Булгаков Валентин Федорович
С. Т. Семенов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Валентин Булгаков

С. Т. СЕМЕНОВ (1868 -- 1922)

  

Из книги "О Толстом. Друзья и близкие".

   Оригинал здесь: http://marsexx.narod.ru/tolstoy/bulgakov-tolstoy-druzia.html#965.
  
  
   Имя, которое часто произносил Л. Н. Толстой при мне в последний год своей жизни, было имя писателя Сергея Терентьевича Семенова, крестьянина Владимирской губернии но происхождению. Подобно М. П. Новикову1, Семенова называли писателем-крестьянином, и, действительно, оба были крестьяне, оставшиеся, при той или иной степени образованности, в деревне и занимавшиеся земледельческим трудом. Однако из двух их можно назвать писателем в полном смысле только С. Т. Семенова. Это был талант и писатель-профессионал, создававший художественные ценности, работавший и понимавший, что значит работать над своими произведениями. По сравнению с ним Новиков был только самоучка, дичок, хотя и даровитый.
   Как известно, Семенов примыкал к реалистическому направлению в литературе и в своих "Крестьянских рассказах", изданных в 1912 г. в шести томах издательством "Посредник" и удостоенных премии Академии наук, описывал исключительно жизнь и быт крестьянства. За это-то и любил его Толстой, глубочайшим образом связанный с деревней и называвший крестьянский народ подлинным "большим светом".
   Толстой был первым, кто обратил внимание па даровитого юношу. Только благодаря неустанной и постоянной поддержке Толстого и развернулся Семенов в настоящего, не первоклассного, но все же в своем роде примечательного и даровитого писателя.
   Внимание Льва Николаевича к Семенову при первом знакомстве с ним было тем более ценным, что 18-летний парень явился к нему в Москве вовсе даже не как крестьянин, а как подлинный люмпен-пролетарий, без определенного заработка и без определенной профессии. С десяти лет Сергей был отдан бедняком-отцом "в люди" и сначала устроился на грубую работу в одной московской литографии. Затем переселился в Петербург, где тер краски у художника-любителя. Далее следовали Полтава, Екатеринослав. В первом из этих городов Семенов исполнял обязанности чтеца у слепого купца, во втором подвизался рабочим в чайной... По поговорке: рыба ищет, где глубже, а человек -- где лучше...
   Но "лучше" ни тут, ни там не было. И будущее простиралось перед Семеновым как однообразное, темное пространство, без всяких прорисовок и силуэтов...
   Наблюдательный юноша начинал, однако, пописывать, сначала на клочках бумаги, потом в тетрадке. Особенно занимала и трогала его судьба таких же, как он, бедняков-крестьян, очутившихся в городе и, чтобы не помереть с голоду, хватавшихся за любую, подвертывавшуюся под руки работу. Хотелось запечатлеть на бумаге их поиски выхода из тяжелого положения, их горькую жизнь...
   В 1889 г., посылая "Посреднику" для издания первые рассказы Семенова, Толстой писал Черткову: "Семенов очень замечательный человек, не столько по уму, сколько по сердцу; и повести его, в сыром их виде, очень замечательны, отражая народный быт, как он действительно есть. Я его, -- добавлял Толстой, -- очень люблю и переписываюсь с ним" 2.
   В 1891 г. Лев Николаевич писал самому Семенову: "Я не люблю поощрять к литературному труду в особенности, когда это заработок (а для Семенова, прибавим от себя, это было именно так. -- В. Б.), но ваши писания всегда мне нравятся своей содержательностью и правдивостью, и потому в отношении вас я делаю исключение"3.
   В сюжетах, типах, описаниях из рассказов и повестей Семенова, вернувшегося снова, и уже навсегда, в деревню, Толстой узнавал родной и дорогой ему мир, мир трудовой, крестьянский, а богатым, ярким и образным народным языком героев Семенова, не переставая, восхищался.
   Все свои произведения Семенов посылал в редакции разных изданий -- журналов и газет "Нива", "Неделя", "Жизнь", "Образование", "Русское слово", "Русские ведомости", "Вестник Европы" -- обязательно через Толстого, сопровождавшего эти посылки своими рекомендациями. Деревенский писатель не верил себе. "По Вашей рекомендации, -- писал он Толстому, -- рассказ лучше примут, а мне устройство его необходимо до зарезу: нужды много..." Толстой, входя в положение Семенова, вел с редакциями и переговоры о гонораре, хотя ему, давно отказавшемуся лично от гонораров, это, наверное, и было не очень приятно.
   Если из какой-нибудь редакции возвращали повесть или рассказ как неподходящие, Лев Николаевич, по просьбе Семенова, отправлял их в другой журнал или газету. Ничто не должно было пропадать даром. Семенов, -- вероятно, по своей деревенской простоте, -- не задумался над тем, что такой порядок, удобный для него, мог быть обременителен для Толстого. А Толстому хотелось "поднять" талант из народа.
   Когда против Семенова, лично или как писателя, возбуждались правительственные обвинения (однажды он судился за "кощунственный" отзыв об иконе), Толстой подымал на его защиту своих друзей-юристов. В 1902 г. он, как раз по делу об иконе, писал Н. В. Давыдову: "Семенов, кроме того, что умный и просвещенный, и нравственный человек, еще и человек очень скромный и сдержанный. И этого человека тянут на суд за то, что он не почитает пятницу, и обвиняют сугубо за то, что он не пьяница"4.
   Между тем Семенов, посетив Петербург, Москву и завязав знакомства с представителями как либеральной, так и революционной интеллигенции, заинтересовывается политическими вопросами и, в частности, борьбой за улучшение положения трудового крестьянства. В 1905 г. он вступает в члены "Всероссийского крестьянского союза"5. В связи с этим писатель-крестьянин был арестован и приговорен в административном порядке к ссылке в Олонецкую губернию. Толстому и его друзьям удалось добиться замены этой кары высылкой на два года за границу. И Семенов переехал в Англию, где проживал тогда В. Г. Чертков, в доме которого и поселился.
   Отношения с Чертковым сложились у Семенова неблагоприятно. Его "толстовские" убеждения покачнулись.
   На смену им приходят революционные настроения. Настроедия эти сказываются и в дальнейшем на переписке с Толстым. Семенов, очевидно, почувствовав новую почву под ногами, уже не соглашается, как прежде, во всем со Львом Николаевичем и вступает с ним в споры не только по общим вопросам, но и по вопросам чисто литературным. Его раздражает, например, что Толстому не нравятся его, Семенова, драмы. Лев Николаевич разъясняет, что не всякая тема подходит для драмы. Семенов удивляется: почему, собственно? По его мнению, любая тема может быть обработана и как повесть, и в драматической форме, по желанию писателя...
   Когда Толстой критически относился к тому или иному произведению Семенова, автор обижался и высказывал предположение, что, очевидно, прежние его произведения одобрялись Львом Николаевичем не за их литературные достоинства, а только за те (читай: толстовские) тенденции, которые в них вкладывались... Как-то уж очень по-простецки строил Сергей Терептьевич в эту эпоху свои отношения с Толстым!..
   Толстой терпеливо и, надо прибавить, терпимо отвечал Семенову, по все же отношения с ним теряют прежнюю непринужденность и утомляют Льва Николаевича.
   Переписка между великим писателем и его учеником ослабевает и часто прерывается па долгие сроки, пока, наконец, Лев Николаевич не попросил Черткова написать Семенову, чтоб он не выражал Толстому своих рассуждений о его взглядах, что это и не нужно, и неприятно, и тяжело ему... "Теперь он мне совершенно чужд и всякие отношения с ним мне тяжелы"6.
   Вот как держали себя иной раз даже простодушные, искренние, хотя, быть может, грубоватые и недостаточно выдержанные культурно, друзья Толстого! Не щадили его. Относились к нему как к равному, забывая и об имени (не об аристократическом имени, а о всероссийско-писательском и мировом имени) его, и о положении -- Геркулеса творческого труда, и даже о возрасте и здоровье Льва Николаевича!
   Письмо Черткова к Семенову отослано было в апреле 1907 г. И что же? Все-таки Сергей Терентьевич нашел возможным написать Толстому в марте 1908 г., прося его снова, как ни в чем не бывало, направить его новый рассказ в редакцию "Вестник Европы", а если там "постигнет неудача", то обратиться в "Ниву". А в августе того же года Семенов приветствовал в новом письме появление в заграничной печати статьи "Не могу молчать", подчеркивая, что "это то самое, что нужно было давно сказать", чего "ждет народ", и о чем он, Семенов, "хотел говорить" с Толстым и сказал бы, если бы тот не отверг его, как чуждого по настроению человека.
   Замечательно, однако, не это, а то, что охлаждение личных отношений Толстого и Семенова нисколько не повлияло и ни в чем не изменило принципиального отношения Льва Николаевича к творчеству крестьянского рассказчика.
   Помню, как в последний год своей жизни Лев Николаевич часто читал вслух или заставлял меня читать рассказы Семенова и при этом не жалел похвал:
   -- Как это верно! Как это хорошо!.. Так вся крестьянская жизнь встает, и, знаете, так -- снизу... Мы все видим ее сверху, а здесь она встает снизу. А язык-то, язык-то какой!..
   Привлекала и нравственная тенденция рассказов Семенова, простая, глубокая, красноречивая и сердцу яснополянского правдолюбца близкая. Противоположение города и деревни, с выводами, определенно клонящимися в пользу деревни, также подкупало Льва Николаевича.
   Нередко, выходя вечером к чаю из своего кабинета, Толстой сообщал, что только что прочитал тот или иной рассказ Семенова, и иногда принимался излагать содержание этого рассказа. Увлекаясь, он входил все в большие и большие подробности и при этом, незаметно для себя самого, чуть-чуть изменял содержание, сокращал или удлинял отдельные места рассказа, расцвечивая тот ила иной эпизод, пропускал неудачные словца и выражения и вставлял свои, более точные, менее истертые, меткие и выразительные.
   Вы слушали -- и вам оставалось только, вместе с Толстым, восхищаться семеновским рассказом. В первую минуту вам и в голову не приходило, что вы слушаете уже не семеновский:, а толстовский рассказ, а между тем это было так.
   Тут, на ваших глазах, совершалось таинство искусства, таинство преображения творений скромного мастера -- преображения, достигавшегося тем, что великий мастер "чуть-чуть" трогал своей кистью эти скромные творения.
   Однажды летом 1910 г. я увидел у яснополянского крыльца скромного пожилого мужчину с рыжеватой бородкой клинышком и с маленькими невыразительными глазами, одетого в темно-серый пиджачный костюм. Это был С. Т. Семенов, который давно не видался со Львом' Николаевичем и приехал навестить его, очевидно, нисколько не сомневаясь, что будет прекрасно принят, как оно и оказалось.
   "Какой скромной наружностью может быть иногда наделен талантливый человек!" -- думал я, глядя на неожиданного гостя. Семенов больше походил на подрядчика, чем на писателя. Впрочем, его речь и манеры были речью и манерами городского, интеллигентного человека. Странно, на некрасивом, но умном лице писателя-крестьянина лежал отпечаток какой-то жестокости (или твердоволосые усы содействовали подобному впечатлению?), а рядом с этой жестокостью в глазах пряталось выражение трогательной, почти детской застенчивости. "Невыразительные", узенькие глаза серьезны и внимательны. Улыбка тихая и мягкая...
   Побеседовав наедине со Львом Николаевичем, посидев тихонько среди шумного общества в гостиной, Семенов, помнится, па ночлег отправился к Чертковым в Телятинки. Там ему, наверное, лучше чувствовалось: он никого не хотел стеснять в "графском доме", в частности, строгую жену Льва Николаевича, хотя не только сам Лев Николаевич, но и София Андреевна, отнеслись приветливо к гостю.
   В 1910 г. Семенов интересовался вопросом о хуторах и столыпинским законом о хуторском хозяйстве7. Он подготовлял книгу на эту тему, позже, уже после смерти Льва Николаевича, вышедшую в свет. Без сомнения, ту же тему обсуждал он и в последней своей беседе с Толстым, которого данный вопрос в то время также исключительно интересовал. К сожалению, ни от Семенова, ни от Льва Николаевича я не слышал потом изложения этой беседы, а между тем она могла быть очень любопытной. Дело в том, что Толстой был горячим противником предпринятой Столыпиным реформы сельского хозяйства, тогда как Семенов являлся убежденным ее сторонником.
   Толстой в своем отрицательном отношении к закону о хуторах исходил из чисто принципиальной оценки русского деревенского общинного хозяйства, как более высокого в нравственном отношении, по своей форме. Община -- значит братство, товарищество, Земля при этом не принадлежит никому, но она и не может быть предметом частной собственности: земля -- общая. Нельзя сказать, как дорог был Толстому именно этот принцип! Он никогда не мог говорить без глубокого волнения о проблеме освобождения земли от частной собственности. В русской, хоть и несовершенной, общине этот принцип частично осуществлялся, и оттого Толстой, можно сказать, держался за общину изо всех сил.
   Толстой придавал большое значение теории "единого налога" Генри Джорджа8, якобы долженствующей осуществить передачу, переход земли из рук нетрудовых элементов в руки трудящихся, фактических земледельцев. Столыпинские хутора как раз имели целью закрепление земли за частными собственниками -- и потому столыпинский закон не мог не быть ненавистным Толстому.
   Семенов, в противоположность Льву Николаевичу, исходил не из того или иного абстрактного представления о том, как должно быть, в согласии с нравственными требованиями, организовано сельское хозяйство, а из простого, наглядного, хорошо знакомого ему, по условиям жизни в деревне, трудового опыта. Община, с точки зрения Семенова, была цепью, сковывающей инициативу отдельного земледельца, мешавшей наиболее сведущим, умелым и трудолюбивым крестьянам поднять до высшего уровня и развить, как надлежит, свое хозяйство. Такие способные хозяева (кулаки!) находились в зависимости от общины. Они освобождались и могли прогрессировать (как собственники!) лишь в своем, индивидуальном хозяйстве.
   Лев Николаевич оспаривал многих сторонников закона о выделении из общины на хутора, в том числе своего сына Андрея, и иногда в довольно резкой, прямо непримиримой форме, но свидетелем какой бы то ни было полемики его именно с Семеновым на эту тему мне быть не пришлось. Впрочем, убежден, что любая попытка Семенова переубедить Толстого, хотя бы даже указаниями на выгоду повой реформы для крестьян, могла быть только безнадежной...
   После смерти Толстого я лишь изредка встречался с Семеновым в Москве, в помещении Вегетарианского общества или просто на улице. Кажется, присутствовал он на одном или двух заседаниях Московского военно-окружного суда по "делу толстовцев" в 1916 г., но никаких характерных или заслуживающих внимания бесед с молчаливым вообще Семеновым я не помню.
   В послевоенное, революционное время Семенов продолжал жить и работать в деревне, показывался в столице ненадолго, держался довольно замкнуто, куда-то все торопился, и до серьезных, плодотворных бесед у нас с ним и тут как-то не доходило, тем более что и я в те шумные, беспокойные дни бывал обыкновенно очень занят.
   Тогда в Москве очень энергично работало кооперативное издательство "Задруга", председателем правления которого состоял историк С. П. Мельгунов. Я также числился членом этого издательского коллектива, выпустившего две мои книги. В 1921 -- 1922 гг. член правления "Задруги" В. М. Кудрявцев обратился ко мне с просьбой от имени Правления -- представить рецензию на сочинения Семенова, предложенные автором "Задруге" для переиздания. Я принял это предложение и, спустя некоторое время, вручил Кудрявцеву довольно подробную рецензию, в которой сочинения Семенова подвергались критическому разбору.
   Должен сказать, что я не совсем правильно подошел к своей задаче. К творчеству С. Т. Семенова, имеющему свое значение и свое место в русской литературе (что я и признавал в своей рецензии), я применил абсолютный критерий прекрасного в искусстве и с этой точки зрения нашел, что произведения Семенова не стоят на достаточной высоте. Даже язык "крестьянских рассказов" Семенова, богатством которого так восхищался Толстой, представляется как бы искусственно созданным и перегруженным специфическими народными словечками и выражениями, будто позаимствованными из словаря Даля и разбросанными нерасчетливо и неумеренно, чересчур щедрой рукой по всему тексту. Я сравнивал этот язык с языком народных рассказов Толстого и отдавал предпочтение последнему -- яркому, выразительному, но в то же время простому, естественному и истинно-художественному.
   Философствуя, я как-то не подумал при этом об интересах рецензируемого автора. Между тем, рецензию мою, видимо, приняли всерьез, и Семенову в переиздании сочинений отказали.
   Не могу сказать, как я жалел позже о своем, повторяю, неправильном подходе к взятой мною тогда на себя задаче. Ведь у Семенова были, и несомненно нашлись бы новые, свои читатели, особенно читатели деревенские, которым непритязательные и, во всяком случае, совершенно грамотные в литературном отдошении рассказы Семенова были бы дороги и интересны и дали бы как раз то, что они искали и что им было нужно. Что же касается языка Семенова, то я мог бы воздержаться от критики его уже потому, что язык этот исключительно нравился Льву Николаевичу!..
   Словом, я, кажется, недостаточно внимательно и дружественно поступил по отношению к С. Т. Семенову, хотя не только никакого дурного чувства к писателю у меня не было, но я, напротив, питал к нему искреннее уважение и любовь. В рецензии я поставил задачей быть объективным, "справедливым" и, упустив из виду живого человека, с его верой в свой труд, наверно, тяжело огорчил его.
   Раскаяние мое в допущенной по отношению к С. Т. Семенову несправедливости углубилось еще больше, когда я, по смерти почтенного писателя-крестьянина, узнал, что отзыв мой о его сочинениях, написанный для "Задруги", найден был в его бумагах. Мне даже вернули его, увидав мой почерк и подпись и предположив, что это я "одолжил" Сергею Терентьевичу свою оценку его трудов -- для прочтения. На самом деле, это сделал Кудрявцев, чтобы обосновать в глазах Семенова отказ "Задруги" от печатания собрания его сочинений.
   Недовольство собой усилилось еще оттого, что сам Сергей Терентьевич, зная о моей рецензии и, быть может, по просьбе Кудрявцева храня "тайну" довольно нетактичной передачи ему последним рукописи этой рецензии, тоже никогда, ни одним словом не обмолвился со мной о моем поступке, не попросил объяснении, не упрекнул меня и, вообще, ничем не высказал, что он знает о нем... Стыд и горе!..
   Мне остается только рассказать о том, как умер С. Т. Семенов. Этот серьезный, доброжелательный, трудолюбивый, даровитый и всем полезный человек, писатель и крестьянин, умер не своей смертью. В полном расцвете сил и здоровья он был убит. Убит рукой фанатика и изу-пера, соседа-крестьянина, действовавшего заодно с другими членами своей семьи.
   Сосед, видите ли, дивился, что Семенову все удается и что хозяйство его идет превосходно, тогда как у него, соседа, жившего в тех же как будто условиях, ничего не клеилось. Это можно было объяснить только колдовством и чародейством со стороны Семенова, в чем его невежественный мужик и обвинил. Он, конечно, не учитывал одного: образования и осведомленности Семенова в качестве сельского хозяина. Сам же был, как это потом выяснилось на суде, совершенно темным человеком...
   Уже не помню, каким именно образом погубили Семенова темные "пещерные" люди: если не ошибаюсь, его подкараулили в лесу и, выбрав удобный момент, поразили сразу ударом топора по черепу... Потом был суд, убийц приговорили к тяжелым наказаниям, но не к смерти: смягчающим вину обстоятельством признаны были их непроходимое невежество и темнота.
  
   1966 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru