Бунин Иван Алексеевич
На чужой стороне

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.95*11  Ваша оценка:


   Иван Алексеевич Бунин

НА ЧУЖОЙ СТОРОНЕ

   Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
  
   На вокзале не было обычной суматохи: наступила святая ночь. Когда прошел курьерский девятичасовой поезд, все поспешили докончить только самые неотложные дела, чтобы поскорее разойтись по квартирам, вымыться, надеть все чистое и в семье, с облегченным сердцем, дождаться праздника, отдохнуть хоть ненадолго от беспорядочной жизни.
   Полутемная зала третьего класса, всегда переполненная людьми, гулом настойчивого говора, тяжелым теплым воздухом, теперь была пуста и прибрана. В отворенные окна и двери веяло свежестью южной ночи. В углу восковые свечи слабо озаряли аналой и золотые иконы, и среди них грустно глядел темный лик спасителя. Лампада красного стекла тихо покачивалась перед ним, по золотому окладу двигались полосы сумрака и света...
   Проезжим мужикам из голодающей губернии некуда было пойти приготовиться к празднику. Они сидели в темноте, на конце длинной платформы.
   Они чувствовали себя где-то страшно далеко от родных мест, среди чужих людей, под чужим небом. Первый раз в жизни им пришлось двинуться на "низы", на дальние заработки. Они всего боялись и даже перед носильщиками неловко и торопливо сдергивали свои растрепанные шапки. Уже второй день томились они скукой, ожидая, пока к ним выйдет тщедушная и горделивая фигурка помощника начальника станции (они уже успели прозвать его "кочетком") и строго объявит, когда и какой товарный поезд потянет их на Харцызскую. Со скуки они весь день проспали.
   Надвигались тучи. Изредка обдавал теплый благовонный ветер, запах распускающихся тополей. Не смолкая ни на минуту, несся с ближнего болота злорадный хохот лягушек и, как всякий непрерывный звук, не нарушал тишины. Направо едва-едва светил закат; тускло поблескивая, убегали туда рельсы. Налево уже стояла синяя темнота. Огонек диска висел в воздухе одинокой зеленовато-бледной звездочкой. Оттуда, с неизвестных степных мест, шла ночь...
   - Ох, должно, не скоро еще! - шепотом сказал один, полулежавший около вокзальных ведер, и протяжно зевнул.
   - Служба-то? - отозвался другой. - Должно, не скоро. Теперь не более семи. - А то и всех восемь наберется, - добавил третий. Всем было тяжко. Только один не хотел сознаться в этом.
   - Ай соскучился? А-а-а... - зевнул он, передразнивая первого говорившего. - Гляди, ребята, заревет еще, пожалуй!
   - Будя, Кирюх, буравить-то, - серьезно ответил первый и деловым тоном обратился к соседу: - Парменыч, поди глянь на часы, ты письменный.
   Парменыч отозвался добрым слабым голосом:
   - Не уразумею, малый, по тутошним, все сбиваюсь: целых три стрелки.
   - Да ай не все равно? - опять заметил Кирилл насмешливо. - Хушь смотри, хушь не смотри - одна честь...
   Долго молчали. Тучи надвинулись, густая темнота теплой ночи мягко обнимала все. Старик открыл трубку, помял пальцем красневший в ней огонь и на время так жарко раскурил ее, что смутно осветил свои седые солдатские усы и ворот зипуна. На мгновение выступили из мрака и белая рубаха лежащего на животе Кирилла, и заскорузлые, изорванные полушубки двух других пожилых мужиков. Потом он закрыл трубку, попыхтел и покосился влево, на своего племянника. Тот дремал. Длинные худые ноги его, завернутые в белые суконные портянки, лежали без движения; по очертаниям худощавого тела было видно, что это совсем еще мальчик, истомленный и до времени вытянувшийся на работе.
   - Федор, спишь? - тихо окликнул его старик.
   - Н-нет, - ответил тот сиплым голосом.
   Старик ласково наклонился к нему и, улыбаясь, шепотом спросил:
   - Ай соскучился?
   Ответ последовал не сразу:
   - Чего ж мне скучать?
   - Да ну! Ты скажи, не бойся.
   - Я и так не боюсь.
   - То-то, мол, не таись...
   Федька молчал. Старик погладел на его худенькие плечи... потом тихонько отвернулся.
   Уже и на закате стемнело. Контуры вокзальных крыш едва рисовались на фоне ночного неба. Там, где оно сливалось с темнотою земли, перекрещивались и мигали зеленые, синие и красные огоньки. Осторожно лязгая колесами, прокатился мимо платформы паровоз, осветил ее красным отблеском растопленной печки, около которой, как в темном уголке ада, копошились какие-то черные люди, и все опять потонуло в темноте. Мужики долго прислушивались, как он где-то в стороне сипел горячим паром.
   Потом издалека гнусаво запел рожок. Из темноты и из-за разноцветных огней выделился треугольник огненных глаз. Он разгорался и приближался медленно-медленно, а за ним тянулся длинный, бесконечно длинный товарный поезд; подвигаясь все слабее, он остановился и затих. Через минуту что-то завизжало, заскрипело, вагоны дрогнули, подались назад - и замерли. Раздались чьи-то громкие голоса и тоже смолкли. Кто-то невидимый нес фонарь, и светлый круг, колеблясь, двигался по земле, под стеной вагонов.
   - Тридцать четыре, - сказал один из мужиков.
   - Кого? Вагонов-то? Боле будя.
   - А может, и боле...
   Федька облокотился на руку и долго глядел на темную массу паровоза, смутно освещенную посередине, слушал, как что-то клокотало и замирало в нем, как потом он отделился от поезда и, облегченно и тяжело дохнув несколько раз, ушел в темноту, отрывистыми свистками требуя пути... Ничто, ничто не напоминало тут праздника!
   - Я думал, они хушь в праздник-то не ходят, - сказал Фалька.
   - Ну да, не ходят! Им нельзя не ходить...
   И послышались несмелые предположения, что, может быть, с этим-то поездом их и отправят. Тяжело в такую ночь сидеть в темноте товарных вагонов, да уж все одно, лучше бы отправили! Старик заговорил о Харцызской. Но впереди была полная неизвестность: и где эта Харцызская, и когда они приедут туда, и какая будет работа, да и будет ли еще? Вот если бы земляков встретить, которые направили бы на хорошее место! А то, пожалуй, опять придется сидеть где-нибудь в томительном ожидании, запивать сухой хлеб теплой водой из вокзальной кадки. И тоска, тревога снова овладела всеми. Даже Кирилл заворочался, беспокойно зачесался, сел и опустил голову...
   - И чего тут остались? - послышался один неуверенный голос. - Хушь бы в город пошли - авось всего версты четыре...
   - А ну как сейчас велят садиться? - угрюмо ответил Кирилл. - Его пропустишь, а там и сиди опять десять ден. - Надо пойтить спросить...
   - Спросить? У кого?
   - Да у начальника...
   - И правда, пожалуй...
   - Да его теперь небось нету...
   - Ну, кто-нибудь за него...
   - Служба-то и тут такая же будет, - проговорил Кирилл по-прежнему угрюмо.
   - Не такая же, короткая, сказывали, будет... И разговеться тоже нечем...
   - А как совсем пойдешь Христа ради? И все с тоской поглядели на вокзальные постройки, где светились окна, где в каждой семье шли приготовления к празднику.
   - Дни-то, дни-то какие! - со вздохом, слабым задушевным голосом сказал старик. - А мы, как татаре какие, и в церкви ни разу не были!
   - Ты бы теперь уж на клиросе читал, дедушка...
   Но старик не слыхал этих мягко и грустно сказанных слов. Он сидел и бормотал в раздумье: "Предходят сему лицы ангельстии со всяким началом и властью... лице закрывающе и вопиюще песнь аллилуйя..."
   И, помолчав, прибавил увереннее, глядя в одну точку перед собою: "Воскресни, боже, суди земли, яко ты наследиши во всех языцех..."
   Все упорно молчали.
   Все думали об одном, всех соединяла одна грусть, одни воспоминания. Вот наступает вечер, наступает сдержанная суматоха последних приготовлений к церкви. На дворах запрягают лошадей, ходят мужики в новых сапогах и еще распоясанных рубахах, с мокрыми расчесанными волосами; полунаряженные девки и бабы то и дело перебегают от изб к пулькам, в избах завязывают в платки куличи и пасхи... Потом деревня остается пустою и тихою... Над темной чертой горизонта, на фоне заката, видны силуэты идущих и едущих на село... На селе, около церкви, поскрипывают в темноте подъезжающие телеги; церковь освещается... В церкви уже идет чтение, уже теснота и легкая толкотня, пахнет восковыми свечами, новыми полушубками и свежими ситцами... А на паперти и на могилах, с другой стороны церкви, темнеют кучки народа, слышатся голоса...
   Вдруг где-то далеко ударили в колокол. Мужики зашевелились, разом поднялись и, крестясь, с обнаженными головами, до земли поклонились на восток.
   - Федор! Вставай! - взволнованно забормотал старик.
   Мальчик вскочил и закрестился быстро и нервно. Засуетились и прочие, торопливо накидывая на плечи котомки.
   В окнах вокзала уже трепетали огни восковых свечей. Золотые иконы сливались с золотым их блеском. Зала ретьего класса наполнялась служащими, рабочими. Мужики стали на платформе, у дверей, не смея войти в них.
   Поспешно прошел молодой священник с причтем и стал качаться в светлые ризы, шуршащие глазетом; он что-то сварил и зорко вглядывался в полусумрак наполнявшейся народом залы. Зажигаемые свечи осторожно потрескивали, ветерок колебал их огни. А издалека, под темным ночным небом, лился густой звон.
   "Воскресение твое, Христе спасе, ангели поют на небеси..." - торопясь, начал священник звонким тенором.
   И как только он сказал это, вся толпа заволновалась, задвигалась, крестясь и кланяясь, и сразу стало светлее в эале, на всех лицах засиял теплый отблеск восковых свечек.
   Одни мужики стояли в темноте. Они опустились на колени и торопливо крестились, то надолго припадая лбами к порогу, то жадно и скорбно смотря в глубину освещенной залы, на огни и иконы, подняв свои худые лица с пепельнычи губами, свои голодные глаза...
   - Воскресни, боже, суди земли!
   1893

Оценка: 5.95*11  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru