Lib.ru/Классика: Брусянин Василий Васильевич. Тоже жизнь

Тоже жизнь.

(Изъ разсказовъ старухи).

Разсказъ.

...Бывало, вернусь домой-то, и давай плакать и давай плакать, а руки-то са-а-аднитъ-саднитъ, и въ животѣ пусто, и спина болитъ... Не легкое у меня рукомесло-то было... Теперь, слава Тебѣ Господи, въ богадѣльню добрые люди устроили, а допрежь -- и жисть не въ жисть была... Еще стирать бѣлье -- куда ни шло, а вотъ пополощи его зимой въ проруби, въ студеной водѣ... О-ой, какъ жжется студеная вода-то... А барыни у насъ, да хозяйки какія! Ты вымой имъ бѣлье-то, да такъ, чтобы его хоть къ архирейскому столу подать...

Дьяконъ у насъ изъ архирейской Крестовой церкви, о. Аристархъ Стратилатовъ, бывало, такъ говаривалъ. О чемъ бы ты ему ни сказалъ, а онъ:

-- Ого, братъ... Это здорово, хоть къ архирейскому столу подавай...

Что ты для него ни сдѣлай, а онъ сейчасъ свое: ого, хоть къ архирейскому столу подавай... У архирея въ церкви служилъ онъ, о. Аристархъ-то. Не любилъ архирея потому, владыко-то все бранилъ его: молъ, голосъ у тебя труба трубой, а ты его пропиваешь, да и такъ-то, для благолѣпія дома моего неудобно. А дьяконъ-то, бывало, придетъ къ намъ въ слободку, да и давай надъ архіереемъ-то посмѣиваться:

-- Для благолѣпія дома моего... Ха-ха... Такъ только въ церковныхъ пѣснопѣніяхъ о храмѣ Господнемъ говорится, что, молъ, благолѣпіе дома моего, а ты, святитель нашъ, владыка о. Діонисій, въ четырехъ стѣнахъ живешь, ходишь по коврикамъ, спишь на пуховичкахъ, да и хересокъ съ мадеркой по праздникамъ попиваешь...

Скажетъ, бывало, такъ дьяконъ-то, а самъ оглядится по сторонамъ. Не то, чтобы боялся кого, молъ, подслушаютъ. Нѣтъ, у него другая линія была... Оглянется по сторонамъ, а потомъ и шасть... вынетъ изъ портмонета рубль серебряный, а то и бумажку трехрублевку и скажетъ:

-- Ну-ка, разгуляемся на всю...

Любилъ онъ мужа мово, покойнаго, и, бывало, все къ намъ и ходилъ водочку попивать. Въ дому-то архирейскомъ неловко было: владыко приказалъ, чтобы ни онъ, ни кто другой изъ монаховъ и иноковъ не пилъ въ святомъ домѣ, и слѣдили за ними вѣрные владыкины слуги... А потомъ обозначилось такъ, что и слуги-то вѣрные, архирейскіе, къ намъ же водочку заходили пить... Такъ-то... Еще и инокъ о. Сергій хаживалъ, и Миронъ Миронычъ, казначей архирейскій... Онъ не изъ духовныхъ былъ, а такъ... честь-честью женатъ былъ и дѣтокъ имѣлъ...

...О чемъ, бишь, я заговорила-то... не о дьяконѣ... Да... Барыни-то, бывало, что со мной дѣлали. Вымоешь бѣлье, выгладишь, а она, фря какая-нибудь, и шасть на кухню, да и ну ревизовать: то плохо вымыла, да другое не гладко выгладила... И ничего не сдѣлаешь -- снова стираешь, да гладишь, а то и денежки не заплатятъ... Особенно одна барыня была мучительша... вотъ какая мучительша... Не приведи Богъ... И барыней-то какъ будто настоящей не была, а такъ, въ наложницахъ у одного акцизнаго жила, а, можетъ, и у землемѣра... не знаю я хорошо-то, кто ейный благовѣрный былъ: со свѣтлыми пуговицами ходилъ, шутъ его знаетъ, что за чиновникъ... Такъ вотъ, эта содержанка-то, что со мной дѣлала... Господи, всего и не перескажешь... а, говорили, и сама-то она изъ простыхъ была, изъ швеекъ, чтоли... чортъ ихъ, проклятыхъ, разберетъ... Господи, прости мои согрѣшенія...

А мужъ-то мой, Трофимъ покойный, изъ солдатъ былъ, извѣстно, человѣкъ военный, вспыльчивый... Приду этакъ-то вотъ я домой съ работы, жалюсь, да ругаюсь на вѣдьмъ-барынь, а онъ:.

-- А ты, мать моя, возьми да мокрыми-то штанами барынѣ-то этой въ рожу и хлопыстни... Вотъ, молъ, тебѣ. И денегъ твоихъ не надо...

-- Да, какъ, говорю, это можно-то? А она меня къ мировому, а она меня въ полицію... Сколько денъ безъ работы высидишь, а потомъ и съ сумой пойдешь... Что ты, говорю, Трофимъ Евлампьичъ. Это не годится... Потерплю ужъ...

Такъ вотъ и терпѣла... А мужъ-то у меня нездоровый былъ. Такъ съ виду-то бравый, и усы большіе, а вотъ, поди ты, все кашлялъ и кашлялъ... Разъ такъ-то закашлялся, захрипѣлъ, да чуть Богу душу и не отдалъ, чуть отходили.... А жили мы тогда въ Архирейской слободкѣ, подъ горой. Хатка у насъ съ Трофимомъ въ два оконца была, сарайчикъ тоже сколоченъ былъ изъ досочекъ, а въ сарайчикѣ-то у меня курочекъ штукъ пять было. Бывало, по веснѣ все десяточка два яичекъ къ Свѣтлому дню и накоплю... И пѣтушокъ у меня былъ, такой ли горластый, такой ли крикунъ...

Дьяконъ-то о. Аристархъ въ злобѣ былъ съ соборнымъ протодьякономъ, все голосами они своими бахвалились, да спорили: у кого, молъ, громче?.. Ну, вотъ, о. Аристархъ по злобѣ-то и прозвалъ мово пѣтуха протодьякономъ... Шутникъ былъ, Царство ему небесное...

А въ Архирейской слободкѣ у насъ народъ жилъ больше аховый: печники, да плотники, да сапожники, рыбаки да рабочіе съ барокъ и пароходовъ... Бывало, въ воскресенье али еще въ какой праздникъ съ утра пѣсни горланятъ да пьютъ. Шесть денъ работаютъ, а седьмой пьютъ. Такъ и жили, какъ козы какія... Слободка-то наша по горамъ уснастилась, въ овражкахъ разныхъ да буеражкахъ. И дорогъ никакихъ не водилось, а такъ -- тропинки однѣ козлиныя. Татары тоже жили въ слободкѣ-то, а ужъ у татаръ козы въ заведеніи обязательно, свиней -- Боже упаси, а ужъ козы въ каждомъ дому... А прямо-то надъ нами, на горѣ, архіерейскій домъ стоялъ -- бо-оль-шущій... и церковь при немъ во имя животворящаго креста, такъ Крестовой и называлась... Стѣны каменныя у дома-то архіерейскаго, высокія, толстыя, будто у обители святой. И садъ былъ, большой, съ яблоками, грушами и вишеньями... Бывало, инокъ о. Сергій уворуетъ въ саду-то вишеньевъ спѣлыхъ, уворуетъ да и принесетъ къ намъ въ домъ... Настою я ему на спирту настоечку вишневую, а какъ пора придетъ -- созоветъ всѣхъ о. Сергій -- и о. Аристарха, и Мирона Мироныча и... ходилъ еще, только рѣдко, иподіаконъ еще одинъ, старый человѣкъ, отцомъ Климентіемъ называли... Сѣдой ужъ былъ, чуть ходилъ, а все въ иподіаконахъ служилъ: не привелъ Господь дальше въ духовномъ званіи двинуться, такъ иподіакономъ и умеръ...

Вотъ, бывало, соберутся всѣ, и мы съ мужемъ съ ними, сидимъ, говоримъ о разномъ да и попиваемъ настоечку... Любилъ о. Сергій настоечку вишневую, а больше него любилъ вишневочку о. Климентій. Пива, да водки не выносилъ, а вишневочку страсть какъ любилъ. А когда выпьетъ, сидитъ да жалится на свою участь горькую... ужъ больно обидно ему было: до старости лѣтъ дожилъ, а все архіерей въ діакона не посвящавъ...

Ну, вотъ такъ-то, жили мы съ мужемъ въ избеночкѣ, а онъ рыбной ловлей промышлялъ, потому, наша Архирейская слободка на самомъ берегу Бѣлой... рѣка у насъ такая, большая... Лѣто придетъ и рыбу онъ ловитъ, зимой тоже на льду проруби дѣлалъ, да снасти на щукъ ставилъ... И жили мы ничего, въ достаткѣ: рыбу продавали, я бѣлье стирала, а тутъ и еще у меня рукомесло открылось...

Тотъ же дьяконъ, о. Аристархъ, меня и приспособилъ къ новому рукомеслу... Умеръ у нихъ въ архирейскомъ домѣ инокъ о. Сергій... На гайтанѣ удавился, прости, Господи, ему согрѣшеніе его... Удавиться-то удавился, а какъ изъ петли-то вынули его, такъ никто изъ мужиковъ къ нему и не прикоснулся: боялись больно... Глаза-то у него открытыми остались; а языкъ вылѣзъ изо рта чуть ли не на два вершка. Ну, всѣ и отступились. А архирей-то, владыка, святитель Діонисій, царство ему небесное (старуха перекрестилась), приказалъ, чтобы зря-то въ народѣ не разглашали насчетъ самоубивца, а чтобы объявили всѣмъ, молъ, и причастился, и исповѣдался тотъ инокъ о. Сергій... Умеръ-то онъ, виномъ опившись... у насъ въ дому и вино-то пили, и много въ тотъ вечеръ выглохтили, Господи, прости имъ согрѣшенія... Умеръ-то о. Сергій, опившись, ну, архирей-то и боялся: наѣдетъ полиція, да доктора разные и будутъ потрошить самоубивца, а ужъ какъ будутъ потрошить, тутъ тебѣ и не скрыть въ брюхѣ винища-то... Зазорно было владыкѣ, вотъ онъ и приказалъ скрыть, что, молъ, все, какъ слѣдуетъ, по-христіански умеръ инокъ... И похоронили о. Сергія честь-честью...

Вотъ и приходитъ ко мнѣ дьяконъ Аристархъ Стратилатовъ и говоритъ:

-- Агафья, человѣкъ ты у насъ въ дому свой...

Хаживала я въ архирейскій-то домъ: кому рубашечки выстираешь, кому что-другое... Ну, думаю, что онъ, о. дьяконъ-то, хочетъ сказать, а онъ говоритъ:

-- Вѣрный ты человѣкъ и приказано тебя доставить въ домъ нашъ, чтобы покойничка-то нашего обмыть... Мужики мы всѣ въ дому живемъ, а вотъ, поди ты, боимся этого покойника, потому близокъ онъ намъ былъ... свой, какъ говорится... Наканунѣ, вмѣстѣ и водку пили, а онъ вонъ куда шагнулъ.... Поди, да обмой... Да такъ, чтобы, значитъ, никому и ничего не было извѣстно: молъ, покойника-то обмывала, это вѣрно, а ничего особеннаго не видѣла... Поняла?..

-- Что жъ, говорю, не понять-то?.. Поняла...

Пошла въ архирейскій домъ и... матушки мои: лежитъ посреди келейки своей о. Сергій, а винищемъ въ келейкѣ-то не продохнешь... Окна всѣ настежь, а винищемъ не продохнешь... А глаза-то навыкатъ, какъ у вола, а языкъ-то вершка на два наружу... А былъ онъ, покойникъ, тучный, сырой да тѣльный такой... Закрыла я платочкомъ о. Сергію лицо, стащили мы съ него портки и рубашку... ну, и давай я его оммывать... Оммыла я его и умаялась: пухлый больно былъ и жирный... да и такъ-то тошнота больно меня одолѣла, потому-ужъ больно винищемъ-то отъ него перегорѣлымъ разило... Три недѣли человѣкъ безъ просыпи пилъ, три недѣли -- шутка ли... и допился до смерти безъ покаянія... Вымыла я инока, какъ слѣдуетъ, а дьяконъ-то мнѣ двѣ бумажки рублевыя въ руку и суетъ:

-- Дешевле, говоритъ, за это-то платятъ, а ты ужъ два цѣлковыхъ получай, да чтобы молчать...

Взяла я бумажки рублевыя и молчу, молчу да радуюсь: ужъ больно денегъ-то много показалось... Бывало, за полтинникъ-то цѣлый день съ утра до вечера въ мыльной водѣ полощешься да срамные чужіе штаны моешь, а тутъ -- на-ко поди, часокъ какой-нибудь около инока пополоскалась, а тебѣ за это двѣ рублевочки... На, получай...

Смотрю, молчу, а дьяконъ-то и еще:

-- На-ко, говоритъ, вотъ это тоже тебѣ полагается...

И суетъ мнѣ въ руку иноковы штаны да рубаху... вотъ, думаю, исторія. Да за это я не только, что молчать буду, а скажу, что никакого инока и не оммывала... Богъ съ вами и съ инокомъ... Мужу-то моему, Трофиму-то, думаю, рубаху и штановъ не покупать... да этакихъ штановъ-то, какъ у инока были, Трофимъ мой никогда и не нашивалъ. А тутъ смотрю, дьяконъ-то Аристархъ суетъ мнѣ въ руки и подрясникъ иношескій, старенькій, подрясникъ.-то и на локтяхъ дыры, а все же думаю: вотъ такъ исторія... Господи, Боже мой... Пришла домой да на рѣчку скорѣе и вымыла съ мыломъ иношескія штаны и рубаху, а по дорогѣ-то къ дому въ лавочку забѣжала, чайку, сахарку купила, да баночку махонькую вареньица малиноваго... Смерть, какъ люблю вареньице малиновое... Принесла покупки домой, а Трофима дома не было: на рѣку уплылъ за рыбой. Самоваришко наставила, чайку заварила, а послѣ того чайку-то съ малиновымъ вареньемъ и попила... Напилась чайку съ малиновымъ вареньемъ, да и айда на рѣку. Думаю, не увижу ли гдѣ Трофимову лодку, чтобы, значитъ, и ему чайку съ вареньицемъ попить. Глядѣла-глядѣла -- не вижу Трофимовой лодки...

Пришла домой... Солнышко изъ-за тучъ выглянуло, тутъ я и развѣсила штаны и рубаху сушить у хаты, потомъ забѣжала въ сѣнцы, смотрю, а самоваръ-то мой еще шумитъ. Вѣрно, крышечку-то плохо прикрыла, вотъ онъ и не заглохъ... Налила я тутъ себѣ еще чашечку чайку да съ малиновымъ-то вареньемъ и еще выпила... Господи!..

А къ вечеру мужъ съ рѣки приходитъ, а ему глаженые штаны и рубаху...

-- Чтой-то, говоритъ, это?..

Спросилъ такъ-то и брови, чтой-то, нахмурилъ.

-- Да ты, говоритъ, не затаила ли у кого?..

-- Что ты, говорю, Трофимъ, Бога-то не боишься, да и меня позоришь...

И разсказала я ему тутъ все, какъ было. Разсказала, а онъ головой замоталъ, какъ баранъ, да и говоритъ:

-- Не стану я съ чужого покойника штановъ носить!..

Уговаривала-уговаривала его, ну, всячески уговорила... Послѣ этого и начала я по купцовымъ да по чиновническимъ домамъ ходить и покойниковъ оммывать. Доходное это рукомесло: денегъ даютъ да и Трофимъ-то мой сталъ ходить въ хорошихъ исподнихъ штанахъ, да и рубахи-то все крѣпкія да хорошія... А бывало и такъ, что какая-нибудь фря, чиновничья вдова, денегъ-то за оммывку заплатитъ, а штаны и рубаху не отдастъ... Ну, думаю, жадюга проклятая, оставляй себѣ на память штаны съ рубахой, чортъ съ тобой!..

И подрясничекъ-то иноковъ въ дѣло пошелъ. Обрѣзалъ его Трофимъ, вывернулъ, рукава новые изъ полокъ выкроилъ да и смастерилъ себѣ пиджачекъ къ Рождеству Христову...

Вспыльчивый былъ у меня Трофимъ-то, и, что же грѣха таить, поколачивалъ меня, когда подъ хмелькомъ... а только уговорила я его покойницкіе штаны и рубаху носить. Ничего не сдѣлаешь: достатковъ было мало, а тутъ -- такое счастье тебѣ привалило.

У мужа-то мово въ головѣ немного неладно было. Такъ съ виду ничего не доглядишь, а потомъ вдругъ онъ загруститъ что-то, задумается и ужъ ты слова отъ него не добьешься: сидитъ, молчитъ да въ уголъ и смотритъ... На каланчѣ не иначе съ нимъ что-то сдѣлалось... Какъ со службы-то онъ вышелъ, унтеръ-офицеромъ домой пришелъ, грамотѣ зналъ и счетъ велъ хорошо... Со службы-то вышелъ да въ пожарную команду и поступилъ. А тутъ съ нимъ и приключилось: ударило его въ голову бревномъ горѣлымъ, и въ больницу его свезли. Мѣсяца два вылежалъ, а потомъ пошелъ на дежурство на каланчу... да, съ дежурства-то и уйди... Господи ты Боже мой, какое дѣло удумалъ! Ну, думаю, подъ судъ теперь пойдетъ... да и со службы вонъ... Жили мы тогда съ нимъ на пожарномъ дворѣ... Сошелъ онъ съ каланчи не въ урочный часъ да и говоритъ:

-- Что хотите со мной дѣлайте, а не могу я больше по каланчѣ ходить...

-- Да почему, сукинъ ты сынъ?-- спрашиваетъ начальникъ.

-- Не могу, -- говоритъ...-- Хожу по каланчѣ, а самъ и глянуть на низъ боюсь: тянетъ меня за перила, и хочется внизъ головой броситься.

Не знаю, что съ нимъ сталось, а только ослобонили его отъ дежурства на каланчѣ и поступилъ онъ въ "топорники". И тутъ на него болѣсть эта черная напала.

-- Не могу, -- говоритъ, -- быть и въ "топорникахъ". Тянетъ меня въ огонь-полымя броситься...

Что подѣлать съ черной болѣстью, -- отошелъ Трофимъ отъ пожарныхъ, и уѣхали мы съ нимъ въ деревню хлѣбопашествовать да хозяйствомъ занялись. А тутъ голодные годы пришли, и опять довелось въ городъ поѣхать. Раздѣлился Трофимъ съ братьями, получили мы сотни четыре рублей, въ городъ перебрались да и выстроили въ Архирейской слободкѣ домикъ и жили. И трудно спервоначалу было: хата есть, а въ ней бѣдности нашей не счесть... На поденьщину ходили, да такъ кое-какъ и жили: я бѣлье стирала, Трофимъ рыбу ловилъ... Тутъ вотъ съ о. Аристархомъ Стратилатовымъ я и сознакомилась. А сознакомилась я съ о. Аристархомъ, и вся жизнь наша пошла поиначе...

Какъ-то дьяконъ-то и говоритъ Трофиму:

-- Открой-ка ты, Трофимъ, лавочку мелочную...

-- А на какіе достатки, о. дьяконъ?-- спрашиваетъ Трофимъ.

-- А укради... Ха-ха!..

Шутитъ, конешно, о. Аристархъ...

-- А то, попроси у насъ взаймы, -- говоритъ.

Пошутилъ-пошутилъ такъ-то о. Аристархъ, пошептался о чемъ-то съ Трофимомъ, а потомъ и еще монахи изъ архирейскаго дома зашли къ намъ... Ну, и сварганили мы тутъ дѣло...

-- Мы, говорилъ о. Аристархъ, -- дадимъ тебѣ деньги взаймы, а ты намъ окажи услугу.

Какая, думаемъ, имъ будетъ услуга, коли Трофимъ лавочку откроетъ: живутъ всѣ они на казенный счетъ -- квартира имъ готовая, и обѣдъ, и ужинъ, и чай съ сахаромъ... Чтой-то, думаемъ, за исторія такая?...

Не прошло и мѣсяца, какъ у насъ ужъ и лавочка на монаховы деньги открылась. Такъ, небольшая лавочка: табакъ, спички, свѣчки, карасинъ, чай, сахаръ продавали... Монахи, да разные служки изъ архирейскаго дома захаживать къ намъ стали: кто полфунтика сахару купитъ, кто баранокъ, а то и пряничковъ какихъ... И со стороны люди стали въ нашу лавочку захаживать, потому -- близко къ нашей мѣстности-то ни одной лавочки не было, а до города настоящаго далеко, ну, всѣ къ намъ и лѣзли. Торговля тутъ у насъ пошла хорошая. И дверцу мы въ домъ изъ окна продѣлали, и прилавочекъ смастерили, и вывѣску на крышѣ примостили.

Стали похаживать къ намъ монахи да служки изъ архирейскаго дома, а тутъ и... какъ бы это сказать-то... тутъ и пошла у насъ будто другая жизнь... Смутили, опутали Трофима монахи да архирейскіе служки, стали мы держать для нихъ водочки да наливочки разныя да херески. Придутъ въ лавочку, будто за товаромъ какимъ, а на самомъ дѣлѣ, бутылочки съ собой разныя и уносятъ, а тамъ ужъ извѣстно, что съ бутылочками-то дѣлать. Позаберутъ у насъ бутылочекъ разныхъ, а по утру Трофимъ посчитаетъ -- анъ прибыль-то какая! Дороже мы имъ продавали, потому, за что же мы и грѣхъ на душу беремъ и хлопочемъ. И пошла тутъ у насъ такая торговля, что хоть цѣлый магазинъ открывай: много пили монахи, много и намъ дохода оставляли.

И къ намъ въ горенку стали захаживать монахи разные. Бывало, пріѣдутъ въ архирейскій домъ по дѣлу, а какъ дѣла свои обдѣлаютъ, такъ и къ намъ. Пиво тоже стали держать... Монастырскіе монахи, тѣ больше пиво пили, потому -- дешевле оно обходилось. Одначе, пиво-то пьютъ, а съ собой тоже наровятъ свезти херески либо мадерки.

Жили мы такъ-то, жили, да оба съ Трофимомъ тоже къ винцу пристрастились, чего ужъ грѣха таить. Стали мы пить да попивать, а дьяконъ-то о. Аристархъ Стратилатовъ у насъ въ дому, какъ свой человѣкъ. Бывало, захмелѣетъ, да и ночевать останется... Мужа то я пьянаго въ сѣнцахъ уложу, а о. дьякона въ горенкѣ на кровати, а сама ужъ какъ-нибудь ночь-то пробьюсь до утра...

Жили мы жили такъ-то, а дьяконъ-то о. Аристархъ вдовый былъ... И вышло тутъ такое дѣло... Зашелъ къ намъ какъ-то дьяконъ одинъ, сѣли они съ Трофимомъ да и начали съ водочки да съ селедочки, а тутъ я имъ и сардинокъ баночку открыла, а тамъ и зубровочки подала, а потомъ хереску, да ликерчику... И пошло тутъ, и пошло у насъ гулянье да пированье. Мнѣ тоже рюмочки три-четыре преподнесли...

Пили мы такъ-то цѣлую ночь, а къ утру дьяконъ о. Аристархъ захмелѣлъ, да мужъ-то мой напился -- лыка не вяжетъ... Уложила я одного въ сѣнцахъ, мужа-то, а дьякона-то... ну, какъ гость онъ у насъ... уложила я дьякона-то въ горенкѣ... Сама-то у двери на сундучкѣ прикурнула, а голову-то мутитъ: водку съ пивомъ понапрасну помѣшала, а отъ этого ужъ всегда мутитъ... Лежу такъ-то и не сплю... Къ утру ужъ дѣло пошло... Лежу и вдругъ вижу -- дьяконъ-то ко мнѣ и крадется... И ноги-то какъ-будто плохо слушаются, и качается онъ весь, а поди ты, крадется ко мнѣ: грѣхъ-то его въ пьяный часъ попуталъ...

Только слышу я -- какъ дверь-то въ сѣни растворится, да какъ мужъ-то мой Трофимъ, выбѣжитъ въ горенку-то, да на отца дьякона, да на полъ его... Гляжу, а у Трофима-то въ рукахъ ножъ... длинный у насъ ножъ былъ, хлѣбъ въ продажу въ лавочкѣ рѣзали...

-- Ахъ ты, такой сякой!..

Да матерно отца-то дьякона Трофимъ, а самъ одной рукой душитъ его за горло, а другой норовитъ пырнуть его ножемъ-то.

-- Ты вонъ для какихъ дѣловъ-то ночевать остаешься... А?... Ахъ ты, длинноволосый Архангелъ!..

Закричалъ Трофимъ, да какъ дьякона-то въ грудь ножемъ полоснетъ, тотъ и на полъ, и ну кататься по полу... А тутъ онъ на меня, чисто звѣрь какой. Подмялъ меня подъ себя на полъ и меня ножемъ хвать, а потомъ и себя въ животъ полоснулъ... Лежимъ мы на полу этакъ-то трое, а кровь изъ насъ, какъ изъ барановъ, хлещетъ.

Дальше-то ужъ и не помню, что было...

А потомъ, много ли время прошло ужъ -- не помню, можетъ годъ, а можетъ полтора, угнали мово Трофима въ арестантскія роты на четыре года, да тамъ онъ, въ арестантскихъ-то этихъ, и Богу душу отдалъ, царство ему небесное (старуха перекрестилась)... Дьякона въ монастырь послали... Ходила я потомъ въ монастырь-то, хотѣлось повидать о. Аристарха. Ну, только въ монастырь меня не пустили: строго у нихъ было насчетъ женскаго пола... Такъ я больше никогда и не видѣла о. Аристарха Стратилатова... А потомъ вышло такъ, что и онъ умеръ...

И тамъ въ монастырѣ-то о. Аристархъ вино пилъ, да и допился: въ одночасье умеръ, а, можетъ, и руки на себя наложилъ. А только, какъ пришли къ нему въ келейку, да какъ растворили дверь, а о. Аристархъ лежитъ на столѣ, головой къ переднему углу... Такъ и умеръ...

А потомъ, какъ мужа-то мово угнали въ арестантскія роты, а я изъ больницы вышла, тутъ все и обозначилось... Трофимъ-то все у купцовъ въ долгъ бралъ, и въ ренсковыхъ погребахъ въ долгъ, а деньги не платилъ... Выхожу изъ больницы, а у меня и домъ на замкѣ, да съ печатями на двери, и человѣкъ нѣкій охраняетъ дверь... Описали у меня все и пустили нищей... И стала я опять бѣлье мыть, да покойниковъ оммывать... Года три назадъ всего-то въ богадѣльню опредѣлили. Барыня одна опредѣлила меня въ богадѣльню, а сама померла...

Такъ вотъ и живу теперь, будто сыта и обута, а все руки-то саднятъ и саднятъ... А ночь придетъ, ужъ я плачу-плачу... и сама не знаю, отчего плачу, а плачу, заливаюсь... Господи Іисусе Христе...

В. Брусянинъ.

"Современникъ", кн.III, 1912

Оставить комментарий Брусянин Василий Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 17/03/2020. 23k. Статистика. Рассказ: Проза Другие рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Из рассказов старухи).

Брусянин Василий Васильевич Тоже жизнь

Тоже жизнь.

Брусянин Василий Васильевич
Тоже жизнь