Чаадаев Петр Яковлевич
Неизданные рукописи П. Я. Чаадаева

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

НЕИЗДАННЫЯ РУКОПИСИ П. Я. ЧААДАЕВА

   Слѣдующія здѣсь письма и сочиненія Чаадаева, доселѣ еще неизданныя, переданы въ распоряженіе нашего журнала авторомъ біографіи этого замѣчательнаго человѣка, съ которой наши читатели только-что имѣли случай познакомиться. Письма и сочиненія Чаадаева, сообщенныя намъ г. Жихаревымъ, составляютъ весьма значительную коллекцію, изъ которой мы старались выбрать все, наиболѣе интересное въ историческомъ отношеніи для объясненія личности и времени: остальное или слишкомъ отрывочно, или принадлежитъ въ совершенно личнымъ, дружескимъ и родственнымъ отношеніямъ Чаадаева, и не представляло, въ нашихъ глазахъ, общаго интереса. Впрочемъ, мы желали бы скорѣе ошибиться въ этомъ послѣднемъ, чѣмъ забыть какую-нибудь черту, нелишенную исторической важности.
   Нашъ матеріалъ заключается, во-первыхъ, въ письмахъ, писанныхъ Чаадаевымъ съ тридцатыхъ до пятидесятыхъ годовъ въ различнымъ его друзьямъ и знакомымъ или по дѣловымъ случаямъ, и затѣмъ, въ рядѣ отрывковъ и мыслей преимущественно по той религіозной философіи, которая всего больше его занимала, и по нѣкоторымъ предметамъ историческимъ и общественнымъ. Все это писано на русскомъ и на французскомъ, но преимущественно на послѣднемъ языкѣ, который Чаадаевъ вообще предпочиталъ. Относительно содержанія, мы не будемъ упреждать впечатлѣній читателя; довольно сказать, что въ издаваемомъ матеріалѣ найдется не мало новаго и характеристичнаго.
   Мы помѣщаемъ въ началѣ -- письма Чаадаева, писанныя по-русски; затѣмъ французскія письма въ переводѣ (печатаніе французскихъ подлинниковъ должно остаться дѣломъ особаго изданія сочиненій Чаадаева,-- въ журналѣ это было бы неудобно); наконецъ, русскіе и французскіе отрывки сочиненій (послѣдніе также въ переводѣ).
   Въ расположеніи писемъ, въ каждомъ ихъ отдѣлѣ, мы желали слѣдовать хронологическому порядку, и ставили въ началѣ письма съ извѣстной датой; письма, неимѣющія даты, по необходимости располагаются болѣе или менѣе случайно. Точно также мы не находимъ обозначенія времени и при отрывкахъ его сочиненій, и имѣемъ только одно, данное намъ біографомъ Чаадаева, общее указаніе, что многіе изъ эіихъ отрывковъ относятся еще къ концу двадцатыхъ годовъ (1828--1830).
   Вообще, многое въ сообщаемомъ здѣсь матеріалѣ должно быть предоставлено дальнѣйшимъ разъясненіямъ историковъ нашей литературы и общества.

Ред.

I.
Письма.

I.-- Графу А. Хр. Бенкендорфу *).

*) Какъ настоящее письмо, такъ и всѣ нижеслѣдующія, писаны въ оригиналѣ по-русски.-- Ред.

Августа 16, 1838.

Милостивый государь, графъ Александръ Христофоровичъ!

   Приношу живѣйшую благодарность вашему сіятельству за участіе, которое изволите принимать въ судьбѣ моей. Получивъ письмо ваше, чрезвычайно тронутъ былъ, увидавъ, что для собственной пользы моей вы не вручили государю императору всеподданнѣйшаго моего письма. Возвращая вашему сіятельству это самое письмо, не имѣю въ виду сдѣлать его извѣстнымъ Его Величеству, но прошу васъ только его прочесть: увѣренъ, что, прочитавъ его, убѣдитесь, что не имѣлъ безумія включить въ письмо къ государю диссертацію о дѣлахъ государственныхъ и что въ немъ не содержится ничего подобнаго на легкомысленные поступки французовъ, о которыхъ упоминаете. Мнѣніе государево для меня неоцѣненно; но и мнѣніе ваше цѣню высоко: потому и рѣшился представить письмо это на ваше сужденіе.
   Позвольте только прибавить еще одно слово о томъ выраженіи, изъ котораго вы вѣроятно заключили, что въ письмѣ моемъ находятся разсужденія о дѣлахъ государственныхъ. Мнѣ кажется, что состояніе народной образованности не есть вещь государственная, что можно судить объ этомъ предметѣ, отнюдь не отваживаясь мѣшаться въ дѣла правительства, что каждой изъ насъ, по собственному опыту, вѣдать можетъ, какія средства въ отечествѣ его употребляются для образованія юношества, а глядя на себя, отчасти оцѣнить ихъ достоинство. Итакъ, говоря про несовершенство нашего образованія, я йогъ разумѣть способъ или методу ученья нашего, которыхъ недостатковъ питаю въ себѣ сознаніе, ни мало не помышляя осуждать мѣры или дѣйствія правительства, Прошу ваше сіятельство покорнѣйше простить мнѣ это скромное прекословіе, внушенное желаніемъ оправдать себя предъ вами и уваженіемъ къ мнѣнію вашему.-- Имѣю честь быть и пр.
   

II.-- Михаилу Яковлевичу Чаадаеву.

Генваря 5, 1837.

   Благодарю тебя, любезный братъ, за твое доброе участіе въ моемъ приключеніи. Я никогда не сомнѣвался въ твоей дружбѣ, но въ этомъ случаѣ мнѣ особенно пріятно было найти ей новое доказательство. Ты желаешь знать подробности этого страннаго происшествія, для того чтобъ мнѣ быть полезнымъ; напередъ тебѣ сказываю, дѣлать тутъ нечего, ни тебѣ и никому другому, но вотъ какъ оно произошло. Издателю "Телескопа" попался какъ-то въ руки переводъ одного моего письма, шесть лѣтъ тому назадъ написаннаго и давно уже всѣмъ извѣстнаго; онъ отдалъ его въ цензуру; цензора не знаю какъ уговорилъ пропустить; лотомъ отдалъ въ печать, и тогда только увѣдомилъ меня, что печатаетъ. Я сначала не хотѣлъ тому вѣрить, но получивъ отпечатанный листъ, и видя въ самой чрезвычайности этого случая какъ бы намекъ Провидѣнія, далъ свое согласіе. Статья вышла безъ имени, но тотъ же часъ была мнѣ приписана или лучше сказать узнана, и тотъ же часъ начался крикъ. Чрезъ двѣ недѣли спустя, изданіе журнала превращено, журналистъ и цензоръ призваны въ Петербургъ къ отвѣту; у меня, по высочайшему повелѣнію взяты бумаги, асамъ я объявленъ сумасшедшимъ. Пораженіе мое произошло 28-го октября, слѣдовательно, вотъ уже три мѣсяца какъ я сошелъ съ ума. Нынѣ издатель сосланъ въ Вологду, цензоръ отставленъ отъ должности, а я продолжаю быть сумасшедшихъ. Теперь, думаю, ясно тебѣ видно, что все произошло законнымъ порядкомъ, и что просить не о чемъ и некого.
   Говорятъ, что правительство, поступивъ такимъ образомъ, думаю поступить снисходительно; этому очень вѣрю, ибо нѣтъ въ томъ сомнѣнія, что оно могло поступить несравненно хуже. Говорятъ также, что публика крайне была оскорблена нѣкоторыми выраженіями моего письма, и это очень можетъ статься; странно однакожъ, что сочиненіе въ продолженіе многихъ лѣтъ"читанное и перечитанное въ подлинникѣ, гдѣ разумѣется каждая мысль выражена несравненно сильнѣе, никогда никого не оскорбляло, въ слабомъ же переводѣ всѣхъ поразило! Это я думаю должно отчасти приписать дѣйствію печати: извѣстно, что печатное легче разбирать писаннаго.
   Вотъ впрочемъ настоящій видъ вещи. Письмо написано было не для публики, съ которою я никогда не желалъ имѣть дѣла, и это видно изъ каждой строки онаго; вышло оно въ свѣтъ по странному случаю, въ которомъ участіе автора ничтожно; журналистъ очевидно воспользовался неопытностью автора въ дѣлахъ книгопечатанія, желая, какъ онъ самъ сказывалъ, "оживить свой дремлющій журналъ или похоронить его съ честію"; наконецъ, дѣло все принадлежитъ издателю, а не сочинителю, которому конечно не могло прійти въ голову явиться передъ публикою въ дурномъ переводѣ, въ то время какъ онъ давнымъ давно пользовался на другомъ языкѣ, и даже не въ одномъ своемъ отечествѣ, именемъ хорошаго писателя. Итакъ, правительство преслѣдуетъ не поступокъ автора, а его мнѣнія. Тутъ естественно приходитъ на мысль то обстоятельство, что эти мнѣнія, выраженныя авторомъ за шесть лѣтъ тому назадъ, можетъ быть ему вовсе теперь не принадлежатъ и что нынѣшній его образъ мыслей можетъ быть совершенно противорѣчитъ прежнимъ его мнѣніямъ, но объ этомъ, повидимому, правительство не имѣло времени подумать, и даже, въ торопяхъ, не спросило автора, признаетъ ли онъ себя авторомъ статьи или нѣтъ. Правда, что при всемъ томъ на авторѣ лежитъ отвѣтственность за согласіе, легкомысленно имъ данное, го-есть, за одни эти слова: "пожалуй, печатайте"; но спрашивается: гогутъ ли одни эти слова составить "corpus delicti", и если могутъ, то соразмѣрно ли наказаніе съ преступленіемъ? На это, думаю, отвѣчать довольно трудно.
   Что касается до моего положенія, то оно теперь состоитъ въ томъ, иго я долженъ довольствоваться одною прогулкою въ день и видѣть у себя ежедневно господъ медиковъ, ex officio меня навѣщающихъ. Одинъ изъ нихъ, пьяный частный штабъ-лекарь, долго ругался надо мною самымъ наглымъ образомъ, но теперь прекратилъ свои посѣщенія, вѣроятно по предписанію начальства. Пріятели мои посѣщаютъ меня довольно часто и нѣкоторые изъ нихъ поступаютъ съ рѣдкихъ благородствомъ; но всего утѣшительнѣе для меня дружба моихъ милыхъ хозяевъ {Семейство Левашовыхъ.}, бумагъ по сихъ поръ не возвращаютъ, и это всего мнѣ чувствительнѣе, потому что въ нихъ находятся труды всей моей жизни, все, что составляло цѣль ея. Развязки покамѣстъ не предвижу, да и признаться не разумѣю, какая тутъ можетъ быть развязка? Сказать человѣку, "ты съ ума сошелъ", не мудрено, но какъ сказать ему "ты теперь въ полномъ разумѣ"! Окончательно скажу тебѣ, мой другъ, что многое потерялъ я невозвратно, что многія связи рушились, что многіе труды останутся неоконченными, и наконецъ, что земная твердость бытія моего поколеблена навѣки.
   

III.-- Л. М. Цынскому.

1837.

Милостивый государь, Левъ Михайловичъ!

   Нѣсколько словъ, написанныхъ мною вчера у вашего превосходительства о моихъ сношеніяхъ съ госпожой Пановой, мнѣ кажется недостаточны для объясненія этого обстоятельства, и потому позвольте мнѣ объяснить вамъ оное еще разъ. Я познакомился съ госпожой Пановой въ 1827 году въ подмосковной, гдѣ она и мужъ ея были мнѣ сосѣди. Тамъ я съ нею видался часто, потому что въ безлюдствѣ находилъ въ этихъ свиданьяхъ развлеченье. На другой годъ, переселившись въ Москву, куда и они переѣхали, продолжалъ я съ нею видѣться. Въ это время господинъ Пановъ занялъ у меня 3,000 руб., и около того же времени отъ жены его получилъ я письмо, на которое отвѣчалъ тѣмъ, которое напечатано въ "Телескопѣ", но къ ней его не послалъ, потому что писалъ его довольно долго, а потомъ знакомство наше прекратилось. Между тѣнь срокъ по векселю прошелъ, и я не получилъ ни капитала, ни процентовъ. Спустя, кажется, еще годъ, подалъ я вексель ко взысканью, и получилъ отъ госпожи Пановой другое письмо, довольно неучтивое, въ которомъ она меня упрекала въ моемъ поступкѣ. Въ 1834 году передалъ я вексель за 800 руб. купцу Лахтину. Все это время я не видался съ Пановыми и даже не зналъ, гдѣ они находятся. Прошлаго, года госпожа Панова вдругъ извѣстила меня, что она здѣсь и съ легкомысліемъ объявила мнѣ, что вексель будучи заплаченъ, она желаетъ возобновить со пой знакомство, на что я отвѣчалъ, что я готовъ ее видѣть. Она пріѣхала ко пѣ съ мужемъ, и тутъ впервые узнала о существованіи письма къ ней написаннаго и давно всѣмъ извѣстнаго. Мы въ это врой еще раза два видѣлись; потомъ она уѣхала въ Нижній, и болѣе я ее не видалъ. Надобно еще знать, что прочія, такъ-называемыя мои философическія письма, написаны какъ будто къ той же женщинѣ, но что госпожа Панова объ нихъ даже не слыхала.
   Что касается до того, что эта несчастная женщина теперь въ сумасшествіи говоритъ, напр., что она республиканка, что она молилась объ полякахъ, и прочій вздоръ, то я увѣренъ, что если ее спросить, говорилъ ли я когда-либо съ нею про что-либо подобное, то несмотря на свое жалкое положеніе, несмотря на то, что почитаетъ себя безсмертною, я въ припадкахъ бьетъ людей, она конечно скажетъ, что нѣтъ.
   Все это пишу къ вашему превосходительству потому, что въ городѣ пого говорятъ о моихъ сношеніяхъ съ нею, прибавляя разныя нелѣпости, и потому что я, лишенный всякой ограды, не имѣю возможности защитить себя ни отъ клеветы, ни отъ злонамѣренія. Впрочемъ я убѣжденъ, что правительство не обратитъ никакого вниманія на слова безумной женщины, тѣмъ болѣе, что имѣетъ въ рукахъ мои бумага, изъ которыхъ ясно видно, сколь мало я раздѣляю мнѣнія нынѣ бредствующихъ умствователей.
   

IV.-- Показанія, данныя Чаадаевыми въ 1836 іоду.

   1836 года ноября 17 дня, во исполненіи воля вышняго начальства, противу показаній сдѣланныхъ г. Надеждинымъ, имѣю честь изъяснить нижеслѣдующее.
   Я сказалъ графу С..... и господину оберъ-полиціймейстеру, что никогда не имѣлъ намѣренія, ни желанія печатать извѣстную статью, и что узналъ о печатаніи оной тогда только, когда она получила одобреніе цензора и находилась въ корректурѣ. Это и теперь подтверждаю. Вѣроятно я бы могъ и тогда еще остановить печатанье, еслибы усильно того потребовалъ. Но этого я не сдѣлалъ.
   Ни прежде, ни во время печатанья я не видался съ г. Надеждинымъ, потому что онъ былъ боленъ; а видѣлся съ нимъ тогда, какъ статья была уже напечатана. Если я говорилъ о снисходительномъ расположеніи правительства въ отношеніи цензурномъ, то не основывался ни на какихъ вѣрныхъ свѣдѣніяхъ, а на статьяхъ журнальныхъ; а объ намѣреніяхъ правительства дать высказать писателямъ свои мнѣнія, конечно, ничего не говорилъ.
   Справедливо то, что когда г. Надеждинъ пришелъ ко мнѣ и говорилъ о впечатлѣніи, произведенномъ статьею, и о своемъ безпокойствѣ, то я въ утѣшеніе ему сказалъ, что князь Эмиль Петровичъ Мещерскій, человѣкъ извѣстный своимъ благомысліемъ и служащій у министра просвѣщенія, взялъ у меня подлинникъ извѣстнаго письма, чего вѣроятно онъ бы не сдѣлалъ, еслибъ оно было вовсе непозволительнаго содержанія, и что я кн. Мещерскому сказалъ съ нимъ прощаясь, что онъ можетъ съ этимъ письмомъ дѣлать что ему угодно. Показывать же это письмо г. министру просвѣщенія, а еще менѣе увѣдомлять г. министра объ напечатаніи онаго въ "Телескопѣ", князя Мещерскаго я никогда не думалъ просить и г. Надеждину объ этомъ ни слова не говорилъ.
   Очень вѣроятно, что сказалъ г. Надеждину, что добрые люди за меня заступятся, потому что въ томъ былъ тогда увѣренъ; и теперь еще увѣренъ; но при этомъ никого не имѣлъ въ виду; а объ людяхъ съ голосомъ вовсе не говорилъ. Объ Тургеневѣ, который, какъ извѣстно, никакого голоса не имѣетъ, сказалъ г. Надеждину одно то, что онъ въ перепискѣ со многими въ Петербургѣ, что его вѣроятно извѣстятъ, какое эта статья тамъ произведетъ дѣйствіе, и что я ему сообщу, что отъ Тургенева узнаю. Все это г. Надеждинъ страннымъ образомъ перепутать.
   Какимъ образомъ г. Надеждину вздумалось, что я будто бы сизаль ему, что графу Бенкендорфу извѣстны мои письма, этого я не понимаю. Вѣроятно имя графа Бенкендорфа было мною въ разговорѣ произнесено, и такъ какъ я лично знаю графа, то съ похвалою, но конечно больше ничего не было сказано.
   На первый изъ послѣднихъ двухъ вопросовъ отвѣчаю, что, можетъ быть, говорилъ я, что будутъ писать въ Петербургъ, и что поэтому узнаемъ, что тамъ говорятъ; но изъ этого никакого другого заключенія конечно не выводилъ и никакой надежды на это не имѣлъ, потому что я совершенно зналъ, что никто мнѣній, изложенныхъ въ этой статьѣ, не раздѣляетъ.
   Въ заключеніе позволю себѣ прибавить, что никто конечно болѣе меня не сожалѣетъ объ томъ, что эта статья напечатана, и никто іенѣо меня не желалъ видѣть ее напечатанною.
   Изъ 25 книжекъ, доставленныхъ мнѣ г. Надеждинымъ, взяты:
   Иваномъ Ивановичемъ Дмитріевымъ -- 1
   Въ семействѣ Левашовыхъ -- 4
   Княземъ Иваномъ Сергѣевичемъ Гагаринымъ для дачи Александру Сергѣевичу Пушкину, князю * Михайлѣ Петровичу Голицыну, графинѣ Сиркуръ, князю Эмилю Петровичу Мещерскому и для него самого -- 5
   Михайлѣ Ѳедоровичу Орлову -- 1
   Княгинѣ Натальѣ Дмитріевнѣ Шаховской -- 1
   Авдотьѣ Петровнѣ Елагиной -- 1
   Александромъ Норовымъ -- 1
   Николаемъ Филипповичемъ Павловымъ -- 1
   Александромъ Ивановичемъ Тургеневымъ -- 2
   Съ моими бумагами -- 2 -- или 3
   Г. Янишомъ -- 1
   Сверхъ того 3 или 4, на которыхъ я сталъ-было дѣлать поправки, изорвалъ, потому что они чрезъ то сдѣлались неудобочитаемы, и нѣсколько еще взяты были со стола приходившими ко мнѣ, но которыхъ имена теперь не вспомню.
   Все сіе показалъ по сущей справедливости, и если что, впослѣдствіи, сему показанію противнаго окажется, то подвергаюсь законной отвѣтственности.-- Отставной гвардіи ротмистръ Петръ Яковлевъ Чаадаевъ.
   

V.-- Неизвѣстному *).

*) Въ этомъ письмѣ, какъ увидитъ читатель, идетъ рѣчь о магистерскомъ диспутѣ г. Самарина, защищавшаго въ 1844 очень извѣстную диссертацію: "Ѳеофанъ Прокоповичъ и Стефанъ Яворскій, какъ проповѣдники".

(1844).

   Въ отвѣтъ на твое письмо опишу тебѣ важное событіе, совершившееся у насъ въ литературномъ мірѣ: умѣренъ, что ничѣмъ столько тебѣ не удружу. Тебѣ извѣстна диссертація С. Мы, кажется, вмѣстѣ съ тобою ее слушали. На прошлой недѣлѣ онъ ее защищалъ всенародно. Народу было много, въ томъ числѣ, разумѣется, всѣ друзья С. обоего пода. Не знаю, какъ тебѣ выразить то живое участіе, то нетерпѣливое ожиданіе, которыя наполняли всѣхъ присутствующихъ до начатія диспута. Но вотъ молодой искатель взошелъ на каѳедру; всѣ взоры обратились на спокойное, почти торжественное его чело. Ты знаешь предать разсужденія. Подъ покровомъ двухъ именъ Стефана Яворскаго и Ѳеофана Прокоповича дѣло идетъ о тонъ, возможна ли проповѣдь въ какой-либо иной церкви кромѣ православной? По этому случаю, какъ тебѣ извѣстно, онъ разрушаетъ все западное христіанство, и на его обломкахъ воздвигаетъ свое собственное, преисполненное высокимъ чувствомъ народности, и въ которомъ чудно примиряются всѣ возможныя отклоненія отъ первоначальнаго ученья Христова. Но все разсужденіе не было напечатано; онъ защищалъ только послѣднюю его часть, составляющую нѣкоторымъ образомъ особенное сочиненіе о литературномъ достоинствѣ двухъ проповѣдниковъ. О самомъ сочиненіи говорить не стану; ты отчасти его знаешь, остальное самъ прочтешь. Не имѣя возможности защищать всѣ положенія своего разсужденія, С. въ короткихъ словахъ изложилъ его содержаніе, и съ рѣдкимъ мужествомъ высказалъ передъ всѣми свой взглядъ на христіанство, плодъ долговременнаго изученія святыхъ отцовъ и исторія церкви, проникнутый глубокимъ убѣжденіемъ и поражающій особенно своею новостію. Никогда, въ томъ я увѣренъ, со времени существованія на землѣ университетовъ, молодой человѣкъ, едва оставившій скамью университетскую, не разрѣшалъ такъ удачно такихъ великихъ вопросовъ, не произносилъ съ такою властью, такъ самодержавно, такъ безкорыстно приговора надъ всѣмъ тѣмъ, что создало ту науку, ту образованность, которыми взлелѣянъ, которыми дышетъ, которыхъ языкомъ онъ говоритъ. Я былъ тронуть до слезъ этимъ прекраснымъ торжествомъ современнаго направленія въ нашемъ отечествѣ, въ нашей боголюбивой, смиренной Москвѣ. Ни малѣйшаго замѣшательства, ни малѣйшаго стѣсненія не ощутилъ нашъ молодой ѳеологъ, рѣшая совершенно новымъ, неожиданнымъ образомъ высочайшую задачу изъ области разума и духа. И вотъ онъ кончилъ и спокойно ожидаетъ возраженій, весь осѣненный какою-то высокою довѣренностью въ своей силѣ. Шопотъ удивленія распространили по обширной залѣ; нѣкоторыя женскія головы тихо преклонились передъ необыкновеннымъ человѣкомъ; друзья шептали: "чудно!"; рукоплесканьи насилу воздержались. Сидѣвшій подлѣ меня одинъ изъ сообщниковъ этого торжества, сказалъ мнѣ: "voilà ce qui s'appelle une exposition claire". Такъ какъ я не изъ числа тѣхъ, для которыхъ такъ ясно выразилась мысль оратора, то тебѣ ее и не передамъ, а стану продолжать описаніе самаго представленія.
   "Первый возражатель сначала сталъ опровергать теорію диспутанта о проповѣди. Она, по моему мнѣнію, довольно неосновательна, но возражатель кажется не угадалъ слабой ея стороны. Дѣло состоитъ въ томъ, что по этому ученью, ораторская рѣчь, слѣдовательно и проповѣдь, не суть художественныя произведенія; а я думаю напротивъ того, что можно бы съ большею истиною сказать, что всякое художественное произведеніе есть ораторская рѣчь или проповѣдь, въ томъ смыслѣ, что оно необходимо въ себѣ заключаетъ слово, чрезъ которое оно дѣйствуетъ на умы и на сердца людей, точно такъ же какъ и проповѣдь или ораторская рѣчь. Потому-то и сказалъ когда-то, что лучшія католическія проповѣди готическіе храмы, и что имъ суждено можетъ быть возвратить въ лоно церкви толпы людей, отъ нея отлучившихся. Потомъ перешелъ онъ къ одному изъ важнѣйшихъ положеній разсужденія, а именно, что проповѣдникъ есть посредникъ между церковью и частными лицами. Каждый, кому сколько-нибудь извѣстны главныя черты, опредѣляющія разъединенныя христіанскія исповѣданія, легко угадаетъ, откуда заимствовано это понятіе о высокомъ значеніи проповѣдника. Оно принадлежитъ тому изъ нихъ, которое въ одной проповѣди видитъ все дѣло христіанства, и само собою разумѣется, что возражатель, не имѣя возможности выразить вполнѣ своей мысли, въ невольномъ безсиліи долженъ былъ умолкнуть послѣ первыхъ двухъ словъ. Такимъ образомъ, къ общему сожалѣнію, диспутантъ не могъ тутъ явить своей силы. Впрочемъ должно замѣтятъ, что весь диспутъ по несчастію обращался около такихъ предметовъ, до которыхъ убѣжденія, рѣшительно противоположныя положеніямъ диспутанта, не могли дотронуться. Такъ, напр., когда возражатель обратился къ странному его мнѣнію о католической проповѣди, то онъ принужденъ былъ ограничиться нѣсколькими примѣрами духовнаго краснорѣчія западной церкви и общими мѣстами о достаточности одного христіанскаго начала для вдохновенія проповѣдника, между тѣмъ какъ ему должно было показать, что характеръ, продолѣди на Западѣ ничуть не опредѣлялся догматами церкви, а самою жизнію Запада, составленной изъ множества разнородныхъ началъ, съ которыми проповѣдники должны были бороться, которымъ иногда должны были уступать, которыя вызывали слово живое, непредвидѣнное, никакому общему закону неподчинявшееся; что находить въ проповѣди католической отсутствіе живого сочувствія съ массою слушателей до такой степени смѣшно, что не знаешь, что на это и сказать; что новоизобрѣтенное имъ различіе между церквами католической и православной совершенно ложно; что церковь православная столько же, сколько и католическая, требовала и требуетъ себѣ подчиненія внѣшняго; что католическая отнюдь не довольствуется одною только наружною или юридическою покорностію, а лучше только прочихъ христіанскихъ исповѣданій постигаетъ своимъ здравымъ практическимъ смысломъ человѣческую природу и необходимую въ ной связь наружнаго съ внутреннимъ, вещественнаго съ духовнымъ, формы съ существомъ; что понятіе объ этой связи прямо выводится изъ того ученья евангельскаго, которое, такъ сказать, обоготворяетъ тѣло человѣческое въ тѣлѣ Христовомъ, таинственно съ нимъ совокупляемымъ, предсказываетъ возрожденіе тѣлъ нашихъ и гласитъ устами Апостола: или не вѣете что тѣлеса ваша удове Христове, или не вѣете, я котѣлеса ваша храмъ живаго святаго духа суть (1 Кор. 6). Ко всему къ этому должно было ему ч еще прибавить, что церковь западная развивалась не какъ государство, а какъ царство; что смѣшно ей въ этомъ упрекать, потому что вся цѣль христіанства въ томъ и состоитъ, чтобы создать на землѣ одно царство, всѣ прочія царства въ себѣ заключающее; что непостижимо, какимъ образомъ символизированная идея о единствѣ 'церкви въ лицѣ папы, про которую впрочемъ католическая церковь ничего не вѣдаетъ, можетъ разлучить человѣчество съ церковью; что если папа въ самомъ дѣлѣ ничто иное какъ символъ единства, то очевидно, что самое единство въ немъ заключаться не можетъ" а должно находиться внѣ его, т.-е. въ человѣчествѣ; что, наконецъ, преобладаніе формы въ католицизмѣ есть ни что иное какъ жалкій бредъ протестантизма, не умѣвшаго постигнуть своимъ отрицательнымъ тупымъ понятіемъ, что однимъ разумнымъ, глубокимъ сочетаніемъ формы съ мыслію, возможно было сохранить и мысль и форму христіанства, посреди той великой борьбы всякаго рода силъ и понятій на почвѣ Европы собравшихся, которыя составляютъ новѣйшую исторію мыслящаго человѣчества.
   

VI.-- А. И. Тургеневу.

Басманная. 16 февраля, 1845.

   Вотъ письмо къ Сиркуру. Оно давнымъ давно написано, но какъ-то долго ждало попутнаго вѣтра. Изъ него узнаешь кое-что. О прочемъ съ удовольствіемъ бы къ тебѣ написалъ, несмотря на проказы вашего превосходительства, но право нѣтъ ни времени, ни силъ. Мы затопили у себя курную хату; сидимъ въ дыму; эти Божіей не видать. Самъ посуди, до васъ ли намъ теперь! Сиркуру, нечего дѣлать, надо было написать. Митрополитъ тебѣ кланяется. Онъ также милъ, святъ и интересенъ какъ и прежде. Ваши объ немъ безтолковые толки оставили его совершенно равнодушнымъ и не нарушили ни на минуту его прекраснаго спокойствія. О послѣдней статьѣ "Сѣятеля* не успѣлъ еще написать Сиркуру ни слова; но вчера за обѣдомъ у K. В. Новосильцовой узналъ, что владыка и за это не гнѣвается.
   

VII.-- И. В. Кирѣевскому.

1845, Май.

   Я очень желалъ васъ ныньче у себя видѣть, любезный Иванъ Васильевичъ, чтобы съ вами прочесть рѣчи Пиля и Росселя; но такъ какъ вы вѣроятно во мнѣ не будете, то я посылаю къ вамъ листъ дебатовъ съ этимъ западнымъ комеражемъ. Не знаю почему мнѣ что-то очень хочется, чтобы вы это прочли. Можетъ статься вы спокойно замѣтите, что въ этомъ явленіи европейской образованности находится односторонняго, и передадите впечатлѣніе ваше безъ ненависти и пристрастія.
   

VIII.-- А. Е. Венцелю.

Басманная. Января 25, 1847.

   Сердечно благодарю васъ, любезнѣйшій Антонъ Егоровичъ, за предоброе письмо ваше. Я самъ надняхъ собирался писать къ вамъ, скажу послѣ по какому случаю, а теперь дайте поговорить съ вами о вашемъ житьѣ-бытьѣ въ Курскѣ. Неужто эта невыносимая жизнь должна продлиться! Не могу этому повѣрить. Мнѣ кажется, вамъ бы это было вредно не только въ нравственномъ отношеніи, но и въ физическомъ. Я^васъ прошу покорнѣйше написать мнѣ, что имѣете въ виду, какія ваши надежды и желанія. Почемъ знать, можетъ статься, какой-нибудь счастливый случай, какая-нибудь неожиданная встрѣча дадутъ мнѣ возможность вывести васъ изъ этого положенія. Стану ожидать увѣдомлены вашего, а между тѣмъ не престану искать случая служить вамъ по силамъ и по умѣнію.
   Вотъ по какому случаю хотѣлъ-было писать къ вамъ. *** портрета не получалъ и на васъ гнѣвается. Я бы могъ ему дать другой, но какъ-то совѣстно навязывать свое изображеніе особенно на такого человѣка, каковъ ***. Къ тому же съ какимъ-то другимъ заблудившимся портретомъ моимъ случилось надняхъ странное приключеніе, которому *** можетъ статься не чуждъ. Въ день именинъ своихъ старый недоброжелатель мой Вигель получилъ мой портретъ съ какими-то стихами, за что благодаритъ меня на свой ладъ, приписывая мнѣ эту глупую шутку и поздравляя меня съ тѣмъ, что научился по-русски. Полно, не шутка ли это ***? Если вы портрета ему назначеннаго не увозили, то такимъ образомъ загадка могла бы разъясниться. Вотъ впрочемъ послѣднія слова письма моего, изъ которыхъ вамъ немудрено будетъ заключить о содержаніи всего письма:
   "Въ заключеніе не могу не выразить надежды, что русскій складъ "этихъ строкъ, написанныхъ родовымъ русскимъ, васъ не изумитъ, и, что вы пожелаете еще болѣе сродниться съ благороднымъ русскимъ племенемъ, для того чтобы и себѣ усвоить этотъ складъ".
   *** зналъ я лѣтъ десять тому назадъ; съ тѣхъ поръ совершенно потерялъ изъ виду и очень желалъ бы знать, въ какомъ теперь находится положеніи. Онъ много обѣщалъ; особенно любилъ я его за строгую послѣдовательность ума, столь рѣдкую между нами. Что-то изъ этого вышло? Сколько людей даровитыхъ, съ златыми надеждами, съ пышными обѣщаніями, прошло мимо меня, которымъ съ любовью подавалъ руку, и скрылось въ туманной неизвѣстности, несмотря на безчисленное множество путей къ достиженію всѣхъ прекрасныхъ цѣлей жизни, проложенныхъ по зеилѣ русской, несмотря на мудрые законы, подъ сѣнью которыхъ мы благоденствуемъ, несмотря на благодатныя вѣрованія, насъ озаряющія! Грустно подумать, какъ мы, счастливые избранники Провидѣнія, мало умѣемъ пользоваться всѣми благами, щедрою его рукою излитыми на благополучную страну нашу! Если увидите ***, то поклонитесь ему отъ меня и узнайте, какъ на свѣтѣ пробивается. Но пуще всего пишите о себѣ, чего желаете, чего надѣетесь. Иной радости, иного утѣшенія давно въ жизни не вѣдаю, кромѣ того какъ любить меня любящихъ и по возможности служить имъ.
   Не стану увѣрять васъ въ дружбѣ своей и преданности, въ которыхъ конечно не сомнѣваетесь.
   

IX -- Князю П. А. Вяземскому *).

*) Это письмо было уже напечатано дважды: въ "Моск. Универс. Благор. Пансіонѣ" Н. Сушкова (1858) и въ Р. Архивѣ (1866). Мы помѣщаемъ его, какъ по интересу содержанія, такъ и для того, чтобы по возможности соединить разбросанный матеріалъ.-- Ред.

Басманная. Апрѣля 29, 1847.

   Спасибо, любезный князь, за ваше милое письмо. Дѣло К. постараемся сами устроить, а васъ все-таки благодаримъ за ваше участіе. Съ вашимъ сужденіемъ о нашемъ житьѣ-бытьѣ я не совершенно согласенъ, хотя впрочемъ вы во многомъ и правы. Что мы умны, въ томъ никакого нѣтъ сомнѣнія, но чтобъ въ умѣ нашемъ вовсе не было проку, съ этимъ никакъ не могу согласиться. Неужто надо непремѣнно дѣлать дѣла, чтобы дѣлать дѣло? Конечно, можно дѣлать и то и другое, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы мысль, и не выразившаяся еще въ жизни, не могла быть вещь очень дѣльная. Настанетъ время, она явится и тамъ. Развѣ люди живутъ въ однихъ только департаментахъ да канцеляріяхъ? Вы скажете, что мысли наши не только не проявляются въ жизни, но и не высказываются на бумагѣ. Чтожъ дѣлать? Знать грамотка намъ не далась. но за то, еслибъ послушали наши толки! Нѣтъ такого современнаго или несовременнаго вопроса, котораго бы мы не рѣшили, и все это въ честь и во славу святой Руси. Повѣрьте, въ нашихъ толкахъ очень много толка. Міръ всплеснетъ руками, когда все это явится на свѣтъ дневной. Но поговоримъ лучше о дѣлѣ, и вамъ и намъ общемъ.
   У васъ, слышно, радуются книгою Гоголя, а у насъ, напротивъ того, очень ею недовольны. Это, я думаю, происходитъ оттого, что мы болѣе вашего были пристрастны къ автору. Онъ насъ немножко обманулъ, вотъ почему мы на него сердимся. Что касается до меня, то мнѣ кажется, что всего любопытнѣе въ этомъ случаѣ не самъ Гоголь, а то, что его такимъ сотворило, какимъ онъ теперь предъ нами явился. Какъ вы хотите, чтобъ въ наше надменное время, напыщенное народною спѣсью, писатель даровитый, закуренный ладаномъ съ ногъ до головы, не зазнался, чтобъ голова у него не закружилась? Это просто невозможно. Мы ныньче такъ довольны всѣмъ своимъ роднымъ, домашнимъ, такъ радуемся своимъ прошедшимъ, такъ потѣшаемся своимъ настоящимъ, такъ величаемся свопъ будущимъ, что чувство всеобщаго самодовольства невольно переносится и къ собственнымъ нашимъ лицамъ. Коли народъ русскій лучше всѣхъ народовъ въ мірѣ, то само собою разумѣется, что и каждый даровитый русскій человѣкъ лучше всѣхъ даровитыхъ людей прочихъ народовъ. У народовъ, у которыхъ народное чванство искони въ обычаѣ, гдѣ оно, такъ сказать, по неволѣ вышло изъ событій историческихъ, гдѣ оно въ крови, гдѣ оно вещь пошлая, тамъ оно по этому самому принадлежитъ толпѣ и на умъ высокій никакого дѣйствія имѣть уже не можетъ; у насъ же слабость эта вдругъ развернулась, на перекоръ всей нашей жизни, всѣхъ нашихъ вѣковыхъ привычекъ и понятій, самымъ неожиданнымъ образомъ, такъ что всѣхъ застала въ расплохъ, и умныхъ и глупыхъ: мудрено ли, что и люди, одаренные дарами необыкновенными, отъ нея дурѣютъ! Отбить только посмотрѣть около себя, сейчасъ увидишь какъ это народное чванство, намъ доселѣ чуждое, вдругъ изуродовало лучшіе умы наши, въ какомъ самодовольномъ упоеніи они утопаютъ съ тѣхъ поръ, какъ совершили свой мнимый подвигъ, какъ открыли свой новый міръ ума и духа. Видно не глубоко врѣзаны въ душахъ нашихъ завѣты старины разумной; давно ли, повинуясь своенравной волѣ великаго человѣка, нарушили мы ихъ, предъ лицемъ всего міра, и вотъ вновь нарушаемъ, повинуясь какому-то народному чувству, Богъ вѣсть откуда къ намъ занесенному?
   Недостатки книги Гоголя принадлежать не ему, а тѣмъ, которые превозносятъ его до безумія, которые преклоняются предъ нимъ, какъ предъ высшимъ проявленіемъ самобытнаго русскаго ума. которые ожидаютъ отъ него какого-то преображенія русскаго слова, которые налагаютъ на него чуть не всемірное значеніе, которые наконецъ навязали на него тотъ гордый, несродный ему патріотизмъ, которымъ сами заражены, и такимъ образомъ задали ему задачу неразрѣшимую, задачу невозможнаго примиренія добра со зломъ: достоинства же ея принадлежатъ ему самому. Смиреніе, насколько его есть въ его книгѣ, плодъ новаго направленія автора; гордость, въ немъ проявившаяся, привита ему его друзьями. Это онъ самъ говоритъ въ письмѣ въ кн. Львову {Кн. B. В. Львовъ.}, написанному по случаю этой книги. Разумѣется, онъ родился не вовсе безъ гордости, но все-таки главная бѣда произошла отъ его поклонниковъ. Я говорю въ jсобенности о его московскихъ поклонникахъ. Но знаете ли, откуда взялось у насъ на Москвѣ это безусловное поклоненіе даровитому писателю! Оно произошло оттого, что намъ понадобился писатель, котораго бы могли поставить на ряду со всѣми великанами духа человѣческаго, съ Гомеромъ, Дантомъ, Шекспиромъ, и выше всѣхъ иныхъ писателей настоящаго времени и прошлаго. Это странно, но это сущая правда. Этихъ поклонниковъ я знаю коротко, лихъ люблю и уважаю, они люди умные, хорошіе; но имъ надо во что бы то ни стало возвысить нашу скромную богомольную Русь надъ всѣми странами въ мірѣ, имъ непремѣнно захотѣлось себя и всѣхъ другихъ увѣрять, что мы призваны быть какими-то наставниками народовъ. Вотъ и нашелся, на первый случай, такой крошечный наставникъ; вотъ они и стали ему про это твердить на разные голоса, и вслухъ и на ухо; а онъ, какъ простодушный, довѣрчивый поэтъ, имъ и повѣрилъ. Къ счастію его и къ счастію русскаго слова, въ немъ таился, какъ я выше сказалъ, зародышъ той самой гордости, которую въ немъ силились развить ихъ хваленія. Хваленіями ихъ онъ пресыщался, но къ самимъ этимъ людямъ онъ не питалъ ни малѣйшаго уваженія. Это можете видѣть изъ этой же книги и выражается въ его разговорѣ на каждомъ словѣ. Отъ этого родилось въ немъ какое-то тревожное чувство къ самому себѣ, усиленное сначала болѣзненнымъ его состояніемъ, а потомъ новымъ направленіемъ, имъ принятымъ, быть можетъ какъ убѣжищемъ отъ преслѣдующей его грусти, отъ тяжкаго, неисполнимаго урока, ему заданнаго современными причудами. Нѣтъ сомнѣнія, что еслибъ эти причуды не сбили его съ толку, еслибъ онъ продолжалъ идти своимъ путемъ, то достигъ бы чудной высоты; но теперь, Богъ знаетъ, куда заведутъ его друзья, какъ вынесетъ онъ бремя ихъ гордыхъ ожиданій, неразумныхъ внушеній и неумѣренныхъ похвалъ!
   У насъ, въ Москвѣ, между прочимъ, вообразили себѣ, что новымъ направленіемъ своимъ обязанъ онъ такъ-называемому Западу, странѣ, гдѣ онъ теперь пребываетъ, іезуитамъ. На этой счастливой мысли остановился нашъ замысловатый пріятель въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" {Н. Ф. Павловъ.}, и вѣроятно разовьетъ ее въ слѣдующемъ письмѣ съ обычнымъ свои остроуміемъ. Но іезуитство, такъ какъ его разумѣютъ эти господа, существуетъ въ сердцѣ человѣческомъ съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ родъ человѣческій; за нимъ нечего ходить въ чужбину, его найдешь и около себя, и даже въ тѣхъ самыхъ людяхъ, которые въ немъ укоряютъ бѣднаго Гоголя. Оно состоитъ въ томъ, чтобы пользоваться всѣми возможными средствами для достиженія своей цѣли, а это видано вездѣ. Для этого не только не нужно быть іезуитомъ, но и не надо вѣрить и Бога; стоитъ только убѣдиться, что намъ нужно прослыть или добрымъ христіаниномъ, или честнымъ человѣкомъ, или чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ. Въ Гоголѣ ничего нѣтъ подобнаго. Онъ слишкомъ спѣсивъ, слишкомъ откровененъ, откровененъ иногда даже до цинизма, однимъ словомъ, онъ слишкомъ неловокъ, чтобы быть іезуитомъ. Нѣкоторые за его порицателей особенно отличаются своею ловкостію, искусствомъ промышлять всѣмъ, что попадется имъ подъ руки, и въ этомъ отношеніи совершенные іезуиты. Онъ больше ничего какъ даровитый писатель, котораго черезъ мѣру возвеличили, который попалъ на новый путь и не знаетъ, какъ съ нимъ сладить. Но все-таки онъ тотъ же самый человѣкъ, какимъ мы и прежде его знали, и все-таки онъ, и въ томъ болѣзненномъ состояніи души и тѣла, въ которомъ находится, стократъ выше всѣхъ своихъ порицателей, и когда захочетъ, то сокрушитъ ихъ одни словомъ и размечетъ какъ быліе непотребное.
   Эти строки были написаны до полученія вашей книжечки {Брошюра кн. Вяземскаго: "Языковъ -- Гоголь".}; съ тѣхъ поръ былъ я боленъ и не могъ писать. Благодарю за присылку. Не стану переначинать письма, а скажу вамъ въ двухъ словахъ, какъ съумѣю, свое мнѣніе о вашей статьѣ. Вамъ вѣроятно, извѣстно, что на нее здѣсь очень гнѣваются. Разумѣется, въ этомъ гнѣвѣ я не участвую. Я увѣренъ, что если вы не выставили всѣхъ недостатковъ книги, то это потому, что они и безъ того достаточно были выказаны другими. Вамъ, кажется, всего болѣе хотѣлось показать ея важность въ нравственномъ отношеніи и необходимость оборота, происшедшаго въ мысляхъ автора, это, по моему мнѣнію, вы исполнили прекрасно. Что теперь ни скажутъ о вашей статьѣ, она останется въ памяти читающихъ и мыслящихъ людей какъ самое честное и дѣльное слово, произнесенное объ этой книгѣ. Все, что ни было о ней сказано другими, преисполнено какою-то страною злобою противъ автора. Ему какъ будто не могутъ простятъ, что веселивши насъ столько времени своею умною шуткою, ему разъ вздумалось поговорить съ нами не смѣясь; что съ нимъ случилось то, что ежедневно случается въ кругу обыкновенной жизни съ людьми, менѣе извѣстными, и что онъ осмѣлился намъ про это разсказать по вѣковѣчному обычаю писателей, питающихъ сознаніе своего значенія. Позабываютъ, что писатель, и писатель столь извѣстный, не частный человѣкъ; что скрыть ему свои новыя, задушевныя чувства было невозможно и не должно; что онъ не однимъ словомъ своимъ, но и всей своей душою принадлежитъ тому народу, которому посвятилъ даръ, свыше ему данный; позабываютъ, что при нѣкоторыхъ страницахъ слабыхъ, а иныхъ и даже очень грѣшныхъ, въ книгѣ его находятся страницы красоты изумительной, страницы такія, что, читая ихъ, радуешься, что говоришь на томъ языкѣ, на которомъ такія вещи говорятся. Вы одни относитесь съ любовью о книгѣ и авторѣ: спасибо вамъ. День ото дня, источникъ любви у насъ изсякаетъ, по крайней мѣрѣ въ мірѣ печатномъ; итакъ, спасибо вагъ еще разъ. На меня находитъ невыразимая грусть, когда вижу всю эту злобу, возникшую на любимаго писателя, доставившаго намъ столько слезныхъ радостей, за то только, что пересталъ насъ тѣшить и съ чувствомъ скорби и убѣжденія исповѣдается предъ нами, и старается по силамъ сказать намъ доброе и поучительное слово. Все, что мнѣ бы хотѣлось сказать вамъ на этотъ счетъ, вы отчасти уже сами сказали несравненно лучше, чѣмъ бы мнѣ удалось то же выразить, особенно на языкѣ, которымъ такъ безсильно владѣю; но одно, о чемъ намекалъ уже въ первыхъ своихъ строкахъ, кажется вы упустили изъ вида, а именно, высокомѣрный тонъ этихъ писемъ. Я уже сказалъ, какому вліянію его приписываю, но нельзя же однако и самого Гоголя въ немъ совершенно оправдать, особенно при томъ духовномъ стремленіи, которое въ книгѣ его обнаруживается* Это вещь, по моему мнѣнію, очень важная. Мы искони были люди смирные и умы смиренные; такъ воспитала насъ наша церковь, единственная наставница наша. Горе намъ, если измѣнимъ ея мудрому ученью. Ему обязаны мы всѣми лучшими народными свойствами своими, своимъ величіемъ, всѣмъ тѣмъ, что отличаетъ насъ отъ прочихъ народовъ и творитъ судьбы наши. Къ сожалѣнію, новое направленіе избраннѣйшихъ умовъ нашихъ именно къ тому клонится, и нельзя не признаться, что и нашъ милый Гоголь, тотъ самый, который такъ рѣзко высказалъ намъ нашу грѣшную сторону, этому вліянію подчинился. Пути наши не тѣ, по которымъ странствуютъ прочіе народы; въ свое время мы конечно достигнемъ всего благого, изъ чего бьется родъ человѣческій, а можетъ быть, руководимые святою вѣрою нашею, и первые узримъ цѣль, Богомъ ему предназначенную; но по сію пору мы еще столь мало содѣйствовали къ общему дѣлу человѣческому, смыслъ значенія нашего въ мірѣ еще такъ глубоко таится въ откровеніяхъ Провидѣнія, что безумно было бы намъ величаться предъ старшими братьями нашими. Они не фше насъ, но они опытнѣе насъ. Ваша дѣловая петербургская жизнь заглушаетъ васъ; вамъ не все слышно, что гласится на землѣ русской. Прислушайтесь къ глаголамъ нашимъ; они повѣдаютъ вамъ дивныя вещи. Въ первой половинѣ статьи вашей вы сказали нѣсколько радужныхъ словъ о нашей новоизобрѣтенной народности, но ни слова не упомянули о томъ, какъ мы невольно стремимся къ искаженію народнаго своего характера. Помыслите объ этомъ. Неповѣрите, до какой степенк люди въ краю нашемъ измѣнились съ тѣхъ поръ, какъ облеклись этой народною гордынею, невѣдомой боголюбмвымъ отцамъ нашимъ. Вотъ что меня всего болѣе поразило въ книгѣ Гоголя, и чего вы, кажется, не замѣтили. Во всемъ прочемъ, съ вами заодно. Поклонитесь Тютчеву; княгинѣ сердечный мой поклонъ; сыну вашему une bonne poignée de main.
   

X.-- А. С. Хомякову (безъ означенія времени).

   Позвольте, любезный Алексѣй Степановичъ, прежде нежели какъ удастся мнѣ изустно поблагодарить васъ за вашего Ѳеодора Ивановича, сотворить это письменно. Всегда спѣшу выразить чувство, возбужденное во мнѣ благимъ явленіемъ. Разумѣется, я не во всемъ съ вами согласенъ. Не вѣрю, напр., чтобы царствованіе Ѳеодора столько хе было счастливо безъ Годунова, сколько оно было при немъ; не вѣрю и тому, чтобъ учрежденіе въ Россіи патріаршества было плодомъ какой-то умственной возмужалости нашихъ предковъ, и думаю, что гораздо естественнѣе его приписать упадку или изнеможенію церквей восточныхъ подъ игомъ Агарянъ и честолюбію Годунова; но дѣло не въ томъ, а въ прекрасномъ нравственномъ направленіи всей статьи. Такимъ образомъ позволено искажать исторію, особенно если пишешь для дѣтей. Спасибо вамъ за клеймо, положенное вами на преступное чело царя {Грозный.}, развратителя своего народа, спасибо за то, что вы въ бѣдствіяхъ, постигшихъ послѣ него Россію, узнали его наслѣдіе. Я увѣренъ, что на просторѣ вы бы нашли слѣды его нашествія и въ дальнѣйшемъ отъ него разстояніи. Въ наше, народною спѣсью околдованное время, утѣшительно встрѣтить строгое слово объ этомъ славномъ витязѣ славнаго прошлаго, произнесенное однимъ изъ умнѣйшихъ представителей современнаго стремленія. Разногласіе ваше въ этомъ случаѣ съ вашими поборниками подаетъ мнѣ самыя сладкія надежды. Я увѣренъ, что вы современенъ убѣдитесь и въ томъ, что точно также, какъ кесари римскіе возможны были въ одномъ языческомъ Римѣ, такъ и это чудовище возможно было въ той странѣ, гдѣ оно явилось. Потомъ останется только показать прямое его исхожденіе изъ нашей народной жизни, изъ того семейнаго, общиннаго быта, который ставитъ насъ выше всѣхъ народовъ въ мірѣ, и къ возвращенію котораго мы всѣми силами должны стремиться. Въ ожиданіи этого вывода,-- не возврата,-- благодарю васъ еще разъ за вашу статью, доставившую мнѣ истинное наслажденіе, і затѣйливою мыслію, и изящнымъ слогомъ, и духомъ христіанскимъ.
   

XI.-- А. С. Хомякову.

Басманная. 26-го сентября.

   Посылаю вамъ, dear sir, тетрадь полученную мною отъ неизвѣстнаго лица для отосланія къ вамъ. Вамъ, думаю, не трудно будетъ угадать привѣтное перо, такъ удачно высказавшее ваши собственныя сочувствія. Не знаю, почему сочинитель избралъ меня проводникомъ своихъ задушевныхъ изліяній, но благодарю его за то, что считаетъ меня вашимъ добрымъ пріятелемъ. Разумѣется, приписка и письмо одного мастера. Изъ этой приписки вижу, что онъ предполагаетъ Женя раздѣляющимъ его мысли, и въ этомъ онъ не ошибся. Не менѣе его гнушаюсь тѣмъ, что дѣлается въ такъ-называемой Европѣ; не менѣе его убѣжденъ, что будущее принадлежитъ молодецкому племени, котораго онъ заслуженный, достойный представитель, котораго отличительная черта благородство безъ хвастовства вз побѣдѣ, черта, столь явно выразившаяся въ настоящую минуту. Въ одномъ только не могу съ нимъ согласиться, а именно, что намъ не нужно заниматься Европой, что намъ должно оставить о ней попеченіе. Я полагаю напротивъ того, что попеченіе наше о ней теперь необходимо, что намъ очень нужно ей теперь заняться. Такъ вѣроятно думалъ и тотъ, который увѣнчалъ насъ новой, славной побѣдой. Не знаю, какъ сочинитель письма не замѣтилъ, что еслибъ мы не занимались Европой, то насъ бы не было въ Венгріи, то мятежъ не былъ бы укрощенъ, то Венгрія не была бы у ногъ русскаго Царя, великодушный Банъ находился бы теперь очень въ непріятномъ положеніи, общая ваша пріятельница была бы въ глубокомъ горѣ, и наконецъ, мы не имѣли-бъ случая обнаружить своего въ торжествѣ смиренія. Въ томъ совершенно согласенъ съ вашимъ почтеннымъ сочувственникомъ, что Европа намъ завидуетъ, и увѣренъ, что еслибъ лучпіе насъ знала, еслибъ видѣла, какъ благоденствуемъ у себя дома, то еще пуще стала бы завидовать, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ намъ должно было оставить о ней попеченіе. Вражда ея не должна насъ лишать нашего высокаго призванія спасти порядокъ, возвратить народамъ покой, научить ихъ повиноваться властямъ такъ, какъ мы сами имъ повинуемся, однимъ словомъ внести въ міръ, преданный безначалію, наше спасительное начало. Я увѣренъ, что въ этомъ случаѣ вы совершенно раздѣляете мое мнѣніе и не захотите, чтобъ Россія отказалась отъ своего назначенія, указаннаго ей и царемъ небеснымъ, и царемъ земнымъ: я даже думаю, что въ настоящее время вы бы не стали звать одну

милость Господню на Западной край,

   а пожелали-бъ нашимъ союзнымъ братіямъ еще и иныхъ благъ.
   Не знаю почему, заключая, чувствую непреодолимую потребность выписать слѣдующія строки изъ послѣдняго слова нашего митрополита:
   "Возвышеніе путей нашихъ въ очахъ нашихъ есть уклоненіе отъ пути Божія хотя, бы мы на немъ и находились".
   Сердечно вамъ преданный и пр.
   

XII.-- М. И. Погодину.

Милостивый государь Михаилъ Петровичъ.

   Благодарю васъ за лестное приглашеніе участвовать въ изданіи "Москвитянина". Не почитаю себя въ правѣ отказаться, но долженъ вамъ напомнить, что имя мое, хотя и мало извѣстное въ литературномъ мірѣ, считалось по сіе время принадлежащимъ мнѣніямъ, не совершенно согласнымъ съ мнѣніями "Москвитянина". Если принятіемъ меня въ ваши сотрудники вы желаете обнаружить стремленіе менѣе исключительное, то мнѣ пріятно будетъ по силамъ сопутствовать вашему журналу. Я полагаю, что приглашая меня, вы имѣли это въ виду, и что объявленіе ваше будетъ написано въ этомъ смыслѣ. Примиренія съ противоположными мнѣніями, въ наше спѣсивое время, ожидать нельзя, но менѣе исключительности вообще и болѣе простора въ мысляхъ, я думаю, можно пожелать. Мысль или сила, которая должна произвесть сочетаніе всѣхъ разногласныхъ понятій о жизни народной и о ея законахъ, можетъ быть, уже таится въ современномъ духѣ, и можетъ статься, какъ и прежде бывало, возникнетъ изъ той страны, откуда ее вовсе не ожидаютъ; но до той поры, пока не настанетъ часъ ея появленія, всякое честное мнѣніе, каждый чистый и свѣтлый умъ, должны молить объ этомъ сочетаніи и вызывать его всѣми силами. Умѣренность, терпимость и любовь ко всему доброму, умному, хорошему, въ какомъ бы цвѣтѣ оно ни явилось, вотъ мое исповѣданіе: оно, вѣроятно, будетъ и исповѣданіемъ возобновленнаго "Москвитянина".
   Что касается до воспоминаній о Пушкинѣ, то не знаю, успѣю ли съ ними сладить вё время. Очень знаешь, что объ немъ сказать, но какъ быть съ тѣмъ, чего нельзя сказать? Здоровье мое плохо, но за доброю волею дѣло не станетъ.
   

XIII.-- Выписка изъ письма къ С. И. Шевыреву.

   Вы конечно замѣтили, что описывая молодость Пушкина и года, проведенные имъ въ лицеѣ, авторъ статей ни слова не упоминаетъ обо мнѣ, хотя въ то же время и выписываетъ нѣсколько стиховъ изъ его посланія ко мнѣ, и даже намекаетъ на извѣстное приключеніе въ его жизни, въ которомъ я имѣлъ участіе, но приписывая это участіе исключительно другому лицу. Признаюсь, это умышленное забвеніе отношеній моихъ къ Пушкину глубоко тронуло меня. Давно ли не стало его, и вотъ какъ праздолюбивое потомство, въ угодность своимъ взглядамъ, чтить (храпитъ) преданіе о немъ! Пушкинъ гордился дружбою моею, онъ говоритъ, что я спасъ отъ гибели его и его чувства, что я воспламенялъ въ немъ любовь къ высокому, а г. *** находитъ, что до этого никому нѣтъ дѣла, полагая вѣроятно, что обращенное потомство вмѣсто стиховъ Пушкина будетъ читать его матеріалы. Надѣюсь однакожъ, что будущіе біографы поэта заглянутъ и въ его стихотворенія.
   Не пустое тщеславіе побуждаетъ меня говорить о себѣ, но уваженіе къ памяти Пушкина, котораго дружба принадлежитъ къ лучшимъ годамъ жизни моей, къ тому счастливому времени, когда каждый мыслящій человѣкъ питалъ живое сочувствіе ко всему доброму, какого бы цвѣта оно ни было, когда каждая разумная и безкорыстная мысль чтилась выше самаго безпредѣльнаго поклоненія прошедшему и будущему. Я увѣренъ, что настанетъ время, когда и у насъ всему и каждому воздастся должное, но между тѣмъ, нельзя же видѣть равнодушно, какъ современники прячутъ правду отъ потомковъ. Никому, кажется, нельзя лучше васъ въ этомъ случаѣ заступиться за истину и за минувшее поколѣніе, котораго теплоту и безкорыстіе сохраняете въ душѣ своей; но если думаете, что мнѣ самому должно взяться за покинутое перо, то послѣдую вашему совѣту au risque de fournir a М-r *** une nouvelle preuve du peu d'importance qu'il faut attacher à l'amitié que m'accordait Pouchkine.
   Написавъ эти строки, узналъ, что г. *** оправдываетъ себя тѣмъ, что, говоря о лицейскихъ годахъ друга моего, онъ не полагалъ нужнымъ говорить о его отношеніяхъ ко мнѣ, предоставляя себѣ упомянуть о нихъ въ послѣдующихъ статьяхъ. Но неужто г. *** думаетъ, что встрѣча Пушкина, въ то время, когда его могучія силы только-что стали развиваться, съ человѣкомъ, котораго онъ впослѣдствіи назвалъ лучшимъ своимъ другомъ, не имѣла никакого вліянія на ихъ развитіе! Если не ошибаюсь, то познаніе сердца человѣческаго есть одно изъ первыхъ условій біографа.
   

XIV.-Ф. Ф. Вигелю (1847 г.).

М. г. Филиппъ Филипповичъ *).

*) См. упоминаніе объ этомъ письмѣ въ помѣщенномъ выше письмѣ къ Венцелю.

   Портрета своего я вамъ не посылалъ и стиховъ не пишу, но благодаренъ своему неизвѣстному пріятелю, доставившему мнѣ случай получить ваше милое письмо. Этотъ неизвѣстный пріятель, сколько могу судить по словамъ вашимъ, выражаетъ собственныя мои чувства. Я всегда умѣлъ цѣнить прекрасныя свойства души вашей, пріятный умъ вашъ, многолюбивое ваше сердце. Теплую любовь къ нашему славному отечеству я чтилъ всегда и во всѣхъ, но особенно въ тѣхъ лицахъ, которыхъ, какъ васъ, общій голосъ называетъ достойными его сынами. Однимъ словомъ, я всегда думалъ, что вы составляете прекрасное исключеніе изъ числа тѣхъ самозванцевъ русскаго имени, которыхъ притязаніе насъ оскорбляетъ или смѣшитъ. Изъ этого можете заключить, что долгъ христіанина, въ отношеніи къ вамъ, мнѣ бы не трудно было исполнитъ. Сочинитель стиховъ вѣроятно это зналъ и передалъ вамъ мои мысли, не знаю впрочемъ съ какою цѣлью; но все-таки не ногу присвоить сей что вы пишете, тѣмъ болѣе, что о содержаніи стиховъ могу только догадываться изъ словъ вашихъ. Что касается до желанія одной почтенной дамы, о которомъ вы говорите, то съ удовольствіемъ бы его исполнилъ, еслибъ зналъ ея имя.
   Въ заключеніе не могу не выразить надежды, что русскій складъ этихъ строкъ, написанныхъ родовымъ русскимъ, васъ не удивитъ, и что вы пожелаете еще болѣе сродниться съ благороднымъ русскимъ племенемъ, чтобы и себѣ усвоить этотъ складъ.
   Прошу васъ покорнѣйше принять увѣреніе въ глубокомъ моемъ почтеніи и совершенной моей преданности.
   

XV.-- Ф. Ф. Вигелю.

М. г. Филиппъ Филипповичъ.

   Съ тѣхъ поръ, какъ вы изволили переселиться въ Москву, я не переставалъ оказывать вамъ самое дружеское расположеніе, слѣдуя тому евангельскому ученью, которое предписываетъ намъ любить враговъ нашихъ. Обращеніе мое съ вами нерѣдко навлекало на меня упреки моихъ пріятелей, которые единогласно мнѣ предсказывали, что этимъ не избѣгну какого-нибудь новаго доказательства вашего недоброжелательства, Это предсказаніе, кажется, сбылось. Вы, слышалъ я, вездѣ говорите и повторяете, что я на васъ "навязываюсь". Позвольте же, не переставая любить васъ, съ вами развязаться.
   Люди ищутъ пріязни другихъ людей или изъ какихъ-нибудь вещественныхъ выгодъ, или съ тѣмъ, чтобы насладиться ихъ прекрасными душевными или умственными свойствами, или наконецъ для того, чтобы стать подъ сѣнь ихъ добраго имени. Которая же, по вашему мнѣнію, изъ этихъ причинъ заставляетъ меня искать вашего благорасположенія? Какими вещественными выгодами можете вы меня надѣлить? Кого, скажите, могутъ привлечь прекрасныя ваши свойства? Признайтесь, что вамъ самому показалось бы смѣшно, еслибъ кому-нибудь и думалось не шутя говорить вамъ о томъ уваженіи, которымъ вы пользуетесь въ обществѣ. Итакъ, я просто исполнялъ долгъ христіанскій, платя добромъ за зло. Къ сожалѣнію моему, исполненіе этого долга вы е дѣлай почти невозможнымъ. Не прогнѣвайтесь же, если мое доброжелательство къ вамъ выразится теперь инымъ образомъ; если, для собственной пользы вашей, для вашего поученья, я дамъ этому письму нѣкоторую гл ясность. Это кажется лучшее средство вывести васъ изъ заблужденія.

"Вѣстникъ Европы", No 11, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru