Будищев Алексей Николаевич
Вешние зовы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Будищев

Вешние зовы

   Вешний вечер светел, радостен и многозвучен. Звуков кругом тысячи. Ворчливо бурлит вода в овражке, в перебой, заглушая друг друга, поют скворцы на крышах усадьбы, неистово мычит бык, кричат лягушки за рекой в озере. И все эти звуки сливаются как бы в бравурную мелодию какого-то восторженного, пьяного от победы марша.
   По крайней мере, Фенечкой весь этот вешний гвалт воспринимается именно так. Она сидит на крылечке кухни и, подперев руками голову, глядит на малиновое пламя зари,
   А ее муж, повар Куприян, стоит в нескольких шагах от нее и тоже глядит на зарю, сложив в брезгливую улыбку блеклые губы.
   Розовое хорошенькое лицо Фенечки точно чем возбуждено, а Куприян морщит порою щеки и нос почти с выражением отвращения.
   -- Вечер-то какой, Господи, -- вдруг задумчиво восклицает Фенечка.
   -- Вечер как вечер, самый обыкновенный вечер, ничего я в этом вечере особенного не вижу, -- ворчит Куприян, чуть повертываясь к жене.
   -- Как ничего особенного? -- опять восклицает Фенечка. -- А воздух? А заря? А скворцы? И... и вообще все!
   -- Что же, скворцы как скворцы, -- ворчит Куприян, -- а воздух как воздух...
   Фенечка пожимает плечами.
   -- Ничего-то вы не понимаете! Эх, эх! Или разучились понимать! А вы вон поглядите на него. Точно он сулит чего, точно чего обещает, точно зовет куда...
   -- Кто он? -- спрашивает повар с отвращением.
   -- Вечер. О ком же мы разговор ведем. Вечер.
   -- Если он чего сулит, так это наверное насморк, или кашель, -- ядовито замечает Куприян, перекашивая нос в одну сторону, а губы в другую.
   -- Как кому, -- восклицает Фенечка, как будто начиная сердиться. -- Кому он, может быть, и насморк сулит, а кому -- чего другое..
   -- Как чего другое?
   Лицо повара сразу делается серым, длинным и злым. Подбочениваясь с самым свирепым видом, он, семеня ножками, подбегает к жене, и, накреняя голову, точно собирается ее боднуть, он шипит:
   -- Как чего другого? Что ты этим хочешь сказать? Говори, если так? Ну-с!
   Но Фенечка молча закутывается в платок, молча поднимается с крыльца и идет к господскому дому неторопливой, ленивой, какой-то пренебрежительной к мужу походкой.
   -- Ты куда? -- кричит Куприян, совсем исходя от злости. -- Куда, я тебя спрашиваю! Чего? Глава я над своею женою, или кто? Слышишь! Тебе говорят! Ну!
   Однако, Фенечка совсем не удостаивает его ответом и, хлопнув дверью, исчезает в доме.
   -- Слышишь! -- все еще кричит Куприян. -- Тебе я приказываю! Стервь! Чего? Я тебе покажу ужотка! Тьфу! -- с отвращением плюет он себе под ноги.
   Он задыхается, неистово закашливается, стонет, растирая грудь, и в одну минуту переживает целые вороха самых разнородных и жутких ощущений.
   -- Ох, -- стонет он, -- ох, убить ее мало! Вот чего! Ох, ох... моченьки моей нет! -- кряхтя и вздыхая, он идет к воротам и присаживается на обрыве над рекой рядом со старостою Никандром. Бурая река вся еще гневно бурлит пенистыми воронками. Староста равнодушно спокоен, а повар нервничает, вздыхает, трясет головою, всплескивает руками.
   -- Стервь! У-у, голову оторву, подлая! -- внезапно восклицает он, скрежеща зубами.
   И староста соболезнующе повертывает к нему голову.
   -- Не надо было тебе жениться вторичным браком, если ты такой ревнивый, -- говорит он повару степенно, догадываясь о причинах его гнева, -- а то посуди сам: ей -- двадцать два, а тебе пятьдесят который? Вот то-то и есть! Новобрачный не дерево, чем старше, тем лучше, и старая редька красной ягодке не подружка! Вот то-то и есть, Куприян Алексеич! Так ли я говорю? Эх, милый!
   -- Люблю я ее! Люблю! Люблю! -- истерично вскрикивает повар и, зажимая виски, трясет головою.
   Над бурою речкой проносится как бы стон. Река с гневным урчанием гложет размытый берег, но прекрасное чело вешнего вечера по прежнему радостно и безоблачно.
   -- Люби, но не ревнуй -- поучительно замечает староста, степенно поглаживая широкую бороду.
   -- Люби, но не ревнуй, -- как будто говорит повару и радостный вечер.
   Куприян ежится, кашляет, вздыхает, крутит шеей, и, чтобы угомонить расходившееся сердце, пробует переменить разговор.
   Растирая ноющую грудь и то и дело перекашивая брови, он сперва говорит о землетрясении в Калабрии и о землетрясениях вообще, потом о воздухоплавании, затем о кладоискателях, и, наконец, переходит на свой излюбленный конек, на гастрономию.
   -- Каждый народ, -- говорит он старосте, стараясь быть спокойным и степенным, как и он, -- свой продукт потребляет: русский -- щи, кашу и пироги, итальянец -- макарону, немец -- колбасу, англичанин -- ростбиф, а китаец -- ласточкино гнездо!
   -- Ой? -- удивленно и испуганно вскрикивает староста, -- неужели? Неужели и вправду китайцы ласточкины гнезда жрут? Ой?
   -- Да.
   -- Ласточкины гнезда?
   -- Да. Многие очевидцы рассказывают...
   -- С соломой? С конским волосом? С глиной? Ой? Сырые ласточкины гнезда? -- опять возбужденно восклицает староста.
   -- Да. Сырые ласточкины гнезда без соусов и подлив.
   Староста громко хохочет, а лицо повара снова внезапно перекашивает мучительная судорога.
   -- О-о, -- начинает стонать он, раскачиваясь, -- o-o-o!
   И лицо его делается таким страшным, что староста хватает его за руки.
   -- С гимназистом она! С молодым барчуком! Подлая! -- выкрикает Куприян, весь извертываясь.
   -- Тс-с... зачем несуразное слово, т-с-с, -- шипит ему в лицо староста, все еще придерживая его за руки.
   Но Куприян вырывается, как комок, скатывается под берег и точно тонет в сумерках.
   Долго бродит он, как отверженная тень, вокруг сада, точно подстегиваемый страшной мыслью.
   "В саду они, в саду, в саду", -- задыхаясь, думает он, перекашивая брови. Согнувшись, он бежит сперва налево, потом направо, потом опять налево мимо колючего плетня и, наконец, припадает глазами к щели в плетне. И, конечно, они там. Конечно же! Вот они там оба. Между едва опушенными ветвями вишневника вон ясно намечается розовое платье его жены. А вон синяя фуражка барчука Мишеньки. Тихий шорох режет сердце Куприяна, как бритвой. Слышен заигрывающий голос Фенечки:
   -- Я в вишневник за вишневым клеем пришла, а вы зачем сюда приперли? Чего вам еще надобно?.. Кто вас сюда звал?
   -- Тоже за вишневым клеем!
   -- Зачем он вам?
   -- Твоему мужу нос наклеить!
   Хохот звучит. Это она, Фенечка, смеется. И как весело смеется! Как весело!
   Повар запрокидывает вверх голову. Звезды небесные, как вы не сверзитесь с тверди атласной от этого богохульного смеха!
   -- О-о-о, -- стонет повар.
   Но звезды будто шепчут ему:
   -- Молодость да будет молодой, а старость -- старой!
   -- Что? -- переспрашивает повар, хватаясь за голову. -- Что?
   И в гневе, сжигаемый муками ревности, он начинает кататься по земле с заглушаемыми стонами.
   Но в небе и на земле, в воздухе и над водою будто звучит все та же священная песнь:
   -- Молодость да будет молодой, а старость -- старой!
   -- Да? -- спрашивает Куприян. -- Да?
   Он поднимается с земли, бьет себя кулаком в грудь, и без слов замирает возле плетня. Только его худые острые колени порой вздрагивают, да из его мутных глаз одна за другою капают слезы.
   Вершины лип точно поют над ним:
   -- Любовь да будет богата радостями, а ревность -- муками!
   -- Благословенны вовремя расцветающие и благословенны вовремя отцветающие, -- шуршат кусты шиповника.
   -- Да? -- все шепчет повар, вздрагивая.
   -- Мишенька, а если Куприян Алексеич узнает? Или пусть узнает? -- ползет из вишневника.
   Звезды горят так ярко, как на празднике. Так победно звучит пьяный весенний гвалт.
   Когда повар, наконец, приходит в кухню, Фенечка стоит у стола и проворно, с засученными рукавами, чистит картошку. Ее красивое розовое лицо еще красивее и розовее, чем всегда. Глаза сияют. Поворачивая глаза к мужу, она с ласковым упреком говорит:
   -- Вот видите, я вам помогаю, чем могу, а вы, кажется, сердитесь! Чем еще недовольны? Ну? Говорите?
   Повара точно бьют кулаком в грудь. Он схватывается за левый бок и кривит рот. Ему хочется крикнуть в самое лицо жены:
   -- Нет, лучше ответь ты: где ты сейчас была ш-шлюха?
   Но в окно кухни он видит лучезарные и радостные глаза вешнего вечера, и те точно спрашивают его с святым недоумением:
   -- А те, что любили тебя когда-то, когда ты был молодым и радостным, те не были, конечно, шлюхами? Припомни? Ведь, да?
   И повар со стоном тяжело опускается на лавку. Его плечи снова начинают тихо вздрагивать от заглушаемых слез. Фенечка ласково, с ленивой благосклонностью, но чуть повернув еще опьяненную голову, спрашивает его:
   -- А у вас или какое огорчение? Чего плачете? Или кто из дальних ваших родственников померли? Что не скажете?
   Повар, наконец, поднимается на ноги, хмыкает носом и грозит самому себе кулаком.
   -- Иди, старый чёрт! -- говорит он себе с гневом и дрожью, потрясая перед своим носом кулаком. -- Готовь к ужину битки с луком! Или уж и это разучился? Эх, старый чёрт, старый чёрт!
   И не глядя в лицо жены, подходит к кухонному столу...
  

----------------------------------------------------

   Впервые: журнал "Пробуждение", 1912, No 24.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru