Бойчевский Иван Андрианович
Курс теории словесности

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

КУРСЪ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ.

СОСТАВИЛЪ
И. А. Бойчевскій,
Преподаватель русскаго языка и словесности въ Смоленскомъ Александровскомъ реальномъ училищѣ.

МОСКВА.
Типографія Э. Лисснеръ и Ю. Романъ,
Арбатъ, домъ Платонова.
1886.

   

ВВЕДЕНІЕ.

   Предметъ Теоріи словесности заключается въ изслѣдованіи законовъ, управляющихъ литературною дѣятельностью человѣка. Эти законы не выдумываются, ибо иначе они были-бъ условными правилами, стѣснительными для искусства: они -- результатъ наблюденій надъ произведеніями литературы, совершившей полный кругъ своего развитія. Значитъ, не словесность была слѣдствіемъ теоріи, а теорія слѣдствіемъ словесности.
   Въ общей совокупности литературнаго творчества даннаго народа находятся какъ такія произведенія, въ которыхъ разсудокъ преобладаетъ надъ фантазіей и чувствомъ (проза), такъ, напротивъ, и такія, гдѣ фантазія и чувство берутъ верхъ надъ разсудкомъ (поэзія). Притомъ, идея, прежде чѣмъ сдѣлаться достояніемъ литературы, должна воплотиться въ словѣ. Въ виду вышесказаннаго и Теорія Словесности дѣлится на три части: Стилистику, Теорію прозы и Теорію поэзіи.
   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Введеніе
   ЧАСТЬ 1-я. Стилистика.
   Понятіе о Стилистикѣ §1
   Прозаическій слогъ. Требованія прозаическаго слога: правильность слога; чистота слога; ясность слога; точность слога; благозвучіе слога §§ 1--8.
   О періодахъ. Понятіе о простомъ и сложномъ періодѣ; виды сложныхъ періодовъ §§ 9--11
   Понятіе объ отрывистой и лаконической рѣчи § 12
   Краткость рѣчи § 13
   Слогъ поэтическій или художественный. Троны. Виды троновъ: сравненіе; метафора; аллегорія; метонимія; синекдоха; олицетвореніе; иронія; гипербола; эпитетъ §§ 14--25
   Фигуры. Виды фигуръ: эллипсисъ; антитезъ; анафора; безсоюзіе; многосоюзіе; умолчаніе; поправленіе; апострофа; градація; неожиданномъ; звукоподражаніе §§ 26--37
   Стихосложеніе §§ 38--48
   О формахъ изложенія прозаическихъ и поэтическихъ сочиненій § 49
   ЧАСТЬ 2-я. Теорія прозы.
   Предметъ прозаическихъ сочиненій § 1
   Виды прозаическихъ сочиненій: Повѣствованіе. Виды повѣствовательныхъ произведеній: лѣтопись; мемуары; анекдотъ; біографія; автобіографія (некрологъ); характеристика; исторія §§ 2--10
   Описаніе. Описанія общія и частныя, прозаическія и поэтическія. Путешествіе, какъ видъ описательныхъ сочиненій §§ 11--16
   Разсужденіе §§ 17--20
   Ораторская рѣчь §§ 21--22
   ЧАСТЬ 3-я. Теорія поэзіи.
   Предметъ поэтическихъ сочиненій § 1
   Прекрасное, какъ предметъ поэзіи § 2
   Два вида проявленія прекраснаго § 3
   Совершенно точное подражаніе природѣ не есть цѣль поэзіи § 4
   Типизмъ въ поэзіи §§ 5--6
   Опредѣленіе поэзіи § 7
   О личности поэта § 8
   Объективное и субъективное творчество § 9
   Роды поэтическихъ произведеній § 10
   Отличіе устной или безыскусственной народной поэзіи отъ письменной или искусственной § 11
   Народный безыскусственный эпосъ.
   Былины или богатырскія пѣсни §§ 13--14
   Историческія пѣсни §§ 15--16
   Сказки §§ 17--18
   Пословицы § 19
   Загадки § 20
   Искусственный или художественный эпосъ.
   Виды искусственнаго эпоса § 21
   Классическая поэма §§ 22--23
   Ложно-классическая поэма § 24
   Художественная поэма новаго времени § 25
   Романъ и повѣсть §§ 26--27
   Идиллія §§ 28--29
   Баллада §§ 30--31
   Басня §§ 32--33
   Лирическая поэзія.
   Общія замѣчанія о лирической поэзіи §§ 34
   Виды лирической поэзіи § 35
   Пѣсня народная или безыскусственная § 36
   Пѣсня искусственная или художественная § 37--38
   Ода (гимнъ, диѳирамбъ) §§ 39--40
   Элегія (романсъ) §§ 41--42
   Сатира §§ 43--44
   Эпиграмма § 45
   Антологическія стихотворенія § 46
   Драматическая поэзія.
   Общія замѣчанія о драматической поэзіи § 47
   Виды драматической поэзіи § 48
   Трагедія классическая §§ 49--52
   Трагедія ложно-классическая § 53
   Комедія §§ 54--57
   Драма §§ 58--60
   Сложные виды драматической поэзіи: мелодрама (монодрама); опера; оперетта; водевиль § 61
   Приложеніе

I.
Стилистика.

   § 1. Мы всѣ на письмѣ и въ разговорѣ употребляемъ одни и тѣ-же слова родного языка; по, несмотря на это, у каждаго изъ насъ есть своя манера выражаться, свой особенный складъ рѣчи, зависящій отъ степени умственнаго развитія индивидуума, его темперамента, привычки и т. д. Эта манера или складъ рѣчи называется слогомъ, ученіе-же о законахъ и пособіяхъ слога -- Стилистикой. Послѣднее названіе заимствовано отъ стиля (stylus), т. е. металлическаго прутика, заостреннаго на подобіе грифеля, которымъ греки и римляне писали на дощечкахъ, покрытыхъ слоемъ воска.
   Слогъ бываетъ прозаическій и поэтическій.
   

I. Прозаическій слогъ.

   § 2. Отличительная особенность прозаическаго слога заключается въ томъ, что онъ менѣе заботится объ изобразительности и благозвучіи, нежели правильномъ, точномъ и ясномъ выраженіи мыслей.
   § 3. Требованія прозаическаго слога. Образцовый прозаическій слогъ долженъ отличаться правильностью, чистотой, ясностью, точностью, благозвучіемъ и краткостью.
   § 4. Правильность рѣчи зависитъ отъ строгаго соблюденія этимологическихъ и синтаксическихъ законовъ языка.
   § 5. Чистота слога требуетъ, чтобъ безъ нужды не употреблялись: архаизмы, неологизмы, варваризмы и провинціализмы.
   а) Архаизмами называются древніе слова, формы, а также и обороты рѣчи, вышедшіе изъ употребленія въ современномъ живомъ языкѣ. Въ русскомъ языкѣ архаизмами служатъ но большей части слова и выраженія ц.-- славянскія; напр.: обаче, толикій, сей, оный, купно, паки, перси, почто и друг.
   
   "Я слышу благовѣстъ, но вѣры не иму (вм. не имѣю)...
   А чудеса суть чада вѣры".
   ("Фаустъ" Гэте въ переводѣ Вронченки.)
   
   Впрочемъ, какъ въ историческихъ сочиненіяхъ, такъ и поэтическихъ, изображающихъ старинный бытъ, архаизмы часто бываютъ необходимы для болѣе живой характеристики личности или эпохи. Напр.:
   
   "Царю, прославляему древле отъ всѣхъ,
   Но тонущу въ сквернахъ обильныхъ!
   Отвѣтствуй, безумный, какихъ ради грѣхъ
   Побилъ ecu добрыхъ и сильныхъ?...
   И азъ, иже кровь въ непрестанныхъ бояхъ
   За тя, аки воду, ліяхъ и ліяхъ,
   Съ тобой предъ Судьею предстану"
   Такъ Курбскій писалъ къ Іоанну. (А. Толстой.)
   
   "Ходилъ до реторики, да Богу изволившу, назадъ воротился" -- говоритъ о себѣ недоучившійся семинаристъ -- Кутейкинъ въ комедіи Фонъ-Визина: "Недоросль".
   б) Неологизмы. Но мѣрѣ успѣховъ просвѣщеніи въ народѣ, назрѣваетъ потребность въ новыхъ словахъ для словеснаго выраженія новыхъ понятій, появившихся въ обществѣ. Эти слова или изобрѣтаются отъ корней родного языка или заимствуются у другихъ народовъ. Въ обоихъ случаяхъ это -- неологизмы, но ихъ участь бываетъ неодинаковая: удачные неологизмы служатъ къ обогащенію и развитію языка, неудачные-же не входятъ во всеобщее употребленіе и забываются.
   Примѣры удачныхъ неологизмовъ: средоточіе (Кантемиръ), сѣверное сіяніе (Ломоносовъ), промышленность, предметъ, трогательный (Карамзинъ), пароходъ (Гречъ), чугунка (желѣзная дорога) и т. п.
   Примѣры неудачныхъ неологизмовъ: числительница вм. ариѳметика, сострастіе вм. симпатія, присущникъ вм. ассистентъ, мокроступы вм. калоши, шарокатъ вм. бильярдъ, самотникъ вм. эгоистъ и т. п.
   Чистота слога нарушается употребленіемъ только неудачныхъ неологизмовъ.
   в) Варваризмы суть иностранные слова и обороты рѣчи, которые легко могутъ быть переданы равносильными словами и выраженіями отечественнаго языка, и оттого не вошли во всеобщее употребленіе.
   Варваризмы, заимствованные изъ французскаго яз., называются галлицизмами, изъ нѣмецкаго -- германизмами, изъ латинскаго -- латинизмами, изъ греческаго -- грецизмами, изъ польскаго -- полонизмами.
   Примѣры: казусъ (лат.) вм. случай; регрессивный (лат.) вм. попятный; абсурдъ (франц.) вм. нелѣпость; респектъ (франц.) вм. почтеніе; цибуля (польск.) вм. лукъ; качка (польск.) вм. утка и т. п.
   
   "Любезнѣйшій! ты не и своей тарелкѣ". (Грибоѣдовъ.)
   
   Бытъ не въ своей тарелкѣ -- n'être pas dans son assiette (франц.). "Онъ кричалъ на весь голосъ и это причинилось къ его вреду" (съ польск. лз.),
   "Покажи твою жалобу бытъ праву" (Кантемиръ) -- латинская конструкція accusat, cum. infinitivo вм.-- "покажи, что твоя жалоба справедлива".
   
   Истлѣю здѣсь безъ погребенья
   И не оплаканъ отъ друзей. (Жуковскій.)
   
   Отъ друзей (грецизмъ -- уло т(оу ср(Хсоу) сказано вм. друзьями.
   г) Провинціализмами называются такія слова и выраженія, которыя употребляются не повсемѣстно въ государствѣ, а только въ говорѣ одной какой-либо извѣстной мѣстности,-- губерніи, области или уѣзда; напр.: пуня (Смоленск. губ.) вм. сѣновалъ; алаберъ (Тверск. губ.) вм. порядокъ (откуда -- общеупотребительное слово -- безалаберный); холодянка (въ Южной Сибири) вм. змѣя; жаравиха (Пермск. губ.) вм. клюква; втора (Олонец. губ.) вы. бѣда; зёнѣка (тамъ-же) вм. колыбель и друг.
   Однако нужно замѣтить, что въ сочиненіяхъ, изображающихъ бытовую сторону жизни народа въ извѣстной мѣстности, провипціализмы могутъ быть допущены, но непремѣнно съ объясненіемъ ихъ значенія, какъ это мы, напр., видимъ въ "Вечерахъ на хуторѣ близъ Диканьки" Гоголя, "Запискахъ охотника" Тургенева, "Въ лѣсахъ" и "На горахъ" А, Печерскаго (Мельникова) и друг.
   § 6. Ясность. Только та рѣчь называется ясной, которая легко и свободно понимается читателями или слушателями. Ясность выраженія мыслей прежде всего зависитъ отъ близкаго и всесторонняго изученія пишущимъ предмета своего сочиненія. Кромѣ того ясности рѣчи вредятъ также:
   а) Двусмысленности, которыя могутъ быть истолкованы такъ или иначе, произвольно.
   Крезъ лидійскій, снаряжаясь въ походъ противъ Кира, царя персидскаго, спросилъ у дельфійскихъ жрецовъ: каковъ будетъ исходъ предстоящей войны. Оракулъ отвѣтилъ: "Если Крезъ перейдетъ рѣку Галисъ, то разрушится великое царство"; но не было сказано, какое именно: лидійское или персидское.
   б) Неправильное размѣщеніе словъ въ рѣчи. Напр.:
   
   "Народовъ дикихъ насъ глупѣе быть считаютъ". (Хемницеръ)
   
   Въ этомъ стихѣ не ясно, что изъ двухъ: дикихъ-ли народовъ считаютъ глупѣе насъ, или насъ считаютъ глупѣе дикихъ народовъ.
   Для ясности слѣдовало-бы сказать такъ: "дикихъ народовъ считаютъ (быть) глупѣе насъ".
   
   "Иль въ лодкѣ вдоль рѣки, по брегу нѣтъ, верхомъ,
   Качусь на дрожкахъ я, сосѣдей съ вереницей". (Державинъ.)
   
   По смыслу и теченію словъ выходитъ, что поэтъ на дрожкахъ сосѣдей катался въ лодкѣ по брегу пѣшъ верхомъ.
   в) Неправильная разстановка знаковъ препинанія. Иное дѣло написать: "казнить (,) нельзя простить" или "казнить нельзя (,) простить". Первая фраза имѣетъ тотъ смыслъ, что надо казнить, но не простить, вторая-же -- обратный.
   г) Ошибки противъ этимологическихъ и синтаксическихъ правилъ языка.
   "Въ одномъ концѣ залы, по правую сторону, выходя изъ столовой, стоялъ столъ". (В. Булгаринъ.)
   Можно думать, что столъ выходилъ изъ столовой и въ то-же время стоялъ...
   д) Употребленіе длинныхъ и запутанныхъ періодовъ. Напр., Ломоносовъ въ "Слотъ похвальномъ Петру I" между прочимъ говоритъ:
   "Съ того самаго времени, когда онаго, вещію малаго ботика, но дѣйствіемъ и славою великаго, изобрѣтеніе побуждало неусыпный духъ Петровъ къ полезному раченію основать флотъ и на морской глубинѣ показать россійское могущество, устремилъ (Петръ I) и распростеръ великаго разума своего силы во всѣ важнаго сего предпріятія части, которыя, разсматривая, убѣдился, что въ толь трудномъ дѣлѣ успѣхъ имѣть невозможно, ежели онъ самъ довольнаго въ немъ знанія не получитъ".
   е) Техническіе термины, оставленные вовсе безъ объясненія.
   "Волна, ударивъ въ бортъ, разбила старнъ-постъ, расшатала ахтеръ-штевенъ. Пора было подумать о помпахъ, такъ какъ въ трюмѣ было на четыре фута воды... Гротъ и бизань мачты были срублены" ("Донъ-Жуанъ" Байрона въ перев. А. Соколовскаго.)
   § 7. Точность. Рѣчь называется точной въ томъ случаѣ, если она выражаетъ нашу мысль вполнѣ вѣрно, не придавая ей ни болѣе широкаго, ни болѣе узкаго значенія. Точности слога вредятъ:
   а) Плеоназмы, слова лишнія и, слѣдовательно, не нужныя. Напр.: весь круглый годъ; молодой юноша; крошечный карликъ; скупой скряга; бѣдный нищій.
   "Крикъ и визгъ, умолкнувшіе на минуту, тотчасъ снова возобновились". (Пушкинъ.)
   б) Тавтологія, т. е. употребленіе словъ однозначущихъ или производныхъ отъ одного корня: думу думать, разговоры разговаривать, горе горевать, итти путемъ дорогою и т. д.
   в) Параллелизмъ,-- параллельный рядъ тавтологическихъ выраженій:
   "Она глядѣла на нихъ (сыновей) вся; глядѣла всѣми чувствами, вся превратилась въ одно зрѣніе и не могла наглядѣться". (Гоголь.)
   
   "Принять его, позвать, просить, сказать, что дома,
   Что очень радъ"... (Грибоѣдовъ.)
   
   Примѣчаніе. Хотя плеоназмы, тавтологія и параллелизмы, не внося въ рѣчь ничего новаго, вредятъ точности рѣчи съ логической стороны, однако-жъ при осмотрительномъ пользованіи ими они содѣйствуютъ картинному и живому изображенію предметовъ. Доказательствомъ этого, кромѣ двухъ вышеприведенныхъ примѣровъ изъ Гоголя и Грибоѣдова, могутъ еще служить слѣдующіе:
   
   Жены плачутъ, слезно причитаютъ:
   Ужъ ни мыслью милыхъ вамъ не смыслить!
   Ужъ не думой ладъ (мужей) своихъ не сдумать!
   Ни очами вамъ на нихъ не глянутъ!
   ("Слово о полку Игоревѣ" въ перев. А. Майкова.)
   
   "Они слышали своимъ ухомъ весь безчисленный міръ насѣкомыхъ". (Гоголь.)
   
   г) Смѣшеніе омонимовъ и синонимовъ.
   Омонимы -- одинаковыя названія для совершенно различныхъ предметовъ, напр.: ключъ въ замкѣ и ключъ -- источникъ; языкъ, какъ членъ человѣческаго тѣла, и языкъ, какъ совокупность всѣхъ словъ въ лексиконѣ даннаго народа.
   Примѣчаніе. Остроумная шутка, построенная на омонимахъ, называется каламбуромъ.
   У Мильтона спрашивали, учитъ-ли онъ свою дочь языкамъ?-- Женщинѣ довольно и одною собственнаго, отвѣчалъ авторъ "Потеряннаго рая".
   Синонимы -- разныя названія для одного и то то-же понятія; одно названіе можетъ указывать на внутреннее свойство предмета, другое -- на внѣшность, третье -- на происхожденіе или цѣль его и т. д. Ботъ нѣсколько примѣровъ синонимовъ:
   Письмо грамота, посланіе. Письмами сообщаютъ мысли свои люди всякаго званія, но грамоты пишутъ одни Государи. Письма древнихъ называются посланіями ("Опытъ россійскаго соеловника" Фонъ-Визина).
   Лѣнивый и праздный. Первый боится при дѣлѣ труда, а второй не терпитъ самаго дѣла. Трудолюбивый становится иногда лѣнивымъ, но не празднымъ; ибо праздный отъ роду не бывалъ трудолюбивымъ (Тамъ-же).
   Родъ, племя. Племенемъ въ народѣ означалась линія нисходящая, а родомъ -- восходящая:
   
   "Стало срамно молодцу появитися
   Къ своему отцу и матери
   И къ своему роду " и племени".
   
   Такимъ образомъ въ тождесловномъ выраженіи родъ -- племя разумѣлись всѣ родственныя связи.
   Вопросы: Правильно-ли сказать: Колумбъ изобрѣлъ Америку, Гутенбергъ открылъ книгопечатаніе? Ѣхать желѣзнымъ путемъ, морской дорогой? Какая разница между синонимами: старый домъ и ветхій домъ? инокъ и чернецъ? свѣтлица и горница?
   § 8. Благозвучіе слога требуетъ, чтобы рѣчь произносилась легко и свободно, плавнымъ и стройнымъ теченіемъ дѣлая на слухъ нашъ музыкальное впечатлѣніе. Благозвучіе прозаической рѣчи главнымъ образомъ зависитъ отъ періодическаго построенія ея частей.
   

О періодахъ.

   § 9. Періодомъ называется распространенное предложеніе, простое сложное или слитное, члены котораго расположены особеннымъ искусственнымъ образомъ, отчею развитіе и теченіе мысли пріобрѣтаютъ изящную цѣлость и стройность.
   Въ періодѣ надо различать: тему, т. е. главную мысль, которая развивается, и мысли, развивающія ее.
   Напр. "Здоровье, столь мало уважаемое въ юныхъ лѣтахъ, дѣлается въ лѣтахъ зрѣлости истиннымъ благомъ; самое чувство жизни бываетъ гораздо сильнѣе тогда, когда уже пролетѣла ея быстрая половина: такъ остатки ясныхъ осеннихъ дней располагаютъ насъ живѣе чувствовать прелесть натуры; думая, что скоро все увянетъ, боимся пропустить минуту наслажденія" (Карамзинъ). Тема этого періода: здоровье оцѣнивается по достоинству въ зрѣлыхъ лѣтахъ. Ее развиваютъ двѣ мысли: 1) "Самое чувство жизни бываетъ гораздо сильнѣе тогда, когда уже пролетѣла ея быстрая половина" и 2) "Такъ остатки ясныхъ осеннихъ дней располагаютъ" и т. д. до конца.
   § 10. По составу періоды бываютъ простые и сложные. Въ простомъ періодѣ всегда заключается одна самостоятельная мысль; всѣ-же придаточныя предложенія, входящія въ составъ простого періода, служатъ только развитію и округленію темы, не имѣя самостоятельнаго значенія. Напр. "Ученый человѣкъ, занятый своимъ дѣломъ, погруженный въ свои размышленія, не имѣетъ времени являться въ общество и пріобрѣтать навыкъ въ суетной образованности" (Пушкинъ). Въ этомъ періодѣ -- одна самостоятельная мысль, соотвѣтствующая темѣ: "ученый человѣкъ не имѣетъ времени являться въ общество и пріобрѣтать навыкъ въ суетной образованности". "Занятый своимъ дѣломъ" и "погруженный въ свои размышленія" суть два придаточныя сокращенныя предложенія, которыя опредѣляютъ подлежащее въ главномъ предложеніи -- "ученый человѣкъ", но сами но себѣ не имѣютъ значенія.
   Сложный періодъ состоитъ изъ двухъ частей: въ одной содержатся мысли объясняющія, въ другой -- объясняемыя. Произнося первую часть, мы постепенно повышаемъ голосъ, отчего она и называется повышеніемъ; вторую-же произносимъ, понижая голосъ: она называется пониженіемъ {Въ простомъ періодѣ повышенію соотвѣтствуетъ логическое подлежащее, а пониженію -- логическое сказуемое. Такъ, напр., "ученый человѣкъ, занятый своимъ дѣломъ, погруженный въ свои размышленія (повышеніе), не имѣетъ времени являться въ общество" и т. д., до конца (пониженіе).}.
   По количеству сопоставляемыхъ мыслей, или членовъ, сложные періоды бываютъ двучленными, трехчленными и многочленными; по способу-же сочетанія повышенія съ пониженіемъ они дѣлятся на причинные или винословные, послѣдовательные,сравнительные, условные, изъяснительные, заключительные, противоположные, уступительные и смѣшанные.
   

§ 11. Виды сложныхъ періодовъ.

   а) Причинные или винословные періоды, въ которыхъ повышеніе составляетъ причину, а пониженіе -- слѣдствіе этой причины. Грамматическая связь между повышеніемъ и пониженіемъ обозначается союзами: потому-что, такъ-какъ, оттого-что, ибо; эти союзы иногда опускаются, и въ такомъ случаѣ принято ставить на ихъ мѣстѣ двоеточіе (:).
   "Я не люблю краснаго лѣса, его вѣчно-однообразной и мрачной зелени, его песчаной или глинистой почвы,-- можетъ быть оттого, что я съ малыхъ лѣтъ привыкъ любоваться веселымъ, разнолистнымъ чернолѣсьемъ и тучнымъ черноземомъ". (С. Аксаковъ.)
   "Богатство, котораго многіе добиваются, не можетъ сдѣлать человѣка счастливымъ, потому-что оно не приноситъ съ собою ни благоразумія, ни здоровья, ни правъ на уваженіе".
   б) Послѣдовательные періоды, въ повышеніи и пониженіи которыхъ излагаются дѣйствія или событія, слѣдующія другъ за другомъ во времени. Грамматическая связь повышенія съ пониженіемъ выражается парными союзами: когда-тогда, лишь-только-какъ, едва только-какъ и т. д.
   
   "Когда же съ мирною семьей
   Черкесъ въ отеческомъ жилищѣ
   Сидитъ ненастною порой,
   И тлѣютъ угли въ пепелищѣ;
   И спрянувъ съ вѣрнаго коня,
   Въ горахъ пустынныхъ запоздалый,
   Къ нему войдетъ пришлецъ усталый
   И робко сядетъ у огня --
   Тогда хозяинъ благосклонный,
   Съ привѣтомъ, ласково встаетъ
   И гостю въ чашѣ благовонной
   Чихирь отрадный подаетъ". (Пушкинъ.)
   
   "Онъ бросился отъ няни къ сѣновалу, съ намѣреніемъ взобраться туда по крутой лѣстницѣ, и едва она поспѣла дойти до сѣновала, какъ уже надо было спѣшить разрушать его замыслы взлѣзть на голубятню, проникнуть на скотный дворъ и, чего Боже сохрани! въ оврагъ". (Гончаровъ.)
   в) Сравнительные періоды. Въ повышеніи и пониженіи сопоставляются предметы или мысли, сколько-нибудь сходные въ количественномъ или качественномъ отношеніяхъ. Грамматическая связь означается сравнительными союзами: такъ, какъ-такъ, подобно, словно, сколько-столько, чѣмъ-тѣмъ и т. д.
   
   "Онъ (Карлъ XII) шелъ на древнюю Москву,
   Взметая русскія дружины,
   Какъ вихорь гонитъ прахъ долины
   И клонитъ пыльную траву". (Пушкинъ.)
   
   "Пробѣжитъ-ли кошка по двору, пролетитъ-ли галка, наблюдатель и ту и другую преслѣдуетъ взглядомъ и копчикомъ своего носа, поворачивая голову то направо, то налѣво: такъ иногда собаки любятъ сидѣть по цѣлымъ днямъ на окошкѣ, подставляя голову подъ солнышко и тщательно оглядывая всякаго прохожаго". (Гончаровъ.)
   г) Условные періоды. Въ пониженіи высказывается та или другая мысль, какъ слѣдствіе условія, сдѣланнаго въ повышеніи. Грамматической связью повышенія съ понижепіемъ служатъ условные союзы: если-то, если-бы -- то-бы, когда-то и ли.
   
   "Реветъ-ли звѣрь въ лѣсу глухомъ.
   Трубитъ-ли рогъ, гремитъ-ли громъ,
   Поетъ-ли дѣва за холмомъ,--
   На всякій звукъ
   Свой откликъ въ воздухѣ пустомъ
   Родишь ты (эхо) вдругъ". (Пушкинъ.)
   
   "Если душа твоя невинна, если пылаетъ въ ней тихое пламя добра, то въ мирномъ семействѣ найдешь безмятежное, постоянное счастіе". (Жуковскій.)
   д) Изъяснительные періоды. Пониженіе изъясняетъ силу, степень, мѣру какого-нибудь понятія или цѣлой мысли, выраженной въ повышенія. Грамматической связью служатъ парные союзы: такъ-что, до того-что, не только -- но даже, затѣмъ чтобы, мало того -- чтобы и т. д.
   
   "И тѣ пташечки-касаточки
   Пѣли грустно такъ и жалобно,
   Что, ихъ слушая, кровь стынула". (Кольцовъ.)
   
   "Натальѣ показалось уже мало-того, чтобы смотрѣть на прекраснаго незнакомца и видѣть нѣжность въ глазахъ его; ей захотѣлось слышать его голосъ, взять его за руку, быть поближе къ его сердцу". (Карамзинъ.)
   е) Заключительные періоды. Въ повышеніи заключается тема, а въ пониженіи -- выводъ изъ темы. Грамматическая связь: итакъ, слѣдовательно, другими словами, короче, однимъ словомъ и т. д.
   
   "Онъ по-французски совершенно
   Могъ изъясняться и писалъ;
   Легко мазурку танцовалъ
   И кланялся непринужденно:
   Чего-жъ вамъ больше? Свѣтъ рѣшилъ,
   Что онъ уменъ и очень милъ". (Пушкинъ.)
   
   "Ежели есть предметы различные, необходимо должно быть и то, что различными ихъ дѣлаетъ; другими словами: у каждаго различія должно быть основаніе". (Павловъ.)
   ж) Противоположные періоды. Въ повышеніи и пониженіи раскрываются мысли, не согласныя между собою въ какомъ-нибудь отношеніи. Грамматическая связь -- противоположные союзы: а, но, же, напротивъ.
   
   "Живи и жить давай другимъ,
   Но только не за счетъ другого". (Державинъ.)
   
   "Онъ рѣдко предводительствовалъ другими въ дерзкихъ предпріятіяхъ -- обобрать чужой садъ или огородъ, но зато онъ былъ всегда однимъ изъ первыхъ, приходившихъ подъ знамена предпріимчиваго бурсака, и никогда, ни въ какомъ случаѣ, не выдавалъ своихъ товарищей". (Гоголь.)
   з) Уступительные періоды. Въ пониженіи излагаются слѣдствія, противоположныя мыслямъ, высказаннымъ въ повышеніи. Грамматическая связь выражается уступительными союзами и реченіями: согласимся, пустъ, пускай, хотя, правда (въ повышеніи); однако-жъ, но, несмотря на то, тѣмъ не менѣе, все-таки (въ пониженіи).
   
   "Пускай въ Молчалинѣ умъ бойкій, геній смѣлый,
   Но есть-ли въ немъ та страсть, то чувство, пылкость та,
   Чтобъ, кромѣ васъ, ему міръ цѣлый
   Казался прахъ и суета?" (Грибоѣдовъ.)
   
   "Согласимся, что дѣянія, описанныя Геродотомъ, Ѳукидидомъ, Ливіемъ, для всякаго не-Русскаго вообще занимательнѣе, представляя болѣе душевной силы и живѣйшую игру страстей: ибо Греція и Римъ были народными державами и просвѣщеннѣе Россіи; однако-оюъ смѣло можемъ сказать, что нѣкоторые случаи, картины, характеры нашей исторіи любопытны не менѣе другихъ". (Карамзинъ.)
   и) Смѣшанные періоды, въ составъ которыхъ входитъ нѣсколько разнородныхъ періодовъ. Такъ, въ вышеприведенномъ примѣрѣ: "Согласимся, что дѣянія, описанныя Геродотомъ" и т. д. мы видимъ соединеніе уступительнаго періода съ причиннымъ.
   § 12. Періодическое построеніе рѣчи, введенное въ русскую литературу Ломоносовымъ и усовершенствованное Карамзинымъ, преобладало у насъ вплоть до Пушкина. Послѣдній создаетъ новую форму рѣчи -- отрывистую, которая состоитъ изъ краткихъ сочтенныхъ предложеній и отличается силой и движеніемъ.
   Доведенная до крайней степени сжатости, отрывистая рѣчь превращается въ лаконическую, названную такъ по имени древнихъ Лакедемонянъ, или спартанцевъ, которые, предпочитая дѣло многословію, любили выражаться коротко, рѣзко и остроумно. Вотъ, напр., нѣсколько общеизвѣстныхъ лаконизмовъ. Одна спартанка, напутствуя сына въ битву, сказала: "Иль на щитѣ, илъ со щитомъ!", т. е. или доблестно погибни, или воротись побѣдителемъ.
   Суворовъ, награждая одного офицера, незаслуженно обойденнаго чинами, увѣдомлялъ его: "За Брестъ -- Георгія крестъ, за Тульчинъ -- полковника чинъ; за Прагу -- золотую шпагу; за долгое терпѣніе -- 600 душъ въ награжденіе".
   На пьедесталѣ памятника композитору М. И. Глинкѣ въ Смоленскѣ сдѣлана надпись: "Глинкѣ Россія 1885".
   § 13. Краткость рѣчи. Не та рѣчь называется краткою, въ которой мало сказано, но та, въ которой нѣтъ ничего лишняго.
   

II. Слогъ поэтическій.

   § 14. Поэтическій или художественный слогъ отличается отъ прозаической рѣчи тѣмъ, что, вліяя преимущественно на чувство и фантазію читателей, онъ даетъ не понятіе или точное познаніе предмета, но наглядный образъ послѣдняго посредствомъ, такъ* называемыхъ, троповъ и фигуръ.
   

О тропахъ.

   § 15. Тропами называются слова и цѣлыя выраженія, употребленныя не въ прямомъ, а въ переносномъ, несобственномъ значеніи. Появленіе троповъ въ языкѣ объясняется тѣмъ обстоятельствомъ, что различные предметы и явленія какой-нибудь стороной своей не рѣдко дѣлаютъ на человѣка сходное впечатлѣніе. Такъ, сердце, чуждое состраданія, мы сближаемъ мысленно съ безчувственнымъ камнемъ, когда говоримъ: "каменное сердце", причемъ, разумѣется, слово "каменное" употребляется уже въ переносномъ значеніи.
   § 16. Виды троповъ. Главнѣйшіе виды троповъ слѣдующіе: сравненіе, метафора, аллегорія, метонимія, синекдоха, олицетвореніе, иронія, гипербола, эпитетъ.
   § 17. Сравненіе заключается въ уподобленіи одного предмета другому на основаніи сходства между ними въ какихъ-либо общихъ имъ признакахъ; напр.:
   
   "Имъ (матерямъ) не забыть своихъ дѣтей,
   Погибшихъ на кровавой пивѣ,
   Какъ не поднять плакучей мнѣ
   Своихъ поникнувшихъ вѣтвей". (Некрасовъ )
   
   "Бѣденъ, какъ церковная мышь" (Пословица).
   Народная поэзія богата еще, такъ-называемыми, отрицательными сравненіями, которыя одновременно раскрываютъ и сходство и различіе уподобляемыхъ предметовъ.
   
   "Не былинушка въ чистомъ полѣ зашаталася,
   Зашаталася безпріютная головушка."
   
   "Не звѣзда блеститъ далече во чистомъ полѣ,
   Курится огонечекъ малешенекъ."
   
   "Не вѣтеръ бушуетъ надъ боромъ,
   Не съ горъ побѣжали ручьи,
   Морозъ-воевода дозоромъ
   Обходитъ владѣнья свои". (Некрасовъ.)
   
   "Не серна подъ утесъ уходитъ,
   Орла послыша тяжкій летъ,
   Одна въ сѣняхъ невѣста бродитъ,
   Трепещетъ и рѣшенья ждетъ". (Пушкинъ.)
   
   Распространенное сравненіе называется уподобленіемъ.
   "Пробѣжитъ-ли кошка по двору, пролетитъ-ли галка, наблюдатель и ту и другую преслѣдуетъ взглядомъ и кончикомъ своего носа, поворачивая голову то направо, то налѣво: такъ иногда собаки любятъ сидѣть по цѣлымъ днямъ на окошкѣ, подставляя голову подъ солнышко и тщательно оглядывая всякаго прохожаго". (Гончаровъ.)
   § 18. Метафора есть не что иное, какъ результатъ сравненія. Признаки или дѣйствія, общіе двумъ предметамъ, переносятся съ одного изъ нихъ на другой въ несобственномъ значеніи.
   Указать метафоры въ слѣдующемъ стихотвореніи Лермонтова:
   
   "На воздушномъ океанѣ,
   Безъ руля и безъ вѣтрилъ,
   Тихо плаваютъ въ туманѣ
   Хоры стройные свѣтилъ.
   Средь полей необозримыхъ
   Въ небѣ ходятъ безъ слѣда
   Облаковъ неуловимыхъ
   Волокнистыя стада.
   Часъ разлуки, часъ свиданья
   Имъ не радость, не печаль;
   Имъ въ грядущемъ нѣтъ желанья
   Имъ прошедшаго не жаль."
   
   § 19. Аллегоріей называется нѣсколько метафоръ, развитыхъ въ цѣлую картину, отличающуюся единствомъ образа. Въ этомъ тропѣ, гдѣ наряду съ живыми существами говорятъ и дѣйствуютъ неодушевленные предметы и даже отвлеченныя понятія, всегда скрывается какое-либо иносказаніе, поученіе. Образчикомъ аллегорія можетъ служить любая изъ басенъ Крылова, хоть-бы, напр., "Лягушка и Волъ". Увидя на лугу Вола, завистливая квакушка затѣяла въ дородствѣ съ нимъ сравняться, и кончила на томъ, что "съ натуги лопнула и -- околѣла". Иносказаніе этой аллегоріи обнаруживается въ заключительныхъ словахъ басни:
   
   "Примѣръ такой на свѣтѣ ее одинъ:
   И диво-ли, когда жить хочетъ мѣщанинъ,
   Какъ именитый гражданинъ,
   А сошка мелкая, какъ знатный дворянинъ".
   
   Прелестный образчикъ аллегоріи также представляетъ стихотвореніе Жуковскаго: "Дружба".
   
   Скатившись съ торной высоты,
   Лежалъ на прахѣ дубъ, перунами разбитый,
   А съ нимъ и гибкій плющъ, кругомъ его обвитый...
   О, дружба, это ты!
   
   § 20. Метонимія -- перенесеніе словъ отъ собственнаго значенія къ несобственному по качеству. Въ частности здѣсь могутъ быть слѣдующіе случаи:
   а) Имя автора употребляется вмѣсто названія его сочиненій:
   
   "Бранилъ Гомера, Ѳеокрита,
   Зато читалъ Адама Смита". (Пушкинъ.)
   
   б) Слѣдствіе -- вмѣсто причины:
   
   "До сѣдинъ (=до старости) учился
   Мудрости священной". (Кольцовъ.)
   
   в) Причина -- вмѣсто слѣдствія:
   
   "Вдругъ изъ-за двери въ залѣ длинной
   Фаготъ и флейта раздались". (Пушкинъ.)
   
   г) Содержащее -- вмѣстѣ содержимаго:
   
   "Ахъ, Боже мой, сюда бѣжитъ весь домъ!" (= домашніе)
   (Грибоѣдовъ.)
   
   "Москва и Петербургъ во всей Россіи то,
   Что человѣкъ изъ города Бордо". (Грибоѣдовъ.)
   
   "Москва" и "Петербургъ" сказано вм. москвичи и петербуржцы.
   д) Вещество -- вмѣсто вещи, изъ него сдѣланной:
   
   "Гирей сидѣлъ, потупя взоръ;
   Янтарь въ устахъ его дымился". (Пушкинъ.)
   
   е) Признакъ -- вмѣсто самой вещи:
   
   "Въ поляхъ кровавыхъ Марсъ страшился,
   Свой мечъ въ Петровыхъ зря рукахъ,
   И съ трепетомъ Нептунъ чудился,
   Взирая на Россійскій флагъ". (Ломоносовъ.)
   
   "мечъ" сказанъ вм. войны, "флагъ" -- вм. флота.
   § 21. Синекдоха -- перенесеніе словъ отъ собственнаго значенія къ несобственному по количеству. Въ частности здѣсь могутъ быть слѣдующіе случаи:
   а) Часть употребляется вмѣсто цѣлаго:
   
   "Я волны (="море), и суша покорны тебѣ". (Пушкинъ.)
   
   "Сытое брюхо къ ученію глухо". (Пословица.)
   Въ примѣръ синекдохи этого рода укажемъ еще на заглавіе общеизвѣстной поэмы Гоголя: "Мертвыя души" и романа Писемскаго: "1000 душъ".
   б) Единственное число -- вм. множественнаго:
   
   "Монархъ и узникъ -- снѣдь червей".
   (Державинъ.)
   
   "Побѣжденъ-ли шведъ суровый,
   Мира-ль проситъ грозный врагъ?" (Пушкинъ.)
   
   в) Опредѣленное количество -- вм. неопредѣленнаго:
   
   "Сто человѣкъ къ услугамъ". (Грибоѣдовъ.)
   
   "Да, мочи нѣтъ! мильонъ терзаній" (idem).
   
   г) Собственное имя -- вмѣсто нарицательнаго:
   
   "Автомедоны *) (= кучера) наши бойки". (Пушкинъ.)
   *) Автомедонъ -- возница Ахиллеса, одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ "Иліадѣ" Гомера.
   
   Часто силача мы называемъ Самсономъ, богача -- Крезомъ, скупца -- Плюшкинымъ, опытнаго наставника -- Менторомъ и т. д.
   д) Отвлеченное понятіе -- вмѣсто вещественнаго:
   
   .... "Лишь захочу...
   И вольный геній мнѣ поработится,
   И добродѣтель, и безсонный трудъ
   Смиренно будутъ ждать моей награды.
   Я свистну,-- я ко мнѣ послушно, робко
   Вползетъ окровавленное злодѣйство
   Я руку будетъ мнѣ лизать, и въ очи
   Смотрѣть".... (Пушкинъ.)
   
   "Страхъ тепло волочитъ" -- народная загадка о волкѣ, увлекающемъ овцу.
   § 22. Олицетвореніемъ называется изображеніе не только явленій и предметовъ природы, но и отвлеченныхъ понятій въ образѣ живого существа, надѣленнаго и даромъ слова, и разумомъ.
   
   Ходитъ Спѣсь надуваючись,
   Съ боку на бокъ переваливаясь.
   Ростомъ-то Спѣсь аршинъ съ четвертью,
   Шапка-то на немъ во цѣлу сажень,
   Пузо-то его все въ жемчугѣ.
   Сзади-то у него раззолочено.
   А и зашелъ-бы Спѣсь къ отцу къ матери,
   Да ворота некрашены!
   А и помолился-бъ Спѣсь въ церкви Божіей,
   Да полъ не метенъ!
   Идетъ Спѣсь, видитъ: на небѣ радуга;
   Повернулъ Спѣсь во другую сторону;
   Не пригоже-де мнѣ нагибатися!" (Л. Толстой.)
   
   Примѣромъ олицетворенія можетъ служить и "Споръ" Лермонтова.
   § 23. Иронія употребляется въ томъ случаѣ, когда для насмѣшки говорится противоположное тому, что есть на самомъ дѣлѣ. Презрѣніе, гнѣвъ, отчаяніе, негодованіе и т. подоб. чувствованія нерѣдко обнаруживаются ироническимъ смѣхомъ сквозь слезы:
   
   "Надо мной пѣвала матушка,
   Колыбель мою качаючи:
   "Будешь счастливъ, Калистратушка!
   Будешь жить ты припѣваючи!"
   И сбылось, по волѣ Божіей,
   Предсказанье моей матушки:
   Нѣтъ богаче, нѣтъ пригожѣе,
   Нѣтъ наряднѣй Калистратушки!
   Въ ключевой водѣ купаюся,
   Пятерней чешу волосыньки,
   Урожаю дожидаюся
   Съ непосѣянной полосыньки!
   А хозяйка занимается
   На нагихъ дѣтишекъ стиркою,
   Пуще мужа наряжается --
   Носитъ лапти съ подковыркою!" (Некрасовъ.)
   
   "Такъ учись приличью: гдѣ пень, тутъ поклонъ; гдѣ люди, тутъ мимо, а гдѣ собаки дерутся, тутъ; -- "Богъ на помощь!" (Народ. пословица.)
   Примѣчаніе. Ядовитая и злая насмѣшка называется сарказмомъ. Когда Спаситель былъ распятъ на крестѣ, проходящіе злословили его, кивая головами и говоря: "Э! разрушающій храмъ и въ три дня созидающій! Спаси Себя Самого и сойди съ креста" (Евангел. отъ Марка, XV, 29--30).
   § 24. Гипербола -- преувеличеніе или умаленіе размѣровъ предмета, съ цѣлью дать о нихъ наглядное понятіе.
   Такъ, въ нашихъ народныхъ сказкахъ излюбленными героями являются: мальчикъ съ пальчикъ, мужичекъ самъ съ перстъ, борода на семъ верстъ и другія подобныя диковинки.
   
   "Шелъ нѣкогда обозъ,
   А въ томъ обозѣ былъ такой престрашный возъ,
   Что передъ прочими казался онъ возами,
   Какими кажутся слоны предъ комарами:
   Не возикъ и не возъ, возише то валитъ.
   Но чѣмъ сей баринъ -- возъ набитъ?
   Да пузырями" (Хемниперъ).
   
   "Къ сроку собралися званые гости,
   Блѣдные, чахлые, кожа да кости" (Жуковскій).
   
   Сюда-же относится и форма учтивости вы вм. ты.
   § 25. Эпитетъ есть не что иное, какъ опредѣлительное или обстоятельственное слово, которое постоянно или случайно поясняетъ данное понятіе, дѣйствіе или состояніе предмета. Въ первомъ случаѣ эпитетъ называется постояннымъ, во второмъ -- украшающимъ. Напр., въ народныхъ пѣсняхъ читаемъ: теремъ высокій, поле чистое, жемчугъ самокатный, лѣсъ дремучій, матъсыра земля, море синее, сабля острая, сердце ретивое и т. д.
   У Гомера: Ахиллесъ быстроногій, пышно-поножные мужи Ахейцы, Одиссей хитроумный, волоокая или златотронная Гера, Аполлонъ сребролукій, Зевсъ тучегонитель и т. д.
   Въ вышеприведенныхъ примѣрахъ слова, напечатанныя курсивомъ, суть эпитеты постоянные.
   Ночь пролетала надъ міромъ,
   Сны на людей навѣвая;
   Съ темно-лазуревой ризы
   Сыпались звѣзды, сверкая.
   Старые, мошные дубы,
   Вѣчно-зеленыя ели,
   Грустныя ивы -- листвою
   Ночи на-встрѣчу шумѣли.
   Радостно волны журчали,
   Образъ ея отражая,
   Рожь наклонялась, сильнѣе
   Пахла трава дуговая.
   Крики кузнечиковъ рѣзвыхъ
   И соловьиныя трели,
   Въ хорѣ хвалебномъ сливаясь,
   Въ воздухѣ тихомъ звенѣли;
   И улыбалася кротко
   Ночь надъ землей пролетая...
   Съ темно-лазуревой ризы
   Сыпались звѣзды, сверкая.
   
   Въ вышеприведенномъ стихотворенія Плещеева слова, напечатанныя курсивомъ, суть эпитеты украшающіе.
   Въ эпитетѣ должна быть запечатлѣна -- вѣрно, мѣтко и наглядно -- та сторона предмета, которою особенно поразилась фантазія писателя. Безъ этого условія, эпитетъ не можетъ назваться удачнымъ и не только не способствуетъ изобразительности рѣчи, но даже обезсиливаетъ ее.
   

О фигурахъ.

   § 26. Фигурой называется оборотъ рѣчи, отступающій отъ простого логическаго оборота, подъ вліяніемъ сильно возбужденной дѣятельности чувства и воображенія.
   Наиболѣе употребительныя фигуры -- слѣдующія; эллипсисъ, антитезъ, анафора, безсоюзіе, многосоюзіе, умолчаніе, поправленіе, апострофа, градація или восхожденіе, неожиданность и звукоподражаніе.
   § 27. Эллипсисъ заключается въ томъ, что, для живости рѣчи, пропускаются иныя слова, о которыхъ, впрочемъ, легко догадаться.
   
   "Сѣли (они). Кони съ мѣста въ разъ (т. е. рванулись)
   Пышутъ дымъ ноздрями" (Жуковскій).
   
   "Пойду искать но свѣту,
   Гдѣ оскорбленному есть чувству уголокъ!
   Карету мнѣ, карету!" (т. е. подать) (Грибоѣдовъ).
   
   § 28. Антитезъ. Черезъ сопоставленіе двухъ предметовъ или явленій осязательно раскрывается ихъ обоюдное несходство.
   "Среди большой площади, украшаемой густыми аллеями, и со всѣхъ сторонъ окруженной великолѣпными домами, стоятъ на мраморномъ подножія бронзовая статуя Людовика XIV, такой-же величины, какъ монументъ нашего Россійскаго Петра, хотя сіи два героя были весьма не равны въ великости духа и дѣлъ своихъ. Подданные прославили Людовика: Петръ прославилъ своихъ подданныхъ; -- первый отчасти способствовалъ успѣхамъ просвѣщенія: второй, какъ лучезарный богъ свѣта, явился на горизонтѣ человѣчества и освѣтилъ глубокую тьму вокругъ себя;-- въ правленіе перваго тысячи трудолюбивыхъ французовъ принуждены были оставить отечество: второй привлекъ въ свое государство искусныхъ и полезныхъ чужеземцевъ; -- перваго уважаю, какъ сильнаго царя: второго почитаю, какъ великаго мужа, какъ героя, какъ благодѣтеля человѣчества, какъ моего собственнаго благодѣтеля". (Карамзинъ.)
   § 29. Анафора -- повтореніе однихъ и тѣхъ-же словъ въ началѣ, срединѣ или концѣ предложенія.
   
   "Золото, золото падаетъ съ неба!"
   Дѣти кричатъ и бѣгутъ за дождемъ...
   -- Полноте, дѣти, его мы оберемъ,
   Только оберемъ золотистымъ зерномъ
   Въ полныхъ амбарахъ душистаго хлѣба! (Майковъ.)
   
   "Сергѣй Сергѣичъ, запоздали!
   А мы васъ ждали, ждали, ждали!'1 (Грибоѣдовъ.)
   
   § 30. Безсоюзіе -- опущеніе союзовъ и другихъ связующихъ реченій. Эта фигура сообщаетъ рѣчи сжатость, движеніе и силу.
   
   "Долъ туманенъ, воздухъ сыръ,
   Туча небо кроетъ,
   Грустно смотритъ тусклый міръ,
   Грустно вѣтеръ воетъ". (Огаревъ.)
   
   § 31. Многосоюзіе -- обиліе союзовъ и другихъ связующихъ реченій.
   
   "По небу полуночи Ангелъ летѣлъ
   И тихую пѣсню онъ пѣлъ;
   И мѣсяцъ, и звѣзды, и тучи толпой
   Внимали той пѣсни святой". (Лермонтовъ.)
   
   § 32. Умолчаніе, когда говорящее лицо, отъ внутренняго волненія или по другимъ причинамъ, не договариваетъ иныхъ словъ. Напр., въ "Скупомъ рыцарѣ" Пушкина жидъ-ростовщикъ предлагаетъ Альберу отравить отца, стараго барона; но не увѣренный въ томъ, какъ будетъ принятъ его совѣтъ, выражается осторожно, полунамеками.
   
   Альберъ. Чтожъ? въ займы на мѣсто денегъ
   Ты мнѣ предложишь стклянокъ двѣсти яду --
   За стклянку по червонцу. Такъ, что-ли?
   Жидъ. Смѣяться вамъ угодно надо мною
   Нѣтъ, я хотѣлъ... быть можетъ вы., я думалъ,
   Что ужъ барону время умереть.
   
   Иногда рѣчь прерываютъ постороннія обстоятельства, независящія отъ лица говорящаго.
   Въ "Ревизорѣ" Гоголя Бобчинскій такъ разсказываетъ о своей встрѣчѣ съ Хлестаковымъ:
   "Подозвавши Власа, Петръ Ивановичъ и спроси его потихоньку: "Кто, говоритъ, этотъ молодой человѣкъ?" а Власъ отвѣчаетъ на это: "Это, говоритъ... Э, не перебивайте, Петръ Ивановичъ... вы не разскажете, ей-Богу не разскажете: ни пришепётываете, у васъ, я знаю, одинъ зубъ во рту со свистомъ" и т. д.
   § 33. Поправленіе бываетъ въ тѣхъ случаяхъ, когда писатель, какъ-бы обмолвясь необдуманнымъ словомъ, спѣшитъ замѣнить его другимъ, болѣе удачнымъ, или вовсе беретъ его назадъ.
   
   "Вся наша жизнь не что иное,
   Какъ лишь мечтаніе пустое;
   Иль нѣтъ: тяжелый нѣкій шаръ,
   На нѣжномъ волоскѣ висящій. (Державинъ.)
   
   "Тридцать лѣтъ живу на службѣ; ни одинъ купецъ, ни подрядчикъ не могъ провести,-- трехъ губернаторовъ обманулъ!... что губернаторовъ! нечего и говорить про губернаторовъ"... (Гоголь.)
   § 34. Апострофа -- восклицательное или вопросительное обращеніе къ лицамъ и предметамъ, какъ если-бъ они могли слышать или. понимать насъ.
   
   О, дѣти, дѣти! Какъ опасны ваши лѣта! (Дмитріевъ.)
   
   О чемъ шумите вы, народные витіи? (А. Пушкинъ.)
   
   Ахъ ты, степь моя, степь привольная!
   Широко ты, степь, пораскинулась,
   Къ морю Черному понадвинулась! (Кольцовъ.)
   
   Откуда ты, о ключъ подгорный,
   Катишь звенящія струи?
   Кто вызвалъ васъ изъ бездны черной,
   Вы, слезы чистыя земли? (Майковъ.)
   
   § 35. Градація, иначе восхожденіе, состоитъ въ томъ, что писатель ступенеобразно восходитъ отъ мыслей и образовъ, менѣе убѣдительныхъ и яркихъ, къ самымъ неотразимымъ, нагляднымъ, или -- обратно.
   
   "Кто слышитъ при Дворѣ привѣтливое слово?
   Максимъ Петровичъ!... Кто предъ всѣми зналъ почетъ?
   Максимъ Петровичъ! Шутка!
   Въ чины выводитъ кто и пенсіи даетъ?
   Максимъ Петровичъ!... Да! Вы, нынѣшніе,-- нутка!" (Грибоѣдовъ.)
   
   "Глядитъ (смерть) на всѣхъ -- и на царей,
   Кому въ державу тѣсны міры,
   Глядитъ на пышныхъ богачей,
   Что въ златѣ и сребрѣ кумиры,
   Глядитъ на прелесть и красы,
   Глядитъ на разумъ возвышенный,
   Глядитъ на силы дерзновенны --
   И точитъ лезвіе косы"... (Державинъ.)
   
   § 36. Неожиданность, когда говорится совершенно противоположное тому, что ожидалось услышать по ходу всей рѣчи.
   Сганарель. Вы не вѣрите ни въ александрійскій листъ, ни въ кассію, ни въ рвотный напитокъ?
   Донъ-Жуанъ. Съ какой стати мнѣ въ нихъ вѣрить?
   Сганарель. Однако у васъ душа совсѣмъ еретическая! Вы хорошо знаете, какое дѣйствіе производитъ рвотный напитокъ: его чудесныя свойства убѣдили самыхъ невѣрующихъ людей; и я самъ, не далѣе, какъ три недѣли тому назадъ, былъ очевидцемъ его удивительнаго дѣйствія.
   Донъ-Жуанъ. Какого дѣйствія?
   Сганарель. Одинъ человѣкъ уже шесть дней былъ при смерти; не знали, что ему прописать, ипкакое лѣкарство не помогало; наконецъ, рѣшились дать ему рвотный напитокъ.
   Донъ-Жуанъ. И что-же, онъ выздоровѣлъ?
   Сганарель. Нѣтъ, умеръ.
   Донъ-Жуанъ. Отличное дѣйствіе!
   Сганарель. Помилуйте! Цѣлые шесть дней онъ не могъ умереть, а только дали ему это рвотное,-- онъ сейчасъ-же умеръ. Развѣ можетъ быть что-нибудь лучше? ("Донъ-Жуанъ" Молльера).
   § 37. Звукоподражаніе. Расчитаннымъ числомъ слоговъ и искусственнымъ подборомъ звуковъ неуловимо передается самая сущность предмета.
   Напр., Сумароковъ въ одной притчѣ такъ изобразилъ кваканье лягушекъ;
   
   "О какъ, о какъ намъ къ вамъ, къ вамъ, боги, не гласитъ"!
             "Реветъ-ли звѣрь въ лѣсу глухомъ,
             Трубитъ-ли рогъ, гремитъ-ли громъ,
             Поетъ-ли дѣва за холмомъ --
                       На всякій звукъ
             Свой откликъ въ воздухѣ пустомъ
             Родишь ты (эхо) вдругъ". (А. Пушкинъ.)
   
   Въ двухъ первыхъ стихахъ какъ-бы слышатся раскаты грома, звѣриный ревъ и звуки охотничьяго рога.
   
                       "И мы
   Грѣшны. Тому лѣтъ пять, когда зимой кормы
             Намъ были худы,
   На грѣхъ меня лукавый натолкнулъ". (Крыловъ.)
   
   Въ этой рѣчи простодушнаго вола мы какъ-бы слышимъ мычаніе и до того естественное, что словъ его нельзя замѣнить другими звуками.
   § 38. Кромѣ изобразительности, зависящей отъ употребленія троповъ и фигуръ, поэтическій слогъ, долженъ обладать и благозвучіемъ, которое достигается стихотворнымъ размѣромъ.
   

Стихосложеніе.

   § 39. Стихосложеніемъ, или просодіей называется та часть Стилистики, которая излагаетъ законы построенія стиха. Стихъ -- рѣчь, обладающая мѣрнымъ складомъ.
   Извѣстны три рода стихосложенія: метрическое, силлабическое и тоническое.
   § 40. Метрическое стихосложеніе основано на мѣрномъ расположеніи долгихъ и короткихъ слоговъ. Оно употреблялось греками и римлянами, въ языкѣ которыхъ существовали гласные звуки долгіе и короткіе до природѣ или положенію (позиціи), Въ XVI -- XVII в. Лаврентій Зизаній и Мелетій Смотрицкій пробовали усвоить русской просодіи законы метрическаго стиха; для этого въ своихъ грамматикахъ они дѣлили гласныя буквы на долгія, короткія и обоюдныя. Попытка ихъ осталась безъ успѣха.
   § 41. Силлабическое стихосложеніе основано на одинаковомъ количествѣ слоговъ въ стихѣ, отъ 4 до 13, Оно свойственно языкамъ съ неподвижнымъ удареніемъ, напр., французскому (удареніе въ словахъ на послѣднемъ слогѣ), итальянскому и польскому (на предпослѣднемъ).
   Въ русской литературѣ силлабическое стихосложеніе пріобрѣло возможное совершенство подъ перомъ Кантемира (1709--1744 г.) нашего перваго по времени сатирика. У него 13-ти сложный силлабическій стихъ дѣлится на два полустишія: первое о семи слогахъ, второе о шести. Въ первомъ полустишіи тоническое удареніе приходится на пятомъ или седьмомъ слогѣ, во второмъ -- на предпослѣднемъ. напр.:
   
   "Расколы и ереси || науки суть дѣти.
   Больше вретъ, кому далось || больше разумѣти,
   Приходитъ въ безбожіе, || кто надъ книгой таетъ.
   Критонъ съ чётками въ рукахъ || ворчитъ и вздыхаетъ".
   
   Хотя силлабическое стихосложеніе вовсе не свойственно русскому языку, однако оно существовало въ нашей литературѣ вплоть до 1739 г., когда Ломоносовъ изъ заграницы прислалъ въ С.-Петербургскую Академію Наукъ свою оду: "На взятіе русскими войсками турецкой крѣпости Хотина" -- оду, впервые написанную тоническимъ размѣромъ.
   § 42. Тоническое стихосложеніе, основанное на мѣрномъ расположеніи ударяемыхъ или высокихъ слоговъ съ неударяемыми или низкими, свойственно языкамъ съ подвижнымъ удареніемъ, напр., русскому и нѣмецкому.
   Высокій слогъ принято означать на письмѣ горизонтальной черточкой (-), низкій (U).
   При изученіи правилъ тоническаго стихосложенія надобно имѣть въ виду: стопу, ритмъ, риѳму и цезуру.
   § 43. Стопа есть сочетаніе высокаго слога съ однимъ или двумя низкими; въ первомъ случаѣ стопа называется двусложной, во второмъ -- трехсложной.
   Двусложныя стопы:

0x01 graphic

   *) Схема -- условный знакъ стопы.
   Стихъ можетъ имѣть отъ 1--6 стопъ. По характеру стопы, составляющей стихъ, послѣдній называется: хореическимъ, ямбическимъ, дактилическимъ, анапестическимъ, амфибрахическимъ, дактилохореическимъ и анапестоямбическимъ
   Примѣчаніе: Ясно, что стихи дактилоямбическіе и анапестохореическіе -- не возможны, по причинѣ полнаго несходства дактиля съ ямбомъ, анапеста съ хореемъ.

0x01 graphic

   Примѣчаніе: Случается, что на одномъ и томъ-же словѣ можетъ быть два ударенія: одно естественное или логическое, другое стихотворное. Примѣръ -- "дѣдушка" въ послѣднемъ стихѣ вышеприведеннаго четверостишія.
   Примѣръ ямбическихъ стиховъ:

0x01 graphic

   Примѣръ дактилическихъ стиховъ:

0x01 graphic

   Примѣръ анапестическихъ стиховъ:

0x01 graphic

   Примѣръ амфибрахическихъ:

0x01 graphic

   Шестистопный дактилохореическій стихъ называется гекзаметромъ. Въ немъ пятая стопа -- дактиль, шестая -- хорей; остальныя -- то дактили, то хореи, сообразно съ быстрымъ или медленнымъ теченіемъ гекзаметра, Напр.:

0x01 graphic

   Русскій гекзаметръ составленъ по образцу греческаго, съ той разницей, что въ послѣднемъ, на мѣстѣ нашихъ хореевъ, употреблялся спондей, т. е. стопа о двухъ долгихъ слогахъ (-- --).
   Шестистопный ямбическій стихъ называется александрійскимъ, оттого что во Франціи въ концѣ XII вѣка этимъ размѣромъ впервые была написана поэма объ Александрѣ Великомъ ("Аіехапdriade"), сочиненная Ламберомъ Короткимъ и Бернэ.
   § 44. Ритмъ стиха состоитъ въ томъ, что звуки, болѣе высокіе по тону и, значитъ, болѣе продолжительные но времени, слѣдуютъ другъ за другомъ чрезъ правильные и однообразные промежутки, наполняемые ощущеніями звуковъ болѣе низкихъ и, значитъ, болѣе краткихъ.
   § 45. Риѳма. Риѳмой называется совпаденіе созвучій, расположенныхъ въ одинаковомъ метрическомъ порядкѣ. Напр.: молитва -- битва, сонъ -- стонъ и т. д. Риѳма бываетъ: дактилическая или скользкая, съ удареніемъ на третьемъ слогѣ отъ конца: странники -- изгнанники; женская двусложная, съ удареніемъ на предпослѣднемъ слогѣ: дорогу Богу; мужская односложная, съ удареніемъ на послѣднемъ слогѣ: судьба -- борьба.
   При выборѣ риѳмъ важно не правописаніе, а произношеніе словъ. Напр.: мчится -- птица, ея -- моё, смѣло -- пѣла, могучій -- тучи и т. д.
   Распорядокъ риѳмъ допускаетъ три простѣйшихъ случая:

0x01 graphic

   I. Весна! выставляется первая рама! (а)
   И въ комнату шумъ ворвался, (б)
   И благовѣстъ ближняго храма, (а)
   И говоръ народа, и стукъ колеса. (б) (Майковъ.)
   II. Ты царь: живи одинъ. Дорогою свободной (а)
   Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ, (б)
   Усовершенствуя плоды любимыхъ думъ, (б)
   Не требуя наградъ за подвигъ благородный, (а) (Пушкинъ.)
   III. Покрытый ранами, поверженный во прахъ, (а)
   Лежалъ я при пути, въ томленья я слезахъ, (а)
   И думалъ про себя, въ тоскѣ невыразимой: (б)
   "О, гдѣ моя родня? Гдѣ близкій, гдѣ любимый? (б) (Ю. Жадовская.)
   
   Безриѳменные стихи называются бѣлыми, напр.: "Лѣсъ" Кольцова, "Опять на родинѣ" А. Пушкина и мног. друг.
   Силлабическіе стихи должны имѣть риѳму (обыкновенно женскую); иначе они перестаютъ быть стихами. Напр.:
   
   "Уме недозрѣлый, плодъ недолгой науки!
   Покойся, не понуждай къ перу мои руки"... (Кантемиръ.)
   
   Черезъ перестановку словъ уничтожимъ риѳму:
   
   Уме недозрѣлый, плодъ науки недолгой!
   Покойся, не понуждай къ перу мои руки...--
   
   вмѣсто двустишія, имѣемъ двѣ прозаическія строки.
   
   § 46. Цезурой называется сѣченіе стиха на двѣ половины.
   Мѣсто цезуры означается въ произношеніи небольшой паузой, или остановкой голоса, которая даетъ время перевести дыханіе.
   Отсутствіе цезуры въ пяти-шестистопныхъ стихахъ дѣлаетъ послѣдніе тяжелыми и неблагозвучными.
   Въ александрійскихъ стихахъ цезура приходится послѣ третьей стопы. Напр.:
   
   "По ни||въ про|хожу || я уз|кою | межой,
   Порос|шей каш|кою || и цѣп|кой ле|бедой". (Майковъ.)
   
   Въ пятистопныхъ ямбахъ -- послѣ второй стопы:
   
   "Тѣнь Грознаго || меня усы|нови|ла,
   Дими|тріемъ || изъ гро|ба на|рекла,
   Вокругъ | меня || наро|ды воз|мути|ла
   И въ жер|тву мнѣ || Бори|са обірекла". (А. Пушкинъ.)
   
   Въ гекзаметрахъ цезура обыкновенно приходится послѣ высокаго слога третьей стопы:
   
   "Муза! ска|жи мнѣ о томъ || много опытномъ мужѣ, ко'торый...
   Многихъ лю|дей горо|да || посѣтилъ и о|бычаи видѣлъ". (Жуковскій.)
   
   § 47. Строфа. Строфой называется часть объемистаго стихотворенія, содержащая законченную мысль, опредѣленное количество стиховъ и одинаковый распорядокъ риѳмъ. Для примѣра укажемъ на оду Ломоносова: "На день восшествія на престолъ Елизаветы Петровны" и Державина: "Фелицу". Въ первой одѣ 24 строфы, во второй -- 22. Въ обоихъ стихотвореніяхъ каждая строфа имѣетъ 10 стиховъ:

0x01 graphic

   § 48. Русское народное стихосложеніе.
   Число стопъ народнаго стихотворенія зависитъ отъ числа тоническихъ удареній въ стихѣ (отъ 1--4). Напр.
   "Вѣкъ-то | до'логь, | да часъ-то дорогъ (4 стопы)
   "Не шуми, мати | зелёная | дубравушка. (3 стопы)
   "Какъ но морю, | морю синему, (2 стопы)
   "По синему, по Хвалынскому". (1 стопа).
   Тоническое удареніе въ народномъ стихосложеніи обыкновенно совпадаетъ съ логическимъ, т. е. естественнымъ.
   
   § 49. До сихъ поръ мы изслѣдовали законы я пособія прозаическаго и поэтическаго слога. Но Стилистика также знакомитъ насъ съ формами изложенія какъ прозаическихъ, такъ и поэтическихъ произведеній.
   Есть три формы изложенія сочиненій: монологическая, діалогическая и эпистолярная.
   Когда авторъ послѣдовательно и непрерывно развиваетъ мысли отъ своего лица и, предусматривая возможные со стороны читателей возраженія и вопросы, самъ опровергаетъ первыя и отвѣчаетъ на вторые, то это -- монологъ.
   Діалогъ состоитъ въ томъ, что писатель излагаетъ свой образъ мыслей не отъ своего имени, а въ разговорѣ между двумя или нѣсколькими вымышленными собесѣдниками, изъ которыхъ каждый старается отстаивать личный взглядъ на предметъ. Сшибка противоположныхъ мнѣній должна привести наконецъ къ торжеству истины.
   Эпистолярною формою рѣчи называется письменная заочная бесѣда съ адресатомъ. Задушевность, простота и непринужденность тона -- вотъ первыя условія хорошаго письма. По выраженію Лессинга, нѣмецкаго критика и поэта прошлаго вѣка: "все искусство писать хорошія письма заключается именно въ умѣньи писать ихъ безъ всякаго искусства".
   

II.
ТЕОРІЯ ПРОЗЫ.

   § 1. Предметъ прозаическихъ {Римляне называли прозой (prosa) всякую рѣчь, свободную отъ стихотворнаго размѣра. Это формальное значеніе свое проза удерживаетъ и до настоящаго времени.} сочиненій -- міръ дѣйствительный, все то, что есть или было.
   Прозу составляютъ повѣствованіе, описаніе и разсужденіе.
   

I. Повѣствованіе.

   § 2. Повѣствованіемъ называется хронологическій разсказъ о минувшемъ событіи, взятомъ изъ жизни всего человѣчества, или одного какого-нибудь народа, или отдѣльной личности.
   Всякое происшествіе имѣетъ свои причины и слѣдствія. Поэтому и повѣствованіе обыкновенно дѣлится на приступъ, изложеніе и заключеніе. Въ приступѣ разсказываются обстоятельства, которыя предшествовали главному событію и были поводомъ къ нему; въ изложеніи излагаются подробности самаго событія, а въ заключеніи -- результаты. Такъ, въ прилагаемомъ отрывкѣ изъ "Исторіи пугачевскаго бунта" (см. "Приложенія" § 1), Пушкинъ предпосылаетъ повѣствованію о взятіи Пугачевымъ Нижне-Озерной разсказъ о томъ, какъ самозванецъ повѣсилъ капитана Сурина и его роту привлекъ на свою сторону, какъ потомъ, въ виду приближенія бунтовщиковъ, казаки Нижне-Озерной измѣнили своему коменданту Харлову и, оставя его съ малымъ числомъ престарѣлыхъ солдатъ, помогли Пугачеву овладѣть крѣпостью. Это -- приступъ или завязка повѣствованія. Въ самомъ изложеніи Пушкинъ разсказываетъ о взятіи бунтовщиками Нижне-Озерной. "Харловъ бѣгалъ отъ одного солдата къ другому и приказывалъ стрѣлять. Никто не слушался. Онъ схватилъ фитиль, выпалилъ изъ одной пушки и кинулся къ другой. Въ сіе время бунтовщики заняли крѣпость, бросились на единственнаго ея защитника и изранили его" и т. д. Слѣдствія: казнь коменданта Харлова, прапорщиковъ Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая; жители крѣпости и гарнизонъ присягнули Пугачеву. Это -- заключеніе.
   Не всѣ части повѣствованія одинаково важны: приступа и заключенія можетъ вовсе и не быть въ иномъ повѣствованіи. Насчетъ подробностей разсказа замѣтимъ, что лишь тѣ изъ нихъ, которыя непосредственно вліяли на ходъ событія, заслуживаютъ особеннаго вниманія,-- остальныхъ можно коснуться только мимоходомъ.
   
   Примѣчаніе. Въ старину большее значеніе при составленіи повѣствовательныхъ сочиненій приписывалось, такъ-называемымъ, общимъ мѣстамъ (loca topica). Пишущій долженъ былъ отвѣтить на слѣдующіе вопросы: кто дѣлалъ? что дѣлалъ? гдѣ? когда? съ кѣмъ? для чего? какимъ способомъ? (quis? quid? ubi? quando? quibus auxiliis? cur? quomodo?) Напр.: кто?-- Христосъ, король надъ королями, панъ надъ панами. Что дѣлалъ?-- терпѣлъ муки и смерть отъ человѣка. Гдѣ?-- Въ Іерусалимѣ, столичномъ мѣстѣ жидовскомъ и проч. ("Ключъ разумѣнія" Іоанникія Голятовскаго, XVII вѣка).
   
   § 3. Въ упомянутомъ отрывкѣ изъ "Исторіи пугачевскаго бунта" Пушкинъ разсказываетъ историческій фактъ, не выдумывая отъ себя ни одной подробности. Такое повѣствованіе называется фактическимъ. Но бываютъ тоже поэтическія повѣствованія, гдѣ излагаются происшествія, хотя и вымышленныя, но совершенно правдоподобныя, т. е. не противорѣчащія ни физической, ни нравственной, ни логической возможности. Напр., въ "Капитанской дочкѣ" Пушкина есть образцовый разсказъ о взятіи Пугачевымъ вымышленной Бѣлогорской крѣпости. Передъ читателемъ, какъ живые, проходятъ: комендантъ Мироновъ, старый, честный служака; самоотверженная супруга его -- Василиса Егоровна; скромная, но рѣшительная капитанская дочка, Марья Ивановна; великодушный Петръ Андреевичъ Гриневъ; злодѣй Швабринъ и самъ Емельянъ Пугачевъ со множествомъ второстепенныхъ лицъ; они страдаютъ или благоденствуютъ, любятъ или ненавидятъ, жертвуютъ всѣмъ ради святого долга или измѣняютъ ему. И хотя все то, что разсказываетъ о нихъ поэтъ,-- одинъ голый вымыслъ, но онъ такъ вѣренъ исторической обстановкѣ Пугачевскаго бунта, безсмысленнаго и безпощаднаго, тогдашнимъ бытовымъ условіямъ Оренбургскаго края, наконецъ, характерамъ дѣйствующихъ въ повѣсти лицъ, что не трудно читателю, подъ вліяніемъ неотразимой иллюзіи, увѣровать въ то, чего не было и что, однако, могло случиться.
   По иногда содержаніемъ поэтическихъ повѣствованій бываютъ совсѣмъ невѣроятные и несбыточные случаи. Напр., Лѣсной царь, "въ темной коронѣ, съ густой бородой", то ласками, то угрозами манитъ въ свои золотые чертоги ребенка, въ испугѣ прильнувшаго къ груди запоздалаго ѣздока ("Лѣсной царь" Жуковскаго); или къ мужику утопленникъ "стучится подъ окномъ и у воротъ" ("Утопленникъ" Пушкина). Такія невѣроятныя и несбыточныя повѣствованія называются фантастическими.
   
   § 4. Повѣствовательныя сочиненія дѣлятся на лѣтопись, мемуары, анекдотъ, біографію, автобіографію, некрологъ, характеристику и исторію.
   
   § 5. Лѣтопись есть погодная запись важнѣйшихъ событій внутренней и внѣшней жизни народа. Обычаи, нравы, вѣрованія, войны, сооруженіе церквей и монастырей, брачные союзы великокняжескіе, знаменательныя небесныя явленія и т. д.-- все это съ одинаковымъ усердіемъ и безпристрастіемъ заноситъ лѣтописецъ на страницы своего "безыменнаго" труда, чуждаго всякихъ "лукавыхъ мудрствованій" {Прекрасную характеристику дренне-русскаго лѣтописца сдѣлалъ Пушкинъ устами монаха Пимена въ "Борисѣ Годуновѣ":
   "Еще одно послѣднее сказанье"... и. т. д. (см. "Келья въ Пудовомъ монастырѣ).}. При изложеніи событій лѣтописецъ придерживается только одной хронологической послѣдовательности фактовъ, не подвергая ихъ вовсе критической оцѣнкѣ и не изслѣдуя ихъ причинной зависимости. Если иногда онъ и касается вопроса о причинахъ того или другого историческаго происшествія, то рѣшаетъ его обыкновенно съ религіозной точки зрѣнія.
   Первымъ нашимъ лѣтописцемъ принято считать преподобнаго Нестора, инока Кіевопечерскаго монастыри. (1056--1114). Древнѣйшій списокъ Несторовой лѣтописи, Лаврентьевскій, принадлежитъ XIV вѣку и носитъ такое заглавіе: "Се повѣсти временныхъ лѣтъ, откуду есть пошла русская земля, кто въ Кіевѣ нача первѣе княжити и откуду русская земля стала есть". Хронологія Несторовой лѣтописи начинается съ 6360 г. {Лѣтосчисленіе лѣтописи велось отъ сотворенія міра.} (852 г.), со вступленія на престолъ византійскаго императора Михаила III, и оканчивается 6618 г. (1110 г.).
   Если въ теченіе какого-нибудь года не случилось ничего достойнаго вниманія лѣтописца,-- годъ или оставался пустымъ, или противъ него дѣлалась лаконическая замѣтка: "мирно бысть", "бысть тишина", "ничесо-же бысть" (См. "Приложенія" §2).
   
   § 6. Мемуарами, или памятными записками называются историческія воспоминанія очевидца или участника въ какомъ-нибудь событіи. Какъ современное свидѣтельство, характеризующее данную эпоху и ея дѣятелей, мемуары тѣмъ драгоцѣннѣе для историка, чѣмъ образованнѣе и безпристрастнѣе личность ихъ составителя.
   Въ Россіи мемуары появляются съ XVI вѣка; рядъ ихъ открываетъ "Исторія князя великаго Московскаго о дѣлѣхъ, яже слышахомъ у достовѣрныхъ мужей и яже видѣхомъ очи-ма нашима", написанная княземъ Андр. Мих. Курбскимъ (+ 1583 г.). Назовемъ также записки Котошихипа, Порошина, Вигеля, Тургенева и др. Для ближайшаго знакомства съ мемуарами предлагается прочесть отрывокъ изъ "Записокъ" Порошина (+ 1769 г.), воспитателя Великаго Князя, впослѣдствіи Императора, Павла Петровича. Мемуары о его педагогической дѣятельности обнимаютъ почти полуторагодичный періодъ времени отъ 20 сентября 1764 г. (См. "Приложенія" § 3).
   
   § 7. Анекдотомъ называется колкій и остроумный разсказъ, занимательность котораго основана на комическомъ положеніи дѣйствую щихъ лицъ, оригинальности ихъ характера или наивной глупости. Таковы анекдоты о Суворовѣ, о Балакиревѣ, шутѣ Петра В. и "Анекдоты и остроумныя изреченія, выбранные изъ сочиненій древнихъ писателей", изданіе А. С. Суворина.
   
   § 8. Біографіей называется описаніе жизни замѣчательнаго въ какомъ-нибудь отношеніи человѣка, составленное по письменнымъ документамъ, изустнымъ разсказамъ и личнымъ воспоминаніямъ автора.
   Въ вашей литературѣ, вообще не богатой произведеніями этого рода, образцовыми біографіями признаны слѣдующія: Крылова и Жуковскаго, сочин. Плетнева; Фонъ-Визина, написанная кн. Вяземскимъ; "Жизнь и сочиненія И. А. Крылова" академика Лобанова; біографія Жуковскаго, составленная Зейдлицомъ, Пушкнѣа -- Стоюнинымъ, Кольцова -- Бѣлинскимъ.
   Къ біографіи относятся некрологъ и автобіографія.
   Некрологъ -- оповѣщеніе о чьей-нибудь смерти, съ присовокупленіемъ краткаго біографическаго очерка покойнаго.
   Біографія знаменитаго человѣка, имъ-же самимъ написанная, называется автобіографіей. Послѣдняя имѣетъ тѣ преимущества передъ біографіей, что, кромѣ внѣшнихъ фактовъ, доступныхъ наблюденію каждаго, она даетъ ключъ къ разгадкѣ интимной жизни лица, знакомя насъ съ его мимолетными впечатлѣніями, сокровенными чувствами и мыслями. Поэтому искренняя автобіографія представляетъ ни чѣмъ не замѣнимый психологическій интересъ.
   Въ нашей литературѣ пользуются всеобщей извѣстностью слѣдующія автобіографіи: "Чистосердечное признаніе въ дѣлахъ моихъ и помышленіяхъ" Фонъ-Визина, "Записки" Державина, "Переписка съ друзьями" Гоголя, "Семейная хроника" Аксакова и нѣкотор. друг.
   
   § 9. Характеристикой называется повѣствовательное сочиненіе, цѣль котораго объяснить характеръ даннаго лица, реальнаго или вымышленнаго; въ послѣднемъ случаѣ является характеристика литературнаго типа, напр.: Фамусова, Чичикова, Евгенія Онѣгина, Татьяны Лариной и т. д.
   Изъ опредѣленія характеристики ясно, что отъ нея требуется не хронологическій пересказъ всѣхъ фактовъ жизни данной личности, обязательный для біографа, по лишь систематическая группировка этихъ фактовъ.
   Образчикомъ этого можетъ служить характеристика Суворова, соч. Д. Милютина (См. Хрестом. Галахова т. I).
   
   § 10. Исторія есть повѣствовательное сочиненіе о жизни всею человѣчества (всемірная исторія) или одного какою-либо народа (частная, напр., русская исторія).
   Появленіе исторіи объясняется естественнымъ и законнымъ желаніемъ человѣка звать свое и чужое прошлое. Въ періодъ дѣтства народа этой любознательности удовлетворяютъ былины, историческія пѣсни, легенды и т. п.; но съ появленіемъ письменности и успѣхами образованности -- преданіе уступаетъ мѣсто наукѣ, а баснословіе -- исторіи, въ смыслѣ подробной системы достовѣрныхъ свѣдѣній о минувшемъ.
   Для своего труда историкъ прежде всего нуждается въ матеріалахъ, или источникахъ. Послѣдніе могутъ быть трехъ родовъ: письменные (лѣтописи, мемуары, біографіи, акты, грамоты, указы), устные (былины, преданія) и монументальные (монеты, постройки, остатки домашней утвари, оружіе и т. п.). Весь собранный матеріалъ историкъ долженъ подвергнуть критической оцѣнкѣ для опредѣленія: 1) подлинной давности документовъ и 2) степени ихъ достовѣрности.
   Давность письменныхъ документовъ опредѣляется анализомъ -- сначала внѣшности рукописи (бумаги, почерка, слога, этимологическихъ формъ), потомъ -- ея содержанія; относительно монументальныхъ источниковъ необходимыя указанія на этотъ счетъ даетъ археологія.
   При опредѣленіи степени достовѣрности документовъ должно главнымъ образомъ рѣшить два вопроса: могъ-ли авторъ знать правду? и, если зналъ, могъ-ли ее высказать? Для этого необходимо познакомиться съ личностью писателя, его образованіемъ и т. п.
   Окончивъ подготовительную работу, т. е. критическую оцѣнку собраннаго матеріала, историкъ наконецъ приступаетъ къ самому изложенію труда. Всѣ факты онъ излагаетъ не только въ хронологической послѣдовательности, т. е. въ порядкѣ времени, по и въ строгой причинной зависимости: причины каждаго событія указываются въ событіяхъ предыдущихъ, а слѣдствія -- въ событіяхъ послѣдующихъ. Такой методъ изложенія называется прагматизмомъ. Слѣдовательно, "въ исторіи двѣ стороны: внѣшняя -- фактическая и внутренняя -- философская. Обѣ онѣ независимо одна отъ другой существовать не могутъ: фактъ самъ по себѣ, не осмысленный въ связи съ другими, не имѣетъ значенія; но не имѣютъ значенія и тѣ философскіе выводы, которые не вытекаютъ непосредственно изъ фактовъ" {"Теорія поэзіи" профес. Колосова.}.
   По характеру изложенія исторія называется художественной, если возсоздаетъ минувшія событія и лица до того наглядно, живо и образно, что вѣкъ какъ будто говоритъ самъ за себя,-- философской, если преимущественно раскрываетъ внутренній смыслъ и взаимодѣйствіе фактовъ.
   Въ виду того, что жизнь народа доступна всестороннему изслѣдованію, возникли слѣдующіе спеціальные виды исторіи: политическая и военная исторія, исторія церкви, культуры, литературы, искусства, торговли и проч.
   Изъ русскихъ историковъ замѣчательны: Карамзинъ, авторъ художественной "Исторіи Государства Россійскаго", обнимающей въ 12 томахъ періодъ времени отъ начала Руси до 1611 г.; Соловьевъ, написавшій философскую "Исторію Россіи съ древнѣйшихъ временъ" (въ 29 том.); смерть историка прервала этотъ замѣчательный трудъ на изложеніи внутренняго состоянія Россіи за время первой Турецкой войны въ царствованіе Екатерины II. Видное мѣсто въ русской исторіографіи принадлежитъ также Костомарову, автору "Историческихъ монографій и изслѣдованій".
   

II. Описаніе.

   § 11. Изображеніе какого-либо предмета видимаго міра въ опредѣленный моментъ времени называется описаніемъ.
   Описать предметъ -- тоже самое, что перечислить тѣ ею признаки, которыми онъ обратилъ на себя вниманіе наблюдателя.
   Описаніе должно отличаться полнотой, опредѣленностью, соразмѣрностью и точностью.
   Полнота и опредѣленность зависятъ отъ того, въ достаточномъ-ли количествѣ содержитъ описаніе существенные {Существенными признаками называются такіе, безъ которыхъ предаетъ перестаетъ быть тѣмъ, что онъ есть: нельзя, напр., вообразить дерева безъ корней, ствола и вѣтвей; стола -- безъ потекъ и верхней крышки и т. п.} признаки описываемаго предмета; соразмѣрность -- не заслоняются-ли ничтожными подробностями главныя черты изображенія; наконецъ, точность описанія зависитъ отъ того, насколько оно вѣрно дѣйствительности.
   
   § 12. Смотря по тому, что составляетъ объемъ описанія, одинъ-ли извѣстный предметъ, или цѣлый родъ предметовъ,-- описанія бываютъ двухъ видовъ: частныя и общія.
   Прочтя, напр., описаніе губернскаго города N (см. "Приложенія" § 4), мѣста дѣйствія "Мертвыхъ душъ", мы замѣчаемъ, что Гоголь пользовался тутъ выводами изъ наблюденій надъ всѣми губернскими городами, какіе ему удавалось видѣть. Онъ совмѣстилъ въ одномъ художественномъ образѣ всѣ ихъ характеристическія черты: широкія, какъ поле, улицы, нескончаемые деревянные заборы, курьезныя вывѣски, плохія мостовыя, тощія деревца и т. д., и на основаніи этихъ признаковъ, общихъ многимъ губернскимъ городамъ того времени, создалъ описаніе вымышленнаго города N., который, однакожъ, "никакъ не уступалъ другимъ губернскимъ городамъ". Это примѣръ общаго описанія. Наоборотъ, при описаніи Севильскаго собора (см. "Приложенія" § 5) цѣль Боткина состояла въ томъ, чтобы изобразить одинъ этотъ храмъ, не болѣе и не менѣе, со всѣми частными или случайными {Частными или случайными признаками называются такіе, безъ которыхъ предметъ не перестаетъ бытъ тѣмъ, что онъ есть: чернильное пятно на крышкѣ стола еще не составляетъ его необходимой принадлежности.} признаками его, которыми онъ разнится отъ готическихъ соборовъ Германіи, Франціи и Англіи. Это примѣръ частнаго описанія.
   
   § 13. По способу и цѣли изображенія предметовъ описанія бываютъ двухъ видовъ: прозаическія и поэтическія.
   Цѣль прозаическаго описанія -- давать ясное и точное понятіе о предметѣ въ томъ видѣ, какъ онъ существуетъ въ дѣйствительности.
   Прозаическія описанія подраздѣляются на ученыя и художественныя.
   Ученыя описанія, въ простой и удобопонятной формѣ, лишенной всякихъ реторическихъ украшеній, стремятся сообщить читателю полезныя свѣдѣнія о предметѣ во всѣхъ отношеніяхъ, которыми онъ замѣчателенъ. Образцы такихъ описаній попадаются сплошь и рядомъ въ географіи, ботаникѣ, зоологіи и т. и, тѣ-же изъ прозаическихъ описаній, которыя, независимо отъ вѣрности изображенія предмета, наглядно и живо воспроизводятъ общую картину его, въ связи съ указаніемъ на впечатлѣнія, вызываемыя имъ въ душѣ наблюдателя, называются художественными. Таково описаніе Днѣпра Гоголя (см. "Приложенія" § 6). Прочтя этотъ отрывокъ, остаешься въ полномъ невѣдѣніи о существѣ Днѣпра, какъ самой главной рѣки южной покатости Россіи: о важности его въ промышленномъ отношеніи для большей части западной и южной Россіи, о направленіи, длинѣ и ширинѣ верхняго, средняго и нижняго теченія, заборахъ и порогахъ и т. п. Зато Гоголь картинно рисуетъ общій видъ Днѣпра въ три момента времени: днемъ, въ тихую погоду, когда подъ яркими лучами солнца онъ "рѣетъ и вьется по зеленому міру"; при теплой лѣтней ночи, когда, въ часы всеобщаго сна природы, Богъ одинъ "величаво озираетъ небо и землю" и сотрясаетъ звѣзды отъ ризы своей,-- и во время бури. Картинности этого изображенія очень способствуютъ эпитеты, тропы и фигуры (указать всѣ ихъ).
   
   § 14. Поэтическія описанія суть такія, гдѣ, при обрисовкѣ предмета, на ряду съ дѣйствительными признаками, являются и черты фантастическія, служащія къ болѣе сильному и мѣткому указанію на производимое предметомъ впечатлѣніе при извѣстномъ настроеніи души поэта. Таково описаніе "Лѣса" Кольцова (Христ. Галахова т. II).
   Жалкій видъ лѣса въ осеннюю пору произвелъ на Кольцова грустное впечатлѣніе, особенно когда ему припомнилась лучшая пора лѣса, пора его весенней и лѣтней красоты. Но вмѣстѣ съ этимъ ему также представилось, что такое-же грустное впечатлѣніе производитъ и видъ хилаго старика при воспоминаніи прежнихъ лѣтъ его цвѣтущаго здоровья. Одинаковость впечатлѣнія была причиною фантастическаго сближенія лѣса со сказаннымъ богатыремъ -- Вовою. Олицетворяя лѣсъ подъ образомъ богатыря Бовы, вслѣдствіе сходства въ общихъ между ними признакахъ, поэтъ нашелъ, что въ состояніи осенняго лѣса и хилаго отъ болѣзней и старости богатыря выражается та глубокая идея, что только внутренняя сила даетъ истинное благообразіе организму. Эта идея связываетъ и проникаетъ собою всѣ картины стихотворенія, изображающаго кажущійся образъ лѣса, создавшійся въ фантазіи, вслѣдствіе разныхъ сближеній.
   
   § 15. Внѣшнее описаніе лица. И внѣшній видъ человѣка можетъ быть предметомъ прозаическаго а поэтическаго описанія.
   Прозаическое описаніе даннаго лица состоитъ въ точномъ и подробномъ перечисленіи его примѣтъ, какъ въ паспортахъ: ростъ 2 арш. 5 верш., лобъ -- низкій, волосы -- русые, глаза голубые, губы -- толстыя и т. п.
   Цѣль поэтическаго описанія -- въ характеристическихъ внѣшнихъ признакахъ дать понятіе о внутреннемъ человѣкѣ. Лермонтовъ, напр., слѣдующимъ образомъ рисуетъ портретъ Печорина.
   "Онъ былъ средняго роста; стройный, тонкій станъ его и широкія плечи доказывали крѣпкое сложеніе, способное переносить всѣ трудности кочевой жизни и перемѣны климатовъ, непобѣжденное ни развратомъ столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучокъ его, застегнутый только на двѣ нижнія пуговицы, позволялъ разглядѣть ослѣпительно чистое бѣлье, изобличавшее привычки порядочнаго человѣка; его запачканныя перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической рукѣ, и когда онъ снялъ одну перчатку, то и (авторъ) былъ удивленъ худобой его блѣдныхъ пальцевъ. Его походка была небрежна и лѣнива, но я замѣтилъ, что онъ не размахивалъ руками -- вѣрный признакъ нѣкоторой скрытности характера.... Когда онъ опустился на скамью, то прямой станъ его согнулся, какъ будто у него въ спинѣ не было ни одной косточки; положеніе всего его тѣла изобразило какую-то нервическую слабость... Въ его улыбкѣ было что-то дѣтское. Его кожа имѣла какую-то женскую нѣжность; бѣлокурые волосы, вьющіеся отъ природы, такъ живописно обрисовывали его блѣдный, благородный лобъ, на которомъ, только но долгомъ наблюденіи, можно было замѣтить слѣды морщинъ, пересѣкавшихъ одна другую и, вѣроятно, обозначавшихся гораздо явственнѣе въ минуты гнѣва или душевнаго безпокойства. Несмотря на свѣтлый цвѣтъ его волосъ, усы его и брови были черные -- признакъ породы въ человѣкѣ, такъ, какъ черная грива и черный хвостъ у бѣлой лошади. Чтобы докончить портретъ, я скажу, что у него былъ немного вздернутый носъ, зубы ослѣпительной бѣлизны и каріе глаза.., они (глаза) не смѣялись, когда онъ смѣялся.-- Это признакъ или злою нрава, или глубокой постоянной грусти, Изъ-за полуопущенныхъ рѣсницъ они сіяли какимъ-то фосфорическимъ блескомъ, если можно такъ выразиться. То не было отраженіе жара душевнаго, или играющаго воображенія: то былъ блескъ, подобный блеску гладкой стали, ослѣпительный, но холодный..." и т. д. ("Герой нашего времени")
   Въ этомъ художественномъ портретѣ сгруппированы такія черты внѣшности Печорина, которыя до нѣкоторой степени могутъ дать ключъ къ разгадкѣ его нравственной личности: ослѣпительно чистое бѣлье изобличало въ немъ привычки порядочнаго человѣка; онъ на ходу не размахивалъ руками -- вѣрный признакъ нѣкоторой скрытности характера и т. д.
   
   § 16. Путешествія. Замѣчательный отдѣлъ описательной литературы составляютъ путешествія. Такъ называются путевыя записки, гдѣ, въ обычной формѣ дневника, авторъ-путешественникъ знакомитъ читателей не только съ картинами природы, исторіей, политикой, торговлей и промышленностью видѣнныхъ имъ странъ и городовъ,-- съ бытомъ, нравами и обычаями туземцевъ, но и передаетъ въ увлекательно-искреннемъ разсказѣ свои путевыя впечатлѣнія, дорожныя встрѣчи, мѣстныя преданія и любопытные анекдоты. Короче говоря: пестрое разнообразіе содержанія въ связи съ непринужденной и общедоступной манерой изложенія составляютъ главную прелесть путевыхъ записокъ и причину значительнаго распространенія ихъ въ массѣ читателей. Конечно, интересъ путевыхъ записокъ возрастаетъ въ прямой зависимости отъ степени образованія, развитія и наблюдательности автора: скучнымъ показался-бы путешественникъ, который, подобно любопытному въ баснѣ Крылова, проглядѣлъ-бы слона за множествомъ диковинныхъ козявокъ и букашекъ... Назовемъ нѣсколько образцовъ путешествій. Въ древней русской литературѣ: Паломника Даніила: "Сказаніе о пути, иже есть къ Іерусалиму, и о градѣхъ, и о самомъ градѣ Іерусалимѣ, и о мѣстѣхъ честныхъ, иже около града, и о церквахъ святыхъ"; Аѳанасія Никитина: "Хоженіе за три моря". Въ новой русской литературѣ: Фонъ-Визина: "Письма изъ Франціи"; Карамзина: "Письма русскаго путешественника"; Пушкина: "Путешествіе въ Арзерумъ"; Гончарова: "Фрегатъ Паллада"; Боткина: "Письма объ Испаніи"; Максимова: "Годъ на сѣверѣ"; Ковалевскаго: "Картины Италіи"; Григоровича: "Корабль Ретвизанъ"; В. В. Крестовскаго: "Въ дальнихъ водахъ и странахъ" и много др.
   

III. Разсужденіе.

   § 17. Въ отличіе отъ повѣствованія и описанія, которыя изображаютъ предметы и дѣйствія такъ, какъ они представляются внѣшнимъ чувствамъ наблюдателя,-- цѣль разсужденія заключается въ раскрытіи взаимныхъ отношеній между предметами и дѣйствіями и въ опредѣленіи ихъ значенія и назначенія.
   
   § 18. Тема, т. е. основная мысль разсужденія, можетъ быть доказала по методу {Логическій методъ есть пріемъ, ведущій мышленіе къ познанію истины.} аналитическому или синтетическому, или-же по тому и другому совмѣстно.
   Аналитическій (индуктивный) методъ развитія мыслей въ разсужденіи состоитъ въ томъ, что писатель, на основаніи предварительнаго изученія и наблюденія единичныхъ фактовъ и явленій, восходитъ при рѣшеніи извѣстнаго вопроса отъ частнаго къ общему, отъ примѣровъ къ правиламъ, отъ слѣдствій къ причинамъ, отъ извѣстнаго къ искомому неизвѣстному.
   Синтетическій (дедуктивный) методъ развитія мыслей есть совершенно обратный пріемъ мышленія: отъ общаго къ частному, отъ правилъ къ примѣрамъ, отъ причинъ къ слѣдствіямъ.
   Впрочемъ, самое лучшее, если авторъ разсужденія всегда имѣетъ въ виду какъ методъ синтетическій, такъ и аналитическій, т. е. если общія положенія его постоянно подтверждаются фактами, а изученіе фактовъ прямо или косвенно приводитъ къ общимъ положеніямъ.
   Какъ на образецъ совмѣстнаго примѣненія на практикѣ обоихъ методовъ, укажемъ на разсужденіе Карамзина: ".О счастливѣйшемъ времени жизни".
   Въ первой половинѣ названнаго сочиненія авторъ хочетъ доказать, что полное счастіе на землѣ невозможно. Для этого онъ сначала опровергаетъ мнѣніе Цицерона, превозносившаго старостъ. "Можно-ли хвалить болѣзнь?" спрашиваетъ Карамзинъ и, увѣренный въ отрицательномъ отвѣтѣ, называетъ ее "сестрою старости".
   Затѣмъ одинаково ложнымъ считаетъ онъ не только взглядъ Жанъ Жака Руссо, которому младенчество, "сіе всегдашнее бореніе слабой жизни съ алчною смертію", казалось счастливѣйшимъ времененъ человѣческой жизни, но и воззрѣніе оптимистовъ Лейбница и Попа, утверждавшихъ, будто здѣшній міръ -- лучшій изъ міровъ. Самъ Карамзинъ, напротивъ, склоняется на сторону всемірнаго преданія о томъ, что земное состояніе человѣка есть его паденіе или наказаніе. "Сіе преданіе,-- замѣчаетъ онъ,-- основано на чувствѣ. Болѣзнь ожидаетъ насъ здѣсь при входѣ и выходѣ; а въ срединѣ, подъ розами здоровья, кроется змѣя сердечныхъ горестей".
   Но если ни старость, ни младенчество нельзя назвать счастливѣйшей эпохой жизни, если здѣшній міръ остается "училищемъ терпѣнія", то естественно является вопросъ: возможно-ли счастіе на землѣ? Нѣтъ,-- отвѣчаетъ Карамзинъ: полнаго, абсолютнаго счастія въ здѣшнемъ мірѣ нѣтъ и быть не можетъ; есть только относительное счастіе по сравненію съ несчастіемъ. "Одно лучше другого -- вотъ благо! одному лучше, нежели другому -- вотъ счастіе!"
   Ясно, что къ этой общей мысли Карамзинъ пришелъ постепенно посредствомъ группировки и анализа единичныхъ фактовъ и соображеній, служащихъ для доказательства темы.
   Во второй половинѣ сочиненія вопросъ, подлежащій обсужденію, формулированъ уже иначе: "Какую эпоху жизни можно назвать счастливѣйшею по сравненію?" Старость и младенчество, понятно, не имѣютъ права на такое названіе по причинамъ, указаннымъ выше; такъ, можетъ быть, юность? Нѣтъ, и не она, отвѣчаетъ Карамзинъ, а зрѣлый возрастъ, "когда всѣ душевныя способности дѣйствуютъ въ полнотѣ своей, а тѣлесныя силы еще не слабѣютъ примѣтно".
   Эту общую мысль о зрѣломъ возрастѣ, какъ счастливѣйшей по сравненію эпохѣ жизни, Карамзинъ доказываетъ и разъясняетъ на основаніи слѣдующихъ частныхъ примѣровъ и соображеній, почерпнутыхъ изъ наблюденія и размышленія, т. е. синтетическимъ путемъ:
   1. Въ зрѣломъ возрастѣ люди по большей части бываютъ уже супругами, отцами и наслаждаются самыми вѣрнѣйшими радостями -- семейными. "Мы ограничиваемъ сферу бытія своего, чтобы не бѣгать вдаль за удовольствіями,-- говоритъ авторъ; перестаемъ странствовать по туманнымъ областямъ мечтанія, живемъ дома, живемъ болѣе въ самихъ себѣ, требуемъ менѣе отъ людей и свѣта; менѣе огорчаемся неудачами, ибо менѣе ожидаемъ благопріятныхъ случайностей".
   2. Только въ зрѣломъ возрастѣ люди научаются цѣнить свое здоровье, столь мало уважаемое въ юныхъ лѣтахъ: "самое чувство жизни бываетъ гораздо милѣе тогда, когда уже пролетѣла ея быстрая половина".
   3. Въ это же время наши тѣлесныя силы еще не слабѣютъ примѣтно, а умственныя достигаютъ своего полнаго расцвѣта: "дѣйствуетъ и торжествуетъ геній... и творенія ума человѣческаго являются въ совершенствѣ".
   
   § 19. Планъ разсужденія можетъ состоять изъ слѣдующихъ пяти частей: 1) вступленія или приступа, 2) предложенія, 3) раздѣленія, 4) изложенія и 5) заключенія.
   Въ приступѣ или высказывается поводъ, какъ источникъ сочиненія, или намѣчаются вопросы, подлежащіе дальнѣйшему обсужденію, или, наконецъ, опредѣляется то понятіе, которое служитъ предметомъ разсужденія.
   Въ предложеніи дѣлается переходъ къ темѣ, т. е. къ основной мысли сочиненія, которая при этомъ и высказывается въ общихъ чертахъ, коротко и ясно.
   Въ раздѣленіи сложная тема дробится на части: каждая изъ такихъ частей разсматривается въ изложеніи отдѣльно отъ другихъ. Иногда, вмѣсто этого, устанавливаются тѣ точки зрѣнія, съ которыхъ писатель намѣренъ обсуждать избранный имъ предметъ.
   Самая важная и большая часть разсужденія есть изложеніе. Оно содержитъ подробное развитіе темы посредствомъ прямыхъ или косвенныхъ доказательствъ: прямыхъ, если истина темы прямо вытекаетъ изъ истины доводовъ,-- и косвенныхъ, если истина темы подтверждается ложностью сужденій противоположныхъ.
   Доводы, на которые писатель опирается въ доказательствахъ, бываютъ пяти родовъ:
   1. Фактическіе: все то, что есть или было;
   2. Аксіомы, т. е. очевидныя истины, не требующія доказательствъ;
   3. Общепризнанныя истины науки и жизни;
   4. Нравственные принципы, вытекающіе изъ идеи нравственнаго долга;
   5. Авторитетъ Св. Писанія и лицъ, заслуживающихъ полнаго довѣрія.
   Въ заключеніи резюмируется, т. е. кратко повторяется сущность темы.
   Понятно, не въ каждомъ разсужденіи должны быть налицо всѣ пять поименованныхъ частей. Случается и такъ, что сочиненіе вовсе не имѣетъ ни предложенія, ни раздѣленія; даже приступъ и заключеніе могутъ входить въ составъ изложенія, которое такимъ образомъ остается единственно необходимой и всегда наличной частью всякаго разсужденія.
   
   § 20. При обработкѣ темы разсужденія полезнымъ подспорьемъ можетъ быть хрія.
   Въ старинныхъ реторикахъ хріей называется слово, которое по строю опредѣленнымъ правиламъ изъясняетъ и доказываетъ нравоучительное изреченіе (сентенцію), или дѣйствіе какого-нибудь великаго человѣка, или то и другое совмѣстно {"Chria est commemoratio seu explicatio facti alien jus, vel clicti, vel utriusqtie simul, eertis capоtibus comprehensa". Pomei -- "Candidatus rhetoricae".}.
   Полная аетоніанская хрія, изобрѣтенная риторомъ Аѳтоніемъ (IV в. по Р. Хр.), имѣетъ слѣдующія восемь частей:
   1. Приступъ (exordium), гдѣ высказывается сентенція, послужившая источникомъ сочиненія, иногда съ похвалою автору ея (dictum cum laude auctoris);
   2. Разъясненіе смысла изреченія -- (expositio);
   3. Прямыя доказательства (causae) въ пользу справедливости темы.
   4. Доказательство отъ противнаго (contrarium), т.е. истина темы должна вытекать изъ ложности сужденій противоположныхъ.
   5. Подобіе (simile), находимое въ природѣ и человѣческомъ общежитіи.
   6. Примѣръ (ехетріит), Историческіе факты и случаи вседневной жизни.
   7. Свидѣтельство (testimonium). Подъ этимъ разумѣются изреченія великихъ людей, выдержки изъ поэтическихъ произведеній и пословицы, какъ плодъ многовѣковой народной мудрости.
   8. Заключеніе (condusio) содержитъ краткое повтореніе сущности темы, вооруженной всѣми средствами убѣжденія, или увѣщаніе о практическомъ примѣненіи изреченія.
   Какъ образецъ разсужденія, построеннаго по плану аѳтоніанской хріи, приводимъ слѣдующій примѣръ:
   

"Смерть за отечество прекрасна и славна" *).

(Dulce et decorum est pro patria mori).

*) И. Гавриловъ: "Темы, расположенія и матеріалы для сочиненій въ старшихъ классахъ".

   1. Приступъ, Смерть за отечество прекрасна и славна, говоритъ римскій поэтъ Горацій (од. 3, 2, 13), коего произведенія полны изреченій, продиктованныхъ ему жизненной мудростью.
   2. Разъясненіе. Когда отечество въ опасности, то высшая слава и лучшее украшеніе для его сыновъ -- отдать за него драгоцѣннѣйшее изъ благъ, свою жизнь.
   3. Прямое доказательство. Отечество есть общая наша мать. Въ немъ находится все для насъ дорогое: родители, родственники, друзья, родина, родной очагъ.
   Съ другой стороны, смерть за отечество не остается безъ награды: признательность современниковъ, слава въ потомствѣ, безсмертіе въ исторіи, образецъ поколѣніямъ грядущимъ все это самыя благородныя и высокія награды.
   4. Доказательство отъ противнаго. Кто не внемлетъ призыву отечества, кто считаетъ свои потери, когда обстоятельства сулятъ общую гибель, кто малодушно боится за свою жизнь, кто изъ личныхъ выгодъ служитъ врагу: тотъ заслуживаетъ всеобщее презрѣніе и навсегда покрываетъ свое имя позоромъ.
   5. Подобіе. Неразумное животное защищаетъ мѣсто своего рожденія, если ему угрожаетъ опасность. Собака изъ-за куска хлѣба стережетъ дворъ своего хозяина. Пчелы нападаютъ на того, кто намѣревается завладѣть ихъ медомъ.
   6. Примѣръ. Кодръ. Децій Мусъ. Сусанинъ. Герои Севастополя.
   7. Свидѣтельство. Рѣчь Святослава къ дружинѣ: "Не посрамимъ землѣ Русскіѣ, но ляжемъ костьми, мертвіи бо срама не иматъ".
   
   "Слава тѣхъ не умираетъ,
   Кто за отечество умретъ:
   Она такъ въ вѣчности сіяетъ,
   Какъ въ морѣ ночью лунный свѣтъ.
   Временъ въ глубокомъ отдаленьи
   Потомство тѣхъ увидитъ тѣни,
   Которыхъ мужественъ былъ духъ.
   Съ гробовъ ихъ въ души огнь польется,
   Когда до рощамъ разнесется
   Безсмертной лирой дѣлъ ихъ звукъ".
   Державинъ.
   
   8. Заключеніе. Не забывайте, юноши, вѣками сознанную и высоко оцѣненную истину, что въ минуты опасности умереть за отечество и славно, и прекрасно.
   

Ораторская рѣчь.

   § 21. Разсужденіе, назначенное для устнаго произнесенія передъ собраніемъ слушателей, съ цѣлью не только убѣдить присутствующихъ лицъ въ истинности темы, но и преклонить ихъ волю къ извѣстному образу дѣйствій,-- называется ораторской рѣчью.
   Кромѣ приступа {Приступъ ораторскихъ рѣчей можетъ быть естественный, искусственный и внезапный. Въ приступѣ перваго рода ораторъ безъ всякихъ околичностей начинаетъ свою рѣчь прямо съ предмета, о которомъ намѣренъ говорить; въ приступѣ искусственнымъ слушатели постепенно подготовляются къ главной темѣ рѣчи; наконецъ, внезапный приступъ (ex abrupto) умѣстенъ въ томъ случаѣ, когда предметъ возбуждаетъ особенно сильное, потрясающее чувство въ ораторѣ и слушателяхъ.}, предложенія, раздѣленія, изложенія и заключенія, ораторская рѣчь, для трогательнаго воздѣйствія на сердце слушателей, обыкновенно имѣетъ особую, такъ-называемую, патетическую часть, назначеніе которой состоитъ въ томъ, чтобы возбудить въ слушателяхъ страсти, благопріятныя для успѣха рѣчи, и утолить тѣ изъ нихъ, которыя могли-бы вредить оратору.
   Для вѣрнаго возбужденія страсти надо, во-первыхъ, живописно и разительно изобразить предметъ,-- а главное, надо самому увлечься силою его, чтобы увлечь и другихъ: искреннее и честное убѣжденіе, высказанное страстно и увлекательно, не замедлитъ сообщиться слушателямъ и подчинить ихъ волю волѣ оратора. Во-вторыхъ, помимо знанія людей и свѣта вообще, ораторъ долженъ особенно близко знать уровень образованія и развитія своихъ слушателей и уже сообразно съ нимъ выбирать внѣшнія средства для убѣжденія, не выключая отсюда ни ироніи, ни шутки, ни сарказма, лишь-бы они достигали своей цѣли и не оскорбляли приличія и нравственнаго чувства.
   Кромѣ означенныхъ условій, успѣхъ оратора въ значительной степени зависитъ отъ его декламаціи (произношенія) и мимики (тѣлодвиженій).
   Для ближайшаго знакомства съ ораторской рѣчью предлагается, какъ высокій образецъ духовнаго краснорѣчія, "Слово въ Великій Пятокъ" архіепископа Иннокентія.
   
   Приступъ. Видъ плащаницы, изображающей распятаго Спасителя, мысленно переноситъ оратора къ обстоятельствамъ воспоминаемаго событія, теперь какъ-бы вновь повторяющагося, и заставляетъ его воскликнуть: "Паки Голгоѳа и крестъ! Паки гробъ и плащаница! Итакъ есть еще фарисеи и книжники, убіеніемъ невинныхъ мнящіеся службу приносити Богу! есть еще Іуды, лобызающіе устами и предающіе руками! есть еще Пилаты и Ироды, ругающіеся истинѣ и омывающіе руки въ крови праведниковъ! Но, братія,-- вопрошаетъ дальше ораторъ,-- есть-ли между нами еще вѣрные и мужественные Іоанны для принятія Божественнаго всыновленія со креста? есть-ли благоразумные сотники, достойные стоять на стражѣ у гроба Сына Божія? есть-ли Іосифы и Никодимы, дерзающіе внити къ Пилату и просить тѣла Іисусова? есть-ли Содоміи и Магдалины для принятія первой вѣсти о воскресеніи?"
   Отсюда и начинается сравненіе того, что было и что есть.
   Нѣкогда Господь воззрѣлъ съ небесъ на сыновъ человѣческихъ и не нашелъ ни единаго, кто-бы разумѣвалъ или искалъ Бога; нынѣ-же Господь смотритъ не съ неба, не съ престола славы, а со креста, смотритъ не на сыновъ человѣческихъ, а на "сыны благодати Своея" -- и что-жъ Онъ видитъ? Видитъ многократныя поклоненія, слезы, слышитъ величанія и воздыханія. Но и на Голгоѳѣ, и въ преторіи Пилата Онъ видѣлъ и слышалъ то-же самое, и, несмотря на это, Его "перси оставались на крестѣ для уязвленія ихъ копіемъ".
   
   Предложеніе. Теперь не то потребно для Господа нашего,-- восклицаетъ ораторъ: здѣсь, у гроба Сисителя "должно быть большему: здѣсь судъ міру,-- судъ нашимъ мыслямъ, нравамъ и дѣяніямъ. Пріидите и истяжимся!"
   Это -- главная мысль всей рѣчи, вытекающая изъ содержанія приступа.
   
   Описательная часть. Призвавъ слушателей къ расчету со Спасителемъ у Его гроба, ораторъ отъ имени распятаго Богочеловѣка трогательно рисуетъ всѣ жертвы, принесенныя Имъ для спасенія людей, и тѣ страданія, которыми они отплатили Ему за добро: "У Меня была ваша глава, и она въ терновомъ вѣнцѣ; у Меня были ваши руки и ноги, и онѣ прободены; у Меня было ваше сердце, и оно отверсто для васъ копіемъ; у Меня была ваша плоть и кровь, и Я отдалъ ее за всѣхъ и доселѣ питаю ими васъ въ причащеніи.... Вотъ что Я сдѣлалъ для васъ: Я весь вашъ! Явите, что вы сдѣлали для Меня или, иначе, для себя, ибо все Мое для васъ: пріидите и истяжимся!"
   
   Изложеніе. Вопросъ оратора: "Можемъ-ли, братія, уклониться отъ сего призванія?" -- служитъ удачнымъ переходомъ отъ описательной части къ изложенію рѣчи, гдѣ ораторъ вызываетъ къ плащаницѣ для отданія отчета въ дѣлахъ и помышленіяхъ сначала служителей алтаря, потомъ властелиновъ судьбы ближнихъ, наперсниковъ мудрости и, наконецъ, каждаго, кто носитъ имя христіанина. Такимъ образомъ изложеніе дѣлится на четыре части. Каждая изъ этихъ частей состоитъ изъ двухъ мыслей: если судимый у плащаницы "право правятъ слово истины и спасенія", то онъ приглашается "приступить ко Гробу Спасителя съ дерзновеніемъ и вдохнуть изъ язвъ Его новый духъ мужества и любви на новые подвиги"; въ противномъ случаѣ онъ долженъ удалиться отъ гроба, какъ недостойный его лицезрѣнія.
   Слѣдующій отрывокъ можетъ дать понятіе объ увлекательномъ краснорѣчіи, глубинѣ мысли и полнотѣ чувства разбираемаго нами "Слова" архіепископа Иннокентія.
   "Итакъ, служитель алтаря, стань у гроба сего и дай отчетъ,-- взываетъ ораторъ въ изложеніи рѣчи: Чтобы раздрать завѣсу церковную, закрывавшую отъ тебя святое святыхъ, и содѣлать тебѣ свободнымъ доступъ къ престолу благодати, Спаситель твой взошелъ на крестъ. Какъ пользуешься ты драгоцѣннымъ правомъ и какъ предстоишь у престола благодати? Низводишь-ли благословеніе на себя и предстоящихъ? возвѣщаешь-ли имъ пути живота? предходишь-ли примѣромъ благой жизни? Если ты право правишь слово истицы и спасенія; если для тебя нѣтъ большей радости, какъ видѣть или слышать, что духовныя чада твои ходятъ во истинѣ (3 Іоан. 1, 4) Христовой; если въ случаѣ нужды, ты, по примѣру великаго Пастыреначальника, готовъ душу свою положить за овцы своя': то благо тебѣ; ты іерей по чину Іисусову; приступай къ сему гробу съ дерзновеніемъ; лобызай сіи язвы и вдыхай изъ нихъ новый духъ мужества и любви на новые подвига. По окончаніи чреды служенія на землѣ, ты внидешь въ нерукотворенную скинію на небеси, идѣже Предтеча о насъ вниде Іисусъ (Евр. 6,20). Но если руки твои подъемлются горѣ, а сердце постоянно вращается долу; если ѳиміамъ восходитъ къ небу, а мысли всегда блуждаютъ но землѣ; если, предстоя трапезѣ Господней и преломляя хлѣбъ жизни для другихъ, ты самъ гладенъ духомъ и, вмѣсто манны, ищешь мясъ Египетскихъ: то удались отъ сего гроба; здѣсь земля святая; твое мѣсто не здѣсь, а во дворѣ Каіафы!
   Властелинъ судьбы ближнихъ, коему дано право вязать и рѣшить, стань у гроба сего и дай отчетъ. И ты не имѣешь власти никоеяже, аще не бы ты дано свыше (Іоан. 19, 11); и ты творишь судъ Божій. Памятуешь-ли сіе и со страхомъ-ли Божіимъ держишь вѣсы правды? Чтобы ты не страшился за истину потерять, въ случаѣ нужды, имя друга кесарева, пріязнь сильныхъ земли, Голгоѳскій Страдалецъ пріобрѣлъ для тебя имя друга Божія; чтобы ты всегда умѣлъ отличать невинность отъ преступленія, слабость отъ зло намѣренности, Онъ, въ помощь мерцанію твоей совѣсти, придалъ свѣтильникъ слова Своего: пользуешься-ли ты симъ средствомъ во благо ближнихъ и твердо-ли идешь путемъ закона и долга? Если ты не зришь на лица; побораешь по истинѣ, какъ-бы она ни была презрѣна другими; если твой лиѳостротонъ не омытъ ни кровію, ни слезами неправедно осужденныхъ: то приступи къ будущему Судіи своему и Господу, лобызай язвы Его и вдыхай изъ нихъ новую силу къ побѣжденію лжи и лукавства, къ сраженію съ искушеніями и соблазнами, къ священнодѣйствію правды. Тамъ, на всемірномъ судѣ, и ты станешь одесную, пріиметь милость и будешь увѣнчанъ вѣнцомъ правды. Но если ты, имѣя власть пустить невиннаго и зная невинность его, тѣмъ не менѣе готовъ предать его въ руки враговъ, чтобы не оскорбить ихъ гордости; если, вмѣсто суда и защиты невинности, ты глумишься надъ ея несчастіями и заставляешь ее влачиться изъ одного судилища въ другое; если твоя правда состоитъ только въ омовеніи рукъ предъ народомъ: то удались отъ гроба сего; твое мѣсто не здѣсь, а въ преторіи Пилата!..."
   
   Патетическая часть. Изъ произведеннаго суда и произнесеннаго ораторомъ рѣшенія видно, что у гроба Спасителя могутъ стоять лишь невинные или искренно кающіеся. Но мысль, что первыхъ нѣтъ, а вторые мало достойны, заставляетъ оратора воззвать къ благочестивымъ душамъ и безплотнымъ ангеламъ, да явятся они и смѣнятъ недостойныхъ "стрещи великую стражбу".
   
   Заключеніе, Въ заключеніе своего "Слова" ораторъ не оставляетъ преподать слушателямъ спасительный совѣтъ, смыслъ котораго такой: -- если мы по своей грѣховности и недостойны приблизиться къ плащаницѣ Жизнодавца, то все-же не должны удалиться, покинувъ лежащаго во гробѣ Господа, наше единственное прибѣжище и защиту. Намъ нужно поступить такъ, какъ сдѣлалъ Петръ, отвергшійся Христа. "Нешедши изъ сего храма, удалившись отъ сего гроба, въ какомъ-либо святомъ уединеніи омоемъ горькими слезами прежнія неправды наши и дадимъ обѣтъ не отвергаться впредь Господа и святого закона Его. Послѣ такового покаянія, Господь не отвергнетъ и насъ, и если не предаетъ намъ, какъ покаявшемуся апостолу, ключей, то не заключитъ, по крайней мѣрѣ, отъ васъ дверей царствія".
   
   § 22. Виды ораторской рѣчи. Какъ по содержанію, такъ и по внѣшнему поводу ораторскія, рѣчи обыкновенно дѣлятся на четыре слѣдующихъ вида:
   
   Духовныя или церковныя рѣчи.
   Политическія рѣчи.
   Судебныя рѣчи.
   Академическія или ученыя рѣчи.
   
   Цѣль духовныхъ рѣчей (проповѣдей, поученій и т. п.) заключается въ разъясненіи извѣстнаго догмата вѣры и убѣжденіи слушателей въ необходимости самосовершенствованія.
   Предметомъ политическихъ рѣчей служатъ вопросы и дѣла общественной жизни, какъ-то: объявленіе войны, заключеніе мира, введеніе новаго закона и проч.
   Цѣль судебнаго краснорѣчія заключается въ обвиненіи или защитѣ гражданина по долгу совѣсти и присяги.
   Предметомъ академическихъ рѣчей служитъ разъясненіе какого-либо научнаго вопроса. Сюда-же относятся, такъ называемые, панегирики, посвящаемые оцѣнкѣ дѣятельности и заслугъ гражданина, которыя онъ оказалъ своему отечеству.
   

III.
ТЕОРІЯ ПОЭЗІИ.

   § 1. Въ отличіе отъ прозы, изображающей дѣйствительный міръ, поэзія воспроизводитъ міръ идеальный, существующій только въ фантазіи поэта. Творить то, нею не было, на основаніи тою, что есть или было -- вотъ задача поэзіи. Слѣдовательно во всякомъ поэтическомъ произведеніи непремѣнно заключается вымпелъ, не противорѣчащій ни физической, ни нравственной, ни логической возможности, т. е. вымпелъ правдоподобный.
   
   § 2. Прекрасное, какъ предметъ поэзіи. Предметъ поэзіи -- прекрасное въ физическомъ и нравственномъ мірѣ. Но что такое прекрасное? Условіе красоты для предметовъ, впечатлѣнія отъ которыхъ воспринимаются нами посредствомъ зрѣнія, есть симметрія, т. е. правильное соотвѣтствіе частей даннаго предмета и соразмѣрное отношеніе ихъ между собою; для тѣхъ-же предметовъ, которые дѣйствуютъ на слухъ, условіе красоты есть гармонія, т. е. стройное сочетаніе звуковъ. Но одной правильности чертъ и симметричнаго соотношенія ихъ между собою еще недостаточно для того, чтобы данное лицо или предметъ могли назваться вполнѣ прекрасными. Трупъ, какъ-бы ни были красивы и правильны черты лица его, не возбуждаетъ ощущенія, производимаго красотою; поэтому второе условіе красоты -- это жизненность и разнообразіе. Поле, засѣянное золотистою рожью, колеблимою вѣтромъ, можетъ произвести на глазъ пріятное впечатлѣніе лишь въ томъ случаѣ, когда наблюдатель такой картины, видитъ, такъ сказать, рамки ея: съ одной стороны, положимъ, бѣлую полосу гречихи; съ другой -- зеленый лѣсъ; съ третьей -- гору, покрытую волнистымъ кустарникомъ, и надъ всѣмъ этимъ -- голубой сводъ неба, Если мы отбросимъ всю обстановку картины и представимъ себѣ цѣлое море ржи, уходящее во всѣ стороны за края горизонта -- картина потеряетъ свою прелесть, глазъ утомится однообразіемъ и явится чувство недовольства отъ недостатка частностей, оттѣняющихъ цѣлое. {"Теорія поэзіи" профес. Колосова.}
   
   § 3. Два вида проявленія прекраснаго. Есть два вида проявленія прекраснаго: положительно-прекрасное и отрицательно-прекрасное. Если въ произведеніи искусства воспроизводятся возвышенныя и благородныя стороны дѣйствительности,-- такое произведеніе будетъ положительно-прекраснымъ. Безпредѣльность предмета во времени или пространствѣ, неистощимая энергія силъ природы, мощь человѣческаго духа, все трогательное, граціозное, наивно-простодушное -- суть только разнообразные оттѣнки положительно-прекраснаго.
   Напротивъ (по выраженію Гоголя) "страшная, потрясающая тина мелочей, опутавшихъ нашу жизнь", воспроизведенная искусствомъ такъ, чтобы взглядъ на пошлую дѣйствительность привелъ читателя къ идеѣ объ истинной жизни, а портреты искаженнаго человѣка напомнили черты, которыми долженъ отличаться тотъ, кто созданъ по образу Божію,-- образуетъ отрицательно-прекрасное, или комическое. Слѣдовательно отъ воли художника зависитъ воспроизвести-ли прекрасное въ жизни положительно или отрицательно; въ обоихъ случаяхъ его цѣль можетъ быть одинаково нравственной: такъ точно телескопъ, озирающій солнце, и микроскопъ, передающій движенія невидимыхъ простымъ глазомъ насѣкомыхъ, равно убѣждаютъ насъ въ премудрости Творца.
   Пояснимъ, это на литературномъ примѣрѣ.
   Въ стихотвореніи "Власъ" Некрасовъ рисуетъ кулака-міроѣда, въ которомъ "Бога не было"; побоями
   
   Въ гробъ жену свою вогналъ;
   Промышляющихъ разбоями,
   Конокрадовъ укрывалъ;
   У всего сосѣдства бѣднаго
   Скупитъ хлѣбъ, а въ черный годъ
   Не повѣритъ гроша мѣднаго,
   Втрое съ нищаго сдеретъ!
   Бралъ съ родного, бралъ съ убогаго,
   Слылъ кощеемъ-мужикомъ...
   
   Въ этомъ изображеніи Власъ, конечно, внушаетъ къ себѣ отвращеніе и ужасъ, какъ личность, уклонившаяся отъ высокаго при званія человѣка къ совершенству и, слѣдовательно, отрицательно-прекрасная. Но вотъ надъ нимъ "грянулъ громъ": онъ опасно занемогъ; въ бреду горячки ему все мерещились картины адскихъ мученій, уготованныхъ грѣшникамъ; онъ даетъ обѣщаніе построить церковь Божію, если убѣжитъ смерти, и, выздоровѣвъ, нерушимо сдерживаетъ клятву:
   
   Роздалъ Власъ свое имѣніе,
   Самъ остался босъ и голъ,
   И сбирать на построеніе
   Храма Божьяго пошелъ...
   Сила вся души великая
   Въ дѣло Божіе ушла:
   Словно съ роду жадность дикая
   Непричастна ей была...
   
   Теперь, когда у Власа "великая сила души" направилась безповоротно на новую, лучшую дорогу, когда онъ, увлеченный сознаніемъ долга и преисполненный раскаянія я неутѣшной скорби,--
   
   Ходитъ въ зимушку студеную,
   Ходитъ въ лѣтніе жары,
   Вызывая Русь крещеную
   На носильные дары,--
   
   Онъ уже является личностью нравственно-возвышенной и, слѣдовательно, положительно-прекрасной.
   
   § 4. Совершенно точное подражаніе природѣ не есть цѣль поэзіи. Цѣль поэзіи -- идеальное воспроизведеніе природы и жизни, но не фотографическое подражаніе. Поэтъ стремится обнаружить какой-либо существенный или наиболѣе выдающійся характеръ (стало быть какую-нибудь преобладающую идею) яснѣе и полнѣе, чѣмъ онъ проявляется въ дѣйствительныхъ предметахъ. Для этого художникъ устраняетъ всѣ черты, закрывающія этотъ характеръ, избираетъ между остальными тѣ, которыя лучше обнаруживаютъ его, выправляетъ тѣ, въ которыхъ характеръ этотъ извращенъ, и возстановляетъ тѣ, въ которыхъ онъ почти уничтоженъ.
   
   § 5. Типизмъ въ поэзіи. Что цѣль поэзіи -- идеальное воспроизведеніе природы и жизни, это всего нагляднѣе доказывается, такъ называемымъ, типизмомъ поэтическихъ сочиненій.
   Типъ въ поэзіи -- то-же, что родъ и видъ въ природѣ, что герой въ исторіи. Типическое лицо есть собирательная единица, вобравшая въ себя самыя характеристическія черты цѣлой группы людей и облеченная собственнымъ именемъ; напр., Плюшкинъ -- собственное имя, принадлежащее только одному лицу, изображенному Гоголемъ въ "Мертвыхъ душахъ", равно какъ Гарпогонъ Моллъера ("L'avare"); тѣмъ не менѣе, видя мелочного скрягу, мы называемъ его Плюшкинымъ или Гарпоговомъ, хотя-бы этотъ человѣкъ назывался Иваномъ или Петромъ, и былъ нѣмецъ или турокъ, а не русскій и французъ. Это потому, что въ ихъ лицѣ, вполнѣ выразившемъ собою идею скупости, которая является въ дѣйствительности въ безконечномъ разнообразіи, видится множество лицъ, зараженныхъ скупостью.
   
   § 6. Поэтическій типъ можетъ превратиться въ олицетвореніе, если отнять у него условія времени и мѣста. Лишимъ Евгенія Онѣгина, этотъ типъ "москвича въ Гарольдовомъ плащъ", тѣхъ условій, которыя обличаютъ въ немъ русскаго великосвѣтскаго барича 20-хъ -- 30-хъ годовъ,-- эпохи крѣпостного права,-- останется олицетвореніе скучающей праздности.
   
   § 7. Опредѣленіе поэзіи. Поэзія есть искусство, которое идеально возсоздаетъ, положительно или отрицательно, прекрасное въ мірѣ физическомъ и нравственномъ.
   
   § 8. О личности поэта. Недостаточно изучить правила стихосложенія да умѣть правильно писать и выражаться, чтобы сдѣлаться поэтомъ; для этого нуженъ еще врожденный талантъ, живая фантазія и необыкновенное чутье на все прекрасное.
   
   "Только пчела узнаётъ въ цвѣткѣ затаенную сладость,
   Только художникъ во всемъ чуетъ прекраснаго слѣдъ"...
   
   Поэтъ творитъ во вдохновеньи, т. е. въ такомъ душевномъ состояніи, при которомъ чувствуется и потребность къ творчеству (паѳосъ), и возможность творить. Пушкинъ, вдохновеннѣйшій изъ русскихъ поэтовъ, такъ описываетъ вдохновенныя минуты художника:
   
   ....Лишь божественный глаголъ
   До слуха чуткаго коснется,
   Душа поэта встрепенется,
   Какъ пробудившійся орелъ...
   Бѣжитъ онъ, дикій и суровый,
   И звуковъ, и смятенья полнъ,
   На берега пустынныхъ волнъ,
   Въ широкошумныя дубровы...
   
   Нечего и прибавлять, что научное образованіе, знаніе людей и жизни поэту необходимы такъ-же (если не болѣе), какъ и всякому другому мыслящему человѣку.
   
   § 9. Виды поэтическаго творчества. Поэтическое творчество можетъ быть объективнымъ и субъективнымъ.
   Объективное творчество заключается въ способности поэта отрѣшаться отъ своей личности и ея обстановки, чтобы жить въ произведеніи чужою жизнію съ иною обстановкой. Идеальное представленіе такой объективности въ художникѣ превосходно выражено въ слѣдующихъ стихахъ Баратынскаго о Гэте:
   
   "Съ природой одною онъ жизнью дышалъ,
   Ручья разумѣлъ лепетанье,
   И говоръ древесныхъ листовъ понималъ,
   И чувствовалъ травъ прозябанье;
   Была ему звѣздная книга ясна,
   И съ нимъ говорила морская волна" и т. д.
   
   Субъективное творчество заключается въ томъ, что личность поэта главнымъ образомъ отражается въ его произведеніи, потому-что онъ изображаетъ здѣсь свои собственныя мысли и чувствованія.
   
   § 10. Роды поэтическихъ произведеній. Поэзія или объективно воспроизводитъ окружающій насъ внѣшній міръ, и тогда она называется эпической, или изображаетъ душевный міръ поэта, его мысли и чувствованія,-- въ такомъ случаѣ она субъективна и называется лирической. Если-же поэзія возсоздаетъ жизнь въ дѣйствія вымышленныхъ художникомъ лицъ, то называется драматической.
   Эпическое творчество въ его первобытной чистотѣ сохранилось лишь въ безыскусственной поэзіи народной.
   
   § 11. Отличіе устной или безыскусственной народной поэзіи отъ письменной или искусственной. Въ старину преданіе замѣняло и школу, и науку. Подъ его вліяніемъ протекала вся жизнь человѣка, отъ колыбели до могилы. Младенецъ, у груди своей матери, уже прислушивался и привыкалъ къ колыбельной пѣснѣ, которую, въ свою очередь, будетъ онъ пѣть и своимъ дѣтямъ. Провожая усопшаго, сродники оплакивали его въ обычныхъ старинныхъ причитаніяхъ и знали навѣрно, что когда-нибудь и ихъ тѣми-же словами и тѣмъ-же напѣвомъ станутъ провожать тѣ, которые переживутъ ихъ. Два крайніе возраста человѣческой жизни, старость и дѣтство, дружно встрѣчались на сказкѣ: поколѣніе отживающее передавало преданіе поколѣнію народившемуся. Старый разсказываетъ сказку и поучаетъ; малый слушаетъ и поучается. Одинъ припоминаетъ въ сказкѣ прошедшее, другой гадаетъ о будущемъ. Оттого-то въ старину поэзія и поэтъ стояли въ иномъ отношенія къ жизни, нежели теперь. Тогда исключительно никто не былъ творцомъ ни сказанія, ни пѣсни.
   Поэтомъ былъ цѣлый народъ; отдѣльныя-же лица являлись не поэтами, а лишь пѣвцами и разсказчиками. Они умѣли только вѣрнѣе и ловчѣе разсказывать или пѣть то, что извѣстно было всякому.
   По мѣрѣ распространенія въ народѣ письменности, а за ней -- и образованія, собирательное творчество народной фантазіи уступаетъ мѣсто личному творчеству, и мало-по-малу письменная искусственная поэзія беретъ перевѣсъ надъ устной безыскусственной поэзіей народа.-- Являются поэты, уже какъ отдѣльныя личности, съ опредѣленнымъ характеромъ выступающіе изъ толпы. {Ѳ. Буслаевъ. "Русская народная поэзія".}
   

Народный безыскусственный сносъ.

   § 12. Виды его. Къ главнѣйшимъ видамъ народнаго безыскусственнаго эпоса принадлежатъ: былины или богатырскія пѣсни, историческія пѣсни, сказки, пословицы и загадки.
   

Былины или богатырскія пѣсни.

   § 13. Въ доисторическій періодъ своей жизни, въ младенческомъ невѣдѣніи физическихъ законовъ природы, первобытный человѣкъ олицетворялъ ея стихійныя силы, небесныя свѣтила, животныхъ, растенія и т. п. въ образѣ различныхъ божествъ, то благодѣтельныхъ, то враждебныхъ ему; къ первымъ онъ питалъ любовь и благоговѣніе, ко вторымъ -- тревожную боязнь. Въ этихъ отношеніяхъ первобытнаго человѣка къ природѣ заключается источникъ народной миѳологіи и поэзіи: здѣсь начало миѳическаго эпоса.
   Тѣ поэтическія образы, въ какихъ рисовала народная фантазія могучія стихіи природы, почти исключительно брались первобытнымъ человѣкомъ изъ окружавшей его дѣйствительности, близкой и доступной ему; онъ даже заставлялъ своихъ боговъ творитъ то-же на небѣ, что дѣлалъ самъ на землѣ. И вотъ боги мало-по-малу унизились до человѣческихъ нуждъ и помысловъ, и съ высоты воздушныхъ пространствъ стали низводиться на землю, гдѣ и приняли человѣческій образъ (антропоморфизмъ). Поставленные такимъ образомъ въ условіи человѣческаго быта, воинственные боги утрачиваютъ наконецъ свою прежнюю недоступность: они превращаются въ смертныхъ героевъ или богатырей. Одновременно съ этикъ и миѳическій эпосъ становится героическимъ, къ которому принадлежатъ былины.
   Богатыри нашихъ былинъ дѣлятся на старшихъ) Святогоръ, Минула Селяниновичъ, Полканъ, Самсонъ Колывановичъ,-- и младшихъ: Илья Муромецъ, Добрыня Никитичъ, Алеша Поповичъ, Бурило Пленковичъ, Дюкъ Степановичъ, Соловей Будимировичъ и др.
   Старшіе богатыри -- это представители первоначальнаго періода русской земли, неуспѣвшей еще сплотиться и окрѣпнутъ. Всѣ они одарены какой-то стихійной, подавляющей силой. Святогору, напр., "не съ кѣмъ силой помѣриться", ибо у него --
   
   "Сила-то по жилочкамъ
   Такъ живчикомъ и переливается.
   Грузно отъ силушки, какъ отъ тяжелаго бремени".
   
   Другой богатырь, Микула Селяниновичъ, одной рукой бросаетъ за ракитовъ кустъ ту сошку, которую вся Вольтова "дружина хоробрая,-- тридцать молодцовъ безъ единаго", не могла и выдернуть изъ земли.
   Послѣ того, какъ звѣроловный и пастушескій бытъ смѣнился осѣдло-земледѣльческимъ,-- старшіе богатыри уступили мѣсто въ народной фантазіи богатырямъ младшимъ, болѣе очеловеченнымъ, но все еще изумительно сильнымъ: имъ не почемъ выпить за одинъ духъ чару "зелена вина" въ полтора ведра, не почемъ побить несмѣтную рать вражескую --
   "Куда-ли махнетъ -- тутъ и улицы лежатъ,
   Куда отвернетъ -- съ переулками".
   
   Эту преемственность старшихъ богатырей младшими народъ опоэтизировалъ въ былинѣ о Святогорѣ, который назвалъ Илью Муромца младшимъ своимъ братомъ я выучилъ его всѣмъ "нехваткамъ, поѣздкамъ богатырскимъ". Сквозь щелочку гроба онъ вдыхаетъ въ него свой богатырскій духъ -- и умираетъ.
   Младшіе богатыри собираются вокругъ "ласковаго князя Владимира стольно-кіевскаго", въ свѣтлой гриднѣ княжеской, гдѣ рѣкой льется зелено вино на нечестныхъ пированіяхъ. Отсюда они выѣзжаютъ во чистое поле для расправы молодецкой съ внѣшними и внутренними врагами русской земли, увѣковѣченными народной фантазіей въ образѣ Соловья Разбойника, Змѣища Горынчища, Идолища поганаго я многихъ друг. чудовищъ.
   Но несмотря на всю несбыточность богатырскихъ подвиговъ, былины заключаютъ въ себѣ и долю исторической были, т. е. намекаютъ на подлинныя событія стародавней жизни русскаго народа. Въ доказательство этого разсмотримъ двѣ-три былины.
   Илья Муромецъ и Идолище. Нѣкогда къ кіевскому князю Владимиру прискакалъ гонецъ отъ Идолища поганаго съ вызовомъ: "ладить поединщика". Ужаснулся Владимиръ князь, да, спасибо, Илья Муромецъ выручилъ: вызвался убить супротивника, благо -- на бою смерть ему не написана. Онъ обулся въ лапотки шелковые, надѣлъ подсумокъ изъ чернаго бархата, покрылся "шляпою земли греческой" -- и въ путь-дорогу. Только сдѣлалъ онъ "ошибочку немалую", не взялъ съ собой палицы булатной. Вотъ идетъ онъ, призадумавшись, а на встрѣчу ему -- Каличище-Иванище; Илья отнимаетъ у него клюку богатырскую вѣсомъ въ "девяносто пудъ", и, наконецъ, приходитъ къ Идолищу въ палату бѣлокаменную. Пришелъ,-- поздоровался. И начни вдругъ Идолище поганое предъ гостемъ незнаемымъ похваляться: "Я, молъ, но семи ведръ пива пью, по семи пудъ хлѣба кушаю". Илья на то:
   
   "У вашего Ильи Муромца батюшка былъ крестьянинъ.
   У ёго была корова ѣдучая:
   Она много пила-ѣла и лопнула..."
   
   Не стерпѣлъ Идолище обидныхъ словъ: онъ метнулъ въ дерзкаго гостя кинжаломъ булатнымъ, но промахнулся. Тутъ Илья схватилъ съ головушки шляпу земли греческой --
   
   "И ляпнулъ онъ въ Идолище поганое,
   И разсѣкъ онъ Идолище на полы.
   Тутъ ему, Идолищу славу ноютъ".
   
   Въ этой былинѣ увѣковѣчена народная память о торжествѣ христіанства надъ язычествомъ, олицетвореннымъ здѣсь въ образѣ прожорливаго Идолища. Илья Муромецъ, представитель русской земской силы, побиваетъ его "шляпой земли греческой", т. е. христіанской вѣрой, которую, какъ извѣстно, Русь приняла отъ Византіи.
   Борьба Ильи Муромца съ Жидовиномъ. На лугахъ Цицарскихъ, подъ горою Сорочипскою, стоитъ застава богатырская. Богатыри, составляющіе ее, всѣ разъѣхались но своимъ дѣламъ. Возвращаясь съ охоты, Добрыня наѣзжаетъ на слѣдъ богатырскій и по ископыти (глыба, вырванная конскимъ копытомъ) узнаетъ Козарскаго богатыря. Онъ собираетъ своихъ товарищей. Рѣшаются наказать смѣлаго пришельца; но бой долженъ быть честный, одиночный. Илья Муромецъ не совѣтуетъ высылать на опасный бой ни Ваську Долгополаго: его погубитъ неловкость; -- ни Гришку Боярскаго сына; пропадетъ онъ хвастливости ради; ни Албшу Поповича.:
   
   "Поповскіе глаза завидущіе.
   Поповскія руки загребущія;
   Увидитъ Алеша на нахвальщикѣ
   Много злата, серебра,--
   Злату Алеша позавидуетъ --
   Погинетъ Алеша по-напрасному".
   
   Приходится отправляться Добрынѣ. Онъ выѣхалъ въ поле, въ серебряную трубочку высмотрѣлъ богатыря, вызвалъ его на бой; по когда увидѣлъ его страшную силу, спасся бѣгствомъ отъ неровной схватки. Некому выручить честь заставы, кромѣ крестьянина -- Ильи Муромца. Онъ выѣхалъ на бой, также разглядѣлъ богатыря, только не въ трубочку серебряную, а въ кулакъ молодецкій; вызвалъ его и сразился. Долго борятся соперники, равные силой; но неловкое движеніе Ильи роняетъ его на земь. Жидовипъ садится ему на грудь, вынимаетъ кинжалъ и посмѣивается надъ непобѣдимымъ старикомъ. Не падаетъ духомъ Илья; онъ знаетъ, что судьбы Божіи не назначили ему погибнуть въ сраженіи: онъ долженъ побѣдить; и, дѣйствительно, у крестьянина Ильи, "лежучи на земли, втрое силы прибыло". Однимъ ударомъ кулака вскидываетъ онъ противника на воздухъ и потомъ отрубленную его голову привозитъ на заставу, замѣчая только товарищамъ, что "онъ уже 30 лѣтъ ѣздитъ по полю, а такого чуда не наѣзживалъ..."
   Въ образѣ Жидовина, богатыря изъ земли Козарской, очевидно, живетъ народная память о Козарахъ, турецкаго племени, которые принесли на Русь сначала идолопоклонство, потомъ -- жидовскую вѣру. Эта былина любопытна также по мѣткой характеристикѣ сословій: духовнаго, боярскаго и подъяческаго въ лицѣ Алеши Поповича, Гришки Боярскаго сына и Васьки Долгополаго.
   Илья Муромецъ и Соловей Разбойникъ. Соловей Разбойникъ, побѣжденный крестьяниномъ села Корочаева -- Ильею Муромцемъ, является къ народной фантазіи представителемъ тѣхъ разбойниковъ-станичниковъ, которые нѣкогда гнѣздились въ дремучихъ лѣсахъ и дебряхъ древней Руси. По свидѣтельству лѣтописца Нестора, Владимиръ неоднократно даже посылалъ войска для усмиренія ихъ. Грабя и убивая коннаго и пѣшаго, эти хищники, понятно, должны были наводить ужасъ на окрестное населеніе, подобно Соловью Разбойнику, который, завидя Илью --
   
   Засвисталъ по соловьиному,
   Забилъ въ долони по-богатырскому,
   Заревѣлъ вѣдь онъ по-звѣриному,
   Зашипѣлъ по-змѣиному.
   Темны лѣсы отъ его реву къ землѣ преклонилися,
   Матъ-рѣка Смородина съ пескомъ сомутилися.
   Въ то время подъ Ильей конь на колѣнки палъ...
   
   Хотя богатыри Владимира -- краснаго солнышка могли казаться несокрушимыми, однако ихъ вещественная сила, по мѣрѣ развитія гражданственности въ нашей землѣ, была сломлена силой духовной (Разсказать содержаніе былины: "Отчего перевелись витязи на Святой Руси" отъ словъ "и стали витязи похваляхися". Хрест. Галахова II, 66).
   
   §           14. Опредѣленіе былинъ. Былинами или богатырскими пѣснями называются фантастическія произведенія безыскусственнаго эпоса, въ которыхъ увѣковѣчена народная память о разныхъ эпохахъ стародавняго бытія русской земли и мѣстами выражаются миѳическія воззрѣнія народа на стихійныя силы природы.
   

Историческія пѣсни.

   § 15. Историческія пѣсни отличаются отъ былинъ тѣмъ, что дѣйствующими лицами здѣсь являются не сказачные богатыри съ ихъ фантастическими подвигами, но личности историческія. Фактъ, положенный въ основу исторической пѣсни, обыкновенно до того видоизмѣняется и разукрашивается народной фантазіей, что, безъ справокъ съ исторіей, не всегда бываетъ возможно отдѣлить быль отъ вымысла. Но, несмотря на это, народъ удивительно мѣтко характеризуетъ замѣчательныхъ чѣмъ-либо историческихъ личностей. Для примѣра передадимъ содержаніе двухъ историческихъ пѣсенъ.
   "Иванъ Грозный". Однажды у Грознаго царя, Ивана Васильевича, былъ почестный столъ, пированье великое. На томъ пиру всѣ гости подвыпили: князья, бояре, гостиные люди и купцы сибирскіе, и ну похваляться -- кто своей силой, кто богачествомъ.
   
   Не золотая трубонька вострубивала,
   Не серебряна си и о лица возыгривала,--
   
   началъ Грозный царь предъ гостями величаться, что-де покорилъ онъ царство Казанское, взялъ Рязань съ Астраханью и вывелъ измѣну изъ Пскова и Новгорода. Тогда молодой царевичъ замѣтилъ отцу, что не вывелъ онъ измѣны изъ каменной Москвы.... Вскипѣлъ гнѣвомъ Иванъ Васильевичъ; онъ велитъ боярамъ везти сына за Москву-рѣку "ко плахѣ поганой". Гости переполошились -- всѣ вонъ бѣгутъ. Лишь одинъ "злодѣй Малюта Скурлатовичъ" взялъ царевича за бѣлыя руки и повезъ его на казнь лютую. Свѣдавъ о томъ, бояринъ Никита свѣтъ Романовичъ скачетъ за Москву рѣку, вырываетъ царевича изъ рукъ Малюты и привозитъ на царскій дворъ. Грозный межъ-тѣмъ остылъ отъ гнѣва и раскаялся. Видя сына живого и невредимаго, онъ на-радостяхъ обнимаетъ его, Никитѣ-же Романовичу съ поклономъ предлагаетъ на выборъ любую награду: съ конюшни-ли лучшаго коня, съ царскихъ-ли плечъ шубу кунью или золотой казны, сколько надобно. Бояринъ проситъ казнить Малюту.
   Всѣ лица этой пѣсни принадлежатъ исторіи: Грозный, царевичъ Иванъ Ивановичъ, царскій наперсникъ Малюта Скуратовъ (въ пѣснѣ -- Скурлатовъ) и братъ любимой супруги Грознаго Анастасіи Романовны -- Никита Романовичъ. Характеры Грознаго и Малюты представлены согласно съ исторіей: въ первомъ мы видимъ тѣ-же припадки бѣшенаго гнѣва, смѣняющіеся минутами страстнаго раскаянія и уничиженія; повторомъ -- ту-же звѣрскую лютость палача. Самое событіе, разсказанное въ пѣснѣ, намекаетъ на извѣстный фактъ смерти старшаго сына Грознаго отъ руки отца въ 1582 г., Карамзинъ пишетъ объ этомъ слѣдующее: "Царевичъ.... пришелъ къ отцу и требовалъ, чтобы онъ послалъ его съ войскомъ изгнать непріятеля (Шведовъ), освободить Псковъ, возстановить честь Россіи. Іоаннъ въ волненіи гнѣва закричалъ: "мятежникъ! ты вмѣстѣ съ боярами хочешь свергнуть меня съ престола!" и поднялъ руку. Борисъ Годуновъ хотѣлъ удержать его: царь далъ ему нѣсколько ранъ острымъ жезломъ своимъ и сильно ударилъ имъ царевича въ голову. Сей несчастный упалъ, обливаясь кровію. Тутъ исчезла ярость Іоаннова. Поблѣднѣвъ отъ ужаса, въ трепетѣ, въ изступленіи онъ воскликнулъ: "я убилъ сына!" и кинулся обнимать, цѣловать его; удерживалъ кровь, текущую изъ глубокой язвы; плакалъ, рыдалъ... сидѣлъ неподвижно у трупа, безъ пищи и сна нѣсколько дней ("Исторія Государства Россійскаго" т. IX, 352--353).
   Историческая пѣсня о Лжедимитріи. Пѣсня о Лжедимитріи исторически вѣрно приписываетъ гибель Самозванца народной ненависти къ нему, которую онъ навлекъ явнымъ пренебреженіемъ православными свычаями и обычаями.
   
   "Похотѣлъ Разстрига женитися
   Не у себя-то онъ, въ каменной Москвѣ,
   Бралъ онъ, Разстрига, въ проклятой Литвѣ,
   У Юрія, пана Сендомирскаго,
   Дочь Маринку Юрьеву,
   Злу еретницу, безбожницу.
   На вешній праздникъ Миколинъ день,
   Въ четвергъ у Разстриги свадьба была,
   А въ пятницу праздникъ Миколинъ день.
   Князи и бояра. пошли къ заутрени,
   А Гришка разстрига -- онъ въ баню съ женой".
   
   Любопытно сопоставить съ этими строками пѣсни историческое свидѣтельство Карамзина:
   "Самозванецъ -- пишетъ нашъ историкъ -- скоро охладилъ къ себѣ любовь народную своимъ явнымъ неблагоразуміемъ. Снискавъ нѣкоторыя познанія въ школѣ и въ обхожденіи съ знатными Ляхами, онъ.... смѣялся надъ мнимымъ суевѣріемъ набожныхъ Россіянъ и, къ великому ихъ соблазну, не хотѣлъ креститься предъ иконами, не велѣлъ также благословлять и кропить святою водою царской трапезы, садясь за обѣдъ не съ молитвою, а съ музыкою... Страстный къ обычаямъ иноземнымъ, вѣтреный Лжедимитрій не думалъ слѣдовать русскимъ: желалъ во всемъ уподобляться Ляху, въ одеждѣ и въ прическѣ, въ походкѣ и въ тѣлодвиженіяхъ; ѣлъ телятину, которая считалась у насъ.... грѣшнымъ яствомъ; не могъ терпѣть бани" {Любопытно, что пѣсня не только не приписываетъ Лжедимитрію отвращенія къ русской банѣ, но даже ставитъ ему въ упрекъ несвоевременное посѣщеніе ея:
   "Князи и бояра пошли къ заутрени,
   А Гришка разстрига -- онъ въ баню съ женой".}) и проч. ("Исторія Госуд. Россійск." т. XI, 214).
   Послѣднія минуты Лжедимитрія не совсѣмъ точно воспроизведены въ пѣснѣ; она разсказываетъ, будто онъ --
   
   "Бросился.... со чердаковъ на копья острыя
   Ко тѣмъ стрѣльцамъ, удалымъ молодцамъ.
   И тутъ ему такова смерть случшася".
   
   На дѣлѣ было иначе. Не видя иного спасенія отъ ярости бунтующей черни, Самозванецъ выскочилъ изъ палатъ въ окно на Житный дворъ -- вывихнулъ себѣ ногу, разбилъ грудь, голову и лежалъ въ крови. Тутъ узнали его Стрѣльцы, которые въ этомъ мѣстѣ были на стражѣ и не участвовали въ заговорѣ: они взяли Разстригу, отливали водою, изъявляли жалость, и только когда инокиня Марфа, мнимая мать Лжедимитрія, торжественно объявила, что истинный Дмитрій скончался на рукахъ ея въ Угличѣ,-- они согласились выдать его народу. Впрочемъ, о сознаніи инокини Марфы, разоблачившей всенародно самозванство Лжедимитрія, упоминаетъ и пѣсня въ слѣдующихъ словахъ:
   
   "А глупцы стрѣльцы вы, не догадливы,
   Какое мое чадо на царствѣ сидитъ?
   На царствѣ у васъ сидитъ
   Разстрига Гришка Отрепьевъ сынъ;
   Потерянъ мой сынъ царевичъ Дмитрій Ивановичъ
   На Угличѣ отъ трехъ бояръ Годуновыхъ;--
   Его мощи лежатъ въ каменной Москвѣ
   У чудной Софіи премудрыя"....
   
   § 16. Опредѣленіе историческихъ пѣсенъ. Историческими пѣснями называются такія произведенія безыскусственнаю эпоса, которыя основаны на какомъ-нибудь историческомъ фактѣ, видоизмѣненномъ и разукрашенномъ народной фантазіей, и мѣтко характеризуютъ замѣчательныхъ чѣмъ-либо историческихъ личностей.
   

Сказки.

   § 17. Хотя русскій народъ и называетъ сказку "складкой", т. е. небылицей, тѣмъ не менѣе было-бъ ошибочно видѣть въ сказкахъ только одну праздную игру ума или произволъ необузданной фантазіи. Помимо наивной прелести поэтическаго разсказа и живого, мѣткаго языка, сказки любопытны еще въ томъ отношеніи, что въ нихъ народъ не только выразилъ свои миѳическія воззрѣнія на обоготворенныя силы природы и нравственное міросозерцаніе, но и увѣковѣчилъ нѣкоторыя подлинныя черты своего стародавняго патріархальнаго быта,
   Въ эпоху возникновенія миѳическаго эпоса (§ 13), народъ воплощалъ въ матерьяльныхъ образахъ дѣятельность стихійныхъ силъ природы. Напр., зимнюю стужу онъ представлялъ себѣ въ образѣ дѣдушки Морозна; олицетвореніемъ водяной стихіи являлся Морской царь. Сказочная Жаръ-птица, которая въ глубокую полночь прилетаетъ въ садъ и освѣщаетъ его собою такъ ярко, какъ тысячи зажженныхъ огней,-- есть воплощеніе бога грозы. Когда поетъ Жаръ-птица, изъ ея раскрытаго клюва сыплются перлы, т, е. вмѣстѣ съ торжественными звуками грома разсыпаются блестящія искры молніи. Сапоги-скороходы, которые могутъ переносить своего владѣльца и черезъ огонь, и черезъ воду, съ каждымъ шагомъ мча его за семь миль впередъ,-- суть поэтическая метафора бурно несущагося облака, равно какъ скатерть-самобранка -- метафора дождевой весенней тучи, дарующей землѣ плодородіе, а людямъ -- хлѣбъ насущный. Часто убитые сказочные герои воскресаютъ, лишь-только окропятъ ихъ сначала мертвой-водой, а потомъ живою; въ этомъ скрытъ глубокій иносказательный смыслъ: въ самой природѣ первые дожди, сгоняя льды и снѣга, растаявшіе отъ лучей весенняго солнца, какъ-бы сгоняютъ разсѣченные члены матери-земли, а слѣдующіе за вини даютъ ей зелень и цвѣты.
   Эти и подобные имъ поэтическіе образы обоготворенныхъ силъ природы сложились въ народной фантазіи такъ давно, что никому и не вспомнить, гдѣ и когда именно. Отсюда -- всегдашняя неопредѣленность мѣста и времени сказочнаго дѣйствія, которое, какъ извѣстно, происходитъ въ нѣкоторое время въ нѣкоторомъ царствѣ, за тридевять земель, въ тридесятомъ государствѣ, за горами, за долами, за дремучими лѣсами или просто между небомъ и землей.
   Нравственное міросозерцаніе народа, его взгляды на жизнь и человѣческія отношенія составляютъ вторую любопытную сторону сказокъ. Ихъ обычная развязка -- торжество добродѣтели и казнь порока. Такъ въ "Морозкѣ" порокъ въ лицѣ злой мачихи карается смертію ея дочери, а добродѣтель многострадальной падчерицы щедро награждаетъ дѣдъ Морозно. Въ "Двухъ доляхъ" богатый мужикъ, отказавшійся помочь своему брату, бѣдняку и неудачнику, наказывается тѣмъ, что братнино горе привязалось къ нему и, разоривъ его, пустило по міру съ сумою. Такое неизмѣнное сказочное торжество добродѣтели надъ порокомъ объясняется, вѣроятно, естественнымъ побужденіемъ народа -- на крыльяхъ мечты унестись подальше отъ неприглядной дѣйствительности,-- въ иной фантастическій міръ, гдѣ кривда не можетъ безнаказанно глумиться надъ правдой.
   Высокую идею о томъ, что преступленіе, содѣянное на землѣ, рано или поздно обнаруживается Небеснымъ Промысломъ, народа, опоэтизировалъ въ "Чудесной дудкѣ". Подружки изъ зависти убили Снѣживиночку и кодъ сосенкой схоронили. На могилкѣ несчастной выросъ камышъ. Бурлаки его срѣзали, сдѣлали изъ него дудочку и заиграли. Вдругъ, о чудо!... дудочка, какъ живой человѣкъ, слова выговариваетъ: "ду-ду-ду-ду!... меня дѣвушки убили изъ-за блюдечка, изъ-за ягодокъ. Онѣ меня убили, подъ сосенкой схоронили, катышкомъ укатали, блюдечкомъ утрепали".
   Разсматривая русскія сказки съ точки зрѣнія нравственныхъ понятій народа, нельзя пройти молчаніемъ сказочнаго героя -- Иванушку-дурачка, обычно младшаго изъ трехъ братьевъ. Дурень этотъ вѣчно лежитъ на печи, вѣчно попадаетъ въ просакъ и терпитъ побои. Тѣмъ не менѣе въ концѣ сказки онъ благополучно побѣждаетъ всѣ ухищренія завистливыхъ старшихъ братьевъ и вмѣстѣ съ рукою царевны, писанной красавицы, получаетъ полцарства въ приданое. Такимъ неизмѣннымъ благоволеніемъ къ Иванушкѣ-дурачку народъ доказалъ только, что онъ гораздо выше цѣнитъ доброе и сострадательное сердце, нежели своекорыстный умъ. Притомъ сказочный дурень въ сущности вовсе не глупъ: онъ только блаженный, небывалый простакъ, но "гдѣ просто, тамъ ангеловъ со ста" говоритъ народная мудрость.
   Сказки имѣютъ и бытовое значеніе, правдиво рисуя нѣкоторыя подробности будничной семейной обстановки нашего простолюдина. Оказывается, что дѣти безпрекословно подчиняются во всемъ волѣ отца, зачастую суровой и даже взбалмошной. Послѣ его смерти, между сыновьями обыкновенно возникаетъ вражда изъ-за наслѣдства и первенства въ домѣ. Въ случаѣ женитьбы братьевъ, она обостряется сварами и ссорами неуживчивыхъ снохъ, что, наконецъ, вынуждаетъ братьевъ раздѣлять отцовское добро поровну и разойтись ("Двѣ доли"). Самой горемычной является въ сказкахъ участь падчерицы, которую ѣстъ поѣдомъ злая мачиха. Каждый Божій день она слезами умывается. Родная дочь что ни сдѣлаетъ, за все ее гладятъ но головкѣ да приговариваютъ: умница! а падчерица, какъ ни угождаетъ -- ничѣмъ не угодитъ,-- все не такъ, все худо ("Морозко"), Длинный рядъ сказокъ, посвященныхъ горькой долѣ сиротки въ чужой семьѣ, свидѣтельствуетъ, конечно, о заурядности этого прискорбнаго явленія въ быту нашего темнаго простолюдина.
   Въ народномъ сказочномъ мірѣ видное мѣсто принадлежитъ сказкамъ о животныхъ. Въ этихъ, такъ сказать, обломкахъ когда-то цѣльнаго животнаго эпоса животнымъ присвоенъ не только умъ и чувства, но и даръ человѣческаго слова, хотя ихъ природныя склонности оставлены неприкосновенными: лисица -- плутовата, волкъ -- глупъ и жаденъ, пѣтухъ -- бдителенъ, кошка -- блудлива и т. п.
   Надѣленные умомъ и человѣческою рѣчью, сказочные звѣри дѣйствуютъ совсѣмъ какъ люди. Напр., журавль съ цаплей строятъ себѣ по концамъ болота избушки, и долговязый, наскуча одинокой жизнію, идетъ къ цаплѣ свататься; лиса просится къ мужику въ избу ночевать; медвѣдь, у котораго старикъ отрубилъ лапу, дѣлаетъ себѣ липовую ногу, идетъ къ нему на деревяшкѣ и поетъ: "Скрипи нога! скрипи, липовая!" Зайчикъ, выгнанный изъ своей хатки "козою рьяною, за боки драною", плачетъ неутѣшно и т. п.
   Сказкамъ о животныхъ, какъ продукту, безмятежно-наивнаго творчества народа, вовсе чужды сатирическія нападки на отдѣльныхъ личностей или цѣлыя сословія; исключеніе составляютъ нѣкоторыя сказки позднѣйшаго происхожденія, какъ напр. "Судное дѣло леща съ ершомъ", гдѣ остроумно и неподдѣльно весело осмѣяно наше старинное судопроизводство.
   Примѣчаніе. Въ новѣйшее время многіе поэты у насъ и въ Западной Европѣ пробовали сочинять искусственныя сказки въ подражаніе народнымъ, каковы сказки Андерсена, Топеліуса, Мюссе и Сталя, Гофмана, Лабулэ, Жуковскаго ("О сѣромъ волкѣ", "О мудрецѣ Керимѣ"), А. Пушкина ("О рыбакѣ и рыбкѣ"), Гоголя ("Вій"), Ершова ("Конекъ-горбунокъ"), Кота-Мурлыки, Одоевскаго (Дѣдушки Иринея) и многихъ друг.
   § 18. Опредѣленіе сказокъ. Сказками называются фантастическія произведенія безыскусственнаго эпоса, въ которыхъ народъ не только выразилъ свои миѳическія воззрѣнія на обоготворенныя силы природы и свое нравственное міросозерцаніе, но и увѣковѣчилъ нѣкоторыя подлинныя черты своею стародавняго патріархальнаго быта.
   

Пословицы.

   § 19. Пословицы -- это нравственный законъ и здравый смыслъ, выраженные въ краткомъ изреченіи, которое завѣщали предки въ руководство потомкамъ. Снисходя къ нуждамъ и потребностямъ насущной жизни, пословицы входятъ во всѣ ея мелочи, съ тѣмъ чтобы дать опытное наставленіе, какъ жить, что, когда и какъ дѣлать. Недаромъ жители Востока называли ихъ "не нанизанными жемчужинамт, греки и римляне -- "господствующими мнѣніями", итальянцы -- "училищемъ народа", испанцы -- "врачевствомъ души", нѣмцы -- "правдивыми словами"; недаромъ и русскій человѣкъ убѣжденъ, что "пословица не мимо молвится" и, стало быть, "во вѣки не переломится". Подобно крику или возгласу, невольно сорвавшемуся съ души, пословица не сочиняется, но вынуждается силою обстоятельствъ, и служитъ не для праздной потѣхи, а на пользу всѣмъ и каждому.
   Къ первой группѣ мы отнесемъ пословицы миѳическаго содержанія, сложившіяся въ доисторическую эпоху. Эти древнѣйшія пословицы, утративъ свое собственное значеніе, объяснявшееся старобытною жизнію, стали теперь примѣняться къ правамъ только въ переносномъ смыслѣ. Такъ, пословица "Въ тихомъ омутѣ черти водятся", намекающая на суевѣрное представленіе нашихъ предковъ о стоячей водѣ, какъ мѣстопребываніи нечистой силы, примѣняется теперь въ метафорическомъ значенія къ человѣку "себѣ на умѣ". Не только омутъ, но и древесное дупло, и горы съ оврагами являлись въ народной фантазіи излюбленнымъ убѣжищемъ сатаны, что видно изъ слѣдующихъ пословицъ: "Горы да овраги -- чортово житье", "Изъ пустого дупла -- либо сычъ, либо сова, либо самъ сатана". Обоготвореніе дневнаго свѣтила нашими предками засвидѣтельствовано пословицей: "Чѣмъ чортъ не шутитъ, когда богъ спитъ": Богъ -- это солнце. Оно "днемъ работаетъ, а ночью отдыхъ беретъ", съ закатомъ его, міромъ овладѣваетъ нечистая сила мрака.
   Пословицы, какъ изреченія христіанской нравственности, явились въ эпоху, слѣдующую за крещеніемъ Руси; мы причислимъ ихъ ко второй группѣ. Онѣ представляютъ иногда почти дословное сходство съ изреченіями изъ Священнаго Писанія. Примѣры: "Кто родителей почитаетъ, тотъ во вѣки не погибаетъ" (V заповѣдь); "Богъ далъ, Богъ взялъ" (слова многострадальнаго Іова); "Молись втайнѣ, воздастся въ явѣ" (слова Спасителя); "Безъ добрыхъ дѣлъ -- вѣра мертва предъ Богомъ" (Ап. Павелъ) и т. п.
   Къ третьей группѣ относятся пословицы историческія, въ которыхъ увѣковѣчена народная память о какомъ-нибудь историческомъ фактѣ, лицѣ или учрежденіи. Примѣры:
   "Погибоша, аки Обрѣ" (фактъ истребленія въ VI вѣкѣ русскимъ народомъ Обровъ, "тѣломъ великихъ, умомъ гордыхъ", по выраженію лѣтописи); "Бѣда, аки въ Роднѣ" (голодъ 980 г.); "Не въ пору гость -- хуже татарина"; "Тутъ словно Мамай воевалъ"; "Большой въ дому, что ханъ въ Крыму" (всѣ три относятся ко времени татарскаго владычества на Руси); "Новгородцы такали, такали, да Новгородъ и протакали" (о покореніи Новгорода Іоанномъ III); "Положитъ въ долгій ящикъ" (намекъ на ящикъ для просьбъ, учрежденный Алексѣемъ Мих.); "Не диво, что у царя оюсна хороша" (намекъ на древній обычай избранія царской невѣсты); "Пропалъ, какъ шведъ подъ Полтавой" (1709 г.); "Безъ рубля бороды не отраститъ" (намекъ на "бородовую" пошлину, установленную Петромъ I); "Голодный французъ и воронѣ радъ"; "Отогрѣлся въ Москвѣ, да замерзъ на Березинѣ" (обѣ относятся къ 1812 г.)
   Остроуміе составляетъ одно изъ существенныхъ свойствъ русскаго народа. Оно коренится въ самомъ складѣ его ума и лучше всего выражается въ тѣхъ пословицахъ и поговоркахъ позднѣйшаго происхожденія, которыя, утративъ прежній величаво-безпристрастный и строгій тонъ, усвоили себѣ ѣдкую соль юмора и безпощадной шутки надъ человѣческими слабостями, привычками и ухватками. Вотъ нѣсколько примѣровъ такой остроумной пословицы:
   Голодный, бѣднякъ. Въ одномъ карманѣ сочельникъ, въ другомъ -- Иванъ Постный. Живу не хуже людей: за нуждой въ люди не хожу,-- своей довольно.
   Бѣдный, но съ претензіями. Три дни не ѣлъ, а тоже въ зубахъ ковыряетъ. Дали голому холстъ, а онъ говоритъ: толстъ.
   Умѣющій наблюдать свои выгоды. Сперва ты меня повези, а потомъ я на тебѣ поѣду. Не смѣю, тетенька, просить квасу,-- дай пивца.
   Двуличный человѣкъ. Сахаръ Медовичъ Патокинъ. На словахъ его хоть выспись.
   Лицемѣръ, ханжа. Отъ Покрова до Покрова кашлянулъ однова, да и говоритъ: чахотка. На небо посматриваетъ, а по землѣ-то ошариваетъ. Первое, что я виза въ ротъ не беру, 2-е, и день нынѣ не таковъ, а 3-е, что я уже рюмки три пропустилъ.
   Лживый, хвастливый. 30 лѣтъ, какъ видѣлъ коровій слѣдъ, а все молокомъ отрыгается. Путаетъ такъ, что и домой дороги не найдетъ.
   Обжора. "Что-сытъ?" -- Погоди, дай распоясаться"...
   Разсѣянный, розиня. "Какъ теперь помню, что въ Страстную пятницу вѣнчался". Купилъ мужикъ корову, сталъ доить, анъ бывъ: ну, такъ и быть!" Все наготовѣ: сани въ Казани, хомутъ на базарѣ.
   Неумѣлый. Ладилъ мужикъ челновъ, а свелъ на уховертку.
   Въ позднѣйшее время нѣкоторые русскіе писатели, въ особенности Крыловъ и Грибоѣдовъ, дали обществу нѣсколько удачныхъ и мѣткихъ изреченій, которыя стали употребляться въ разговорномъ языкѣ подъ стать народнымъ пословицамъ. Примѣры:
   
   "Законы святы, да исполнители -- лихіе супостаты" (Капнистъ).
   "Вотъ злонравія достойные плоды" (Фот-Визинъ).
   "Счастливые часовъ не наблюдаютъ" (Грибоѣдовъ).
   "Служить-бы радъ, прислуживаться тошно" (Его-же).
   "Свѣжо преданіе, а вѣрится съ трудомъ (Его-же).
   "А ларчикъ просто открывался" (Крыловъ).
   "Что сходитъ съ рукъ ворамъ, за то воришекъ бьютъ (Его-же).
   "Ай моська! знать она сильна,
   Что лаетъ на слона"! (То-же.)
   "О, дѣти, дѣти! Какъ опасны ваши лѣта!" (Дмитріевъ).
   "Тяжкій млатъ, дробя стекло, куетъ булатъ (А. Пушкинъ).
   "Мы всѣ учились по-немногу,
   Чему-нибудь и какъ-нибудь" (Его-же).
   "Оно, конечно, Александръ Македонскій -- герой, по зачѣмъ-же стулья ломать! (Гоголь).
   "Чему смѣетесь? надъ собою смѣетесь!" (Его-же).
   "Правда, правда! Гдѣ твоя сила?" (Сухово-Кобылинъ).
   "Суждены вамъ благіе порывы,
   Но свершить ничего не дано!" (Некрасовъ).
   Пословица отличается мѣрнымъ складомъ и риѳмой; этимъ она уберегаетъ себя отъ искаженій въ вѣковой изустной передачѣ и гораздо легче запечатлѣвается въ памяти. Кромѣ риѳмы, въ пословицахъ встрѣчается такъ-называемая аллитерація, т. е. созвучіе не въ концѣ словъ, а въ началѣ: "Ѣхала кума -- невѣдомо куда".-- "Изъ большого осла все не выйдетъ слона".-- У Тита было пито, а у Карпа, нѣтъ ни капли" и т. п. {Есть много пословицъ, которыя представляютъ забавную игру подобозвучныхъ словъ: "Не подъ дождемъ, подождемъ" -- "Обѣдалъ-бы, да не объѣдалъ-бы,-- "Для покину, выпить по чину" и проч.}.
   Что касается собственныхъ именъ въ пословицахъ, то они употреблялись не только для риѳмы и аллитераціи, но и для большей изобразительности. Слова "человѣкъ, люди" выражаютъ понятія отвлеченныя: пословица любитъ обходиться безъ нихъ, замѣняя ихъ именами болѣе частнаго, осязательнаго значенія, каковы: "кумъ, кума, сватъ"; или же собственными именами, которыя въ этомъ случаѣ могутъ предложить самый лучшій примѣръ синекдохи въ употребленіи собственнаго имени вмѣсто нарицательнаго. напр.: "Голодному Ѳедоту и щи въ охоту".-- "Каковъ Савва, такова ему и слава".-- "Богатъ Авдѣй: полна хата дѣтей" и т. п.
   

Загадки.

   § 20. Въ загадкахъ блещутъ искры народнаго остроумія, которое иногда вѣрно схватываетъ почти неуловимое сходство предметовъ. Напр.: "Бѣлое поле, черное сѣмя; кто его сѣетъ, тотъ разумѣетъ". Письмо. "Горбатый котъ бабѣ плечи третъ". Коромысло. "Въ одномъ штофѣ два сорта вина" Яйцо. "Сивая кобыла по нолю ходила къ намъ пришла -- по рукамъ пошла". Сито. "Стоитъ палата кругомъ мохната; одно окно и то мокро". Око.
   Впрочемъ, для того, чтобы смыслъ двухъ послѣднихъ загадокъ сталъ совершенно ясенъ, надо имѣть въ виду, что слово "кобыла" представляетъ здѣсь примѣръ синекдохи въ употребленіи цѣлаго вмѣсто части, т. е. конскаго волоса, изъ котораго приготовляется сито; во второй загадкѣ сближеніе окна съ окомъ имѣетъ лексическое основаніе: окно и око -- слова одного корня.
   Съ древнѣйшаго времени загадка считалась у всѣхъ народовъ признакомъ мудрости. Съ такимъ значеніемъ она является, напримѣръ, въ сказкѣ о Семилѣткѣ, или мудрой дѣвѣ. Подняли два брата, богатый и бѣдный, тяжбу за телушку, пришли судиться къ воеводѣ. Воевода и говоритъ имъ: вотъ отгадайте три загадки -- кто отгадаетъ, того и телушка? Загадки были слѣдующія: что всего быстрѣе? что въ свѣтѣ жирнѣе? что всего милѣе? Надоумленный дочерью Семилѣткой, бѣдный мужикъ сказалъ, что "быстрѣе всего мысль; жирнѣе всего земля; милѣе сонъ". Онъ выигралъ тяжбу, а воевода женился на мудрой Семилѣткѣ. Въ сказкахъ царевны часто выходятъ замужъ только за того, кто отгадаетъ ихъ загадки, а если вызовется да не отгадаетъ, лишается жизни {На подобномъ-же мотивѣ построена прелестная драматическая сказка Шиллера: "Восточная звѣзда" (Turandot, Princessin von China).}.
   Слѣдя за главными періодами развитія загадки, нужно на первомъ мѣстѣ поставить древнѣйшія загадки -- миѳическія, драгоцѣнныя тѣмъ, что представляютъ собой миѳъ съ разъясненіемъ его, т. е. разгадкой. Напр., у Славянъ день и ночь олицетворялись, какъ братъ и сестра, живущіе между собою въ вѣчномъ раздорѣ: "Сестра къ брату въ гости идетъ, а братъ отъ сестры за лѣсъ прячется"; Двое стоячихъ (небо и земля), да двое ходячихъ (солнце и мѣсяцъ), да два здорника (день и ночь). Ботъ еще образчики миѳической загадки: "Сивый жеребецъ на все царство ржетъ". Громъ. "Махнула птица крыломъ, покрыла весь свѣтъ однимъ перомъ". Ночь и т. п.
   Съ введеніемъ христіанства и письменности началось непосредственное проникновеніе въ народъ книжныхъ загадокъ. Ботъ образчикъ послѣднихъ изъ повѣсти объ Аполлонѣ Тирскомъ.
   "Домъ славный, всему свѣту надобный; той домъ всегда кричитъ, господинъ-же въ немъ молчитъ; мужъ безъ коня пріѣдетъ, господина рѣшеткою обведетъ; обведши, изведетъ, а домъ рѣшеткою и уйдетъ". Разгадка.-- "Домъ есть море или рѣка, иже шумитъ, яко кричитъ; господинъ-же, живущій въ немъ, рыба, яко " есть безгласна, молчитъ; тамо рыбарь, кромѣ коня, въ лодницѣ пріѣдетъ и господина, рыбу, сѣтью обведетъ; обведши-же, мрежею извлечетъ, а домъ, вода, утечетъ".
   Апокриѳическо-христіанскій видъ имѣютъ вопросы и отвѣты, такъ-называемой, Голубиной книги. Напр.
   
   "Отъ чего у насъ солнце красное?
   Отъ чего у насъ младъ-свѣтёлъ мѣсяцъ?
   Отъ чего у насъ звѣзды частыя?
   Отъ чего у насъ ночи темныя?
   
   Отвѣтъ:
   
   Солнце красное отъ лица Божьяго,
   Самого Христа Даря небеснаго;
   Младъ-свѣтёлъ мѣсяцъ отъ грудей его;
   Звѣзды частыя отъ ризъ Божіихъ;
   Ночи темныя отъ думъ Господнихъ" и проч.
   
   Что касается формы народныхъ загадокъ, то онѣ имѣютъ обыкновенно правильный размѣръ и риѳму. Напр. "Не высокъ, не низокъ, на немъ сто ризокъ". Кочанъ капусты. "На крайчикѣ, на сарайчикѣ двѣ куколки сидятъ, обѣ врозь глядятъ" Рога. Кромѣ риѳмы, загадки имѣютъ еще аллитерацію, для которой онѣ пользуются большею частью собственными именами: "Дѣдушка Сидоръ гнетъ бабушку сидя". Сонъ. "Загадаю загадку, закину за грядку; моя загадка въ годъ пойдетъ, калачомъ взойдетъ". Озимъ.
   

Искусственный или художественный эпосъ.

   § 21. Виды его. Къ главнѣйшимъ видамъ искусственнаго или художественнаго эпоса принадлежатъ: эпопея или поэма, романъ и повѣсть, идиллія, баллада и басня.
   

Классическая эпопея или поэма.

   § 22. Высоко-художественными образцами классическаго эпоса весь міръ признаетъ "Иліаду" и "Одиссею" {"Иліада" переведена на русскій яз. Н. Гнѣдичемъ, "Одиссея" -- В. Жуковскимъ.}, творцомъ которыхъ принято называть Гомера, жившаго, какъ полагаютъ, за 900--1000 лѣтъ до Р. Хр. {Впрочемъ, авторскія права Гомера на "Иліаду" и "Одиссею" были заподозрѣны уже въ XVIII столѣтіи нѣмецкимъ филологомъ Фридрихомъ Августомъ Вольфомъ, профессоромъ въ Галле. Въ сочиненіи "Prolegomena ad Homerum" ("Введеніе къ Гомеру") онъ выступилъ съ остроумной теоріей, суть которой сводится къ слѣдующему. Письменность явилась у Грековъ не ранѣе VI столѣтія до Г. Хр. Въ виду этого невѣроятно чтобы Гомеръ (X в.) могъ устно сложить такой громадный стихотворный трудъ, какъ "Иліада и "Одиссея", содержащія десятки тысячъ стиховъ. Въ самомъ прозвищѣ "Гомеръ" (отъ греческихъ словъ: ὁμου -- вмѣстѣ и ἄρειν -- соединятъ) нужно видѣть де собственное имя реальной личности, но родовое, общее обозначеніе эпической поэзіи. Спрашивается, какъ-же явились "Иліада" и "Одиссея"?
   Вольфъ полагаетъ, что нѣсколько отдѣльныхъ греко-троянскихъ сказаній, впервые сложенныхъ въ Іоніи, были плодотворнымъ зерномъ обѣихъ поэмъ. Первоначально эти греко-троянскія сказанія пѣлись подъ акомпаниментъ четырехструнной киѳары, такъ-называемыми, рапсодами, т. е. странствующими народными поэтами, дополнялись, вбирали въ себя множество варіантовъ, сообразно личному вкусу пѣвцовъ, и наконецъ въ VI вѣкѣ до Р. Хр., были приведены въ порядокъ, записаны и литературно обработаны но волѣ аѳинскаго тиранна Пизистрата. Этотъ литературный сводъ нѣкогда самостоятельно существовавшихъ устныхъ былинъ о греко-троянской войнѣ и есть то, что мы теперь называемъ "Иліадой" и "Одиссеей". Позже александрійскій критикъ Аристархъ (III вѣкъ до Р. Хр.) провѣрилъ текстъ обѣихъ поэмъ и раздѣлилъ каждую на 24 пѣсни, но числу буквъ греческаго алфавита. Такимъ образомъ но теоріи Вольфа оказывается, что "Иліада" и "Одиссея" суть произведенія многихъ столѣтній, трудъ цѣлаго поколѣнія рапсодовъ, приписанныый впослѣдствіи идеальной личности Гомера. Это подтверждается не только множествомъ противорѣчій и эпизодическихъ вставокъ, которыми изобилуетъ "Иліада", не только отсутствіемъ въ ней строго выдержаннаго плана, но и нѣкоторыми признаками, несомнѣнно ручающимися за то, что "Одиссея" но своему происхожденію нѣсколькими вѣками моложе "Иліады".} Первая поэма разсказываетъ о событіяхъ 51 дня послѣдняго года десятилѣтней осады Греками Иліона; вторая -- о приключеніяхъ Одиссея на возвратномъ пути изъ разрушенной Трои на о. Итаку.
   Наблюденіе надъ "Иліадой" и "Одиссеей" приводитъ насъ къ слѣдующимъ выводамъ о главныхъ особенностяхъ классической эпопеи:
   1. Содержаніемъ "Иліады" является Фактъ высокаго общенароднаго значенія: многолѣтняя борьба Грековъ съ Троянцами -- борьба, которая захватываетъ всѣ интересы обоихъ народовъ: нравственные, умственные, семейные, общественные и политическіе, отчего эпоха, современная взятію и разрушенію Трои, отражается въ "Иліадѣ" глубоко и всесторонне.
   2. Въ виду подавляющаго величія событій "Иліады", Гомеръ въ своемъ творчествѣ легко терялъ собственную личность, и тамъ, гдѣ слѣдовало-бы ожидать отъ него изліянія чувствъ по случаю какой-нибудь сцены, глубоко трогающей сердце, мы, кромѣ голаго разсказа, ничего не находимъ. Такое объективно-безпристрастное творчество ни разу не покидаетъ Гомера, что, однако, не мѣшаетъ ему волновать въ насъ самыя разнообразныя чувства: своимъ любовнымъ и теплымъ отношеніемъ къ предмету повѣствованія онъ невольно подкупаетъ и наше участіе къ нему.
   3. Спокойный и ясный взоръ Гомера одинаково сочувственно останавливается на важномъ и смѣшномъ, на крупномъ и на мелочахъ, подобно равнодушной природѣ, которая съ равнымъ участіемъ подымаетъ бурю на морѣ и убираетъ полевой цвѣтокъ затѣйливыми красками. Отсюда -- Гомеровская живопись подробностей. Какъ на образчикъ ея, указываемъ на нижеслѣдующее описаніе жертвоприношенія Аполлону.
   
   "Кончивъ молитву, ячменемъ и солью осыпали жертвы,
   Выи имъ подняли вверхъ, закололи, тѣла освѣжили,
   Бедра не медля отсѣкли, обрѣзаннымъ тукомъ покрыли
   Вдвое кругомъ, и на лихъ положили останки сырые.
   Жрецъ на дровахъ сожигалъ ихъ, багрянымъ виномъ окропляя;
   Юноши, окрестъ его, въ рукахъ пятизубцы держали.
   Бедра сожегши они, и вкусивши утробъ отъ закланныхъ,
   Все остальное дробятъ на куски, прободаютъ рожнами,
   Жарятъ на нихъ осторожно и, все уготовя, снимаютъ.
   Кончивъ заботу сію, Ахеяне пиръ учредили;
   Всѣ пировали, никто не нуждался на пиршествѣ общемъ;
   И когда питіемъ и пищею гладъ утолили,
   Юноши, паки виномъ наполнивши до верху чаши,
   Кубками всѣхъ обносили, отъ правой страны начиная"...
   ("Иліада" I, 458--471).
   
   Нельзя также не упомянуть о знаменитомъ описаніи щита Ахилла, сработаннаго Гефестомъ по "творческимъ замысламъ" ("Иліада" XVIII, 478--607). Эта живопись подробностей дѣлаетъ поэмы Гомера превосходными энциклопедіями доисторической культуры Греціи; по словамъ Н. Гнѣдича, "Иліада" и "Одиссея", подобно книгамъ Бытія, суть печать и зерцало вѣка".
   4. Въ твореніяхъ Гомера богамъ и демоническимъ существамъ предоставлены очень видныя роли: на олимпійскомъ совѣтѣ они предрѣшаютъ исходъ битвы и даже, оставляя свои эѳирные чертоги, незримо сражаются -- одни за грековъ, другіе за троянцевъ. Это присутствіе чудеснаго и сверхъестественнаго въ поэмахъ Гомера обусловливалось религіознымъ представленіемъ грековъ о возможности непосредственнаго участія боговъ въ дѣлахъ людей. Кромѣ того, "Иліада" знакомитъ насъ съ воззрѣніемъ классическихъ народовъ на непреложную и таинственную судьбу (Ананкэ), которой подчинялись не только одни люди, но и всѣ боги, даже самъ Зевесъ, "отецъ боговъ и людей". Напр., когда Ахиллесъ преслѣдуетъ Гектора вокругъ иліонскихъ стѣнъ, "какъ пёсъ по горамъ молодого гонитъ оленя",-- Зевсъ беретъ золотые вѣсы и на нихъ --
   
   "Бросилъ два жребія Смерти, въ сонъ погружающій долгій:
   Жребій одинъ Ахиллеса, другой Пріамова сына.
   Взялъ по срединѣ и поднялъ: поникнулъ Гектора жребій,
   Тяжкій къ Аиду упалъ" ("Иліада" XXII, 210 -- 213).
   
   5. Языкъ Гомеровыхъ поэмъ вовсе лишенъ "вычуръ, словъ кудрявыхъ". Рѣчи его, "сладчайшія меда", льются изъ "устъ вѣщихъ" въ простыхъ и величаво-спокойныхъ гекзаметрахъ. Неизмѣнные обороты языка (напр.: "крылатое бросилъ-а слово"), постоянные эпитеты и уподобленія встрѣчаются сплошь и рядомъ.
   
   Постоянные эпитеты:
   Пышно-поножные мужи или блестящіе мѣдью Ахейцы; Аполлонъ сребролукій; стрѣлы крылатыя; корабль черный; море священное; Ахиллесъ быстроногій; Зевсъ тучегонитель-тучесобиратель-сребромолненный-громовержецъ; Гера волоокая; Елена лѣпокудрая; Арей смертоносный; Одиссей хитроумный и множество друг.
   
   Уподобленія:
   "Всталъ, всколебался народъ, какъ огромныя волны морскія,
   Если и Нотъ ихъ и Эвръ, на водахъ Икарійскаго понта,
   Вспучатъ, ударивши оба изъ облаковъ Зевса владыки;
   Или какъ Зефиръ обширную ниву жестоко волнуетъ,
   Вдругъ налетѣвъ и, надъ нею бушующій, клонитъ колосья".
   
   "Словно огонь истребительный, вспыхнувъ на горныхъ вершинахъ,
   Лѣсъ безпредѣльный палитъ и далеко заревомъ свѣтитъ:
   Такъ при движеніи воинствъ отъ пышной ихъ мѣди чудесной
   Блескъ лучезарный кругомъ восходилъ по эфиру до неба".
   
   § 23. Опредѣленіе классической поэмы. Классической поэмой или эпопеей называются произведенія художественнаго эпоса, повѣствующія объективно и подробно о событіи общенародномъ, которое захватываетъ всѣ интересы націи: политическіе, общественные, семейные, умственные и религіозные.
   

Поэма ложно-(псевдо)-классическая.

   § 24. "Иліада" и "Одиссея" оказали громадное вліяніе на эпическое творчество послѣдующихъ вѣковъ. Уже "Энеида" римскаго писателя Виргилія (70--10 г. до Р. Хр.), современника императора Августа, есть не что иное, какъ сколокъ съ "Иліады" и продолженіе ея. Предметъ "Энеиды" -- многолѣтнее странствованіе троянскаго вождя Энея послѣ разрушенія Трои, войны его съ латинскимъ царемъ Турномъ и построеніе города Лавипія при устьи Тибра. Виргилій подражалъ Гомеру даже въ мелочахъ: напр., Калипсо удерживаетъ Одиссея у себя на островѣ, и Дидона, сгорая любовью къ Энею, не отпускаетъ его изъ Карѳагена; Одиссей разсказываетъ о своихъ приключеніяхъ Алкиною, царю Феаковъ, Эней -- Дидонѣ; Гомеръ описываетъ знаменитый щитъ Ахиллеса,-- то-же дѣлаетъ и Виргилій; Одиссей сходитъ въ подземное царство,-- Эней слѣдуетъ его примѣру и т. д.
   Начиная съ XVI столѣтія почти у всѣхъ европейскихъ народовъ появляются національныя эпопеи, несомнѣнно, написанныя водъ обаяніемъ Гомерова генія. Таковы: у итальянцевъ -- "Освобожденный Іерусалимъ" (XVI в.) Торквата Тасса, воспѣвающій подвиги крестоносцевъ въ Святой землѣ и освобожденіе Гроба Господня изъ-подъ власти сарацинъ; у португальцевъ -- "Лузіада" (XVI в.) Камоэнса, посвященная прославленію завоеваній Васкоде-Гамы въ Индіи; у англичанъ -- "Потерянный рай" (XVII в.) Мильтона, повѣствующій о жизни въ раю и грѣхопаденіи первыхъ людей; у нѣмцевъ -- "Мессіада" (XVIII в.) Клопштока, предметъ которой -- земная жизнь Мессіи, Его страданія, крестная смерть и вознесеніе на небо; у французовъ -- "Генріада" (XVIII в.) Вольтера, разсказывающая о союзѣ между Генрихомъ III и зятемъ его -- Генрихомъ IV. Русская литература насчитываетъ три поэмы: "Россіаду" и "Владимира" Хераскова (1733--1807 г.) и "Петра Великаго" {Поэма Ломоносова: "Петръ Великій" осталась неоконченной: написано только двѣ первыхъ пѣсни.} Ломоносова (1712--1765 г.). Предметъ "Россіады" -- покореніе Казанскаго царства Иваномъ Грознымъ, "Владимира" -- крещеніе Руси въ 988 г.
   Всѣ вышеназванныя поэмы, будучи лишены античнаго, дѣтскинаивнаго міровоззрѣнія, которое составляетъ выдающуюся прелесть "Иліады" и "Одиссеи", представляютъ въ то-же время слѣпое и фальшивое подражаніе Гомеровымъ твореніямъ во всемъ, что касается формы, манеры изложенія, обстановки и пружинъ эпическаго дѣйствія, и потому должны быть названы ложно или псевдоклассическими поэмами. Что эти поэмы подражательныя, видно изъ слѣдующаго:
   1. Самое окончаніе ихъ "ада", "ида" ("Лузіада", "Энеида" и проч.) несомнѣнно, внушено "Иліадой".
   2. Начальный стихъ "Иліады": -- "Гнѣвъ, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына"... и "Одиссеи":-- "Муза, скажи мнѣ о томъ многоопытномъ мужѣ"... находятъ свое оправданіе какъ въ религіи Гомера, такъ и въ условіяхъ его поэтическаго творчества. Въ виду подавляющаго величія событій "Иліады", въ душу Гомера, естественно, могло вкрасться недовѣріе къ своимъ авторскимъ силамъ; не надѣясь всецѣло на самого себя, онъ призывалъ на помощь музу, которая для вѣрующаго язычника, дѣйствительно, была богиней, подательницей поэтическаго вдохновенія. Сверхъ того, Гомеръ былъ рапсодомъ: онъ, подлинно, пѣлъ свои пѣсни, подыгрывая себѣ на лирѣ, слѣдовательно -- его "пою" законно. Межъ-тѣмъ псевдо-классическіе авторы, изъ одного фальшиваго подражанія Гомеру, присвоили себѣ и воззваніе къ музѣ, и слово "пою", хотя они, какъ христіанскіе писатели, не могли, конечно, вѣрить въ музу, и вовсе не пѣли, но читали свои произведенія, имѣя дѣло не съ лирой, а съ церьями и чернилами, Вотъ для образчика вступительные стихи нѣкоторыхъ изъ ложно-классическихъ поэмъ.
   
   "Энеида".
   "Пою я и войны, и вмѣстѣ героя,
   Который, покинувъ Троянское царство,
   По волѣ судьбины въ Италію прибыль" (Перев. И. Соснецкаго).
   
   "Генріада".
   "Je chante ce heros, qui regna sur la France" (т. e. пою героя, царившаго надъ Франціей).
   
   "Освобожденный Іерусалимъ".
   "Священнымъ бранямъ пѣсни гласъ
   И подвигамъ героя, который гробъ Господень спасъ...
   Ты, муза, мнѣ внуши, вдохни восторгъ высокій
   И свѣтъ на пѣснь мою пролей"...
   (Перев. Раича.)
   
   "Россіада".
   Пою отъ варваровъ Россію свобождену,
   Попрану власть татаръ и гордость низложену".
   
   "Петръ Великій".
   "Пою премудраго россійскаго героя" и т. д.
   
   "Владимиръ".
   "Вдохни небесное мнѣ, муза, восхищенье
   Владимирово нѣтъ святое просвѣщенье" и пр.
   
   3. Въ ложно-классическихъ поэмахъ фигурируютъ боги, духи тьмы, и аллегорическія существа, такъ-что христіанскія вѣрованія часто сплетаются съ классической миѳологіей. Напр., въ "Лузіадѣ" Васко де Гама, во время морской бури, молится предъ иконою Христа; но его спасаетъ не Христосъ, а Венера. У Мильтона свѣтлые ангелы сражаются съ демонами въ доспѣхахъ древнихъ героевъ; здѣсь-же появляются Танталъ, Медуза, Церберъ и друг. миѳологическіе образы. Но если присутствіе чудеснаго въ твореніяхъ Гомера нужно отнести насчетъ религіи древнихъ грековъ, то нельзя сказать того-же самаго въ оправданіе ложно-классическихъ авторовъ: они, разумѣется, не могли вѣрить въ непосредственное участіе сверхъестественныхъ существъ въ дѣлахъ и предпріятіяхъ своихъ героевъ, и, слѣдовательно, всѣ эти миѳологическіе боги, геніи, духи тьмы, и т. п. обращались у нихъ въ пустую и ложную прикрасу.
   4. Также слѣпо подражали псевдо-классики Гомеру во всемъ, что касается внѣшнихъ пружинъ эпическаго дѣйствія. Такъ, примѣръ Одиссея, который, послѣ кораблекрушенія у береговъ Корциры, повѣствуетъ Алкиною, дарю Феаковъ, о своихъ приключеніяхъ на сушѣ и на морѣ со дня отъѣзда изъ-подъ Трои,-- нашелъ себѣ много подражателей. Въ "Энеидѣ" Виргилія Эней, выброшенный бурей на карѳагенскій берегъ, и найдя радушный пріютъ въ чертогахъ царицы Дидоны, разсказываетъ ей длинную повѣсть своихъ скитаній. У Ломоносова Петръ В. также терпитъ кораблекрушеніе на Бѣломъ морѣ и также бесѣдуетъ съ настоятелемъ Соловецкой обители о бунтѣ стрѣльцовъ и расколѣ Аввакума. Описаніе морской бури читатель найдетъ и на страпицахъ "Жузіады", а Херасковъ даже ухитрился устроить кораблекрушеніе на Волгѣ съ "ревущими струями и возношеніемъ къ облакамъ великихъ ладей..."
   5. Въ противоположность безыскусственнымъ и величаво-спокойнымъ гекзаметрамъ Гомера, псевдо-классики предпочитали высокопарный и вычурный слогъ; они "словечка въ простотѣ не скажутъ, все съ ужимкой..." Въ разсужденіи: "О пользѣ книгъ церковныхъ въ россійскомъ языкѣ" Ломоносовъ, одинъ изъ первыхъ насадителей ложно-классическаго направленія въ русской словесности, поставилъ за правило, что поэмы должны писаться "высокимъ штилемъ" (слогомъ), состоящимъ изъ славяно-россійскихъ реченій.
   

Художественная поэма новаго времени.

   § 25. Въ первой четверти текущаго столѣтія ложно-классическую эпопею смѣняетъ поэма новаго времени, основателемъ которой былъ геніальный англійскій поэтъ -- лордъ Байронъ (1788--1824), авторъ "Чайльдъ-Гарольда", "Корсара", "Абидосской невѣсты", "Донъ-Жуана", "Каина" и друг. всемірно-извѣстныхъ произведеній. Для характеристики художественной поэмы новаго времени остановимся на "Шильйонскомъ узникѣ" Байрона.
   "Шильйонскій узникъ",-- это поэтическій разсказъ о печальной судьбѣ трехъ братьевъ, которые были заключены въ мрачномъ и сыромъ подземельѣ Шильйонскаго замка, сооруженнаго на лонѣ водъ Женевскаго озера {Основою "Шильйонскаго узника" послужило истинное происшествіе: семилѣтнее заточеніе въ Шильйонѣ женевскаго гражданина Боливара.}. Слѣдовательно, Байронъ воспроизвелъ примѣчательный случай изъ частной жизни нѣсколькихъ лицъ, въ противоположность обще-народному интересу псевдо-классической эпопеи.
   Повѣдавъ трогательную повѣсть многолѣтняго заточенія узниковъ, поэтъ вслѣдъ за этимъ приковываетъ, наше вниманіе къ самому идеальному и поэтическому моменту всего разсказа: къ кончинѣ младшаго брата, "смиреннаго ангела", который гасъ въ неволѣ --
   
   "Какъ радуга, плѣняя насъ,
   Прекрасно гаснетъ въ небесахъ...
   Ни вздоха скорби на устахъ,
   Ни ропота на жребіи свой"...
   
   Преждевременная потеря нѣжно-любимаго существа, "сокровища родной семьи", повергаетъ старшаго брата въ какое-то безпредѣльное отчаяніе, близкое къ помѣшательству: вокругъ него --
   
   Все въ мутную слилося тѣнь...
   То было тьма безъ темноты;
   То было бездна пустоты,
   Безъ протяженья и границъ;
   То были образы безъ лицъ.
   То страшный міръ какой-то былъ
   Безъ неба, свѣта и свѣтилъ,
   Безъ времени, безъ дней и лѣтъ,
   Безъ промысла, безъ благъ и бѣдъ,
   Ни жизнь, ни смерть -- какъ сонъ гробовъ,
   Какъ океанъ безъ береговъ,
   Задавленный тяжелой мглой,
   Недвижный, темный и нѣмой"...
   
   Мысли, волновавшія узника надъ трупомъ брата, его отчаяніе и скорбь, леденящія душу, однимъ словомъ -- лирическій элементъ въ поэмѣ Байрона выступаетъ на первомъ мѣстѣ, что, какъ извѣстно, противорѣчивъ невозмутимой объективности ложно-классической эпопеи.
   Точно также нѣтъ въ "Шильйонскомъ узникѣ" ничего сверхъестественнаго, ничего высокопарнаго и ходульнаго: именно тѣмъ и отличается художественная поэма новаго времени, всегда искренняя и сердечная, отъ ложно-классической эпопеи, что ея задача -- правдивое лирическое воспроизведете идеальнаго момента изъ жизни одной или нѣсколькихъ личностей, историческихъ или вымышленныхъ.
   Геній Байрона надолго покорилъ себѣ умы современниковъ: поэты всѣхъ странъ заплатили ему дань удивленія и подражанія. Въ русской литературѣ "байронизмъ" тоже оставилъ яркій слѣдъ на множествѣ произведеній, но духу родственныхъ съ свободолюбивой и мрачной музой британскаго поэта. Таковы поэмы Пушкина -- "Кавказскій плѣнникъ", "Бахчисарайскій фонтанъ", "Цыгане"; -- Лермонтова: "Демонъ", "Бояринъ Орша" и "Мцыри". Къ самобытнымъ русскимъ поэмамъ новаго времени относятся: "Агасферъ" Жуковскаго, "Полтава" Пушкина, "Пѣсня про царя Ивана Васильевича" Лермонтова и нѣкотор. друг.
   

Романъ и повѣсть.

   § 26. Въ средніе вѣка, сперва по Франціи, а потомъ въ Испаніи, явились рыцарскіе романы, которые изображали необычайныя похожденія рыцарей и пользовались самымъ широкимъ распространеніемъ. Противъ рыцарскихъ романовъ впервые возсталъ испанскій поэтъ Сервантесъ (+ 1616 г.), своимъ "Донъ-Кихотомъ" упрочившій сатирическое направленіе за романомъ. Въ XVIII вѣкѣ англичане Дефо ("Робинзонъ Крузоэ") и Ричардсонъ ("Клариса") положили начало поучительному роману, межъ-тѣмъ какъ Вальтеръ-Скоттъ въ то-же время создаетъ романъ историческій. Наконецъ, въ XIX вѣкѣ подъ перомъ англійскихъ писателей -- Диккенса и Тэккерея романъ получаетъ нравоописательный характеръ.
   Въ нашей литературѣ наибольшею извѣстностью пользуются слѣдующіе романисты: Пушкинъ, Лермонтовъ, Гоголь, Лажечниковъ, Загоскинъ, графы -- Левъ и Алексѣй Толстые, Тургеневъ, Гончаровъ, Достоевскій, Писемскій, Печерскій (Мельниковъ), графъ Саліасъ и др.
   Въ послѣднее время романъ вытѣснилъ всѣ прочіе виды эпоса. Въ противоположность общенародному событію эпопеи, въ романѣ изображается жизнь обыденная, бытъ сословій и частныхъ лицъ, съ ихъ вседневными радостями, печалями и, особенно, любовью. Напр., въ "Евгеніи Онѣгинѣ" Пушкинъ рисуетъ полную и яркую картину быта дворянъ-помѣщиковъ 20--30-хъ годовъ текущаго столѣтія. Каждое изъ дѣйствующихъ лицъ этого романа преслѣдуетъ свои собственныя цѣли и живетъ исключительно личными интересами: Онѣгинъ, "преданный бездѣлью, томясь душевной пустотой", ищетъ разсѣянія отъ хандры въ шумѣ большого свѣта, "среди блистательныхъ побѣдъ, среди вседневныхъ наслажденій"; Татьяна переноситъ на Евгенія "свой тайный жаръ, свои мечты плоды сердечной полноты", воображая, что нашла въ Онѣгинѣ воплощеніе идеала своихъ мечтаній; для Ленскаго цѣль жизни нашей, но словамъ Пушкина,
   
   Была заманчивой загадкой;
   Надъ ней онъ голову ломалъ
   И чудеса подозрѣвалъ... и т. д.
   
   Все вышесказанное о романѣ касается и повѣсти, съ тою лишь разницей, что объемъ ея гораздо тѣснѣе, число лицъ ограниченнѣе и потому содержаніе менѣе сложно. Напр., въ повѣсти "Шинель" Гоголь изобразилъ тихое, незамысловатое существованіе Акакія Акакіевича Башмачкина, вѣчнаго титулярнаго совѣтника.
   Примѣчаніе. Разсказъ и очеркъ такъ-же относятся къ повѣсти, какъ повѣсть къ роману.
   Если въ романѣ выступаютъ историческія личности и канвою для него служитъ историческое событіе, то онъ называется историческимъ романомъ и въ такомъ случаѣ долженъ быть вѣренъ той эпохѣ, изъ которой взято событіе, развиваемое въ немъ. Въ нашей литературѣ, какъ историческіе романисты, пользуются извѣстностью: Карамзинъ ("Марфа посадница"); Кукольникъ ("Старый хламъ", "Часовой") и др.; Загоскинъ ("Юрій Милославскій"); Лажечниковъ ("Ледяной домъ", "Басурманъ", "Послѣдній Новикъ"); Пушкинъ ("Капитанская дочка", "Арапъ Петра Великаго"); Гоголь ("Тарасъ Бульба"); графы -- Левъ Толстой (" Война и миръ") и Алексѣй Толстой ("Князь Серебряный"); графъ Саліасъ ("Пугачевцы", "Петербургское дѣйство"); Данилевскій ("Потемкинъ на Дунаѣ") и др. Если романистъ, основываясь на современной дѣйствительности, изображаетъ различныя стороны общежитія, какъ-то: кругъ аристократическій ("Анна Каренина" Л. Толстого), бытъ чиновничій ("Бѣдные люди" Достоевскаго), помѣщичій ("Мертвыя души") Гоголя, "Евгеній Онѣгинъ" Пушкина), купеческій ("Въ лѣсахъ" и "На горахъ" А. Печерскаго (Мельникова), крестьянскій ("Переселенцы" и "Рыбаки" Григоровича),-- то романъ называется бытовымъ или современнымъ.
   § 27. Опредѣленіе романа. Романомъ называется эпическое произведеніе, въ которомъ поэтъ задушевно и правдиво рисуетъ бытъ сословій и вседневную жизнь отдѣльныхъ личностей, съ ихъ завѣтными цѣлями, интересами и, особенно, любовью.
   

Идиллія.

   § 28. Идилліей (отъ греч. слова εἰδύλλιον -- видикъ) называется поэтическая картинка, сюжетъ которой заимствованъ изъ патріархальнаго быта земледѣльцевъ, пастуховъ, рыбаковъ, охотниковъ и вообще такихъ классовъ общества, куда еще не проникла порча нравовъ, и гдѣ человѣкъ, въ наивной простотѣ ума и сердца, живетъ на лонѣ природы, въ мирѣ съ самимъ собой и со всѣмъ окружающимъ. Нечего и говорить, что дѣтство, едва-ли не самый невинный и безмятежный возрастъ человѣка, представляетъ для идиллиста одинъ изъ благодарнѣйшихъ предметовъ, какъ это блистательно доказалъ графъ Л. Толстой многими увлекательными страницами "Дѣтства и отрочества".
   Идиллическія произведенія относятся къ описательному роду сочиненій: пастухъ, земледѣлецъ и вообще всякій мирный гражданинъ, далекій отъ тревогъ житейскихъ, проводитъ дни спокойно и однообразно; сегодня онъ думаетъ и дѣлаетъ то-же, что и вчера; завтра онъ будетъ думать и дѣлать то-же, что и всегда: уже въ самомъ однообразіи его жизни, ничѣмъ невозмутимомъ, заключается вѣрный залогъ его счастія. Такую жизнь, неизмѣнную, какъ внѣшняя природа, можно только описывать; повѣствовать-же о ней нечего, ибо разсказываются дѣйствія и событія. Изъ этого слѣдуетъ, что драматическая борьба съ трагическимъ исходомъ несвойственна идиллія; исключенія изъ этого общаго правила, въ родѣ трогательной кончины Пульхеріи Ивановны и Аѳанасія Ивановича въ идиллической повѣсти Н. Гоголя "Старосвѣтскіе помѣщики",-- очень рѣдки. Описанія картинъ природы: сельскій ландшафтъ, море, восходъ и закатъ солнца и т. п. составляютъ не послѣднюю прелесть идилліи. Что касается языка идиллическихъ произведеній, то онъ долженъ отличаться простотой, искренностью и задушевностью. Нерѣдко идилліи пишутся въ діалогической формѣ; таковы, напр., "Рыбаки" Гнѣдича и "Отставной солдатъ" Дельвига.
   Укажемъ на главные моменты въ исторіи развитія идилліи.
   У всѣхъ народовъ идиллія возникала въ то время, когда первобытная, близкая къ природѣ жизнь человѣческихъ обществъ давно успѣвала отойти въ поэтическую даль сѣдого прошлаго, въ которомъ позднѣйшія поколѣнія, уже надломленныя отрицательными сторонами цивилизаціи, воображали видѣть Золотой вѣкъ всеобщаго равенства, братства и любви. Первые слѣды идилліи начинаются на Востокѣ: индійская повѣсть Калидаса; "Сакунтала или узнанная по кольцу" уже мѣстами проникнута идиллическимъ настроеніемъ. Въ Греціи Стезихоръ писалъ идиллическія произведенія, вводя въ нихъ лирическій элементъ. Но настоящимъ создателемъ идилліи, какъ особаго самостоятельнаго рода поэзіи, былъ грекъ Ѳеокритъ (III в. до Р. Хр.). Живя при александрійскомъ дворѣ Птоломея Филадельфа, онъ, какъ-бы въ противовѣсъ роскоши и порчѣ нравовъ придворнаго общества, рисовалъ мирныя сцены изъ быта трудолюбивыхъ сицилійскихъ пастуховъ, стремясь этою противоположностью плѣнить читателей, которые были вовсе удалены отъ природы. По слѣдамъ Ѳеокрита шли Біонъ и Мосхъ. У римлянъ самымъ талантливымъ идиллистомъ былъ Виргилій, хотя нужно сказать, что его "Буколики" (пастушескія стихотворенія) и "Эклоги" (отборныя пьесы) страдаютъ недостаткомъ простоты и правдоподобія: его поселяне слишкомъ напоминаютъ утонченныхъ горожанъ, которыхъ одна только прихоть автора могла заставить взяться за плугъ.
   Въ періодъ ложно-классической поэзіи древняя идиллія вырождается въ, такъ-называемыя, пасторали, или приторно-чувствительныя стихотворенія о небывалыхъ аркадскихъ пастушкахъ и пастушкахъ. "Такъ какъ ложные классики думали, что природа въ искусствѣ должна явиться въ очищенномъ, облагороженномъ видѣ, сообразно требованіямъ вкуса высшихъ классовъ общества того времени, то дѣйствующія лица идиллическихъ произведеній того времени -- пастухи и пастушки -- являлись въ искусствѣ не такими, каковы они были въ жизни, а чистенькими, опрятными, нѣжночувствующими и краснорѣчиво выражающимися существами. Тѣнистая роща, стадо овецъ, пасущихся на берегу ручья, пастухъ съ свирѣлью и преданная ему подруга -- таковы обстановка и лица ложно-классическихъ идиллій" (Колосовъ). Изъ Франціи пасторальная поэзія перешла и въ нашу литературу. Вездѣ поспѣвавшій, неутомимый и плодовитый авторъ, Сумароковъ (1718--1777 г.), въ лицѣ котораго добродушные современники воображали видѣть "россійскаго Ѳеокрита", написалъ 65 эклогъ, съ посвященіемъ "прекрасному россійскаго народа женскому полу". О фальшивомъ направленіи этихъ эклогъ свидѣтельствуютъ не только такія вычурныя и замысловатыя имена пастушекъ, какъ напр.: Сильванира, Амаранта, Мартезія, Брадаманта, Альцидалія, Стратоника, Феламира и т. и, но и, главнымъ образомъ, слѣдующія строки авторскаго обращенія къ "прекраснымъ" читательницамъ; "Я вамъ, прекрасныя, сей мой трудъ посвящаю: а ежели кому изъ васъ подумается, что мои эклоги наполнены излишно любовію; такъ должно знати, что недостаточная любовь не была-бы матерію поэзіи; сверхъ того должно и то вообразити, что во дни златого вѣка не было ни бракосочетанія, ни обрядовъ, къ оному принадлежащихъ: едина нѣжность только, препровождаема жаромъ и вѣрностью, была основаніемъ любовнаго блаженства".
   Пасторальная поэзія процвѣтала довольно долгое время какъ у насъ, такъ и на Западѣ Европы. Однимъ изъ первыхъ возсталъ противъ нея англійскій священникъ Георгъ Ераббъ (+ 1830 г.), авторъ "Приходскихъ списковъ" и "Мѣстечка" -- идиллій, въ которыхъ, по его словамъ, онъ старался изобразить "истинную, дѣйствительную жизнь бѣднаго человѣка". Въ Германіи лучшими идиллистами XVIII вѣка были: Соломонъ Гесснеръ (см. его "Деревянную ногу" въ перев. Карамзина, Историческ. Хрест. Галахова), Гебель (см. его "Овсяный кисель" въ перев. Жуковскаго), Фоссъ, чья "Луиза" служила образцомъ для "Ганса Кюхельгартена" Гоголя, и Гэте, авторъ "Германа и Доротеи". Въ нашей литературѣ достойны замѣчанія слѣдующія идилліи: "Рыбаки" Гнѣдича; "Отставной солдатъ" Дельвига; "Старосвѣтскіе помѣщики" Гоголя; "Дѣтство и отрочество" графа Л. Толстого; "Дурочка Дуня" Майкова; нѣкоторыя страницы изъ романовъ А. Печерскаго (Мельникова) "Въ лѣсахъ" и "На горахъ", также изъ произведеній Григоровича: "Переселенцы" и "Рыбаки"; многія сцены изъ "Записокъ охотника" Тургенева и эпизодъ о Фимушкѣ и Ѳомушкѣ въ егоже романѣ "Новь",
   § 29. Опредѣленіе идилліи. Идилліей, въ современномъ значеніи этого слова, называется эпическое изображеніе тихой, невозмутимо-однообразной жизни какъ высшихъ, такъ и низшихъ классовъ общества.
   

Баллада.

   § 30. Баллада (отъ греч. слова βαλλίζειν -- плясать) имѣла первоначально видъ пѣсни о тревогахъ и радостяхъ любви -- пѣсни, сопровождавшейся пляскою и обыкновенно состоявшей изъ трехъ или четырехъ строфъ, причемъ каждая строфа заключала 8, 10 или 12 стиховъ съ припѣвомъ. Въ Италіи звучныя баллады этого рода слагали Петрарка (+ 1374 г.) и Дантъ (+ 1321 г.). Въ Провансѣ онѣ тоже пользовались всеобщей любовью народа отъ Карла V до эпохи Людовика XIV. Впрочемъ, въ средніе вѣка, особенно у англичанъ, шотландцевъ и нѣмцевъ, баллада утратила свой первоначальный смыслъ, и въ содержаніе ея стало входить чудесное мрачнаго и меланхолическаго характера, чему сильно благопріятствовало суевѣрное настроеніе средневѣковаго европейскаго общества. Фантазіи слушателя рыцарская баллада не даетъ вполнѣ ясныхъ, опредѣленныхъ и законченныхъ образовъ: гибель человѣка то въ борьбѣ съ своими страстями, то съ загадочнымъ рокомъ или, наконецъ, со стихійными силами природы; поединки рыцарей съ фантастическими чудовищами, драконами, змѣями и съ сарацинами, врагами христіанства -- вотъ ея излюбленные сюжеты. Съ паденіемъ феодализма, пала и рыцарская баллада. Забытая на нѣкоторое время, она возродилась у нѣмцевъ въ концѣ прошедшаго столѣтія, въ періодъ господства въ литературѣ ихъ, такъ-называемаго, романтическаго направленія, когда Бюргеръ, Гэте, Шиллеръ, Уландъ, Шамиссо, Гейне, Зейдлицъ и друг. даровитые нѣмецкіе поэты успѣли пробудить въ соотечественникахъ любовь къ изученію народныхъ преданій и старины въ ихъ фантастической обстановкѣ. Въ Англіи заброшенное поле средневѣковой баллады начали успѣшно воздѣлывать Вальтеръ-Скоттъ, Соути и Робертъ Берисъ. Благодаря соединеннымъ дарованіямъ этихъ и вышепоименованныхъ нѣмецкихъ поэтовъ, баллада въ наше время пріобрѣла значеніе небольшой поэмы фантастическаго содержанія, которое берется главнымъ образомъ изъ матеріала народныхъ сказаній, повѣрій и легендъ.
   Въ нашу литературу балладу перенесъ Жуковскій, чьи художественные переводы изъ Соути ("Епископъ Гаттонъ"), Бюргера ("Лепора"), Гэте ("Лѣсной царь"), Шиллера ("Ивиковы журавли", "Кубокъ", "Графъ Габсбургскій", "Сраженіе со змѣемъ", "Поликратовъ перстень", "Перчатка" и друг.), изъ Уланда ("Гарольдъ") и Зейдлица ("Ночной смотръ") -- чрезвычайно вѣрно передаютъ духъ и поэтическія красоты подлинника {Правда, о точности перевода Жуковскій не всегда заботился, стараясь прежде всего о томъ, чтобы переводъ имѣлъ съ подлинникомъ одинаковое количество красокъ и производилъ то-же дѣйствіе, какое производитъ подлинникъ".} Жуковскій также писалъ и оригинальныя баллады, стяжавшія ему прозваніе "балладника"; лучшія изъ нихъ: "Людмила" и "Свѣтлана". Пушкинъ подарилъ русскую словесность нѣсколькими образцовыми по своей художественности балладами, какъ-то: "Утопленникъ", "Пѣснь о вѣщемъ Олегѣ" и "Бѣсы". Назовемъ также прекрасныя баллады Лермонтова: "Воздушный корабль" (изъ Зейдлица), "Морская царевна" и "Тамара"; графа А. Толстого: "Василій Шибановъ", "Змѣй Тугаринъ", "Садко", "Ялеша поповичъ" и "Святогсида"; Некрасова: "Власъ"; Полонскаго: "Солнце и мѣсяцъ"", "Рыбакъ"; Фета (Шеншина): "Тайна", "На дворѣ не слышно вьюги"; А. Майкова: "Приговоръ" (Легенда о Констанскомъ соборѣ) и друг.
   § 31. Опредѣленіе баллады. Балладой называется небольшая поэма фантастическаго содержанія, которое берется главнымъ образомъ изъ матеріала народныхъ сказаній, повѣрій и легендъ, въ отличіе отъ сказки, баллада вноситъ фантастическій вымыслъ только въ повѣствовательную часть своего содержанія, тогда какъ въ ея описательной части предметы и явленія изображаются чертами, вѣрными дѣйствительности. Кромѣ того, фантастическій вымыслъ баллады въ большинствѣ случаевъ можетъ быть оправданъ разумными причинами, т. е. другими словами, сведенъ на реальную почву. Напр., въ "Утопленникѣ" Пушкина появленіе мертвеца въ ночную пору, подъ окномъ избы крестьянина, который, вопреки христіанскому долгу, не похоронилъ утопленника, вытащеннаго сѣтями, но оттолкнулъ его отъ берега весломъ,-- это сверхъестественное появленіе мертвеца можно объяснить съ одной стороны суевѣріемъ мужика, съ другой -- угрызеніями его преступной совѣсти.
   Въ балладѣ Шиллера "Ивиковы журавли" фантастическій вымыслъ, заключающійся въ томъ, что журавля, нечаянные свидѣтели убійства Ивика, какъ-бы изобличаютъ его убійцъ и предаютъ ихъ въ руки правосудія,-- можно свести на реальную почву сообразно указанію, сдѣланному на этотъ счетъ самимъ Шиллеромъ въ письмѣ къ Гэте: "Убійцы между зрителями,-- пишетъ онъ; пьеса, правда, не особенно тронула и подавила соучастника Парѳенія; но она напомнила ему о его дѣлѣ, а слѣдовательно и о томъ, что при этомъ случилось ("шумъ отъ стаи журавлиной"). Явленіе журавлей должно застигнуть его такимъ образомъ въ-расплохъ; онъ человѣкъ грубый и глупый, надъ которымъ моментальное впечатлѣніе имѣетъ полную власть -- и громкое восклицаніе ("Парѳеній, слышишь?... Крикъ вдали: то Ивиковы журавли!"...) при этихъ обстоятельствахъ естественно".
   Баллада Лермонтова: "Воздушный корабль" (изъ Зейдлица) тоже уясняетъ смыслъ жизненнаго явленія посредствомъ фантастическаго его воспроизведенія. Сверхъестественный образъ Наполеона, который, въ часъ своей грустной кончины, несется на воздушномъ кораблѣ съ о. св. Елены къ берегамъ Франціи,-- есть ле болѣе, какъ поэтически выраженное условіе: если-бъ развѣнчанный императоръ могъ встать изъ гроба и явиться во Францію, то ни въ комъ не нашелъ-бы участія къ своей превратной судьбѣ и т. д.
   

Басня.

   § 32. По мнѣнію нѣмецкаго ученаго -- Я. Гримма, корнемъ басни должно считать животный эпосъ, который въ цѣлости сохранился только у германцевъ ("Рейнеке-лисъ") и въ древне-индійской "Манна-Тантрѣ", т. е. пятикнижіи. Обломки или отдѣльные члены животнаго эпоса стали первымъ зерномъ какъ всѣхъ позднѣйшихъ сказокъ о животныхъ, такъ точно и басни.
   Въ Греціи древнѣйшимъ баснописцемъ считается Эзопъ (VI в. до Р. Хр.), пріобрѣвшій себѣ всемірную извѣстность. Преданіе гласитъ, что онъ былъ фригійскій рабъ и, при внѣшнемъ безобразіи, обладалъ рѣдкимъ остроуміемъ и находчивостью. Ему приписало цѣлое собраніе басенъ, которыя онъ слагалъ по поводу какого-нибудь отдѣльнаго житейскаго случая для вящшаго убѣжденія людей низкаго уровня развитія, причемъ, ради краткости и наглядности, замѣнялъ людей -- животными и общежитіе первыхъ низводилъ на почву животненныхъ отношеній. Какъ экспромтъ, какъ простое уподобленіе или пословица въ лицахъ, эзопова басня ни мало не претендуетъ на художественныя достоинства: ея цѣль заключается не въ ней самой, а въ тѣхъ преходящихъ случаяхъ жизни, разъясненію которыхъ она предназначалась служить. (См. въ приложеніи къ Учебнику басни Эзопа: "Воронъ и Лисица" и "Лисица и Виноградъ").
   Когда поводы къ сочиненію эзоповыхъ басенъ были забыты, то онѣ начали снабжаться общею моралью, и такимъ образомъ изъ простого уподобленія обратились въ аллегорическій разсказъ съ назидательнымъ выводомъ. Таковы баспи римскаго писателя Федра (род. за 60 лѣт. до Р. Хр.), вольноотпущенника императора Августа. Несмотря на стихотворную форму, въ нихъ нѣтъ ни искры поэзіи, повѣствовательная часть страдаетъ излишней краткостью и сухостью, а мораль -- заурядной пошлостью. Тѣмъ не менѣе Федръ въ прозаической передѣлкѣ неизвѣстнаго Ромула пользовался въ средніе вѣка самымъ широкимъ распространеніемъ; его басни часто служили реторическимъ цѣлямъ, какъ пособіе для доказательствъ.
   Забытая на нѣкоторое время, басня возродилась у нѣмцевъ подъ перомъ Геллерта, Гагедорна, Глейма и Лессинга, въ первой половинѣ прошедшаго столѣтія, въ періодъ господства въ нѣмецкой литературѣ дидактическаго (поучительнаго) направленія. Любя точность и краткость, предпочитая существенное ненужному и безполезному, Лессингъ (t 1781 г.) усвоилъ своимъ баснямъ форму эзоповыхъ притчей. Выходя изъ того убѣжденія, что басня исключительно должна служить педагогическимъ цѣлямъ, онъ даже лишилъ ее прежней стихотворной рѣчи, чтобы истребить на ней малѣйшій слѣдъ поэзіи (см. въ приложеніи къ Учебнику басни Лессинга: "Эзопъ и оселъ", "Дубъ", "Скупецъ").
   Совершенно съ инымъ характеромъ басня является у француза Лафонтена (1621--1685 г.) и у нашего "дѣдушки" Крылова (1768--1844 г.). И тотъ и другой писатель придавали одинаково важное значеніе какъ морали, такъ точно и поэтическимъ достоинствамъ басеннаго разсказа, который у нихъ всегда легкій, быстрый, естественный, оживленъ умными шутками, веселостью, остротою и такъ пріятенъ, что нельзя вообразить что-нибудь совершеннѣе. У Крылова и Лафонтена, по мѣткому выраженію послѣдняго: "басня ведетъ нравоученіе не за собою, а съ собою" ("le conte fait passer la moral avec lui"), такъ-что оно является какъ-бы логическимъ слѣдствіемъ изъ предпосланныхъ точныхъ и вѣрныхъ посылокъ, чего нельзя сказать о басняхъ Эзопа или Федра. Въ выводахъ и въ заключеніяхъ Крылова часто прорывается та неодолимая сила эпиграммы, которая все обезоруживаетъ вокругъ себя. Эти-то золотыя, геніальныя мысли уже давно вылились въ народъ, составили его собственность, обратились въ пословицы и въ приговоры народнаго благоразумія.
   Звѣри у Крылова выступаютъ съ полнымъ звѣринымъ сходствомъ, а людямъ, какъ лицамъ басенъ, приданы общіе, типическіе характеры, но не единичные, индивидуальные. Разсказъ Крылова блещетъ живописью подробностей и удивительной правдой: "даже самъ горшокъ поворачивается какъ живой", по словамъ Гоголя.
   Что касается нравоученія, то оно или сопровождаетъ басню ("Лягушка и Волъ"), или выговаривается въ рѣчи дѣйствующаго лица, почему и становится живою частью разсказа ("Стрекоза и Муравей"), или предпосылается баснѣ, всегда въ ущербъ ея интересу. ("Ворона и Лисица"), Иногда и того нѣтъ: баснописецъ предоставляетъ самому читателю сдѣлать заключеніе, а самъ только даетъ поводъ къ нему своимъ разсказомъ. ("Булыжникъ и Алмазъ").
   Языкъ Крылова -- образцовый: мѣткій, живой, картонный; онъ отголосокъ языка народнаго, но смягченъ и очищенъ Опытнымъ литературнымъ вкусомъ. Гоголь говоритъ: "У Крылова не поймаешь его слога. Предметъ, какъ-бы не. имѣя словесной оболочки, выступаетъ самъ собою, натурою передъ глаза. Стиха его также не схватишь. Никакъ не опредѣлишь его свойства: звученъ-ли онъ? легокъ-ли? тяжелъ-ли? Звучитъ онъ тамъ, гдѣ предметъ у него звучитъ; движется, гдѣ предметъ движется; крѣпчаетъ, гдѣ крѣпнетъ мысль, и становится вдругъ легкимъ, гдѣ уступаетъ легковѣсной болтовнѣ дурака. Его рѣчь покорна и послушна мысли и летаетъ, какъ муха, то являясь вдругъ въ длинномъ, шестистопномъ стихѣ, то въ быстромъ, одностопномъ. Расчитаннымъ числомъ слогомъ выдаетъ онъ ощутительно самую невыразимую ея духовность".
   Кромѣ Крылова, въ нашей литературѣ, какъ баснописцы, пользуются заслуженной извѣстностью: Кантемиръ, сатирикъ прошлаго вѣка, авторъ шести силлабическихъ басенъ ("Огонь и Восковой болванъ", "Пчельная матка гл Пчела", "Верблюдъ и Лисица и друг.); Сумароковъ, Хемницерѣ, чьи басни и теперь еще плѣняютъ читателя неподдѣльно-веселымъ и добродушнымъ юморомъ; Дмитріевъ, остроумный и наблюдательный разсказчикъ, владѣющій въ совершенствѣ стихомъ, и Измайловъ, который искусно рисовалъ сцены простыхъ, низменныхъ характеровъ и происшествій. Нижеслѣдующее четверостишіе Державина довольно удачно характеризуетъ трехъ нашихъ главныхъ баснописцевъ.
   
   Судъ о басельникахъ.
   
   "Эзопъ Хемницера зря, Дмитрева, Крылова,
   Послѣднему сказалъ: ты тонокъ и уменъ,
   Второму, ты хорошъ для модныхъ, нѣжныхъ женъ;
   Съ усмѣшкой первому сжалъ руку -- и ни слова!"
   
   § 33. Опредѣленіе басни. Басня есть небольшое эпическое произведеніе, въ которомъ, подъ покровомъ аллегоріи и съ извѣстною нравоучительною цѣлью, осмѣиваются пороки и недостатки общества.
   Примѣчаніе. Басни, дѣйствующими лицами которыхъ являются люди, называются притчами; таковы, напр., Евангельскія притчи Спасителя.
   

Лирическая поэзія.

   § 34. Общія замѣчанія о лирической поэзіи. Лирическая поэзія возникла у грековъ и получила свое названіе отъ греческаго слова lyra -- лира, означающаго струнный музыкальный инструментъ, подъ акомпаниментъ котораго греки большею частью пѣли свои стихотворенія.
   Предметъ лирической поэзіи -- внутренняя жизнь поэта: чувства и мысли въ ихъ дѣйствіи на чувства. Значитъ, лирика субъективна попреимуществу.
   Примѣчаніе 1-е. Явленія внѣшняго міра хотя и могутъ входить въ лирическое стихотвореніе; но здѣсь они важны не сами по себѣ, а по тому впечатлѣнію, которое производятъ на автора.
   Примѣчаніе 2-е. Лирикъ можетъ высказывать свои чувствованія и впечатлѣнія не только отъ имени посторонняго лица, дѣйствительнаго или воображаемаго, но даже устами цѣлаго народа (см. "Пѣвецъ во станѣ Русскихъ воиновъ" Жуковскаго или "Клеветникамъ Россіи" Пушкина).
   Но какъ-бы ни было субъективно лирическое произведеніе, однако индивидуальныя мысли и чувствованія, въ немъ выражаемыя, должны представлять общечеловѣческій интересъ, будучи понятны и доступны каждому читателю.
   Изъ вышесказаннаго о лирикѣ ясно, что она обречена вращаться только въ предѣлахъ настоящаго времени, а прошедшее и будущее принадлежатъ ей настолько, насколько воспоминаніе о первомъ или мысли о второмъ могутъ служить предметомъ лирическаго творчества въ настоящемъ.
   § 35. Виды лирической поэзіи. Лирику составляютъ: пѣсня народная и пѣсня художественная, ода (гимнъ, диѳирамбъ), элегія, сатира, эпиграмма и антологическія стихотворенія.
   

Пѣсня народная или безыскусственная.

   § 36. Безыскусственная лирика, равно какъ и безыскусственный эпосъ, есть вѣковое созданіе собирательнаго творчества народа, который просто, искренно и задушевно выражалъ въ ней свои думы, желанія и чувствованія. Главный видъ народной лирики -- пѣсня; для знакомства съ нею разсмотримъ два -- три произведенія этого рода.
   "Выдавала меня матушка" (Хрест. Галах. II, 333). Пѣсня рисуетъ неприглядную долю крестьянской женщины на чужедальней сторонѣ, въ семьѣ нелюбимаго мужа. Родимая матушка, навѣстивъ свою дочь, которая до "суда Божія -- вѣнчанія" цвѣла молодостью и здоровьемъ, была кровь съ молокомъ, теперь и узнать ее не можетъ. "Что это за баба, что за старуха?" -- спрашиваетъ она: "гдѣ твое дѣвалося бѣлое тѣло? гдѣ твой дѣвался алый румянецъ?" Дочка молвитъ матери:
   
   "Бѣлое тѣло на шелковой плёткѣ,
   Алый румянецъ на правой на ручкѣ:
   Плеткой ударитъ -- тѣла убавитъ,
   Въ щеку ударитъ -- румянцу не станетъ"...
   
   Впрочемъ, не одна только "плётка" да "правая ручка" лютаго мужа сводили крестьянскую женщину въ преждевременную могилу: гнула ее въ три погибели и родня мужа привередливая. Такъ въ пѣснѣ: "Съ рѣченьки утушка слетывала", свекоръ-батюшка названъ неласковымъ, свекровь-матушка -- угрюмою; деверья невѣстку обносятъ непригожей, непривѣтливой; заловки каждый ея шагъ слѣдятъ, насмѣхаются надъ ней, ѣдятъ поѣдомъ: и не горазда она ничему и не находчива: "словечушко промолвитъ, за другимъ въ карманъ пойдетъ"... Не красна доля молодой женщины... И невольно въ минуту глубокой тоски и сознанія своей безпомощности вспадаетъ ей на умъ прировнять себя къ сѣрой утушкѣ, что слетывала съ тихой рѣченьки на бурное синее море, гдѣ не укрыться ей отъ непогоды, не спрятаться отъ щипковъ злыхъ гусей. Кабы чуяла утушка такую надъ собой невзгоду,-- не подумала-бы слетывать съ тихой рѣченьки; знай да вѣдай молодица, что за житье горькое ожидаетъ ее въ замужествѣ, не разсталась-бы во вѣки съ родительскимъ теремомъ, не пошла-бъ во чужіе люди:
   
   "Чужи люди, словно темнай лѣсъ,
   Словно туча грозная:
   Безъ морозу сердце вызнобятъ,
   Безъ бѣды глаза выколятъ"...
   
   "Ужъ какъ палъ туманъ на сине море" (Хрест. Галах. II, 338). На чужедальней сторонѣ, во чистомъ полѣ умираетъ одиноко молодой царскій ратникъ. Онъ лежитъ у огонька, на шелковомъ коврѣ; изъ раны льется кровь горячимъ потокомъ; очи его смежаются могильной дремой; и передъ смертью онъ трогательно прощается съ своимъ конемъ, "бодрымъ пайщикомъ службы царской", отсылаетъ съ нимъ поклонъ отцу-матери, роду-племени, малымъ дѣтушкамъ, а молодой вдовѣ велитъ сказать, что "женился онъ на другой женѣ, взялъ за нею поле чистое, сосватала ихъ сабля острая, положила спать калена стрѣла".
   Всѣ три разобранныя пѣсни дышатъ безропотной покорностью судьбѣ и сосредоточенно-безмолвной грустью, которая не любитъ показываться на людяхъ, не выпрашиваетъ, какъ милостыни, чужого состраданія, но ищетъ выхода изъ наболѣвшаго сердца въ звукахъ унылой и задумчивой пѣсни. Это -- преобладающее настроеніе народной лирики: {Уже Пушкинъ такъ характеризовалъ русскую пѣсню:
   "Отъ ямщика до перваго поэта
   Мы всѣ ноемъ уныло. Грустный вой
   Пѣснь русская"..
   
   И Некрасовъ сказалъ о русскомъ народѣ, что онъ
   
   "Создалъ пѣсню, подобную стону"...} бодрый смѣхъ, тихая радость, какъ чувствованія, вытекающія изъ полноты наслажденія жизнію, въ народной пѣснѣ -- рѣдкія гости; зато она часто заливается безшабашнымъ разгуломъ отчаянія, которому нечего терять и не на что надѣяться... Такое настроеніе русской народной лирики объясняется не только суровыми климатическими условіями нашего отечества, съ его пасмурнымъ небомъ, топями, болотами, необозримыми равнинами и лѣсами, продолжительной зимой и скоротечнымъ лѣтомъ; не только историческими судьбами Россіи: набѣгами на нее кочевниковъ -- печенѣговъ, половцевъ и татарскимъ погромомъ, но и, преимущественно -- вѣковымъ гнетомъ крѣпостного права.
   Что касается изложенія и формы, то лирическія народныя пѣсни не имѣютъ ни изысканныхъ оборотовъ рѣчи, ни риѳмы, ни строгой мѣрности стиховъ; зато онѣ отличаются особенной образностью и живописностью, зависящими отъ частаго употребленія:
   1. Уменьшительныхъ словъ; напр.: соловейко, соловеюшка, дѣтинушка, яблонька, муравушка, кукушечка, малешенекъ, тонешенька, поскорешеньку, бѣлешенько и т. п."
   2. Положительныхъ и отрицательныхъ сравненій, напр.:
   
   "Ужъ какъ палъ туманъ на сине море,
   А злодѣй -- тоска въ ретиво сердце"...
   "Не звѣзда блеститъ далече во чистомъ полѣ,--
   Курится огонечекъ малешенекъ"...
   "Не былинушка въ чистомъ полѣ зашаталася,--
   Зашаталася безпріютная головушка"... и т. п.
   
   3. Постоянныхъ эпитетовъ, напр.: вѣтры буйные, солнышко красное, злодѣй-тоска, сердце-ретивое, поле чистое, мать-сыра земля, добрый молодецъ, звѣзды частыя, лѣсъ дремучій, злая мачиха и т. п.
   Въ цѣлой совокупности своей народныя лирическія пѣсни дѣлятся на два основныхъ вида: на пѣсни бытовыя и пѣсни обрядныя. Предметъ первыхъ -- разнообразныя стороны русской жизни въ томъ видѣ, какъ онѣ отразились въ сознаніи народа и вліяли на чувство послѣдняго, напр.: прискорбное положеніе женщины въ чужой семьѣ, ратная служба на чужедальней сторонѣ и т. п. Въ обрядныхъ-же пѣсняхъ, которыя напоминаютъ о миѳическомъ отношеніи къ природѣ, скрыты намёки на древніе языческіе обряды и жертвоприношенія. Таковы пѣсни: колядскія ("За рѣкою, за быстрою"...), подблюдныя ("Катилось зерно по бархату, слава"!), торныя ("И я золото хороню, хороню"), хороводныя ("А мы просо сѣяли, сѣяли"), свадебныя ("Идетъ кузнецъ изъ кузницы, слава!") и друг.
   

Пѣсня искусственная или художественная,

   § 37. Искусственная или художественная пѣсня явилась результатомъ подражанія пѣснѣ народной. Начиная съ Кантемира (XVIII в.), который уже слагалъ силлабическія пѣсенки въ духѣ прославленнаго греческаго поэта -- Анакреона (VI в. до Р. Хр.), и до послѣдняго времени -- многимъ изъ нашихъ писателей принадлежатъ посильные вклады въ сокровищницу русской пѣсенной поэзіи. Особенно широкой извѣстностью въ свое время пользовались пѣсни Мерзлякова ("Среди долины ровныя"), Дмитріева ("Стонетъ сизый голубочекъ") и барона Дельвига ("Пѣла, пѣла пташечка"), хотя справедливость требуетъ сказать, что на взглядъ современнаго читателя онѣ страдаютъ избыткомъ слезливо-приторной чувствительности и жалкихъ словъ. Меньшихъ упрековъ въ этомъ отношеніи заслуживаетъ Цыгановъ: его пѣсни (напр.: "Что ты рано, травушка, пожелтѣла?") въ большей степени народны и одушевлены неподдѣльнымъ чувствомъ. Но самыми талантливыми и симпатичными представителями художественно-народной пѣсни въ нашей литературѣ остаются Кольцовъ (1809--1842 г.) и Никитинъ (1824--1862 г.).
   "Кольцовъ родился для поэзіи, которую онъ создалъ,-- говоритъ Бѣлинскій: онъ былъ сыномъ народа въ полномъ значеніи этого слова. Бытъ, среди котораго онъ воспитался и выросъ, былъ тотъ-же крестьянскій бытъ, хотя нѣсколько и выше его. Кольцовъ выросъ среди степей и мужиковъ. Онъ не для фразы, не для краснаго словца, не воображеніемъ, не мечтою, а душою, сердцемъ, кровью любилъ русскую природу и все хорошее и прекрасное, что, какъ зародышъ, какъ возможность, живетъ въ натурѣ русскаго селянина... Нельзя было тѣснѣе слить своей жизни съ жизнію народа, какъ это само собою сдѣлалось у Кольцова. Его радовала и умиляла рожь, шумящая спѣлымъ колосомъ, и на чужую ниву смотрѣлъ онъ съ любовію крестьянина, который смотритъ на свое поле, орошенное его собственнымъ потомъ. Кольцовъ не былъ земледѣльцемъ, но урожай былъ для него свѣтлымъ праздникомъ: прочтите его "Пѣсню пахаря" и "Урожай". Сколько сочувствія къ крестьянскому быту въ его "Крестьянской пирушкѣ" и въ пѣснѣ "Что ты спишь, мужичекъ"! (Бѣлинскій, т, XII, 134--5).
   До чего удалось Кольцову овладѣть духомъ, складомъ и даже мотивами народной лирики, въ томъ наглядно убѣждаетъ насъ простое сопоставленіе нѣкоторыхъ его пѣсепъ съ пѣснями народными.
   Народная пѣсня разсказываетъ, какъ Иванъ, сударь, Петровичъ, вставъ на зарѣ, чесалъ свои кудри черныя передъ зеркаломъ хрустальнымъ, чесалъ -- приговаривалъ:
   
   "Завивайтесь, кудри,
   Завивайтесь, черпы!
   Ужъ, какъ завтра-ль васъ, кудри,
   Ужъ, какъ завтра-ль васъ, черныя,
   Не самъ буду завивати,
   Станетъ завивати красна дѣвица"...
   Услышавъ тѣ сыновнія рѣчи, молвила матушка родимая: "Дитя-ли мое, милое!
   Не гадай впередъ, не загадывай...
   Какова еще рука у дѣвицы?...
   Либо завьются кудри,
   Либо не завьются черныя;
   Коли будетъ совѣтъ да любовь,
   Кудри сами станутъ завиваться;
   Коли будетъ кось да перекось,
   Не развивши, станутъ развиваться.
   Ужъ завыотся-ли кудри,
   Ужъ завьются-ли черныя...
   Не отъ частаго гребешка,
   Не отъ частаго костяного;
   Завиваются-ли кудри,
   Завиваются-ли черныя
   Отъ веселья, отъ радости;
   Развиваются-ли кудри,
   Развиваются-ли черныя
   Отъ печали, отъ горести
   Отъ тоски, отъ кручинушки"
   ("На зарѣ Иванъ, сударь, Петровичъ" Хрест. Филон. II, 25).
   
   На этотъ-же самый народный мотивъ поетъ Лихачъ Кудрявичъ Кольцова:
   
   "Съ радости -- веселья
   Хмелемъ кудри вьются;
   Ни съ какой заботы
   Онѣ не сѣкутся.
   Ихъ не гребемь чешетъ --
   Золотая доля,
   Завиваетъ въ кольцы
   Молодецка удаль".
   ("Первая пѣсня Жих. Кудр." Хрест. Филон. II. 104).
   
   "Въ золотое время
   Хмелемъ кудри вьются;
   Съ горести-печали
   Русыя сѣкутся.
   Ахъ, сѣкутся кудри!
   Любитъ ихъ забота;
   Полюбитъ забота --
   Не чешетъ и гребень!"
   ("Вторая пѣсня Жих. Кудр." Хрест. Филон. II, 105).
   
   Въ народной пѣснѣ; "А и горе, гореваньице" (Хрест. Галах. II, 332) крестьянское горе выступаетъ въ видѣ какого-то грознаго, безобразнаго призрака, "лыкомъ подпоясаннаго" и по ногамъ "мочалами изопутаннаго". Борьба съ нимъ не по плечу русскому селянину: пойдетъ-ли онъ въ темные лѣса,-- Горе прежде вѣкъ тамъ сидитъ, его поджидая; завернетъ-ли въ царевъ кабакъ,-- Горе навстрѣчу валитъ и пиво тащитъ. Такими-же мрачными красками рисуется злая судьба у Кольцова во второй пѣснѣ Лихача Кудрявича:
   
   "Зла бѣда -- не буря --
   Горами качаетъ,
   Ходитъ невидимкой,
   Губитъ безъ разбору.
   Отъ ея напасти
   Не уйти на лыжахъ:
   Въ чистомъ полѣ найдетъ,
   Въ темномъ лѣсѣ сыщетъ;
   Чуешь только сердцемъ:
   Придетъ, сядетъ рядомъ,
   Обь руку съ тобою
   Пойдетъ и поѣдетъ"...
   
   Но русскій селянинъ носитъ въ себѣ страшную силу въ страданіи, способность находить въ немъ какое-то буйное, размашистое упоеніе и даже иронически подшучивать надъ нимъ, какъ это видно, напр., изъ этихъ словъ народной пѣсни:
   
   "А и въ горѣ жить -- некручинну быть,
   Нагому ходить -- не стыдитися;
   А и денегъ нѣту -- передъ деньгами,
   Появилась гривна -- передъ злыми дни"
   ("А и горе, гореваньицѣ" ).
   
   Съ такой-же безшабашной ироніей оглядывается на себя бобыль Никитина (См. "Пѣсня бобыля" Хрест. Филон. II, 109).
   
   У бобыля --
   Ни кола, ни двора,
   Зипунъ -- весь пожитокъ.
   
   Но хоть нѣтъ у него казны, зато нѣтъ и назойливыхъ думъ, что богачу глазъ по ночамъ сомкнуть не даютъ... Онъ не тужитъ: слезами горю не пособишь, только пущую бѣду накличешь --
   
   Слезъ никто не видитъ,
   Оробѣй, загорюй,--
   Курица обидитъ...
   
   И вотъ бобыль веселъ размашистой удалью отчаянія:
   
   ...Идетъ да поетъ,
   Вѣтеръ подпѣваетъ;
   Сторонись, богачи,
   Бѣднота гуляетъ!...
   
   Думы о гробовой доскѣ его ни мало не тревожатъ; смерть бобыля -- никому не убытокъ, а для него такъ, пожалуй, и выигрышъ: покрайности
   
   Будетъ голь прикрыта...
   
   Этихъ примѣровъ довольно, чтобы судить, насколько прочны кровныя связи между поэзіей Кольцова и Никитина и народной безыскуственной лирикой.
   § 38. Опредѣленіе пѣсни. Пѣсней называется лирическое стихотвореніе, въ которомъ народъ или отдѣльный поэтъ просто, искренно и задушевно выражаетъ свои думы, желанія и чувствованія.
   

Ода (гимнъ, диѳирамбъ).

   § 39. "Клеветникамъ Россіи" Пушкина (Хрест. Галах. II, 320). Это политическое стихотвореніе было написано въ 1831 г., какъ отвѣтъ на клевету, брань и оскорбленія, вызванныя противъ Россіи стремленіями, возбужденными за-границею польскимъ возстаніемъ. Поэтъ внушаетъ грознымъ оскорбителямъ, что польскій мятежъ это -- "домашній, старый споръ славянъ между собою". Цѣлые вѣка считаются кровью два близкія родственныя племени -- русскіе и поляки, и семейная вражда ихъ можетъ разрѣшиться только исторически, въ будущемъ -- вѣроятнымъ сліяніемъ обоихъ племенъ въ одно славянское тѣло. Напрасно, поэтому, озлобленные "витіи", въ надеждѣ подчинить Россію своей волѣ, требуютъ вмѣшательства 3. Европы для умиротворенія польско-русской борьбы, "ужъ взвѣшенной судьбою": ихъ вѣроломныя притязанія, оскорбительныя для народной гордости русскихъ, должны умолкнуть предъ силой русскаго оружія, чьей испытанной доблести Европа обязана своимъ недавнимъ освобожденіемъ отъ "наглой воли" Наполеона, приводившаго въ трепетъ половину вселенной... Патріотическое чувство поэта окрыляется увѣренностью въ боевомъ могуществѣ Россіи, которая по первому манію Царя встанетъ, какъ одинъ человѣкъ, "стальной щетиною сверкая" --
   
             Отъ Перми до Тавриды,
   Отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды,
             Отъ потрясеннаго Кремля
   До стѣнъ недвижнаго Китая...
   
   Свою грозную филиппику по адресу "народныхъ витій" Пушкинъ сумѣлъ облечь въ удивительно-художественную форму; его рѣчь дышитъ неподдѣльнымъ восторгомъ и захватывающею силой. Разобранное стихотвореніе можетъ служить превосходнымъ образчикомъ современной оды, которая иначе называется лирической думой.
   § 40. Опредѣленіе оды. Ода (лирическая дума) есть такое лирическое стихотвореніе, въ которомъ выражаются чувства и мысли поэта, настроенныя на торжественный ладъ какимъ-нибудь важнымъ и высокимъ предметомъ или явленіемъ общественной жизни.
   Первоначально ода явилась въ древней Греціи, гдѣ она имѣла такихъ талантливыхъ представителей, каковы Алкей, поэтесса Сафо (VII в. до Р. Хр.) и особенно Пиндаръ (род. въ 522 г. до Р. Хр), прославленный творецъ эпиникій, т. е. хвалебныхъ пѣсенъ въ честь побѣдителей на Олимпійскихъ играхъ. Независимо отъ разнообразія сюжетовъ, объема, стиля и формы, каждая ода Пиндара сложена по опредѣленному плану, въ составъ котораго входили: хвала побѣдителю, его семейству, его родинѣ и богамъ, какъ покровителямъ игръ и главнымъ виновникамъ побѣды, также -- соотвѣтственные миѳы и личныя впечатлѣнія и мысли поэта.
   У римлянъ замѣчательнымъ лирикомъ былъ Горацій (ум. въ 8 г. до Р. Хр.). Хотя большею частью онъ подражалъ греческимъ образцамъ, тѣмъ не менѣе оды его одинаково превосходны какъ по изяществу выраженія, такъ по теплотѣ и искренности чувства.
   Со второй половины XVII в., въ періодъ господства французскаго классицизма въ литературѣ, древняя ода вырождается въ, такъ-называемую, ложно или псевдо-классическую оду, отличительные признаки которой состояли въ слѣдующемъ:
   1. Она должна была имѣть приступъ, предложеніе, изложеніе и заключеніе, гдѣ обыкновенно помѣщалась фигура моленія. Приступъ дѣлился на тихій, когда поэтъ начиналъ оду хладнокровно и мало-по-малу воспламенялся,-- и стремительный, зависящій, по словамъ Державина, "отъ накопленія мыслей, которыя, подобно водѣ, стѣснившейся при плотинѣ или скалѣ, вдругъ прорываясь сквозь оныя, съ шумомъ начинаютъ свое стремленіе" ("Разсужд. о лирической поэзіи"),
   2. Въ ложно-классической одѣ употреблялось слово "пою", что было совсѣмъ неестественно, такъ какъ она не пѣлась.
   3. Обязательная торжественность тона въ изложеніи псевдоклассической оды, за частымъ отсутствіемъ истиннаго восторга и дѣйствительныхъ къ нему поводовъ, возмѣщалась громкими, трескучими фразами, въ родѣ слѣдующихъ: "зари багряны персты! и райскій кринъ, и Фебъ, и небеса отверсты!" (см. сатиру Дмитріева: "Чужой толкъ").
   4. Ложно-классическая ода не терпѣла строго-послѣдовательнаго расположенія мыслей, отчего въ ней допускался, такъ-называемый, лирическій безпорядокъ. Поэтъ, по выраженію Державина, "какъ изступленный мечется отъ одной мысли къ другой, кажется, безъ всякой связи"; по, однако-жъ, "между періодовъ, или строфъ находится тайная связь, какъ между видимыхъ, прерывистыхъ колѣнъ перуна неудобозримая нить горючей матеріи",
   5. Въ ложно-классическую оду вводились эпизоды, т. е. вставочные разсказы о постороннихъ главному содержанію предметахъ, и --
   6. Миѳологическіе боги, богини, геніи и аллегорическія олицетворенія отвлеченныхъ понятій, напр.: храбрости, великодушія, мудрости и т. н.
   Вотъ главные отличительные признаки ложно-классической оды. Для практическаго ознакомленія съ ними, разберемъ VIII оду Ломоносова: "На день восшествія на Всероссійскій престолъ Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны" (1747 г.).
   1. Названная ода состоитъ изъ приступа (строфы 1-я, 2-я, 3-я и 4-я), предложенія (строфы 5-я и 6-я), изложенія (строфы отъ 7 -- 24-ой) и заключенія, въ которомъ содержится "фигура моленія" (ст. 24-я). Приступъ -- тихій, сообразно предмету оды -- "возлюбленной тишинѣ".
   2. Слово "пою" встрѣчается въ 5-ой строфѣ; "мы не можемъ удержаться отъ пѣнія твоихъ похвалъ"...
   3. О выспренней торжественности тона и гиперболическомъ изображеніи воспѣваемыхъ героевъ въ VIII одѣ можно судить по нижеслѣдующимъ мѣстамъ. Ломоносовъ называетъ "великими именами" не только Петра I и Елизавету, но даже Екатерину I, чье кратковременное царствованіе не ознаменовано ровно ничѣмъ замѣчательнымъ въ лѣтописяхъ нашей исторіи. Онъ величаетъ ее "единой отрадой по Петрѣ"; если-бъ жизнь этой государыни продлилась, то Россія давно-бы посрамила "своимъ искусствомъ" Францію. О Петрѣ Ломоносовъ говоритъ, что онъ явился въ Россіи вслѣдствіе предвѣчнаго опредѣленія Бога, который искони "своими положилъ судьбами себя прославить въ наши дни", для чего и "послалъ въ Россію человѣка, каковъ неслыханъ былъ отъ вѣка"; Петръ "Россію, варварствомъ попранну, съ собой возвысилъ до небесъ". Не менѣе щедръ Ломоносовъ на преувеличенныя похвалы Елизаветы; онъ называетъ ее "великой Петровой дщерью", которая щедроты отчи превышаетъ"; "уста" у ней -- "божественны", душа ея "зефира тише, и зракъ прекраснѣе рая" и т. д.
   4. Лирическій безпорядокъ мы находимъ въ 10-ой строфѣ, гдѣ восклицаніе "но, ахъ, жестокая судьбина!" выражаетъ неожиданный переходъ отъ описанія мудрыхъ дѣяній Петра къ печальному событію его кончины.
   5. Примѣромъ эпизодовъ въ разбираемой VIII одѣ могутъ служить строфы 7-я, 8-я, 9-я, 10-я и 11-я, въ которыхъ Ломоносовъ повѣствуетъ о дѣлахъ Петра В. и вѣнценосной его преемницы -- Екатерины I.
   6. Встрѣчаются слѣдующіе миѳологическіе имена и боги: Верхи Парнасски, музы, Марсъ, Нептунъ, Плутонъ, Минерва, Борей; не забыта даже пресловутая лира ("Се хощетъ лира восхищенна" и проч.), которую Ломоносовъ на самомъ-то дѣлѣ не биралъ и въ руки,
   Что касается слога, то VIII ода написана высокимъ штилемъ, который, какъ это можно видѣть изъ разсужденія самого-же Ломоносова "О пользѣ книгъ церковныхъ въ россійскомъ языкѣ", составляется изъ "реченій славянороссійскихъ".
   Искусственно-условныя формы ложно-классической оды были ближайшей причиной ея паденія, ускореннаго цѣлымъ легіономъ бездарныхъ одописцевъ, "едва-ли вывѣски надписывать способныхъ". Осмѣянная сатирой, которая между прочимъ приравняла ее жъ шелковому чулку, что на каждую ногу въ-нору (Крыловъ), ложно-классическая ода должна была уступить свое мѣсто одѣ современной, т. е. лирической думѣ.
   Совершеннымъ особнякомъ занимаетъ почетное мѣсто въ русской поэзіи "Фелица" Державина. Это -- единственный примѣръ оды-сатиры; здѣсь искусно слиты два діаметрально-противоположныя начала: патетическое съ забавнымъ, панегирикъ съ незлобивой насмѣшкой. "Фелицу" нельзя причислить къ ложно-классическимъ стихотвореніямъ, такъ какъ въ ней нѣтъ ни одного признака ложно-классической оды, за исключеніемъ чрезмѣрнаго преувеличенія могущества Екатерины В., которой поэтъ приписалъ сверхчеловѣческую власть -- "свѣтъ изъ тьмы творить; дѣля хаосъ на сферы стройно, союзомъ цѣлость ихъ крѣпить" (13-я строфа).
   Гимнъ. Ода религіознаго содержанія называется гимномъ. Лучшіе гимны принадлежатъ еврейской поэзіи Ветхаго Завѣта,-- псалмы, и Православной Христіанской Церкви, гдѣ они называются ирмосами и акаеистами. Изъ русскихъ гимновъ пользуются широкой извѣстностью: народный гимнъ "Боже, Царя храни!" Жуковскаго, "Коль славенъ нашъ Господь въ Сгонѣ" Хераскова, "Богъ" Державина, "Размышленіе по случаю грома" Дмитріева, "Кому, о Господи, доступны Твои Сіонски высоты?" Языкова и друг.
   Диѳирамбъ. У грековъ диѳирамбомъ назывался гимнъ въ честь бога вина -- Діониса или Вакха. Въ настоящее-же время подъ диѳирамбомъ разумѣется стихотвореніе, изображающее упоеніе земнымъ счастіемъ. Въ нашей поэзіи, вообще не богатой диѳирамбами, лучшія произведенія этого рода написаны Языковымъ.
   

Элегія (романсъ).

   § 41. "Внимая ужасамъ войны" Некрасова (Хрест. Галах. II, 366). Эта элегія была написана въ дни ужасовъ Севастопольской войны, когда газеты ежедневно приносили извѣстія о новыхъ и новыхъ "жертвахъ боя" на бастіонахъ и въ траншеяхъ Севастополя. Внимая скорбнымъ вѣстямъ, поэту жаль не друга, не жены, жаль не самаго героя: время осушитъ слезы вдовы, друга лучшій другъ забудетъ и неувядающими лаврами увѣнчается воинъ, павшій на ратномъ полѣ. Такъ о чемъ-же груститъ поэтъ? Онъ груститъ о томъ, что подсмотрѣлъ въ мірѣ однѣ святыя, искреннія слёзы --
   
   "То слёзы бѣдныхъ матерей!
   Имъ не забыть своихъ дѣтей,
   Погибшихъ на кровавой нивѣ,
   Какъ не поднять плавучей мнѣ
   Своихъ поникнувшихъ вѣтвей"...
   
   Грустное раздумье въ разобранномъ стихотвореніи Некрасова становится уже похоронной пѣсней всѣмъ радостямъ жизни въ элегіи Лермонтова: "И скучно и грустно". Разочарованный въ возможности земного счастія, поэтъ лишаетъ жизнь всего того, чѣмъ красна бываетъ доля человѣка: дружбы, желаній, любви и страстей. На дружескую руку -- думаетъ онъ -- нельзя опереться "въ минуту душевной невзгоды"... Желанья -- не сбыточны, напрасны и только тѣшатъ и ослѣпляютъ человѣка, пока незамѣтно одинъ за другимъ невозвратно проходятъ его лучшіе годы; любовь тоже не можетъ дать прочнаго счастія: вѣчно любить певозможно, а навремя -- не стоитъ труда... Правда, есть страсти съ ихъ мучительнымъ наслажденіемъ; но и "сладкій недугъ" страстей рано или поздно долженъ исчезнуть при словѣ разсудка,--
   
   И жизнь -- какъ посмотришь съ холоднымъ вниманьемъ вокругъ --
   Такая пустая и глупая шутка"...
   
   Обычное содержаніе элегіи составляютъ: сожалѣніе о протекшей молодости въ виду близкой смерти ("Вечерній звонъ" Козлова, "Брожу-ли я вдоль улицъ шумныхъ" Пушкина); потеря дорогого и любимаго существа ("На смерть Пушкина" Лермонтова, "Погребеніе" Полежаева); равнодушіе къ жизни, какъ ненужному бремени ("Тоска" Полежаева, "Даръ напрасный, даръ случайный" Пушкина); тоска по родинѣ ("Дорога" Огарева); борьба идеальныхъ стремленій съ несовершенствами дѣйствительности ("Ангелъ* Лермонтова); примиреніе съ тревогами земной жизни въ надеждѣ на загробное блаженство ("Теонъ и Эсхинъ" Жуковскаго); нравственное обновленіе и преображеніе человѣка въ минуту созерцанія очаровательнихъ картинъ природы ("Когда волнуется желтѣющая нива" Лермонтова) и т. д.
   § 42. Опредѣленіе элегіи. Элегіей въ нашемъ современномъ смыслѣ называется такое лирическое стихотвореніе, въ которомъ преобладающимъ настроеніемъ поэта являются печаль, грустное раздумье или разочарованіе.
   Элегія, какъ особенная форма поэтическаго творчества, впервые явилась въ іоническихъ колоніяхъ М. Азіи въ началѣ VII в. до Р. Хр., и на этой стадіи своего развитія у грековъ была стихотвореніемъ самаго разнообразнаго содержанія и объема, но непремѣнно въ извѣстной метрической формѣ, такъ-называемаго, "двустишія", т. с. соединенія гекзаметра съ пятистопнымъ стихомъ, или пентаметромъ. Древнѣйшимъ прославленнымъ элегикомъ Греціи былъ Тиртей (VII в. до Р. Хр.), чьимъ воинственнымъ пѣснямъ спартанцы, по преданію, были обязаны своими побѣдами надъ мессинцами (680 г. до Р. Хр.). Впослѣдствіи, рядомъ съ героической элегіей Тиртея, у грековъ появляется также элегія эротическая, любовная (Мимнермъ Колофонскій за 600 л. до Р. Хр.) и дидактическая, поучительная, почерпавшая свое содержаніе и мораль изъ наблюденій надъ вседневной жизнью (Ѳеогнисъ изъ Мегары -- за 560 л. до Р. Хр.). Въ элегіяхъ Мимнерма, который пережилъ политическую независимость своей родной Смирны и для котораго, поэтому, настоящее уже не представляло ничего отраднаго,-- впервые начинаютъ кое-гдѣ звучать грустныя ноты.
   Римская литература насчитываетъ трехъ первоклассныхъ элегиковъ: Тибулла, Проперція и Овидія (всѣ трое -- современники Августа).
   Искренность тона, симпатичный, разносторонній талантъ, мелодическій стихъ -- вотъ тѣ особенности дарованія Тибулла, которыми онъ стяжалъ себѣ громкую извѣстность во всѣ вѣка и у всѣхъ народовъ. (См. "Тибуллову элегію" въ вольномъ переводѣ Батюшкова, Хрест. Галах. II, 352).
   Меньшей славой пользуется Проперцій; отчасти причина этого -- его слогъ, изысканный и темный.
   Элегіи Овидія носятъ названіе: "Tristia" ("Скорби") и "Epistolae ex Ponto" ("Понтійскія письма"); онѣ написаны на мѣстѣ ссылки Овидія, въ Томахъ, близъ устьевъ Дуная и содержатъ жалобы изгнанника, обреченнаго влачить дни среди варваровъ, вдали отъ семьи, друзей и удобствъ римской жизни (См. "Посланіе съ Понта", вольное подражаніе Овидію Майкова. Хрест. Галах. II, 351).
   Грустный тонъ, отмѣченный нами уже въ элегіяхъ Мимнерма, начинаетъ преобладать въ произведеніяхъ римскихъ элегиковъ и съ ихъ легкой руки пріобрѣтаетъ наконецъ полное право гражданства въ элегическихъ стихотвореніяхъ послѣдующихъ вѣковъ, не исключая нашего времени.
   Примѣчаніе. Небольшая элегія, предназначенная для пѣнія, получила во Франціи названіе романса, которое перешло и къ другимъ народамъ.
   

Сатира.

   § 43. "Къ уму своему" Кантемира (Хрест. Галах. II, 370). Въ этой сатирѣ, написанной въ 1729 г., въ формѣ діалога между авторомъ-сатирикомъ и умомъ Кантемиръ осмѣиваетъ тѣхъ "хулящихъ ученіе", которые, въ своемъ упорномъ мракобѣсіи, враждебно косились на западную науку, усматривая въ ней источникъ "расколовъ и ересей", и чуждались писателей, "какъ мора". Для этой цѣли сатирикъ беретъ изъ современнаго ему общества самыхъ типичныхъ представителей умственнаго застоя и уполномочиваетъ каждаго изъ нихъ нападать на западное просвѣщеніе, тогда едва только насажденное въ Россіи трудами Петра В.,-- то изъ побужденій слѣпого изувѣрства или узко-практическихъ видовъ, то изъ празднаго легкомыслія.
   Ханжа Критомъ "съ чётками въ рукахъ" приписываетъ всеобщій упадокъ благочестія въ его время -- тлѣтворному вліянію наукъ. Онъ "ворчитъ и вздыхаетъ", видя, какъ некстати любознательные молодые люди начинаютъ, къ соблазну Церкви, читать Библію и всему хотятъ знать поводъ и причину; не дорожа обычаями предковъ, не пьютъ кваса, "не прибьешь ихъ палкою къ соленому мясу"; постовъ не держатъ, свѣчекъ не кладутъ, пастырей духовныхъ не почитаютъ и (верхъ дерзости!) смѣютъ шептать, что церковнымъ рукамъ "помѣстья и вотчины весьма не пристали".
   Сильванъ, типъ скряги-помѣщика, считаетъ "вреднымъ безумствомъ" все то, "съ чего вдругъ карманъ не толстѣетъ". Понятно,-- для науки онъ не дѣлаетъ исключенія, такъ какъ она въ то время начинала служить въ Россіи только правительству, но еще не могла способствовать матеріальнымъ выгодамъ частныхъ лицъ. Пользу реторики, логики, психологіи, метафизики, химіи, астрономіи, алгебры и медицины Сильванъ отрицаетъ съ узко-практической точки зрѣнія круглаго невѣжды. Онъ пренаивно размышляетъ, что такъ-какъ лѣкарю нельзя-же видѣть внутренностей живою тѣла, то, значитъ, совѣты и рецепты врача -- вздоръ, однѣ только "басни", подъ предлогомъ которыхъ "лучшій сокъ изъ нашего мѣшка въ его входитъ".... Часъ солнечнаго восхода, когда крестьяне Сильвана начинаютъ полевыя работы, на всякій день показанъ въ часовникѣ: ясное дѣло, почему астрономіей онъ не интересуется; металлы, изъ которыхъ чеканятся деньги, онъ и безъ металлургіи знаетъ досконально: вотъ почему и въ этой наукѣ не видитъ ни на волосъ проку и т. д., и т. д. Однимъ словомъ --
   
   ...Сильванъ одно знаніе слично *) людямъ хвалитъ,
   Что учитъ множить доходъ и расходы малитъ".
   *) Слично (польск. слово)= отлично, весьма.
   
   Румяный Лука, представитель золотой молодежи того времени, кутила и вертопрахъ, усматриваетъ въ ученіи одну только скучную помѣху беззаботному прожиганію жизни въ пріятельскихъ попойкахъ и кутежахъ. Для "мертвыхъ друзей", т. е. книгъ, отказаться отъ компаніи живыхъ пріятелей и, обложась бумагой, чернилами, перьями и пескомъ, запереться въ чуланѣ -- развѣ это не равносильно "разрушенію людского содружества"?...
   Медоръ, пустѣйшій франтъ, для котораго фунтъ пудры дороже всей философіи Сенеки, а щегольской камзолъ изъ мастерской моднаго портного Рекса -- милѣе Цицеронова краснорѣчія, не можетъ одобрить занятій литературой и науками оттого, что "на письмо, на печать книгъ" черезчуръ много истребляется бумаги: иной разъ ему не хватаетъ ея на папильотки для "завитыхъ кудрей".
   Довольно и этихъ примѣровъ, чтобы отбить у писателя охоту къ литературнымъ или научнымъ трудамъ. По предвидя возможные со стороны ума доводы, хотя-бы въ томъ смыслѣ, что мракобѣсіе Притона, Сильвана, Луки, Медора и подобныхъ имъ невѣждъ -- не уставъ умнымъ людямъ,-- Кантемиръ спѣшитъ обезоружить своего собесѣдника слѣдующими возраженіями. въ наше время -- говоритъ онъ -- "злобныхъ слова умными владѣютъ" и потому пренебрегать ими не должно. Это разъ. Во-вторыхъ, науки имѣютъ болѣе многочисленныхъ недоброжелателей, чѣмъ сколько онъ ихъ назвалъ для краткости. Ботъ еще, напр., списковъ, всѣми почитаемый за архипастыря и отца потому только, что "клобукомъ покрылъ главу, брюхо бородою" и, "въ каретѣ раздувшися, когда сердце съ гнѣву трещитъ", благословляетъ встрѣчныхъ направо и налѣво; судья-взяточникъ, который только и дѣлаетъ, что подписываетъ приговоры, предоставляя подьячимъ "лѣзть на бумажны горы"; вотъ (при этомъ сатирикъ мелькомъ заглядываетъ въ низменные слои общества) -- "безмозглый" дьячекъ, претендующій на епископскій посохъ, и полуграмотный солдатъ, ропщущій на то, что онъ еще не командуетъ полкомъ.... Однимъ словомъ --
   
   "Наука ободрана, въ лоскутахъ обшита,
   Изо всѣхъ почти домовъ съ ругательствомъ сбита".
   
   Итакъ, въ сатирѣ "Къ уму своему" Кантемиръ негодуетъ на невѣжество своихъ современниковъ, какъ на такое явленіе, которое особенно тормозило умственный и нравственный ростъ русскаго общества того времени.
   Совершенно инымъ характеромъ отличается сатира Дмитріева: "Чужой толкъ" (Хрест. Галах. II, 373). Она направлена противъ бездарныхъ одописцевъ, "едва-ли вывѣски надписывать способныхъ", противъ искусственности, громогласія и безпредметнаго восторга ложно-классической оды. Это ненормальное явленіе русской литературы Дмитріевъ поражаетъ не бичомъ желчной и негодующей сатиры, съ образчикомъ которой мы имѣли случай познакомиться у Кантемира,-- но легкою лозой ироніи и незлобиваго смѣха. Вотъ какъ, напр., живописуетъ сатирикъ процессъ писанія оды нашими Пиндарами;
   
   Лишь пушекъ громъ подаетъ пріятну вѣсть народу,
   Что Рымникскій Алкидъ поляковъ разгромилъ,
   Иль Ферзенъ ихъ вождя Костюшку полонилъ,--
   Онъ (піита) тотчасъ за перо и разомъ вывелъ -- Ода!
   Потомъ, въ одинъ присѣстъ: такого дня и года!
   "Тутъ какъ?... Пою!... иль нѣтъ, ужъ это старина!
   "Не лучше-ль: даждъ мнѣ, Фебъ! Иль такъ: не ты одна
   Попала подъ пяту, о чалмоносна Порта!
   "Но что-же мнѣ прибрать къ ней въ риѳму, кромѣ чорта?
   "Нѣтъ, нѣтъ! не хорошо, я лучше поброжу
   "И воздухомъ себя открытымъ освѣжу"...
   
   Наконецъ, собравшись съ мыслями, кое-какъ обсудивъ планъ будущей "реляціи въ стихахъ", нашъ поэтъ съ прогулки бѣжитъ на свой чердакъ, чертитъ -- и въ шляпѣ дѣло:
   
   И оду ужъ его тисненью предаютъ,
   И въ одѣ ужъ его намъ ваксу продаютъ....
   
   Если припомнимъ, что большая часть изъ нашихъ Пиндаровъ были -- "лейбъ-гвардіи капралъ, ассесоръ, офицеръ, какой-нибудь подьячій, иль изъ кунсткамеры антикъ въ пыли ходячій, уродовъ стражъ -- народъ все нужный, должностной"; что, наконецъ, одописцы эти сочиняли оды не по вдохновенію, а ради награды перстенькомъ или дружества съ князькомъ,-- то, понятно, не станемъ удивляться печальной судьбѣ ихъ пѣснопѣній.
   
   § 44. Опредѣленіе сатиры. Сатира есть такое лирическое стихотвореніе, въ которомъ поэтъ или негодуетъ на пороки современниковъ, глубоко оскорбляющіе его нравственное чувство, или незлобивой насмѣшкой поражаетъ людскіе слабости и недостатки съ ихъ забавной стороны. Въ первомъ случаѣ сатира называется важной, серьезной, во второмъ -- легкой, шуточной.
   Что, однако-жъ, даетъ право сатирику бичевать общественные пороки? Во имя чего дѣлаетъ онъ это? Во имя разумнаго и нравственнаго идеала, который живетъ въ его сознаніи. Только идеальный смѣхъ и можетъ быть достойнымъ орудіемъ сатирика.
   Первыхъ зародышей сатиры нужно искать въ древне-греческой поэзіи, въ ямбахъ {Шерръ говоритъ: "Поэтической формой сатиры былъ ямбъ, названіе котораго происходитъ отъ греческаго глагола, означающаго -- бросать, метать. Такъ этотъ стихъ названъ потому, что въ немъ насмѣшка и порицаніе какъ будто бросались въ того, кто служилъ предметомъ сатиры".} Архилоха и Симонида {Объ Архилохѣ сохранилось преданіе, что онъ былъ виновникомъ смерти нѣкоего Ликамба и его дочери Необулы, доведя ихъ до самоубійства своими безпощадно-язвительными насмѣшками. Симонидъ извѣстенъ желчными и остроумными ямбами на женщинъ.} (оба жили въ VII в. до Р. Хр.). Но сатира у грековъ никогда не была самостоятельнымъ литературнымъ видомъ, какъ это случилось впослѣдствіи у римляпъ, которые могли съ полнымъ правомъ сказать о себѣ словами Квинтиліана "satira omnis nostra est" (т. e. "вся сатира -- наша"). Начатки римской сатиры -- фесценнины (versus Fescennini) и тріумфальныя пѣсни (carmina triumphalia). Фесценнипами назывались стихотворныя насмѣшки, которыми италійскіе поселяне любили пересмѣивать другъ друга во время отдыха, наступавшаго за уборкой жатвы и сборомъ винограда; carmina triumphalia -- хвалебныя и вмѣстѣ пасквильныя пѣсни; ихъ распѣвали солдаты за тріумфальной колесницей полководца.
   Основателемъ римской сатиры {Слово сатира (въ буквальномъ переводѣ съ лат. яз.-- смѣсь) обыкновенно производятъ отъ названія одного римскаго блюда (satura), которое приготовлялось изъ всякой всячины, на подобіе теперешняго винограда.}, какъ особеннаго литературнаго вида, былъ Луцилій (180 г., до Р. Хр.). Онъ первый далъ ей форму гекзаметра и ввелъ въ нее самое разнообразное содержаніе, самую безцеремонную шутку надъ лицами и явленіями современной ему жизни. Его преемниками и продолжателями были Горацій, Персіи и Ювеналъ.
   Сатиры Горація (род. въ 65 г., до Р. Хр.) отличаются рѣдкимъ изяществомъ формы, звучнымъ стихомъ, незлобивымъ юморомъ и трезвымъ содержаніемъ морали. Лучшая характеристика сатирическаго направленія Горація заключается въ этихъ словахъ его: "Ridendo verum dico (= смѣясь, я высказываю правду),
   Персій (род. въ 34 г. по Р. Хр.) -- сатирикъ мрачный и скорбный. Слабая сторона его произведеній -- изысканность и темнота слога.
   Разгадка озлобленной и бѣшеной сатиры Ювенала (род. около 47 г. но Р. Хр.) заключается въ собственномъ признаніи поэта: Si natura negat, facit indignatio versus" (= если у меня нѣтъ природнаго таланта, то стихи родитъ негодованіе). А въ поводахъ къ негодованію онъ не имѣлъ недостатка, живя въ эпоху чудовищнаго деспотизма Клавдія, Нерона и Домиціана, когда, не рискуя жизнью, нельзя было обмолвиться правдой даже о лѣтнихъ жарахъ, дождливой погодѣ или ненастной веснѣ.
   Въ нашей литературѣ первымъ по времени сатирикомъ явился Кантемиръ (+ 1744 г.), авторъ девяти сатиръ, написанныхъ 13-ти сложнымъ силлабическимъ стихомъ. За нимъ слѣдовали -- Сумароковъ, Нахимовъ, Дмитріевъ, Вяземскій, Лермонтовъ ("Дума"), Некрасовъ и друг.
   Примѣчаніе. Со времени Гоголя въ русской литературѣ начинаетъ первенствовать сатирическое, обличительное направленіе, которое, однако-жъ, нельзя смѣшивать съ сатирой, какъ особеннымъ видомъ лирическихъ стихотвореній.
   

Эпиграмма.

   § 45. Первоначально у грековъ эпиграмма имѣла значеніе простой надгробной надписи въ формѣ элегическаго двустишія, т. е. гекзаметро-пентаметра. Точно такія-же надписи, съ обозначеніемъ имени жертвователя и повода къ жертвѣ, вырѣзывались на обѣтныхъ приношеніяхъ- богамъ. Но артистическая натура древняго грека не могла долго ужиться съ столь ограниченнымъ и утилитарнымъ назначеніемъ эпиграммы; и вотъ первый Симонидъ (VI в. до Р. Хр.) расширяетъ ея содержаніе, литературно обработываетъ ее и постепенно дѣлаетъ изящнымъ плодомъ свободнаго вдохновенія. Какъ на образчикъ греческой эпиграммы, укажемъ на слѣдующія двѣ пьесы:
   
   Къ изваянію Зевеса Олимпійскаго, творенію Фидія.
   
   "Иль Богъ съ неба сошелъ показать тебѣ образъ свой, Фидій,
             Или ты самъ въ небеса Бога узрѣть возлетѣлъ".
                                 * * *
   Въ даръ посылаю тебѣ, Родителей, вѣнокъ изъ прекрасныхъ
             Вешнихъ цвѣтовъ; для тебя, милая, самъ его сплёлъ.
   Есть тутъ лилеи и розы душистыя, есть анемоны,
             Нѣжный пушистый нарциссъ, блѣдны фіалки. Чело
   Ими свое увѣнчавъ, перестань, о краса, быть надменной --
             Какъ сей вѣнокъ ты цвѣтешь, также увянешь, какъ онъ.
   
   Подобныя эпиграммы также называются сентенціями или гномами. Прелестныя стихотворенія этого рода встрѣчаются и въ русской поэзія. Напр.
   
                       Яворъ къ прохожему.
   
   Смотрите, виноградъ кругомъ меня какъ вьется!
   Какъ любитъ мой полуистлѣвшій пень!
   Я нѣкогда давалъ ему отрадну тѣнь;
   Завялъ -- но виноградъ со мной не разстается.
             Зевеса умоли,
   Прохожій, если ты для дружества способенъ,
   Чтобъ другъ твой моему былъ нѣкогда подобенъ,
   И пепелъ твой любилъ, оставшись на земли.
   (Батюшковъ).
   
   Скатившись съ горной высоты,
   Лежалъ на прахѣ дубъ, перунами разбитый,
   А съ нимъ -- и гибкій плющъ, кругомъ его обвитый.
             О дружба, это ты!
   (Жуковскій).
   
   Эпиграмма въ новѣйшемъ вкусѣ, какъ остроумная шутка, выраженная въ летучей формѣ колкаго стиха, создалась римскими писателями, особенно Марціаломъ (род. въ 40 г. по Р. Хр.). Новѣйшая эпиграмма обыкновенно состоитъ изъ двухъ частей: изъ ожиданія и развязка. Ожиданіе содержитъ немногословную характеристику какого-нибудь лица или случая вседневной жизни, а развязка -- неожиданный оборотъ мысли, игру словъ или забавную гиперболу. Напр.
   
   Мнѣ лѣкарь говорилъ: нѣтъ, ни одинъ больной
   Не скажетъ обо мнѣ, что недоволенъ мной!
   Конечно, думалъ я, никто того не скажетъ:
   Смерть всякому языкъ привяжетъ.
   (Дмитріевъ ).
   
   Я разорился отъ воровъ!
   "Жалѣю о твоемъ я горѣ".
   Украли пукъ моихъ стиховъ!
   "Жалѣю я о ворѣ".
   (Дмитріевъ).
   
   О, Климъ! дѣла твои велики!
   Но кто хвалилъ тебя? Родня и два заики...
   (Фонъ-Визинъ).
   
   Во всѣхъ вышеприведенныхъ эпиграммахъ развязка напечатана курсивомъ.
   

Антологическія стихотворенія.

   § 46. Антологія (въ переводѣ съ греческ. яз.-- "букетъ цвѣтовъ") есть не что иное, какъ сборникъ мелкихъ, преимущественно лирическихъ стихотвореній, какой-нибудь литературы. Первая антологія,-- греческая была составлена Мелеагромъ, современникомъ Юлія Цезаря; она называлась "Вѣнокъ изъ эпиграммъ" и состояла изъ произведеній сорока-шести поэтовъ. Сборникъ этотъ не сохранился.
   Въ наше время подъ антологическими стихотвореніями разумѣются тѣ мелкія лирическія пьесы, которыя соотвѣтствуютъ крупнымъ видамъ лирики: пѣснѣ, гимну, торжественной одѣ, элегіи и сатирѣ.
   Такъ, пѣснѣ соотвѣтствуютъ мадригалы, стихотворныя привѣтствія и т. п. напр.
   
                       Мадригалъ.
   
   Задумчива-ли ты, смѣешься, иль ноешь,
             О Хлоя милая! ты всѣмъ меня прельщаешь:
   Часамъ ты крылья придаешь,
             А у любви ихъ похищаешь.
   (Дмитріевъ).
   
                       * * *
   Разстались мы; но твой портретъ
             Я на груди моей храню;
   Какъ блѣдный призракъ лучшихъ лѣтъ,
             Онъ душу радуетъ мою.
   И, новымъ преданный страстямъ,
             Я разлюбить его не могъ:
   Такъ храмъ оставленный -- все храмъ,
             Кумиръ поверженный -- все богъ!
   (Лермонтовъ ).
   
   Гимну соотвѣтствуютъ небольшія молитвы и вообще краткія пѣсни религіознаго содержанія, папр. "Молитва" Лермонтова.
   
   Я, Матерь Божія, нынѣ съ молитвою
   Предъ твоимъ образомъ, яркимъ сіяніемъ,
   Не о спасеніи, не передъ битвою,
   Не съ благодарностью, иль покаяніемъ,
   
   Не за свою молю душу пустынную,
   за душу странника въ свѣтѣ безроднаго,--
   Но я вручить хочу дѣву невинную
   Теплой заступницѣ міра холоднаго.
   
   Окружи счастіемъ счастья достойную;
   Дай ей сопутниковъ, полныхъ вниманія,
   Молодость свѣтлую, старость покойную,
   Сердцу незлобному миръ упованія.
   
   Срокъ-ли приблизится часу прощальному,
   Въ утро-ли шумное, въ ночь-ли безгласную,
   Ты воспріять пошли въ ложу печальному
   Лучшаго ангела душу прекрасную.
   
   Торжественной одѣ соотвѣтствуютъ хвалебныя надписи и кратко выраженныя похвалы заслугамъ какого-нибудь виднаго государственнаго или общественнаго дѣятеля. Напр.
   
             Императору Александру II.
   
   Ты взялъ свой день... Замѣченный отъ вѣка
             Великою Господней благодатью,
   Онъ рабскій образъ сдвинулъ съ человѣка
             И возвратилъ семьѣ меньшую братью...
   (Тютчевъ).
   
             Къ портрету Жуковскаго.
   
   Его стиховъ плѣнительная сладость
   Пройдетъ вѣковъ завистливую даль,
   И, внемля имъ, вздохнетъ о славѣ младость,
   Утѣшится безмолвная печаль
   И рѣзвая задумается радость.
   (Пушкинъ).
   
   Элегіи соотвѣтствуютъ эпитафіи, или надгробія. Напр.
   
                       Матери и сыну.
   
   Здѣсь мать двухъ близнецовъ, почила въ цвѣтѣ дней;
   Одинъ на часть отцу, другой оставленъ ей.
   (Дмитріевъ ).
   
   Сатирѣ соотвѣтствуетъ эпиграмма (о ней см. § 45).
   Наконецъ, къ антологическимъ пьесамъ относится еще сонетъ. Такъ называется стихотвореніе разнообразнаго содержанія, состоящее изъ 14 стиховъ, раздѣленныхъ на 4 строфы; изъ нихъ первыя двѣ содержатъ по 4 стиха, а послѣднія двѣ по 3. Риѳма для сонета обязательна; см., напр., "Мадонна" и "Поэтъ" Пушкина.
   Итакъ, въ новѣйшее время антологическими стихотвореніями называются всѣ мелкіе виды лирики: мадригалы, молитвы, похвальныя надписи, эпитафіи, эпиграммы, сонеты и т. д.
   У насъ лучшія антологическія пьесы принадлежатъ Дмитріеву, Жуковскому, Батюшкову, Пушкину, Лермонтову, Тютчеву, Фету, Майкову, Полонскому, Плещееву и друг.
   

Драматическая поэзія.

   § 47. Общія замѣчанія о драматической поэзіи. Драма, бъ переводѣ съ греческаго языка, значитъ не только дѣйствіе, но и представленіе дѣйствія. Такое названіе, какъ нельзя ближе, указываетъ на характеристическую черту драматической поэзіи -- черту, состоящую въ томъ, что содержаніе драмы должно развиваться въ нашемъ присутствіи, какъ событіе настоящей минуты.
   Основой драмы всегда служитъ борьба человѣка то съ высшими силами, то съ превратностями и невзгодами жизни, то, наконецъ, съ своими страстями и влеченіями сердца. Въ этой именно борьбѣ, при помощи діалога и монолога, раскрываются характеры дѣйствующихъ лицъ, которые, нужно замѣтить, для драматурга должны быть гораздо важнѣе фактовъ; ибо если характеры строго выдержаны, то и поступки, насколько они служатъ слѣдствіемъ ихъ, покажутся очень возможными и сбыточными.
   Драма, такимъ образомъ, представляетъ гармоническое сліяніе двухъ главнѣйшихъ стихій поэзіи -- эпоса и лирики: драматическое дѣйствіе есть продуктъ эпической поэзіи, мысли-же и чувствованія, какъ источники дѣйствія -- продуктъ лирики, и эти двѣ поэтическія стихіи выражаются въ словѣ -- діалогѣ и монологѣ. Вотъ почему драму фигурально называютъ "вѣнцомъ поэзіи".
   Драматическія сочиненія должны отличаться единствомъ идеи или (что совершенно одно и то-же) единствомъ дѣйствія. Здѣсь предполагаются два случая: во-первыхъ, единство дѣйствія можетъ обусловливаться присутствіемъ въ пьесѣ одного героя, въ чьихъ стремленіяхъ и выражается идея драмы ("Скупой рыцарѣ" Пушкина); во-вторыхъ, какъ, напр. въ ".Борисѣ Годуновѣ" Пушкина,-- два самостоятельныхъ дѣйствія, каждое съ своимъ особымъ героемъ (Борисъ и самозванецъ), могутъ развиваться параллельно и одновременно, стремясь совмѣстно доказать одну общую для нихъ идею.
   Для удобства театральной постановки, драматическія пьесы дѣлятся на дѣйствія (акты), сцены (картины) и явленія. Дѣйствіе (актъ) названо такъ оттого, что, будучи отдѣльнымъ моментомъ драматическаго дѣйствія, оно въ частности тоже -- дѣйствіе. Число актовъ въ пьесѣ можетъ быть отъ одного до пяти. Сцена (картина) есть та часть акта, которой предшествуетъ перемѣна обстановки и декораціи. Явленіе начинается или выходомъ на сцену новыхъ персонажей {Персонажъ (франц. сл.) -- лицо, дѣйствующее въ пьесѣ.} или удаленіемъ съ нея прежнихъ лицъ. Число явленій въ пьесахъ не ограниченно.
   Въ пяти-актномъ драматическомъ сочиненіи 1-е дѣйствіе составляетъ экспозицію, т. е. авторъ вводитъ насъ въ кругъ взаимныхъ отношеній дѣйствующихъ лицъ, посвящая во всѣ подробности, нужныя для пониманія предстоящаго хода событій. Во 2-мъ актѣ назрѣваетъ поводъ для драматической борьбы; это -- завязка, коллизія. 3-й актъ заключаетъ въ себѣ подъемъ дѣйствія: узелъ интриги затягивается, и борьба, обостряясь постепенно, достигаетъ высшаго напряженія. Въ 4-мъ актѣ происходитъ переворотъ судьбы, или, такъ-называемая, перипетія. По Аристотелю, это есть "перемѣна дѣлаемаго въ противную сторону и притомъ вѣроятная или необходимая". Напр., въ 3-ей сценѣ "Скупого рыцаря" Пушкина: Баронъ, желая уронить своего сына Альбера по мнѣніи Герцога и не подозрѣвая, что сынъ подслушиваетъ изъ сосѣдней комнаты, обвиняетъ его въ томъ, будто онъ покушался на его (Барона) жизнь и золото. Какъ вдругъ выбѣгаетъ Альберъ и въ свою очередь уличаетъ отца въ низкой клеветѣ. Въ 5-мъ актѣ наступаетъ катастрофа, т. е. развязка драматическаго узла. Въ пьесахъ меньшаго числа актовъ -- экспозиція, завязка, подъемъ дѣйствія, перипетія и развязна должны ближе примыкать другъ къ другу {Нѣкоторыя пьесы сверхъ дѣйствій имѣютъ еще прологъ и эпилогъ Прологомъ называется часть драматическаго сочиненія, предшествующая завязкѣ, а эпилогомъ -- слѣдующая послѣ развязки.}.
   Задача драматической поэзіи такъ-же, какъ -- эпоса и лирики, заключается въ идеальномъ воспроизведеніи дѣйствительности, а не въ фотографически-точномъ подражаніи ей. Въ каждомъ явленіи жизни драматургъ схватываетъ только внутренній смыслъ и существенный характерѣ, очищая явленіе отъ примѣси всего частнаго, случайнаго, неважнаго. Въ самомъ дѣлѣ: если-бы требованія драматическаго искусства кончались на томъ, чтобы сцена отражала предстоящіе предметы и явленія съ безукоризненностью вѣрнаго зеркала, то что-жъ пришлось-бы думать о тѣхъ лицахъ нашего театра, которыя разговариваютъ стихами, говорятъ въ сторону, произносятъ длинные монологи, пишутъ письма однимъ взмахомъ пера или умираетъ въ какой-нибудь оперѣ съ трогательной аріей на устахъ? Однако-жъ эти и многія другія условности нашего театра рѣшительно никому не кажутся странными: сцена и дѣйствительность -- двѣ вещи разныя; у театральныхъ подмостокъ есть свои идеальныя требованія, зачастую идущія въ разрѣзъ съ реально-житейскими.
   § 48. Виды драматической поэзіи. Драматическую поэзію составляютъ трагедія (классическая и псевдо-классическая), комедія и драма.
   

Трагедія классическая.

   § 49. Трагедія возникла у грековъ подъ вліяніемъ празднествъ Діониса (= бога вина), которыя наступали въ началѣ новаго года, во время сбора винограда. Поселяне, переряженные въ сатировъ съ козлиными бородами и ногами, изображая собою спутниковъ Діониса, водило хороводы, пѣли и плясали вокругъ Діонисова жертвенника, на которомъ закалывался козелъ. Отъ этого обычая самый диѳирамбъ хора о приключеніяхъ и страданіяхъ Діониса назывался трагедіей, т. е. козлиной пѣсней (отъ греч. словъ: τράγος -- козелъ и ῴδη -- пѣсня). Такимъ образомъ первоначальная трагедія имѣла характеръ чисто-лирическій: ей недоставало двухъ главнѣйшихъ элементовъ драмы -- дѣйствія и діалога. Только во второй половинѣ VI вѣка до Р. Хр. аѳинянинъ Ѳесписъ сдѣлалъ важное нововведеніе въ первоначальной трагедіи: по его иниціативѣ изъ хора началъ выступать одинъ запѣвала, который въ промежуткахъ диѳирамба обмѣнивался съ хористами мыслями и впечатлѣніями по поводу видѣннаго и слышаннаго. Такъ возникъ діалогъ, сообщившій трагедіи небывалое прежде драматическое движеніе. Но съ теченіемъ времени -- одного запѣвалы Ѳесписовой трагедіи оказалось уже недостаточно; поэтому въ пьесахъ Эсхила является второй, а у Софокла -- даже третій актеръ. Эти три актера греческаго театра назывались: протагонистъ, дейтерагонистъ и тритаіонистъ.
   Выйдя изъ религіознаго почитанія Діониса, греческая трагедія долгое время заимствовала свои сюжеты изъ легендарныхъ сказаній о послѣднемъ. Боги и баснословные герои были ея первоначальными лицами; ими управляла судьба, таинственная и мрачная сила, подчинявшая себѣ волю самого Зевса. Первый, кто, такъ сказать, очеловечилъ греческую трагедію, низведя ее въ болѣе обыденную сферу, былъ аѳинянинъ Фринихъ. Онъ бралъ содержаніе своихъ пьесъ не только изъ миѳической старины, но также изъ близкой вседневности. Таковы, напр., его трагедіи "Взятіе Милета" и "Финикіянки" изъ эпохи современныхъ ему греко-персидскихъ войнъ. Фриниху-же приписываютъ введеніе женскихъ ролей и трагическихъ масокъ.
   За Фринихомъ слѣдовалъ аѳинянинъ Хёрилъ, изобрѣтатель сатирической драмы (δρᾇμα σατυρικόν), названной такъ отъ участія въ ней хора сельскихъ сатировъ. Образчикомъ этого вида драматической поэзіи можетъ служить "Циклонъ" Эврипида, единственная изъ уцѣлѣвшихъ сатирическихъ драмъ греческаго театра. "Сатиры, съ своимъ отцомъ Силеномъ, попадаютъ въ руки Полифема, скитаясь по морямъ и отыскивая Діониса, похищеннаго морскими разбойниками. Полифемъ дѣлаетъ ихъ своими рабами. Они пасутъ его стада и убираютъ его жилище. При помощи своихъ спутниковъ, Одиссей освобождаетъ ихъ тѣмъ-же способомъ, какой быль придумалъ имъ для себя. Пьеса написана забавно, весело, остроумно, мѣстами грубо, какъ требуютъ характеры циклопа и сатировъ съ пьянымъ Силеномъ во главѣ" ("Всеобщая исторія литер." В. Ѳ. Корша).
   Вѣроятно, со времени Хёрила у греческихъ трагиковъ вошло въ обычай представлять на состязаніе по четыре пьесы: три трагедіи, служившія одна другой продолженіемъ, т. е. трилогію {Какъ на образчикъ трилогіи въ новѣйшей литературѣ, укажемъ на "Лагерь Валленштейна", "Пиколломини" и "Смерть Валленштейна Шиллера; "Смертъ Іоанна Грознаго", "Царь Ѳеодоръ" и "Царь Борисъ" графа А. Толстого.}, и въ заключеніе, соотвѣтственно теперешнему водевилю,-- одну сатирическую драму, чтобы разсѣять удручающее впечатлѣніе отъ предыдущаго спектакля. Трилогія и сатирическая драма составляли вмѣстѣ тетралогію.
   Полнаго расцвѣта греческая трагедія достигла не раньше V вѣка до Р. Хр., когда побѣды аѳинскаго народа надъ персами вознесли его на вершину политическаго могущества, а гордое сознаніе дорого купленной свободы и величія придало мощныя крылья творческому генію аѳинянъ. Въ эту достославную эпоху въ Аѳинахъ жили три первоклассные трагика -- современники: Эсхилъ (ум. въ 456 г.), Софоклъ (ум. 406) и Эврипидъ (ум. въ 407 г.). Они исчерпали всѣ сокровища греческой трагедіи, сказали о ней послѣднее слово. Въ слѣдующемъ столѣтіи она уже начинаетъ вырождаться и падать подъ упорнымъ давленіемъ демократической комедіи.
   Римская трагедія вовсе не имѣла той самобытности, какою отличается трагедія греческая; она не была продуктомъ національнаго генія римлянъ, но явилась иноземнымъ произведеніемъ, пересаженнымъ на римскую почву изъ Греціи. Вотъ какъ это случилось.
   Послѣ завоеванія римлянами греческой Италіи, множество образованныхъ грековъ переселилось въ Римъ въ качествѣ военноплѣнныхъ и рабовъ. Этимъ греческимъ выходцамъ, изъ которыхъ многіе сдѣлались впослѣдствіи гувернерами и воспитателями римской молодежи, суждено было впервые познакомить своихъ суровыхъ завоевателей съ сокровищами утонченной эллинской культуры. Одинъ изъ нихъ, Ливій Андроникъ, уроженецъ Тарента -- съ 240 г. до Р. Хр. началъ ставить на римской сценѣ переводы и передѣлки греческихъ трагедій. Съ его почина греко-подражательная трагедія прочно водворилась въ Римѣ, гдѣ впослѣдствіи даже имѣла такихъ видныхъ представителей, каковы Невій, Пакувій, Аттій, позже -- Сенека и друг. Но завися рабски отъ содержанія и формы греческой трагедіи, она никогда не пользовалась въ Римѣ общенародной любовью, можетъ быть и оттого, что римскій народъ, воспитанный на грубыхъ фарсахъ гистріоновъ (= наши скоморохи и шуты) и алчный до кровавыхъ зрѣлищъ цирка, охотно предпочиталъ канатныхъ плясуновъ или бой гладіаторовъ -- важнымъ предметамъ трагедіи и высокимъ трагическимъ страстямъ.
   Изъ вышеизложеннаго краткаго очерка развитія классической трагедіи можно видѣть, что для ознакомленія съ ея содержаніемъ и формою надо обращаться къ произведеніямъ Эсхила, Софокла или Эврипида, такъ какъ лишь у этихъ первоклассныхъ поэтовъ она является вполнѣ самобытной и наиболѣе совершенной.
   § 50. Разборъ трагедіи Софокла: "Антигона" (Хрест. Филонова т. 3-й).
   Нѣкогда Дельфійскій оракулъ предсказалъ Эдипу ужасную судьбу: онъ убьетъ своего отца и женится на матери. Черезъ много лѣтъ, когда Эдипъ уже царствовалъ въ Ѳивахъ, онъ убѣдился въ исполненіи страшнаго предвѣщанія. Пораженный ужасомъ и горемъ, онъ лишилъ себя зрѣнія и удалился въ добровольное изгнаніе {Трагедія Софокла: "Эдипъ-Царь".}. Антигона не пожелала разстаться съ горемычнымъ отцомъ: вмѣстѣ съ нимъ она покинула Ѳивы, вмѣстѣ съ нимъ дѣлила скитальческую жизнь на чужбинѣ. Когда-же Эдипъ умеръ въ Колонѣ, близъ Аѳинъ {Трагедія Софокла: "Эдипъ въ Колонѣ".}, она поспѣшила въ Ѳивы къ воевавшимъ между собою братьямъ -- Этеоклу и Полинику, чтобы примирить ихъ. Полиникъ, предводительствуя надъ аргосцами, осадилъ Ѳивы. Подъ стѣнами города братья сразились и смертельно ранили другъ друга. Ѳивскій престолъ наслѣдовалъ шуринъ покойнаго Эдипа -- Креонъ. Онъ велѣлъ выбросить трупъ измѣнника Полиника въ добычу псамъ и хищнымъ воронамъ, запретивъ гражданамъ хоронить его подъ страхомъ лютой казни. Такой приказъ былъ величайшимъ святотатствомъ: по вѣрованію грековъ, не зарытымъ костямъ нѣтъ успокоенія за гробовой доской, въ обители Аида. Поэтому не удивительно, что Антигона, еще такъ недавно доказавшая готовность жертвовать собой для близкихъ сердцу, рѣшается предать землѣ прахъ любимаго брата, хотя-бы за это и пришлось поплатиться жизнію. Въ 1-мъ явленіи трагедіи она сообщаетъ о своемъ намѣреніи сестрѣ Исменѣ и проситъ ея содѣйствія. Между двумя дѣвушками завязывается оживленный споръ, раскрывающій все различіе ихъ характеровъ. Исмена тоже любитъ Полдника, тоже соболѣзнуетъ его поруганной памяти, но слишкомъ робка и мягкосердечна, чтобы "съ мужами вступать въ борьбу"... Героизмъ Антигоны даже пугаетъ ее; она пробуетъ образумить сестру нѣжными жалобами, говоря:
   
   "Мы -- женщины, о томъ подумать надо;
   Родились мы не съ тѣмъ, чтобы съ мужами
   Вступать въ борьбу...
   А не но силамъ дѣлать -- смысла нѣтъ"...
   
   Но Антигона стоитъ твердо на своемъ и удаляется, чтобы самой привести въ исполненіе опасный замыселъ.
   Въ то время, какъ она, "подобно пташкѣ горемычной, увидѣвшей родимаго гнѣзда пріютъ осиротѣлый, безъ птенцовъ", съ громкимъ воплемъ совершала трикратное возліянье надъ прахомъ брата,-- ее ловитъ царская стража и приводитъ во дворецъ.
   
   "Ну, что склонила голову къ землѣ?
   Признаешься, что сдѣлала, иль нѣтъ?".
   
   Такими словами встрѣтилъ Креонъ преступницу. Она отвѣчаетъ спокойно, какъ-бы съ глубокимъ сознаніемъ своей правоты: "Я сдѣлала и въ этомъ не запрусь!"... и безтрепетно порицаетъ Креола за то, что онъ, смертный, дерзнулъ своими уставами попирать законы боговъ, вѣчные и незыблемые.
   Пусть въ его власти казнить ее, какъ ослушницу царской воли: смерти она не боится; тому, кто, подобно ей, влачилъ жизнь среди однихъ несчастій, смерть -- желанный совъ....
   И, наконецъ, развѣ погребеніемъ родного брата она уже не стяжала себѣ лучшую славу на землѣ? Не связывай страхъ языка ѳивскихъ гражданъ,-- они всѣ (она увѣрена въ этомъ) сказали бы, что одобряютъ ея поступокъ....
   Креонъ слышитъ и недоумѣваетъ. Онъ не можетъ да и не хочетъ понять поведенія Антигоны. Полиникъ -- измѣнникъ, достойный ненависти, а не любви,-- настаиваетъ онъ. Зачѣмъ-же она опозорила память благороднаго Этеокла, сравнявъ его погребальными почестями съ преступнымъ братомъ?
   "Я рождена не для вражды взаимной, а для любви!".... возражаетъ Антигона.... Въ этихъ трогательныхъ словахъ всепрощенія и любви, какія когда-нибудь произносились устами женщины, заключается разгадка высокаго героизма этой удивительной дѣвушки.
   Вошла Исмена, Ужъ не она-ли сообщница Антигоны? подумалъ Креонъ, и рѣзко спрашиваетъ ее: "Была участницей, иль скажешь: нѣтъ?" Въ эту минуту въ душѣ Исмены -- борьба: ей жаль сестры и страшно за свою участь; однако врожденное благородство перемогаетъ въ ней чувство самосохраненія: она объявляетъ себя сестриной Сообщницей. Но Антигона, гордая своимъ подвигомъ, отрицаетъ соучастіе Исмены, начиная даже подозрѣвать ее въ желаніи присвоить себѣ чужую заслугу....
   Трагедія близится къ развязкѣ. Напрасно принцъ Гемонъ, женихъ Антигоны, умоляетъ отца помиловать ее, ссылаясь на общее нескрываемое сочувствіе къ ней ѳивянъ,-- Креонъ непоколебимъ: замурованная въ пещерѣ, Антигона умретъ голодною смертью. Стража уводитъ ее.... Но тутъ, какъ истинный сердцевѣдецъ, Софоклъ дорисовываетъ личность симпатичной своей героини двумя-тремя новыми, поразительно вѣрными штрихами. Въ предсмертныя минуты Антигоной овладѣваютъ уныніе и скорбь. Пока энтузіазмъ окрылялъ въ ней мужество и энергію,-- она была героиней, способной почти на нечеловѣческія усилія; теперь-же, когда все копчено, бороться не съ кѣмъ и не за что,-- она вдругъ превращается въ слабую, безпомощную дѣвушку, которая страстно хочетъ жить, терзаясь тоской по отчему дому и неиспытаннымъ ею радостямъ супруги и матери....
   
   "Къ чему-же съ воплемъ мнѣ взывать къ богамъ теперь?
   Кого молить изъ нихъ?... когда похвальное
   Здѣсь, за землѣ, считаютъ преступленіемъ"!--
   
   восклицаетъ Антигона, усумнясь, наконецъ, въ справедливости самыхъ боговъ. Но вотъ она подавила въ себѣ минутное уныніе и отдается въ руки Креоновой стражи, чтобы умереть мученицей за святое дѣло любви....
   Насколько плѣняетъ насъ Антигона, благоуханнѣйшій цвѣтокъ греческой поэзіи, настолько-же долженъ внушать отвращеніе Креонъ, чей необузданный произволъ нагло прикрывается соображеніями мнимой политической мудрости. Его девизъ, какъ правителя, такой:
   
   "Кого народъ поставилъ надъ собой главою.
   Тому да повинуются -- въ великомъ
   И въ маломъ, въ нравомъ и неправомъ всѣ,
   Зане причина золъ всѣхъ -- непокорность".
   
   Граждане не любятъ Креона; онъ даже слышитъ ихъ тайный ропотъ; но зная, "какъ упрямаго коня коротенькой уздою усмиряютъ", круто "гнетъ невѣрную шею подданныхъ подъ свое иго". Съ такою-то деспотической силой, опирающейся на законъ и право, вступила въ борьбу слабая, но самоотверженная дѣвушка, вызванная на подвигъ роковымъ стеченіемъ обстоятельствъ, и пала подъ бременемъ непосильной для нея трагической коллизіи.... Но и небесное правосудіе не дремлетъ: оно требуетъ искупительныхъ жертвъ за неправедную смерть Антигоны; жертвы эти -- принцъ Гемонъ, который закалывается у ногъ бездыханной невѣсты, и жена Креона -- Эвридика, не пережившая потери сына. Самъ Креонъ на печальныхъ развалинахъ своего семейнаго очага, какъ милостыни, молитъ у неба:
   
   "Покажись скорѣй, мой послѣдній рокъ,
   Приведи ко мнѣ мой послѣдній день"!...
   
   Хоръ заключаетъ трагедію торжественной пѣсней, предостерегая слушателей отъ самоослѣпленія и тщеславной суетности:
   
   "Мудрость выше всего; счастье первое въ ней.
   И боговъ оскорблять намъ не должно ни въ чемъ.
   А надменная рѣчь горделивыхъ людей
   Судьбы страшную казнь призываетъ на нихъ,
             И въ лѣтахъ наконецъ
   Они учатся мудрыми быть"...
   
   § 51. Основной мотивъ греческой трагедіи составляло религіозное вѣрованіе грековъ въ могущество судьбы, загадочной и таинственной силы, которая управляла дѣяніями людей и боговъ. Борьба съ нею выше силъ человѣческихъ и всегда гибельна для смертнаго; поэтому интересъ греческой трагедіи заключается не въ исходѣ борьбы, а въ психологическихъ подробностяхъ ея. Эта величавая идея рока, смутно напоминающая христіанское вѣрованіе въ провидѣніе, особенно грозно и неумолимо выступала въ трагедіяхъ Эсхила, потрясая благоговѣйнымъ ужасомъ умы и сердца зрителей. Сообщить трагической борьбѣ болѣе естественный характеръ, чаще усматривая причины ея въ страстяхъ и дѣйствіяхъ человѣка, нежели въ произволѣ слѣпого случая -- это заслуга Софокла. Окончательное-же просвѣтленіе трагедіи отъ мрачныхъ вліяній судьбы принадлежатъ Эврипиду. Скептикъ и реалистъ, онъ хотѣлъ изображать людей такими, каковы они въ дѣйствительности. Для этого онъ лишилъ трагическую борьбу тѣхъ преувеличенныхъ размѣровъ, съ какими являлась она у Эсхила и, порой, у Софокла, сумѣвъ разглядѣть ея причины только въ человѣческомъ сердцѣ; такимъ образомъ у Эврипида идея судьбы смѣняется идеей страсти. Зато въ его трагедіяхъ нѣтъ той простоты и стройности развитія дѣйствія, которыми такъ плѣняютъ насъ Эсхилъ и Софоклъ: у него узелъ драматической интриги иной разъ до того запутанъ, что не можетъ быть разрубленъ иначе, какъ только помощью машины; напр., въ трагедіи "Медея" эта чародѣйка, лишенная возможности уйти изъ Коринѳа, взлетаетъ на крылатой колесницѣ. Такая насильственная развязка чрезъ вмѣшательство бога или какой-нибудь сверхъестественной власти -- у грековъ называлась ἀπὸ μηχανῆς (= "отъ машины"), у римлянъ -- deus ex machina (= "богъ изъ машины").
   Герой, изнемогающій въ непосильной борьбѣ съ судьбою, не можетъ ни страдать. Страданіе есть второй мотивъ трагедіи; оно должно возбуждать въ насъ: 1) страхъ за самихъ себя, доказывая намъ, что всѣ люди повинны страданіямъ, и 2) опасеніе за лицъ близкихъ намъ, т. е. состраданіе. Такое искусственное возбужденіе страха и состраданія видомъ чужого, вымышленнаго бѣдствія очищаетъ въ насъ двѣ послѣднихъ страсти отъ примѣси себялюбія: мы сострадаемъ герою пьесы, кто-бы онъ ни былъ, безъ отношенія къ мѣсту и времени. Въ этомъ-то очищеніи и заключается нравственно-воспитательное значеніе трагедіи. Но для возбужденія страха и состраданія нужно, чтобы героемъ пьесы былъ не какой-нибудь "рыцарь безъ страха и упрека" и не сплошной злодѣй, а человѣкъ самый обыкновенный, такъ какъ въ первомъ случаѣ, по словамъ Аристотеля, "переходъ отъ счастія къ злосчастію и не ужасенъ, и не жалостенъ, а только возмутителенъ; во-второмъ -- нѣтъ ни страха, ни состраданія, ибо послѣднее возможно къ незаслуженно-страдающему, страхъ-же чувствуемъ мы только за равнаго намъ".
   Присутствіе хора въ греческой трагедіи обусловливало тѣ особенности ея, которыми она такъ рѣзко отличается отъ нашей современной драмы. Обыкновенно хористы изображали престарѣлыхъ гражданъ, чьи взвѣшенныя и осмотрительныя рѣчи невольно внушали къ себѣ полное довѣріе. Лишь въ исключительныхъ случаяхъ хоръ состоялъ изъ женщинъ, напр., въ "Трахинянкахъ" Софокла -- изъ дѣвушекъ города Трахипы. Помѣстясь въ орхестрѣ, на ступеняхъ ѳимелы {Для объясненія этихъ терминовъ скажемъ нѣсколько словъ объ устройствѣ греческаго театра. Онъ не имѣлъ кровли,-- представленія давались подъ открытымъ небомъ и днемъ. Основною формою всѣхъ греческихъ театровъ служилъ полукругъ (около 180°), раздѣленный на три неравныя части: сцену, орхестръ и сидѣнья для публики.
   Сцена, или логеумъ,-- длинный, неглубокій помостъ, имѣла но обѣимъ сторонамъ, вмѣсто нашихъ кулисъ, треугольныя разрисованныя призмы, которыя вращались на оси; лѣвыя обыкновенно изображали городъ, правыя -- поле, морской берегъ или горы. Задняя сторона сцены, обращенная къ зрителямъ, обносилась архитектурной неподвижной декораціей; она представляла фасадъ царскаго дворца или храма, большей частью съ тремя выходами: средній для главныхъ лицъ пьесы, боковые -- для прочихъ актеровъ. Сверхъ того, но обѣимъ сторонамъ авансцены были еще два выхода. Для театральныхъ эффектовъ -- проваловъ, превращеній и т. п., служили особенныя машины и летательные снаряды, скрытые подъ сценой и надъ нею. Передъ началомъ каждаго дѣйствія занавѣсъ не взвивался вверхъ, какъ теперь, но опускался въ подполье сцены, гдѣ и наматывался на валъ; нашему-же паденію занавѣса соотвѣтствовало поднятіе его. Вслѣдствіе огромныхъ размѣровъ греческаго театра нужно было усилить голосъ актеровъ, чему служили удлиненныя трагическія маски съ большимъ отверстіемъ для рта. Кромѣ того, актеры, чтобы казаться выше обыкновеннаго человѣческаго роста въ роляхъ героевъ и боговъ, надѣвали котурны, т. е. башмаки на огромныхъ пробковыхъ подошвахъ; длинный плащъ скрывалъ котурны отъ взоровъ публики.
   Ровное пространство между сценой и зрителями, огороженное отъ послѣднихъ Высокой террасою, занималъ орхестръ; въ срединѣ ею стояла ѳимела (воспоминаніе о жертвенникѣ Діониса первоначальной трагедіи), досчатое четыреугольное возвышеніе со ступенями. Вокругъ ѳимелы размѣщался хоръ, управляемый своимъ кориѳеемъ.
   За орхестромъ начинались сидѣнья для публики, устроенныя въ видѣ амфитеатра -- одни надъ другими.}, онъ наблюдалъ за всею сценой и время отъ времени, въ лицѣ своего корнеея (дирижера), вмѣшивался въ діалогъ дѣйствующихъ лицъ, или, по знаку того-же корнеея, начиналъ пѣть и плясать кругомъ ѳимелы подъ звуки кларнетовъ. Пѣсня хора дѣлилась на три части: 1) строфу, когда хоръ въ первый разъ обходилъ ѳимелу; 2) антистрофу, когда онъ возвращался на прежнее мѣсто въ обратномъ направленіи, и 3) эподъ, во время его остановки передъ еимелой послѣ двухъ круговращательныхъ движеніи.
   Хоръ имѣлъ высокое значеніе на греческой сценѣ: онъ былъ идеальнымъ свидѣтелемъ трагической борьбы, представителемъ общественной совѣсти и въ заключеніе выводилъ практическую мораль всего видѣннаго и слышаннаго.
   Присутствіе-же хора обусловливало единство мѣста и времени греческой трагедіи: "представленія должны были непремѣнно совершаться въ присутствіи массы народа, изображаемой хоромъ; эта масса постоянно была одна и та-же, которая не могла уходить на большее разстояніе отъ своихъ жилищъ и на болѣе долгое время, чѣмъ это обыкновенно дѣлается изъ простого любопытства. Поэтому греческіе трагики и должны были довольствоваться для мѣста одною и тою-же площадью, а время ограничивать однимъ и тѣмъ-же днемъ" (Лессингъ. "Гамбургская Драматургія"). Конечно, единство мѣста и времени въ значительной степени упрощало содержаніе драматическихъ произведеній; но съ другой стороны нерѣдко приводило и къ крупнымъ несообразностямъ. Такъ, въ "Просительницахъ" Эврипида Тезей отправляется съ войскомъ изъ Аѳинъ подъ стѣны Ѳивъ, отстоящихъ въ 15 миляхъ; съ минуты его отбытія до появленія вѣстника побѣды хоръ успѣваетъ произнести всего только 36 стиховъ.
   Въ греко-подражательной трагедіи римлянъ хора уже не было; нѣтъ его и на нашемъ современномъ театрѣ, хотя нѣкоторые слѣды его древняго существованія можно было-бы указать на теперешнемъ амплуа, такъ называемыхъ, резонеровъ.
   § 52. Опредѣленіе трагедіи. Трагедія есть такое драматическое произведеніе, въ которомъ изображается страданіе человѣка во имя какой-нибудь высокой идеи, вызвавшей его на борьбу, всегда гибельную.
   

Трагедія ложно-(псевдо)-классическая.

   § 53. Въ половинѣ XVII вѣка во Франціи развивается, такъ-называемое, ложно-(псевдо)-классическое направленіе, основанное на одномъ внѣшнемъ, формальномъ подражаніи, во всѣхъ родахъ искусства, произведеніямъ древнихъ. Законодателемъ ложно-классической теоріи поэзіи былъ французъ Буало (1636--1711 г.), современникъ Людовика XIV. Разсмотримъ-же значеніе этой теоріи въ примѣненіи къ трагедіи.
   1. Буало, котораго современники называли поэтомъ здраваго смысла" (le poёte du bon sens"), объявилъ разсудокъ -- главной способностью, дѣйствующей въ поэзіи, и подчинилъ фантазію строгой его опекѣ. Отсюда -- прозаическій холодъ, бѣдность вымысла и утомительное однообразіе ложно-классическихъ трагедій, на что досадовалъ уже Карамзинъ въ концѣ прошлаго вѣка, въ замѣчательномъ письмѣ изъ Парижа. Дѣлая безпристрастную оцѣнку французской трагедіи, онъ между прочимъ говоритъ: "Французскіе поэты.... въ искусствѣ писать могутъ служить образцами. Только въ разсужденіи изобрѣтенія, жара и глубокаго чувства натуры.... должны они уступить преимущество англичанамъ и нѣмцамъ" ("Письма русскаго путешественника" 1789 -- 1790 г.).
   2. Греки ставили цѣль трагедіи въ подражаніи природѣ. Французскіе-же псевдо-классики, въ угоду придворному вкусу, утонченному до жеманства, подражали природѣ украшенной, облагороженной. Въ виду этого имъ оставалось одно изъ двухъ: или вовсе удалить со сцены простолюдиновъ и мѣщанъ, или сообщить имъ лоскъ, манеры и языкъ высшаго французскаго общества -- ради облагороженной природы. Чтобы не оказаться въ полномъ разладѣ съ дѣйствительностью, они предпочли первое: дѣйствующими лицами ихъ трагедій могли быть только цари, жрецы, полководцы и придворные. Съ другой стороны, пристрастіе къ античному міру и отчужденіе отъ родной исторіи и народа -- эти двѣ черты, характеризующія бытъ высшаго французскаго общества эпохи Людовика XIV, были причиной того, что ложные классики заимствовали сюжеты своихъ трагедій почти исключительно изъ греческой и римской жизни: греки и римляне въ камзолахъ и кафтанахъ французскихъ маркизовъ наполнили французскую сцену.
   3. Хотя французская псевдо-классическая трагедія признавала страхъ и состраданіе своими главными стихіями, однако, щадя утонченный вкусъ и слабые нервы придворнаго общества, старалась о томъ, чтобы этотъ страхъ и состраданіе были "une douce terreur, une pitié charmante" -- сладки и пріятны. Что изъ этого вышло, даетъ понять Карамзинъ въ вышеупомянутомъ письмѣ изъ Парижа: "Если трагедія -- пишетъ онъ -- должна глубоко трогать наше сердце или ужасать душу, то французы не имѣютъ можетъ быть и двухъ истинныхъ трагедій... Я удивляюсь имъ по большей части съ холоднымъ сердцемъ.
   4. Мы видѣли, что греческіе трагики заботились только объ единствѣ дѣйствія; единство-же мѣста и времени обусловливалось присутствіемъ хора на греческой сценѣ (§ 51). Но французскихъ псевдоклассиковъ хоръ не могъ стѣснять: его уже не было; несмотря на то, однако-жъ, они упрямо соблюдали единство мѣста и времени, прислушиваясь къ Властному голосу Буало, который въ своемъ "L'art poétique" объявилъ, какъ непреложное правило:
   
   "Qu'en un lieu, qu?eii un jour, un seul fait accompli
   Tienne jusqu'а la fin le théâtre rempli".
   
   T. e. "чтобы одинъ фактъ, совершившійся на одномъ мѣстѣ, въ одинъ день, держалъ театръ полнымъ до конца". Каковы-же были слѣдствія? Для разъясненія событій, случавшихся за сценой на различныхъ мѣстахъ и въ разное время, при условной невозможности мѣнять мѣсто дѣйствія или выходить за предѣлы законнаго суточнаго срока, ложные классики должны были вводить въ трагедію наперсниковъ и вѣстниковъ. Въ широковѣщательныхъ, высокопарныхъ монологахъ послѣдніе разсказывали публикѣ о тѣхъ происшествіяхъ, очевидными которыхъ имъ случалось быть. Вслѣдствіе этого въ трагедіи отдавалось слишкомъ много мѣста повѣствовательному элементу, разумѣется, въ ущербъ наглядности самаго дѣйствія. Мало того, остальныя лица тоже охотнѣе говорили на сценѣ, нежели дѣйствовали, что и подало поводъ Карамзину въ письмѣ изъ Парижа сказать о грекахъ и римлянахъ французской трагедіи: "они таятъ въ любовныхъ восторгахъ, иногда философствуютъ, выражаютъ одну мысль разными отборными словами, и теряясь въ лабиринтѣ краснорѣчія, забываютъ дѣйствовать".
   Единство времени имѣло еще другую неудобную сторону: приходилось скучивать въ предѣлахъ однѣхъ сутокъ такое множество всякаго рода событій, что самое это сцѣпленіе случайностей оказывалось изъ рукъ вонъ неправдоподобнымъ. Дидро (+ 1784 г.), французскій критикъ и драматургъ, остроумный противникъ ложноклассической трагедіи, писалъ насчетъ этого: "Гибель или спасеніе государства, бракъ принцессы, паденіе короля -- дѣлается во мгновеніе ока. Если рѣчь идетъ о заговорѣ, то онъ задумывается въ первомъ актѣ, одобряется во второмъ и приводится въ исполненіе въ третьемъ" {Diderot. "Les bijoux indiscrets".}.
   5. Французскіе псевдо-классики посвящали много усидчиваго, хлопотливаго труда обработкѣ слога и отшлифовкѣ александрійскихъ стиховъ своихъ трагедій. Щепетильность ихъ въ этомъ отношеніи была настолько забавна, что, напр., слово "оселъ" (l'âne) они объявили не изящнымъ, и превратили его въ "animal robuste et patient" (= сильное и выносливое животное). Самъ Буало избѣгалъ въ поэзіи слова "парикъ", предпочитая писать: "sous mes feaux cheveux blonds" (= подъ моими накладными бѣлокурыми волосами). Эта страсть къ вычурной стилистикѣ наконецъ до того овладѣла французскимъ обществомъ, что звучные, гладкіе стихи въ трагедіи цѣнились выше всего и обезпечивали авторскій успѣхъ. Въ доказательство этого сошлемся на слѣдующія строки много разъ упомянутаго письма Карамзина изъ Парижа: "Здѣшняя публика требуетъ отъ автора прекрасныхъ стиховъ, они прославляютъ пьесу, и для того стихотворцы стараются всячески умножать ихъ число, занимаясь тѣмъ болѣе, нежели важностію приключеній, нежели новыми, чрезвычайными, но естественными положеніями".
   Въ виду всего вышеизложеннаго, легко представить, до какого нелѣпаго искаженія должна была выродиться трагедія въ колодкахъ французскаго классицизма, когда крылья свободнаго поэтическаго творчества урѣзывались по условной мѣркѣ разсудочной теоріи, когда форма восторжествовала надъ содержаніемъ, ложь реторики -- надъ поэтической правдой! И однако-жъ псевдо-классицизмъ господствовалъ около полутора вѣка не только во Франціи, гдѣ даже выдвинулъ такихъ блестящихъ представителей, каковы были Расинъ, Корнель и Вольтеръ, но и въ остальной Европѣ. У насъ ложно-классическая трагедія оглашала своды театровъ еще въ началѣ нынѣшняго столѣтія. Сумароковъ, Княжнинъ и Озеровъ были нашими Вольтерами, Расинами, Корнелями... Межъ тѣмъ, во второй половинѣ прошлаго вѣка явились два замѣчательные критика: во Франціи -- Дидро (+ 1784 г.), въ Германіи -- Лессингъ (+ 1781 г.). Они дружно возстали противъ ложно-классической трагедіи, доказывая несостоятельность ея, какъ теоретически -- рядомъ критическихъ статей, такъ и на практикѣ -- своими пьесами болѣе правдиваго, художественнаго направленія; таковы произведенія Дидро: "Отецъ семейства" ("Le père de famille") и "Незаконный сынъ" ("Fils naturel"); Лессинга: "Мина фонъ Баригельмъ", "Эмилія Галотти" и "Натанъ мудрый". Починъ Лессинга и Дидро нашелъ талантливыхъ подражателей и послѣдователей: ложно-классическая трагедія пала, хотя, правда, не вдругъ и не вездѣ одновременно; ей наслѣдовала драма въ нашемъ современномъ смыслѣ.
   

Комедія.

   § 54. Въ празднествахъ Діониса, подъ вліяніемъ которыхъ возникла трагедія (см. § 49), таился и зародышъ комедіи. По окончаніи диѳирамба и закланіи козла, хоръ въ праздничномъ шествіи, съ фаллическими нескромными пѣснями, въ изступленной пляскѣ удалялся на заранѣе условленное мѣсто для общаго пира, гдѣ шумному веселью не было границъ. Одушевляемые виномъ, благодатнымъ даромъ Вакха, пирующіе надѣвали на себя фантастическія личины, боролись, скакали, перебрасывались шутками и затягивали хоровую пѣсню о веселыхъ приключеніяхъ Діониса во время его земныхъ странствованій -- пѣсню, которую греки называли комедіей (отъ греческихъ словъ: κῶμος -- пиръ и ὠδή -- пѣсня). Изъ этого зародышнаго состоянія на путь литературной обработки вывелъ первоначальную комедію Сусаріонъ, уроженецъ Мегары (VI в. до Р. Хр.), Онъ первый установилъ діалогъ, подчинивъ ему хоровое пѣніе и пляску. Послѣдователямъ Сусаріона, чьи имена, къ сожалѣнію, не извѣстны, приписывается заслуга дальнѣйшаго усовершенствованія комедіи: они сообщили ей драматическое содержаніе, фабулу, которая прежде бывала обыкновенно плодомъ импровизаціи, а также улучшили хоръ.
   Съ этого времени комедія становится однимъ изъ любимѣйшихъ увеселеній аѳинянъ. Свободная отъ цензурныхъ колодокъ, благодаря демократическому строю аѳинскаго государства, она мало-по-малу пріобрѣла огромное вліяніе, какъ политическая сатира, отражавшая собою, иногда въ преувеличенно-карикатурномъ изображеніи, всѣ неразумныя стороны публичной жизни Аѳинъ. Она руководила общественнымъ мнѣніемъ, безбоязненно отдавала на судъ самодержавнаго народа самыхъ вліятельныхъ государственныхъ дѣятелей, полководцевъ и демагоговъ, коль скоро честолюбіе или своекорыстіе послѣднихъ начинало угрожать благосостоянію республики, и при этомъ нисколько не стѣснялась выводить на сцену обличаемыхъ личностей подъ ихъ собственными именами. Эта личная, политическая комедія называется древне-аттической. Самымъ даровитымъ ея представителемъ былъ Аристофанъ (во второй половинѣ V в. до Р. Хр.), остроумный врагъ всякихъ новшествъ во имя добраго стараго времени. До какой степени аристофановская комедія имѣла характеръ личности, видно изъ того, что, напр., въ "Облакахъ" онъ выставилъ на посмѣяніе славнаго философа Сократа, котораго считалъ за наиболѣе вліятельнаго и опаснаго для молодежи софиста. Еще упорнѣе обличалъ онъ всесильнаго демагога Клеона.
   Послѣ Пелопонесской войны, когда первенство въ политикѣ Греціи перешло отъ Аѳинъ къ Спартѣ, древняя аттическая комедія была изгнана съ театральныхъ подмостокъ новымъ аѳинскимъ закономъ, который воспретилъ комикамъ выводить на сцену политическихъ людей, И вотъ личная политическая комедія постепенно превратилась въ нравоописательную или бытовую, съ общими типами и вымышленными лицами. Аѳинянинъ Менандръ (ум. въ 290 г. до P. Xp.) былъ талантливымъ представителемъ этой ново-аттической комедіи, которая оказала сильное вліяніе на творчество римскихъ комиковъ.
   Если въ Римѣ комедія никогда не имѣла личнаго, политическаго характера и не пользовалась особеннымъ вліяніемъ, то причины этого надо искать въ аристократическомъ складѣ римской республики. Комики и актеры были подчинены полицейской опекѣ. За рѣзкую выходку противъ властей имъ грозила тюрьма или ссылка. Цензура настолько стѣсняла ихъ творчество, что запретила, наконецъ, изображать римскіе нравы и обычаи, дѣлать римскую почву мѣстомъ дѣйствія комедіи или выводить на сцену римскихъ гражданъ даже подъ вымышленными именами. Оставался для комиковъ одинъ выходъ изъ этого почти невозможнаго положенія: перенести на римскую сцену многочисленные сюжеты бытовой ново-аттической комедіи. Такъ и было поступлено: въ Римѣ водворилась грекоподражательная комедія, названная здѣсь по имени національной верхней одежды грековъ -- comoedia palliata -- комедіей плаща. Мѣстомъ дѣйствія ея была греческая территорія, лица носили греческія прозвища, а излюбленными характерами являлись: скупой отецъ, котораго всячески надуваетъ расточительный сынъ при содѣйствіи пройдохи раба, паразитъ-прихлебатель, хвастливый воинъ, торговецъ рабынями и т. подоб. личности, цѣликомъ взятыя изъ ново-аттической комедіи. Въ виду того, что свободная римлянка не смѣла появляться на сценѣ, римскіе комики возмѣщали женскія роли дѣвушками иноземками, вывезенными изъ-за границы. Интрига комедіи плаща обыкновенно строилась на сердечной склонности влюбленной пары, которая должна преодолѣть сотни помѣхъ на пути къ желанному союзу. Лучшими авторами комедіи плаща были Плавтъ (ум. въ 183 г. до Р. Хр.), Цецилій (ум. въ 168 г. до Р. Хр.) и Теренцій (ум. въ 159 г. до Р. Хр.).
   Въ эпоху Гракховъ, когда демократическая свобода отчасти проникла въ нравы римскаго общества,-- греко-подражательной комедіи удалось, наконецъ, выйти изъ тѣснаго круга воспроизведенія иноземной жизни и сдѣлаться мало-по-малу бытовой народной комедіей, получившей названіе "comoedia togata" uo имени тоги, въ которую облеклись ея дѣйствующія лица, теперь уже римскіе граждане съ латинскими именами, а не чужестранцы и рабы съ греческими прозвищами, какъ это было прежде. Мѣстомъ дѣйствія комедіи тоги служитъ римская почва и (что всего отраднѣе) на сцену впервые выходитъ свободная римлянка, своимъ присутствіемъ внося много бытового интереса и оживленія въ комическую интригу. По и комедія тоги не совсѣмъ еще свободна отъ воздѣйствія греческихъ образцовъ; ихъ вліяніе обнаруживается какъ въ постройкѣ пьесъ, такъ точно и въ роляхъ паразита и торговца рабынями, въ этомъ несомнѣнномъ наслѣдіи греческихъ комиковъ. Вполнѣ самобытной римская комедія является лишь въ, такъ-называемыхъ, Ателланахъ, родина которыхъ -- Ателлы, городъ Кампаніи. Первоначально Ателмны были импровизированными шутками; литературной обработкой онѣ обязаны Помпонію (89 г. до Р. Хр.). Отличительная особенность Ателланъ та, что при самомъ пестромъ народномъ содержаніи въ нихъ постоянно участвуютъ неизмѣнные типы въ видѣ стереотипныхъ масокъ, какъ-то:
   Маккъ (Maccus) -- толстая, лысая фигура съ ослиными ушами и непомѣрнымъ аппетитомъ. Страсть къ волокитству, при внѣшнемъ безобразіи и глупости, служитъ для него источникомъ безчисленныхъ побоевъ.
   Бутонъ (Виссо) -- плутъ и трусъ, обжора и болтунъ; насчетъ двухъ послѣднихъ качествъ не оставляютъ сомнѣнія его надутыя щеки и толстыя, отвисшія губы.
   Паппъ (Pappus) -- скупой старикашка, простоватый до смѣшного. Ему никакъ не удается заморить въ себѣ червя честолюбія: при выборахъ на общественныя должности онъ вѣчно проваливается.
   Глупцовъ, въ родѣ Паппа, ловко морочитъ и обираетъ Доссенъ (Dossenus), шарлатанъ, проходимецъ, выдающій себя за ученаго и мудреца.
   Кромѣ вышеназванныхъ масокъ, въ Ателланахъ фигурируютъ; Мандукъ, Ламія (вѣдьма) и друг. фантастическія чудовища. Отдаленную аналогію съ этими неизмѣнными типами Ателланъ представляютъ механическія фигуры нашего ярмарочнаго кукольнаго театра, которыя, какъ извѣстно, всегда однѣ и тѣ-же: Петрушка, два арапа, распорядительный капитанъ-исправникъ и чортъ, въ заключеніе спектакля увлекающій крикуна Петрушку въ преисподнюю...
   Изъ вышеизложеннаго слѣдуетъ, что комедія древнихъ, за рѣдкими исключеніями, имѣла народно-бытовой характеръ. Эта народная стихія не только не изсякла въ комедіи въ средніе вѣка, но даже спасла ее отъ полнаго разобщенія съ жизнію въ эпоху псевдоклассицизма, что, какъ мы видѣли, случилось съ трагедіей.
   Въ исторіи русской комедіи замѣчательны четыре года: въ 1783 г. явился "Недоросль" Фонъ-Визина, въ 1797 г.-- "Ябеда" Капниста, въ 1831 г.-- "Горе отъ ума" Грибоѣдова и въ 1836 г. "Ревизоръ" Гоголя. Названныя пьесы сдѣлались краеугольными камнями нашего комическаго театра. Въ послѣднее время лучшія комедіи принадлежатъ Островскому.
   § 55. Разборъ двухъ-актной комедіи Островскаго: "Въ чужомъ пиру похмелье". Титъ Титычъ Брусковъ, главное лицо комедіи, мальчишкой былъ привезенъ въ Москву изъ деревни и "на всѣ четыре стороны безъ копейки пущенъ". Что онъ прошелъ трудную школу нищеты, униженія и много крупныхъ и мелкихъ надувательствъ принялъ на свою совѣсть, прежде чѣмъ нажилъ капиталъ и въ купцы вышелъ,-- это понятно и безъ авторскихъ разоблаченій. Всѣмъ благосостояніемъ своимъ обязанный себѣ самому, возросшій на деспотизмѣ купеческихъ нравовъ, Брусковъ выработался въ темнаго и хищнаго самодура: бывало, обидитъ человѣка, да потомъ за безобразіе и заплатитъ. Впрочемъ, Титъ Титычъ, какъ всѣ вообще выскочки, очень трусливъ: его "на пустомъ спугнуть можно". Зато въ своей семьѣ, гдѣ никто не смѣетъ перечить его дикому нраву, онъ -- безграничный деспотъ: "топнетъ ногой, скажетъ: кто я? Тутъ ужъ всѣ ему въ ноги должны, такъ и лежать, а то бѣда". Его супруга, Настасья Панкратьевна, пикнуть предъ нимъ боится: "Что прикажете, Китъ Китычъ?" "Слушаю, Китъ Китычъ!" -- вотъ и весь ея сказъ. Изъ двухъ сыновей Брусковыхъ одинъ, Купидоща, сдѣлался дурачкомъ отъ тятенькиныхъ колотушекъ въ голову и былъ водворенъ на кухнѣ, чтобы гостямъ не было зазорно. Несчастной малый отводитъ душу крѣпкимъ табачнымъ куривомъ, посѣщеніемъ театральнаго райка на выпрошенные гривенники, да иной разъ на клиросѣ поетъ баса, благо у него голосъ зычный, "словно изъ ружья выпалитъ". Послѣднему дарованію и своей пришибленной наружности Купидоша былъ обязанъ ролью безплатнаго шута въ родительскомъ домѣ: онъ забавляетъ своихъ домашнихъ, а также и гостей -- ломаньемъ "по-театральному"... Другой сынъ, Андрей -- красивый, смышлёный и добросердечный юноша, первый помощникъ отца по фабрикѣ. Но и онъ наплаваться не можетъ на свою долю горькую, что "крылья у него обрублены, уродомъ его сдѣлали, а не человѣкомъ". Когда онъ помоложе былъ,-- захотѣлъ учиться, просился въ Коммерческую Академію; отецъ запретилъ. "Вы думаете,-- говоритъ Андрей,-- онъ не знаетъ, что ученый лучше неученаго; только хочетъ на своемъ поставить. Одинъ капризъ, одна только амбиція, что вотъ я неученъ, а ты умнѣе меня хочешь быть" (I, 4). Въ этомъ случаѣ и Настасья Панкратьевна въ глубинѣ души одобряла поведеніе мужа: ей почему-то всегда казалось, что ученый сынъ пересталъ-бы ее уважать. Въ паукѣ она не видитъ корысти: вонъ сосѣдка отдала сына учиться, а онъ глазъ и выкололъ...
   Яркій контрастъ съ Брусковыми представляютъ отецъ и дочь Ивановы,-- Иванъ Ксенофонтычъ и Лизавета Ивановна. Тепло и задушевно изобразилъ авторъ этихъ симпатичныхъ, скромныхъ тружениковъ. Иванъ Ксенофонтычъ, отставной учитель, перебивается съ дочерью-невѣстой Трошевымъ пенсіономъ да уроками изъ-за куска насущнаго хлѣба, стоически встрѣчая недвусмысленныя насмѣшки надъ своей "непокрытой бѣдностью" и ветхимъ, поношеннымъ платьемъ. Правда, Иванъ Ксенофонтычъ нѣсколько страненъ", весь свой вѣкъ проведя за любимыми книжками, Плутархомъ и Гораціемъ, онъ и въ 60 лѣтъ былъ настоящимъ младенцемъ, не зналъ ни жизни, ни людей. И если онъ однажды говоритъ дочери, будто у него за книгами "душа зачерствѣла", то это не болѣе, какъ самообманъ; онъ еще удивительно молодъ душою: иной разъ, затолкуясь съ ребятишками на урокѣ, забудетъ, бывало, что и Лизаныса давно поджидаетъ его къ чаю, что и ему пора-бы успокоить свои ветхія кости, наболѣвшія за трудовой день.
   Благодаря одному непредвидѣнному случаю, Ивановы приплатились горькимъ похмельемъ на пиру Тита Титыча Брускова.
   Андрей, хаживая къ учителю за книгами, влюбился въ Лизавету Ивановну, хотя та къ нему равнодушна и обращается съ нимъ даже нѣсколько покровительственно, какъ съ молодымъ человѣкомъ "такъ себѣ" и очень необразованнымъ. Межъ тѣмъ Титъ Титычъ, ничего не подозрѣвая о похожденіяхъ сына, вознамѣрился женить его и уже пріискалъ невѣсту съ капиталомъ: "Тысячъ триста серебра денегъ, рожа, какъ тарелка -- на огородъ поставить, воронъ-пугать,-- жалуется Андрей Лизаветѣ Ивановнѣ: Я у нихъ былъ какъ-то разъ съ тятенькой, еще не знамши ничего этого. Вышла дѣвка пудовъ въ пятнадцать вѣсу, вся въ веснушкахъ; я сейчасъ съ политичнымъ разговоромъ къ ней: "чѣмъ, говорю, вы занимаетесь?" Л, говоритъ, люблю жестокіе романсы пѣть. Да какъ запѣла, глаза это раскосила, такъ-то убѣдила народъ, хоть взвой, на нее глядя. Унеси ты мое горе на гороховое поле!" (I, 4).
   Въ отчаяніи отъ навязанной отцомъ невѣсты, Андрей однажды зашелъ къ Аграфенѣ Платоновнѣ, вдовѣ губернскаго секретаря, квартирной хозяйкѣ Ивановыхъ, и, рыдая, признался ей въ своемъ горѣ и любви къ Лизаветѣ Ивановнѣ. Аграфена Платоновна, жалѣя своихъ квартирантовъ, а также въ простотѣ душевной полагая, что можетъ оказать имъ неоцѣненную услугу, уговорила охмелѣвшаго Андрея подписать форменную расписку въ томъ, что онъ "обязуется жениться на дочери титулярнаго совѣтника, дѣвицѣ Елизаветѣ Ивановнѣ Ивановой". Устроивъ все это безъ вѣдома жильцовъ, она показала расписку Титу Титычу, вломившемуся къ ней по слѣдамъ Андрея, и пригрозила ему, что-де учитель предъявитъ документъ въ судъ, если онъ, Брусковъ, немедленно не заплатитъ три тысячи цѣлковыхъ. Торговались и поладили на тысячѣ рублей. Брусковъ не спѣша отсчитываетъ деньги, прячетъ въ карманъ расписку и только тогда разражается цѣлымъ потокомъ брани: "Разбойники, грабители!... Обманули мальчишку, дурака, опутали, а съ отца деньги взяли. Честно это, благородно? А еще благородствомъ похваляетесь!..." На эту сцену входятъ Иванъ Ксенофонтычъ, возвратившійся съ уроковъ, и Лизавета Ивановна. Возмущенный нахальствомъ незваннаго гостя, старикъ гонитъ его вонъ изъ квартиры. Брусковъ, по обыкновенію, пассуетъ, и уходя, уже въ дверяхъ, кричитъ, что теперь онъ никого не боится: "Вотъ она, бумага-то, здѣсь въ карманѣ. Разбойники, грабители!" Иванъ Ксенофонтычъ понять не можетъ, что все это значитъ, допрашиваетъ хозяйку и узнаетъ наконецъ о злополучной распискѣ. Онъ и дочь, какъ громомъ, поражены, видя себя замѣшанными въ какую-то грязную исторію по милости глупой женщины. Куда имъ дѣваться отъ оскорбленій, грубости и невѣжества? Одно спасеніе -- уѣхать скорѣй, но это -- послѣ; теперь-же старикъ пойдетъ въ Брускову и выкупитъ расписку, выкупитъ безчестіе своей дочери.
   Второй актъ переноситъ насъ въ квартиру Брускова. Титъ Титычъ вернулся домой темнѣе ночи. Злость душитъ его при одной мысли, что онъ, Брусковъ, обруганъ и выгнанъ "дрянью учителишкой"... Нѣтъ, погоди! дешево съ нимъ не раздѣлаются. Онъ кличетъ Захарыча, отставного стряпчаго, посмѣшище для рядныхъ лавочниковъ и уличныхъ мальчишекъ, и велитъ ему настрочить такое прошеніе, чтобы сослать въ Сибирь троихъ человѣкъ: учителя Иванова, дочь его и хозяйку ихъ; потомъ призываетъ Андрея и втолковываетъ ему, "напрасно, молъ, онъ на красоту свою надѣется, даромъ не станутъ любить. Еще хорошо, что на тысячѣ помирились, а то заломили -- было три". Андрей до того пристыженъ словами отца, что готовъ махнуть на все рукой и жениться, на комъ велятъ.
   Въ эту минуту входитъ Иванъ Ксенофонтычъ, извиняется въ нелѣпой исторіи, затѣянной, безъ его вѣдома, глупою хозяйкой, и умоляетъ Брускова взять назадъ деньги, а расписку возвратить ему. Онъ изорветъ ее тутъ-же, не сходя съ мѣста. Ни ему, ни Лизанькѣ чужихъ денегъ не надо; онъ еще денегъ принесетъ, достанетъ, заработаетъ... Брусковъ не скрываетъ злорадства при видѣ униженнаго врага. Теперь-то онъ въ волю можетъ поломаться надъ нимъ и потѣшиться... Конечно, Титъ Титычъ -- "травленный волкъ" и расписки не отдастъ,-- это "надувательная система": учитель документъ выкупитъ, да потомъ за него, пожалуй, вдвое заломитъ. Межъ-тѣмъ Ивановъ и проситъ, и грозитъ, и опять умоляетъ, даже падаетъ на колѣни, какъ помѣшанный. Желѣзное сердце не выдержало-бы этой нравственной пытки обезумѣвшаго отъ горя старика,-- смягчается и черствая душа Брускова (онъ къ тому-жъ боится впутаться въ исторію)... Расписка возвращена. Ивановъ разрываетъ ее, съ хохотомъ топчетъ ногами и, убѣгая, восклицаетъ: "Будьте вы прокляты!... Какъ это васъ земля-то терпитъ! Дочь моя! сокровище мое!..."
   Вышеописанная сцена, видимо, сдѣлала впечатлѣніе на Брускова: въ немъ шевельнулся человѣкъ -- онъ призадумался.
   Титъ Титычъ (Сидитъ довольно долго молча, потомъ ударяетъ кулакомъ по столу). Деньги и все это тлѣнъ, металлъ звенящій! Помремъ -- все останется. Такъ тому и быть. Мое слово -- законъ. Жена, Андрей, подите сюда! (Настасья Панкратьевна и Андрей Титычъ входятъ). Андрей, я тебя отдѣляю; полтораста тысячъ тебѣ серебра и живи, какъ знаешь.
   Андрей Т. Тятенька...
   Титъ Т. Молчи! Не смѣй со мной разговаривать!
   Haсm. Панкр. Какъ это можно, Китъ Китычъ, онъ у насъ еще ребенокъ совсѣмъ.
   Титъ Т. Не твое дѣло.... Слушай ты, Андрей, вели заложить пару вороныхъ въ коляску, одѣнься хорошенько, возьми мать съ собой, да поѣзжай къ учителю, проси, чтобъ дочь отдалъ за тебя. Онъ человѣкъ хорошій,
   Андрей Т. Помилуйте, тятенька, онъ и прежде-то-бы не отдалъ, а теперь мнѣ и глаза показать нельзя.
   Титъ Т. Я тебѣ приказываю, слышишь! Проси, кланяйся въ ноги. Онъ и постарше тебя, да кланялся. Какъ онъ смѣетъ не отдать, когда я этого желаю. Я на приданое ей денегъ дамъ. Ступай! Небось, не откажется.
   Андрей Т. Да они никакихъ денегъ не возьмутъ.
   Титъ Т. Молчи!
   Haсm. Панкр. А какъ-же, Китъ Китычъ, та-то невѣста?
   Титъ Т. Вы со мной не смѣйте разговаривать! (Идетъ къ двери). Если онъ не отдастъ за тебя, ты лучше мнѣ и на глаза не показывайся (Уходитъ).
   Андрей Т. Что только за жизнь моя! (Махнувъ рукой). Ахъ, маменька, поѣдемте! Ужъ знаю, что толку ничего не будетъ, одна мука (Уходятъ). Акт. II, явл. 10--11.
   Итакъ Титъ Титычъ самодурствомъ началъ свой пиръ, самодурствомъ его и кончилъ; людямъ-же близкимъ и чужимъ досталось въ этомъ пиру одно горькое похмелье.
   § 56. Пользуясь вышеизложеннымъ разборомъ пьесы Островскаго, постараемся опредѣлить цѣль и средства комедіи.
   Въ противоположность трагедіи съ ея высокими героическими страстями, ужасомъ и состраданіемъ, комикъ анализируетъ жизнь съ забавной стороны, разоблачая людскіе слабости и пороки -- во имя разумной природы человѣка, и, значитъ, подобно трагику, преслѣдуетъ высокую, прекрасную цѣль только не положительно, а отрицательно, что, разумѣется, одинаково нравственно. Ибо "если выставить всю дрянь, какая ни есть въ человѣкѣ, и выставить ее такимъ образомъ, что всякій изъ зрителей получитъ къ ней полное отвращеніе: развѣ это ужъ не похвала всему хорошему? развѣ это не похвала добру?" (Гоголь).
   Что-же называется комическимъ, или смѣшнымъ? Смѣшно все неразумное и несообразное, пока оно не имѣетъ вредныхъ послѣдствій. Самодурство Тита Титыча Брускова не только смѣшно, но и возмутительно, ибо далеко не всегда безвредно: живой примѣръ -- Купидоша. Такимъ образомъ отъ смѣшного до печальнаго -- одинъ шагъ: комическое легко переходитъ къ трагическое. Вслѣдствіе этого и комедія можетъ быть двухъ родовъ: 1) легкая или шутливая, если въ ней осмѣиваются забавныя заблужденія и мелкіе, относительно безвредные недостатки общества, 2) серьезная или важная, разоблаченія которой касаются возмутительныхъ сторонъ искаженной природы человѣка. Образчикомъ легкой комедіи можетъ служить "Женитьба" Гоголя, а серьезной -- "Недоросль" Фонъ-Визина, "Ябеда" Капниста, "Горе отъ ума" Грибоѣдова, "Ревизоръ" Гоголя, "Въ чужомъ пиру похмелье" Островскаго и др.
   § 57. Опредѣленіе комедіи. Комедія есть такое драматическое произведеніе, предметомъ котораго служитъ борьба людей съ пустыми, часто выдуманными препятствіями, безъ гибельныхъ послѣдствій для борющихся сторонъ, а цѣлью -- разоблаченіе общественныхъ пороковъ и слабостей во имя разумной природы человѣка.
   

Драма.

   § 58. Драма, какъ одинъ изъ видовъ драматической поэзіи, возникла только у христіанскихъ народовъ на Западѣ Европы при слѣдующихъ обстоятельствахъ.
   Въ первые вѣка христіанства торжество новой религіи было во многихъ случаяхъ лишь кажущимся. Повсемѣстно -- народныя массы не могли вдругъ и безповоротно отказаться отъ недавняго языческаго міросозерцанія и связанныхъ съ нимъ суевѣрій, обычаевъ, зрѣлищъ и увеселеній; умъ и сердце новообращенныхъ оставались въ прежней темнотѣ,-- явилось, такъ-называемое, двоевѣріе.
   Увѣщаніямъ пастырей церкви и соборнымъ постановленіямъ не всегда удавалось противодѣйствовать этому злу: чувственнымъ образамъ языческой миѳологіи христіанство могло противопоставить лишь отвлеченный идеалъ. И вотъ католическая церковь прибѣгла къ драматизированной литургіи и олицетворенію важнѣйшихъ событій Евангелія въ наивныхъ и удобопонятныхъ образахъ, чтобы, вліяя этимъ путемъ на умъ и сердце новообращенныхъ, утвердить послѣднихъ въ догматахъ христіанской вѣры. Вотъ какъ, напр., было драматизировано Воскресеніе Спасителя. Два молодые священника, представлявшіе Богородицу и Марію Іаковлю, входили во храпъ, восклицая нараспѣвъ "quisrevolvet nobis lapidem?" (== кто отвалитъ намъ камень?). Діаконъ, въ роли ангела, встрѣчалъ ихъ у гроба вопросомъ: "quem quaeritis?" (= кого ищете?), и на заявленіе женщинъ: "Jesum Nazarenum" (= Іисуса изъ Назарета), произносилъ: "non est hic" (= Его нѣтъ здѣсь). Затѣмъ, онъ прибавлялъ: "ite, nuntiate et caet." (= ступайте, возвѣстите и проч.) и, обратившись къ хору, начиналъ гимнъ: "Surrexit Dominus de sepulchro" (= Христосъ воскресе изъ мертвыхъ) {Алексѣй Веселовскій.-- "Старинный театръ въ Европѣ".}.
   Подобнымъ образомъ олицетворялись и другія событія Евангельскія: Рождество Спасителя, Страсти Господнія, сошествіе Св. Духа на апостоловъ и т. д. Эти-то драматизированные обряды католической церкви были зародышемъ духовной драмы или мистеріи (отъ латинск. слова Ministerium -- обрядъ).
   Но первоначальной мистеріи не доставало наглядности и вразумительности, виною чего былъ латинскій языкъ католическаго богослуженія, непонятный народнымъ массамъ, Что-же дѣлаетъ тогда церковь? Идетъ на дальнѣйшія уступки запросамъ толпы: въ латинскій текстъ церковной драмы она сначала вводитъ только отдѣльныя выраженія, а потомъ и цѣлыя роли на языкѣ народномъ, исполненіе которыхъ уже поручается свѣтскимъ исполнителямъ, а не духовнымъ лицамъ. Отъ сближенія съ народнымъ языкомъ и участія мірянъ духовная драма пріобрѣла болѣе жизненный мірской характеръ, но этимъ самымъ уронила свой авторитетъ во мнѣніи высшаго духовенства, которое начинаетъ мало-по-малу преслѣдовать ее, какъ суетную забаву, профанирующую святость алтаря. Изгнанная изъ предѣловъ храма, она сначала пріютилась внутри церковной ограды и на кладбищахъ; но впослѣдствіи, въ силу новаго ряда синодальныхъ запрещеній, вышла наконецъ, на площадь или перекрёстокъ и здѣсь уже обзавелась своей самостоятельной сценой.
   Обычное устройство мистеріальной сцены было такое. На бревенчатомъ помостѣ возводилась трехъ-ярусная постройка: въ среднемъ этажѣ помѣщалась земля, въ верхнемъ рай, а въ нижнемъ адъ, въ видѣ подвижныхъ челюстей громаднаго зѣва. Каждый ярусъ дѣлился двумя перегородками съ дверьми -- на три отдѣленія. Двѣ боковыя лѣстницы сообщали адъ съ землею и одна -- землю съ раемъ. Дѣйствіе могло происходить во всѣхъ трехъ ярусахъ одновременно. Что декоративныя средства мистеріальной сцены были самыя примитивныя,-- видно изъ слѣдующихъ словъ одного англійскаго писателя напала XV вѣка: "На одной сторонѣ сцены,-- говоритъ онъ,-- вы находитесь въ Азіи, на другой -- въ Африкѣ, а между ними помѣщается столько мелкихъ королевствъ, что актеръ, входя на сцену, долженъ прежде всего сказать, гдѣ онъ находится, чтобъ зритель могъ понять его.-- Три женщины собираютъ передъ нами цвѣты, и мы должны вѣрить, что сцена изображаетъ садъ; но приходятъ вѣсти о кораблекрушеніи, и насъ покроютъ презрѣніемъ, если мы не увѣруемъ, что передъ нами утесъ".
   При постановкѣ мистерій на Западѣ Европы матеріальную поддержку этому дѣлу оказывали ремесленные цехи; они распредѣляли между собой и роли, сообразно своему ремеслу: актъ пьесы, гдѣ говорилось о ковчегѣ Ноя, исполнялся плотниками, омовеніе ногъ -- водовозами, свадьба въ Канѣ Галилейской -- винодѣлами и т. д. Представленія давались на открытомъ воздухѣ днемъ, до наступленія суперовъ; если-же представлялись, такъ-называемыя, коллективныя мистеріи, гдѣ къ изображенію главнѣйшаго евангельскаго событія примыкали всѣ соприкосновенныя съ нимъ ветхозавѣтныя сказанія, то въ спектаклѣ бывали передышки, причемъ исполнители обыкновенно удалялись къ своимъ хозяйственнымъ занятіямъ. Такъ, напр., въ одной швейцарской деревнѣ кто-то изъ актеровъ, выйдя на сцену, просилъ зрителей подождать, потому-что всѣ 12 апостоловъ ушли доить коровъ...
   Перешагнувъ за церковную ограду, духовно-народная мистерія начинаетъ чутко прислушиваться къ запросамъ народнаго вкуса, и въ своемъ дальнѣйшемъ развитіи выдѣляетъ изъ себя, такъ-называемые, миракль и moralité (мораль). Предметъ миракля -- набожныя легенды о святыхъ угодникахъ, особенно чтимыхъ католическимъ. міромъ; таковы, напр., миракли о св. Николаѣ, о сошествіи Спасителя въ адъ и др. Moralités имѣли исключительно въ виду -- нравоученіе, для чего отвлеченныя нравственныя понятія были возводимы на степень живыхъ существъ съ аллегорическимъ значеніемъ. Образчикомъ moralit33;s могутъ служить мистеріи о блудномъ сынѣ, о бѣдномъ Лазарѣ и нѣкотор. др.
   Въ то-же самое время усиливается забавный характеръ въ мистеріяхъ внесеніемъ въ ихъ содержаніе сценъ изъ народнаго быта, часто запечатлѣнныхъ грубовато-чувственнымъ комизмомъ. Неизмѣнными носителями этого комическаго начала въ мистеріи, мираклѣ и moralité являются дьяволы, продавецъ мазей, пастухи, которымъ ангелъ возвѣщаетъ рожденіе Спасителя, воины, дѣлящіе ризы Христовы и т. д. Такимъ образомъ -- контрастъ забавнаго съ серьезнымъ, высокаго съ обыденнымъ, отличающій нашу современную драму отъ классической и французской трагедіи, получаетъ полное право гражданства уже въ духовно-народной мистеріи. Она даже выдѣляетъ изъ себя, такъ-называемыя, интерлюдіи, т. е. небольшія пьесы забавнаго содержанія, которыя исполнялись между актами, для возстановленія веселаго настроенія въ зрителяхъ.
   По мѣрѣ изсякновенія библейскихъ и евангельскихъ сюжетовъ, духовная драма начинаетъ искать для себя матеріала въ средневѣковыхъ лѣтописяхъ, въ сборникахъ народныхъ сказаній и даже въ произведеніяхъ классическихъ писателей, касавшихся исторіи христіанства. Результатомъ этого являются историческія мистеріи, какъ, напр., о крещеніи Хлодвига, о подвигахъ Іоанны Д'Аркъ и т. п. Связующимъ узломъ между историческими и духовными мистеріями продолжало служить непосредственное вмѣшательство божественной силы въ дѣла людей.
   Мы прослѣдили теперь за развитіемъ духовной драмы на Западѣ Европы вплоть до первой четверти XVI столѣтія, или до начала Реформаціи. Религіозная реформа Лютера впервые нанесла сокрушительный ударъ ея общественному значенію. "Разладъ, возникшій въ средѣ духовной, между католиками и протестантами, внесъ полемическую борьбу и въ духовную драму, раздѣливъ ея дѣятелей на два враждебные лагеря, ослабивъ ея силы и окончательно лишивъ ее возможности дальнѣйшаго развитія". Массы народа совершенно безучастно относились къ католико-протестантской полемикѣ, облеченной въ драматическую форму, и переносятъ всѣ симпатіи свои на комическій театръ. Что-же касается духовной драмы, то она, постепенно дряхлѣя и разрушаясь, находитъ тихое пристанище въ академіяхъ, семинаріяхъ и духовныхъ училищахъ, гдѣ на нее взглянули, какъ на педагогическое пособіе и даже включили въ программу учебнаго курса. Преподавателю поэзіи вмѣнялось въ обязанность сочинять мистеріи на латинскомъ языкѣ. Онъ разучивалъ каждую пьесу съ воспитанниками, и тѣ въ положенный день играли ее публично въ стѣнахъ учебнаго заведенія. Школьное начальство охотно поощряло подобнаго рода спектакли, видя въ нихъ средство не только укрѣпить учениковъ въ знаніи латыни и церковной исторіи, но также усовершенствовать ихъ мимику и декламацію -- качества, весьма желательныя въ будущихъ проповѣдникахъ. Но само собой понятно, что, низойдя на степень школьной или учебной драмы, многообѣщавшая нѣкогда духовно-народная мистерія очутилась въ полномъ разобщеніи съ запросами вседневной жизни.
   Первыя попытки вывести драматургію изъ тяжкаго застоя принадлежатъ тѣмъ общественнымъ кружкамъ З. Европы, гдѣ уже во второй половинѣ XV столѣтія пробудился сильный интересъ къ изученію классической культуры. Результатомъ этихъ попытокъ явились многочисленные переводы и передѣлки греческихъ и латинскихъ трагедій. Но мы видѣли уже, что внѣшнее, раболѣпное подражаніе произведеніямъ древнихъ привело Францію, а за ней и остальную Европу, къ господству ложно-классическаго направленія во всѣхъ родахъ искусства: драматургія изъ одной крайности ударилась въ другую. Только Англія составляла въ этомъ случаѣ завидное исключеніе: здѣсь въ XVI и первой четверти XVII вѣка Марло и Шекспиръ создаютъ новую реальную драму, свободную отъ всякихъ разсудочныхъ и предвзятыхъ теорій. Послѣдователями этого направленія въ драматургіи являются: у испанцевъ -- Кальдеронъ; у французовъ -- Викторъ Гюго; у нѣмцевъ -- Гэте, Шиллеръ, Лессингъ, у насъ -- Пушкинъ, Островскій и др.
   Что касается начала драматическихъ представленій у насъ въ Россіи, то оно было положено школьною драмой, занесенной въ юго-западную Русь изъ Польши въ XVI вѣкѣ. Впослѣдствіи кіевскіе ученые, какъ-то: Симеонъ Полоцкій, Дмитрій Ростовскій и друг. водворили ее и въ стѣнахъ Московской Заиконоспасской академіи. Впрочемъ, Москва еще до этого имѣла случай познакомиться съ мистеріями Запада. Именно -- при Алексѣѣ Михайловичѣ, 2-го ноября 1672 г., во дворцѣ села Преображенскаго труппой заѣзжаго нѣмца -- Готфрида Грегори была въ первый разъ представлена духовная драма объ Олофернѣ. За этимъ удавшимся опытомъ послѣдовалъ цѣлый рядъ представленій, и мало-по-малу театральныя "позорища? стали привычнымъ увеселеніемъ двора. Въ царствованіе Елизаветы Петровны въ 1756 г. Волковъ уже основываетъ первый общедоступный народный театръ, дирекція котораго поручается бригадиру Сумарокову.
   § 59. Разборъ драмы {Общепринятое названіе Шекспировыхъ пьесъ -- трагедіями не имѣетъ подъ собой серьезныхъ основаній.} Шекспира: "Гамлетъ".
   Гамлетъ, принцъ датскій, это -- натура спокойная и кроткая, какъ горлица, скептикъ и мыслитель, но не человѣкъ дѣла: въ горнилѣ его всеиспытующаго духа даже самый неотразимый фактъ обыкновенно претворяется въ идею. А такъ-какъ "расчетливость, исчерпывающая всѣ отношенія и возможныя послѣдствія какого-нибудь дѣла, неизбѣжно ослабляетъ способность къ совершенію дѣла" (Шлегель), то вотъ почему и Гамлетъ обнаруживаетъ въ пьесѣ нерѣшительный характеръ и слабую солю.
   Разскажемъ вкратцѣ содержаніе драмы.
   Великій и доблестный король Даніи былъ убитъ въ Эльсинорѣ своимъ вѣроломнымъ братомъ, Клавдіемъ, который овладѣваетъ престоломъ помимо законнаго наслѣдника -- Гамлета, сына покойнаго короля. Вдова-же послѣдняго -- Гертруда, женщина чувственная и легкомысленная, обвѣнчалась съ Клавдіемъ, "не износивъ башмаковъ, въ которыхъ шла за гробомъ мужа".
   При поднятіи занавѣса, принцъ еще не подозрѣваетъ дядю въ братоубійствѣ; онъ только сѣтуетъ и горюетъ о внезапной смерти обожаемаго родителя и предосудительномъ поведеніи своей матери. По вдругъ ему является замогильная тѣнь отца, разсказываетъ о злодѣяніи Клавдія и беретъ съ него торжественную клятву отмстить убійцѣ. Казалосъ-бы, что послѣ этого Гамлету не оставалось другого выхода, какъ съ мечомъ въ рукѣ наказать короля, "чудовище разврата и порока". Даже его щекотливая совѣсть могла-бы не слишкомъ громко вопіять противъ такого возмездія: по суровымъ законамъ той суровой эпохи онъ явился-бъ только карающимъ орудіемъ небеснаго правосудія. Съ другой стороны -- обстоятельства складывались въ его пользу: народъ, любившій принца, врядъ-ли протестовалъ-бы противъ гибели Клавдія, вѣроломнаго похитителя трона. И мы видимъ, что Гамлетъ въ первую минуту готовъ "летѣть къ отмщенью, будто мысль иль помыслы любви". Но... только въ первую минуту... Потомъ-же, наединѣ съ самимъ собой, принцъ отдается привычному раздумью, нить размышленія спутываетъ крылья его мгновенной рѣшимости, и не чувствуя въ себѣ достаточно силы воли, чтобъ сдержать клятву, онъ восклицаетъ: "Преступленье проклятое! Зачѣмъ рожденъ я наказать тебя!"
   Для болѣе удобнаго выполненія мести Гамлетъ притворяется помѣшаннымъ. Вѣроятно, личину безумія онъ находилъ выгодной для себя въ томъ отношеніи, что подъ ея покровомъ надѣялся до нѣкоторой степени избавиться отъ подозрительнаго любопытства Клавдія и его шпіоновъ и, оставаясь загадкой для окружающихъ, наблюдать теченіе придворной жизни въ ожиданіи благопріятной минуты для кроваваго расчета съ королемъ. И что-же?... Мнимое помѣшательство не только не уравниваетъ для Гамлета путь къ предположенной цѣли, но даже создаетъ новыя преграды, о которыя дробится слабая по натурѣ рѣшимость принца: вѣдь теперь, пользуясь льготами и привилегіями безумца, онъ можетъ наслаждаться наблюденіемъ и критикой себя и другихъ и, праздно губя время въ этомъ излюбленномъ занятіи, не дѣлаетъ ровно ничего въ интересахъ задуманной мести. Разумѣется, онъ отлично сознаетъ, что онъ -- "голубь мужествомъ"; но все-таки силится найти хоть какое-нибудь оправданіе своему малодушію. Онъ размышляетъ: Клавдій -- братоубійца!... Но гдѣ-жъ улики?... Кто его обличитель?.. Тѣнь умершаго короля!.. призракъ... мечта!.. не больше... Но --
   
   "Духъ могъ быть сатана; лукавый властенъ
   Принять заманчивый, прекрасный образъ;
   Л. слабъ и преданъ грусти; можетъ статься,
   Онъ, сильный надъ скорбящею душой,
   Влечетъ меня на вѣчную погибель.
   Мнѣ нужно основаніе потвёрже.
   Злодѣю зеркаломъ пусть будетъ представленье --
   И совѣсть скажется и выдастъ преступленье". II, 2*).
   *) Переводъ А. Кронеберга.
   
   Хитрость, придуманная Гамлетомъ, заключалась въ томъ, что онъ приказалъ труппѣ бродячихъ комедіантовъ сыграть на дворцовой сценѣ "Убійство Гонзаго", со вставкою нѣсколькихъ стиховъ его собственнаго сочиненія, предназначенныхъ сорвать маску съ вѣроломнаго Клавдія. Замыселъ удался.... Король изобличенъ: сомнѣнья нѣтъ,-- онъ братоубійца! О! теперь Гамлетъ ни минуты не станетъ колебаться!.. "Теперь отвѣдать-бы горячей крови, теперь ударъ-бы нанести, чтобъ дрогнулъ веселый день!..."
   Случай не заставилъ себя ожидать. Гамлетъ находитъ короля на молитвѣ. Братоубійца одинъ... помѣшать некому... Гамлетъ обнажаетъ кинжалъ... Еще мгновенье -- и небесное правосудіе восторжествуетъ... Но слабый, нерѣшительный принцъ и на этотъ разъ вдругъ придумываетъ новый, весьма отдаленный поводъ для отсрочки мщенія: "Остановись, подумай!" -- нашептываетъ ему его робкая воля:
   
   "Въ безпечномъ снѣ отца онъ умертвилъ,
   Въ веснѣ грѣховъ цвѣтущаго, какъ май.
   Что сталось съ нимъ, то вѣдаетъ Создатель;
   Но думаю, судьба его тяжка.
   Отмщу-ли я, убивъ его въ молитвѣ,
   Готоваго въ далёкую дорогу?
   Нѣтъ! III, 3.
   
   Гамлетъ прячетъ кинжалъ и удаляется, не замѣченный королемъ, чтобъ послѣ этого еще безжалостнѣй упрекать себя въ трусости, въ малодушіи... Жизнь наконецъ дѣлается для него ненужнымъ и непосильнымъ бременемъ; но рѣшиться на самоубійство у Гамлета опять-таки не хватаетъ воли: смерть была-бъ предметомъ его пламенныхъ желаній, если-бъ умереть значило уснуть... Но "страхъ чего-то послѣ смерти -- страна безвѣстная, откуда путникъ не возвращался къ намъ",-- велитъ ему скорѣй снести земное горе, чѣмъ "убѣжать къ безвѣстности за гробомъ..."
   Но драма близится къ развязкѣ. Король, какъ западню для Гамлета, устраиваетъ поединокъ на рапирахъ между нимъ и Лаэртомъ. Во время фехтованія Гертруда но ошибкѣ выпиваетъ заздравный тостъ изъ кубка сына, куда королемъ заблаговременно былъ всыпанъ ядъ. Она умираетъ. Гамлетъ закалываетъ Клавдія. Но что-жъ иное доказываетъ эта внезапная рѣшимость принца, какъ не то, что люди, подобные Гамлету, способны на смѣлый поступокъ, если имъ не представляется случай задуматься надъ нимъ: иначе мысль у нихъ не переходитъ въ дѣло. Такъ, напр., Гамлетъ первый всходитъ на судно пирата; онъ закалываетъ Полонія, когда тотъ подслушивалъ за ковромъ его бурное объясненіе съ королевой; онъ-же, наконецъ, видя смерть матери отъ яда и узнавъ, что самъ онъ раненъ на смерть отравленной шпагой, бросается на короля и -- закалываетъ его, такъ сказать, помимо воли, неожиданно. Недаромъ, видно, Шекспиръ устами принца высказалъ ту горькую истину, что "насъ иногда спасаетъ безразсудство, а планъ обдуманный не удается..."
   Итакъ -- повторяемъ: разгадка личности Гамлета кроется въ его нерѣшительномъ характерѣ и слабой волѣ. Въ этомъ отношеніи онъ -- прямой контрастъ съ Лаэртомъ, котораго Шекспиръ съ умы сломъ противопоставляетъ ему. Узнавъ о насильственной смерти своего отца -- Полонія, Лаэртъ спѣшитъ изъ Парили въ Данію, сгорая мщеніемъ убійцѣ кровью за кровь. Раздумье надъ законностью такого самосуда ни на минуту не закрадывается въ его душу: онъ увѣренъ въ своемъ нравѣ, и не колеблется, какъ человѣкъ дѣла, созданный для ограниченныхъ, положительныхъ цѣлей и не теряющій голову въ простомъ умѣньи обходиться съ обычными фактами....
   Зато какая даровитая, гуманная, обаятельная личность -- Гамлетъ! По складу ума онъ юмористъ; онъ протестуетъ противъ окружающей пошлости и лжи то ядовитыми, сарказмами, то граціозной, какъ мечта поэта, шуткой, то смѣхомъ сквозь невидимыя слезы. Придворныхъ попугаевъ, въ родѣ Озрика, онъ заставляетъ глотать горькія пилюля, приправленныя солью аттическаго остроумія. Недаромъ онъ такъ охотно читаетъ древнихъ сатириковъ, недаромъ его, дитятей, нашивалъ на рукахъ и убаюкивалъ своими остроумными пѣсенками придворный шутъ Іорикъ, умница и весельчакъ!...
   Гамлетъ -- любитель и знатокъ драматическаго искусства и самъ артистъ въ душѣ. Наставленія, которыя дѣлаетъ онъ странствующимъ комедіантамъ, обличаютъ въ немъ не только серьезное пониманіе сцены, но и развитой эстетическій вкусъ. А какое благородное, любвеобильное сердце бьется въ груди злополучнаго датскаго принца! И какъ жаль, что этому сердцу суждено непрестанно истекать кровью то отъ загадочной смерти отца, то -- легкомыслія матери или недостойнаго поведенія Офеліи. Эта миловидная, но простенькая и наивная дѣвушка позволяетъ другимъ пользоваться ея личностью, какъ западнею для подозрительнаго принца, который любитъ ее, какъ "сорокъ тысячъ братьевъ со всею полнотой любви не могутъ любить такъ горячо!" Пусть въ этомъ возгласѣ Гамлета надъ гробомъ Офеліи много аффектированнаго преувеличенія, но развѣ не слышится въ немъ и неподдѣльное чувство жгучей скорби?!...
   Таковъ -- Гамлетъ, "блистательнѣйшій алмазъ въ лучезарной коронѣ Шекспира", выражаясь восторженнымъ языкомъ Бѣлинскаго.
   § 60. Въ чемъ-же заключается разница между драмой и трагедіей?
   1. Если всѣмъ движеніемъ древней трагедіи управляла какая-то высшая загадочная сила судьбы, то въ драмѣ, какъ произведеніи христіанскихъ народовъ, которые признаютъ свободу человѣческой воли и дѣйствій, люди являются существами нравственно-свободными. Они борятея съ личностями себѣ подобными, т. е. при условіяхъ болѣе или менѣе равныхъ, такъ что характеры могутъ свободно развиваться и съ этимъ вмѣстѣ исчерпываются до глубины. Въ каждой драмѣ судьба личностей зависитъ отъ борьбы страстей и отъ свойства характеровъ. Гамлетъ, напр., страдаетъ не по волѣ слѣпого случая, а потому, что онъ, "голубь мужествомъ", не чувствуетъ въ себѣ достаточно силы воли для выполненія мести, неизбѣжной по суровымъ законамъ суровой эпохи. Поступи онъ въ самомъ началѣ смѣло и рѣшительно,-- и отъ его руки палъ-бы только злодѣй Клавдій, межъ тѣмъ какъ теперь, благодаря его малодушію, гибнетъ и правый и виноватый: король, Гертруда, Лаэртъ и самъ принцъ.
   2. Древняя трагедія, вся проникнутая высокимъ героизмомъ, воспроизводила однѣ только серьезныя и мрачныя стороны жизни, предоставляя комедіи вѣдаться съ забавными и пошлыми явленіями. У Шекспира-же, геніальнаго представителя новѣйшей драматургіи, мы видимъ совершенно иное, юмористическое отношеніе къ жизни: во всѣхъ его драматическихъ произведеніяхъ замѣчается контрастъ забавнаго съ серьезнымъ, высокаго ":ъ обыденнымъ, какъ это часто бываетъ и въ дѣйствительной жизни, гдѣ отъ печальнаго до смѣшного одинъ только шагъ: мелкія причины иногда порождаютъ важныя слѣдствія, а гора, но пословицѣ, родитъ мышь... Въ виду этого драма занимаетъ средину между трагедіей и комедіей, такъ что можетъ быть названа трагикомедіей. Какъ на образчикъ трагикомическаго въ "Гамлетѣ", укажемъ хоть на слѣдующія мѣста пьесы: разговоръ принца съ Полоніемъ (II, 2) и сцена могильщиковъ (V, 1.).
   § 61. Сложные виды драматической поэзіи.
   Къ сложнымъ видамъ драматической поэзіи относятся такія драматическія сочиненія, въ которыхъ, кромѣ поэтическаго слова, еще участвуютъ пѣніе и музыка. Таковы -- мелодрама, опера, оперетта и водевиль.
   Мелодрамой называется драма, построенная на чувствительныхъ, бьющихъ но нервамъ эффектахъ. Грустное пѣніе или трогательная музыкальная мелодія, сопровождающая нѣкоторые монологи дѣйствующихъ лицъ, составляютъ ея неизмѣнную принадлежность. Какъ на образчикъ мелодрамы, укажемъ на слѣдующія пьесы: "Ліонскій курьеръ или ограбленная почта", "Воровка дѣтей", "Парижскіе нищіе", "30 лѣтъ или жизнь игрока", "Двѣ сиротки" и мног. др. Мелодрама, въ которой является только одно лицо, называется монодрамой.
   Опера есть такая драма, въ которой мѣсто діалога занимаютъ пѣніе, музыка и танцы. Текстъ въ оперѣ называется либретто, лирическія-же мѣста -- аріями, дуэтами, терцетами и т. д. по числу ноющихъ лицъ. Опера возникла въ Италіи въ концѣ XV вѣка.
   Оперетта -- комедія, состоящая изъ діалога, пѣнія и танцевъ. Содержаніе ея обыкновенно составляютъ какія-нибудь затѣйливо-забавныя или фантастическія приключенія.
   Водевиль отличается отъ оперетты не только тѣмъ, что въ немъ діалогъ преобладаетъ надъ музыкальными нумерами (= куплетами): но и своимъ болѣе правдоподобнымъ и вседневнымъ содержаніемъ.
   Происхожденіе водевиля относится къ началу XV вѣка. Въ это время въ Нормандіи, въ долинѣ, орошаемой рѣчкой Вирой, проживалъ нѣкто Оливье Баеселенъ, пріобрѣвшій извѣстность своими остроумными куплетами на своихъ сосѣдей. Эти куплеты въ Нормаи діи назывались "пѣснями Вирской долины" (du volle de Vire). Впослѣдствіи и въ Парижѣ, въ подражаніе Басселену, простой народъ началъ слагать острыя пѣсенки, которыя разносились по окрестностямъ подъ именемъ: "отголосковъ изъ города" ("Voix de ville"). Эти-то валъ-де-виры или вуа-де-вили, подъ измѣненнымъ названіемъ водевилей, получили въ XVIII вѣкѣ литературную обработку подъ перомъ французскаго писателя Скриба.
   

ПРИЛОЖЕНІЕ
къ
"КУРСУ ТЕОРІИ СЛОВЕСНОСТИ."

§ 1. Отрывокъ изъ "Исторіи Пугачевскаго бунта" А. Пушкина.

   Изъ Разсыпной Пугачевъ пошелъ на Нижне-Озерную. На дорогѣ встрѣтилъ онъ капитана Сурина, высланнаго на помощь Веловскому комендантомъ Нижне-Озерной, маіоромъ Харловымъ. Пугачевъ его повѣсилъ, а рота пристала къ мятежникамъ. Узнавъ о приближеніи Пугачева, Харловъ отправилъ въ Татищеву молодую жену свою, дочь тамошняго коменданта Елагина, а самъ приготовился къ оборонѣ. Казаки его измѣнили и ушли къ Пугачеву. Харловъ остался съ малымъ числомъ престарѣлыхъ солдатъ. Ночью на 26-е сентября вздумалъ онъ, для ихъ ободренія, палить изъ двухъ своихъ пушекъ. Утромъ Пугачевъ показался передъ крѣпостью. Онъ ѣхалъ впереди своего войска. "Берегись, Государь", сказалъ ему старый казакъ: "неравно изъ пушки убьютъ." -- "Старый ты человѣкъ", отвѣчалъ самозванецъ: "развѣ пушки льются на царей?" -- Харловъ бѣгалъ отъ одного солдата къ другому и приказывалъ стрѣлять. Никто не слушался. Онъ схватилъ фитиль, выпалилъ изъ одной пушки и кинулся къ другой. Въ сіе время бунтовщики заняли крѣпость, бросились на единственнаго ея защитника и изранили его. Полумертвый, онъ думалъ отъ нихъ откупиться и повелъ ихъ къ избѣ, гдѣ было спрятано его имущество. Между тѣмъ, за крѣпостью уже ставили висѣлицу; передъ нею сидѣлъ Пугачевъ, принимая присягу жителей и гарнизона. Къ нему привели Харлова, обезумленнаго отъ ранъ и истекающаго кровью. Глазъ, вишибенный копьемъ, висѣлъ у него на щекѣ. Пугачевъ велѣлъ его казнить, и съ нимъ прапорщиковъ Фигнера, и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизонъ сталъ просить за своего добраго коменданта, но яицкіе казаки, предводители мятежа, были неумолимы. Ни одинъ изъ страдальцевъ не оказалъ малодушія. Магометанинъ Бикбай, взошедъ на лѣстницу, перекрестился и самъ надѣлъ на себя петлю. На другой день Пугачевъ выступилъ и пошелъ на Татищеву.
   

§ 2. Отрывки изъ лѣтописи преподобнаго Нестора.

   Въ лѣто 6534 {Лѣтосчисленіе въ лѣтописи велось отъ сотворенія міра.}. Ярославъ совокупи воя многы и приде Кыеву и створи миръ съ братомъ своимъ Мьстиславомъ у Городьца. И раздѣлиста по Днѣпръ Русьекую землю: Ярославъ прія сю сторону, а Мьстиславъ ону; и начаста жити мирно и въ братолюбьствѣ, и уста усобица и мятежъ, и бысть тишина велика въ земли.
   Въ лѣто 6535. Родися 3-й сынъ Ярославу, и нарече имя ему Святославъ.
   Въ лѣто 6536. Знаменье явися на небеси, яко видѣти всей земли.
   Въ лѣто 6537. Мирно бысть.
   Въ лѣто 6538. Ярославъ Бѣлзъ взялъ, и родися Ярославу 4-й сынъ, и нарече имя ему Всеволодъ. Семъ же лѣтѣ иде Ярославъ на Чюдь, и побѣди я, и постави градъ Юрьевъ. Въ се же время умре Болеславъ великый въ Лясѣхъ, и бысть мятежъ въ земли Лядьекѣ: вставите людье избиша епископы, и попы, и бояры своя, и бысть въ нихъ мятежъ.
   Въ лѣто 6539. Ярославъ и Мьстиславъ собраста вой многъ, идоста на Ляхы, и заяста грады Червеньския опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы Ляхы приведоста, и раздѣлиста я; и посади Ярославъ своя по Реи, и суть до сего дне.
   Въ лѣто 6540. Ярославъ поча ставити породы но Ръси.
   Въ лѣто 6541. Мьстиславичь Еустафій умре...
   Въ лѣто 6545. Заложи Ярославъ городъ великый Кыевъ, у него же града суть Златая врата заложи же и церковь святыя Софья, митрополью, и посемъ церковь на Золотыхъ воротѣхъ святое Богородицѣ Благовѣщенье, посемъ святаго Георгія манастырь и святыя Ирины. И при семъ нача вѣра хрестьяньская плодитися и разширяти, и черпоризьци ночаша множимся, и манастыреве починаху быти. И бѣ Ярославъ любя церковныя уставы, попы любяпіе новелику, излиха же черноризьцѣ, и книгамъ прилежа и почитая е часто въ нощи и въ дне; и собра письцѣ многы, и нрекладаше отъ Грекъ на Словѣньское писмо, и опнеаша книги многы, и списка, ими же поучащеся вѣрніи людье, наслажаются ученья божественнаго. Якоже бо се нѣкто землю разореть, другый же насѣеть, ини же пожинаютъ и ядять пищю бескудну: тако и съ отецъ бо сего Володимеръ взора и умягчи, рекше крещеньемъ просвѣтивъ: съ же насѣя книжными еловееы сердца вѣрныхъ людій, а мы пожинаемъ, ученье пріемлюще книжное. Велика бо бываетъ полза отъ ученья книжно то; книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обрѣтаемъ и нъздержанье отъ словесъ книжныхъ; се бо суть рѣвы, напаяющи вселеную, се суть псходища мудрости; книгамъ бо есть неисчетная глубина, еныи бо въ печали утѣшаеми есмы, си суть узда вѣйдержанью. Мудрость бо велика есть, якоже и Соломонъ хваля е глаголаніе: азъ премудрость вселихъ, свѣтъ, разумъ и смыслъ, азъ призвахъ страхъ Господень; мои съвѣти, моя мудрость, мое у тверженье, моя крѣпость; мною цареве царствуютъ, а сплніи пишють правду, мною вельможи величаются и мучители держать землю; азъ любящая щя люблю, ищющи мене обрящють благодать. Аще бо попщеши въ книгахъ мудрости прилежно, то обращеніи великую ползу души своей; иже бо книга часто чтеть, то бесѣдуетъ съ Богомъ, или святыми мужи; почитая пророческыя бесѣды, и еуангельекая ученья и апостолсцая, житья святыхъ отець, въспріемлеть душа велику лолзу. Ярославъ же ее, якоже рекохомъ, любимъ бѣ книгамъ; многы написавъ положивъ церкви святой Софьи, юже созда самъ; украеи то златомъ и сребромъ и съсуды церковными, въ нейже обычныя пѣсни Богу вѣздають, въ годы обычныя. И ины церкви ставляше по градомъ и но мѣстомъ, поставляя попы и дая имъ отъ имѣнья своего урокъ, веля имъ учити люди, понеже тѣмъ есть поручено Богомъ, и приходити часто къ церквамъ; и умножишася прозвутери, людье хрестьлньстіи. Радовашеся Ярославъ, видя множьство церквій и люди хрестьяны зѣло; а врагъ сѣтовашеться, побѣжаемъ новыми людьми хрестьяньскими...
   Въ лѣто 6610... Бысть знаменье на вебеси, мѣсяца генваря въ 29 день, по 3 дни: акы пожарная заря отъ ветока и уга и запада и сѣвера, и быеть тако свѣтъ всю нощь, акы отъ луны полны свѣтящься. Въ то же лѣто быеть знаменье въ лунѣ, мѣсяца февраля въ 5 день. Того же мѣсяца въ 7 день бысть знаменье въ солнци: огородилося бяше солнце въ три дуги, и быта другая дуги хребты къ себѣ. И сія видяще знаменья, благовѣрніи человѣци со вѣздыханьемъ моляхуся къ Богу и со слезами, дабы Богъ обратилъ знаменья си на добро: знаменья бо бывають она назло, она ли на добро. На придущее лѣто вложи Богъ мысль добру въ Русьскыѣ князи, умыслиша дерзнути на Половцѣ и поити въ землю ихъ, еже и бысть.
   

§ 3. Отрывки изъ "Записокъ" Порошина.

   1764 г., октябрь. Воскресенье. По утру изволилъ Его Высочество проснуться, было седьмаго часу три четверти. За чаемъ изволилъ разговаривать со мною, какъ мы въ прошломъ году въ Москвѣ жили. При томъ упоминалъ Государь, что ему миляе зима нежели лѣто. И какъ я спросилъ, для какой причины? то изволилъ говорить, что зимою кажется ему, что онъ гораздо свѣжѣе нежели лѣтомъ; что лѣтомъ бываютъ жары несносные, что зимою маскарады, на театрахъ зрѣлища; лѣтомъ этого нѣтъ. Во время убиранья Волосовъ, передъ птичнею сидя, спросилъ у меня Его Высочество, можетъ ли птичка на другой вечеръ найтитъ ту конурку, въ которой она сего вечера ночевать усядется? при семъ доносилъ я Его Высочеству о томъ, что въ животныхъ инстинктомъ или побужденіемъ называютъ. Ввернули для фонтану прямую трубку и пустили воду. Вода ударила вверхъ до самой верхней сѣтки и во всѣ стороны брызгала. Его Высочество веселясь симъ, изволилъ шутить, что по птичьему понятію вода теперь выше облаковъ бьетъ, что окѣ теперь въ великомъ страхѣ, и можетъ бытъ ждутъ потопу и проч.. Наконецъ изволилъ спросить меня, можно ли воду еще выше пустить и такъ высоко какъ захочешь? Тутъ сказывалъ я Его Высочеству, что вода никакъ не можетъ быть выше того мѣста, откуда она вытекаетъ, да не только выше того мѣста, но и сравниться съ пилъ совершенно не можетъ; что имѣетъ такое свойство и усилованіе, чтобы всегда прійтить въ горизонтальное всѣхъ своихъ частей положеніе; что отъ того и вверхъ скачетъ, что отдѣлившіяся отъ общей груды своей части въ оное съ оставшимися положеніе прійтить силятся; что о движеніи воды и всѣхъ жидкихъ тѣлъ прекрасныя правила заключаются въ идравликѣ и въ идростатикѣ; на сіе о силившихся оныхъ частяхъ къ горизонтальному съ прочими, отъ коихъ онѣ отдѣлились, положенію, изводилъ примолвить Его Высочество: такъ по этому сколько имъ бѣдненькимъ ни мучиться, а выше того мp3;ста не взбѣжать, откуда вышли. Одѣвшись изволилъ Великой Князь пойтить со мною въ учительную. Тамъ отъ камину показалось ему нѣсколько душно. Пошли въ желтую комнату. Туда приказалъ принести отъ вчерашняго корабля шлюпку. Поставя ее на столъ, уставливалъ паруси и раскладывалъ весла. Между тѣмъ изволилъ разговаривать со мною. Разговорились между прочимъ про людей разумныхъ и про людей глупыхъ. При семъ говорилъ я Его Высочеству, что есть люди, кои съ перваго отзыву и не покажутся разумными, а въ самомъ дѣлѣ разумны, что напротивъ того иные сперва и покажутся разумными, а въ самомъ дѣлѣ имѣютъ только, что Французы называютъ faux-brillant; что особливо Его Высочеству не надобно тотчасъ заключать, что тотъ глупъ, которой иногда вдругъ передъ нимъ обробѣетъ и не дастъ ему хорошаго отвѣту; что многіе люди весьма разумные отъ непривычки къ великому обхожденію, отъ всегдашняго упражненія въ дѣлахъ бываютъ застѣнчивы и торопливы въ большомъ свѣтѣ; что иные легкомысленные и слабоумные отъ всегдашняго по праздности своей въ свѣтѣ обращенія бываютъ смѣлы и на обыкновенные отвѣты скоры; что блистательная острота хороша и забавна бываетъ въ компаніи, а къ прямому дѣлу ея недовольно: надобно здравое и сильное разсужденіе, обширное воображеніе, глубокое проницаніе; что сего-то послѣдняго роду людямъ суждено великія роли играть въ свѣтѣ, обращать временами и случаями. Сего слушавъ у меня Государь Великой Князь съ крайнимъ вниманіемъ, спросилъ про одного человѣка: теперь насъ двое только, скажи мнѣ пожалуй, такъ-ли я думаю; мнѣ кажется, что у нево такой разумъ, которой въ компаніи только годенъ? Сей Его Высочества вопросъ старался я замять другими рѣчами, и склонитъ разговоръ въ другую сторону, имѣя себѣ за законъ и основаніе, чтобъ его Высочество черезъ меня ни о комъ не имѣлъ дурнаго мнѣнія, развѣ-бъ подлинно то былъ человѣкъ ему и отечеству вредительной...
   Государь Великой Князь изволилъ проснуться въ шесть часовъ. Я не успѣлъ еще надѣть своей шинели, какъ онъ изъ опочивальня вошелъ ко мнѣ, и вскочивши на мою постелю повалился. Потомъ пошли мы въ маленькой будуаръ чай пить. Камердинеръ спрашивался у меня, какой кафтанъ приготовить для Его Высочества, и какъ я сказалъ, какой онъ самъ изволитъ, то Великой Князь приказалъ приготовить зеленой бархатной, Камердинеръ докладывалъ, что этотъ кафтанъ уже старъ, замшился, не прикажетъ-ли другой принесть? Но Его Высочество выславъ его съ сердцемъ приказывалъ, чтобы тотъ принесъ, о коемъ онъ приказалъ ему. Тутъ говорилъ я Великому Князю: "а вить Карла Двѣнадцатаго за упрямство мы не любимъ. Хорошо-ли это, не принимать резону. Вы приказали прежде не вспомня, что кафтанъ старъ; а теперь когда правильно представляютъ, для чево не перемѣнить своево мнѣнія и не согласиться?" Его Высочество тотчасъ приказалъ кликнуть камердинера, я изволилъ сказать ему, чтобъ уже того кафтана не носилъ, а принесъ бы другой, которой по новяе. Изъ сей поступки и изъ другихъ прежде сдѣлалъ я наблюденіе, что очень возможно исправлять въ Его Высочествѣ случающіяся иногда за нимъ погрѣшности, и склонить его къ познанію добраго; надобно знать только, какъ за то браться. За чаемъ спросилъ меня вдругъ Его Высочество; скажи мнѣ братецъ пожалуй, вить ты я чаю на оловѣ ѣшь, когда обѣдаешь дома? Я доносилъ, что всегда почти имѣю честь при его столѣ быть и дома не обѣдаю. Но тѣмъ не удовольствуясь изволилъ продолжать; однако, ежели случится, что занеможешь, или такъ, захочется дома остаться, такъ на чемъ тогда ѣшь? Я отвѣтствовалъ, что по моимъ доходамъ на чемъ мнѣ на иномъ ѣсть, какъ не на оловѣ. Тутъ поглядѣвъ на меня и ухватя за руку изволилъ говорить: не тужи, голубчикъ, будешь и на серебрѣ ѣстъ. Благодаря Его Высочество за милостивую его ко мнѣ горячность, говорилъ я, что мнѣ то всего дороже, чтобъ Господь продолжилъ вседражайшую жизнь его и укрѣпилъ его здоровье. Потомъ докладывалъ я Государю, что у тафельдекера его, Редрикова, сдѣлалось несчастье, въ деревнишкѣ выгорѣлъ дворъ, и отецъ его теперь въ крайней бѣдности и безо всякаго пропитанія; такъ не изволитъ-ли онъ попросить Никиту Иваныча, чтобъ изъ суммы Его Высочества приказалъ выдать ему рублей пятьдесятъ, коими-бы онъ отцу своему въ такой нуждѣ не малую помочь сдѣлалъ. Его Высочество тотчасъ на то согласился, и изволилъ говорить, чтобъ я ему о томъ припомнилъ передъ обѣдомъ, какъ придетъ Никита Ивановичъ.
   Разговорились о франкфуртской баталіи, и я доносилъ Его Высочеству, что мнѣ въ то время у Ивана Ивановича Шувалова быть случилось, какъ пріѣхавшій изъ арміи графъ Яковъ Александрычъ Брюсъ ему объ оной баталіи разсказывалъ; что между прочимъ съ удивленіемъ упоминалъ онъ о примѣченной въ оную баталію твердости въ графѣ Петрѣ Семеновичѣ Салтыковѣ; что когда ядра мимо его съ свистомъ летали, то онъ съ холодной кровью въ слѣдъ ихъ хлыстикомъ постегивалъ и шутилъ; что солдаты его чрезвычайно любили и пр.
   Обуваясь и убираючись изволилъ мнѣ Его Высочество разсказывать, сколько онъ могъ припомнить, что въ 1758 году въ комнатахъ его происходило, и я все оное записывалъ. Одѣвшись изволилъ пойтить со мною къ токарному, станку, и тамъ точилъ. Потомъ изволилъ сѣсть учиться. Въ первомъ часу въ исходѣ сѣли за столъ.
   

§ 4. Описаніе губернскаго города N.

(Изъ "Мертвыхъ душъ" Гоголя).

   Павелъ Ивановичъ Чичиковъ отправился посмотрѣть городъ, которымъ былъ, какъ казалось, удовлетворенъ, ибо нашелъ, что городъ пикапъ не уступалъ другимъ губернскимъ городамъ: сильно била въ глаза желтая краска на каменныхъ домахъ и скромно темнѣла на деревянныхъ. Дома были въ одинъ, два и полтора этажа съ вѣчнымъ мезониномъ, очень красивымъ, по мнѣнію губернскихъ архитекторовъ. Мѣстами эти дома казались затерянными среди широкой, какъ поле, улицы, и нескончаемыхъ деревянныхъ заборовъ; мѣстами сбивались въ кучу, и здѣсь было замѣтно болѣе движенія народа и живости; попадались почти смытыя дождемъ вывѣски съ кренделями и сапогами, кое гдѣ съ нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавскаго портного; гдѣ магазинъ съ картузами, фуражками и надписью: иностранецъ Василій Ѳедоровъ; гдѣ нарисованъ былъ бильярдъ съ двумя игроками во фракахъ. Игроки были изображены съ прицѣлившимися кіями, нѣсколько вывороченными назадъ руками и косыми ногами, только что сдѣлавшими на воздухѣ антраша. Подъ всѣмъ этимъ было написано: И вотъ заведеніе. Кое-гдѣ, просто на улицѣ, стояли столы съ орѣхами, мыломъ и пряниками, похожими на мыло: гдѣ харчевня съ нарисованною толстою рыбою и воткнутою въ нее вилкою. Чаще всего замѣтно было потемнѣвшихъ двухглавыхъ государственныхъ орловъ, которые теперь уже замѣнены лаконическою надписью: Питейный домъ. Мостовая вездѣ была плоховата. Онъ заглянулъ и въ городской садъ, который состоялъ изъ тоненькихъ деревьевъ, дурно принявшихся, съ подпорками внизу, въ видѣ треугольниковъ, очень красиво выкрашенныхъ зеленою масляною краскою. Впрочемъ, хотя эти деревца были не выше тростника, о нихъ было сказано въ газетахъ при описаніи иллюминаціи, что "городъ нашъ украсился, благодаря попеченію гражданскаго правителя, садомъ, состоящимъ изъ тѣнистыхъ и широковѣтвистыхъ деревъ, дающихъ прохладу въ знойный день", и что "при этомъ было очень умилительно глядѣть, какъ сердца гражданъ трепетали въ избыткѣ благодарности и струили потоки слезъ, въ знакъ признательности къ господину градоначальнику".
   

§ 5. Описаніе Севильскаго собора, соч. В. Боткина.

   Въ концѣ XIV-го вѣка соборный причтъ вздумалъ на мѣстѣ арабской мечети, обращенной въ церковь, построить новый храмъ, но такой, подобнаго какому не было-бы въ цѣломъ мірѣ. Не извѣстно, кто былъ его архитекторомъ, но замѣчательно то, что на постройку его почтенный причтъ отдалъ всѣ свои доходы, оставя себѣ одно только необходимое, и чрезъ 90 лѣтъ міръ имѣлъ зданіе, но огромности своей уступившее впослѣдствіи одному только храму св. Петра въ Римѣ. Внутренность храма состоитъ изъ пяти сводовъ самаго чистаго готическаго стиля, раздѣленныхъ колоннами: средній сводъ высоты неимовѣрной: внутренность готическихъ храмовъ Германіи, Франція, Англіи, даже самого Миланскаго собора, бѣдна передъ этою страшною громадою; колонны, толщиною съ башни, кажутся тонкими и легкими въ неимовѣрной высотѣ этихъ сводовъ: 80 огромныхъ расписанныхъ оконъ освѣщаютъ храмъ: боковыя трубы органа походятъ на труби пароходовъ; но подъ сводами храма звуки этихъ по истинѣ Іерихонскихъ трубъ разносятся мелодически. Вокругъ идутъ придѣлы, каждый въ обыкновенную церковь, но колоссальность зданія такова, что ихъ не замѣчаешь. Главный алтарь посреди церкви, и съ трехъ сторонъ, во всю страшную вышину, покрытъ рѣзьбою изъ дерева въ самомъ фантастическомъ готическомъ вкусѣ: это безчисленныя башни, ниши, статуи, вѣтви, самой тщательной работы.
   Художественное богатство собора поразительно. Картины наполняютъ придѣлы, залы, галлереи,-- и не знаешь, куда смотрѣть; я цѣлую недѣлю ходилъ въ соборъ и каждый день выходилъ оттуда съ новымъ изумленіемъ: столько разсыпано тутъ искусствъ и великолѣпія, изящества, разсыпано съ тою величавою, небрежною роскошью, о которой можетъ дать понятіе одна Италія.
   

§ 6. Описаніе Днѣпра.

(Изъ "Страшной мести", разск. Гоголя).

   Чуденъ Днѣпръ при тихой погодѣ, когда вольно и плавно мчитъ сквозь лѣса и горы полныя воды свои. Ни зашелохнетъ, ни прогремитъ: глядишь и не знаешь, идетъ или нейдетъ его величавая ширина, и чудится, будто весь вылитъ онъ изъ стекла, и будто голубая зеркальная дорога, безъ мѣры въ ширину, безъ конца въ длину, рѣетъ и вьется по зеленому міру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядѣться съ вышины и погрузить лучи въ холодъ стекляныхъ водъ, и прибрежнымъ лѣсамъ ярко отразиться въ водахъ. Зеленокудрые! они толпятся вмѣстѣ съ полевыми цвѣтами къ водамъ и, наклонившись, глядятъ въ нихъ и не наглядятся, и не налюбуются свѣтлымъ своимъ зракомъ, и усмѣхаются ему, и привѣтствуютъ его, кивая вѣтвями; въ середину-же Днѣпра они не смѣютъ глянуть: никто, кромѣ солнца и голубого неба, не глядитъ въ него; рѣдкая птица долетитъ до середины Днѣпра. Пышный! ему нѣтъ равной рѣки въ мірѣ! Чуденъ Днѣпръ и при теплой лѣтней ночи, когда все засыпаетъ -- и человѣкъ, и звѣрь, и птица,-- а Богъ одинъ величаво озираетъ небо и землю и величаво сотрясаетъ ризу. Отъ ризы сыплются звѣзды; звѣзды горятъ и свѣтятъ надъ міромъ, и всѣ разомъ отдаются въ Днѣпрѣ. Всѣхъ ихъ держитъ Днѣпръ въ темномъ лонѣ своемъ: ни одна не убѣжитъ отъ него -- развѣ погаснетъ на небѣ. Черный лѣсъ, унизанный спящими воронами, и древне разломанныя горы, свѣсясь, силятся закрыть его хотя длинною тѣнью своею,-- напрасно; нѣтъ ничего въ мірѣ, что-бы могло прикрыть Днѣпръ. Синій, синій ходитъ онъ плавнымъ разливомъ и середь ночи, какъ середь дня, виденъ за столько въ даль, за сколько видѣть можетъ человѣчье око. Нѣжась и прижимаясь ближе къ берегамъ отъ ночного холода, даетъ онъ по себѣ серебряную струю, и она вспыхиваетъ, будто полоса дамасской сабли, а онъ, синій, снова заснулъ. Чуденъ и тогда Днѣпръ, и нѣтъ рѣки равной ему въ мірѣ!
   Когда-же пойдутъ горами по небу синія тучи, черный лѣсъ шатается до корня, дубы трещатъ, и молнія, изламываясь между тучъ, разомъ освѣщаетъ цѣлый міръ,-- страшенъ тогда Днѣпръ! Водяные холмы гремятъ, ударяясь о горы, и съ блескомъ и стономъ отбѣгаютъ назадъ, и плачутъ, и заливаются вдали. Такъ убивается старая мать казана, выпровожая своего сына въ войско: разгульный и бодрый, ѣдетъ онъ на ворономъ конѣ, подбоченившись и молодецки заломивъ шапку,-- а она, рыдая, бѣжитъ за нимъ, хватаетъ его за стремя, ловитъ удила, и ломаетъ надъ нимъ руки, и заливается горючими слезами.
   

§ 7. Басни Эзопа.

а) Воронъ и Лисица.

   Воронъ, схвативши мясо, сѣлъ на одномъ деревѣ. Лисица, увидѣвъ его и желая отъ него достать мясо, стала хвалить его, какъ онъ статенъ, прекрасенъ и что болѣе всѣхъ ему пристало бытъ царемъ надъ птицами, что непремѣнно-бы и сталось, еслибъ у него былъ голосъ. Воронъ, бросивъ мясо, началъ громко кричать, а Лисица, подбѣжавши, сказала: о! Воронъ, еслибъ у тебя еще былъ разумъ, то бы ничего тебѣ недоставало, чтобъ быть царемъ.
   

b) Лисица и Виноградъ.

   Лисица, увидѣвши зрѣлый виноградъ, хотѣла его покушать. Но какъ ни старалась, не могла его достать; почему, утѣшая себя въ печали, сказала: еще не созрѣлъ.
   Басня осуждаетъ тѣхъ, кои по невозможности въ чемъ-либо успѣть, хотятъ это прикрыть ложью,
   

§ 8. Басни Лессинга.

а) Эзопъ и Оселъ.

   Оселъ сказалъ Эзопу: "когда ты еще разъ станешь писать обо мнѣ какую-нибудь исторійку, то ужъ заставь меня говорить что-нибудь разумное и толковое".-- "Тебя заставить говорить разумно?" сказалъ Эзопъ: "да развѣ-бы тебѣ это пристало? Всѣ стали-бы тогда, пожалуй, величать тебя мыслителемъ, а меня осломъ!".,
   

b) Дубъ.

   Бѣшеный сѣверный вѣтеръ, въ одну бурную ночь, всею силою своею обрушился на высокій и громадный дубъ: -- онъ былъ вѣтромъ сломленъ, и при паденіи придавилъ подъ собою множество низкихъ кустарниковъ. Лисица, у которой пора была неподалеку оттуда, взглянула поутру на этотъ поверженный дубъ и воскликнула: "Какое громадное дерево! Мнѣ, право, никогда и въ голову прійти не могло, что оно такъ велико!".
   

с) Скупецъ,

   "О, я несчастный!" -- такъ жаловался однажды какой-то скупецъ своему сосѣду. "Сегодня ночью у меня похитили то сокровище, которое я закопалъ въ саду, и на мѣсто его положили камень -- будь онъ проклятъ!".
   -- Да не все ли равно? отвѣчалъ ему сосѣдъ: вѣдь ты-бы не воспользовался твоимъ сокровищемъ. Ну, такъ и представь себѣ, что этотъ камень и есть твое сокровище! И выйдетъ на повѣрку, что ты отъ этой покражи ничуть не обѣднялъ.
   -- Да хоть-бы я и ничуть не обѣднялъ, возразилъ скупецъ,-- мнѣ ужъ и то досадно, что другой разбогатѣлъ моими деньгами! Другой сталъ ровно настолько богаче, насколько я обѣднялъ. Вотъ что меня приводитъ въ бѣшенство.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru