Брусянин Василий Васильевич
Дворянин Венчиков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Василий Васильевич Брусянин

Дворянин Венчиков

I

   Моё появление в усадьбе Степана Ивановича не произвело особенного впечатления ни на хозяев, ни на гостей.
   Когда бричка, в которой я проехал 30 вёрст по отвратительной дороге, подкатила к воротам усадьбы, нас с возницей встретили две лающих дворняжки; в воротах со мною раскланялся какой-то мужичонко в чепане, наброшенном на плечи, а когда бричка остановилась около высокого крыльца со стеклянной дверью, -- на пороге появился сам Степан Иванович, кругленький маленький человек, с брюшком и с лысиной на неуклюжем черепе. Он улыбнулся, прищурив глаза, и сказал:
   -- Пожалуйте-с, как раз к завтраку...
   Я пожал его руку, поздравил с днём ангела, и он снова улыбнулся, потом почему-то покраснел и тихо проговорил:
   -- Благодарствуйте-с... Покорно благодарим... А у нас там и гости съехались, соседи...
   Он провёл меня в зал, с гардинами на окнах, подбежал к узенькой двери направо и громко крикнул:
   -- Серафима Васильевна!
   Через минуту в двери появилась низенькая, пухленькая дама в тёмном платье с белыми кружевами и в переднике, который она свернула в трубку и конфузливо припрятывала за бок. Я пожал её протянутую руку, и она так же как и муж проговорила:
   -- Пожалуйте-с, как раз к завтраку...
   Я поздравил её с именинником, и она, поблагодарив меня, попросила пройти на террасу.
   На террасе были гости, очевидно, так же как и я приехавшие поздравить хозяина. За столом, покрытым белой скатертью, сидели трое мужчин и дама.
   Когда хозяин представил меня даме, она пробормотала что-то вместо фамилии и улыбнулась, наклонив голову, так что вместо лица её я рассмотрел тёмную кружевную наколку на седых вьющихся волосах. Фамилии господина в тёмном сюртуке, белом галстуке и с седыми усами я также не расслышал, встретившись с пристальным взглядом его больших серых глаз.
   Его сосед, мужчина лет 50, обернул ко мне своё красное одутловатое лицо с широкой бородой и залысившимся лбом и безмолвно протянул ко мне свою полную руку. Потом он приподнялся со стула, обдёрнул полы своего сюртука и снова в безмолвии сел.
   Рыжий, с проседью, широкоплечий господин в парусинном пиджаке, сидевший по другую сторону стола, слегка приподнялся, когда я подошёл к нему, и громко произнёс:
   -- Дворянин Венчиков! -- и обернувшись к господину в сюртуке и меняя тон, добавил. -- Так вот, я его прямо за шиворот да и в переднюю.
   -- Кого это? -- спросил хозяин.
   -- Преображенского... судебного пристава, -- спокойно ответил хозяину дворянин Венчиков. -- На ружья хотел печати наложить. Понимаете, на ружья... Да, ведь, это что же такое, чёрт возьми! У меня ружья дороже его... Да, наконец, что же я без ружей буду делать?.. Со скуки подохнешь, да опять же я и не могу, не могу...
   Дворянин Венчиков посмотрел на меня каким-то испытующим взором и несколько спокойнее добавил:
   -- Выпроводил я его в переднюю, забрал свои все ружья и пистолеты, да ягдташи, да в окно с ними, прямо в сад... А потом, понимаете, в ригу с ними, в самый дальний угол, да там и спрятал их под солому, -- сам чёрт не найдёт... Прихожу потом в дом как ни в чём не бывало и вижу -- сидит мой пристав за письменным столом и что-то пишет. Покосился на меня, переглянулся с урядником и хоть бы слово!.. Понимаете, понял, собака, что ружья для меня -- святыня, неприкосновенность!.. Вот видите -- и в нём сказался благородный человек...
   Говорил дворянин Венчиков таким густым басом, а мне всё время казалось, что к моим ушам приложены широкие концы рупора, в который говорит этот полный здоровья человек, с отвисшим брюшком и красными щеками.
   Закончив свой рассказ о благородстве судебного пристава, Венчиков отдулся, стёр платком со лба капли пота и с улыбкой на лице проговорил, обращаясь к хозяйке:
   -- Позволили бы вы мне ещё стаканчик кофейку... Чудесный у вас кофе!..
   Появившаяся в эту минуту в дверях горничная с подносом, на котором стояло несколько стаканов с чёрным кофе, с улыбкой подошла к Венчикову, а улыбающийся хозяин вставил:
   -- Вот-с, пожалуйте... С быстротою молнии...
   -- Да, да... Даша ваша -- быстрая девица, быстрая... Замуж вот только не хочет идти за моего Панкратова... А он, 6едный, всё полнеет да полнеет...
   Хозяева, дама с седыми волосами и гость с широкой бородой рассмеялись, а мы с господином в сюртуке взяли себе по стакану кофе и заговорили о породе. Скоро к нашему разговору присоединились и остальные, кроме Серафимы Васильевны, которая, извинившись, пошла распоряжаться по хозяйству.
   С разговора о погоде незаметно перешли к охоте, чему способствовал, главным образом, Венчиков, встретив поддержку со стороны седого худощавого господина в сюртуке, которого, как оказалось, звали Николаем Романовичем Постниковым.
   -- А вот мы с Лукою Данилычем так ничего не понимаем в охоте, тяжелы, что ли, на подъём али так с детства не приспособились, -- начал хозяин, присаживаясь между мною и человеком с тёмной широкой бородою.
   -- Когда я был мальчонкой -- с удочкой любил ходить, -- вставил Лука Данилыч.
   -- Когда ты, Чумаков, был мальчиком -- рыбку на стальные крючочки ловил, а теперь на медные да на серебряные ловишь человечков, -- вмешался в наш разговор Венчиков, бесцеремонно "тыкая" купца и ехидно улыбаясь...
   -- Ха-ха!.. И шутник же вы, Сергей Константинович, -- только и нашёлся возразить немного разобиженный купец.
   Степан Иванович покраснел за обиженного гостя и, очевидно, с намерением переменить разговор, начал, обращаясь ко мне:
   -- Вот беда-то у нас страшная: всё высохло -- и хлеба, и травы полегли да пожелтели, и в саду всё посохло.
   -- Я уж и не знаю, что с земной поверхностью делается, -- прерывая хозяина, заговорил и Николай Романович, -- то великий ливень, так что хоть наводнением в пору назвать, то сушь... Бог знает, что творится...
   -- Бога прогневили... Бога... Забыли люди заповедь его, вот и пошли долголетние наказания, -- счёл необходимым высказать своё мнение и Лука Данилович Чумаков.
   -- А вот находятся же писаки, бумагомаратели, которые, видите ли, больше нас знают... Да-с!.. Они вон всё на дворян да на землевладельцев сваливают. "Потому, -- говорят, -- дворянская земля и не родит, что господа дворяне не умеют её обрабатывать"... Ты всё знаешь, так вот ты нам и покажи, -- вдруг переменив тон, обратился он к какому-то "ты". -- Все, изволите ли видеть, упрекают дворян в том, что они разучились обрабатывать землю и живут себе, проживая последние усадьбы, а того господа учёные да корреспонденты и не сообразят, что всему вина -- стихия. Природа!.. Да-с, стихия!.. Что ты в самом деле с нею сделаешь? Палит солнце целыми днями -- и ничего ты с ним не сделаешь. Тоже и дождь: соберутся тучи, загромыхает гром и польются ручьи... Подставляй ладонь-то, уберегай сена... Пожалуй, убережёшь!.. Вы, господа, -- почему-то обратился он ко мне, -- не землевладельцы, природы не наблюдаете и ничего не знаете, что тут у нас делается. Приедете вот вы, примерно, хоть в гости к Степану Иванычу, рассмотрите только одни односторонние явления, а потом и хвать -- корреспонденция!.. И начнут газетчики глумиться над нашими местами и начнут везде критику наводить: там дворяне не умеют землю обрабатывать, тут у них усадьбы валятся, там земские начальники притесняют народ, тут ещё что-нибудь неладное... Тьфу!.. Приехали бы, пожили с нами да в наши-то шкуры залезли бы, вот тогда и поняли бы всю подноготную...
   Венчиков прервал поток своих словоизвержений и тяжело вздохнул.
   -- А батюшка Никандр обещал к вам пожаловать? -- воспользовавшись молчанием, спросил Чумаков, обратившись к Степану Ивановичу.
   -- Нет, не будет, -- с сокрушением в голосе отвечал хозяин, -- сегодня на панихиде по Александру Александровичу Хвостову...
   Венчиков вытер губы салфеткой и произнёс:
   -- Да, помер Александр Александрович, царствие ему небесное!.. Убираются наши столбовые, коренные губернские дворяне, убираются... один за другим, один за другим...
   -- Да, убираются, -- вздохнув, произнёс и Николай Романович.
   -- И нам с вами, Николай Романович, верно, недолго останется проскрипеть, -- снова начал Венчиков.
   Наступило мрачное молчание, как будто над головами присутствующих зареяли призраки смерти, напугав всех нас, благодушно настроенных гостей Степана Ивановича.
   -- Фамилия Хвостовых -- самая древняя у нас в губернии, -- вставила и всё время молчавшая Марья Романовна Постникова. -- Была я ещё подростком, а они все, Хвостовы, служили в кавалерии... Бывало, ни один губернский бал не пройдёт без них. Красавцы были, танцоры... В прошлом году повстречалась я с покойным Александром Александровичем, и так же вот вспомянули мы с ним прошлое, да оба чуть и не всплакнули... Сидит он предо мною -- худой, старый и чуть дышит... Да и я-то тоже чуть ноги таскаю... Брат его, Николай Александрович, был ещё прекраснее... В гвардию потом перевёлся, в Петербург, да там и помер...
   -- Да, пожили в своё время Хвостовы. На всю, да что на всю губернию -- на всю Россию гремели своим богатством да знатностью, -- с пафосом начал было Венчиков, но потом как-то сразу тон его голоса упал, и он негромко добавил, -- да, пожили мы, пожили...
   Венчиков налил себе в стаканчик мадеры, отхлебнул несколько глотков и, обращаясь к Степану Ивановичу, начал:
   -- Вот ваше сословие, Степан Иваныч, не может пожить так, как когда-то жили дворяне... Нет в вас во всех этакого дворянского-то духа, смелости-то этой не отыщется.
   Степан Иванович поднял голову и посмотрел на гостя смущёнными глазами, очевидно, затруднившись, как поступить -- обидеться ли за всё своё сословие или улыбнуться в знак согласия с мнением прямолинейного Венчикова, но потом он улыбнулся и тихо проговорил:
   -- Не скажите, Сергей Константинович. Умеем и мы погулять.
   -- Да-а, не скажите! -- пришёл на помощь хозяину и Чумаков.
   -- Ну-у, Лука Данилыч! -- не унимался Венчиков. -- Поедете вы раз в год на Нижегородскую ярмарку или в Москву да и напьётесь так, что и не помните ничего и ничего не видите, что у вас перед глазами... Это раз-то в год -- какая гулянка!?. А?.. У нас, бывало, целый год Нижегородская ярмарка! Да!.. Целый год...
   Он допил из стакана вино и, повернув ко мне лицо, неожиданно для всех спросил:
   -- А вы, если позволите узнать, к какому сословию себя причисляете?..
   И он пристально осмотрел мои волосы, лицо, руки и костюм. Я сказал.
   -- О-о!.. Мещане!.. Это уже совсем отсталый народ, так сказать, на задворках цивилизации... Вы, конечно, на меня не обидитесь, -- переменив тон, продолжал он и даже протянул через стол руку и слегка дотронулся до моего рукава, -- вы, конечно, на меня не обидитесь, потому речь идёт не о вас лично... Вон Степан Иваныч говорил мне, что вы -- человек образованный, в университете побывали. Вы, так сказать, личный дворянин по закону, а я говорю о мещанах, об этих серых мещанах, которые вон у нас в городе торгуют там разными овощами да бубликами, да хатки себе этакие крошечные понастроили и на ставенках петушков нарисовали...
   -- Нынче есть такие мещане, что не хуже господ живут, -- вставила хозяйка, появившаяся в дверях, и в голосе её послышалась чуть заметная обида.
   Обида отразилась и на лице Степана Ивановича, и он проговорил:
   -- Мы тоже, Сергей Константинович, из мещан происходим, а вот видите -- живём, слава Богу.
   Лука Данилович Чумаков чуть слышно барабанил пальцами по столу и хмурил брови.
   Поняв неловкость своего выражения, Сергей Константинович даже приподнялся со стула и, протянув к Степану Ивановичу и его супруге обе руки, с улыбкой на лице воскликнул:
   -- Голубчики! Да не вздумайте вы на меня обижаться... Ведь, я не про вас лично, а про сословие, про целое сословие. Ведь, я никого не хотел обидеть, я, так сказать, констатирую факт... Понимаете, факт констатирую, исторический факт... Так, ведь? -- обращаясь ко мне, спросил он.
   Я промолчал и посмотрел на обиженные лица хозяев и Чумакова.
   Несколько минут все мы молчали, заканчивая завтрак и звякая ножами и вилками. Когда хозяин наполнил крошечные рюмки ликёром, Сергей Константинович начал расхваливать пирог и перечислил все блюда, из которых состоял завтрак, производя каждому из них соответствующую оценку. Серафима Васильевна приняла похвалы гостя за чистую монету, и выражения обиды на её лице как не бывало. Она старательно угощала нас и жеманно улыбалась.
  

II

   Гости, кроме Серафимы Васильевны, отправились после завтрака осматривать усадьбу Степана Иваныча.
   Как истый кавалер Сергей Константинович шёл впереди всех, рядом с Марьей Романовной, занимая её разговорами; сзади них, упираясь на палку, плёлся старичок Николай Романович, в паре с Лукою Демьянычем, на шарообразной голове которого белел чесучовый картуз, а на ногах из-под низу длиннополого сюртука виднелись большие лакированные сапоги. Сзади всех, в хвосте, шёл я со Степаном Иванычем, который во всё время пути чутко прислушивался к общему разговору и иногда вставлял краткие замечания.
   Немного замедлив шаги, Степан Иваныч попридержал меня за рукав и тихо проговорил:
   -- Кичится дворянством-то... А чем кичится-то?.. Землишки десятин двести осталось -- не больше -- и никакого хозяйства... Эту усадьбу-то я, ведь, у него купил, у Сергея Константиновича.
   Степан Иваныч немного помолчал и добавил:
   -- И чем ему, ей-Богу, кичиться? Чем?.. Живёт так, что еле душа в теле, а посмотрите-ка вы, куда гнёт -- предками своими похваляется... Мы, мещане да купцы, видите ли, не можем жить так, как они жили. Покучивали и мы в своё время, когда была к тому охота. Кутнём и сейчас, если понадобится, и ни у кого денег занимать не будем... А он... -- Степан Иванович незаметно для других ткнул рукою в сторону Венчикова, -- и по сей день мне двести семьдесят пять рублей не может отдать... Дворяни-ин...
   И он с презрительной миной на лице отвернулся в сторону огородов, мимо которых мы проходили.
   -- А огороды-то у вас, Степан Иваныч, важные, чёрт возьми! -- громко заявил Венчиков, приостановившись и обернувшись назад.
   -- Да, огороды прелестные, -- вставила и Марья Романовна.
   Мы все столпились около изгороди, на гладко утоптанной широкой тропинке, и сквозь дощатый решетник рассматривали огородные гряды, засаженные овощами.
   -- И какой же вы смышлёный, Степан Иваныч, чёрт побери!.. Когда я тут жил, я не знал, что мне с этим местом делать: трава тут не росла, а не то что огороды заводить. Собаки, бывало, бегали, да лошадей на привязи гоняли, а вы, посмотрите-ка, какую штуку умудрились соорудить. А!..
   -- Тысячи две возов навоза вывез, так вот и стали огороды, -- с самодовольной улыбкой проговорил Степан Иванович.
   -- Да-а, знатно! Знатно!.. -- подтверждал всё ещё изумлённый Венчиков.
   -- Вот вы давеча сказали, что мы, купцы да мещане, не умеем пожить, а на поверку-то выходит, что вы, господа дворяне, прогулками-то занимались, а хозяйства вести не умели. У вас вот тут собаки, говорите, бегали, да лошади на привязи гонялись, а у меня репка, картошка, капустка да и прочий овощ растёт...
   И, очевидно, для того, чтобы немного сгладить тон своего выражения, Степан Иванович засмеялся дробным смехом и дружелюбно сжал руку Венчикова, с улыбкой на лице заглядывая ему в глаза.
   -- Ну, так это что же!.. Мы картошку с капусткой не кушали, а другим пробавлялись, -- с ехидной улыбкой на губах произнёс Сергей Константинович и незаметно для Степана Ивановича подмигнул левым глазом Николаю Романовичу.
   Тот улыбнулся сдержанной улыбкой и поправил в правом ухе вату, как бы давая тем понять спорщикам, что он не совсем хорошо слышит их препирательства и взаимные уколы самолюбия.
   -- А что, Николай Романыч, разве я не правду говорю?.. А?.. -- обратился Венчиков к старичку.
   Тот промолчал и поправил ватку в левом ухе.
   Всё время Николай Романович держал себя так, как бы опасаясь чем-либо обидеть хозяина. Когда Сергей Константинович был резок в своих выражениях, он прятал голову в плечи и старался не смотреть на Степана Ивановича, а когда Степан Иванович отражал нападения Венчикова колкостями, он незаметно для Венчикова улыбался хозяину и, потупив глаза и робко всматриваясь в лицо Сергея Константиновича, молчал.
   Николай Романович оказался большим любителем лошадей и всё время подбивал компанию пойти к конюшням, где выстаивались выхоленные кони Степана Ивановича. Я обратился к старичку с каким-то вопросом относительно лошадей и, к моему изумлению, услышал такую тираду:
   -- Были, батюшка мой, и у меня лошади... были... да что поделаешь!..
   Мне показалось, что на его глаза навернулись слёзы, и я спросил:
   -- Что же, погибли?..
   -- Нет... А так... Точно вихрь какой налетел на моё благосостояние и всё поразметал -- и лошадей, и усадьбу... и всё... Теперь вот приходится на старости лет у сестры жить...
   Во время обмена этими короткими фразами со старичком мы подходили к обширному молотильному сараю, недавно побеленные кирпичные стены которого, отражая лучи яркого солнышка, заставили нас всех прищуриться.
   -- Эка, ведь, какой сараище-то сбрякал! -- не удержался и, разведя руками, воскликнул Венчиков.
   Степан Иванович самодовольно усмехнулся и, вынув из кармана пиджачка связку громадных ключей, отпер замок на широкой двери сарая.
   Мы внимательно осмотрели молотилку, проводы и "топчак". Венчиков всё время тыкал тростью в колёса приводов, ощупывал ремни и говорил:
   -- Нечего сказать, обосновался, Степан Иваныч, колёса да машины завёл, а у нас тут простая рига стояла, и хлеб-то мы молотили цепами... да... цепами... Бывало, прикажешь с вечера старосте быть завтра поутру стольким-то холопам на молотьбе. Глянь -- утром работа кипит.
   Венчиков повёл насмешливым взглядом вокруг себя и, искоса взглянув в лицо Степана Ивановича, добавил:
   -- Вы вот всё с машинами возитесь, а мы -- людей своих имели... своих собственных холопов... Н-да-с!..
   -- И мы людей имеем, Сергей Константинович, и мы имеем, -- певучим голосом ответил ему Степан Иванович, и ироническая улыбка скользнула по его губам, -- человек сорок имеем в услужении -- и все у нас в повиновении, -- добавил он.
   Разговор на этом и прервался. Мы обошли молотильный сарай и в узкую дверь в другом конце его снова вышли на двор. Впереди всех шли Марья Романовна и Николай Романович, за ними следовали Лука Демьянович и любезный хозяин, а Венчиков отстал и, когда я с ним поравнялся, начал:
   -- Богатый купчишка-то. Денег -- куры не клюют, опять же и сараи какие сбухал, а вот дом мой совсем испакостил... Видели, какая обстановка-то? Всё это грубо, неуклюже и неизящно...
   После короткой паузы Венчиков развёл руками и, переменив тон, добавил:
   -- Вы знаете... Я, ведь, вам уже говорил, что раньше это моя была усадьба-то... А! Разве у меня такая была обстановка в доме и такой порядок?.. Мужик он, так мужик и есть. Сколько, верно, не наряжай его в немецкий пиджак, а всё из-под полы будет виднеться посконная рубаха... Денег у него много -- единственная добродетель...
   Он пристально посмотрел мне в глаза и, поощрённый моим вниманием, продолжал:
   -- Я бы на его месте, чёрт возьми, такую бы обстановку завёл да и кралечку-то прихватил бы, не чета его Серафиме Васильевне... Повара себе выписал бы из Москвы... А они что -- жрут капусту с картошкой на постном масле и блаженствуют, а вместо вина-то пьют квас... Что это за жизнь?..
   Боясь, как бы не прервалась интересная речь Венчикова, я старался всё время ему поддакивать и слушать его с большим вниманием.
   -- А попросите-ка вы у него денег взаймы -- не даст, ни за что не даст, -- продолжал он. -- Сегодня утром приехал к нему и первым делом прошу взаймы двести рублей месяца на два или на три... Понимаете: месяца на три! Что это значит?.. Так нет же, -- не дал, упёрся как упрямый осёл, и ни за что ты его не убедишь. Тем более, что и дело-то верное. Надо, видите ли, мне побывать в городе, немного стряхнуть эту деревенскую-то плесень, да и кстати дело есть -- хочу заложить имение, а он, глупый, того не понимает, что, как только заложу, деньги получу и ему возвращу... Понимаете?.. Ну, да, думаю я, что его к вечеру-то уломаю... Нет, ведь, какая, понимаете ли, скотина?.. Разве в наше время так соседи жили? Помню я -- мальчишкой ещё был -- отец мой, чуть что денег надо, поедет к кому-нибудь из соседей и сейчас же достанет... Мы, дворяне, жили по другим правилам: деньги понадобятся -- иди к соседу и занимай; люди понадобятся -- опять же иди к соседу и непременно достанешь холопов на какую-нибудь срочную работу. Помню я, -- лет семь мне тогда было, -- не хватило у нас в дворне девок... Понимаете: девок не хватило!.. Сейчас это отец мой послание к соседу, вот к отцу покойного Александра Александровича Хвостова, и что же вы думаете? На другой день встаём, а около людской избы их штук шесть или семь и всё, знаете ли, кровь с молоком, красивые да здоровеннейшие...
   Сергей Константинович цинично рассмеялся и чмокнул губами.
   -- Людей давали взаймы, не то что деньги, -- минуту спустя, продолжал он. -- А почему был такой порядок?.. Потому что мы умели жить по настоящему. Они, купчишки-то, деньги в банк возят, а мы их по лучшим магазинам Москвы и Петербурга разбрасывали... А почему так? А только потому, что они живут для банка да для сумы своей поганой, а мы жили для тела и души. Понимаете: для тела и души, и ни перед чем не останавливались... Захочет душа вина -- пей! Захочет как-нибудь заморских консервов -- ешь!.. Захочется и ещё чего-нибудь такого остального -- готово и остальное...
   Говоря, Венчиков размахивал руками и улыбался нехорошей улыбочкой. Я слушал его и, недоумевая, задавался вопросом: "Ужели это не сновидение? Ужели в Бугульминском уезде, Самарской губернии, ещё жив Сергей Константинович Венчиков, представитель прошлого?" Раньше я слышал нечто из жизни прошлого, о другом читал, а теперь слышу живую речь человека, который уверяет меня, что когда-то он жил всей этой минувшей жизнью. Я осмотрел бритое лицо Венчикова с седыми усами, осмотрел его коротко остриженные волосы на жирном затылке, осмотрел и его фуражку с красным околышем и невольно спросил:
   -- Сергей Константинович, скользко вам лет?..
   -- А вы почему это меня спрашиваете? -- в свою очередь спросил он и, повернув ко мне лицо, уставился на меня внимательным взором.
   Я не ответил.
   -- Вы, что же это, сомневаетесь в правоте моих слов? Вы думаете, что я вру и говорю всё это со слов других?.. Мне -- шестьдесят три года-с... Да-с, шестьдесят три года, а остальное, пожалуйста, сами соображайте... Мне, милостивый государь, было четырнадцать или пятнадцать лет, когда я начал настоящую-то жизнь... Да-с, мы жили иначе, и вам, господа, не понять нашей жизни, не понять-с!..
   -- Вы что это там?.. Ха-ха-ха!.. Руками-то размахиваете? -- улыбаясь во всю ширь своего лица, говорил Степан Иванович, приостановившись и поджидая нас около угла высокого бревенчатого здания, от стен которого пахло сосновой смолой.
   -- А вот я рассказываю заезжему человеку о том, как здесь жили наши отцы, да какой жизнью пробавлялись мы, их достойные потомки, -- громко отвечал Венчиков.
   -- Ах, вы всё об этом?.. Что же, пожили да и померли и нам место предоставили, -- негромко заметил Степан Иванович.
   Мы догнали остальных гостей Степана Ивановича и осмотрели каретники с экипажами. Здесь никто из гостей ничему не удивлялся, ничто не возбуждало и спора. Когда же мы приступили к осмотру конюшен, спор завязался с прежней интенсивностью. Спорили, главным образом, Николай Романович и Чумаков, которые оказались оба большими любителями лошадей. Венчиков непосредственного участия в споре не принимал, сосредоточив своё внимание на караковом жеребце, который высунул свою красивую голову в дверь поверх деревянной задвижки и, фыркая, зорко осматривал любопытствующих. Николай Романович погладил рукою красивую морду лошади, а Чумаков посмотрел жеребцу в зубы и потом долго вполголоса говорил что-то со Степаном Ивановичем.
   Марья Романовна, видимо, не особенно интересовалась конями. Заслонив себя зонтиком от солнышка, она, медленно шагая, направилась дальше к узкой калитке в решётчатой изгороди сада. Я последовал за нею.
   -- У Степана Ивановича, видимо, и сад большой? -- спросил я её, догнав у самой изгороди и распахнув перед нею калитку.
   Она остановилась, пристально посмотрела на меня сощуренными глазами и, поправив седой локон, сбившийся на висок, ответила:
   -- О, да! Сад очень большой, тенистый сад, только в запустении...
   Войдя в сад, я скоро убедился в правоте замечания Марьи Ивановны.
   Толстые берёзы, липы и клёны образовывали над головами сплошной шатёр веток, сквозь который едва-едва пробивались лучи солнца, яркими кружками падая на зелень травы. Прямая и широкая аллея, по которой мы шли в глубину сада, заросла травою, и только узенькая тропинка, пробитая ногами, извивалась по её средине. По сторонам виднелась чаща дерев, подножие которых проросло травою и было устлано прошлогодним листом и сухими сучьями. Мы пересекали поперечные аллеи, которые заросли молоденькими сосенками и берёзками. Кое-где на главной аллее встречались скамьи, заросшие травою, а в одном месте на широкой площадке Марья Романовна указала мне на развалины беседки, от которой остались теперь лишь два-три покачнувшихся столба и пол, прогнивший и обрушившийся.
   -- Видите, какой же это сад? -- разводя руками, говорила моя спутница. -- Запустение, уныние... жалость одна... Бывало, все дорожки были расчищены и усыпаны песком, по сторонам стояли крашеные скамейки и диванчики. Там дальше, -- указала она рукою, -- были прекраснейшие цветники, а у Степана Иваныча ничего не делается, всё в забросе. Как-то даже говорили, что он весь сад хотел вырубить на дрова, да, видите ли, батюшки послушался и не посмел сгубить такие вековые деревья. Действительно, ведь, это было бы преступление. Батюшка Никандр ему и говорит: "Пока я жив, не смей, Степан Иваныч, губить сада. Оставь, пусть растёт"... Послушался он его, и ничего -- дурь-то из головы выколотил... Конечно, это очень хорошо, что вон там, -- она указала рукою вправо, -- Степан Иваныч посадил фруктовых деревьев, но, подумайте сами, что же бы это было, если бы он вырубил все эти прекрасные берёзы и клёны?..
   Я слушал Марью Романовну и соглашался с нею, благословляя неизвестного мне батюшку, заступившегося за вековой сад.
   -- Эй, господа!.. Эй, Марья Романовна! -- услышали мы и остановились, обернувшись.
   Посреди аллеи стояли гости, во главе со Степаном Ивановичем, который махал рукою куда-то вправо и кричал:
   -- Сюда! Направо!.. Там у меня вишенник и крыжовник...
   Мы вернулись и скоро догнали всю компанию в той части сада, где были рассажены фруктовые деревья.
   Гости, поощряемые хозяином, принялись срывать спелые плоды с вишнёвых деревьев, которые правильным четырёхугольником занимали довольно обширную площадь сада. Немного дальше начинался такой же четырёхугольник невысоких кустиков крыжовника, за ним разросся малинник, а несколько дальше по склону холма виднелись яблони с ветками, склонившимися к земле под тяжестью дозревающих плодов.
   Когда проба вишни, крыжовника и малины была в достаточной степени произведена, все мы столпились около яблонь, и Степан Иванович довольно охотно объяснял нам, какой породы та или другая из яблонь, и какие на каждой из них созревают яблоки. К плодам, однако, никто не решился прикоснуться, находя их не созревшими, и только Лука Демьянович Чумаков, разломив поднятое с земли яблоко, проклинал червяка, который поселился в самой сердцевине свалившегося с дерева плода.
   Пройдя правым крылом сада, мы дошли до плетня, в котором была сделана узенькая дверца.
   Через калитку в плетне мы вышли в ржаное поле, осмотрели колосья желтеющей ржи и вышли на дорогу, которая вела от усадьбы Степана Ивановича в лес, отдалённая грань которого зубчатой стеной обрисовывалось на фоне безоблачного неба. Солнце по-прежнему нещадно припекало и отбрасывало на пыльное полотно дороги наши неуклюжие, несколько удлинённые тени.
   Разговор не вязался, главным образом, потому, что как только мы вышли из тени сада, то и принялись жаловаться на невыносимую жару. Недолго совещаясь, все мы решили уйти под тень широкой террасы дома.
  

III

   Вкусно состряпанный и прилично сервированный обед прошёл оживлённо. Хозяин и хозяйка усиленно угощали гостей, при этом Серафима Васильевна перед каждым блюдом в чём-то извинялась и сладко улыбалась. Гости одобрили пирог, поросёнка в сметане, курицу под каким-то соусом и пирожное, которое, хотя и утратило под влиянием жары какую-то форму, но, тем не менее, было вкусное.
   Больше других пил Венчиков и, начавши с водки, перепробовал все вина, находившиеся на столе, пока не остановился на хересе какой-то высшей марки.
   После обеда мы часа два сидели на террасе и пили чай с лимоном и коньяком. Разговор всё время вёлся на крайне разнообразные темы, что называется, скакал с предмета на предмет, и, судя по утомлённым и пресыщенным физиономиям присутствовавших, можно было заключить, что все мы за день порядочно надоели друг другу, и самое лучшее, что мы должны были сделать, -- это разъехаться по своим домам или разойтись. Степан Иванович и Серафима Васильевна представлялись мне мучениками. С десяти часов утра им пришлось принарядиться в свои лучшие платья, держаться всё время настороже, чтобы гости не молчали, кушали и пили и, вообще, приятно проводили время.
   В седьмом часу Марья Романовна с братом Николаем Романовичем уехали. Последний совсем ослабел от хереса высшей марки и заплетающимся языком старался рассказать мне что-то из "исторического прошлого их мест". Он взял с меня слово, что когда-нибудь я навещу его в их дворянской усадьбе, верстах в десяти от усадьбы Степана Ивановича. Вскоре после отъезда брата с сестрой уехал на своём гнеденьком жеребчике и Лука Демьянович Чумаков.
   Хозяева не особенно охотно отпускали гостей, по крайней мере делали вид, что им очень неприятно, если все разом поднимутся и разъедутся. Венчикову, напротив, не хотелось уезжать, и он довольно откровенно высказал своё желание:
   -- А вот я так не двинусь, Степан Иваныч. Сижу вот и ни за что не двинусь с места, пока жара не свалит...
   -- Очень, очень рад, Сергей Константинович, сидите, пожалуйста... Вот мы ещё вечерком-то по полю пройдёмся, сходим на пруды и на мельнице побываем, -- говорил Степан Иванович.
   В поле и на мельницу мы ходили вчетвером. Мне пришлось быть кавалером Серафимы Васильевны, а Степан Иванович и Венчиков, немного поотстав от нас, шли медленно и всё время говорили о чём-то вполголоса. Иногда, впрочем, голос Венчикова повышался, и до моего слуха доносились отдельные слова и фразы. Нетрудно было догадаться, что Венчиков старается убедить в чём-то своего спутника, а тот упорно настаивает на своём или отделывается молчанием, которое никак нельзя было считать признаком согласия.
   Когда мы вместе сошлись на берегу пруда, разговор как-то не вязался. Степан Иванович тоном утомившегося преподавателя что-то долго и вяло рассказывал нам о пруде, о плотине и о мельнице, и никто из слушателей не возражал ему и ни о чём не расспрашивал. Только Серафима Васильевна изредка поддакивала мужу или вносила поправки в его вялую речь.
   Солнце зашло за грань отдалённого леса, и, когда мы вернулись на террасу, на длинном столе, покрытом белой скатертью, уже были расставлены чайные приборы, и не успели мы занять места, как был подан самовар.
   "Опять пить и есть", -- подумал я с тоскою и сколько ни старался уверить Серафиму Васильевну, что сыт по горло и не хочу чаю -- моя попытка не увенчалась успехом.
   Все мы решили пить чай с коньяком, и Венчиков прочёл целую лекцию о пользе коньяка с чаем. Часа через полтора или два, когда чай был закончен, Венчиков выразил желание пить коньяк.
   Стемнело. Заря заката потухла, и на безоблачном небе одна за другою загорелись яркие звёздочки. Над полями и лугами, необъятный простор которых расстилался перед усадьбой, поползли воздушные волны тумана, и даль закуталась в сумрак.
   На террасу подали лампу, и, когда при свете я взглянул на Венчикова, он показался мне неузнаваемым. Лицо его налилось кровью и стало багровым, на лбу выступили жилы, и в глазах загорелся какой-то мрачный огонёк, словно он сердит был на весь мир.
   То и дело подливая в стакан коньяку, Венчиков пил, и по выражению его лица можно было думать, что он собирается сказать что-то, но он упорно молчал, несмотря на все старания со стороны Степана Ивановича вовлечь мрачного соседа в какой-либо разговор.
   На Степана Ивановича и его жену мрачное молчание Венчикова произвело самое удручающее впечатление; они, видимо, чувствовали себя так, как будто в чём-то провинились перед ним.
   -- Домой-то уж я не поеду, -- наконец, произнёс Венчиков.
   -- Ах, пожалуйста, Сергей Константинович, мы вас в гостиной уложим, -- точно чему-то обрадовавшись, начал Степан Иванович.
   Часу в одиннадцатом вечера мы с Венчиковым пожелали хозяевам спокойной ночи и удалились на отдых.
   Для Венчикова постель была приготовлена в гостиной на широком кожаном диване, для меня -- в соседней угловой комнате, которая, очевидно, заменяла Степану Ивановичу кабинет.
   Всё время, пока мы размещались и укладывались, Венчиков хранил глубокое молчание и отчаянно сопел и пыхтел. Через дверь я видел, как он разделся и, оставшись в белых панталонах и красной рубахе, закурил толстую папиросу и, медленно укрывшись одеялом, улёгся. Он лежал с высоко приподнятой на подушке головою и пристально всматривался в пламя свечи, стоявшей на столе у дивана, и как будто о чём-то размышлял. Наконец, он негромко произнёс:
   -- А, ведь, не дал мне денег-то, проклятый купчишка!.. На два месяца просил, только на два месяца...
   Он сбросил с себя одеяло и, отдув жирные красные щёки, тяжело вздохнул. Пламя свечи затрепетало от напора его дыхания, и в комнате по стене и потолку задвигались тени.
   -- Человеку предлагал всевозможные гарантии, закладывал ему свои ружья, и ничего это не помогло. Понимаете, -- ружья закладывал, единственно дорогие мне вещи на свете, и хоть бы бровью моргнул, пёс проклятый...
   Венчиков уселся на краю дивана и опустил на пол ноги.
   -- Хоть бы ещё коньяку, что ли, выпить, а то всё равно не уснёшь, -- проговорил он. -- Купчишка думает, что я к нему на именины приехал... но ошибается... Плевать я хочу на его именины-то! Приехал я к нему денег занимать. Да, слишком большая честь, чтобы дворянин Венчиков счёл нужным побывать на именинах у купчишки и мужика в немецком платье.
   Венчиков поднялся, широким размахом рук потянулся и, ступая босыми ногами по полу, перешёл ко мне в комнату. Признаться, я не особенно доволен был этим вторжением. За весь именинный день я физически и нравственно утомился, и мне хотелось отдохнуть перед сном с книгою, которую я предусмотрительно захватил с собою; надоел мне и Венчиков со своей циничной развязностью. Подойдя к кушетке, на которой я лежал, он остановился, упёрся руками в собственные бока и сказал:
   -- Вы, может быть, думаете, что эта неудача приведёт меня в отчаяние?..
   -- Нет, я этого не думаю, -- отвечал я.
   -- То-то! Я не привык впадать в отчаяние от такого пустяка... Мне только страшно досадно, что я заикнулся ему о деньгах. Никаких отказов я не признаю. Понимаете, -- не признаю!.. А то -- получить отказ от какого-то мужика!.. Чёрт знает, конечно! Но, ведь, может же быть, что его дед там какой-нибудь или прадед был крепостным моего деда...
   Венчиков опустился в кресло у стола и задумался.
   -- Чёрт знает, как-то всё странно складывается в моей жизни! -- снова начал он, и в голосе его послышались какие-то неуверенные и дрожащие нотки. -- Как будто я живу-то только для того, чтобы наблюдать собственное умирание... Понимаете, -- умирание... В детстве был сыном крупнейшего помещика в губернии, потом подрос, и наши владения урезались. Побыл четыре года в драгунах, а когда вышел в отставку и приехал домой -- пришлось снова урезать имение. Наконец, дело до того дошло, что и эту усадьбу пришлось продать поганому купчишке, а самому, извольте-ка, ютиться на хуторе, на двухстах десятинах... Нет, в этом есть что-то роковое!..
   Он немного помолчал, потом грузно поднялся, дошёл до стола у своей постели и, закурив папиросу, снова вернулся ко мне в комнату и уселся в кресло. Я отложил книгу в сторону и ждал, что будет дальше.
   -- Вот здесь, где вы изволите почивать, у меня был кабинет, -- начал он снова, разводя руками. -- На стенах висели всевозможные ружья, пистолеты, ягдташи и патронташи; у стола лежала медвежья шкура, на столе альбомы, портреты и разные там безделушки, и всё редкостные-с, старинные-с!.. Вон, слышите, в доме тикают часы. Это были мои часы, бронзовые, старинные. Вон там, -- он указал на стену гостиной, где над диваном висела какая-то олеография, -- вон там висел портрет моего отца, гвардейского генерала. Кругом на стенах висели портреты дедов и прадедов, и всё заслуженные люди... передовые люди России!.. А обстановка этих комнат разве такая была? Впрочем, что всё-то вспоминать! Я не могу понять только одного: в силу каких таких причин всё это изменилось?.. Всё вокруг меня умирало с удивительнейшей последовательностью и быстротой: не осталось ни одного родственника, да вот и из старых-то знакомых только Марья Романовна с братом и остались; Александр Александрович Хвостов умер позавчера, и нам верно пора убираться...
   Голос его дрогнул, и он замолчал. Минуту спустя, Венчиков поднялся и с какой-то радостью в голосе произнёс:
   -- А знаете, ведь, у меня с Марьей Романовной был когда-то роман... и какой замечательный роман... Я отбил её у её покойного пентюха, Игнатия Ильича Прозорова. Потешный был "волкодав", как мы его звали, и покорно носил рога в течение более чем десяти лет... Да, так вот я всё-таки вернусь к старому, к этому, так сказать, собственному вымиранию. Изменилась жизнь с поразительной быстротой, и никакими силами не удержать бы того, чему суждено было измениться...
   Он немного помолчал и, впав в какой-то трагический лиризм, продолжал:
   -- В сущности, какие мы, люди, маленькие крупицы, в сравнении с нашей планетой, с целым миром! Я часто думаю об этом, и, представьте себе, в этих думах есть что-то утешительное... Вам никогда не приходилось ночью лежать кверху лицом и смотреть на звёзды? -- вдруг неожиданно спросил он меня и, получив утвердительный ответ, продолжал. -- Ну так вот: лежишь, смотришь и думаешь: "Какая ты микроскопическая песчинка в сравнении с расстоянием, ну, хоть до самой ближайшей звёзды, и какой ты в сущности напёрсток в сравнении со звёздной!" Представляете вы себе такое сравнение?.. Подумаешь-подумаешь, посравнишь-посравнишь да и плюнешь на всё... и пойдёшь водку или коньяк пить. Я с самого детства был подвержен этим размышлениям... Бывало, в дворянском полку все сверстники зубрят астрономию, а я смотрю на них и смеюсь. "Дураки, -- мол, -- вы этакие! Для какого чёрта вы учите, как какая звезда двигается, и какого она веса и объёма; ведь, всё равно до тех звёзд не долететь... А любая из звёзд захочет и весь мир перевернёт в одно мгновение ока, а то возьмёт да и превратится в комету, да своим горящим хвостом и мазнёт землю"... То же бывало и относительно других наук. Ну, на кой чёрт я буду учиться, стремиться знать, когда и мои-то учителя не уверены, сколько ещё мгновений или тысячелетий просуществует мир?.. Нет, вы представьте себе: я -- маленькая букашка -- и весь мир, этот колосс. Ведь, до меня мир-то существовал и обходился без моей науки. На кой же чёрт ему я и моя наука?..
   Венчиков затянулся папиросой и продолжает:
   -- Какими-то судьбами кончил я дворянский полк и сделали меня офицером. Бывало, гарцую во время ученья на коне и думаю: "На кой чёрт миру мой конь и моё ученье?.." Посмотрю на товарищей-офицеров и на солдат и посмеюсь над ними в душе... "Учитесь, -- мол, -- разъезжайте на своих конях холёных, и она, комета-то, возьмёт в одно прекрасное время да и слизнёт вас всех вместе и с землёй"... В самом деле, трудятся люди, страдают, борются, умирают, а для чело?.. Для чего, когда все они, вместе взятые-то, ничего не смогут поделать ни с миром, ни с его законами? Мне часто приходит в голову мысль: "А что, если бы все люди, которые до сих пор умерли, вдруг бы все восстали из мёртвых, что бы из того произошло?.." Как вы думаете, что?..
   Я затруднился ответом и молчал.
   -- Мне кажется, они не догадались бы, как они все были смешны, когда жили, и снова начали бы трудиться, страдать и болеть... Ну, разве не бессмыслица такое существование? Я всю жизнь был противником такой жизни, я жил только ради себя, ради своего тела и души: ничего никогда не делал и ни к чему не стремился. Я искал в жизни удовольствий и находил их, теперь только иногда трудновато приходится; ну да что, мне шестьдесят три года и уж недолго осталось жить без удовольствий... Степан Иванович думает, поди, что несказанно огорчил меня своим отказом. Шалишь, брат, господин купчишка! В уныние я не впаду, а ты вот всю жизнь проживёшь слепым и ни на минуту не прозреешь. Я думаю, за всю жизнь он ни разу не задумывался, что он есть, и что он по сравнению с миром?.. Живёт себе ради мошны своей толстой да ради банка, и никакого духовного интереса... Числился я несколько лет земским гласным и собрания посещал и всякий раз в душе смеялся над земцами. Ну, ради чего вы, господа, волнуетесь и горячитесь? Ради мужика, что ли?.. А что такое мужик? Что такое человек вообще?.. Песчинка! Самая крохотная песчинка, и для чего этой песчинке стараться вырасти? Для чего?.. Для того, чтобы потом обратиться в прах? Ведь, живут же животные и насекомые в своё удовольствие и никакими превыспренними мыслями не задаются: плодятся, едят, спят и умирают... В этом же и назначение человека... И сколько вы там ни старайтесь убедить меня в противном -- я ничему не поверю. Всё вздор, -- все ваши науки, и знания, и там разные гуманности, -- всё это выдумано... Всё! Ничего нет этого, всё вздор!..
   Он прошёл в гостиную и долго ходил из угла в угол, попыхивая папиросой и отбивая по полу ровный такт босыми ногами.
   -- Если бы все ваши науки действительно что-нибудь стоили, то не было бы ни болезней, ни катастроф разных, ничего бы этого не было, и если бы на свете была ваша хвалёная гуманность -- для чего же бы тогда люди жаловались на разные утеснения да на несовершенства жизни?.. Вон деревня Угловка неделю назад вся дотла выгорела, и у мужиков никаких машин не оказалось, и нечем было усмирить огонь... Опять же вон мухинские мужики с голода мрут, а ваша наука да гуманность и не подумали придти на помощь, -- продолжал он свою страстную и беспрерывную речь, шагая из угла в угол по обширной комнате.
   Наконец, нервным движением руки Венчиков бросил на пол потухший окурок и с какой-то необъяснимой поспешностью забрался под одеяло.
   -- А именинник наш, поди, спит сладким сном, и снятся ему банк и много в нём денег... И-ме-нин-ник! И-ме-нин-ник! -- повторил несколько раз Венчиков с иронией в голосе. -- А спросить бы его, что значит -- именинник?.. Что это за штука такая?.. Хотя бы нос, что ли, охрой себе вымазал ради этого дня, всё хоть чем-нибудь отличался бы от нас, а то как был Степаном Иванычем, так и есть Степан Иваныч и умрёт им...
   Венчиков сильно дунул на свечу, и вся его полная фигура, и диван, и обстановка гостиной потонули в сумраке. Скоро я услышал его громкое и тяжёлое похрапывание.
   Я погасил свечу и, заложив за голову руки, лежал с открытыми глазами и смотрел в окно на тёмное небо июльской ночи... Я смотрел на далёкие яркие звёзды, о которых так много говорил сегодня Венчиков, и о которых он стал задумываться с дней беспечального детства. Тайна их бытия перевернула всё его миросозерцание, сделав его счастливым по своему на большую часть жизни, и только теперь ему приходится переживать горечь отказа в каких-то двухстах пятидесяти рублях, чем огорчил его сладко почивающий именинник...
   А звёзды, далёкие, золотые и безмолвные, мерцали и красиво переливались разноцветными огнями в тёмном и пустынном небе...
     

---------------------------------------------------

      Источник: Брусянин В. В. Дом на костях. -- М.: "Московское книгоиздательство", 1916. -- С. 126.
      Оригинал здесь: Викитека.
      OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, ноябрь 2014 г.
     
     
     
     
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru