Онъ съ просонья глядѣлъ какъ-то мрачно изъ подлобья: у этого малаго лѣтъ двадцати, отъ скуки и побоевъ, развилась непомѣрная апатія ко всему и непреодолимая спячка; онъ ожирѣлъ, обрюзгъ въ лица, и стоило ему прислониться къ стѣнѣ, облокотиться на перила лѣстницы -- сонъ уже смежалъ его вѣжды и носъ издавалъ звонкій храпъ.
-- Сходи, узнай -- почта не пришла-ли, да живо у меня.
-- Да почтмейстеръ сегодня и ходить не велѣлъ: пусто, говоритъ, и ходить не по что, не будетъ сегодня газетъ...
-- Ты не разсуждай, скотина, и дѣлай, что тебѣ приказываютъ. Я вотъ съ тобой раздѣлаюсь, -- къ Черничкину тебя отправлю. Пошелъ!
Ванька пошелъ. Черезъ четверть часа онъ вернулся: почта пришла, да не разобрана, газетъ сегодня не даютъ.
-- Нечего больше съ ними дѣлать: надо будетъ этого балбеса къ Черничкину отправить...
Частный приставъ Черничкинъ былъ весьма почтенною и полезною личностью въ глазахъ мѣстныхъ жителей за необычайное умѣнье "баню задавать" .
Разговоръ превратился на нѣкоторое время.
-- А Севастополя не взять!..
-- Ни за что... Это крѣпость, я вамъ скажу, незыблемая. Другой такой крѣпости во всей Европѣ нѣтъ...
-- Гибралтаръ развѣ...
-- Что Гибралтаръ, и жъ подметки не годится Севастополю. Это твердыня, одно слово.
-- Однако Гибралтаръ, какъ изъ описанія видно...
-- Не говорите, Константинъ Алевоаядрычъ, -- Гибралтаръ совсѣмъ не то. Это твердыня непоколебимая:
Ужь какъ французикъ ни юлитъ,
Какъ англичанинъ ни мудритъ,
Какъ чалмоносецъ ни глупитъ,
Напрасно все: стоитъ понынѣ
Севастопольская твердыня!
Вонъ оно что! А Гибралтаръ совсѣмъ не то -- куда! Ну, да ужь русскіе воины и постоять умѣютъ за себя!..
Козинъ загорячился, закашлялъ и застучалъ костылемь. Это былъ помѣщикъ пожилыхъ дѣть, гладко остриженный, съ длинными, въ низъ опущенными, усами, предававшими ему видъ воинственный, по фамиліи Колобродинъ; онъ облокачивался на костыль и, разговаривая, размахивалъ правой рукой, особенно когда приходилъ въ азартъ, что случалось нерѣдко. Въ городѣ его называли "баши-бузукомъ"
Гость -- тоже помѣщикъ, по фамиліи Левкинъ,-- былъ моложе хозяина, но голова его преждевременно посѣдѣла, а брови и усы сохранили темный цвѣтъ; онъ отличался театральностью, нѣкоторой торжественностью манеръ, и тогда корчилъ изъ себя русскаго боярина такъ же, какъ потомъ сталъ корчить англійскаго сквайра.
Газеты были принесены.
-- Отдалъ?..
-- Отдали, да говорить: дурачье вы и съ бариномъ-то, лѣзете не во время...
-- Ты не разсуждай, мерзавецъ, -- вонъ вошелъ. Вотъ я тебя завтра къ Черевичкину отправлю -- ужъ за все разомъ.
-- Скотина, этотъ Утюговъ: людей только портитъ.
Хозяинъ принялся усердно распечатывать и просматривать Московскія вѣдомости. Гость не отставалъ, но не обнаруживалъ сильнаго нетерпѣнія, -- даже остановился на какой то, вовсе не политической, статьѣ, а просто на "замѣткѣ для винокуровъ": Левкинъ слылъ агрономомъ и устроилъ у себя въ имѣніи винокуренный заводъ, что въ то время у насъ считалось дѣломъ новымъ, за что его считали -- одни умнымъ человѣкомъ, другіе -- дуракомъ.
-- Стоитъ, стоитъ!... восклицалъ Колобродинъ, разсматривая одинъ N.
-- Стиховъ нѣтъ ли?
-- Есть...
-- Прочтите-ка...
Левкинъ кашлянулъ и прочелъ стихотвореніе.
-- Безподобно!... Вотъ въ губернскихъ вѣдомостяхъ тоже какой-то Корчагинъ очень сильные стихи написалъ... Постойте, вотъ я сейчасъ найду... Колобродинъ отыскалъ грязный N губернскихъ вѣдомостей и, размахивая руками, и пристукивая костылемъ, прошамкалъ стихи доморощеннаго поэта, окончательно раскричавшись въ концѣ,-- да и надо было раскричаться, читая такія угрозы врагамъ:
Страницъ исторіи позорныхъ
Никто во вѣки не сотретъ,
И о дѣяньяхъ вашихъ черныхъ
Потомокъ поздній вашъ прочтетъ.
Прочтетъ -- и слово отверженья
Произнесутъ его уста,
И онъ, какъ я, однимъ презрѣньемъ
Почтитъ измѣнниковъ креста!
-- Безподобно!
-- Я, Константинъ Александрычъ, велѣлъ дочери моей собирать всѣ патріотическіе стихи въ особую тетрадку. Каждый день послѣ обѣда собираемся всей семьей и читаемъ два-три стихотворенія. Пріятно, и духъ какъ-то возвышается.
-- Двѣнадцатый годъ повторяется,-- война за вѣру...
-- Да, народная война, вся Русь встаетъ, какъ одинъ человѣкъ, чтобы ринуться на врага.
-- Прочитайте-ка, прочитаете, что изъ Севастополя-то пишутъ...
Умилительно было видѣть этихъ почтенныхъ людей, уже украшенныхъ сѣдиной, съ юношескимъ восторгомъ декламирующихъ стишки, собирающихъ эти стихи въ особыя тетрадки... Умилительно!
Входитъ новый гость: мѣстный литераторъ Медвѣдевъ, редактирующій губернскіе вѣдомости и состоящій при начальникѣ губерніи въ качествѣ чиновника особыхъ порученій, длинновязый, неуклюжій господинъ, не первой молодости.
-- За газетами!-- я такъ и ожидалъ... А мы вотъ патріотическій спектакликъ затѣваемъ -- изъ любителей.
-- Доброе дѣло, Александръ Юрьичъ, доброе дѣло, кровь льется: жертвы необходимы. Отлично вы затѣяли. Когда же это будетъ?
-- Да, по возможности, скорѣе.
-- А участники?
-- Вашъ покорнѣйшій слуга, князь Лебединъ, вашъ братъ конечно, всѣ Коробкины, безъ нихъ уже нельзя.
-- Непремѣнно слѣдовало это устроить. Вездѣ дѣлаютъ. Въ будетъ подѣльнѣе корпіи, затѣянной М-me Флигель: корпія конечно вещь пригодная, но малоцѣнная.
-- Пустое дѣло!
-- Умничанье Настасьи Александровны, и больше ничего.
-- Театръ, который дастъ значительный сборъ, дѣло совсѣмъ иного рода. А корпія вздоръ...
-- Положительный вздоръ. Мои дочушки тоже затѣяли было приняться за эту чепуху -- я имъ прямо запретилъ. Лучше я по полтиннику съ души прикажу старостѣ собрать и внесу въ пользу раненныхъ. Принялись было и мои: какъ-же, всѣ корпію дергаютъ, -- мода! Такъ-таки положительно и запретилъ.
-- Слышалъ я, лукаво замолвилъ Левкинъ: M-me Флигель жаловалась мнѣ, что вы ея дѣлу мѣшаете... Не онъ, говоритъ, выдумалъ, такъ и злится!...
-- Дура! она воображаетъ, что ея умнѣе нѣтъ, она выдумала -- значитъ и хорошо. Своимъ шифромъ екатерининскихъ временъ все кичится.
-- Театра она не одобряетъ-съ.
-- Дура!-- театръ дѣло самое приличное для дворянства. Надо только что нибудь патріотическое припуститъ, чтобы духъ возвышало...
-- Не безпокойтесь: стихи будутъ!
-- Ну, то-то.
Помолчали.
-- Что въ газетахъ-то новаго? спросилъ Медвѣдевъ, разваливаясь на диванѣ.
-- Что новаго? Севастополь стоитъ!
-- Есть частныя извѣстія, что сдать хотятъ...
-- Не можетъ быть!
-- Ничего нѣтъ невозможнаго. Англичане расположились тамъ, какъ дома, -- и дорога у нихъ желѣзная, и орудія удивительныя...
-- Это все, батинька, вздоръ. Ничего они съ русскимъ солдатомъ не подѣлаютъ; вы знаете, каковъ вашъ народъ: онъ кулакомъ больше сдѣлаетъ, чѣмъ англичанинъ своими машинами, а до штыковъ дѣло дойдетъ, такъ конецъ.
То-то будетъ удивленье
Для практическихъ головъ,
Какъ высокое давленье
Имъ покажутъ безъ паровъ,
сказалъ Левинъ, смѣясь.
-- Плохо вотъ что у насъ -- дороги неисправны, передвиженіе войскъ -- и медленно, и дорого, продолжалъ Медеѣдевъ.
-- Да что намъ о дешевизнѣ-то думать: мы, слава Богу, богаты, понадобится -- все отдадимъ, до послѣдней копѣйки; всѣ подымемся, какъ одинъ человѣкъ, дворянство во главѣ: тугъ хоть три Европы -- разгромимъ.
-- Дворянство отстоитъ славу отечества: ему не въ первый разъ.
-- Да, кстати, что жъ я раньше-то не сказалъ? спохватился Медвѣдевъ: дворянству скоро придется послужить: ополченіе обѣщаютъ...
-- Ой, ужъ эти Тугоуховы: вся порода на томъ стоить. А гордость-то, гордость какая,-- фу, ты пропасть!
-----
Въ самонъ дѣлѣ, скоро пришло распоряженіе о сборѣ ополченія. Начались суета и волненіе. Собралось чрезвычайное дворянское собраніе. Составная списки всѣхъ служащихъ и неслужащихъ дворянъ. Списки читали вслухъ, и при каждой фамиліи раздавались клики: "служитъ, служить!" Генералъ Тугоуховъ игралъ не маловажную роль: огромнаго роста, съ форменными усами и бакенбардами, въ своемъ полувоенномъ костюмѣ, онъ смотрѣлъ серьезно, какъ то даже таинственно и сурово, говорилъ не иначе, какъ съ энтузіазмомъ, всѣмъ пожималъ руки, показывая видъ, что теперь для него всѣ равны -- и друзья, и враги, и родные, и чужіе, нерѣдко вспоминалъ о двѣнадцатомъ годѣ, приравнивая къ нему настоящую "эпоху", при чемъ глаза его увлаживались слезами. Не менѣе замѣтенъ былъ знакомый намъ помѣщикъ, съ костылемъ, Колобродинъ: хриплымъ голосомъ, пришамкивая, онъ кричалъ каждому: "служить, служить!", и не шутя ссорился, если почему либо иной освобождался отъ поступленія въ рады ополченцевъ: "чортъ знаетъ, что такое дворянство:-- прежде всего должно военной доблестью отличиться, дома ему нечего и дѣлать: землю мужики вспашутъ, напишутъ, что надо, чиновники; одно орудіе, достойное дворянина -- сабля! война -- берись за саблю! миръ -- барствуй, какъ старинный русскій бояринъ!"
Барыни и барышни забрались на хоры и жужжали, какъ пчелы, Колобродинъ почему-то получилъ наименованіе "баши-бузука". Отставной генералъ Тугоуховъ и ростомъ, и дородствомъ, и зычнымъ голосомъ, и какимъ-то ужасающимъ выраженіемъ лица напоминалъ чудовищные образы русскихъ богатырскихъ сливокъ, и прозванъ былъ Никитищемъ. Помѣщикъ Левкинъ, хотя сохранилъ свою величественную походку, напоминающую королей и принцовъ на подмосткахъ провинціальнаго театра, но видимо присмирѣлъ и замѣтной роли не игралъ. Вотъ губернаторскій поэтъ Медвѣдевъ, такъ тотъ отчаянно махалъ своими длинными руками и такъ работалъ, что даже вспотѣлъ и раскраснѣлся.
Одинъ отставной полковникъ, пожилой, хворый человѣкъ, возразилъ, что онъ послужилъ уже на своемъ вѣку, что плохое здоровье не дозволяетъ ему вступить снова въ военную службу. "Служить, служить!" раздались неистовые клики. Полковникъ продолжалъ отказываться. "Трусъ! баба! служить, служить!" раздалось со всѣхъ сторонъ. Громче другихъ раздавался голосъ Медвѣдева. "Вонъ его, вонъ изъ собранія! Онъ недостоинъ быть здѣсь!" Бѣднаго полковника вытолкали изъ залы. "Всѣ пойдемъ, всѣ! Кто отстаетъ, тотъ трусъ!" кричалъ Медвѣдевъ.
Тугоухова избрали начальникомъ ополченія. Назначили также дружинныхъ начальниковъ, въ число которыхъ попали: братъ Тугоухова и баши-бузукъ Колобродинъ. Медвѣдевъ, по незначительности чина, попалъ въ офицеры одной изъ дружинъ. Но громкоголосый поэтъ на другой же день отправился къ губернатору, который являлся меценатомъ и покровителемъ губернской музы.
-- Ваше превосходительство! спасите меня! я въ ополченіе назначенъ: жена, дѣти... на кого я малютокъ оставлю? Спасите, ваше превосходительство! спасите! будите отецъ-благодѣтель!
-- Что же я могу сдѣлать? Это дѣло свободное, вы сами могли отказаться, насильно не тянутъ.
-- Помилуйте, ваше превосходительство, сами знаете здѣшнее дворянство, меня, какъ Митюхина, вытолкали бы въ шею, осрамили бы бы. Сами знаете, ваше превосходительство, легко ли сладить съ дворянствомъ здѣшнимъ, съ нимъ не сговоришь, особенно бѣдному человѣку... Тѣ, кто остается, предводители, да засѣдатели, -- первые гвалтъ подняли... Спасите, ваше превосходительство, я заслужу вамъ! У меня было такъ много предположеній: стастическія изслѣдованія, описаніе малоизвѣстныхъ краевъ нашей губерніи, историческій взглядъ на города...
-- Что же мнѣ дѣлать?
-- Не отпускайте, ваше превосходительство,-- неужели я не заслужилъ вашего милостиваго вниманія, -- я здѣсь полезенъ, я поднялъ губернскія вѣдомости, я грудь разстроилъ, желая угодить вашему превосходительству,-- неужели теперь долженъ бросить домъ, семейство, мирное перо перемѣнить на мечъ, котораго никогда не держалъ въ своихъ рукахъ. Кто же будетъ выражать высокія идеи вашего превосходительства?-- Кто будетъ поддерживать мѣстную литературу -- это столь сильное просвѣтительное начало?-- Спасите, ваше превосходительство!
-- Да, да... правда!., я васъ удержу... я васъ не отпущу... я не могу васъ отпуститъ... вы мнѣ полезны,-- весьма полезны...
Какъ возрадовался Медвѣдевъ, какъ просіялъ онъ, слыша такія рѣчи !
-- Такъ-то вы, Юрій Александрычъ!-- уклоняетесь!..-- упрекалъ его баши бузукъ Колобродинъ при большомъ обществѣ.
-- Помилуйте, Иванъ Николаевичъ, -- отвѣчалъ поэтъ, ни мало не конфузясь: какъ мпѣ ни горько, какъ ни тяжело сидѣть здѣсь съ перомъ въ рукѣ въ то время, какъ мои друзья будутъ кровь проливать за отечество,-- но я долженъ это сдѣлать, я долженъ остаться, -- понимаете : долженъ. Губернаторъ ни за что не отпускаетъ. Жаль старика оставить, -- вѣдь онъ безъ меня ни шагу... Не отпущу, говоритъ, я васъ -- вы моя правая рука, ни за что въ мірѣ не отпущу! Да помилуйте, ваше превосходительство, говорю я, моя душа рвется въ ряды защитниковъ отечества! Ни за что, говоритъ; даже заплакалъ старикъ. Но я все таки надѣюсь урваться,-- полагаю, что не успѣете вы за границу губерніи уйдти, какъ я прилечу: не могу -- душа рвется...
За то Медвѣдевъ сильно хлопоталъ объ устройствѣ дворянскаго театра съ патріотическою цѣлью, а въ губернскихъ вѣдомостяхъ краснорѣчиво изображалъ величіе эпохи -- то въ прозѣ, то въ стихахъ.
Замелькали по городу ополченскіе кафтаны и шапки съ крестами. Молодежь рисовалась и закутила. Барышни тайно и явно проливали слезы Для сформированія дружинъ по уѣзднымъ городамъ были разосланы баталіонныя офицеры, потому что выбранные дворянствомъ начальники дружинъ и прочіе ополченцы сбирались медленно, неторопливо: каждому хотѣлось пощеголять въ ополченскомъ кафтанѣ,въ эполетахъ и при полусаблѣ въ губернскомъ городѣ, показаться друзьямъ, знакомымъ и женщинамъ. Молодые люди спѣшили пораспродать все свое движимое имущество: куда-сто беречь, надо кутнуть въ эполетахъ, шику задать въ уѣздныхъ городахъ... Въ воздухѣ пахло жертвой.
Собрались у генерала Тугоухова дворяне. О чемъ толкъ?
-- Надо, господа, намъ копѣекъ по двадцати пяти съ души собрать на военные расходы,--вездѣ жертвуютъ...
-- Да, да, не отставать же намъ отъ другихъ! -- поддерживаетъ Левкинъ, вздернувъ голову.
-- По полтинѣ дадимъ!-- кричитъ Колобродинъ...
Вотъ освѣщенъ ярко губернскія театръ, сильно смахивающій на сарай: "благородные" спектакли въ пользу раненыхъ устроились. Тамъ толки о балахъ, да вечерахъ, да вечеринкахъ: храбрыхъ ополченцевъ провожать хотятъ...
Много экипажей стоитъ у театра: благотвореніе, соединенное съ эстетическимъ наслажденіемъ, вызвало на "благородные" спектакли всѣхъ жителей города. Братъ знакомаго намъ помѣщика-винокура Левкина, безцвѣтная личность, въ публикѣ извѣстная болѣе за мужа Софьи Львовны -- бойкой, жирной и красивой барыни, большой проказницы и баловницы, -- смѣшилъ до слевъ въ "Букѣ" и другихъ пріятныхъ водевиляхъ. Прокуроръ Губинъ трогалъ до слезъ въ драматическихъ роляхъ. Дѣвица Коробкина играла такъ хорошо, что окончательно заполонила князя Лебедкина, по неволѣ проживавшаго въ нашемъ городѣ. Въ заключеніе спектакля знакомый нашъ поэтъ Медвѣдевъ вызвалъ громъ рукоплесканій, обратившись съ сочиненнымъ заранѣе экспромтомъ такого содержанія:
Благодаримъ мы васъ за посѣщенье.
Талантами не нашъ кружокъ,
Но наша цѣль -- одно благотвореніе,
Невѣдомъ намъ тщеславія порокъ.
Народы нечестивые возстали
На родину, пошла на Русь войной,
И русскія сердца затрепетали,
За вѣру старъ и младъ стремится въ бой.
Мы на алтарь отечества приносимъ --
Хоть скудную, но честную лепту.
И Господа въ благоговеньи просимъ:
Осуществи желанную мечту!
Да сгибнутъ силы вражія, -- и снова
Добро восторжествуетъ пусть надъ зломъ;
Не выдадимъ отечества святаго,
Всѣ поголовно на врага пойдемъ!
Увидитъ въ трепетѣ святой Россіи знамя
Побѣдоносное Христа кичливый врагъ,
Раздастся русскій громъ, блеснетъ широко пламя,
И врагъ падетъ, поверженный во прахъ!
Такое удачное выраженіе чувствъ, которыми была преисполнена публика, вызвало заслуженные аплодисменты: поэта вызвали три раза и заставили повторить экспромтъ, -- и поэтъ, не смотря на всю трудность такого повторенія (экспромтъ повторить отъ слова до слова!), исполнилъ желаніе публики, видимо довольный ея восторгомъ.
Всѣ возвратились изъ театра довольны и счастливы; всѣ заснули спокойно и мирно. Непокойно засыпалъ въ этотъ день только одинъ генералъ Тугоуховъ: у него все не лады съ губернаторомъ пошли относительно заготовленія обмундировки для ратниковъ, которую генералу хотѣлось взять на себя по разсчету, имъ составленному, -- ну, и по другомъ хозяйственнымъ дѣламъ ополченія.-- За такими размышленіями раздражающаго свойства, генерала застало письмо, только что присланное изъ деревни отъ старосты. Письмо это еще болѣе способствовало озлобленію и дурному расположенію Тугоухова. Староста писалъ:
"Батюшка баринъ сивый меринъ Никита Павлычъ померъ и я его господскую шкуру продалъ и на вырученныя деньги купилъ для вашей милости хомутъ, а у савраски хомута не было -- все не по шеѣ. На ярмаркѣ свиней вашей породы было много; жалѣли, что вашей милости не было. Собрать-же по четвертаку съ души по приказу вашему на войну я не могъ, мужики больно оскудѣли, у многихъ и хлѣба нѣтъ не то что денегъ. Оброкъ вашей милости до срока тожъ внести не желаютъ, а хотятъ внести на Петровъ день, какъ и допрежъ сего было. Въ усадьбѣ все обстоитъ благополучно, чего и вамъ душевно желаю." Не то бѣсило генерала, что выходилъ онъ изъ безграмотнаго письма старосты свиньей и сивымъ мериномъ, а то, что пожертвованные имъ, за одно съ прочими помѣщиками, четвертаки не собраны, да оброка крестьяне до срока не выслали.... "Чортъ ихъ возьми!-- думалъ Тугоуховъ: гдѣ теперь денегъ возьмешь -- и по четвертаку-то взноса, и по ополченію... а доходовъ-то еще жди, -- Улита ѣдетъ -- когда-то будетъ?. Еще губернаторъ эдакій навязался: какъ собака на сѣнѣ -- ни себѣ, ни людямъ!"
На другой день генералъ имѣлъ продолжительный секретный разговоръ съ братомъ своимъ -- тоже Тугоуховымъ, начальникомъ брякинской дружины.
-- Надо поладить... Кто у насъ начальники-то дружинъ? говорилъ братъ: разъ, два, три... ну, ничего, народъ податливый... Надо поладить.
Кончились балы, натанцовались, нагулялись въ губернскомъ городѣ ополченцы -- и поѣхали къ своимъ дружинамъ, по уѣзднымъ городамъ. Въ губернскомъ городѣ остались двѣ дружины -- и порядочное количество офицеровъ ради утѣшенія дамъ и дѣвицъ.
Не прокатиться ли и намъ, читатель, до уѣзднаго города Брякяна? не послѣдовать ли за кѣмъ нибудь изъ храбрыхъ ополченцевъ.
Ѣдутъ по большой дорогѣ пары и тройки, ѣдутъ прапорщики и поручики, -- весело и бойко ѣдутъ они. Не услѣдишь за всѣми. Вотъ тройка остановилась у станціи.
-- Смотритель! Смо-три-теля сюда, на сцену! кричитъ плотный господинъ съ краснымъ носомъ, съ ухорскими усами и ухорскимъ взглядомъ, бывалый! сказали бы вы, взглянувъ на него, -- арміей пахнетъ, во вторичную службу, значить, вступилъ. Да, во вторичную: тутъ онъ менторъ, голова.
Показался смотритель, табачекъ понюхиваетъ, до шапки чуть дотронулся, единъ глазъ прищурилъ: тоже бывалый! видалъ виды! Этого не оборвешь зычнымъ голосомъ, да поднятымъ кулакомъ.
-- Лошадей! кричитъ молодой человѣкъ съ усами, еще не достаточно отросшими -- изъ штафиръ, изъ рябчиковъ, значитъ, длинный, сухощавый.
-- Лошадей! повторяетъ другой молодой человѣкъ съ длинными волосами: значитъ, тоже штафирка.
Подъѣзжаютъ другія сани.
-- Лошадей скорѣй давать! кричатъ, картавя и заплетаясь языкомъ, толстый, неуклюжій господинъ, вываливающійся изъ этихъ саней. Товарищъ его ничего не кричитъ, потому что пьянъ совершенно, "до положенія ризъ", какъ говорится, и только что-то бурчитъ про себя.
-- Какъ нѣтъ! закричали молодые люди, выскакивая изъ саней.
-- Да знаешь-ли ты, что мы по казенной надобности?..
-- Тыкаться нечего, а лошадей, говорятъ вамъ русскимъ языкомъ, нѣтъ!
-- Ополченіе ѣдетъ, ракалія!..
-- Живо лошадей! хоть роди, да подавай!
-- Дѣло, нетерпящее отлагательства, мошенникъ!
-- Подождать надо-съ... равнодушно повторилъ смотритель, упирая руки въ боки.
-- Я тебѣ дамъ, подождать!
-- По сусаламъ его, каналью!..
-- Офицеръ, господа, сами не ушибитесь! хладнокровно замѣтилъ, смотритель, потряхивая фуражкой, украшенной кокардою.
-- Бросьте его! сказалъ, наконецъ, толстякъ, пріѣхавшій на парѣ куда намъ торопиться, картишки вынемъ да взигранемъ!
-- А что, и, въ самомъ дѣлѣ, Селянкянъ не глупо придумалъ...
-- То-то, братъ, спохватился...
-- Лянчишка помянемъ, а тамъ лошади-то и подоспѣютъ...
Путешествуя такимъ маперомъ, наши герои наконецъ достигли Брякина.
Небольшой, смиренный городомъ, никогда не видавшій у себя такого количества наѣзжаго народа, пришелъ въ недоумѣніе.
Офицеры брякинской дружины представляли весьма разнообразное общество, но всѣ въ одинаковой мѣрѣ были преисполнены воинственнаго азарта и смотрѣли съ-высока на мѣстныхъ жителей. Начальникъ дружины -- младшій Тугоуховъ -- не знакомился ни съ кѣмъ, держался важно и таинственно. Когда на городской площади происходило ученье ратниковъ, и толпа любопытныхъ слишкомъ придвинулась въ колоннамъ, онъ безъ церемоніи прикрикнулъ на брякнксихъ дамъ, чѣмъ перепугалъ ихъ не на шутку; а какого-то уѣзднаго франтика, осмѣлившагося пройдти мимо этого марсова поля съ сигарой во рту, чуть подъ арестъ не взялъ.
Брякинская молодежь вовсе съ толку сбилась въ почитаніи съ храбрыми воинами,-- суды, училища, канцеляріи опустѣли, потому что три мѣсяца продолжался кутежъ безъ отдыха и безъ просыпу.
Въ іюлѣ мѣсяцѣ всѣ дружины стали сбираться въ губернскій городѣ.
Вступленіе брякинской дружины было особенно трогательно: начальникъ ея былъ братъ начальнику всего ополченія, и сцена произошла умилительная. Старшій Тугоуховъ встрѣтилъ дружину за городомъ. Младшій Тугоуховъ, предводительствуя воинствомъ, отдалъ брату подобающую честь, какъ начальнику, и подалъ рапортъ. Вслѣдъ за этимъ офиціальнымъ церемоніаломъ, Тугоуховы поздоровались, какъ братья, то есть трижды облобызались.
Брякинъ, по отбытіи дружины, представлялъ зрѣлище, подобное полю, на которомъ была долгая засуха.
Не описываемъ торжественнаго выступленія брякинской дружины изъ губернскаго города, ибо наше слабое перо не можетъ изобразить такого торжества съ надлежащей красотою. Скажемъ только, что шествіе ея, какъ и всѣхъ прочихъ дружинъ, въ предѣлахъ губерніи было поистинѣ тріумфальное шествіе... И все это пронеслось, какъ сонъ, исчезло и передается изъ устъ въ уста, какъ преданіе временъ очаковскихъ. Даже фраза: "вотъ, когда я служилъ въ ополченіи", или: "у насъ въ ополченіи" выходитъ изъ употребленія...
Было, сплыло и быльемъ поросло...
II. ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНІЕ БѢСА НА НАШЕЙ ПОЧВѢ.
"Не изъ тучи громъ!"
Злой духъ прогресса впервые заглянулъ въ нашъ городъ, какъ это случилось съ большинствомъ россійскихъ городовъ, во образѣ ничтожнаго, безвѣстнаго и слабаго смертнаго, а именно -- учителя уѣзднаго училища. Губернскія дѣла текли своимъ обычнымъ порядкомъ. Но прогрессъ уже косилъ глаза на нашъ городъ, думая заглянуть къ намъ,-- и, какъ бѣсъ хитрый, осторожный, видавшій виды, проще всего рѣшился забраться въ личность наименѣе замѣтную. Увидѣлъ бѣсъ, что по архангельскому тракту ѣдетъ въ нашъ городъ повозка, запряженная парой лошадей, а въ повозкѣ сидитъ юноша лѣтъ 23-хъ; бѣсъ всмотрѣлся внимательно: "а, учитель, переведенный изъ Рябиновска, мальчикъ неглупый, мальчикъ мой, мальчикъ самолюбивый, задорный, дерзкій"... И насчитавъ десятокъ эпитетовъ, относящихся къ мальчику -- учителю, бѣсъ быстро помчался къ повозкѣ. А мальчикъ не то спалъ, не то бодрствовалъ, -- и безъ помощи бѣса ему нее какая-то чертовщина въ голову лѣзла: то изъ Русскаго Вѣстника, то изъ Русской Бесѣды какія-то мыслицы и мыслищи мерещились, образуя какой-то дикій хороводъ. Началъ съ нимъ бѣсъ заигрывать: самолюбіе пощекочетъ, разныя старыя обиды напомнитъ, да потомъ на отсталость и неразвитость общества, на разные общественные недуги сведетъ, или прямо изъ Русскаго Вѣстника цѣлую тираду отхватитъ, да на затычку экономическимъ указателемъ спрыснетъ. Въ головѣ учителя поднялся совершенный кавардакъ (говоря мѣстнымъ нарѣчіемъ). И въѣхалъ учитель въ губернскій городъ, одержимый лукавымъ бѣсомъ, и скоро очутился въ объятіяхъ дражайшихъ родителей.
-- Ну, здоровъ-ли-ты? Экой худящій какой, щеки-то какъ ввалились... эка спичка! говорила мать голосомъ, въ которомъ слышалась и грусть, я радость. Она смотрѣла на сына съ умиленіемъ.
-- Слава богу, перетащился таки къ намъ. Я говорилъ: потерпи, нельзя вдругъ. Что дѣлать, не поскучаешь, не потерпишь -- и добра не увидишь. Такъ, по моему и вышло. Мы и больше терпѣли, да съ божіей помощью и сами въ люди вышли, и васъ вотъ выростили... говорилъ отецъ.
-- Не даромъ въ мать то уродился: счастливый сынъ на мать походить! продолжала мать...
-- Слава Богу, что жилъ между людьми хорошими, да пользовался расположеніемъ. Признаться, утѣшительно было слышать, какъ тотъ пишетъ похвалу, другой пріѣдетъ -- хвалитъ...
-- Да, родительскому-то сердцу пріятно... Не даромъ я Богу молилась: сохрани его. Господи, чтобы его любили-то, чтобы искателенъ онъ въ людяхъ-то былъ.
-- Вотъ недавно: вице-губернаторъ пріѣхалъ, первое, о чемъ заговорилъ: сына вашего видѣлъ, надо его непремѣнно въ губернскій городъ перевести -- славный молодой человѣкъ....
-- Я услыхала, заплакала даже отъ радости... Охъ, Ваня, будь ты въ людяхъ-то искателенъ, услужливъ, прислужиться умѣй, такъ все пойдетъ хороши... Не ожидала, признаться, я ужъ отъ тебя: грубіянишко такой росъ... Мать и смѣялась, и слезы утирала.
Но присутствіе бѣса стало обнаруживаться скоро.
Мальчику, въ силу его юныхъ лѣтъ, веселиться хотѣлось: онъ въ губернскій свѣтъ толкнулся, но губернскій свѣтъ посмотрѣлъ на выскочку такимъ наглымъ, презрительнымъ взглядомъ, что мальчика съ непривычки покоробило, и личныя оскорбленія посыпались на дерзкаго, осмѣлившагося сунуться туда, гдѣ его не спрашиваютъ. Читателю извѣстно, что мальчикъ нашъ былъ злой, самолюбивый, задорный и проч.: въ роли шута онъ былъ неспособенъ быть терпимымъ въ обществѣ изъ снисхожденія, какъ затычка въ партіи преферанса, или запасной кавалеръ для засидѣвшихся дѣвъ, онъ не хотѣлъ; выслушивать чужую чушь и односложными придакиваньями выражать свое согласіе -- ему казалось просто невозможнымъ. А какимъ холодомъ вѣяло на него отъ взоровъ, которыми отвѣчали херувимы-барышни на его юношескіе восторги, когда онъ весь млѣлъ жаждою любви и волновался отъ пожара въ крови. Онъ видѣлъ и понималъ очень хорошо, что другіе юноши, пользующіеся передъ нимъ огромнымъ преимуществомъ въ обществѣ, и глупѣе, и хуже его,-- желчь, злоба, ненависть закипѣли въ груди мальчика, одержимаго бѣсовскою силой. Правда, устарѣлая барыня открывала было "мальчику" свои объятія; правда, вице-губернаторъ принималъ въ немъ пассивное участіе за двѣ-три статейки, начинающіяся словами: "и въ нашемъ отдаленномъ краѣ" и проч., и напечатанныя въ губернскихъ вѣдомостяхъ, но первое было утѣшеніемъ слабымъ и дѣйствовало, какъ дѣйствуетъ соленая вода на жаждущаго, а второе окончилось скандальной катастрофой, ловко сочиненной лукавымъ бѣсомъ. Одна статейка не понравилась сановнику-покровителю, и онъ въ своемъ губернскомъ правленіи громогласно приказалъ передать нашему писателю: "скажите ему, чтобы онъ впередъ не смѣлъ писать такихъ статей!". Мальчикъ заершился; маршъ къ сановнику за объясненіемъ, а тотъ: "а не намѣренъ съ вами объясняться!"
-- Когда не намѣренъ, то я намѣренъ отпечатать это происшествіе въ столичныхъ вѣдомостяхъ! совсѣмъ разгорячился мальчикъ и вышелъ, хлопнувъ дверью. Вице-губернаторъ не привыкъ къ такимъ выходкамъ, къ такому забвенію дисциплины, къ такому оскорбленію его сановническаго достоинства. Кстати ужь сообщимъ читателю, что фамилія его была Мейеръ, что онъ былъ мужчина среднихъ лѣтъ, съ дѣтства избалованный женскимъ воспитаніемъ, протекціями и свѣтской жизнью, но съ добрымъ сердцемъ и съ великой наклонностью къ постройкамъ, нововведеніямъ и преобразованіямъ. Жена его слыла за одну изъ самыхъ умныхъ женщинъ на всю губернію.
-- Ты вредишь себѣ, вредишь и мнѣ, себя губишь, братьевъ губишь, меня губишь... Противъ отца ты пошелъ...
-- Нисколько. Не могу же я позволить унижать меня...
-- Великая фигура! Гордымъ-то Богъ противится! Отецъ-то гнулъ, гнулъ спину, горбомъ добивался -- все для васъ, а ты своими глупостями въ гробъ его вогнать хочешь...
-- Хорошъ сынокъ! Гдѣ бы успокоивать, да радовать отца... то-то мало васъ пороли, прибавила мать.
-- За свои поступки я самъ отвѣчаю, и знаю, что въ нихъ дурнаго ничего нѣтъ.
-- Ну, да словомъ сказать: хочешь жить съ нами, такъ живи по-людски, брось свои глупости и умничанья, или убирайся вонъ изъ моего дома. И сыномъ я тебя считать не буду, такъ и скажу всѣмъ...
-- Если вамъ все равно, какъ бы ни унижали вашего сына...
-- Эка фря какая! да ты бы долженъ въ ногахъ у меня ползать, -- христіанства въ васъ нѣтъ...
-- А все отъ того, что въ церковь рѣдко ходите, мало Богу молитесь... прибавила мать.
У отца голосъ пропалъ, у матери слезы текли по щекамъ. Но обличитель, окончательно обуянный бѣсомъ, толковалъ о своемъ человѣческомъ достоинствѣ, о мерзости униженія, о борьбѣ съ самодурствомъ. Семейная сцена грозила перейдти въ трагическое побоище, если бы юный герой наконецъ не замолчалъ. Онъ замолчалъ, но внутри души (какъ выражаются поэты съ рефлексіей) весь преданъ былъ бѣсовскому навожденію.
Дня черезъ два, какой-то пакетъ, адресованный въ редакцію Московскихъ Вѣдомостей, упалъ въ ящикъ губернский почтовой конторы. Опуствиши пакетъ, обличитель съ волненіемъ шелъ по березовому бульвару, близь котораго находилась почтовая контора. Онъ шелъ и часто поглядывалъ на часы. Вотъ ужь двѣнадцать, -- кончено! пакетъ невозвратимъ! Лице мальчика повеселѣло, а сердце забилось сильнѣе: "погоди-же! я тебѣ отплачу, потѣшусь и я надъ тобой"!.. думалось ему, но онъ повернулъ свои мысли иначе: "да, самодурство губернское, надо тебя потрясти, надо тебѣ напомнить о значеніи человѣческаго достоинства! авось либо ты и дашь духъ перевести бѣднякамъ, труженикамъ, надъ которыми ты надругалось столько тысячь разъ"!
-- Здорово живешь!-- это-то окликнулъ и толкнулъ его. Обличитель оглянулся и узналъ своего товарища по гимназіи.
-- Что, братъ, Мейеръ-то тебя обработалъ?
-- Какъ-бы не обработалъ,-- я самъ спуску не далъ: объясненія потребовалъ, а когда онъ заартачился да чваниться началъ, я обругалъ на обѣ корки (нельзя-же безъ прибавленій) и пообѣщалъ отпечатать,-- и отпечатаю!
-- Молодецъ!-- Какую онъ этта штуку въ правленіи удралъ -- потѣха: Бѣловъ -- знаешь?-- косматый эдакой, все въ землю смотритъ, словно сто рублей найдти хочетъ -- съ Мазилкинымъ поспорилъ, да и говорить ему: эхъ, Сергѣй Васильичъ, что ужь и говорить,-- у сильнаго всегда безсильный виноватъ! Тотъ обидѣлся: совѣтникъ, братецъ ты мой, какъ-же можно! нажаловался Мейеру. "По-о-озвать его"! Позвали. "Какъ ты смѣешь говорить старшему: у сильнаго всегда безсильный виноватъ?" Да это Иванъ Андреичъ Крыловъ сказалъ... "Та-а-къ по-о-озвать сюда Крылова!" -- ха-ха-ха! вотъ онъ гусь каковъ: Крылова изъ могилы требуетъ на расправу...
-- А слышалъ ты, какъ онъ семинариста въ части выдралъ: хозяина его сынишка подрался на улицѣ съ семинаристомъ, тотъ его оттузилъ, конечно,-- и по дѣломъ,-- мальчишка въ слезы,-- а Мейеръ какъ разъ въ окно все видитъ: кликнулъ лакея, приказалъ семинариста взять, да въ части выпороть, -- и отодрали его, раба божія, такъ, что тотъ насилу на ноги всталъ. Оказалось: сынъ діакона, отецъ жаловаться хочетъ...
-- Чортъ знаетъ, что такое, это самоуправство выше мѣры, варварство.
-- Превышеніе власти, братецъ, за которое по законамъ-то -- знаешь что?
-- Надо найдти отца, да подбить!-- подумалъ губернскій обличитель -- жаль, что раньше не зналъ, -- въ Московскія Вѣдомости кстатибы,-- ну, до другаго раза...
-- А губернскаго землемѣра, такъ безъ околичностей дуракомъ въ присутствіи обругалъ и въ шею толкнулъ...
-- Какъ-же это онъ позволилъ?
-- Потому вѣрно, что въ самомъ дѣлѣ дуракъ. Однако, братъ, прощай.
-- Все это надо принять къ свѣденію, подумалъ обличитель, Все это можно яркими красками представить въ письмахъ для "Русскаго Дневника"...
Въ то время россійская гласность только что родилась на свѣтъ и показала языкъ изъ Московскихъ Вѣдомостей и Русскаго Дневника, которые первые стяжали себѣ извѣстность обличителей, задавши многое множество трезвоновъ многому множеству гг. X, Y и Z. Досужіе умы усердно занимались опредѣленіемъ этихъ неизвѣстныхъ величинъ и воображали, что занимаются серьезнымъ дѣломъ,
Разъ вечеромъ, въ одномъ изъ клубовъ (у насъ ихъ не одинъ), вниманіе обличителя, при входѣ въ гостиную, было привлечено толпой барынь и мужчинъ, сгруппировавшихся около длиннаго господина въ золотыхъ очкахъ и съ прилизанными височками на обѣихъ сторонахъ. Господинъ этотъ держалъ къ рукахъ No "Московскихъ Вѣдомостей" и читалъ вслухъ. Обличителя, не смотри на бѣсовщину, въ немъ засѣдавшую, такъ и бросило въ жаръ. Положеніе было неловкое и для нашего героя новое: неловкое потому, что обличеніе напечаталось безъ всякихъ предосторожностей для прикрытія имени автора, и сильное подозрѣніе грозило мальчику непріятными выходками со стороны раздраженной публики. Къ счастію, подвернулся какой-то знакомый, вообще мало интересующійся литературой: мальчику удалось устроить партію и усѣсться за пикетъ.
А чтеніе продолжалось, повторялось и повторялось.
-- Что тамъ за чтеніе? опрашиваетъ партнеръ.
-- Не знаю, отвѣчаетъ мальчикъ, и показываетъ такой видъ, что весь увлеченъ игрой, а на самомъ дѣлѣ такъ и забрасываетъ глаза на обѣ стороны: его крайне интересуетъ, что подумаетъ и что будетъ толковать публика.
-- Ужь не манифестъ ли о волѣ напечатанъ,-- что ихъ такъ забираетъ? спрашиваетъ партнеръ.
-- Можетъ быть...
-- То-то ихъ огорошило, поди: они все думали шуточками отдѣлаться: не можетъ-ста быть, все по старому останется... Не послушать ли?
-- Семь и семнадцать, четырнадцать дамъ...
Партнеръ остался на мѣстѣ, огорошенный игрищей мальчика, который дрожащимъ голосомъ сосчиталъ девяносто.
А въ публикѣ между тѣмъ поднялся шумъ.
-- Это подлость! прошамкалъ сѣдой, гладкоостриженный помѣщикъ Колобродинъ, и застучалъ своимъ костылемъ.