъ на нихъ страшныя деньги и въ довершеніе въ одну изъ нихъ влюбился по уши, такъ что всѣ говорятъ что онъ на ней женится. "Вѣдь нынче въ большой модѣ жениться и Цыганкахъ да на актрисахъ," заключала она письмо свое; "потому поспѣши взять мѣры чтобы нашъ Донъ-Жуанъ не подарилъ васъ французскою родней уличныхъ авантюристовъ, а въ лицѣ жены своей какою-нибудь модисткой или флеристкой болѣе нежели сомнительнаго поведенія. А тутъ еще пошли у насъ какіе-то гражданскіе браки: а не спохватишься какъ ужь будетъ поздно."
Софья Львовна, пришедши въ спальню, чуть не упала и обморокъ. Она приняла противунервныхъ капель и переждавъ съ полчаса чтобы дать время мужу сколько-нибудь обдумать и сообразить дѣло, пошла къ нему въ кабинеты Подойдя къ двери и стукнувъ въ нее три раза, что дѣлала всегда когда знала что Александръ Васильевичъ чѣмъ-нибудь занятъ, она вошла. Старикъ заложивъ руки за спину съ сигарой въ зубахъ ходилъ изъ угла въ уголъ.
-- Прочла? спросилъ онъ не останавливаясь.
-- Прочла, отвѣтила Софья Львовна садясь на диванъ. Что же ты думаешь дѣлать?
-- Думаю написать ему; да отцовскія письма и наствленія плохіе въ такихъ дѣлахъ вразумители, добавилъ онъ какъ бы разсуждая самъ съ собою.
-- Но вѣдь надо же что-нибудь предпринять, медлить нельзя, продолжала Софья Львовна устремивъ на мужа долгій вопросительный взглядъ.
Послѣдовало продолжительное молчаніе.
-- Знаешь что, сказала она вдругъ.-- Лучшаго кажется ничего не придумаешь: выпиши его сюда въ безсрочный отпускъ. Онъ поживетъ съ нами три, четыре мѣсяца и позабудетъ свою Француженку: развѣ это въ самомъ дѣлѣ серіозная любовь какая? А этимъ временемъ можетъ-быть уѣдетъ и она откуда пріѣхала.
Дѣйствительно придумать что-нибудь лучше въ данномъ случаѣ было трудно; но это далеко не согласовалось съ понятіями старика о службѣ. "Пока я живъ онъ здѣсь не нуженъ, думалъ онъ: хозяйство идетъ, благодаря Бога, хорошо и безъ него; баклуши же бить безъ дѣла ему здѣсь нечего. Въ безсрочномъ отпуску онъ облѣнится, отъ службы отстанетъ и останется на весь вѣкъ свой шалопаемъ." Баклановъ вообще безсрочнымъ отпускамъ не сочувствовалъ.
-- А служба? сказалъ онъ остановись противъ жены.
-- Помилуй, до службы ли тутъ, когда такая бѣда виситъ надъ головой.
Баклановъ промолчалъ и сталъ опять мѣрными шагами ходить изъ угла въ уголъ.
Онъ, какъ я уже сказалъ, въ семейныхъ дѣлахъ признавалъ за женою право голоса, и если находилъ что мнѣніе ея справедливо, не позволялъ себѣ увлекаться неумѣстнымъ самолюбіемъ и всегда охотно соглашался съ нею. Еслибъ еще въ настоящемъ случаѣ рѣчь шла объ одной личности Аркадія и его служебной карьерѣ, можетъ-быть онъ и не принялъ бы въ резонъ ея совѣта; яо это было дѣло общесемейное и онъ не считалъ себя въ правѣ руководствоваться одними личными своими воззрѣніями.
-- Подъ какимъ же предлогомъ мы его сюда вызовемъ? просилъ онъ наконецъ послѣ долгаго молчанія, снова остаювяся предъ Софьей Львовной.-- Если для его здоровья или для удовольствія видѣть его; онъ знаетъ что я не баловникъ, не повѣритъ. А если станетъ подозрѣвать что-нибудь такое, такъ пожалуй и не поѣдетъ: тутъ явится некстати и ревность къ службѣ и разныя законныя отговорки и всякая штука.
-- Напиши ему что я очень больна и желаю его видѣть, ли большей правдоподобности пошли даже телеграмму.