Булгаков Михаил Афанасьевич
Богема

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как существовать при помощи литературы.

Михаил Булгаков.
Богема

Как существовать при помощи литературы

I.
Верхом на пьесе в Тифлис

   Как перед истинным Богом скажу, если кто меня спросит, чего я заслуживаю: заслуживаю я каторжных работ.
   Впрочем, это не за Тифлис, в Тифлисе я ничего плохого не сделал. Это за Владикавказ.
   Доживал я во Владикавказе последние дни, и грозный призрак голода (штамп! штамп!.. "грозный призрак"... Впрочем, плевать! Эти записки никогда не увидят света!), так я говорю -- грозный призрак голода постучался в мою скромную квартиру, полученную мною по ордеру. А вслед за призраком постучал присяжный поверенный Гензулаев -- светлая личность с усами, подстриженными щеточкой, и вдохновенным лицом.
   Между нами произошел разговор. Привожу его здесь стенографически.
   -- Что ж это вы так приуныли? (это Гензулаев).
   -- Придется помирать с голоду в этом вашем паршивом Владикавказе...
   -- Не спорю. Владикавказ -- паршивый город. Вряд ли даже есть на свете город паршивее. Но как же так помирать?
   -- Больше делать нечего. Я исчерпал все возможности. В подотделе искусств денег нет и жалованья платить не будут. Вступительные слова перед пьесами кончились. Фельетон в местной владикавказской газете я напечатал и получил за него 1200 рублей и обещание, что меня посадят в особый отдел, если я напечатаю еще что-нибудь похожее на этот первый фельетон.
   -- За что? (Гензулаев испугался. Оно и понятно. Хотят посадить -- значит, я подозрительный.)
   -- За насмешки.
   -- Ну-у, вздор. Просто они здесь ни черта не понимают в фельетонах. Знаете что...
   И вот что сделал Гензулаев. Он меня подстрекнул написать вместе с ним революционную пьесу из туземного быта. Оговариваю здесь Гензулаева. Он меня научил: а я по молодости и неопытности согласился. Какое отношение имеет Гензулаев к сочинению пьес? Никакого, понятное дело. Сам он мне тут же признался, что искренно ненавидит литературу, вызвав во мне взрыв симпатии к нему. Я тоже ненавижу литературу и уж, поверьте, гораздо сильнее Гензулаева. Но Гензулаев назубок знает туземный быт, если, конечно, бытом можно назвать шашлычные завтраки на фоне самых постылых гор, какие есть в мире, кинжалы неважной стали, поджарых лошадей, духаны и отвратительную, выворачивающую душу музыку.
   Так, так, стало быть, я буду сочинять, а Гензулаев подсыпать этот быт.
   -- Идиоты будут те, которые эту пьесу купят.
   -- Идиоты мы будем, если мы эту пьесу не продадим.
   Мы ее написали в семь с половиной дней, потратив, таким образом, на полтора дня больше, чем на сотворение мира. Несмотря на это, она вышла еще хуже, чем мир.
   Одно могу сказать: если когда-нибудь будет конкурс на самую бессмысленную, бездарную и наглую пьесу, наша получит первую премию (хотя, впрочем... впрочем... вспоминаю сейчас некоторые пьесы 1921--1924 гг. и начинаю сомневаться...), ну, не первую, -- вторую или третью.
   Словом: после написания этой пьесы на мне несмываемое клеймо, и единственное, на что я надеюсь, -- это что пьеса истлела уже в недрах туземного подотдела искусств. Расписка, черт с ней, пусть останется. Она была на 200 000 рублей. Сто -- мне. Сто -- Гензулаеву. Пьеса прошла три раза (рекорд), и вызывали авторов. Гензулаев выходил и кланялся, приложив руку к ключице. И я выходил и делал гримасы, чтобы моего лица не узнали на фотографической карточке (сцену снимали при магнии). Благодаря этим гримасам в городе расплылся слух, что я гениальный, но и сумасшедший в то же время человек. Было обидно, в особенности потому, что гримасы были вовсе не нужны: снимал нас реквизированный и прикрепленный к театру фотограф, и поэтому на карточке не вышло ничего, кроме ружья, надписи: "Да здравст..." и полос тумана.
   Семь тысяч я съел в 2 дня, а на остальные 93 решил уехать из Владикавказа.

* * *

   Почему же? Почему именно в Тифлис? Убейте, теперь не понимаю. Хотя припоминаю: говорили, что:
   в Тифлисе открыты все магазины;
   в Тифлисе есть вино;
   в Тифлисе очень жарко и дешевы фрукты;
   в Тифлисе много газет и т. д... и т. д.
   Я решил ехать. И прежде всего уложился. Взял свое имущество -- одеяло, немного белья и керосинку.
   В 1921 году было несколько иначе, чем в 1924. Именно нельзя было так ездить: снялся и поехал черт знает куда! Очевидно, те, что ведали разъездами граждан, рассуждали приблизительно таким образом:
   -- Ежели каждый начнет ездить, то что же это получится?
   Нужно было поэтому получить разрешение. Я немедленно подал куда следует заявление и в графе, в которой спрашивается:
   -- А зачем едешь?
   Написал с гордостью:
   -- В Тифлис для постановки моей революционной пьесы.
   Во всем Владикавказе был только один человек, не знавший меня в лицо, и это именно тот бравый юноша с пистолетом на бедре, каковой юноша стоял как пришитый у стола, где выдавались ордера на проезд в Тифлис.
   Когда очередь дошла до моего ордера и я протянул к нему руку, юноша остановил ее на полпути и сказал голосом звонким и непреклонным:
   -- Зачем едете?
   -- Для постановки моей революционной пьесы.
   Тогда юноша запечатал ордер в конверт, а с ним и меня вручил некоему человеку с винтовкой, молвив:
   -- В особый отдел.
   -- А зачем? -- спросил я.
   На что юноша не ответил.
   Очень яркое солнце (это единственное, что есть хорошего во Владикавказе) освещало меня, пока я шел по мостовой, имея по левую руку от себя человека с винтовкой. Он решил развлечь меня разговором и сказал:
   -- Сейчас через базар будем проходить, так ты не вздумай побежать. Грех выйдет.
   -- Если бы вы даже упрашивали меня сделать это, я не сделаю, -- ответил я совершенно искренно.
   И угостил его папиросой.
   Дружески покуривая, мы пришли в особый отдел. Я бегло, проходя через двор, припомнил все свои преступления. Оказалось -- три.
   В 1907 г., получив 2 р. 50 коп. на покупку физики Краевича, истратил их на кинематограф;
   в 1913 г. женился, вопреки воле матери;
   в 1921 г. написал этот знаменитый фельетон.
   Пьеса? Но, позвольте, может, пьеса вовсе не криминал?
   А наоборот.
   Для сведения лиц, не бывавших в особом отделе: большая комната с ковром на полу, огромнейший, невероятных размеров письменный стол, восемь различных конструкций телефонных аппаратов, к ним шнурки зеленого, оранжевого и серого цвета и за столом маленький человек в военной форме, с очень симпатичным лицом.
   Густые кроны каштанов в открытых окнах. Сидящий за столом, увидав меня, хотел превратить свое лицо из симпатичного в неприветливое и несимпатичное, причем это удалось ему только наполовину.
   Он вынул из ящика стола фотографическую карточку и стал всматриваться по очереди то в меня, то в нее.
   -- Э, нет. Это не я, -- поспешно заявил я.
   -- Усы сбрить можно, -- задумчиво отозвался симпатичный.
   -- Да, но вы всмотритесь, -- заговорил я, -- этот черный, как вакса, и ему лет 45. А я блондин, и мне 28.
   -- Краска? -- неуверенно сказал маленький.
   -- А лысина? И кроме того, всмотритесь в нос. Умоляю вас обратить внимание на нос.
   Маленький всмотрелся в мой нос. Отчаяние овладело им.
   -- Верно. Не похож.
   Произошла пауза, и солнечный зайчик родился в чернильнице.
   -- Вы бухгалтер?
   -- Боже меня сохрани.
   Пауза. И кроны каштанов. Лепной потолок. Амуры.
   -- А зачем вы в Тифлис едете? Отвечайте быстро, не задумывайтесь, -- скороговоркой проговорил маленький.
   -- Для постановки моей революционной пьесы, -- скороговоркой ответил я.
   Маленький открыл рот и отшатнулся и весь вспыхнул в луче.
   -- Пьесы сочиняете?
   -- Да. Приходится.
   -- Ишь ты. Хорошую пьесу написали?
   В тоне его было что-то, что могло тронуть любое сердце, но только не мое. Повторяю, я заслуживаю каторги. Пряча глаза, я сказал:
   -- Да, хорошую.
   Да. Да. Да. Это четвертое преступление, и самое тяжкое из всех. Если б я хотел остаться чистым перед особым отделом, я должен был бы ответить так:
   -- Нет. Она не хорошая пьеса. Она -- дрянь. Просто мне очень хочется в Тифлис.
   Я смотрел на носки своих разорванных сапог и молчал. Очнулся я, когда маленький вручил мне папиросу и мой ордер на выезд.
   Маленький сказал тому с винтовкой:
   -- Проводи литератора наружу.

* * *

   Особый отдел! Забудь об этом! Ты видишь, я признался. Я снял бремя трех лет. То, что я учинил в особом отделе, для меня хуже, чем саботаж, контрреволюция и преступление по должности.
   Но забудь!!!

II.
Вечные странники

   В 1924 году, говорят, из Владикавказа в Тифлис можно было проехать просто: нанять автомобиль во Владикавказе и по Военно-Грузинской дороге, где необычайно красиво. И всего 210 верст. Но в 1921 году самое слово "нанять" звучало во Владикавказе как слово иностранное.
   Нужно было ехать так: идти с одеялом и керосинкой на вокзал и там ходить по путям, всматриваясь в бесконечные составы теплушек. Вытирая пот, на седьмом пути увидал у открытой теплушки человека в ночных туфлях и в бороде веером. Он полоскал чайник и повторял слово "Баку".
   -- Возьмите меня с собой, -- попросил я.
   -- Не возьму, -- ответил бородатый.
   -- Пожалуйста, для постановки революционной пьесы, -- сказал я.
   -- Не возьму.
   Бородач по доске с чайником влез в теплушку. Я сел на одеяло у горячей рельсы и закурил. Очень густой зной вливался в просветы между вагонами, и я напился из крана на пути. Потом опять сел и чувствовал, как пышет в лихорадке теплушка. Борода выглянула.
   -- А какая пьеса? -- спросила она.
   -- Вот.
   Я развязал одеяло и вынул пьесу.
   -- Сами написали? -- недоверчиво спросил владелец теплушки.
   -- Еще Гензулаев.
   -- Не знаю такого.
   -- Мне необходимо уехать.
   Ежели не придут двое, тогда, может быть, возьму. Только на нары не претендовать. Вы не думайте, что если вы пьесу написали, то можете выкамаривать. Ехать-то долго, а мы сами из Политпросвета.
   -- Я не буду выкамаривать, -- сказал я, чувствуя дуновение надежды в расплавленном зное, -- на полу могу.
   Бородатый сказал, сидя на нарах:
   -- У вас провизии нету?
   -- Денег немного есть.
   Бородатый подумал.
   -- Вот что... Я вас на наш паек зачислю по дороге. Только вы будете участвовать в нашей дорожной газете. Вы что можете в газете писать?
   -- Все что угодно, -- уверил я, овладевая пайком и жуя верхнюю корку.
   -- Даже фельетон? -- спросил он, и по лицу его было видно, что он считает меня вруном.
   -- Фельетон -- моя специальность.
   Три лица появились в тени нар и одни босые ноги. Все смотрели на меня.
   -- Федор! Здесь на нарах одно место есть. Степанов не придет, сукин сын, -- басом сказали ноги, -- я пущу товарища фельетониста.
   -- Ну, пусти, -- растерянно сказал Федор с бородой. -- А какой фельетон вы напишете?
   -- Вечные странники.
   -- Как будет начинаться? -- спросили нары. -- Да вы полезайте к нам чай пить.
   -- Очень хорошо -- вечные странники, -- отозвался Федор, снимая сапоги, -- вы бы сразу сказали про фельетон, чем на рельсе сидеть два часа. Поступайте к нам.

* * *

   Огромный чудный вечер сменяет во Владикавказе жгучий день. Края для вечера -- сизые горы. На них вечерний дым. Дно чаши -- равнина. И по дну, потряхивая, пошли колеса. Вечные странники. Навеки прощай, Гензулаев. Прощай, Владикавказ!

---------------------------------------------

   Журнал "Красная нива", 1925, No 1
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru