Боткин Василий Петрович
Письма к Н. А. и А. И. Герценым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Изъ переписки недавнихъ дѣятелей *).

(Матеріалы для исторіи русскаго общества).

*) Русская Мысѣ, кн. VII.

Письма В. П. Боткина къ Н. А. и А. И. Герценымъ.

(1844--1846).

   Въ нашемъ собраніи есть не мало писемъ В. П. Боткина, автора Писемъ объ Испаніи, но большая часть этихъ писемъ принадлежатъ къ 1847--1848 г., т.-е. къ тому времени, когда Герцены были уже за границей, слѣдовательно, къ позднѣйшему періоду въ жизни кружка ихъ, противъ того, которому посвященъ настоящій отдѣлъ. Этому послѣднему періоду принадлежатъ только два письма, изъ которыхъ первое, изъ Москвы, говоритъ о личномъ дѣлѣ Боткина, а второе, изъ путешествія, касается литературныхъ и эстетическихъ вопросовъ.
   Въ главѣ своихъ мемуаровъ, которая помѣщена въ посмертныхъ сочиненіяхъ Герцена подъ заглавіемъ Базиль и Армансъ, Герценъ съ большимъ юморомъ разсказываетъ исторію женитьбы Боткина, подавшей поводъ и къ написанію перваго изъ нижеслѣдующихъ писемъ. "Базиль", имѣя уже около 40 лѣтъ, познакомился въ Москвѣ съ модисткой, француженкой "съ Кузнецкаго моста", и влюбился въ нее. "Резонеръ въ музыкѣ и философъ въ живописи,-- говоритъ Герценъ,-- онъ былъ изъ самыхъ полныхъ представителей ультра-гегеліанцевъ. Онъ всю жизнь носился въ эстетическомъ небѣ, въ философскихъ и критическихъ подробностяхъ. На жизнь смотрѣлъ онъ такъ, какъ Регеръ на Шекспира, возводя все въ жизни къ философскому значенію, дѣлая скучнымъ все живое, пережеваннымъ все свѣжее,-- словомъ, не оставляя въ "своей непосредственности ни одного движенія души. Взглядъ этотъ, впрочемъ, въ разныхъ степеняхъ принадлежалъ тогда почти всему кружку; иные срывались талантомъ, другіе живостію; но у всѣхъ еще долго оставался -- у кого жаргонъ, у кого и свое дѣло.
   "Пойдемъ,-- говорилъ Бакунинъ Т. (Тургеневу?) въ Берлинѣ въ началѣ сороковыхъ годовъ,-- окунуться въ пучину дѣйствительной жизни, бросимся въ ея волны",-- и они шли просить Фарнгагена фонъ-Энзе, чтобъ онъ ихъ ввелъ ловкимъ купальщикомъ въ практическія пучины и представилъ бы ихъ одной хорошенькой актрисѣ. Понятно, что съ этими приготовленіями не только ни до какого купанья въ страстяхъ, "разъѣдающихъ тайники духа нашего", но вообще ни до какого поступка дойти нельзя
   "И такъ, влюбленный сорокалѣтній философъ, щуря глазки, сталъ сводить всѣ спекулятивные вопросы на "демоническую силу любви", равно влекущую Геркулеса и слабаго отрока къ ногамъ Омфалы, началъ уяснять себѣ и другимъ нравственную идею семьи, почву брака (Гегелевой философіи права, глава Siltichkeit). Препятствій не было со стороны Гегеля. Но призрачный міръ случайности и кажущагося,-- міръ духа, не освободившагося отъ преданій, не былъ такъ сговорчивъ. У Базиля былъ отецъ, Петръ Кононычъ, богачъ, который самъ былъ женатъ послѣдовательно на трехъ, и отъ каждой имѣлъ по трое дѣтей. Узнавъ, что его сынъ, и, притомъ, старшій, хотѣлъ жениться на католичкѣ, на нищей, на француженкѣ, да еще съ Кузнецкаго моста, онъ рѣшительно отказалъ въ своемъ благословеніи. Безъ родительскаго благословенія, можетъ, Базиль, принявшій шикъ и манеры скептицизма, какъ-нибудь и обошелся бы; но старикъ связывалъ съ благоговеніемъ не только послѣдствіе Jenseits (на томъ свѣтѣ), но и Dieseite (на этомъ свѣтѣ), а именно наслѣдство.
   "Препятствіе старика, какъ всегда, двинуло дѣло впередъ, и Базиль сталъ подумывать о скорѣйшей развязкѣ. Оставалось жениться, не говоря худого слова, и впослѣдствіи заставить старика принять un fait onompli или скрыть отъ него бракъ, въ ожиданіи, что скоро онъ не будетъ ни благословлять, ни клясть, ни распоряжаться наслѣдствомъ".
   Для соблюденія тайны отъ Москвы, рѣшено было вѣнчаться въ деревнѣ, гдѣ жили лѣтомъ Герцены. Назначенный день истекъ, а пара не являлась. Поздно ночью, наконецъ, подъѣхалъ тарантасъ, и изъ него вылѣзъ Базиль, но за нимъ -- Бѣлинскій.
   "Вотъ что случилось,-- расказываетъ Герценъ.-- Видя, что дѣло быстро приближается къ развязкѣ, Базиль испугался, началъ рефлектировать и совершенно сконфузился, обдумывая неумолимый фатализмъ брака, неразрушимость его, по Кормчей книгѣ и по книгѣ Гегеля. Онъ заперся, отданный въ жертву духу мучительнаго изслѣдованія и безпощаднаго анализа. Страхъ возросталъ съ часу на часъ, и тѣмъ больше, что дорога къ отступленію была тоже не легка, и чтобы рѣшиться на нее, надобно было имѣть столько же характера, сколько и на самый бракъ. Страхъ этотъ росъ до тѣхъ поръ, пока въ дверь не постучался Бѣлинскій, пріѣхавшій изъ Петербурга прямо къ нему въ домъ. Базилъ разсказалъ ему весь ужасъ, съ которымъ онъ идетъ на срѣтеніе своего счастія, и все отвращеніе, съ которымъ онъ вступаетъ въ бракосочетаніе по любви, и требовалъ его совѣта и помощи.
   "Бѣлинскій отвѣчалъ ему, что надобно быть сумасшедшимъ, чтобъ послѣ этого,-- сознательно и зная напередъ, что будетъ,-- наложить на себя такую цѣпь.
   "Вотъ Герценъ,-- говорилъ онъ,-- и женился, и жену свою увезъ, и за ней пріѣзжалъ изъ ссылки; а спроси его: онъ ни разу не задумывался, слѣдуетъ ли ему такъ дѣлать, или нѣтъ, и какія будутъ послѣдствія? Я увѣренъ, что ему казалось, что онъ не можетъ иначе поступить. Ну, ему и вытанцевалось. А ты то же хочешь сдѣлать, любомудрствуя и рефлектируя".
   "Только этого и надобно было Базилю. Онъ въ ту же ночь написалъ Армаисъ диссертацію о бракѣ, о своей несчастной рефлексіи, о невозможности простаго счастія для пытливаго духа; излагалъ всѣ невыгоды и опасности ихъ соединенія и спрашивалъ у Арманса совѣта, что имъ теперь дѣлать?
   "Отвѣтъ Алмансъ онъ привезъ съ собой.
   "Въ разсказѣ Бѣлинскаго и въ письмѣ Армансъ обѣ натуры, ея и Базиля, вполнѣ вышли какъ на ладони. Дѣйствительно, брачный союзъ такихъ противуположныхъ людей былъ бы страненъ. Армаисъ писала ему грустно; она была удивлена, оскорблена, рефлексій его не понимала, а видѣла въ нихъ предлогъ, охлажденіе; говорила, что, въ такомъ случаѣ, не должно быть и рѣчи о свадьбѣ; развязывала его отъ даннаго слова и заключила тѣмъ, что, послѣ случившагося, ямъ не слѣдуетъ видѣться. "Я васъ буду помнить,-- писала она,-- съ благодарностью и нисколько не виню васъ: я знаю, вы чрезвычайно добры, но еще болѣе слабы. Прощайте же и будьте счастливы!"
   "Такое письмо, должно быть, не совсѣмъ пріятно получить. Въ каждомъ словѣ сила, энергія и немного свысока...
   "Два или три дня, которые они (Бѣл. и Ботк.) провели въ Покровскомъ, были печальны для эксъ-жениха. Точно ученикъ, сильно напакостившій въ классѣ и который боится и учителя, и товарищей".
   Вскорѣ по возвращеніи въ Москву Боткинъ написалъ приводимую сейчасъ "эпистолу къ Natalie", какъ выражается Герценъ.
   

(1844 г.) и августа, вечеръ.

   Я знаю, мой пріѣздъ къ вамъ произвелъ на васъ тяжкое, печальное впечатлѣніе. Что-жь дѣлать? Примите меня такимъ, каковъ я есть на самомъ дѣлѣ, и скрывать что-либо передъ вами, играть какую-либо роль, будь она хоть самая благородная, я счелъ бы поступкомъ неблагороднымъ. Вы приписали все это слабости моего характера. Въ то время, когда я былъ у васъ, мой внутренній хаосъ, мое душевное страданіе дошли до того, что убили во мнѣ всяческое сознаніе. Однакожъ, я ясно чувствовалъ, что не слабость характера была причиной моего мучительнаго состоянія. Но я съ трудомъ могъ говорить, объяснять мое состояніе я и не могъ, и не хотѣлъ,-- не хотѣлъ, если бы даже я услышалъ обвиненіе въ подлости, въ грязномъ эгоизмѣ и еще Богъ знаетъ въ чемъ, не хотѣлъ потому, что я не столько дорожу мнѣніемъ обо мнѣ людей, сколько внутреннимъ судомъ своимъ. Теперь, когда я вышелъ изъ душнаго внутренняго процесса, теперь мнѣ легче говорить съ вами о немъ. Тѣ двѣ недѣли были великою школой для меня, и я въ продолженіе ихъ уразумѣлъ много такого, о чемъ прежде не имѣлъ и понятія,-- я уразумѣлъ, что сердце живетъ само по себѣ, независимо отъ нашего ума и размышленія, что у него есть свои законы, которые оно налагаетъ на него деспотически,-- страшный подземный міръ, мистическая ночь, которая рождаетъ и судьбу, и любовь, и ненависть. Я помню, ужасъ охватилъ меня, когда я почувствовалъ въ сердцѣ пустоту и ледяную, непріязненную холодность. Вы помните, можетъ быть, Наталья Александровна, съ какимъ горькимъ презрѣніемъ говорилъ я вамъ о своемъ сердцѣ; я никакъ не могъ найти словъ для выраженія всей ничтожности его. Откуда въ немъ такое ледяное, непріязненное равнодушіе? Нѣтъ никакого слѣда не только любви, даже пріязни, равнодушіе, одно непріязненное равнодушіе. Знаете ли, что привело меня въ это ужасное состояніе? Мысль и рефлексія о женитьбѣ.
   Вы меня мало знаете, а еще меньше знаете мой характеръ или, можетъ быть, видите его съ одной внѣшней стороны. Привыкнувъ, не знаю почему, называть его слабымъ, вы большую часть явленій его относите къ слабости, тѣмъ обыкновенно и заключаете. Я вообще о себѣ говорить не люблю, а если и могу говорить, то съ людьми особенно ко мнѣ близкими, да и то съ однимъ только человѣкомъ -- Бѣлинскимъ. Сжились мы съ нимъ или что другое, но только онъ меня хорошо знаетъ. Не подумайте, что эпитетъ слабохарактернаго сколько нибудь казался мнѣ оскорбительнымъ. Нисколько. Но мнѣ для отклоненія отъ себя этого эпитета стоило бы только разсказать вамъ жизнь свою, тогда онъ разрушился бы самъ собою. Но теперь не о томъ дѣло. Мое несчастье въ томъ, что я натура по преимуществу рефлектирующая. Вы можете себѣ представить, сколько тяжкаго, страдальческаго заключается для рефлектирующей натуры въ мысли о женитьбѣ! Ты, Герценъ, понимаешь это. Мы не даромъ живемъ въ тяжкую, переходную эпоху, мы платимъ за это своею лучшею кровью, своими лучшими чувствами, своими чистѣйшими вѣрованіями. Что въ насъ осталось крѣпкаго, чего не прососала бы всеразъѣдающая рефлексія, передъ чѣмъ остановилась она въ безсиліи? Притомъ, скажу съ гордостью, мы не принадлежимъ къ тѣмъ людямъ, въ которыхъ теорія сама по себѣ, а жизнь и практика сана по себѣ. Трудные процессы мысли совершаются въ насъ не въ одной головѣ,-- мы переживаемъ ихъ сердцемъ, всѣмъ существомъ нашимъ. Да объ этомъ мнѣ много говорить нечего, ты это хорошо знаешь. Мысль о женитьбѣ, которую я принялъ въ свое сознаніе сначала въ формѣ какого-то экстаза, постепенно охлаждаясь, должна была необходимо подпасть разлагающей силѣ рефлексіи. Не стану вамъ описывать всего мучительнаго процесса, какой происходилъ во мнѣ; довольно сказать, что онъ парализировалъ въ сердцѣ всяческую привязанность, въ душѣ всякое чувство, въ умѣ всякую опредѣленность сознанія. Тысячи возможныхъ коллизій сплетались въ моемъ воображеніи, и всякую изъ нихъ я заранѣе переживалъ со всею силой самаго жгучаго страданія. Это была мука, для опредѣленія которой я не имѣю слова. Нѣсколько разъ мелькала въ головѣ мысль о пистолетѣ -- и стыдъ, мысль о слабодушіи не давали только останавливаться на ней. Видѣть всю лживость иныхъ общественныхъ постановленій, всю безсмыслицу ихъ, всю тяжесть оковъ ихъ и быть принуждену покориться имъ, это -- подвигъ страшный, мучительный. Вѣдь, это не-то, что идти на муки за идею, за убѣжденіе. Это значитъ надѣвать на себя добровольно оковы, съ полнымъ сознаніемъ, что, можетъ быть, черезъ годъ оба будемъ грызть ихъ съ безсильнымъ страданіемъ. Намъ тяжекъ и невыносимъ деспотизмъ одного человѣка; но что же передъ нимъ деспотизмъ общества,-- деспотизмъ, отъ котораго нѣтъ возможности ни укрыться, ни отдалиться,-- деспотизмъ, который въ видѣ исторической судьбы тяготѣетъ надъ иными людьми и клеймитъ передъ лицомъ своего общества не только ихъ самихъ, но и дѣтей ихъ?
   Обращаюсь теперь къ самому главному вопросу: возможно ли было встать всей этой рефлексіи, если бы была полная любовь,-- другими словами, совершенная полнота чувствъ?
   Я скаку въ отвѣтъ на это, что въ насъ рефлексія убила возможность истинной полноты чувства. Знаете, какую женщину полюбилъ бы я совершенно безъ всякой рефлексіи? Женщину, которая умѣла бы вездѣ ставить 2X2=4, женщину, съ которой я не долженъ бы былъ обращаться какъ съ дитею, съ которой могъ бы я мѣняться всѣми своими убѣжденіями и вѣрованіями, женщину, которая имѣла бы смѣлость презирать общественное мнѣніе, презирать его не вслѣдствіе скоропреходящаго экстаза чувства, но вслѣдствіе размышленія, вслѣдствіе сознанія тѣхъ лживыхъ и лицемѣрныхъ законовъ, на какихъ зиждется его пошлое устройство. Знаете ли, я понимаю, субъективно понимаю, что Зиновьевъ любитъ Языкову, женщину почти 45 лѣтъ, худую, почти дурную собой. До сихъ поръ цѣнятъ въ женщинахъ невинность и непосредственность. Какая егоистическая оцѣнка, -- оцѣнка, въ которой такъ и просвѣчиваетъ отношеніе повелителя къ рабу! Я знаю, романтики строятъ на этихъ двухъ безтолковыхъ качествахъ свою сантиментальную кабалистику. Но изъ этой кабалистики нельзя построить ни матерь Жанно, ни Шарлоту Корде.
   Письмо мое, противъ моей воли, становится длинно. Приступлю къ главному. Польза для меня этого мучительнаго процесса была та, что я созналъ, что въ сердцѣ моемъ есть дѣйствительная привязанность къ Армансъ. А въ сознаніи этого и заключается весь вопросъ, вся сущность моего мученія. Возвратясь отъ васъ, я сталъ проситься у отца за границу. Онъ согласился. Я вамъ уже говорилъ, что Армансъ знала о моемъ внутреннемъ мученіи, и написала мнѣ письмо, въ которомъ прекращала всѣ между нами отношенія. Но меня тогда же поразило странное движеніе въ моемъ чувствѣ: письмо это, вмѣсто того, чтобы облегчить меня, еще болѣе меня отяготило. Я уже не хотѣлъ обращать вниманія на движенія моего сердца. Въ такомъ состояніи я поѣхалъ къ вамъ. Отецъ позволилъ мнѣ ѣхать за границу и я началъ думать о приготовленіи къ отъѣзду. Тогда-то я почувствовалъ всю искреннюю привязанность къ Армансъ. Но я не вѣрилъ сердцу и съ пренебреженіемъ къ его движеніямъ спѣшилъ отдалить всякую мысль о сближеніи съ Армансъ. Я боролся съ собой изъ всѣхъ силъ, подалъ просьбу о выдачѣ мнѣ заграничнаго паспорта {Боткинъ пишетъ вездѣ пачшпортъ.}, гналъ всякую мысль, всякое желаніе увидѣть ее. Двѣ недѣли почти продолжалась эта борьба, и я, утомленный, измученный, разслабленный, съ мучительною болью въ груди, просилъ свиданія и сказалъ, что я не могу, не имѣю силъ уѣхать отъ нея. Я хотѣлъ было отложить путешествіе, но она съ такою радостью ухватилась за это намѣреніе, путешествіе было для нея съ давняго времени такою любимою мечтой, что мнѣ не нужно было и откладывать.
   И такъ, мы ѣдемъ. Вѣнчаться я хочу въ Петербургѣ. Метрическое свидѣтельство мое готово. Затрудненіе можетъ быть только за ея паспортомъ. Въ билетѣ, выданномъ ей отъ московскаго оберѣполицеймейстера, не сказано, что она дѣвушка, а оригинальный ея паспортъ находится въ Петербургѣ. Авось Богъ дастъ окончить все въ Петербургѣ. Если же тамъ не обвѣнчаютъ, поѣду вѣнчаться въ Парижъ, тамъ у нея будетъ законное метрическое свидѣтельство. Иные зовутъ намѣреніе мое путешествовать съ ней -- безумствомъ. А я считаю его праздникомъ моей жизни. Да и если бы вы знали, какъ радуетъ ее одна уже мысль объ этомъ! Отцу напишу изъ Берлина, что встрѣтилъ французское семейство, дочь котораго мнѣ очень нравится, и постепенно попрошу позволенія жениться на ней. Наталья Александровна благословитъ насъ на счастіе и на несчастіе. Одно съ другимъ (я вѣрю) не раздѣльны. Кетчеръ подалъ было мнѣ мысль -- вѣнчаться у васъ, но фабрика разстроила намѣреніе мое. Васъ я не увижу,-- теперь въ Москвѣ держитъ меня этотъ несносный третейскій судъ, въ которомъ я судьею, и въ понедѣльникъ назначено засѣданіе. На этой недѣлѣ должно кончить дѣло. Прощайте, Наталья Александровна, мы къ вамъ будемъ писать.

Василій Боткинъ.

   Съ тобою, Герценъ, увидимся скоро. Въ исторіи Петра, соч. Полеваго, есть, между прочимъ, слѣдующій анекдотъ: Петръ какъ-то шелъ въ Гамбургѣ озабоченный. Шелъ скоро. На дорогѣ попался ему мальчикъ. Мальчишка не думалъ посторониться. Петръ взялъ его за шиворотъ и столкнулъ съ тротуара. Мальчикъ въ это время ѣлъ яблоко и, не говоря ни слова, бросилъ мякушку прямо въ лицо Петру. Петръ обтерся и, оборотясь къ мальчику, сказалъ: "Извини, братецъ, я все думаю, что я въ Москвѣ".

-----

   Надо, впрочемъ, сказать, что самъ же Герценъ, хотя его Бѣлинскій и поставилъ въ контрастъ съ рефлектирующимъ Боткинымъ. и хотя онъ не пощадилъ ироніи на изображеніе рефлексіи Базиля въ упомянутомъ очеркѣ, писанномъ въ 1857 т., а въ свое время самаго событія въ Дневникѣ своемъ записалъ слѣдующее:
   "30 (іюня 1844). Гостили Бѣлинскій, Боткинъ, Грановскіе. Исторія Боткина отравила почти все время; она поселила неловкость между нами и покрыла чѣмъ-то тяжелымъ все время. Конечно, онъ не правъ, какъ смѣшно-слабый характеръ, какъ человѣкъ, пріучившійся рефлектировать тамъ, гдѣ должно дѣйствовать, наконецъ, какъ человѣкъ, ставящій эгоистически выше всего какое-то себя потворство, обоготворяющій маленькія удобства и боящійся поднести чашу жизни въ устамъ, потому что тяжело ее держать. Все это такъ; далѣе, мы только тѣхъ людей можемъ уважать, которые, рѣшивши въ сердцѣ и въ головѣ вопросъ, ломятъ всѣ препятствія, пренебрегаютъ ранами,-- словомъ, имѣютъ храбрость поступка и рсѣхъ послѣдствій его, доросли до дѣйствительной жизни. Но, съ другой стороны, нельзя не видѣть, что слабость Боткина испугалась въ самомъ дѣлѣ страшнаго. Онъ содрогнулся отъ слова бракъ; истинная любовь не содрогнулась бы, но все же бракъ страшенъ. Контрактованіе себя -- кабала, цѣпь" и т. д.
   Въ заключеніе этой исторіи слѣдуетъ сказать, что Боткинъ, обвѣнчавшись съ Армансъ въ Петербургѣ, поссорился съ нею изъ-за мнѣнія ея о героѣ романа Ж. Занда Jacques еще на пароходѣ; въ Гаврѣ Армансъ бросила мужа и если потомъ возвратилась въ Россію, то поѣхала въ Сибирь.
   Въ слѣдующемъ письмѣ видно перо автора Писемъ объ Испаніи.
   

Виченца, 18 августа 1846 г.

   Уже два мѣсяца, какъ я получилъ твое доброе письмо, а до сихъ поръ еще не писалъ къ тебѣ, хотя оно было для меня вдвойнѣ дорого,-- Наталья Александровна приписала въ немъ. Первый мѣсяцъ проведенъ былъ съ братомъ въ прогулкѣ по берегамъ Рейна, а второй -- ѣздилъ съ Анненковымъ по Тиролю и Ломбардіи. Третьяго дня оставилъ его въ Венеціи, а теперь ѣду чрезъ Миланъ въ Женеву, гдѣ мы условились съѣхаться съ братомъ, потомъ тотчасъ же съ нимъ въ Парижъ, и въ первыхъ числахъ октября надѣюсь всѣхъ васъ обнять. Нѣтъ, я забылъ одно обстоятельство: Сат. писалъ мнѣ, что ты теперь "богатъ и свободенъ" изъ сентябрѣ собираешься за границу. Если послѣднее правда, то я не хочу разъѣхаться съ тобой, и потому, если ты дѣйствительно ѣдешь въ сентябрѣ за границу, то, по полученіи этого письма, тотчасъ же напиши мнѣ, адресуя въ Парижъ и прибавя: aux soins obligeais de m-re Thurneyssew et C-ie, 22, chaussées d'Antin, и скажи обстоятельно, какимъ путемъ ты ѣдешь; я, во всякомъ случаѣ, буду тебя дожидаться въ Берлинѣ или въ первомъ пограничномъ городѣ. Слышишь ли? Непремѣнно выполни мою просьбу; я прожду тебя хоть недѣлю, лишь бы только не разъѣхаться съ тобою.
   Съ какимъ живымъ удовольствіемъ прочелъ я твою повѣсть {Кто виноватъ?} (спасибо за присылку твоихъ статей), и это было на Lago di Garda, въ маленькомъ городкѣ Riva, гдѣ прожили мы два дня, увлеченные величіемъ и роскошнымъ положеніемъ озера. Не знаю, можетъ быть, я былъ особенно хорошо настроенъ прекрасною природой, но только давно я не читалъ ничего столь увлекательнаго. Въ каждомъ словѣ я чувствовалъ тебя, въ каждой мысли, въ каждомъ эпитетѣ мнѣ слышался твой живой голосъ. Конечно, плохая хвала повѣсти -- слышать въ ней безпрестанно автора, но тѣ достоинства, которыя я въ ней нахожу, я считаю для настоящаго времени важнѣе всякихъ художественныхъ. О Письмахъ объ изученіи природы я пока ничего не могу сказать, потому что, прочтя первое письмо, я до сихъ поръ не улучилъ еще времени дочесть ихъ. Знаю, что въ пользу этихъ писемъ можно сказать многое, можно многимъ оправдать ихъ, но, по моему мнѣнію, жаль, что ты не слѣдовалъ названію ихъ,-- по крайней мѣрѣ, для меня они имѣли бы тогда большій интересъ. Но на мѣстѣ вы лучше знаете потребности читающей публики и потому мой голосъ не значитъ тутъ ничего. Да, вотъ еще что: повѣсть твоя, какъ мнѣ кажется, написана прекраснымъ языкомъ, а письма съ грѣхомъ пополамъ. Не то, чтобы онъ былъ такъ неправиленъ, но слишкомъ фигураленъ, вездѣ петитъ на ловкую и острую фразу, а потому, чтобы какъ слѣдуетъ понимать ихъ, надобно достаточно знать философію.
   И такъ, другъ мой, скоро увижусь съ вами и пожму твою горячую руку, Грановскій. Вы въ это время много работали, я много пережилъ и передумалъ и чуть не сдѣлался скептикомъ. Правда, я не писалъ вамъ, но можете ли вы подумать, чтобы я забылъ васъ? Впрочемъ, относительно молчанія вы столько же виноваты, какъ и я, тѣмъ болѣе, что мнѣ было не слишкомъ легко, и вы были вооружены противъ меня. Оправдываться я не хотѣлъ и предпочелъ лучше молчать. Но тяжкое облако прошло, хотя и оставило внутри меня много слѣдовъ своей бури, которые едва ли когда изгладятся. Васъ забыть, да развѣ это возможно? Развѣ Наталья Александровна не всегда передо мною и я не вижу теперь передъ собою лица ея -- этого лица "старушки", какъ она пишетъ? И что-жь привлекательнаго мнѣ въ Москвѣ, какъ не вы и не нашъ (хотѣлъ было сказать мирный, но послѣ разсказовъ Анненкова о жизни у тебя на дачѣ, этотъ эпитетъ будетъ не совсѣмъ вѣренъ) маленькій кружокъ? {Герценъ въ своихъ запискахъ разсказываетъ о разладѣ, какой образовался въ это время между друзьями, главнымъ образомъ, вслѣдствіе разногласій по философскимъ вопросамъ (споръ съ Грановскимъ о безсмертіи души). Т. П. Пассекъ упоминаетъ и о другихъ, болѣе житейскихъ, поводахъ къ разладу.} И такъ, друзья, до скораго свиданія.
   Эти строки пишутся вамъ изъ Виченцы, небольшой, но полной чудныхъ зданій, гдѣ я нарочно остался на два дня, чтобы написать къ отцу, къ тебѣ и въ послѣднее насмотрѣться на Палладія. Два мѣсяца какъ я все въ бродячей жизни,-- то съ братомъ по Германіи, то съ Анненковымъ по Тиролю и Ломбардіи, некогда было присѣсть за письма, да и голова вся набита была именами художниковъ и ихъ произведеніями. Къ счастью, нашелъ я здѣсь проѣзжую отличную оперу и вчера прямо пріѣхалъ на Эрнани Верди и былъ потрясенъ этою могучею музыкой.
   Благодарю тебя отъ всего сердца, Кетчеръ, за твои нѣсколько дружескихъ строкъ въ письмѣ Крылова; скажите мой душевный поклонъ Елизаветѣ Богдановнѣ.
   Итальянскіе alberghi, какъ извѣстно, не отличаются ни комфортомъ, ни чистотою, ни даже чернилами, и я насилу пишу этими волокнами. Да и въ Виченцѣ лучше этой бумаги не нашли; но за то она національное произведеніе. Впрочемъ, поѣвши здѣшнихъ душистыхъ и тающихъ во рту персиковъ, я вполнѣ примирился съ Виченцею. А кстати: необыкновенно интересенъ переѣздъ изъ Тироля въ Италію: вокругъ чувствуется во всемъ какая-то широко раскинувшаяся жизнь. Два часа ѣзды и ужь все измѣнилось. Щепетильный порядокъ, аккуратность нѣмецкихъ деревень смѣнились спокойною небрежностью строеній, въ которыхъ всюду невольно пробивается врожденное изящество итальянскаго племени. Бѣдность, напримѣръ, имѣетъ во всѣхъ странахъ характеръ страдальческій, гнетущій, враждующій, унылый, и именно въ этомъ итальянецъ стоитъ особо отъ всѣхъ другихъ народовъ. Его всегда изящная, небрежная, вольная осанка словно закрываетъ его полуодежу. Онъ, въ противуположность испанцу, не терпитъ лохмотьевъ и лучше рѣшается ходить полуодѣтымъ, а не въ заплатахъ. Итальянецъ не любитъ маленькихъ уютныхъ домиковъ, онъ обыкновенно живетъ въ большомъ, хотя этотъ большой домъ весь въ подпоркахъ и верхнія окна выбиты, но онъ сдѣлалъ тамъ галлерею, и этому ветхому дому, на которомъ штукатурка и краска не возобновлялись со дня его постройки, онъ умѣлъ придать какое-то небрежное изящество. Южное солнце перекрасило его по-своему, южная растительность пробралась сквозь камней и разщелинъ, изъ свѣсившихся вѣтвей винограда сдѣлали тѣнистый навѣсъ, подъ которымъ всегда играютъ загорѣлыя дѣти, мать сидитъ съ работою у двери, изъ которой сверкаютъ черные глаза смуглаго прекраснаго лица съ черными растрепанными волосами,-- и все картинно, небрежно, вольно, и въ этой бѣдности чувствуется праздникъ жизни, которая ускользаетъ изъ-подъ гнета нужды. Ну, etc., все это вы сами хорошо знаете, и хвалить Италію давно уже сдѣлалось общимъ мѣстомъ, точно также, какъ осуждать этотъ изящный и добрый народъ, и тѣ, которые съ плеча бранятъ итальянцевъ, похожи на того путешественника, который, пріѣхавъ въ какой-то городъ и остановись въ гостиницѣ, гдѣ служанка была рыжая, храбро записалъ у себя въ замѣткахъ, что всѣ женщины въ этомъ городѣ рыжія. Прощай! Мой сердечный поклонъ Евгенію Ѳедоровичу Коршу.
   Напиши же мнѣ тотчасъ, я ни за что не хочу разъѣхаться съ тобою.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VI, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru