Марья Васильевна Колоскова полюбила Ивана Ѳедорыча Поручева.
Въ этомъ, разумѣется, нѣтъ ничего удивительнаго; напротивъ, было бы удивительно, еслибы этого не случалось. Марья Васильевна была учительницей женскаго училища въ селѣ Орѣховкѣ, Иванъ Ѳедорычъ учителемъ мужского въ томъ же селѣ. Оба они были молоды -- Марьѣ Васильевнѣ шелъ всего девятнадцатый годъ -- и оба получили нѣкоторое образованіе, были представителями интеллигенціи въ Орѣховкѣ.
Марья Васильевна осталась десяти лѣтъ круглой сиротой. Учитель гимназіи, у котораго ея мать жила послѣднее время въ кухаркахъ, позаботился о сиротѣ: нѣсколько подготовилъ ее и помѣстилъ земской пансіонеркой въ земскую школу учительницъ. Въ земской школѣ Марья Васильевна пробыла 7 лѣтъ и вышла оттуда высокой, стройной дѣвушкой, съ прекрасными синими глазами, съ развитой, по мнѣнію учителей, головою, съ дипломомъ въ карманѣ, съ работящими руками и съ нетронутымъ жизнью сердцемъ. Предоставленная самой себѣ, она, вѣроятно, пропала бы, но земство почти тотчасъ же опредѣлило ее учительницей въ Орѣховку.
Марья Васильевна пріѣхала въ село, какъ въ темный лѣсъ.. Она знала только, что, получая отъ земства 300 рублей, должна была учить "по программѣ". Больше она ничего не знала. За всѣ 18 лѣтъ своей жизни она ни разу не видывала деревни, знала о ней только понаслышкѣ отъ подругъ.
Получивъ бумагу о своемъ назначеніи, Марья Васильевна обрадовалась, повертѣла ее въ рукахъ, потомъ вздохнула и пошла къ начальницѣ.
-- Что же мнѣ теперь дѣлать, Анна Петровна? спросила она смущенно.
Но Марья Васильевна не знала даже, гдѣ найти лошадей.
-- Голубушка вы моя! всплеснула начальница руками.
Она сама поѣхала съ нею на земскую станцію, справилась, какъ проѣхать въ Орѣховку, и подыскала лошадей. Часовъ въ 6 прекраснаго августовскаго вечера Марья Васильевна подъѣхала на извозчикѣ къ постоялому двору, расплатилась и вошла во дворъ, легко таща небольшой чемоданчикъ и подушку. Извощикъ несъ сзади небольшой, тщательно завернутый самоваръ.
Начальница была уже тамъ. Она стояла около заложенной парой плетенки и упрашивала ямщика поберечь пассажирку. Ямщикъ, невысокій старичокъ, съ краснымъ лицемъ, заросшимъ почти до бровей сѣдой бородой, и лукавыми карими глазами, хлопоталъ около лошадей.
Увидавъ Марью Васильевну, онъ выхватилъ у нея изъ рукъ чемоданчикъ, втиснулъ его въ передокъ плетенки, взбилъ сѣно, уложилъ подушку и взобрался на козлы. Начальница и Марья Васильевна обнялись. Марья Васильевна прослезилась...
Вышло сантиментально, но Марья Васильевна имѣла резоны плакать. Она вылетала изъ насиженнаго гнѣзда на просторъ жизни, гдѣ, какъ она знала, бывали бури. Все впереди было для нея неизвѣстно. Несмотря на всѣ усилія, она не могла составить сколько-нибудь ясной картины своей будущей жизни, не могла потому, что элементы этой жизни не были ей извѣстны. Правда, она еще задолго до окончанія курса мечтала о своей будущей дѣятельности, представляла себя окруженной нѣсколькими десятками хорошенькихъ (непремѣнно хорошенькихъ) дѣвочекъ, умненькихъ, добрыхъ, послушныхъ. Она занимается съ ними въ чистой свѣтлой комнатѣ, учитъ ихъ рукодѣлью, разсказываетъ имъ... Вечеромъ, она поправляетъ тетрадки и затѣмъ отдыхаетъ за самоваромъ вмѣстѣ съ доброй сторожихой. Сторожиха эта относится къ ней, какъ къ дочери, и она платить ей взаимностью. По праздникамъ, весной и лѣтомъ, Марья Васильевна гуляетъ съ ученицами въ лѣсу. Онѣ играютъ, поютъ пѣсни, пьютъ чай на травкѣ... Нельзя сказать, чтобы эти мечты не были отчасти осуществимы, но Марья Васильевна не знала, какъ ихъ осуществить. Она принимала какъ-то, что ея мечты осуществятся сами собою, безъ ея участія. Немудрено, что при первой же встрѣчѣ съ дѣйствительностью, она растерялась...
-- Садитесь, барышня! дальніе проводы -- лишнія слезы. За первый сортъ докатимъ! обратился ямщикъ къ Марьѣ Васильевнѣ.
Мимо потянулись съ дѣтства знакомыя зданія. Вотъ школа... Изъ оконъ подруги младшихъ классовъ машутъ платками. Марья Васильевна вынула свой платокъ и тоже машетъ, улыбаясь сквозь слезы. Промелькнулъ лагерь, монастырь, и колеса ровно покатились но укатанной степной дорогѣ.
Чѣмъ дальше оставался назади городъ, тѣмъ больше Марья Васильевна успокоивалась, становилась бодрѣе. Грудь дышала свободнѣй, глазъ охватывалъ широкій горизонтъ. Тишиной и спокойствіемъ вѣяло отъ необозримыхъ полей пшеницы, золотомъ отливавшихъ подъ лучами вечерняго солнца, отъ громадныхъ зарослей бурьяна, отъ серебристыхъ морей нескошеннаго ковыля. Однообразіе степи нарушалось только сусликами, которые столбиками вскакивали по обѣимъ сторонамъ дороги.
Марья Васильевна всему удивлялась, про все распрашивала. Все, къ чему ямщикъ давнымъ-давно приглядѣлся, казалось ей въ высшей степени интереснымъ. Бурьянъ она издали приняла за лѣсъ, про сусликовъ не знала, что подумать. Ямщикъ берегъ пассажирку; легонько спускалъ подъ гору, придерживалъ лошадей на тряскихъ мѣстахъ, поминутно передвигался на козлахъ, уравновѣшивая плетенку. Въ разговорахъ время летѣло незамѣтно. Взошла луна и освѣтила степь. Темныя пятна отъ суслоновъ пшеницы рѣзко выдѣлились на матовомъ фонѣ жнива. Стало свѣжѣе, потянуло сыростью. Уставшія лошади трусили лёгонькой рысцой. Марья Васильевна устала и начала замѣчать неудобства дороги: сидѣть было неловко, плетенку поминутно встряхивало. Марьѣ Васильевнѣ хотѣлось поскорѣй добраться до села и уснуть. Но вотъ впереди, на горкѣ, вся облитая луннымъ свѣтомъ, сверкнула яркой бѣлизной церковь.
-- Сюда? спросила Марья Васильевна. Сердце у нея забилось сильнѣй обыкновеннаго.
-- Сюда, барышня, доѣхали.
Плетенка съ грохотомъ прокатилась по бревенчатому мосту. Съ десятокъ собакъ съ громкимъ лаемъ набросилось на лошадей. Караульщикъ, разбуженный шумомъ, неистово застучалъ трещоткой. Нигдѣ уже не было огней.
-- Куда же васъ, барышня, везти? повернулся ямщикъ на козлахъ.
-- Да я, право, не знаю... училище заперто, вѣроятно, отвѣтила Марья Васильевна жалобно.
-- Знамо, заперто... На постоялый нешто?
-- Пожалуй, на постоялый, согласилась нерѣшительно Марья Васильевна.
-- Я ужь съ тобой вмѣстѣ, отвѣтила она: ей было ужасно неловко идти одной въ избу.
Митрій убрался, и они вошли. Обстановка избы произвела за Марью Васильевну тяжолое впечатлѣніе. Дешовая лампочка съ разбитымъ стекломъ горѣла на столѣ, наполняя воздухъ копотью и вонью. Тараканы проворно шныряли по стѣнамъ, лавкамъ и столу. Тучи мухъ, разбуженныхъ свѣтомъ, жужжали и звенѣли по окнамъ. Большіе стѣнные часы, съ розой на верху циферблата, медленно и хрипло щелкали въ углу, отсчитывая 11. Изъ-за перегородки слышался густой храпъ. Старикъ сидѣлъ на лавкѣ, понуривъ сѣдую всклокоченую голову, свѣсивъ босыя ноги, и съ любопытствомъ смотрѣлъ на Марью Васильевну. Старуха, возившаяся около самовара, тоже обернулась, поправляя сбившійся съ сѣдой головы волосникъ. Марья Васильевна покраснѣла и чуть слышно поздоровалась. Не прошло пяти минутъ, какъ у нея разболѣлась ужь голова отъ духоты и дыма.
-- Свой что-ль чай-то у васъ? спросила старуха.
Марья Васильевна вопросительно взглянула на Митрія.
-- Свой, свой, поспѣшилъ тотъ отвѣтить.-- Ты намъ, бабушка, водички только дай, да сливочекъ нѣтъ ли?
Старуха достала сливокъ, поставила самоваръ на столъ и стала въ любимой позѣ деревенскихъ женщинъ -- подперши щеку рукой.
-- Проѣзжая что-ль, касатка? спросила она, снова оглядѣвъ Марью Васильевну.
-- Нѣтъ, сюда пріѣхала, покраснѣла почему-то Марья Васильевна.
-- Гостить что-ль къ кому?
-- Въ учительницы, дѣвочекъ учить.
Марья Васильевна ждала отъ своихъ словъ нѣкотораго впечатлѣнія, но никакого впечатлѣнія ея слова не произвели. Это ее огорчило.
-- Сама-то ты, погляжу я, больно молоденька... И куда васъ шлютъ такихъ молодыхъ? покачала старуха головой.-- Матери-то, чай, нѣту?
-- Нѣтъ, отвѣчала Марья Васильевна тихо.
-- То-то и есть; кабы мать была, развѣ бы одну-то пустила? Какъ это можно дѣвкѣ одной жить!
Довольно долго еще старуха говорила на тэму неудобства одинокой жизни дѣвушки-учительницы, причемъ въ примѣръ приводилась Алена Петровна, которая, по словамъ старухи, совсѣмъ "завертѣлась". Марья Васильевна сидѣла какъ на иголкахъ.
-- Какое теперь спанье на дворѣ? заворчала старуха:-- дождикъ неравно пойдетъ... Ложись въ сѣняхъ, подъ пологомъ -- и мухи кусать не будутъ, и тепло... Я ужь въ избѣ со сторожемъ лягу.
Марья Васильевна послѣ нѣкотораго колебанія (ей не хотѣлось стѣснять старухи) согласилась и легла въ сѣняхъ.
Въ отворенную дверь слышалось, какъ лошади жевали сѣно, фыркая и побрякивая уздечками, какъ Митрій укладывался въ плетенкѣ спать, громко зѣвая и вздыхая. Вѣтеръ слегка шевелилъ солому на крышѣ. Сквозь щели крыши кое-гдѣ пробивался лунный свѣтъ и узенькими дорожками ложился по неровному сырому полу. Пропѣли пѣтухи. Марья Васильевна всплакнула подъ вліяніемъ первыхъ впечатлѣній деревенской жизни, но не успѣли еще слезы высохнуть, какъ уже и заснула.
Утромъ ее разбудилъ звонъ колокольчика и покрикиваніе Митрія: онъ собирался назадъ. Марья Васильевна грустно простилась съ нимъ; она почувствовала себя совсѣмъ одинокой. Наскоро написала она записку начальницѣ о благополучномъ пріѣздѣ, и, проводивъ Митрія глазами, пошла въ училище. Училище ей понравилось. Оно помѣщалось въ пятиоконномъ почти новомъ домѣ. Дверь была заперта большимъ висячимъ замкомъ. Марья Васильевна сѣла на крылечкѣ и рѣшилась подождать, пока придетъ сторожъ. Звонили къ "достойной".
Вчера я объ эту пору собиралась сюда, припомнила Марья Васильевна и задумалась о городѣ, о подругахъ:-- какъ-то онѣ, бѣдныя, устроились?
Просидѣвъ съ полчаса, она собралась было назадъ, какъ изъ-за угла училища вышелъ молодой человѣкъ, въ лѣтнемъ костюмѣ, въ соломенной шляпѣ и съ тросточкой. Окинувъ Марью Васильевну быстрымъ взглядомъ, онъ подошелъ къ ней и вѣжливо приподнялъ шляпу.
-- Позвольте спросить: вы не вновь ли назначенная учительница? спросилъ онъ. Голосъ у него былъ мягкій, вкрадчивый.
-- Да.
-- Честь имѣю рекомендоваться: Иванъ Ѳедоровичъ Поручевъ, учитель здѣшняго мужского училища, вашего поля ягода. Онъ улыбнулся мягкой, доброй улыбкой.
Новые знакомые пожали другъ друіу руки.
-- Не знаю, какъ сюда попасть, указала Марья Васильевна на замокъ.
-- Ключъ, вѣроятно, у попечителя. Погодите немного, я сейчасъ за нимъ схожу.
-- Будьте такъ добры! я, право, ничего здѣсь не знаю, взмолилась Марья Васильевна.
Черезъ нѣсколько минутъ Поручевъ воротился съ ключомъ и дверь была отперта. Марья Васильевна съ любопытствомъ начала осматривать "свое" училище. При училищѣ была и квартира для учительницы -- двѣ небольшія комнатки, почти не меблированныя, но свѣтлыя и, судя по словамъ Поручева, теплыя зимою.
-- Вы однѣ пріѣхали? спросилъ Поручевъ, показавъ квартиру.
-- Одна.
-- Такъ вамъ придется стать на хлѣбы... Становитесь у дьякона -- Елена Петровна тоже у него стояла. Беретъ недорого, кормитъ хорошо...
Марья Васильевна была несказанно благодарна Поручеву за его заботы. Она почувствовала себя увѣреннѣй; мракъ окружавшій ее, началъ понемногу расходиться. Сейчасъ же они вдвоемъ пошли къ дьякону.
Дьяконъ, громадный мужчина, съ цѣлой копной рыжихъ кудрей на головѣ, съ краснымъ мясистымъ лицомъ, возился около дома, загораживая присадникъ. Онъ былъ въ одномъ полукафтаньѣ и стоптанныхъ калошахъ на босу ногу. Увидѣвъ Поручева и Марью Васильевну, онъ бросилъ топоръ, шмыгнулъ въ домъ и черезъ нѣсколько минутъ вышелъ къ гостямъ уже въ сапогахъ.
Познакомились.
-- Не насчетъ ли хлѣбовъ пришли освѣдомиться? полюбопытствовалъ проницательный дьяконъ.
Марья Васильевна подтвердила его догадку.
-- Что же? Елена Петровна довольна оставалась, не знаю, какъ вамъ покажется...
-- А какая цѣна? спросила Марья Васильевна робко.
-- Да ужь меньше 15 рублей ей-богу, взять нельзя: все дорого стало, приступу ни къ чему нѣтъ.
Марья Васильевна вопросительно взглянула на Поручева.
-- Нѣтъ ужь, о. дьяконъ, берите столько же, сколько съ Елены Петровны брали -- нечего лишнее просить! вмѣшался Поручевъ.
Дьяконъ поморщился, нѣсколько поторговался, пошептался въ сосѣдней комнатѣ съ женою и уступилъ семь рублей. Марья
Васильевна была очень обрадована счастливымъ исходомъ торговъ.
-- А вѣдь я безъ васъ дала бы и 15, созналась она.
-- Вольно вамъ деньгами-то сорить, усмѣхнулся снисходительно Поручевъ.-- На что бы жить-то стали?
Проводивъ Марью Васильевну въ училище, Поручевъ разыскалъ сторожа и велѣлъ ему перенести вещи Марьи Васильевны съ постоялаго двора. Марья Васильевна тутъ же начала разбирать чемоданъ, чтобы скорѣй "поселиться". Поручевъ усердно помогалъ ей. Марья Васильевна конфузилась; ей пришло въ голову чуть ли не въ первый разъ, что гардеробъ у нея не особенно богатъ, что напрасно она не надѣла рукавчиковъ... Поручевъ смотрѣлъ на нее и улыбался.
-- Ну, теперь давайте новоселье праздновать, чай пить, а потомъ я васъ познакомлю кой съ кѣмъ, предложилъ онъ, когда чемоданъ былъ разобранъ.
Достали самоваръ, сторожъ сбѣгалъ домой за углями. Новоселье вышло на славу. Марья Васильевна никогда не чувствовала себя такъ хорошо. Ее смущали только сѣрые глаза Поручева, черезъ-чуръ внимательно слѣдившіе за нею. Поручевъ тоже былъ веселъ и оживленъ.
-- Право, я очень доволенъ теперь, что не перешелъ этимъ лѣтомъ въ Хлыстовку, замѣтилъ онъ, принимая изъ рукъ Марьи Васильевны стаканъ.
Все село состояло изъ одной улицы, тянувшейся версты на три въ длину вдоль рѣчки. Посерединѣ, улица расширялась въ площадь. На площади стояла желтая каменная церковь, оба училища, правленье, трактиръ и кабакъ. Поповъ домъ стоялъ тоже на углу площади и весело глядѣлъ на крытыя лохматой соломой избы своими большими окнами, съ бѣлыми рамами и мѣдными ярко вычищенными ручками. Изъ растворенныхъ оконъ на площадь неслись бойкіе звуки какого-то вальса. Входная дверь, выкрашенная подъ дубъ, была заперта, но справа висѣла новенькая ручка звонка и не было надобности стучаться. Дверь отперла молодая дѣвка въ яркомъ кумачномъ сарафанѣ.
-- Дома Василій Демьянычъ? спросилъ Поручевъ.
Дѣвка утвердительно кивнула головой и шмыгнула въ комнаты, закрывъ ротъ рукавомъ. Поручевъ и Марья Васильевна вошли вслѣдъ за нею въ большую и высокую комнату. Вальсъ оборвался, и отъ рояли, стоявшей у противоположной стѣны, поднялась навстрѣчу имъ черноволосая худенькая молодая женщина, похожая скорѣй на дѣвушку, въ русскомъ костюмѣ, съ бусами на тонкой худой шеѣ. Она раскраснѣлась и смущенно улыбалась. Вѣнскій стулъ, брошенный посерединѣ комнаты, и полукафтанье, быстро промелькнувшее въ дверяхъ въ сосѣднюю комнату, свидѣтельствовали о томъ, что гости застигнули хозяевъ врасплохъ.
Гости усѣлись около переддиваннаго стола, покрытаго ковровою скатертью. Меблирована была комната очень приличной вѣнской мебелью. Фестоны плюща выдѣлялись на свѣтлосѣромъ фонѣ обоевъ. Надъ роялью висѣли подъ стекломъ двѣ большія фотографическія группы: VII-й выпускъ N-скаго епархіальнаго училища, съ роялью посерединѣ и архіеремъ наверху. Наталья Константиновна тотчасъ же указала въ группахъ на себя и своего мужа. На другихъ стѣнахъ красовались въ золоченыхъ рамахъ преміи "Нивы". Нѣсколько десятковъ красиво переплетенныхъ книгъ стояли въ стройномъ порядкѣ на легкой, изящной этажеркѣ. На переддиванномъ столѣ, около котораго сѣли гости, валялся рѣзной ножикъ изъ слоновой кости и послѣдніе NoNo "Гражданина" и "Свѣта".
Матушка только что предложила первый вопросъ: "давно ли пріѣхали"? какъ въ сосѣдней комнатѣ послышалось покашливаніе и скрипъ сапоговъ, и въ залу вошелъ батюшка. Это былъ высокій молодой человѣкъ, лѣтъ 25--6, съ продолговатымъ, заостреннымъ книзу лицомъ, прямымъ, тонкимъ носомъ и сѣрыми глазами. Глаза затаенно, съ пытливой недовѣрчивостью смотрѣли изъ-за очковъ; казалось, что владѣлецъ ихъ постоянно насторожѣ, постоянно ждетъ, что собесѣдникъ проговориться о чемъ-то важномъ, что надо бы скрывать и что батюшка все-таки ужь знаетъ. Темные кудрявые волосы едва доходили до плечъ. Коротенькое свѣтлосѣрое полукафтанье ловко обхватывало станъ и позволяло видѣть безукоризненно сшитыя брюки.
Василій Демьянычъ досталъ изъ глубокаго кармана серебряный портсигаръ, открылъ его и протянулъ Марьѣ Васильевнѣ
Марья Васильевна отказалась.
-- Не привыкли еще? усмѣхнулся онъ:-- погодите, здѣсь привыкнете!-- Онъ захватилъ себѣ одну папиросу длинными тонкими пальцами, съ красиво обточенными ногтями, и протянулъ портсигаръ Поручеву.
-- Да, скука невыносимая, подтвердила Наталья Константиновна:-- никакихъ развлеченій.
-- Неужели вамъ постоянно скучно? спросилъ Поручевъ, насмѣшливо улыбнувшись.
-- Нѣтъ, не постоянно -- иногда и весело бываетъ, отвѣтила матушка, искоса взглянувъ на Поручева.
-- Вѣроятно, музыкой душу отводите?
-- Одна музыка надоѣдаетъ, протянула Наталья Константиновна, умѣвшая играть только польки, вальсы и нѣсколько романсовъ.-- Только отводишь душу, какъ вырвешься денька на два, на три въ городъ, добавила она.
Робко прозвенѣлъ звонокъ. Черезъ минуту вошла дѣвка, впустившая Марью Васильевну и Поручева.
-- Кто тамъ? спросилъ Василій Демьянычъ, не повертывая головы.
-- Сазоновъ Петра, батюшка.
Василій Демьнычъ поморщился.
-- Опять ты: "батюшка"! Зови, какъ всѣ люди зовутъ. Провели его на кухню. Извините, что я васъ оставлю на нѣсколько минутъ.
Василій Демьянычъ граціозно наклонилъ голову и вышелъ, не затворивъ за собой двери.
Скоро изъ кухни, отдѣлявшейся отъ залы только узенькими сѣнцами, послышался его ровный, негромкій голосъ.
-- Сказано, пять рублей. Не въ первый разъ ужь слышите!
Мужикъ что-то заговорилъ въ отвѣтъ.
-- Ни копейки не уступлю! Ступай!
Еще минуты двѣ продолжались переговоры. Голосъ Василія Демьяныча все повышался и повышался.
-- Ступай, ступай! кричалъ онъ.
Сѣнная дверь захлопнулась, и Василій Демьянычъ, весь красный, вошелъ въ залу.
-- Ахъ, Basile! зачѣмъ ты такъ волнуешься? упрекнула его Наталья Константиновна.
Василій Демьянычъ отеръ платкомъ лицо, закурилъ папиросу и усѣлся въ кресло, поодаль отъ стола, у раскрытаго окошка.
-- Вотъ какой народъ! заговорилъ онъ, обращаясь къ Марьѣ Васильевнѣ: -- давно сказано, что за вѣнчанье пять рублей... нѣтъ, уступки просятъ! Даетъ три рубля, а за нимъ цѣлыхъ семь!
-- Какіе семь, Basile? вмѣшалась матушка.
-- Да какъ же? Пять рублей за свадьбу, у исповѣди никто изъ семейныхъ не былъ, въ Петровки за перепись ничего не давалъ.
-- Какъ вы все это помните? удивилась Марья Васильевна.
-- Книжечка такая есть, сударыня! улыбнулся Василій Демьянамъ.
Онъ досталъ съ этажерки тетрадь въ полъ-листа писчей бумаги въ тисненомъ переплетѣ и развернулъ передъ Марьей Васильевной. Въ тетрадь были вписаны въ алфавитномъ порядкѣ всѣ прихожане, и противъ каждаго имени въ особыхъ графахъ стояли цифры недоимокъ.
-- Вотъ видите: Семенъ Прохоровъ. Съ его двора приходится 1 р. 72 к., а онъ внесъ только 50 копеекъ; осталось за нимъ, видите, 1 р. 22 к., объяснялъ Василій Демьянычъ, смакуя каждую цифру.
-- А это я писала! похвасталась Наталья Константиновна.
-- Ты у меня молодецъ, одобрилъ ее Василій Демьянычъ.-- Посмотрите: хорошо?
Марья Васильевна посмотрѣла: написано было четко и красиво.
-- Ну, будь умницей -- отнеси на мѣсто, попросилъ Василій Демьянычъ жену:-- да пыль-то съ нея смахни.
Гости посидѣли еще нѣсколько минутъ и поднялись, замѣтивъ, что Пелагея пронесла черезъ залу тарелки.
-- Обѣдать съ нами! пригласила Наталья Константиновна. Слова эти были сказаны радушнымъ тономъ, но по глазамъ было видно, что ее не очень огорчитъ отказъ гостей.
Гости отказались.
-- Какъ хотите... Приходите вечеромъ чай пить.
-- Меня извините: я еще не устроилась, не приду, солгала Марья Васильевна.
-- А вы? спросила Наталья Константиновна Поручева, какъ то особенно посмотрѣвъ на него.
-- Не знаю, замялся онъ.
-- Приходите!-- Наталья Константиновна снова бросила на Поручева выразительный взглядъ.
-- Хорошо, приду, согласился Поручевъ.
-- Насилу-то ушли! вздохнула съ облегченіемъ Наталья Константиновна, проводивъ гостей.-- Эта еще хуже той; гордая какая-то.
Василій Демьянычъ ехидно улыбнулся.
-- Уди-ви-тельно! воскликнулъ онъ: -- ты рада, что Иванъ Ѳедорычъ ушелъ! прежде этого за тобой не водилось!
Наталья Константиновна вспыхнула.
-- Что за глупости, Basile!
-- Да, глупости! Порхаетъ съ цвѣтка на цвѣтокъ! добавилъ онъ, какъ бы про себя, потирая руки.
-- Перестань говорить глупости!
Василій Демьянычъ отошелъ къ окну и закурилъ папиросу.
Василій Демьянычъ скинулъ полукафтанье, оставшись въ одномъ жилетѣ, и взялся за стулъ. По плотно сжатымъ губамъ можно было замѣтить, что онъ все еще дулся.
-- Разъ, два! вторилъ Василій Демьянычъ, вертясь по залѣ со стуломъ.
Пелагея стояла въ дверяхъ и хихикала, закрывъ ротъ рукавомъ.
Эту ночь Марья Васильевна ночевала уже въ училищѣ; въ своей квартирѣ. Засыпая, она думала о Иванѣ Ѳедорычѣ: только благодаря ему, все такъ хорошо устроилось, и онъ невольно вставалъ передъ ея глазами, съ живыми глазами и чуть-чуть пробивавшимися бѣлокурыми усиками.
Поручевъ сдержалъ обѣщаніе и пришелъ вечеромъ къ Ѳеокритовымъ.
Наталья Константиновна сидѣла, понуривъ голову, передъ, роялью и брала минорные аккорды.
-- Поссорились сегодня передъ обѣдомъ, пояснила она вполголоса.
-- Такъ я лучше уйду, вздохнулъ съ комической грустью Поручевъ:-- а то вамъ, бѣдненькой, достанется.
-- Смотрите же, чаще ходите! шепнула на порогѣ Наталья Константиновна Поручеву, горячо пожимая ему руку.
Поручевъ кивнулъ головой и пошелъ къ писарю ужинать, насвистывая какой-то мотивъ. Дорогой онъ думалъ о Марьѣ Васильевнѣ, о ея безпомощности и больше всего о ея прелестныхъ синихъ глазахъ съ длинными рѣсницами.
-- Очень, очень недурна, повторилъ онъ нѣсколько разъ.
Иванъ Ѳедорычъ Поручевъ, кончивъ курсъ въ уѣздномъ училищѣ, поступилъ въ учительскую семинарію. Вѣроятно, онъ благополучно кончилъ бы курсъ и въ ней, еслибы директоръ не кормилъ воспитанниковъ по постамъ тухлой капустой и не одѣвалъ въ армяки и чепаны изъ желтаго верблюжьяго сукна. Но такъ какъ вышеперечисленныя условія существовали и создали для воспитанниковъ кличку "острожниковъ", то Иванъ Ѳедорычъ не выдержалъ и вышелъ изъ 2-го класса. Теперь онъ, сравнительно, блаженствовалъ: 300 рублей годового жалованья позволяли ему нетолько не употреблять тухлой капусты, но и прилично одѣваться. Одѣваться онъ любилъ. Хорошее платье удовлетворяло его развитому вкусу и позволяло надѣяться на карьеру. Сынъ волостного писаря, онъ жаждалъ выбиться наверхъ и разсчитывалъ сдѣлать это съ помощью выгодной женитьбы. Неоднократныя пробы показали, что онъ можетъ разсчитывать на успѣхъ. Раза два онъ уже сватался за дочерей зажиточныхъ купцовъ. Дочери съ радостью были готовы идти, но родители не позволяли, и дѣло расклеивалось. Потерпѣвъ неудачу, Иванъ Ѳедорычъ дня два кутилъ, но потомъ забывалъ и сосредоточивалъ всѣ свои помышленія на другой невѣстѣ. Влюблялся онъ въ каждое хорошенькое личико, но жениться хотѣлъ только на богатой.
III.
Началось ученье.
Марья Васильевна и Поручевъ все больше и больше сближались. Для Марьи Васильевны только и свѣту въ окнѣ было, что Поручевъ. Книгъ и газетъ у нея не было, достать ихъ было негдѣ. Знакомствъ также не было. Дьяконица, нестарая еще женщина, всецѣло поглощена была уходомъ за дѣтьми, безконечнымъ кормленьемъ ихъ, стиркой, шитьемъ, вязаньемъ. Иногда Марья Васильевна бесѣдовала съ нею, но бесѣда шла преимущественно о дѣтяхъ, хозяйствѣ и была крайне однообразна. Раза два Марья Васильевна заходила къ ученицамъ на домъ, но ею, видимо, стѣснялись; она тоже на каждомъ шагу конфузилась и совершенно не знала, о чемъ говорить съ бабами. Вдобавокъ, въ избахъ было темно, душно и грязно...
Къ Ѳеокритовымъ Марья Васильевна больше не заглядывала.
Наталья Константиновна была втайнѣ очень рада этому, но, встрѣчаясь съ Марьей Васильевной по праздникамъ въ церкви, постоянно пеняла и упрашивала зайти. Марья Васильевна ссылалась на тетрадки и не заходила. Съ остальной знатью отказался познакомить ее самъ Поручевъ: онъ чуялъ, что Марьѣ Васильевнѣ не мѣсто среди женъ его пріятелей.
Нельзя сказать, чтобы мѣстная интеллигенція оставалась вполнѣ безучастна къ отношеніямъ Поручева и Марьи Васильевны.
Однажды, осенью еще, Поручевъ зашелъ къ Ѳеокритовымъ. Василій Демьянычъ высчитывалъ что-то по своей книжечкѣ, Наталья Константиновна играла одну изъ своихъ пьесъ.
-- Какъ вы часто къ намъ ходите, кольнула Поручева Наталья Константиновна, когда онъ вошелъ въ дверь.
-- Время теперь учебное -- не до гостей, возразилъ Василій Демьянычъ.-- Пожалуйте, Иванъ Ѳедорычъ, пожалуйте! приглашалъ онъ Поручева, любезно пододвигая стулъ.-- Прошу покорнѣйше.
Поручевъ посидѣлъ у нихъ съ полчаса. Василій Демьянычъ былъ съ нимъ необыкновенно любезенъ. Наталья Константиновна, видимо, дулась и избѣгала его взглядовъ. Наконецъ, она не выдержала, порывисто повернулась на стулѣ и окинула Поручева съ ногъ до головы.
-- Скоро вы женитесь, Иванъ Ѳедорычъ? спросила она ехидно
-- На комъ? удивился Поручевъ.
-- На комъ! будто не знаете? На той, въ которой нѣтъ огня!
-- Почему это вамъ пришелъ въ голову такой странный вопросъ? спросилъ Поручевъ нѣсколько смущенно.
-- Полноте невинность-то разыгрывать! вскричала Наталья Константиновна.-- Не спроста же вы у нея по цѣлымъ днямъ сидите!
-- Что же тутъ особеннаго? Мало ли у кого я по цѣлымъ днямъ сидѣлъ? Не на всѣхъ же жениться! возразилъ Поручевъ насмѣшливо.
-- А мы всѣ ужь и порѣшили, что вы на ней женитесь, продолжала неугомонная матушка:-- кто же станетъ компрометировать дѣвушку понапрасну?
-- Ну, съ чего ты такъ на него накинулась? Я говорю, дѣло товарищеское. Сыграемъ лучше въ шашки, Иванъ Ѳедорычъ, чѣмъ попусту время терять, вмѣшался опять Василій Демьянычъ.
Наталья Константиновна встала изъ-за рояля и ушла.
Поручевъ сыгралъ партіи двѣ въ шашки и тоже ушелъ, сославшись на недосугъ.
Дня два послѣ этого, онъ не ходилъ къ Марьѣ Васильевнѣ: ему стало жалко ея. И раньше онъ слышалъ массу намековъ на свои отношенія къ учительницѣ, но они исходили отъ его пріятелей и были для него отчасти пріятны. Слушая ихъ, онъ только улыбался, ничего не отрицая и не утверждая, ибо въ намекахъ этихъ часто сквозила зависть и всегда одобреніе его молодечеству. Наталья Константиновна поставила передъ нимъ вопросъ другою стороной.
На третій день онъ, однако, не вытерпѣлъ и пошелъ. Марья Васильевна покраснѣла, какъ макъ, увидѣвъ его.
-- Я думала уже, что вы совсѣмъ не придете, упрекнула она его:-- чуть-было не умерла со скуки, все про васъ думала! добавила она просто.
Поручевъ пересталъ колебаться и отдался на волю судьбы. Пріятелямъ онъ заявилъ, что лѣтомъ женится.
Послѣ Рождества полнота Марьи Васильевны сдѣлалась замѣтной. Она перестала ходить къ дьякону обѣдать: ей казалось, что всѣ на нее смотрятъ, указываютъ чуть не пальцами, и по ночамъ горько плакала. Порой самъ Поручевъ чуть не плакалъ, глядя на ея хорошенькое блѣдное лицо и покраснѣвшіе отъ слезъ глаза. Но ни упрека, ни жалобы онъ отъ нея не слышалъ, и это его отчасти успокоивало. Иногда онъ даже думалъ: "сама виновата".
Скоро положеніе Марьи Васильевны сдѣлалось невыносимымъ.
Нѣсколько ученицъ перестали ходить въ училище. Марья Васильевна послала сторожа узнать о причинѣ. Сторожъ, добродушный старикъ, успѣвшій привязаться къ Марьѣ Васильевнѣ, воротившись, долго мялся и потомъ вдругъ, собравшись съ силами, выпалилъ:
-- Да чему, говорятъ, онѣ тамъ научатся? Брюхатѣть-то и безъ училища съумѣютъ, когда время придетъ.
Марья Васильевна чуть не упала въ передней. Дня три она не занималась: ей было невыносимо стыдно явиться передъ нѣсколькими десятками пытливыхъ дѣтскихъ глазъ. Даже Поручеву она созналась, что ей стыдно. Онъ серьёзно задумался надъ своимъ положеніемъ.
-- Ужь потерпи какъ-нибудь до лѣта, уговаривалъ онъ Марью Васильевну:-- лѣтомъ съѣзжу къ директору, попрошу позволенія жениться. Теперь неудобно: дома, пожалуй, его не застанешь.
Марья Васильевна повѣрила и рѣшилась потерпѣть. Поручевъ совсѣмъ потерялъ голову. Вопросъ "жениться или не жениться" не выходилъ у него изъ головы. Иногда онъ рѣшался жениться, иногда не рѣшался.
Недѣли за двѣ до масляницы, въ Орѣховку пріѣхалъ инспекторъ и явился прямо въ женское училище. Здороваясь съ Марьей Васильевной, онъ слегка покосился на ея станъ и покачалъ лысой головой, думая, что Марья Васильевна этого не замѣчаетъ. Но Марья Васильевна замѣтила и взглядъ, и покачиваніе головой... Ей сдѣлалось дурно. Инспекторъ окончательно растерялся, послалъ за Натальей Константиновной и самъ побѣжалъ за водой. Наталья Констинтиновна прибѣжала, въ чемъ была, съ какими-то стклянками и распорядилась перенести Марью Васильевну въ ея квартиру. Инспекторъ распустилъ ученицъ, мысленно выругалъ себя за неделикатность и пошелъ къ Поручеву. У Поручева онъ пробылъ всего минутъ пять. Поручевъ заставилъ лучшаго ученика читать.
-- До свиданія! поднялся вдругъ инспекторъ.
Поручевъ удивленно взглянулъ на него. Ученики шарахнулись и встали.
-- Сидите, сидите! махнулъ на нихъ инспекторъ рукою и торопливо вышелъ въ переднюю.
Надѣвъ шубу, онъ кашлянулъ и провелъ рукой по длинной черной бородѣ.
-- Иванъ Ѳедорычъ! пожалуйте сюда на минутку.
Перетревоженный Поручевъ вышелъ. Инспекторъ, держась рукой за косякъ, надѣвалъ галоши. Съ минуту оба молчали. Ученики въ классѣ завозились. Двѣ-три головы высунулись въ переднюю и тотчасъ же спрятались.
-- Гм! откашлялся инспекторъ.-- Стыдно, господинъ Поручевъ, стыдно! заговорилъ онъ вполголоса и взволнованно.-- Совсѣмъ безсовѣстнымъ надо быть, чтобы дѣвушку такъ обидѣть.
Поручевъ растерялся.
-- Совѣсти у васъ нѣтъ! Что вы съ ней сдѣлали? Эхъ, молодой человѣкъ! Вспомните, господинъ Поручевъ, вы -- учитель! Вашъ нравственный долгъ исправить это. Въ противномъ случаѣ, знаете ли...
Инспекторъ не договорилъ, запахнулъ шубу и вышелъ, а Поручевъ все еще стоялъ, машинально потирая себѣ лобъ.
Отпустивъ учениковъ, онъ почти бѣгомъ побѣжалъ къ Марьѣ Васильевнѣ, чтобы узнать, что случилось.
-- Куда такъ спѣшите, Иванъ Ѳедорычъ? на крестины, что ли? Хе-хе-хе! окликнулъ его трактирщикъ.
Поручевъ взглянулъ на него -- и такъ противна показалась ему красная рожа, заплывшіе жиромъ глаза и пошлая улыбка на толстыхъ губахъ трактирщика, что онъ едва не выбранился. Къ несчастію, трактирщикъ былъ попечителемъ училища, съ нимъ необходимо было жить въ ладахъ, и потому Поручевъ, скрививъ губы въ улыбку, удовольствовался тѣмъ, что махнулъ рукой. Въ передней училища его встрѣтила Наталья Константиновна.
-- Что случилось? спросилъ онъ испугано, позабывъ даже поздороваться.