Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич
Убийство германского посла Мирбаха и восстание левых эсеров

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

В. Д. БОНЧ-БРУЕВИЧ

Воспоминания о ЛЕНИНЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "НАУКА"
Москва
1969

   

УБИЙСТВО ГЕРМАНСКОГО ПОСЛА МИРБАХА И ВОССТАНИЕ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ

I

   -- Говорит Чичерин 1, -- услышал я в телефон прямого кремлевского провода знакомый, несколько певучий, слабоватый голос.-- Бомбой убит германский посол граф Мирбах; прошу вас сейчас же сообщить об этом Владимиру Ильичу и принять меры, которые вы найдете нужными...
   -- Известны подробности?
   -- Пока ничего неизвестно...
   Мне сразу стало понятно то загадочное поведение многих из вождей левых эсеров, которое я с тревогой наблюдал накануне на заседании съезда Советов2. Левые эсеры, точно сорвавшись с нарезов, метались за кулисами сцепы Большого театра, были крайне нервно настроены, доходили почти до истерики. Всяческими способами они провоцировали скандал, вступая в самые неприятные, колкие разговоры со многими коммунистами. Я многих лично хорошо знал, и мне казалось, что это их настроение неспроста.
   В дипломатической ложе показался немецкий посол граф Мирбах со всей своей свитой.
   Левый эсер Камков 3 взял слово и стал, подобно расквасившейся истеричке, изрыгать бессмысленные ругательства по адресу немцев и их аккредитованного посла. Политического смысла в этих выкриках не было ни йоты, но сумбурно-страстная речь, поднятая на ложно-патриотических дрожжах, била по неглубокому чувству, возбуждая и однопартийцев этого эсера на эстраде и его единомышленников в огромном зале театра.
   Атмосфера за кулисами до того нагрелась, что каждую минуту можно было ожидать схватки. Эсеры, не стесняясь, ругательски ругали и Советскую власть, и ее представителей, и Коммунистическую партию. Наши рабочие, находившиеся здесь в большом числе, вовсе не желали все это выслушивать, со своей стороны не оставались в долгу и крыли эсеров далеко не лестными для них словами, отмечая и их авантюризм, и их словоизвержение, фразерство и явно мелкобуржуазные стремления, совершенно отклонявшиеся от стремлений и желаний рабочего класса. Когда страсти дошли до своего апогея, я поговорил с Владимиром Ильичем, и он посоветовал тотчас же написать записку Спиридоновой4, сидевшей тут же в президиуме, вызвать ее, переговорить с ней, чтобы она оказала воздействие на своих товарищей.
   Я так и сделал. Спиридонова, жеманно улыбаясь, заявила мне, что, мол, "ничего не поделаешь, наши ребята -- настоящие революционеры, и они не могут сдерживать свои чувства, свои порывы". Мне было смешно слышать эту характеристику "революционности", но я все-таки настоял, чтобы она как влиятельнейший член ЦК ее партии приняла меры против расходившихся собратьев. Она обещала, пошла за кулисы, долго там вела разговоры, и часть шумливой публики с ругательствами по адресу большевиков ушла из театра.
   Все это было крайне подозрительно. Действия эсеров, как эти, так и другие, были явно провокационны по отношению к правительству, членами которого они еще состояли. В воздухе пахло порохом. Возбужденность царила всюду.
   Даже самые лучшие из левых эсеров, казалось, самые спокойные, работавшие с нами рука об руку долгое время, ершились и смотрели угрюмо, исподлобья. Все это невольно настораживало. Конфликт назревал.
   Тут же к вечеру раздался неожиданный взрыв бомбы, нечаянно уроненной в ложе Большого театра одним из боевиков-эсеров. Взрывом был убит сам виновник его, и несколько его товарищей было ранено.
   Я. М. Свердлов, председательствовавший на съезде, нисколько не растерялся; заседание продолжалось, а раненых увезли в больницу. Но, конечно, это обстоятельство, обнаружившее, что эсеры вооруженными находятся на съезде Советов, не могло не насторожить.
   

II

   Утро обнаружило намерения левых эсеров. Оно объяснило их нервность, их возбужденность.
   Германский посол был ими убит. Конечно, это было событие огромной политической важности.
   Звоню к Владимиру Ильичу и сообщаю ему известие, полученное от Чичерина.
   -- Прогну вас, -- сказал Владимир Ильич, -- немедленно поехать в германское посольство, принять все нужные меры, охранить немцев от всяких дальнейших возможных неприятностей и обо всем сообщать мне по телефону.
   Я тотчас же позвонил начальнику сводного отряда латышей, находившихся в Кремле, и предложил ему по боевой тревоге экстренным порядком посадить роту хорошо вооруженных людей на автомобили и выехать на линейку к дому комендантского управления в Кремле. Затем я вызвал к себе коменданта Кремля П. Д. Малькова и попытался по телефону ориентироваться в событиях, позвонив в ВЧК и в Комиссариат внутренних дел.
   В Комиссариате внутренних дел ровно ничего не было известно, и о событиях они узнали только от меня.
   Из ВЧК никаких подробностей сообщить не могли. Знали только от Комиссариата иностранных дел о самом факте и сообщили, что Дзержинский выехал в германское посольство.
   Прибежавшему коменданту Кремля я в двух словах сказал, в чем дело, и просил его тотчас же поставить усиленные караулы к воротам Кремля, часто проверять все внутренние караулы в здании правительства, самому из Кремля никуда не отлучаться.
   -- Мне крайне не нравится вся обстановка сегодняшнего дня, -- добавил я ему, -- надо ждать крупных событий...
   Весь разговор занял несколько минут.
   Взглянув в окно, я увидел спешно прошедшую роту латышей, уже садившихся на два больших грузовика.
   Вызвав себе военный автомобиль из кремлевского отряда особого назначения, я тотчас вышел. Сообщив командиру роты, куда нужно ехать, распорядившись следовать грузовикам с красноармейцами за моим, я пригласил командира роты к себе в автомобиль, чтобы дорогой столковаться о дальнейших действиях.
   Мы двинулись. На улицах все было обыкновенно. Город еще не знал о случившемся. Прохожие с удивлением смотрели на наш отряд. Я условился, что по приезде мы тотчас же оцепим германское посольство с обеих сторон переулка, никого пропускать не будем, кроме членов правительства; всех же идущих в посольство с его пропусками будем сдавать непосредственно администрации посольства.
   Мы подъехали к посольству, быстро очистили переулок от уже скопившейся толпы и установили строгий порядок. Я сейчас же с одним из секретарей Управделами Совнаркома прошел в посольство.
   Первые комнаты посольства были совершенно пусты. Только один швейцар маячил то тут, то там. Выбежала какая-то женщина и тотчас же скрылась. В третьей комнате я встретил бритого немца, с торчащими "а-ля Вильгельм" усами, назвал ему свою фамилию и объяснил, что я прибыл от правительства, дабы узнать все о случившемся.
   -- Его уже нет! -- воскликнул немец.-- Он убит! -- И мы вошли в комнату, где взрывом был разворочен пол, выбиты стекла. Потолок и стены были испещрены ямками и ссадинами. Ясно было, что взрыв был сильный.
   -- Пришел проситель... Граф очень добрый... Он всех принимал... Тот дождался его и говорил так мало, и вдруг бросил бомбу... Она разорвала графа... Убийца ранен... Он в суматохе бежал... Все было так неожиданно...
   Немец, очевидно отставной или переодетый в штатское военный, был смущен этой неожиданностью, но говорил спокойно, ровно, выдержанно, почти не волнуясь.
   -- У вас внутренняя охрана была своя? -- задал я ему дипломатический вопрос.
   -- Да, да, своя, все наши... Вот, недосмотрели, никто этого не ожидал...
   -- Служащие вам все хорошо известны?
   -- О, да, у нас все свои люди...
   -- Наших людей у вас не было?
   -- Нет, не было.
   Все эти вопросы мне крайне важно было задать, дабы установить полную официальную непричастность нашей власти к охране высокой особы полномочного посла внутри германского посольства.
   Мы, продолжая разговор, зашли в другую комнату. К нам присоединилось еще несколько чиновников посольства. Все были крайне опечалены, но сдержанны, и никто не выражал никаких претензий, ибо все прекрасно понимали, что принимать или не принимать просителей -- была полная воля и добрая охота самого посла, а наше правительство не имело никакой возможности контролировать тех лиц, кто приходил в посольство и кого принимал сам посол либо посольские чиновники.
   В это время из соседней комнаты вышел Ф. Э. Дзержинский в несколько странном костюме. На нем была гимназическая серая суконная рубашка, сшитая на русский покрой, на воротнике которой блестели две маленькие медные пуговички. Он был подпоясан темно-палевым кожаным поясом. Серые брюки навыпуск цвета солдатского сукна гармонировали с курткой, придавая ему вид совершенно штатский, скорей студенческий.
   Он что-то соображал, ходил, смотрел и ни на кого не обращал внимания, очевидно, забыв свое высокое официальное положение.
   Я отвел его в сторону, сообщил о принятых мерах охраны и сказал, что тотчас же переговорю с Владимиром Ильичем и что надо приниматься за энергичное следствие по этому весьма неприятному политическому скандалу, который может принести нам много осложнений.
   Я пошел звонить по телефону. Осведомил обо всем Владимира Ильича. Дзержинский -- в другую комнату, делать распоряжения по ВЧК.
   Владимир Ильич сказал, что он сейчас же выезжает.
   

III

   Выйдя из комнаты, я встретил Дзержинского, который был весьма взволнован. Я сообщил, что Владимир Ильич вместе со Свердловым как Председателем ВЦИКа едут сюда.
   -- Это хорошо, -- бросил мне Дзержинский.
   -- Это что такое? -- как бы продолжая свою затаенную мысль вслух, вдруг произнес он.
   -- А что? -- спросил я его.
   -- Звоню, -- никто не подходит. Еле добился... Зову Александровича, -- его нет. Того нет, другого нет, все в какой-то суматохе, и всё левые эсеры...
   -- Не дело ли это их рук? -- сказал я Дзержинскому.
   -- Я сам начинаю так думать.
   -- Уж очень они вчера ерепенились...
   -- Да, да, что-то есть...
   В этот момент торопливым шагом вошел Владимир Ильич и с ним Свердлов. Я коротко перемолвился с Владимиром Ильичем и тотчас же сообщил немецким чиновникам, что главы правительства прибыли и желают официально говорить с представителем германского посольства.
   Нас пригласили в большую парадную комнату. Мы все уселись. Водрузилась торжественная мертвая тишина. Немцев сидело человек пять и нас столько же. Владимир Ильич, сидя, произнес краткую реплику на немецком языке, в которой принес извинения правительства по поводу случившегося внутри здания посольства, где мы не имели возможности оказать помощь германскому представительству. Он высказал глубокое соболезнование по поводу трагической смерти посла и прибавил, что дело будет немедленно расследовано и виновные понесут законную кару. Мы встали, пожали руки представителям германского посольства и вышли во внутренний двор, чтобы посоветоваться, что делать дальше.
   В это время примчался на автомобиле один из товарищей, работавших в ВЧК, и сообщил, что конный полк ВЧК, находившийся под командой левого эсера Попова, восстал и отказался повиноваться распоряжениям Советского правительства.
   -- Как? -- воскликнул возмущенный Дзержинский.-- Этого не может быть! Это ерунда!.. Я сейчас поеду туда и разберусь, в чем там дело...
   -- Ни в коем случае вам ехать не надо, -- сказал я Дзержинскому, -- вы только испортите дело...
   Свердлов присоединился к мнению Дзержинского, говоря, что все это пустяки, что стоит Феликсу приехать, и все будет в порядке.
   Тут же были получены сведения по телефону, что все левые эсеры, работавшие в ВЧК, исчезли из помещений, а эсер Александрович, член Комиссии и заместитель Дзержинского, не только исчез, но и захватил с собой кассу ВЧК, в которой было около полутораста тысяч рублей. Было совершенно ясно, что здесь выявляется целый план действий, который должен будет сам собой разворачиваться. Для меня не подлежало ни малейшему сомнению, что мы стоим у самого порога больших событий и что убийство германского посла было только первым шагом того политического фарса, который затеяли крайне близорукие эсеры.
   Но почему они начали с германского посла? Потому ли, что хотят сыграть на темноте масс, предполагая, что они заражены по-старому крайним шовинизмом и квасным патриотизмом, в силу которого ненависть к немцам на фоне войны должна быть традиционной, и что-де против немцев поднимутся все, а стало быть, будут за эсеров против большевиков, заключивших, по мнению этих глупеньких людей, "позорный", а на самом деле очень мудрый Брестский мир? Эсеры, конечно, просчитались и понесли возмездие в самом недалеком будущем.
   Дзержинский негодовал. Сведения, приходившие с разных сторон, его не только раздражали, не только волновали, но очень сильно возбуждали.
   -- Нет, я поеду к ним во что бы то ни стало...-- твердил он свое.
   -- Конечно, конечно, надо ехать, -- поддерживал Свердлов.
   Видя, что никакие уговоры помочь не могут, я решился на последнее средство. Улучив минуту, я отозвал Владимира Ильича в сторону и обратил его внимание, что разговор идет не в деловых тонах, что все это кончится весьма печально, что ехать Дзержинскому ни в коем случае не нужно, что он будет наверно там арестован, и тем положение еще более осложнится.
   -- Но что же делать? Видите, как они настаивают!..
   -- Это от излишней возбужденности. Владимир Ильич колебался.
   -- Я говорил, но они оба -- члены ЦК, и их мнения самостоятельны.
   -- Да, но здесь не заседание ЦК, здесь не голосование, а лишь мнение отдельных товарищей, и вас они, конечно, послушают.
   -- Вряд ли.
   -- Но они -- члены правительства и своим необдуманным поступком могут поставить правительство в крайне тяжелое положение...
   -- Надо немедленно двинуть войска.-- продолжал я говорить, -- надо окружить восставших, предложить им сдаться сейчас же, и если они не будут согласны, обстрелять занятые ими дома и расстрелять их всех; попутно сейчас же ввести отборные части на центральную телефонную станцию, телеграф и электрическую станцию; вокзалы полностью взять в свои руки и объявить их на военном положении.
   Этот мой план, видимо, понравился Владимиру Ильичу.
   -- Сообщите сейчас же Подвойскому, чтобы он был готов...
   -- Ничего этого не надо, -- пробасил Свердлов, -- в два счета мы все успокоим. Что случилось? Ничего нет...
   -- Войсковая часть ВЧК, -- сказал я с ударением на ВЧК, -- восстала...
   -- Ну, какое это восстание? Надо только появиться там Дзержинскому, и все успокоится... Ты, Феликс, сейчас же поезжай туда и телефонируй нам. А после разберемся.
   Владимир Ильич более не принимал участия в разговоре, и мы сейчас же пошли к автомобилю.
   -- Я еду, -- крикнул Дзержинский и почти бегом пронесся мимо нас, вскочил в автомобиль ВЧК и исчез.
   Свердлов догнал нас. Мы все сели в открытый автомобиль. Начальнику отряда латышей я предложил оставить здесь взвод красноармейцев, остальным немедленно вернуться в Кремль.
   И мы поехали.
   Я тотчас же попросил Владимира Ильича дать мне письменное распоряжение, в силу которого все выданные на автомобили пропуска аннулируются. Имеющие нужду в проездах по городу должны получить новые пропуска в Управлении делами Совнаркома, все автомобили будут проверяться на улицах милицией и патрулями, со старыми пропусками задерживаются и отправляются в правительственные гаражи. Доступ в Кремль прекращается по обыкновенным пропускам. Я перечислил Владимиру Ильичу прочие предохранительные меры, которые мне уже несколько раз приходилось применять в тревожные дни Октябрьской революции в Петрограде, а потом в Москве.
   Владимир Ильич согласился.
   Мы быстро примчались в Кремль.
   -- Зайдите ко мне, -- сказал мне Владимир Ильич, выходя из автомобиля.
   -- Минут через двадцать. Я считаю необходимым прежде всего проверить все здесь, у нас, в Кремле. Ведь левые эсеры могли иметь связи и здесь...
   -- Это правильно... И мы расстались.
   

IV

   Кремль мы тотчас же привели в боевое положение, везде усилили охрану, проверку пропусков, назначили две тройки коммунистов из гарнизона и членов ВЧК, которым поручили проверить всех жителей Кремля по их партийной принадлежности.
   В гарнизоне оказалась небольшая группа, состоявшая в партии левых эсеров. Мы их интернировали внутри Кремля и установили за ними надзор. Кроме того, оказался один служащий -- левый эсер, которого я хорошо и давно знал и который работал во всем солидарно с коммунистами.
   -- Ну какой же я левый эсер? -- запыхавшись говорил он, прибежав ко мне.-- Владимир Дмитриевич, ведь я всегда работал с вами, я рабочий и сейчас готов вступить в партию и идти драться с изменниками революции.
   Этот товарищ, рабочий, был вполне надежный человек, работавший у меня еще в Петрограде, в 75-й комнате, и я взял его на поруки. А он тотчас же подал заявление о принятии его в партию коммунистов-большевиков, куда вскоре и был принят.
   Около двух часов дня я отправился домой, чтобы чем-нибудь закусить. В квартире у меня было много молодежи, комсомольцев, горячо обсуждавших положение вещей. Мы столпились в кухне у стола и на ходу завтракали. Я расположился около окна, выходившего во внутренний садик позади Кавалерского корпуса Кремля. Из окна виднелся Успенский собор и маячили главки Благовещенского. Нарядное солнце заливало старинные здания Кремля, поблескивая на золотоносных куполах собора.
   Вдруг что-то ухнуло, затрещало, заколебалось и вслед затем посыпалось и зашуршало.
   -- Стреляют! Это артиллерийский выстрел! -- крикнул кто-то.
   Я быстро оделся и выбежал посмотреть. Благовещенский собор был пробит, и груда щебня и камня свидетельствовала, что вот только что сюда попал снаряд, застрявший где-то внутри купола.
   -- Будет или не будет еще? -- подумалось мне, и мне захотелось посмотреть, что делается у пас на площади Кремля. Прошло всего несколько минут, и всегда людная площадь совершенно опустела, и я увидел только сверкающие пятки и подолы изо всех сил удиравших в разные стороны прохожих: так подействовал оглушительный артиллерийский выстрел, особенно гулко и страшно раздавшийся среди каменных построек города.
   Я пошел в Совнарком. Выстрелов больше не повторялось. Я и до сих пор хорошенько не знаю, откуда залетел в Кремль этот снаряд, пущенный, очевидно, рукой левого эсера. Тогда говорили, будто бы откуда-то с Воробьевых гор. Совершенно не помню, было ли по этому поводу следствие и дало ли оно какие-либо результаты.
   В Управлении делами Совнаркома было весьма оживленное настроение. Многие комиссары приехали не в урочный час, наводили справки, привозили новости. Было совершенно ясно, что все свершившееся -- не спорадические факты, а выполнение заранее выработанного плана и что нужно было ждать с минуты на минуту дальнейшего выступления. Усиленно обсуждался здесь артиллерийский выстрел по Кремлю. Для всех было ясно, что у эсеров в войсках имелись какие-то связи.
   Я на минуту забежал к Владимиру Ильичу, прося его подписать текст телефонограммы об автомобилях, так как во время восстания обладание автомобилями очень важно, а нам было точно известно, что некоторая часть автомобилей находится в распоряжении левых эсеров и что, конечно, найдутся среди "беспартийных" такие, которые радуются всем затруднениям рабоче-крестьянского правительства и сейчас же переметнутся на сторону восставших и будут помогать им всеми мерами, а в том числе и автомобилями.
   "Около 3-х часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, -- гласила телефонограмма Владимира Ильича, -- тяжело ранившие Мирбаха. Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов, подкупивших и чехословаков.
   Мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников.
   Задерживать все автомобили и держать до тройной проверки.

Предсовнаркома В. Ульянов
(Ленин)" *.
* См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 50, стр. 112--113.-- Ред.

   Эта телефонограмма была получена президиумом Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов в четыре часа двадцать минут дня 6 июля 1918 г. Так как она, по распоряжению Владимира Ильича, должна была быть направлена также во все уезды, то президиум Моссовета приказал передать ее в уездные Советы и вынес по этому поводу следующее постановление:
   "Президиумом предписывается принять немедленно самые энергичные меры для поимки и задержания преступников. Задерживать всех подозрительных и также автомобили и держать их до тройной проверки. Президиум Московского Совета".
   Телефонограмму президиума вместе с текстом Владимира Ильича за No 16235 приняла телефонистка тов. Борисова в пять часов тридцать минут дня. К сожалению, мы видим, что и в напряженные дни восстания мы тоже не очень-то спешили. Прошел целый час десять минут драгоценного времени, прежде нежели телефонограмма, подписанная Владимиром Ильичем, возымела действие и была направлена для передачи в уезды. Но, к сожалению, далее наперекор нашим желаниям стали сами стихии природы. Телефонистка сообщает через некоторое время в президиум: "В уезды по случаю грозы тотчас передать не удалось. Борисова". К вечеру наконец эта первая телефонограмма Владимира Ильича, оповещавшая широкие массы о случившемся в Москве, была передана. Но, как видим из ее текста, об эсерах там нет еще упоминания, во-первых, потому, что многие еще не хотели верить, что все это -- дело их рук, а во-вторых, здесь преследовался тактический прием, чтобы не спугнуть эсеров со своих мест и телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям.
   Когда Владимир Ильич узнал об этой медленности передачи, он шутливо сказал:
   -- Революцию делать мы научились, это -- несомненно, но побороть рутину в наших учреждениях мы никак не можем. Ведь дело такое ясное, а вот мы обсуждали его более часа. Впрочем, ведь эсеры еще более любят поговорить, чем мы. У них наверное теперь дискуссия в полном разгаре. Это поможет нам, пока Подвойский раскачается... А его что-то совсем не слышно! -- смеясь прибавил он.
   

V

   Дав телефонограммы по всей Москве через органы милиции, в Московский Совет и правительственные учреждения об аннулировании автомобильных пропусков, передав охрану германского посольства милиции, я снял оставленный взвод латышских кремлевских стрелков и тотчас же телефонировал Подвойскому о желании Владимира Ильича, чтобы они, т. е. войска Московского гарнизона, были наготове, установил постоянную телефонную и через самокатчиков связь с ним, просил выслать по городу патрули и немедленно организовать разведку, прощупав хорошенько настроение красноармейцев. Его самого просил прибыть в Совнарком, как только он освободится. От Дзержинского, конечно, никакого телефонного звонка не было.
   Я только собрался вторично идти к Владимиру Ильичу, чтобы сообщить ему все, что сделано, и посоветоваться о дальнейшем, как в Управлении делами были получены сведения из ВЧК от приехавшего шофера, что Дзержинский в отряде войск ВЧК был принят весьма враждебно и в результате его там арестовали.
   Это известие внесло большое волнение в Совнарком. Все понимали, что события развиваются, что они сильно осложнились арестом Дзержинского. Я немедленно пошел к Владимиру Ильичу в кабинет. Он был один, и когда я вошел, то стоял у окна.
   -- Дзержинский арестован, -- сообщил я ему.
   Владимир Ильич -- нельзя сказать побледнел, а побелел. Это бывало с ним тогда, когда охватывал его гнев или нервное потрясение при весьма опасных неожиданных обстоятельствах.
   Он ринулся ко мне. Я в кратких словах рассказал ему все новое, что накопилось к этому моменту.
   Вскоре я отправился на телефон передавать распоряжения Владимира Ильича; позвонил прежде всего Подвойскому, распорядился вызвать всех наркомов на экстренное заседание Совнаркома по требованию Председателя его. Я передал ему телефонограммой приказ Владимира Ильича атаковать взбунтовавшийся полк войск ВЧК Попова, добившись или сдачи его, или полного уничтожения с применением беспощадного пулеметного и артиллерийского огня.
   Подвойский все это со вниманием выслушал и заявил мне, что он сосредоточит войска за Москвой-рекой и начнет наступление от храма Христа-Спасителя, поддерживая связь между всеми частями и охраняя фланги. Все это выходило очень гладко, но мне казалось, что это будет исполняться крайне медленно. Враг вовсе не настолько был силен. Достаточно было бы взять одну батарею, хороший отряд стрелков, вроде кремлевского, с приданными им пулеметами и сразу перейти в наступление, окружив этот небольшой район, где засели левые эсеры, не проявляющие пока никакой деятельности, кроме выставления небольших застав в своем районе (около Покровских казарм) и рассылки по ближайшим окрестностям патрулей.
   Телеграф и телефон, водопровод и электрическую станцию надо было просто занять отрядами красноармейцев, объявить их на военном положении и ввести управление через комиссаров. Но мы, штатские люди, не могли уже в это время вмешиваться в военные дела и должны были терпеливо ждать, как по всем правилам военного искусства будут брать тех, кто недостоин был этого искусства и кто представлял собой выбившуюся из повиновения, разложившуюся воинскую часть, превратившуюся в банду, желавшую беспричинным нарушением революционного порядка поколебать законную волю пролетарской диктатуры и ее правительства. Мне казалось, что здесь должны были быть применены методы революционные, сразу уничтожающие и оглушающие, где быстрота и натиск должны играть первейшую роль,
   Я доложил Владимиру Ильичу о решениях тов. Подвойского и о том, что войска скоро начнут сосредоточиваться за Москвой-рекой, развертываясь у храма Христа-Спасителя, а потом потекут лавинами по полутемным улицам (до вечера вряд ли удастся им закончить все маневры), а потом будут атаковывать коварного врага.
   -- Да, серьезную штуку затеяли наши главковерхи, -- добродушно улыбаясь, заметил Владимир Ильич.-- А нельзя ли бы как-нибудь попроще? Настоящую войну разыгрывают!.. Вы звоните туда почаще, напоминайте, что надо как можно скорей кончать с этим делом.
   Вскоре состоялось экстренное заседание Совнаркома, на котором были одобрены все чрезвычайные меры, уже принятые органами правительства.
   

VI

   В городе настроение становилось напряженным. Патрули враждебных сторон в некоторых местах стояли друг против друга. Товарищи, попадавшие в "ту половину", задерживались и арестовывались. Вскоре мы получили сведения, что задержаны Лацис, Смидовпч5 и некоторые другие товарищи.
   Все эти сведения вносили еще большее возбуждение. Улицы опустели. Почти никто не решался выходить. Я созванивался то с телеграфом, то с телефоном, куда мы все-таки послали своих комиссаров.
   Звоню еще раз на телеграф. Вызываю нашего комиссара и слышу резкий ответ:
   -- Здесь нет никого!..
   Слышу знакомый голос, который никак не могу узнать.
   -- Кто у телефона?
   -- Прошьян...
   -- Значит, эсеры заняли телеграф, -- подумал я. Кладу трубку и иду сообщить эту новость Владимиру Ильичу.
   Он крайне возмущен. Волнуется. Требует к телефону военное начальство и ругательски ругает за медлительность. Обещают вскоре подвинуться. Но какой толк в обещаниях?
   Меня атаковали корреспонденты, которые не только хотели получить новые сведения, но п сами сообщали городские новости, причем многие считали необходимым заявить, что их редакции -- тогда еще выходила либеральная пресса -- и их круги общественного мнения с негодованием относятся к выступлению левых эсеров.
   Владимир Ильич всегда очень интересовался, как расцениваются те или иные события не только в рабочих кварталах. Когда я сообщил ему о том, что говорят корреспонденты газет, он сначала с недоверием отнесся к этой иллюстрации общественного настроения. Но так случилось, что он, идя к себе домой по коридору, заглянул в приемную, где было много корреспондентов. Они мигом окружили его и закидали вопросами о событиях. Он сейчас же в свою очередь поставил им вопросы, и те дружным хором выразили полное порицание левым эсерам, и один из них серьезно высказал, что авантюра эсеров не найдет ни малейшей поддержки нигде. Владимир Ильич весело бросил им несколько замечаний и так же быстро и неожиданно скрылся, как и появился среди них.
   Оно так и случилось: решительно никто ни на минуту не поддержал левых эсеров. Они остались совершенно одиноки на опустевшей вокруг них общественной арене.
   

VII

   Надвигалась ночь. Вскоре мы получили сведения о новых арестах. Настроение становилось еще более тревожным. Отряды эсеров проникали к центру. Владимир Ильич выказывал полное нетерпение по поводу действия наших военачальников. В Совнаркоме стало известно об интернировании некоторых из кремлевского гарнизона. Это внесло тревогу. Владимир Ильич обратился ко мне, чтобы я проверил все караулы в Кремле. Я захватил с собой коменданта, разводящего, а также моего давнишнего сотрудника, рабочего М. Д. Цыганкова, и отправился осматривать и проверять весь Кремль. Усиленные караулы все были на местах, весьма бдительны и крайне придирчивы ко всем.
   Наступила ночь. Утомленные комиссары и другие товарищи дремали в креслах и на диванах. Кое-кто закусывал вареной картошкой с черным хлебом и маслом, которую доставили нам в Совнарком моя дочь-подросток и ее няня.
   Часа в два мы получили наконец сведения, что войска, окончив сосредоточение, развернулись и двигаются по вымершим улицам. Походные лазареты устроены. Кухни расположены. Все в движении, начальство неумолимо применяет все правила тактики и стратегии...
   -- Наконец-то продвигаются... Вот уж копуны...-- шутил, сердясь, Владимир Ильич.-- Хорошо, что у нас еще враг-то смирный, взбунтовался и почил на лаврах, заснул, а то беда бы с такими войсками...
   

VIII

   Начало светать, и бледные тени замаячили над сонной, серой, пыльной Москвой. Мы все пошли по Кремлю и поднялись на стену. Владимир Ильич пристально вглядывался туда, где, как можно было предполагать, засели эсеры, точно хотел разглядеть и их, и наши войска, уже подступавшие к этому району. Вот-вот они должны были начать действовать. Прискакал ординарец с сообщением на имя Владимира Ильича, где говорилось, что эсеры окружены, что сейчас начнется артиллерийский огонь.
   -- Наконец-то!..-- вырвалось у всех облегченно, и невольно мы оглянулись туда, в туманную даль, прислушиваясь к тишине, чуть-чуть нарушаемой какими-то неизвестными шумами.
   И вот наконец что-то грохнуло и пропало в предрассветной тишине. Небо алело далекой багряной полоской на серо-синем горизонте.
   Мы напряженно прислушивались, и больше ни звука.
   -- Неужели этим дело и кончится?
   -- Похоже на то...-- сказал кто-то.
   И мы двинулись со стены. Около крыльца Совнаркома Владимиру Ильичу было вручено донесение, в котором говорилось, что эсеры в беспорядке бегут, что телеграф занят нашими войсками, что мы занимаем дома, где укрепились было эсеры.
   -- А Дзержинский? -- вырвалось у кого-то.
   -- Неизвестно.
   

IX

   Когда всем стало ясно, что выступление левых эсеров является не каким-либо случайным явлением, а подготовленным восстанием с целью захвата правительственной власти в свои руки, само собой понятно, что пришлось сейчас же оповестить обо всем население экстренным выпуском Правительственных сообщений. Таких сообщений было выпущено три. Первое сообщение, выпущенное в первый день восстания левых эсеров, оповещало население об убийстве немецкого посла Мирбаха. Его, к сожалению, я никак не могу отыскать6; второе и третье {Третье Правительственное сообщение, озаглавленное "Правительственное сообщение No 3, 7 июля, 4 часа дня", содержало в себе: 1) объявление об окончательном разгроме левых эсеров, начинающееся словами: "Контрреволюционное восстание левых эсеров в Москве ликвидировано..."; 2) объявление, озаглавленное "Образование следственной комиссии"; 3) постановление, начинающееся словами: "Ввиду заявления т. Дзержинского о необходимости для него..." и т. д. Правительственное сообщение Ne 3 в конце вторично датировано: "Москва, 7 июля 1918 г."
   Все эти три части одного и того же постановления нами публикуются здесь в соответствующих главах наших воспоминаний.} сохранились у меня в том прокламационном виде, и котором они были прежде всего выпущены в свет и распространены по Москве: расклеены и розданы населению. Второе Правительственное сообщение, написанное лично Владимиром Ильнчем, за подписью Совета Народных Комиссаров, оповещало население о решении Всероссийского съезда Советов по поводу внешней и внутренней политики Совета Народных Комиссаров.
   Вот текст этого исторического документа:
   

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ No 2

   Вчера Всероссийский съезд Советов подавляющим большинством голосов одобрил внешнюю и внутреннюю политику Совета Народных Комиссаров. Так называемые левые эсеры, которые за последние недели целиком перешли на позицию правых эсеров, решили сорвать Всероссийский съезд. Они решили вовлечь Советскую Республику в войну против воли подавляющего большинства рабочих и крестьян. С этой целью вчера, в 3 часа дня, был убит членом партии левых эсеров германский посол. Одновременно левые эсеры попытались развернуть план восстания. Тов. Дзержинский, большевик, председатель Комиссии по борьбе с контрреволюцией, был вероломно захвачен эсерами в плен в тот момент, когда он явился в помещение левоэсеровского отряда. Так же вероломно были захвачены большевики -- т. Лацис и председатель Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов т. Смп-довнч. Небольшой отряд левых эсеров проник на два часа в здание телеграфа и, прежде чем его изгнали оттуда, эсеровский центральный комитет разослал по стране несколько лживых и шутовских телеграмм. Совершенно в духе разнузданных черносотенцев и белогвардейцев и англо-японских империалистов левоэсеровский центральный комитет говорит о стягивании большевиками к Москве военнопленных и пр. и пр.
   Совет Народных Комиссаров не мог, разумеется, потерпеть того, чтобы кучка интеллигентов срывала путем бомб и ребяческих заговоров волю рабочего класса и крестьянства в вопросе войны и мира. Советская власть, опираясь на волю Всероссийского съезда, приняла все необходимые меры к подавлению жалкого, бессмысленного и постыдного мятежа. Левосоциал-революционная фракция съезда задержана Советской властью в здании театра. В настоящий момент советские войска окружили тот район, в котором укрепились мятежники против Советской власти. Можно не сомневаться, что в течение ближайших часов восстание левоэсеровских агентов русской буржуазии и англо-французского империализма будет подавлено. Какие дальнейшие последствия будет иметь безумная и бесчестная авантюра левых эсеров для международного положения Советской Республики, сейчас еще невозможно предсказать, но если германская партия крайнего империализма возьмет верх, если на нашу истощенную, обескровленную страну снова обрушится война, то вина за это целиком и полностью падет на партию левоэсеровских изменников и предателей.
   Пусть в этот критический час все рабочие и крестьяне ясно и твердо оценят положение и единодушно сплотятся вокруг Всероссийского съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов.

Совет Народных Комиссаров *
* См. "Декреты Советской власти", т. II. М., 1У59, стр. 532--533.-- Ред.

   7 июля 1918 г.
   
   Если мы ясно чувствовали, что с левыми эсерами мы покончили, то также отлично понимали, что дело по поводу убийства германского посла только начинается, так как посольство, очевидно, ждет директив от своего правительства из Берлина. Ввиду этого наше правительство тотчас же приняло ряд мер по организации следствия по делу убийства Мирбаха, по тщательной охране посольства.
   Все внимание правительства было сосредоточено на улаживании конфликта с немцами, так как призрак новой войны навис над разоренной Россией. В это же время нам приходилось отдавать очень много внимания окончательной ликвидации мятежа левых эсеров.
   

X

   Необходимо было немедленно принять меры к окончательному уничтожению этих новоявленных контрреволюционеров, к полному разгрому их и задержанию всех, кого только будет возможно.
   Было совершенно очевидно, что вместе с бегством отряда Попова всей этой авантюре пришел конец. Отряд Попова теперь всех беспокоил меньше всего, ибо мы прекрасно знали, что дальше загородных трактиров разложившаяся публика эта никуда не уйдет и к вечеру сама явится с повинной или будет задержана милицией. Головка же левых эсеров, конечно, постарается удрать, чтобы всеми мерами пакостить Советской власти в провинции. Само собой понятно, что большинство будет удирать в автомобилях по шоссейным дорогам, по радиусам от Москвы через ее заставы. Также все были твердо убеждены, что большинство из верхов левых эсеров рассеяно по городу в частных квартирах, где, истекая словопрениями, ожидает развязки события, чтобы объявить себя героями дня, когда каштаны из огня сражения будут вытащены руками разложившегося отряда Попова. А так как теперь еще было раннее утро, то, несомненно, думалось мне, они в большинстве своем блаженно почивают в теплых и уютных приютах, которые так всегда охотно давала либеральная ворчащая буржуазия этим донкихотам революции, всегда шумевшим, всегда кричавшим о своих подвигах, всегда имевшим по нескольку готовых планов в кармане на взрывы, восстания, заговоры и по нескольку деятельных провокаторов и предателей в своих центральных организациях.
   Стало быть, время еще было, чтобы отдать целесообразные распоряжения для поимки наибольшего числа этих квасных патриотов от социализма. Прежде всего я передал в ВЧК телефонограмму Владимира Ильича бросить все возможные силы по следам бежавшего отряда Попова, стараясь задержать его по частям, по группам, немедленно разоружая задержанных и доставляя на грузовых автомобилях во внутреннюю тюрьму ВЧК, а оружие сдавать в цейхгауз ВЧК. Лучшие силы ВЧК были направлены на обыски всех квартир, где только можно было предположить, что эсеры могли ночевать, и очень скоро было получено известие, что арестован Александрович, заместитель Дзержинского, при попытке сесть в автомобиль и удрать. Через несколько дней после разбора его дела в ВЧК он был приговорен коллегией ВЧК к высшей мере наказания и немедленно расстрелян. Так позорно погиб когда-то бывший террорист, поклонник народовольчества, член Исполнительного Комитета рабочих и крестьянских депутатов в Февральской революции, теперь разложившийся вместе со всей своей партией и дерзнувший поднять руку против пролетарского государства, обманувший доверие правительства диктатуры пролетариата, которое выдвинуло его на ответственный и высокий пост заместителя председателя ВЧК.
   

XI

   Войскам, конечно, был отдан приказ преследовать по пятам бежавших -- в большинстве своем по направлению к Рогожской заставе. Помимо этого, я тотчас же разослал приказ за подписью Владимира Ильича всем волостным и городским исполкомам с немедленной передачей в сельсоветы Московского уезда, во все фабзавкомы и комячейки фабрик и заводов, расположенных в 30-верстном кольце вокруг Москвы, около шоссейных дорог, с предложением везде на шоссе опустить шлагбаумы и выставить около них вооруженные отряды рабочих, а также на мостах через реки, где задерживать все автомобили, тщательно проверять их и при малейшем подозрении пассажиров арестовывать и отправлять в Москву для выяснения личностей. Таким образом, все пути отступления были перерезаны, и довольно значительное количество беглецов было задержано на этих заставах.
   

XII

   -- Вот и я, -- весело проговорил Дзержинский, быстро входя в Управление делами Совнаркома.
   -- Наконец-то явился! -- встретили мы его приветствиями.
   О Дзержинском ни в одном донесении не было никаких известий. И мы терялись в догадках, где он. Одни думали, что его увели с собой левые эсеры в качестве заложника, другие предполагали, что они его расстреляли, третьи были уверены, что он бежал. Но так как никто ничего не знал положительного, то все волновались.
   Тотчас же было открыто импровизированное заседание Совнаркома под председательством Владимира Ильича, где Дзержинский подробно рассказал свою "одиссею".
   Оказывается, когда он уехал из германского посольства с твердым намерением восстановить дисциплину в отряде войск ВЧК, он прямо отправился в место расположения этого батальона. Часовые, видя своего главного начальника, оторопели и пропустили его без спроса пароля. Дзержинский потребовал к себе Попова и приказал ему доложить обо всем случившемся. Попов растерялся и стал лепетать, что отряд вышел из повиновения, что он ничего не может сделать, что пришло другое начальство. Под первым предлогом Попов вышел. Долго никто не появлялся и наступила полная тишина. Заглянув в двери, Дзержинский увидел через комнату караул, приставленный к двери. Он понял, что арестован. Через несколько времени к нему же в комнату привели Лациса и Смидовича. Они оживленно обсуждали положение вещей и сами не знали, на что решатся эсеры.
   К вечеру дисциплина, уже пошатнувшаяся в отряде за день, совершенно расшаталась. Появились пьяные. Из караула и патрулей уходили самовольно. Кое-кто попался в грабежах на улице. В дом отряда приволокли уличных женщин, к полуночи перепились и заснули, кто где приткнулся, совершенно забыв об оружии.
   -- Я вызвал к себе Попова. Он пришел, -- рассказывал Дзержинский, -- и я стал упрекать его, как мог он распустить так отряд, что его никто не слушает и что батальон, ранее вполне дисциплинированный, в несколько часов превратился в разгильдяйскую банду грабителей и пьяниц. Попов молчал и иногда только пытался что-то трусливо лепетать заплетающимся языком.
   -- Дайте мне ваш револьвер сюда, -- потребовал Дзержинский, -- я вас застрелю, как негодяя, опозорившего ВЧК своим отвратительным поведением.
   Попов побледнел, отпрянул, револьвера не дал и бросился бежать к двери.
   -- Вы трус, вы презренный трус, -- кричал Дзержинский ему вслед.
   Попов скрылся и более не осмелился появиться перед упорным, пронизывающим взглядом своего несокрушимого волею начальника.
   -- Ничего другого не оставалось, как ждать, пока не угомонится все, чтобы попробовать уйти из этого дома. Я отлично понимал, что наши вот-вот должны подойти и в суматохе или можно будет уйти, или можно быть пристреленным на месте.
   Усталость взяла свое, и мы тоже задремали в наступившей тишине, через которую изредка прорывались совершенно пьяные голоса мужчин и женщин, где-то полусонно вопившие нескладную пьяную песню. И когда сон совершенно завладел мной, вдруг раздался страшный грохот и треск. Дом зашатался. На нас посыпалась штукатурка с потолка и карнизов, разбились стекла, дверь отворилась и повисла. Мы вскочили. Это по нашему дому трахнул артиллерийский снаряд. Суматоха началась отчаянная. Все повскакали и кричали, ничего не соображая. Кто хватался за оружие, кто бросал его; все метались, били рамы, выпрыгивали из окон. Я вышел в соседнюю комнату и подумал: "Надо сейчас же уходить". Мы вошли в комнату, где не было полстены; через эту пробоину мы выскочили на улицу, замешались в толпе и быстро скрылись, вскоре достигнув расположения наших войск, -- так закончил свой рассказ Ф. Э. Дзержинский.
   Отряд Попова позорно, беспорядочно бежал врассыпную, без оглядки, не дав ни одного выстрела и не оказав ни малейшего сопротивления. Начальники отряда также позорно, презренно бежали задами дома через соседние дворы туда, к Курскому вокзалу, к Рогожской заставе.
   Само собой понятно, что правительство не могло оставить без внимания то чрезвычайно тяжелое обстоятельство, что и в войсках ВЧК, и в самой высшей коллегии ее не только обнаружено неповиновение, но и черная измена. Было назначено самое строжайшее следствие. Дзержинский подал в отставку 7. По этому поводу было распубликовано особое постановление Центрального правительства, которое полностью вошло в Правительственное сообщение No 3. Оно было напечатано не только в газетах, но и расклеено всюду по городу. Вот его текст:
   

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

   Ввиду заявления тов. Дзержинского о необходимости для него, как одного из главных свидетелей по делу об убийстве германского посла графа Мирбаха, отстраниться от руководства работой Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, Совет Народных Комиссаров назначает временным председателем названной Комиссии тов. Петерса.
   Коллегия Чрезвычайной Комиссии объявляется упраздненной.
   Тов. Петерсу поручается в недельный срок представить Совету Народных Комиссаров доклад о личном составе работников Чрезвычайной Комиссии на предмет устранения всех тех ее членов, которые прямо или косвенно были прикосновенны к провокационно-азефской деятельности члена партии "левых социалистов-революционеров" Блюмкина.

Москва, 7 июля 1918 г.*
* "Известия", 8.VII 1918, No 141.-- Ред.

   

XIII

   Фарс, перешедший в трагикомедию, заканчивался. Наши войска были вскоре отозваны в казармы. Милиция и агенты ВЧК довершали разгром новоявленных бунтарей, везде водворяя установленную пролетарской властью законность и порядок.
   В городе произвел ошеломляющее впечатление этот скорый разгром левых эсеров, казавшийся нам таким медлительным.
   Уже в четыре часа дня 7 июля 1918 г. правительство распубликовало свое сообщение No 3, в котором оно подсчитывало результаты разгрома этого нового контрреволюционного выступления.

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ No 3
7 июля, 4 часа дня

   Контрреволюционное восстание левых эсеров в Москве ликвидировано. Левоэсеровские отряды один за другим обращаются в самое постыдное бегство. Отдано распоряжение об аресте и разоружении всех левоэсеровских отрядов и прежде всего об аресте всех членов центрального комитета партии левых эсеров. Оказывающих вооруженное сопротивление при аресте -- расстреливать на месте.
   Арестовано несколько сот участников контрреволюционного мятежа, в том числе видный член партии левых эсеров -- Александрович, занимавший пост товарища председателя в Комиссии по борьбе с контрреволюцией и действовавший так же, как действовал провокатор Азеф.
   Рабочие и красноармейцы призываются к бдительности. Мобилизация сил должна продолжаться. Все до единого члены левоэсеровских отрядов должны быть обезврежены {См. "Декреты Советской власти", т. II, стр. 534.-- Ред.}.
   

XIV

   "Для расследования дела об убийстве германского посла графа Мирбаха и об организации контрреволюционного мятежа так называемых левых эсеров в Москве 6 и 7 июля Совет Народных Комиссаров постановил образовать особую следственную комиссию в составе: тт. П. И. Стучки, В. Кингисеппа и Я. С. Шейнкмана" {См. "Декреты Советской власти", т. II, стр. 536--537.-- Ред.}.
   
   Так гласило правительственное сообщение об образовании следственной комиссии, распубликованное в четыре часа дня 7 июля 1918 г.
   Наркомюстовский аппарат принялся за дело следствия этих из ряда вон выходящих событий, чреватых огромными политическими последствиями. Германское посольство в Москве получило, очевидно, категорические директивы из Берлина и предъявляло требование за требованием нашему правительству. Все, что касалось удовлетворения пострадавшего самолюбия немцев, Владимир Ильич распорядился выполнить полностью. Торжественную перевозку тела убитого посла на вокзал в присутствии членов правительства при почетном войсковом карауле мы выполнили, принеся множество извинений за случившееся, так как Владимир Ильич твердо заявил, что мы должны решительно все исчерпать, лишь бы отстранить перспективу войны, ибо "капля крови рабочих и крестьян нам должна быть дороже десятков тысяч голов членов буржуазно-дворянских правительств и их классовых союзников", -- неоднократно повторял он. Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам, так как всем стало очевидно, что эта грубейшая провокация выходила из рядов, безусловно враждебных Советской власти. Такое быстрое подавление новых контрреволюционеров, аресты центров мятежников и суровая расправа и с зачинщиками, и с главарями сразу дали всем понять, что наше коммунистическое правительство твердо держит власть в руках и не собирается никому давать пощады. Все это вместе взятое несомненно произвело впечатление на правящие немецкие сферы, и призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться. Но аппетит, как известно, приходит во время еды. Немцы подумали, что Советская Россия до такой степени ослабела, что они после Брестского мира могут делать в ней решительно все, что только захотят. Они, очевидно, забыли февральские уроки, когда в 1918 г. перешли в наступление под Псковом, воспользовавшись тем, что старая армия, разложившись до конца, стихийно бросилась по домам, оставляя в окопах и на позициях все вооружение и артиллерийское имущество. Немцы забыли тревожные гудки, данные тогда в Петрограде на всех фабриках и заводах, в двенадцать часов ночи, через сорок пять минут после получения телеграммы о занятии немцами Пскова. Они забыли, что на другой же день вновь мобилизованные рабочие стройными батальонами, с новым огнем, горевшим в их сердцах, призывавшим их к защите границ своего социалистического отечества, бросились туда, на границы, и, подкрепляемые бронепоездами, быстро отбросили наступавшие немецкие войска, непроницаемой завесой став на границах тогдашней России.
   Все это было, очевидно, забыто немцами, когда они с нахальством, присущим Гогенцоллернам, предъявили требование Советскому правительству о вводе в Москву для охраны посольства своих солдат в виде регулярной воинской части.
   

XV

   Владимир Ильич в это время находился под Москвой, в дачной местности Мальцебродово, в сторону от деревни Тарасовки, около поселка Комаровка, где по реке Клязьме было расположено довольно живописное имение, ранее принадлежавшее доктору Н. В. Соловьеву, и где в настоящее время расположен сельскохозяйственный трест "Лесные поляны". Именно в этом месте по рекомендации И. И. Скворцова (Степанова) был устроен для Владимира Ильича и его семьи дачный отдых. Он частенько туда приезжал.
   В том же флигеле, где поместился он с семьей, жил и я с моей семьей. Имея прямую телефонную связь с Москвой, я по должности своей управляющего делами Совнаркома получал и в деревню все экстренные сведения, стараясь всё, что возможно, откладывать до понедельника, не желая излишне беспокоить Владимира Ильича, зная, что ему необходим безусловный отдых хотя бы раз в семь дней. В то время он крайне переутомлялся за неделю, тем более что Надежда Константиновна все время прихварывала, и это сильно беспокоило Владимира Ильича.
   После ликвидации восстания левых эсеров Владимир Ильич возобновил свои поездки в Мальцебродово, и вот в один из таких дней позвонили из Москвы и сообщили ультиматум германского правительства. В ряду различных условий там было указано, что германское правительство решительно и категорически требует ввода в Москву батальона солдат императорской армии, что только им оно может доверить охрану высокой личности посла его величества (императора германского и что это требование является ультимативным, за невыполнением которого последует все то, что бывает после решительных ультиматумов.
   Время было крайне тяжелое. Тогда наша армия была еще в зародышевом состоянии, восстания кипели всюду и новая война могла бы нас повергнуть в неисчислимые бедствия. Это было не то время, когда мы на ультиматум Керзона8 ответили эскадрильей военных аэропланов, быстро организованной на средства рабочих нашего Союза.
   С тяжелым, угнетенным чувством я пошел немедленно доложить Владимиру Ильичу о полученном кратком извещении.
   Я сообщил ему, что есть очень важные известия из Москвы.
   -- От немцев?
   -- Да, -- и я подал ему полученную телефонограмму. Владимир Ильич быстро прочел ее и, еще читая, стал бледнеть.
   -- Значит, негодование охватило его сердце, -- подумал я. Он оторвался от листка и поднял голову, расширенные глаза светились упорным огнем.
   -- Чего захотели?.. А!.. Прохвосты! Вот левые эсеры добиваются своего. В колонию нас обратить?.. Нет!..-- и он рассмеялся тем тихим смехом, за которым, я знал, выковываются у него твердые и ясные решения государственного мужа, непреклонного революционера.
   Он быстро прошелся несколько раз по своей комнате, где стояли две кровати и маленький столик, за которым он занимался.
   -- Хорошо, мы им ответим, -- грозно сказал он и, как всегда перед работой или выступлением, провел обеими руками несколько раз по голове, разглаживая венчик когда-то немного вившихся волос.
   Он вдруг улыбнулся, даже тихонько засмеялся и сел за столик, придвинул пачку бланков в половину писчего листа и сразу углубился в работу.
   

XVI

   Водрузилась мертвая тишина. Мы тихонько вышли. Все сознавали, что сейчас решаются судьбы нашей революции, судьбы России, измеряются честь и достоинство ее.
   Я знал, что Владимир Ильич ждал самых худших последствий от провокаторского убийства германского посла левыми эсерами; он предчувствовал войну, о чем уже объявил в им написанном Правительственном сообщении. Никакие ультиматумы не могли застать Владимира Ильича врасплох, ибо он всегда все предвидел, все взвешивал и изумительно ясно понимал все сложное общеевропейское положение вещей.
   Но все-таки в эти торжественные и волнующие минуты ёкало сердце.
   Вот приоткрылась дверь, и он вышел к нам с ясными глазами, в которых светилась действительно упорная непреклонная воля. Отчетливо и спокойно, стоя, точно объявляя манифест, прочел он ответ Советского правительства на ультиматум немцев, где в каждом слове звучало величайшее достоинство представителя нации, где каждая строка была насыщена пламенеющим гневом, где каждая фраза свидетельствовала о непреклонности и героической решимости революционных масс, растущего в своем политическом сознании и самоопределяющегося народа.
   

XVII

   "Правительство Советской республики прекрасно сознавало, заключая Брестский мир, какую тяжелую задачу пришлось рабочим и крестьянам России, в силу сложившегося тогда международного положения, взять на себя. Воля подавляющего большинства IV съезда Советов была вполне ясна: трудящиеся классы требовали мира, нуждаясь в отдыхе для работы, организации социалистического хозяйства, для собирания и укрепления сил, надорванных мучительной войной.
   Исполняя волю съезда Советов, правительство строго выполняло тяжелые условия Брестского мира, и в последнее время довольно далеко подвинулись уже наши переговоры с германским правительством о самом точном определении размеров тех платежей, какие падают на нас, и о способах расплаты, которую мы решили произвести в кратчайший возможный срок.
   Но, точнейшим образом выполняя брестские условия и охраняя волю рабочих и крестьян иметь мир, правительство Советской республики никогда не упускало из виду, что есть пределы, за которыми даже самые миролюбивые трудящиеся массы будут вынуждены встать и встанут, как один человек, на защиту своей страны вооруженной рукой.
   Бессмысленная и преступная авантюра левых эсеров привела нас на волосок от войны. Отношения наши к германскому правительству, вопреки нашему желанию, не могли не обостриться. Признавая законность желания германского правительства усилить охрану своего посольства, мы шли и идем далеко для удовлетворения этого желания.
   Но когда нам было сообщено желание германского правительства, не носящее еще характера безусловного требования, чтобы мы пропустили в Москву батальон вооруженных немецких войск в форме, то мы ответили -- и повторяем теперь этот ответ перед лицом высшего органа Советской власти рабочих и крестьян, перед лицом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, -- что подобного желания мы ни в коем случае и ни при каких условиях удовлетворить не можем, ибо это было бы, объективно, началом оккупации России чужеземными войсками.
   На такой шаг мы вынуждены были бы ответить, как отвечаем на мятеж чехословаков, на военные действия англичан на севере, именно: усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и к уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всякого изъятия, путей сообщения, складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля. Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью, и эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до последнего издыхания.
   Внутренняя политика Советской власти, строго следуя решениям V съезда Советов, так же, как и внешняя, остается прежней. Преступная авантюра левых эсеров, оказавшихся пособниками белогвардейцев, помещиков и капиталистов, теперь, когда сгущаются тучи и усиливается опасность войны, будет еще преступнее в глазах народа, и мы всецело и всемерно поддержим и проведем беспощадную расправу с предателями, осужденными бесповоротно волею V съезда Советов. Если война, вопреки всем нашим усилиям, станет фактом, мы не сможем питать ни тени доверия к шайке левоэсеровских предателей, способных срывать волю Советов, идти на военную измену и тому подобное. Мы почерпнем новые силы для войны из беспощадного подавления как безумно-авантюристских (левоэсеровских), так и сознательно классовых (помещичьих, капиталистских, кулацких) деятелей контрреволюции.
   К рабочим и крестьянам всей России обращаемся мы: тройная бдительность, осторожность и выдержка, товарищи! Все должны быть на своем посту! Все должны отдать жизнь, если понадобится, для защиты Советской власти, для защиты интересов трудящихся, эксплуатируемых, бедных, для защиты социализма!" {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, стр. 524--526. -- Ред.}.
   
   -- Возьмите это для печати, -- сказал мне Владимир Ильич, -- перепишите и пошлите. Подлинник никому не давайте, сохраните его у себя...
   Второй и последний раз слышал я от него это желание. Так же, почти с такими же словами, передал он мне свою знаменитую прокламацию "Социалистическое отечество в опасности!", когда он мгновенно написал ее в утро наступления немцев на Петроград, увидев из окна своего кабинета за ночь мобилизованные батальоны рабочих, ринувшихся на немцев под Псковом.
   Я, придя к себе, тотчас же сделал надпись на этом документе, который теперь передан мной в Институт В. И. Ленина:
   
   "Передано лично В. И. Лениным мне на сохранение. Для печати В. И. Ленин просил переписать, подлинник же никому не отдавать.

Вл. Бонч-Бруевич".

   Я сейчас же тщательно рассмотрел переданный мне Владимиром Ильичем исторический документ, написанный его рукой. Он был почти без помарок. Владимир Ильич перечитал его, прежде чем прочесть вслух, что видно из нескольких поправок, сделанных синим карандашом. Кое-где синим карандашом надписаны неясные буквы, поставлены запятые, а на второй странице текста сделана существенная по смыслу поправка. Владимир Ильич заменил слово "земли" словом "страны" в фразе "будут вынуждены встать и встанут, как один человек, на защиту своей страны вооруженной рукой".
   В подлинном документе, написанном рукой Владимира Ильича, всего пять страниц, пол-листа писчей бумаги. Наутро всем стал известен этот энергичный, воистину революционный отпор Советского правительства наглым притязаниям шайки Гогенцоллернов и всей придворной и военной клики.
   В Москве чувствовалось крайне напряженное положение, но все вздохнули свободно. Утомленные империалистической войной, затратившие уже огромные силы на вспыхнувшую гражданскую войну, народные массы отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор, что обратить нашу страну в колонию, начать ее оккупацию в России никто никогда никому не позволит.
   Немцы поняли, что настаивать на своих чудовищно нелепых требованиях нельзя. Понемногу этот больной вопрос рассосался, и до конфликта не дошло. События в Германии назревали. Германской правящей клике пришлось думать больше всего о своей собственной судьбе. Военное счастье ей изменило. Немецкие войска отхлынули из пределов России. Близилась германская революция.
   

XVIII

   Левые эсеры были совершенно раздавлены как мятежники. Всюду и везде их изгоняли из рабочей среды, из правительственных и хозяйственных организаций. У тех рабочих, которые ранее разделяли их точку зрения, теперь сразу открылись глаза на всю авантюристическую природу их партии, и они ясно поняли, что междуклассовое положение, которое они всегда занимали, не может вести ни к чему хорошему. Программа их, не базировавшаяся на прочном классовом основании, порождала нелепую, явно враждебную интересам пролетариата и беднейшего крестьянства тактику и, конечно, не имела никаких точек соприкосновения с важнейшим, краеугольным камнем нашей Октябрьской революции -- с диктатурой пролетариата. Более того, она выявилась как явно враждебная ей. Все это вместе взятое сразу оторвало от них последние, в общем незначительные, рабочие массы, которые еще имели отношение к партии левых эсеров. Кучки "вождей", оставшихся у разбитого корыта, должны были эмигрировать и за границей влачить свое жалкое существование, предаваясь мечтам о прошлом, совершенно, очевидно, забыв, что "в карете прошлого далеко не уедешь".
   Прошли годы... Советская власть вышла победительницей из всех самых трудных испытаний. Партия левых социалистов-революционеров, как и правых, сдана в архив истории. Революционная власть народа утверждена, у власти стоит наша действительно единая Коммунистическая партия, свято выполняющая заветы Владимира Ильича.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В первой редакции опубликовано в журнале "Молодая гвардия", 1926, No 12. Печатается по III т. Избр. соч.
   1 Г. В. Чичерин (1872--1936) -- советский государственный деятель, выдающийся дипломат. С 1904 но 1917 г. находился в эмиграции, где в 1905 г. вступил в РСДРП, в 1918 г.-- в РКП (б). Член советской мирной делегации в Бресте во второй период мирных переговоров. С 1918 по 1930 г -- народный комиссар иностранных дел. Возглавлял советские делегации на международных конференциях в Генуе и Лозанне. Член ВЦИК и ЦИК СССР.
   2 4 июля 1918 г. в Москве открылся V Всероссийский съезд Советов. Левые эсеры заняли на съезде резко враждебную позицию ко всем предложениям большевиков. 6 июля работа съезда была прервана из-за начавшегося контрреволюционного мятежа левых эсеров. Возобновив работу 9 июля, съезд закончился 10 июля 1918 г.
   3 Б. Д. Камков (Кац) (1885--1938) -- один из лидеров партии левых эсеров. За контрреволюционную деятельность был арестован и осужден Военным трибуналом. Позднее работал в области статистики.
   4 М. А. Спиридонова (1884--1941) -- один из лидеров партии левых эсеров.
   5 М. И. Лацис (Я. Ф. Сидрабе) (1888--1938) -- большевик с 1905 г. В октябрьские дни входил в состав Петроградского Военно-революционного комитета, член коллегии ВЧК и НКВД. В 1932--1937 гг.-- директор Московского института народного хозяйства им. Г. В. Плеханова.
   П. Г. Смидович (1874--1935) -- член партии с 1898 г. В 1905 г.-- активный участник декабрьского вооруженного восстания в Москве. После Октябрьской революции -- на ответственной советской работе.
   6 Это правительственное сообщение было опубликовано: "Правда", No 138, 7.VII 1918; "Известия", No 140, 7.VII 1918 (см. "Декреты Советской власти", т. II. М., 1959, стр. 530--531).
   7 Совнарком принял отставку Ф. Э. Дзержинского, но при формировании нового состава ВЧК вновь включил его; 22 августа 1918 г. Совнарком снова назначил Ф. Э. Дзержинского председателем ВЧК.
   8 Имеется в виду ультиматум министра иностранных дел Англии Керзона, направленный им в мае 1923 г. Советскому правительству, содержавший ряд клеветнических обвинений и провокационных требований.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru