Брюсов Валерий Яковлевич
А. Белецкий. Первый исторический роман В. Я. Брюсова
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Брюсов Валерий Яковлевич
(
yes@lib.ru
)
Год: 1940
Обновлено: 29/03/2014. 117k.
Статистика.
Статья
:
Критика
О творчестве автора
Скачать
FB2
Оценка:
7.09*8
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
"Огненный ангел" В. Брюсова.
А. Белецкий
Первый исторический роман В. Я. Брюсова
----------------------------------------------------------------------------
Брюсов В. Я. Огненный ангел (Сост., вступ. ст., коммент. С. П. Ильёва)
М.: Высш. шк., 1993. - (Б-ка студента-словесника).
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
I
"Огненный Ангел, повесть XVI-го века", как озаглавил ее автор, - первая
из опубликованных крупных вещей В. Я. Брюсова на историческую тему, но,
разумеется, далеко не первый его опыт в области художественного претворения
исторических материалов. "В детстве я совсем не знал истории, не хотел
упорно читать исторических романов", - вспоминал он. И тем не менее,
характернейшей чертой, выделяющей Брюсова из среды русских модернистов, а
может быть, - и из среды русских поэтов дооктябрьской поры, является именно
пронизывающее всю его мысль, все его творчество "чувство истории",
определившее у него и выбор тем, и образную символику его лирики. В тех же
воспоминаниях Брюсов сообщил, как на школьной скамье, на второй год
гимназического курса, вдруг открылась для него история. "Ни одна наука не
произвела на меня такого впечатления, как внезапно открывшийся для меня мир
прошлого. Это впечатление имело значение для всей моей жизни". С этих пор
начинаются и опыты исторического жанра, большей частью неизданные; в
большинстве случаев это произведения на темы из римской истории: "Юлий
Цезарь", "Помпеи Великий", "Антоний и Клеопатра", "Август и Вергилий". Но
рядом с ними в перечне замыслов мы найдем и драму о Марине Мнишек, а среди
рукописей - и неоконченный роман о декабристах - "Записки декабриста
Малинина".
Как всегда, рука об руку с этими художественными замыслами идут замыслы
научных работ: в 1898 году, например, мечтается написать историю Римской
империи до времен Одоакра, целую книгу - "Очерк всеобщей истории" и т. д.
Конец жизненного пути Брюсова смыкается с началом, и последний этап частично
осуществляет мечтания детства и юности, показывая нам Брюсова то в роли
руководителя семинара по всеобщей истории в Литературно-художественном
институте, то в роли исследователя эпохи кризиса Римской империи - эпохи,
отображенной им в его втором историческом романе - "Алтарь победы".
Некоторой части критиков Брюсова этот его "историзм" представлялся и
представляется одним из пороков его творчества. "Брюсовское проникновение в
историю заклеймлено пороком стилизаторства, поддельности разнообразной и
богатой панорамы", - читаем мы, например, в школьном издании Брюсова {Вольпе
Ц. В. Брюсов. Избранные стихи. Школьная библиотека, 1935. С. 38.}.
"Брюсовская история - неподлинна, ибо она - расстановка художественных чучел
исторических людей, а не оживление героев и событий прошлого". С этой
оценкой, отображающей субъективные впечатления критика, трудно спорить: на
дальнейшем разборе "Огненного ангела" мы увидим размеры и пределы
брюсовского "стилизаторства", а в известной мере получим и материал для
суждения о том, насколько удается Брюсову "оживить прошлое".
Серьезнее другой упрек, когда-то брошенный Брюсову одним из критиков
лефовского круга. Тяга Брюсова к истории, с точки зрения этого критика, есть
будто бы бегство от современности. - "Брюсов всеми силами тащит сознание
назад, в прошлое", "упрямо и консервативно цепляется за изжитые формы",
"ощущает красоту" только в том, что от этой (революционной) действительности
далеко" {Арватов Б. Контрреволюция формы. Леф. 1923. Љ 1.}.
Упрек был брошен давно, в начале 20-х годов, и его несостоятельность
сейчас очевидна для любого внимательного читателя Брюсова. Историческое
прошлое почти всегда являлось для Брюсова призмой, сквозь которую он
наблюдал и осмыслял настоящее, - подобно тому как настоящим он проверял свое
понимание прошлого. А то и другое ему было необходимо затем, чтобы
предвидеть и "угадывать" будущее. Его ли вина, что буржуазная историческая
наука не давала ему этой возможности? Буржуазная историография его времени
категорически отказывала истории в праве входить в состав наук
номотетических, законополагающих. От историка она требовала только описания
и объяснения единичных, неповторимых фактов.
Только теория исторического материализма могла бы дать Брюсову ответ на
мучивший его вопрос об исторической закономерности. Только эта теория могла
бы указать его попыткам сопоставления и сближения разных эпох научное
основание и границы. Брюсов не был с нею знаком. "Если история - наука, -
записывал он в одной из своих студенческих тетрадей, - то господствуют в ней
не личности, и нельзя отвергнуть в ней необходимости. Без рока нет науки
нигде". Термин "рок" в данном случае, очевидно, обозначение смутно ощущаемой
закономерности. Но только ощущаемой, не более. О Брюсове говорили, что он
сумел "прощупать пульс мировой истории". Но прощупать, например,
человеческий пульс может всякий, и не имеющий медицинских знаний; необходимо
их иметь для того, чтобы уяснить себе смысл определенного количества и
качества пульсаций. Брюсову приходилось "гадать" над смыслом истории. Одно
время ему казалось, что les mages d'autrefois qui valaient bien ceux-ci
{Стих Верлена: "Маги прошлого, стоящие больше нынешних мудрецов".}, могут
дать искомый ответ. Отсюда, между прочим, его обращение к "магам" -
оккультистам и мистикам XVI-XVIII веков - в поисках точного,
рационалистического знания! Это противоречие - одно из тех, которые типичны
и для Брюсова, и для многих буржуазных эмпириков - о чем речь еще будет
дальше.
Повесть "Огненный ангел" - одно из частных выражений "исторического
чувства" Брюсова, одно из свидетельств интереса его к кризисным моментам и
эпохам всемирной истории. В данном случае это - эпоха Возрождения:
"величайший прогрессивный переворот, пережитый до того человечеством", по
известным словам Энгельса. Это - Германия XVI века, через десять лет после
того, как задушено было знаменитое крестьянское восстание 1525 года, чью
историю в ее важнейших моментах мы знаем по другой работе того же Энгельса.
Действие повести начинается в 1535 году: дата вызывает в нашей памяти
мюнстерских анабаптистов, интереснейший этап в развитии коммунистического
движения феодальной эпохи. Естественно любопытство, с каким берется
советский читатель за чтение этой повести. Для того, чтобы оно не было
обмануто, необходимо еще до начала знать, что хотел в ней дать автор и что
мог дать по условиям своего времени и той социальной группы, к которой он
примыкал в момент создания своего романа.
В 1897 году Брюсов совершил первую свою поездку в Германию. Он побывал
в Берлине, Кельне, Ахене, Бонне, в прирейнских городах. "Кельн и Ахен, -
писал он, - ослепили меня яркой золоченой пышностью своих средневековых
храмов. Впервые "сквозь магический кристалл" {Выражение Пушкина (из "Евгения
Онегина").} предстали мне образы "Огненного ангела".
С 1897 года по 1907, когда повесть стала печататься в журнале "Весы",
органе московских символистов, в течение десяти лет образы эти смутно жили в
творческом сознании Брюсова. Жили, сплетаясь с его длительным интересом к
так называемым "оккультным наукам", с его историческими занятиями, с его
интимными переживаниями, с переживанием событий большого общественного
значения, наконец и с его литературными впечатлениями, с его творчеством в
других областях поэзии.
В начале 1905 года московский журнал "Искусство" в хронике оповещал
читателей: "Наши за последнее время наиболее талантливые и видные лирики -
К. Бальмонт и В. Брюсов пробуют свои силы в новых, еще не подвластных им,
областях. Бальмонт написал драму в стихах "Смена цветов", В. Брюсов -
драматические сцены из будущих времен - "Земля". Кроме того, последний, по
слухам, занят большим историческим романом из жизни знаменитого германского
мистика Агриппы, 1486-1535".
К сожалению, нам не удалось установить, по доступным нам материалам,
хронологические даты начала, развертывания и окончания работы над повестью.
По-видимому, точных указаний такого рода и нет ни в дневниках, ни в
переписке Брюсова. В сезон 1904-1905 года замысел находился еще в периоде
созревания. "Для меня, - говорит Брюсов об этой поре, - это был год бури,
водоворота. Никогда не переживал я таких страстей, таких мучительств, таких
радостей. Большая часть переживаний воплощена в стихах моей книги
"Stephanos" ("Венок"). Кое-что вошло и в роман "Огненный ангел". На
основании этой записи можно предполагать, что в 1904-1905 годах
систематическая работа над повестью еще не начиналась.
Это подтверждает, с другой стороны, и И. М. Брюсова {Ашукин Н. Валерий
Брюсов. М., 1929. С. 219.}, сообщающая, что повесть писалась "наскоро, по
мере печатания в "Весах" - т.е. с конца 1906 по 1908 годы. - Некоторые главы
сдавались в типографию по частям. Но обдумывал В. Я. эту вещь долго. За
много лет до ее печатания он говорил, что хочет писать роман "Ведьма". Свое
увлечение спиритизмом он объяснял, как искание подходящего материала и типов
для романа. Для изучения эпохи романа (немецкая жизнь XVI века) прочитано
было много книг".
К стадии обдумывания относится, видимо, и ряд незаконченных набросков,
свидетельствующих о колебаниях автора в выборе самого заглавия. Заглавие
меняется несколько раз: "Повесть о ведьме", "Молот ведьм", "Правдивая
повесть". Два последних названия - стилизация: "Молот ведьм" - прямое
перенесение на повесть заглавия знаменитого, в своем роде, инквизиционного
трактата конца XV века, к которому мы еще вернемся. "Правдивая повесть" -
заглавие, стилизованное под мемуары современника и обусловившее форму
рассказа от первого лица. Стилизованный титул постепенно разрастается,
опять-таки не сразу принимая свою окончательную редакцию. Самое пространное
заглавие звучит особенно любопытно:
"Правдивая повесть о ведьме, объявившейся в монастыре св. Катерины, что
близ Бонна, и присужденной к смертной казни имперским судом под
председательством его преподобия архиепископа Кельнского Германа, в марте
месяце, в год от воплощения Слова 1535, с присовокуплением описания осады
возмутившегося против законной власти города Мюнстера и правления там
богопротивного еретика Яна Лейденского, царем Нового Сиона именуемого, а
также о встречах с Агриппою из Неттесгейма, Мартином Лютером и другими
знаменитыми людьми нашего времени, рассказывается очевидцем в трех частях".
Таким образом, на одном из этапов "творческой истории" повести
первоначальный замысел романа о "ведьме" должен был каким-то неясным для нас
образом слиться с повествованием о борьбе мюнстерских анабаптистов - с
повествованием о социальном движении эпохи. Позволительно думать, что идея
этого соединения не изначальна. Первый период созревания замысла - это
повесть о "ведьме", и только. Повесть начата в манере заурядного
исторического повествования. Молодой человек, фамилии которого еще не
придумано, по имени Паоло, итальянец, приезжает в Германию из Италии,
останавливается в дрянном трактире, где пируют студенты, или, по другому
наброску, - ландскнехты, и среди ночи разбужен женскими криками в соседней
комнате. Побежав туда на помощь, он знакомится с будущей героиней романа,
вероятно, будущей "ведьмой", жертвой каких-то несчастных обстоятельств, тоже
чужестранкой. Завязка, обычная у любого из эпигонов Вальтер-Скоттовской
манеры, вскоре, однако, Брюсовым заброшенная.
Революция 1905 года, которую Брюсов переживал, как "наблюдатель", по
его собственному выражению, и которая, тем не менее, поставила перед ним
ребром многие из вопросов, дотоле ему безразличных, - подсказала идею
широкого социального фона для истории "ведьмы". В новых набросках рассказ
ведется уже от первого лица, хотя манера мемуарного повествования еще до
конца не выдержана.
Герой уже не итальянец, а немец, Кристиан, ландскнехт и врач,
находящийся в армии, осаждающей бунтовщиков Мюнстера. "Карательная
экспедиция", несколько раз безуспешно бросавшаяся на город, терпит неудачи.
В войске брожение. Анабаптистские агитаторы пробираются в лагерь и открыто
изобличают здесь жадность князей церкви, проповедуя равенство, братство,
общность имуществ, уже осуществленные в Новом Сионе - Мюнстере. К проповеди
прислушиваются. Но командир войска, Дитрих фон Реке, велит схватить
агитатора и в свою очередь убеждает солдат не вмешиваться в чуждые им дела
религии, попутно прельщая их перспективой хорошего грабежа во взятом городе.
"Разве религия - ваше дело?" - спрашивает он их почти так же, как царские
командиры 1905 года, доказывавшие, что армия должна стоять "вне политики".
После короткого "суда" анабаптистский агитатор повешен, а вечером фон дер
Реке вызывает к себе Кристиана и предлагает ему отправиться в Мюнстер,
принять там "второе крещение" и выведать слабые места осажденных. Кристиан,
как "интеллигент", известный своим религиозным индифферентизмом,
представляется фон дер Реке самым подходящим человеком для шпионажа и
провокации. Кристиан, выслушав предложение с негодованием, все-таки
соглашается принять на себя роль шпиона, "у всех народов признаваемую
постыдной". - "Военное время имеет свои законы и свою честь. И уж если люди
порешили убивать друг друга и чинить друг другу всякие беды, то не будет ли
лицемерием прикрывать эти поступки условными требованиями честности?" -
рассуждает Кристиан, подобно русскому модернисту восставая против "условной
морали". - "Так быстро - решено было предприятие, изменившее мою жизнь в
самом ее основании и заставившее меня пережить удивительные события и
потрясающие чувства". - Можно предположить, что, проникнув в Мюнстер,
Кристиан и должен был встретиться там с "ведьмой", и, встретив ее, забыть о
данном ему поручении.
В окончательном тексте от этого замысла остались только весьма слабые
следы. О Мюнстере вспоминается дважды. В главе третьей о событиях в Мюнстере
рассказывает с восторгом владелец барки, везущей по Рейну Ренату и Рупрехта,
причем последний выдвигает против бунтарей аргумент, довольно обычный в
устах противников "насильственного переворота" во все эпохи ("обновление
жизни должно произойти... путем просвещения умов"), и в главе тринадцатой
совсем бегло упоминается о "предстоящем Вормском сейме по поводу осады
города Мюнстера". Это все. И еще заключительная заставка с видом того же
города по гравюре XVI века - перед оглавлением книги (во 2-м издании) как
будто намекает, - но уже не столько читателю, сколько самому автору, - о
замысле, который был им отброшен.
Почему? Причины могли быть разнообразны. Вероятно, сам Брюсов
почувствовал, что ему не справиться с такого рода темой. Она пришла поздно -
после того, как первоначальный замысел повести о "ведьме" уже зародился. Ее
внушило переживание и наблюдение событий 1905 года. Но социальная среда, к
которой принадлежал Брюсов и с которой он находился, если можно так
выразиться, в "противоречивом единстве", отталкиваясь от нее, но с ней не
порывая, довольно скоро успокоилась на прежнем пути. "У нас все по-старому,
как было, - писал Брюсов Перцову уже 24 сентября 1905 года. - Почти глазами
видишь, как все кругом костенеет, мертвеет, превращается в "мертвый символ",
люди, идеи и журналы".
По мере того, как разыгрывалась реакция, отход от общественных
интересов в область личных переживаний интимного характера становился
заметнее и у Брюсова. Тема "Мюнстера" отпадает, отпадает и идея встречи
героя с Мартином Лютером: рамки исторического содержания вновь сужаются: из
XVI века будет показана только одна его сторона - развитие демонологических
воззрений, "оккультных знаний"; это будет фоном для раскрытия "особенностей
психологии женской души" - задачи, к которой не раз Брюсов возвращался в
своей прозе и после "Огненного ангела" (см. предисловие к сборнику "Ночи и
дни", 1913).
Постепенно отходит на роль эпизодического лица и Агриппа. Если он и не
был, вопреки сообщению журнала "Искусство", главным героем повести, то
первоначально должен был занимать в ней гораздо более видное место. В одном
из эскизов "Молота ведьм" итальянец Паоло, как оказывается, приезжает в
Кельн со специальной целью видеть Агриппу. В одном из набросков плана
"Повести о ведьме" ученик Агриппы Иоганн Вейер должен был встретиться с
героем уже во второй главе и, по-видимому, рассказывать о выступлении
Агриппы на защиту женщины, обвиненной в колдовстве властями города Меца в
1519 году. В одном черновом наброске "Огненного ангела" герой повести
Рупрехт присутствует на публичной лекции Агриппы. Там же предполагалось
отвести известное место для изложения оккультных теорий Агриппы и, в
частности, его учения о демонах. Все это при окончательной обработке было
сокращено, и фигура Агриппы стала фигурой второго плана, как и позже
привнесенная в сюжет встреча с Фаустом.
Наконец, в декабрьском номере "Золотого руна" 1906 года появилось
сообщение о том, что Валерий Брюсов закончил большой исторический роман
"Огненный ангел". С первого номера "Весов" 1907 года роман начал печататься
отдельными главами, которые, действительно, посылались в журнал со многими
поправками, подклейками - почти в черновом виде: произведение дорабатывалось
во время печатания, работа над ним продолжалась и после того, как уже вышло