Богданович Ангел Иванович
Критические заметки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Братская Помощь пострадавшим в Турции армянам".- Богатство сборника фактическим материалом.- "В борьбе с дьяволом", г. Короленко.- "Еще из мира отверженных", г. Мельшина.- "Русский марксизм и его будущее", г. Кандидата философіи.

КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.

"Братская Помощь пострадавшимъ въ Турціи армянамъ".-- Богатство сборника фактическимъ матеріаломъ.-- "Въ борьбѣ съ дьяволомъ", г. Короленко.-- "Еще изъ міра отверженныхъ", г. Мельшина.-- "Русскій марксизмъ и его будущее", г. Кандидата философіи.

   "Братская Помощь" -- такъ озаглавили издатели сборникъ статей, въ пользу пострадавшихъ въ Турціи армянъ,-- и горькое чувство начинаетъ шевелиться въ душѣ читателя, по мѣрѣ того, какъ на страницахъ этой книги предъ нимъ развертывается ужасающая картина бѣдствій, обрушившихся на тихій, трудолюбивый, родственный намъ по вѣрѣ народъ.
   Какіе мы братья?!...
   Братское чувство диктовало извѣстной части нашей печати тѣ инсинуаціи, клеветы и заподозриванія, которыми она отвѣчала на доносившіеся до нея вопли избиваемыхъ? Братское чувство руководило нами, когда открытый для сбора пожертвованій армянскій комитетъ взывалъ о помощи, и страна въ 130 милліоновъ отвѣчала жалкими грошами, цифру которыхъ лучше не приводить? Есть уничтожающее чувство стыда, которое не позволяетъ говорить, когда надо дѣйствовать.
   "Я надѣюсь, что каждый англичанинъ сочтетъ своимъ долгомъ внимательно ознакомиться съ документами, представляющими въ истинномъ свѣтѣ современное положеніе армянскаго вопроса",-- говорилъ Гладстонъ на митингѣ 1895 года. Эти слова съ такимъ же правокъ могутъ быть обращены и къ русскому читателю, который едва ли больше англичанъ знаетъ самый вопросъ. Иначе трудно было бы объяснить, почему съ такой легкостью проникаютъ въ публику нововременскіе взгляды на армянъ, встрѣчая если не полное довѣріе, то и не вызывая противодѣйствія. Иначе трудно повѣрить, чтобы русскіе люди, о "любвеобиліи" и "всечеловѣчности" которыхъ намъ не устаетъ твердить вся русская литература, оставались нечувствительны къ массовымъ избіеніямъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей на нашей границѣ,-- избіеніямъ, параллель которымъ надо искать въ походахъ Чингиса и Тамерлана.
   Можетъ быть, съ иными изъ вашихъ читателей произойдетъ такой же переворотъ, какъ съ скептикомъ-англофобомъ г. Гольмстремомъ. "Теперь,-- писалъ онъ въ "С.-Пет. Вѣд." въ 1897 г., -- ознакомившись съ положеніемъ армянъ въ Турціи, я всему вѣрю, хотя, видитъ Богъ, я былъ бы радъ не вѣрить, хотя отъ этой вѣры мнѣ больно, мнѣ горько и позорно, хотя, желая оправдать свои прежніе взгляды, я вчитывался въ каждую строчку, напрягалъ всѣ силы своихъ критическихъ способностей, чтобы отыскать англійскую интригу, армянскую недобросовѣстность, чтобы почувствовать фальшь, преувеличеніе, передержку. Мои усилія оказались тщетными: строчки книги ("Положеніе армянъ въ Турціи"), чистыя, какъ кристаллъ, проходили рядъ за рядомъ передъ моими глазами, западали мнѣ въ душу, леденили, давили сердце". Уяснивъ свою ошибку, г. Гольмстреуѣ честно сознается въ ней и рекомендуетъ всякому убѣдиться, что "истребленіе армянъ направлено исключительно противъ Россіи". Дѣлаетъ честь, конечно, г. Гольмстрему такое сознаніе въ своей неправотѣ, но въ высокой степени характерна самая ошибка, ея предвзятость. Не ознакомившись съ вопросомъ, онъ уже напередъ предположилъ, что массовое избіеніе армянъ, котораго онъ и ранѣе не могъ отрицать, это -- интрига "англичанки", и затѣмъ обычные упреки -- не по адресу Турціи, не въ защиту избиваемыхъ, а -- противъ проблематической виновницы.
   Любвеобиліе и всечеловѣчность -- смутныя, крайне растяжимыя и весьма неопредѣленныя качества, почему мы ихъ оставимъ въ покоѣ. Намъ не достаетъ прежде всего знаній, фактическихъ, грубыхъ данныхъ, чѣмъ и пользуются люди, меньше всего преслѣдующіе выясненіе истины и больше всего заинтересованные въ личныхъ цѣляхъ. На послѣднемъ мы настаиваемъ, потому что нельзя понять, когда на краткія, но вѣскія сообщенія телеграфа намъ отвѣчаютъ: "Это пустяки... Къ тому же, вѣдь, это -- интриги коварнаго Альбіона!" И тутъ же начинаются ннсинуаціи по адресу Англіи и издѣвательства надъ армянами. Армяне своей эксплуатаціей обездолили чудный Кавказскій край; разбойничество, столь распространенное тамъ и мѣшающее правильному теченію жизни, процвѣтаетъ благодаря армянамъ, которые съумѣли проникнуть въ ряды администраціи и овладѣли ею ("Москов. Вѣд." 1896 г., No 354). Только нашимъ невѣжествомъ и нежеланіемъ знать можно объяснить наше легковѣріе и нечувствительность, чѣмъ и пользуются "человѣколюбивые" дѣятели извѣстнаго сорта. И они въ своемъ правѣ дѣлать это, но отвѣтственность за его ихъ "право" и стыдъ за послѣдствія его падаетъ всецѣло на насъ, на наше поразительное равнодушіе, свидѣтельствующее объ оскудѣніи всякаго,-- не говоримъ "общественнаго",-- чувства къ чужому страданію, чужой бѣдѣ.
   Въ нашемъ журналѣ (см. "М. Б." {Кромѣ того, въ отдѣлѣ "Заграницей" неоднократно приводились равная сообщенія о положеніи армянъ въ Турціи и о турецкой администраціей. Ред.}, 1896 г., янв. "Крит. замѣтки") говорилось уже, каковы тѣ "пустяки", которымъ подвергается армянскій народъ. Съ тѣхъ поръ накопилось еще больше матеріала, засвидѣтельствованнаго документально,-- какъ принято выражаться въ судахъ,-- о тѣхъ невѣроятныхъ событіяхъ, которыя совершаются открыто, въ присутствіи, если можно такъ выразиться, всей Европы. "Братская Помощь" собрала эти животрепещущія свидѣтельства, эти листы донесеній пословъ и корреспонденціи, залитыя кровью. Если событія въ Сассунѣ, гдѣ-то въ горахъ далекой Арменіи, для многихъ звучащей какъ дикія мѣстности центральной Африки,-- нуждались въ разслѣдованіяхъ, требовали спеціальныхъ корреспондентовъ, то августовскія событія въ Константинополѣ 1896 г. по своей близости и наглядности не требовали никакихъ ни доказательствъ, ни подтвержденій. Напротивъ, эта наглядность совершавшагося, демонстративность только усиливалась присутствіемъ Европы, безстрастно взиравшей, какъ на улицахъ Константинополя шла "охота на людей на законномъ основаніи". Читая описаніе этого событія, не знаешь, чему больше удивляться -- палачамъ и ихъ усердію, или свидѣтелямъ и ихъ равнодушію. "Мимо, по набережной,-- пишетъ случайная свидѣтельница, г-жа О. Кайданова, -- ѣхали кареты, открытые экипажи, въ которыхъ, судя по одеждѣ, сидѣли видныя лица города; прохаживалась полиція -- небольшіе отряды, человѣкъ по 10; жизнь шла своимъ порядкомъ,-- никто какъ бы не хотѣлъ обращать вниманія на происходившіе у всѣхъ на глазахъ убійство и грабежъ. И что особенно производило странное впечатлѣніе, такъ это то, что тутъ же, въ виду этого повальнаго истребленія людей, стояли вдоль берега и дальше въ проливѣ громадныя суда -- представители всѣхъ европейскихъ державъ. Вся эта рѣзня не производила бы, кажется, такого вдвойнѣ ужаснаго впечатлѣнія гдѣ-нибудь въ глуши, въ какомъ-нибудь захолустномъ турецкомъ городишкѣ, но не здѣсь, въ столицѣ, въ присутствіи всѣхъ властей, мѣстныхъ и иностранныхъ. Это не была стычка, война, подавленіе возстанія, а просто какое-то отвратительное, повальное, массовое убійство, охота на человѣка" (стр. 79, II отд. "Бр. Пом."). Можно сказать, что конецъ XIX в. остался вѣренъ одному изъ своихъ принциповъ -- не бояться гласности: Варѳоломеевская ночь въ концѣ XVI в. совершилась все же ночью. Константинопольскія убійства длились 3 дня, именно -- дня, а не ночи, потому что турецкія власти, распоряжавшіяся убійствами, ночью спали.
   Въ превосходномъ описати этой рѣзни у Бреара, приведенномъ въ "Бр. Помощи", которое,-- мы надѣемся.-- сочтетъ долгомъ прочесть каждый русскій, есть разсказъ очевидца, дополняющій слова г-жи Кайдановой. Мы приводимъ его цѣликомъ, какъ картину, единственную въ исторіи XIX в. Правда, этому вѣку довелось-таки видать виды и прежде, но тамъ шла борьба, проявлялось вызванное ею ожесточеніе,-- здѣсь не было борьбы, шло избиваніе. Въ высшей степени важно понять, наконецъ, русскому читателю, что въ армянскомъ вопросѣ, съ начала его и до нашихъ дней, не было и нѣтъ борьбы, а систематическое истребленіе, самымъ примитивнымъ образомъ, слабаго сильнымъ.
   Вотъ это описаніе -- разсказъ турка, одного бея, лично знакомаго Бреара.
   "Въ среду, утромъ, 26 августа, также какъ и всегда, я сѣлъ въ Скутари, гдѣ я живу, въ лодку, и около половины перваго высадился у большого моста. Я отправился въ Галату на набережную къ одному христіанину, у котораго "воя контора въ Алексіади-Ханъ (Ханъ -- большое зданіе, съ однимъ выходомъ на улицу). Высаживаясь, я услыхалъ ружейные выстрѣлы со стороны Перы, и мнѣ сказали, что въ Оттоманскомъ банкѣ бунтуютъ. Я былъ передъ галатскимъ полицейскимъ постомъ. Солдаты впускали туда толпы плохо одѣтыхъ людей, которые уже съ недѣлю,-- какъ я это замѣтилъ въ предъидущіе дни,-- усаживались съ утра по краямъ тротуаровъ у входа на мостъ. Скоро эти люди вышли изъ полиціи съ палками и принялись нападать на армянскихъ ханаловъ (носильщиковъ). Они останавливали хамала, опрокидывали его ношу, укладывали его однимъ ударомъ дубины по затылку, хамалъ вскрикивалъ "хи", и они доканчивали его. Тѣхъ, кто хотѣлъ бѣжать, не пропускали солдаты.
   А кто говорилъ: "я турокъ", тѣхъ осматривали, и если онъ оказывался не мусульманиномъ, его изувѣчивали, а потомъ убивали. Но били только армянъ. Съ ними были шпіоны, которые ихъ показывали. Съ каждаго убитаго доносчики стаскивали сандаліи; имъ, вѣроятно, должны были заплатить съ лары, потому что они брали съ собой и такія, за которыя никто бы не далъ и одного пара (одинъ сантимъ).
   "Когда я подошелъ къ группѣ, убивавшей одного старика, одинъ изъ полицейскихъ сказалъ мнѣ: "уходи прочь, тебѣ здѣсь нечего дѣлать", и немного толкнулъ меня. Я пошелъ по набережной въ Алексіади-Ханъ. Я подошелъ къ нему какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ запирали ворота. Внутри было человѣкъ сорокъ, все христіане, кромѣ одного турка изъ Андика и меня, все европейцы или греки, кромѣ шести армянъ. Они заперли ворота и подкатили къ нимъ тюки и мѣшки. Мы услышали, какъ стучатся въ Миллетъ-Ханъ, который находился по другой сторонѣ улицы, и поднялись на террасу. Мы увидѣли, какъ толпа ворвалась въ Миллетъ-Хацъ, выломивъ двери; а снаружи солдаты оберегали ходъ. Изнутри были слышны удары и крики. Одинъ армянинъ, взойдя на террасу, показалъ намъ знаками, что тамъ рубятъ головы. Онъ что-то кричалъ, но мы ничего не могли слышать отъ ружейныхъ залповъ: солдаты на набережной стрѣляли въ деревянный домъ, что около Ліонскаго кредита.
   "Мы должны были удалиться съ террасы, потому что стрѣляли также и въ насъ. Толпа же, покончивъ съ Миллетъ-Ханомъ, стала стучаться въ наши ворота, а товарищи мои не хотѣли отворять. Это было полное безуміе, потому что у нашего хана были окна въ нижнемъ этажѣ, и уже убійцы срывали съ нихъ рѣшетки желѣзными поперечинами. Поэтому я распорядился убрать тюкъ и закричалъ по турецки: "сейчасъ отопру, я турокъ, бей изъ X...". Мнѣ отвѣчали по албански: "отворяй братъ", и прежде всего я увидѣлъ въ открытую дверь двухъ албанцевъ, двухъ тюфекчи султана (тюфекчи -- почетный караулъ султана, состоящій исключительно изъ албанцевъ). Я зналъ ихъ обоихъ. Они меня сейчасъ же узнали и, чтобы остановить напиравшую сзади толпу, поцѣловались со мной. Потомъ спросили, есть ли у насъ армяне. Я отвѣчалъ, что далъ всѣмъ этимъ христіанамъ мое беза (честное слово, клятва защиты между албанцами). Тогда они раздвинули толпу убійцъ и дали намъ выйп. но какъ только мы миновали убійцъ, намъ загородили дорогу полиція и солдаты. Они хотѣли вернуть насъ въ ханъ, чтобы тамъ убить насъ. Я кликнулъ албанцевъ, которые съ сердцемъ сказало: "Господинъ (падишахъ) велѣлъ убивать только армянъ, а это -- албанцы". Но одинъ изъ шпіоновъ указалъ на армянъ, и уже убійцы схватили ихъ, но албанцы выхватили револьверы и съ яростью закричали: "У нихъ беза бея, и вы не убьете ихъ!" Потомъ они проводили насъ и армянъ до Перы, и армяне убѣжали".
   Этотъ эпически простой разсказъ такъ краснорѣчивъ, что всякое добавленіе только испортило бы его.
   Все было заготовлено заблаговременно,-- заключаетъ свой отчетъ Бреаръ,-- убійцы, дубины, шпіоны и телѣжки. Все двинулось, все остановилось какъ по командѣ. Всѣ повиновались паролю: "Падишахъ дозволилъ убивать армянъ". На шестъ, на семъ тысячъ жертвъ (это минимальная цифра) выдалось едва тридцать -- сорокъ случайныхъ убійствъ, гдѣ ошибка стоила жизни греку ни другому европейцу, которые съ виду слишкомъ походили на армянъ.
   Если подобныя сцены совершались на виду всей Европы, при безстрастномъ присутствіи "грозныхъ" броненосцевъ, что же происходило въ глуши, вдали отъ этихъ, хотя и спокойныхъ, но все же свидѣтелей? Отвѣтъ на этотъ вопросъ даетъ приведенная въ "Братской Помощи" оффиціальная справка изъ "желтой книги", представляющей отчетъ французской миссіи парламенту. Эту книгу вѣрнѣе бы назвать кровавой, а не желтой. Приводимъ итоги, цифры которыхъ способны пронять даже нововременскія сердца,-- ибо, навѣрное, и у нововременцевъ есть что-нибудь въ родѣ сердца. По крайней мѣрѣ, корреспондентъ "Новаго Времени", описалъ константинопольскую рѣзню и послѣдовавшую затѣмъ расправу съ младо-турками, замѣчаетъ: "Европейцы въ Константинополѣ теперь не ѣдятъ рыбы (курсивъ корреспондента). И мнѣ босфорская рыба противна: она слишкомъ жирна".
   Итакъ, эти итоги французской миссіи,-- напираемъ на источникъ, потому что будь это англійской миссіи, франко-русскія сердца могли бы ихъ заподозрить въ нарочитомъ преувеличеніи,-- свидѣтельствуютъ, что за время съ 1895 г. по 1896 г. включительно убито "населенія", т. е. не разбираючи ни пола, ни возраста, ни лица, въ Сассунѣ до 40.000, въ Требизондѣ до 500, въ Діарбекирѣ до 30.000, въ Сивасѣ до 1.000, въ Орфѣ до 10.000, въ вилайетѣ Уль-Азисъ болѣе 3.000, въ Ванскомъ до 30.000, а всего больше 115.000. Прибавивъ сюда жертвъ константинопольской рѣзни, получимъ свыше 120.000 въ два года. Мы не вписываемъ цѣлаго ряда другихъ цифръ, молчаливо свидѣтельствующихъ о десяткахъ тысячъ сожженныхъ домовъ, о невѣроятныхъ насиліяхъ надъ женщинами и дѣтьми, о сотняхъ тысячъ сиротъ и насильственныхъ обращеніяхъ въ мусульманство. Къ чему? Неужели и этихъ 120.000 убитыхъ -- и какъ убитыхъ!-- недостаточно? Не можемъ допустить, чтобы всѣмъ, какъ г-ну Гольмстрему, были необходимы протокольныя описанія турецкихъ гекатомбъ, и лишь тогда они могутъ почувствовать весь "позоръ" этого событія и всю неприглядность своего къ нему отношенія....
   Наши патріоты удивляются и негодуютъ, что армяне, "тѣмъ не менѣе", сопротивляются, гдѣ могутъ, тысячами бѣгутъ въ Россію и Персію и, когда ихъ настигаетъ погоня, даютъ формальныя сраженія, причемъ разбиваютъ турецкіе регулярные отряды, на что турецкіе дипломаты указываютъ съ особымъ злорадствомъ: "Вотъ, смотрите, какіе это покорные райя!" Но что же дѣлать армянамъ? Неужели ждать, чтобы армянскій вопросъ исчезъ, къ великому ликованью европейскаго концерта, вмѣстѣ съ послѣднимъ армяниномъ, котораго убьютъ, какъ убивали вышеописанныхъ хамаловъ: "Опрокидывали его ударомъ дубины по затылку, хамалъ вскрикивалъ "хи" и его доканчивали"? Такое рѣшеніе армянскаго вопроса, дѣйствительно, до крайности просто. Въ свое время Тамерланъ такъ и разрѣшалъ всѣ "вопросы", попадавшіеся ему на пути, но, вѣдь, тогда и не было еще европейскаго концерта. Правда, не было и корреспондентовъ-гастрономовъ, которые отказываются ѣсть босфорскую рыбу, потому что "она слишкомъ жирна".
   Такимъ сопоставленіемъ мы, конечно, не желаемъ сказать, что европейскій концертъ уравновѣшивается подобными корреспондентами. Было бы слишкомъ много чести для нихъ. Но, право, пусть каждый читатель, положа руку на сердце, искренно и про себя, подумаетъ,-- читая въ свое время сообщенія телеграфа объ этихъ ужасахъ, не находилъ ли онъ нѣкотораго утѣшенія въ заявленіяхъ упомянутой прессы, что это -- только армяне, которые "эксплуатируютъ Кавказскій край, являются тайными попустителями разбойничества" и т. п.?..
   Въ жизни почти каждому приходится переживать минуты, подчасъ дни и годы, великаго упадка духа. Обыкновенно, они наступаютъ послѣ великаго по трясенія, потери надежды или мечты, которою жилъ человѣкъ, вдохновлялся, въ которой видѣлъ руководящій свѣтъ, маячившій впереди, увлекательный и возбуждающій. Наступаютъ тогда тяжкіе дни, дни равнодушнаго житія, безъ цѣли и желаній, безъ смысла и борьбы. Мертвое настроеніе, какъ зараза, передается и окружающимъ, жизнь какъ бы останавливается, въ лучшемъ случаѣ идетъ по инерціи. Всплываетъ въ душѣ все дурное, что обыкновенно таится въ отдаленнѣйшемъ, сокровеннѣйшемъ уголкѣ, куда и самъ никогда не заглядываешь,-- и властно воцаряется на опустѣвшемъ мѣстѣ погибшей мечты. Сколько непоправимыхъ ошибокъ, даже притупленій совершается тогда, просто потому, что сила нравственнаго противленія злу на время ослабла, притупилась и стала нечувствительной къ раздраженію.
   Бываютъ времена, когда подобное настроеніе нравственной тупости, нечувствительности и равнодушія овладѣваетъ цѣлыми обществами и націями, незамѣтно, но неудержимо распространяется на весь міръ. То, что вызывало прежде бурю негодованія и дѣятельнаго участія, проходитъ безслѣдно, почти не вызывая волненія въ глубинѣ общества, захваченнаго этой полосой мертваго штиля. Stumm liegt die Welt, wie das Grab. Только тамъ, на задворкахъ культуры копошатся отверженцы общества, проявляя особую дѣятельность, такъ какъ сдерживающая ихъ прежде сила общественности, гуманности и справедливости ослабѣла и замерла на время.
   Но только на время. Нѣтъ и не можетъ быть сомнѣнія, что за періодами общественнаго упадка наступаетъ время особаго ояшиленія, когда однимъ взмахомъ общество стряхиваетъ съ себя, какъ кошмаръ, всѣ эти внезапно всплывшіе вопросы,-- армянскіе, критскіе, кубанскіе. Острота этихъ вопросовъ лучше всего говорить о ихъ недолговѣчности, а неумирающая въ человѣчествѣ потребность справедливости указываетъ на единственно возможное ихъ разрѣшеніе, что бы ни говорили десятки европейскихъ концертовъ и сотни добровольцевъ-корреспондентовъ, свершающихъ сыскъ во вкусѣ прессы задняго двора.
   Мы не сомнѣваемся, поэтому, что не далекъ конецъ страданіямъ армянскаго народа, и "братская помощь", можетъ быть, ближе, чѣмъ мы думаемъ. Хочется вѣрить, что это такъ, что не придется исторіи конца XIX в. заносить въ свои кровавые счеты еще новыхъ 120.000 жертвъ.
   Несомнѣнно также, что и настоящій сборникъ, на ряду съ книгами "Положеніе армянъ въ Турціи", Макъ-Коля "Султанъ и Державы", статьями Диллона и геніальными, рѣчами Гладстона, этими образцами мужественнаго краснорѣчія и безграничнаго презрѣнія къ насилію,-- съиграетъ свою роль въ дѣлѣ спасенія армянъ. Составленный разнообразно и крайне интересно, Сборникъ и самъ по себѣ заслуживаетъ полнаго вниманія. Кромѣ массы свѣдѣній по армянскому вопросу, изъ исторіи Арменіи, ея литературы, о современномъ бытѣ армянъ, ихъ положеніи въ Турціи и Россіи, въ сборникѣ помѣщены превосходныя статьи, принадлежащія лучшимъ научнымъ и литературнымъ силамъ. Стоитъ указать имена проф. П. Милюкова ("Университетскій курсъ Грановскаго"), В. Д. Спасовича ("Страсти Господни въ Оберъ-Аммергау"), проф. И. Тарханова ("О воображаемомъ банкротствѣ науки"), проф. М. Ковалевскаго ("Изъ исторіи крестьянскихъ движеній на Западѣ"), К. А. Тимирязева ("Фотографія и чувство природы"), Н. И Стороженко ("Геніальный горемыка"), чтобы ясно представить научный и публицистическій характеръ сборника. Въ отдѣлѣ беллетристики масса стихотвореній, разсказы г.г. Мамина, Баранцевича и прелестный очеркъ г. Короленко "Въ борьбѣ съ дьяволомъ", эскизъ изъ дорожнаго альбома.
   Мы такъ мало избалованы г. Короленко и въ нашей беллетристикѣ такъ рѣдко встрѣчаются вещи, въ которыхъ форма и содержаніе слиты въ удивительной гармоніи, что пройти мимо этого очерка просто нѣтъ возможности, не подѣлившись съ читателями вынесеннымъ впечатлѣніемъ. И, кромѣ того, невольно хочется отдохнуть отъ ужасовъ армянскаго вопроса и всего, что его окружаетъ, на этихъ страницахъ, проникнутыхъ чарующимъ юморомъ и глу* бокой общественной мыслью.
   Авторъ разсказываетъ о двухъ своихъ встрѣчахъ съ извѣстной арміей спасенія генерала Бутса. Первая встрѣча произошла въ Гельсингфорсѣ, на одномъ изъ острововъ, служащемъ мѣстомъ развлеченія и отдыха для рабочаго населенія финляндской столицы.
   "Когда, въ глубинѣ Хегхольме, мы проходили темнѣющей аллеей, изъ группы женщинъ, пріютившейся въ сторонѣ, въ тѣнистомъ углу, отдѣлилась вдругъ молодая дѣвушка и пошла прямо на насъ. На ней было темное платье и широкополая шляпа страннаго и некрасиваго покроя. Поверхъ широкихъ полей виднѣлась лента, на которой мы едва могли разглядѣть какую-то надпись. Концы ленты были подвязаны подъ подбородкомъ, и изъ этой неизящной рамки, съ улыбкой какой-то спокойной застѣнчивости, глядѣло на насъ миловидное молодое лицо. Внезапная аттака насъ нѣсколько озадачила, тѣмъ болѣе, что остальныя женщины пытливо слѣдили и за нею, и за нами.
   "Дѣвушка рѣшительно преградила намъ дорогу и протянула листокъ, нѣчто въ родѣ газеты, на которомъ мы разглядѣли какіе-то рисунки.
   "-- Tio ore...-- сказала она ласково.
   "Мы поняли, что надо отдать мелкую монету, и разстались, обмѣнявшись дружелюбными улыбками. Дѣвушка присоединилась къ подругамъ, и у нихъ опять пошла прерванная нами бесѣда, послышался даже легкій смѣхъ, можетъ быть, надъ нашей неловкостью и невольнымъ смущеньемъ. А у насъ въ рукахъ остался листокъ на шведскомъ языкѣ, съ которымъ мы не знали что дѣлать".
   Оказалось, воззваніе арміи спасенія, призывъ къ "борьбѣ съ дьяволомъ", изображеннымъ въ видѣ "довольно мизернаго" бѣсенка. Наблюдая въ томъ же Гельсингфорсѣ дальнѣйшую борьбу съ дьяволомъ на одномъ народномъ гуляньи, авторъ приходитъ къ довольно скептическимъ выводамъ насчетъ дѣятельности храброй арміи, ея пріемовъ и въ особенности орудій, въ видѣ этихъ жалкихъ листочковъ, предлагающихъ за "tio-ore" "мостикъ спасенія среди соблазновъ міра сего". Авторы арміи, усердные офицеры генерала Бутса, не обладаютъ равнымъ этому усердію талантомъ. "Религіозное одушевленіе выражается, за рѣдкими исключеніями, очень плохими стихами, сарказмъ отмѣченъ плоскостью уличной прессы, и на всей прессѣ спасенія лежитъ отпечатокъ, оскорбляющій сколько-нибудь развитое чувство... Между тѣмъ, дьяволу, при всѣхъ его недостаткахъ, нельзя, кажется, отказать въ нѣкоторой талантливости натуры, критическомъ чутьѣ и остроуміи. А если такъ,-- думалъ я,-- то, пожалуй, эти листочки доставляютъ насмѣшливому врагу не мало веселыхъ минуть... И мнѣ казалось, что въ самомъ шумѣ разноголосой и грѣшной толпы, заглушающей робкія приглашенія служительницъ арміи, я слышу искренній хохотъ, и въ раздражающемъ свѣтѣ луны и электричества мелькаетъ умная мефистофелевская улыбка".
   Слѣдующія встрѣчи съ арміей генерала Бутса укрѣпляютъ автора въ мысли, что средства храброй арміи недостаточно сильны въ борьбѣ съ дьяволомъ. Въ особенности указываетъ на это и окончательный поворотъ, какой приняло дѣло Бутса, перешедшаго отъ проповѣди личнаго самоусовершенствованія къ содѣйствію общественнаго учрежденія. Мѣсто не позволяетъ намъ привести прелестную сценку встрѣчи съ отрядомъ арміи въ Лондонѣ, остановимся только на мастерски набросанной общей картинѣ борьбы, которую вела армія въ Англіи.
   "Devil, devil!.. Вотъ, думалось, гдѣ увижу я настоящую борьбу съ этимъ господиномъ,-- въ Лондонѣ, главной штабъ-квартирѣ знаменитаго генерала Бутса... Есть въ общественной жизни явленія, самая пошлость которыхъ идетъ имъ въ пользу, обезпечивая въ извѣстной мѣрѣ широкое распространеніе. Спасеніе -- и казарменное устройство, религіозное одушевленіе -- награждаемое производствомъ въ военные чины, духовная проповѣдь -- и военныя нашивки, "день спасенія" -- и маршировка повзводно навстрѣчу его зарѣ, бубны, литавры, пискливые рожки, назойливо кричащая реклама -- привлеченные на служеніе душевному перерожденію заблудшихъ. Трудно придумать болѣе пошлыя сопоставленія, а между тѣмъ организація спасенія ген. Бутса прогремѣла по всему міру, отголоски сраженій, даваемыхъ арміей дьяволу, пронеслись изъ конца въ конецъ старой Европы и перебросились за океанъ; въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ отчеты ген. Бутса рисовали картину такого быстраго роста его авторитарной организаціи, чуждой и даже враждебной всему англійскому строю, что, пожалуй, могло показаться, будто старый конституціонализмъ подмывается въ корнѣ этимъ необыкновеннымъ движеніемъ, наростающимъ снизу. Оставляя въ сторонѣ парламентскіе акты, парламентскіе нравы и пріемы, Вильямъ Бутсъ, бывшій портной, "самовольно именующій себя не принадлежащимъ ему званіемъ", сформировалъ взводы, роты, батальоны, полки и двинулъ ихъ на дьявола, на завоеваніе спасенія внѣ установившихся общественныхъ формъ. И одно время могло, пожалуй, показаться, что дьяволъ принялъ вызовъ и вступаетъ въ реальную борьбу. Всюду, гдѣ раздавалась визгливая музыка "спасенныхъ",-- въ толпѣ просыпалась вражда и раздраженіе на солдатъ и офицеровъ, вооруженныхъ только раздирательной музыкой и молитвенниками, на беззащитныхъ женщинъ и дѣвушекъ сыпались камни, организовалась настоящая армія дьявола, взявшая своей эмблемой скелетъ (Skeleton army), а для противодѣйствія ей и въ помощь полиціи молодые люди различныхъ положеній въ обществѣ организовали рыцарскій спортъ особаго рода, состоявшій въ защитѣ (боксомъ) сальваціонистскихъ женщинъ отъ грубой толпы... Уже одинъ уличный безпорядокъ, вызываемый всѣми этими столкновеніями, подалъ бы въ другомъ мѣстѣ десятки поводовъ для воспрещенія этой странной формы человѣческаго спасенія. Были, конечно, стремленія въ этомъ родѣ и въ Англіи, но старая англо-саксонская традиція осталась непоколебимой. Англичане расчленили вопросъ и поставили его въ такой формѣ: генералъ Бутсъ, какъ всякій англичанинъ, имѣетъ право держаться своихъ взглядовъ на спасеніе и открыто ихъ проповѣдывать, хотя бы и подъ звуки плохой музыки. Далѣе: безпорядокъ истекаетъ икъ того, что Skeleton-army ему въ этомъ препятствуетъ", полиція обязана защищать сальваціонистовъ. Если дѣло Бутса есть дѣло Божіе, напрасно было бы бороться съ нимъ посредствомъ парламентскихъ актовъ; если же "генералъ", какъ мы убѣждены, во многомъ сильно ошибается,-- не станемъ окружать его ошибокъ ореоломъ гонимой вѣры.
   "И вотъ проходятъ года... Генералъ Бутсъ даетъ сраженія дьяволу, генералъ Бутсъ выигрываетъ у дьявола битвы... Однако, пока волна катится все дальше, въ центрѣ замѣчается новое явленіе. На окраинахъ шумъ и движеніе, въ центрѣ странное спокойствіе. Первый, повидимому, теряетъ энергію devil. Постепенно интересъ къ битвамъ слабѣетъ, знамя скелета не привлекаетъ дьявольскихъ бойцовъ, проповѣди проходятъ спокойнѣе и скучнѣе, позиціи занимаются почти безъ боя. Рядомъ съ этимъ возникаетъ новый вопросъ: что дѣлать съ плѣнными? Они взяты у дьявола, дьяволъ изгнанъ изъ ихъ душъ... Это хорошо. Но что же далѣе? Комплектовать ими армію?-- Это можно было прежде. Теперь армія и безъ того слишкомъ велика, особенно въ виду ослабленія борьбы... Оставлять ихъ въ прежней обстановкѣ? Но тогда дьяволъ овладѣетъ ими вторично... И вотъ, пока волна докатывается до Финляндіи, гдѣ мы видѣли ея тихіе, скромные всплески, генералъ Бутсъ въ Англіи сворачиваетъ на новую дорогу... Онъ пишетъ книги, изслѣдуетъ трущобы, изучаетъ наростаніе пролетаріата и берется за созданіе учрежденій".
   А что же devil, изъ-за котораго весь шумъ?
   "...Мнѣ опять, какъ въ Гельсингфорсѣ, чудится, что гдѣ-то тамъ, въ вышинѣ, подлецъ-devil держится за бока и хохочетъ надъ бѣдною горстью своихъ побѣдителей, вѣрящихъ въ него, "какъ въ волка или медвѣдя"...
   "-- А мнѣ кажется, что онъ скорѣе плачетъ вмѣстѣ съ ними (борцами противъ него),-- замѣтилъ въ тотъ же вечеръ одинъ изъ лондонскихъ знакомыхъ, съ которымъ я подѣлился впечатлѣніями этого дня.-- Подумайте только: въ честь devil'а даются сраженія, съ нимъ спорятъ, воюютъ, противъ него и за него организуютъ цѣлыя арміи... А съ тѣхъ поръ, какъ даже генералъ-Бутсъ повернулъ фронтъ, бѣднаго devil'я, пожалуй, и совсѣмъ забудутъ... Вообще же, въ этой борьбѣ храбраго генерала Бутса съ devil'емъ главная побѣда не досталась ни тому, ни другому. Ее взяла себѣ, какъ это часто бываетъ, третья держава, не участвовавшая вовсе въ войнѣ.
   "-- А именно?
   "-- А именно: общество, которое, благодаря своей терпимости, пріобрѣло въ лицѣ арміи генерала Бутса очень широкую и полезную филантропическую организацію...
   "Еще одно подтвержденіе старой истины,-- заканчиваетъ г. Короленко:-- плевелы отдѣляются при жатвѣ, а то, что есть добраго среди самыхъ заблужденій, приноситъ плоды на почвѣ терпимости и свободы"...
   Только не легко достигаются эти терпимость и свобода.
   Въ самомъ дѣлѣ, отъ Арменіи, окровавленной, изуродованной, разоренной, отъ Константинополя, на улицахъ котораго возможны правильно сорганизованныя, "на основаніи закона, истекающаго изъ повелѣнія падишаха", массовыя убійства, и до Лондона, гдѣ каждый имѣетъ право исповѣдывать своя убѣжденія и полиція обязана его защищать отъ выходокъ толпы,-- согласитесь, громадное разстояніе. Это два полоса -- тиранніи, не знающей ограниченій, и разумной свободы, не признающей насильственныхъ ограниченій, изувѣрства и терпимости, насилія и права, звѣрской жестокости, безсознательной и дикой, и человѣчности, самовластья, все разрушающаго, и общественной организаціи, даже изъ нелѣпаго и смѣшного созидающей новыя учрежденія,-- можно ли между этими двумя полюсами перекинуть "мостикъ спасенія?"
   Мы думаемъ, можно, и Англія, въ чемъ бы ее ни обвиняли наши патріоты извѣстнаго лагеря, показала это, явившись пока единственной страной, которая взяла на себя дѣятельную помощь страдальцамъ-армянамъ. Мысль объ этой дѣятельной, а не только сочувственно-человѣколюбивой помощи, впервые была высказана въ статьѣ Диллона,-- первой статьѣ, которая раскрыла глаза изумленной Европѣ.
   "Существуетъ премилый разсказъ,-- такъ начинается эта прекрасная статья, убѣдившая даже недовѣрчиваго г. Гольмстрема,-- о маленькой дѣвочкѣ, которая, боясь оставаться спать въ темной комнатѣ, просила мать не уносить свѣчи, пока она не заснетъ.-- "Чего ты боишься, милая?" -- спросила строгая родительница.-- "Темноты",-- отвѣчалъ ребенокъ.-- "Но вспомни, дорогая моя, что Богъ здѣсь въ комнатѣ съ тобою, а Богъ есть свѣтъ". Молчаніе, послѣдовавшее за этой догматической сентенціей, повидимому, показывало, что желаемое впечатлѣніе произведено, но вдругъ молчаніе было нарушено нѣжнымъ голоскомъ:-- "Въ такомъ случаѣ, мама, возьми Бога и оставь свѣчу". Совершенно таковы чувства армянъ къ тѣмъ, кто ихъ жалѣетъ на словахъ, предоставляя на дѣлѣ ихъ собственной участи. "Мы можемъ обойтись безъ вашего сочувствія и вашихъ соболѣзнованій, если вы намъ гарантируете безопасность жизни и имущества".
   Пусть же "братская помощь" оправдается на дѣлѣ, и то сочувствіе, которое, мы не сомнѣваемся, таится къ несчастнымъ армянамъ въ душѣ нашихъ читателей, выразится не только на словахъ и въ платоническихъ пожеланіяхъ.
   Годъ тому назадъ намъ приходилось уже отмѣтить одно изъ наиболѣе выдающихся за послѣднее время произведеній, именно "Въ мірѣ отверженныхъ" г. Медицина. Теперь на страницахъ "Русскаго Богатства" снова начали появляться очерки того же автора -- "Еще изъ міра отворженныхъ", которые по глубокому интересу, повидимому, превзойдутъ предъидущіе.
   Помимо захватывающаго содержанія, есть въ этихъ очеркахъ свѣжесть таланта, которая такъ подкупающе дѣйствуетъ на современнаго читателя, при выкшаго въ огромномъ большинствѣ случаевъ къ шаблону. Въ очеркахъ г. Мельшина сцены и типы изъ далекаго и такого чуждаго намъ міра привлекаютъ оригинальностью обрисовки характеровъ, и безъ того незаурядныхъ, новизною освѣщенія, въ которой не чувствуется заранѣе составленныхъ взглядовъ на этотъ міръ, готовой мѣрки, съ которой бы авторъ подходилъ къ своимъ персонажамъ. Г. Медицинъ похожъ на умнаго и всѣмъ интересующагося путешественника добраго стараго времени, который больше всего занять сообщеніемъ видѣннаго и слышаннаго и лишь изрѣдка не можетъ удержаться, чтобы не излить изумленія и горя, охватывающаго его при видѣ особо чудовищнаго типа, сцены или событія.
   А между тѣмъ, г. Медицинъ несомнѣнно поэтически настроенный бытописатель, и это сказывается въ поэтическомъ колоритѣ, который лежитъ на всемъ "Мірѣ отверженныхъ", какъ онъ вырисовывается подъ перомъ талантливаго разсказчика. Въ тѣсной и душной камерѣ, гдѣ томится его скорбная душа среди озлобленныхъ и изуродованныхъ жизнью преступниковъ, его не покидаетъ воспоминаніе прошлаго, въ которомъ онъ ищетъ разгадки причинъ, приведшихъ сюда эту толпу почти чудовищъ, и сквозь призму этихъ воспоминаній настоящее выступаетъ какъ трагическая неизбѣжность. Его жалкіе герои получаютъ тотъ идеальный оттѣнокъ, который, при всемъ реализмѣ описаній, возводитъ ихъ изъ конкретнаго въ общее явленіе, полное глубокаго общественнаго.значенія. Въ сырыхъ и мрачныхъ штольняхъ, куда онъ спускается вмѣстѣ съ этими отверженцами, онъ слышитъ глухіе голоса -- отголоски ранѣе здѣсь погибшихъ, видитъ ихъ туманные колеблющіеся образы, чувствуетъ связующую съ ними общую цѣпь страданій, и эти неоплаканныя тѣни тревожатъ, волнуютъ читателя, заставляя его чувствовать какую-то неясную вину передъ ними, что-то въ родѣ раскаянія, смутнаго, но тѣмъ болѣе удручающаго.
   Мягкій колоритъ лежитъ на всемъ, даже прямолинейная, сухая, жесткая и грубая фигура властелина этого проклятаго Богомъ я забытаго людьми уголка, штабсъ-капитана Лучезарова, теряетъ свою угловатость и выступаетъ человѣчной, что лишь усиливаетъ ея ужасъ и внушаемое ею отвращеніе. Мягкость вообще отличительная черта г. Мелыпина. Онъ не умѣетъ проклинать, ему чуждъ потрясающій паѳосъ отчаянія, онъ слишкомъ много любитъ, чтобы ненавидѣть съ той силой страсти, которая сокрушаетъ все, даже справедливость. Но отъ этого его картина шире, глубже, понятнѣе, его нельзя упрекнуть въ преувеличеніяхъ, которыя дали бы право возмущенному чувству читателя бросить упрекъ автору -- это не правда!" И міръ отверженныхъ встаетъ передъ нашей совѣстью живымъ укоромъ, подъ тяжестью котораго остается склонить голову съ признаніемъ -- это правда!"
   Въ появившихся, въ сентябрьской книгѣ "Русскаго Богатства", новыхъ сценахъ, на ряду съ нашими прежними знакомцами, выступаетъ нѣсколько новыхъ фигуръ, тѣмъ болѣе для насъ любопытныхъ, что на этотъ разъ рѣчь идетъ объ интеллигентныхъ "преступникахъ". Къ сожалѣнію, и г. Мелыпшъ не избѣгъ участи большинства нашихъ беллетристовъ, которымъ настолько же удаются типы простыхъ людей, герои народной толпы, насколько неясны выходятъ у нихъ типы изъ интеллигенціи. Не будемъ вдаваться въ объясненіе этого общаго недостатка и, чтобы не быть голословными, остановимся на трагической исторіи, которую разсказываетъ новый товарищъ несчастья.
   Уже въ описаніи внѣшности новыхъ лицъ видится расплывчатость, которой нѣтъ, напр., въ характеристикѣ, приведенной тутъ же, артельнаго старосты Юхорева. "Я съ жадностью всматривался въ лица, отыскивая въ нихъ интеллигентныя и симпатичныя черты... Одинъ былъ совсѣмъ еще юноша, блондинъ, другой, значительно старше, брюнетъ. Блондинъ показался мнѣ коренастымъ и широкоплечимъ", у него было безусое, моложаво-розовое лицо съ большими, полными, добрыми глазами; онъ былъ взволнованъ и крайне смущенъ первыми шелайскими впечатлѣніями... Его товарищъ, высокій, худощавый мужчина съ шелковистой черною бородою, напротивъ, скорѣе былъ раздраженъ; темные глаза его сердито глядѣли изъ-подъ густыхъ, почти сросшихся бровей; онъ и на меня тоже смотрѣлъ съ недовѣріемъ и ни разу не улыбнулся..." Та же блѣдность остается и въ разсказѣ исторіи Штейнгарта, старшаго изъ новичковъ. Исторія, безспорно, полна трагизма и типична сама по себѣ, во, какъ увидятъ и сами читатели, въ ней недостаетъ художественной яркости, она не захватываетъ, хотя и очень трогательна.
   Ночью между новыми знакомцами завязывается разговоръ, происходитъ понятное сближеніе между людьми, столь близкими по судьбѣ, убѣжденіямъ и положенію. Штейнгарть -- еврей, и съ этого начинается его разсказъ. Намѣренна или нѣтъ, но эту особенность авторъ какъ бы кладетъ въ основу самой исторіи, что въ значительной степени лишаетъ ее общности, характерности, такъ какъ это лишь внѣшняя, привходящая черта, а не вытекающая изъ сущности того положенія, которое должно бы чувствоваться въ основѣ разсказа.
   "Повѣрите ли,-- начинаетъ Штейнгарть,-- какія теперь подлыя вещи творятся у насъ на Руси! Образованные интеллигентные, повидимому, люди не стѣсняются громко и открыто произносить слово "жидъ" и высказывать презрѣніе и ненависть къ жидамъ. Тѣмъ больнѣе все это видѣть и слышать человѣку, который, будучи, какъ я, самъ по происхожденію евреемъ, ничѣмъ другимъ, въ сущности, не связанъ съ роднымъ племенемъ и превосходно знаетъ всѣ его недостатки и пороки. О, слишкомъ, даже слишкомъ хорошо знаю я ихъ! Но когда со всѣхъ сторонъ летятъ въ этотъ несчастный народъ плевки и каменья, можно ли спрашивать, что я долженъ чувствовать и кого долженъ любить? Да, именно этотъ проклятый еврейскій вопросъ былъ проклятіемъ и моей личной жизни".
   Еще будучи студентомъ, герой разсказа сближается съ русской дѣвушкой, und das war die-eigentliche Katastrophe, какъ выражается Гейне. "Обо всемъ мы тогда переговорили, обо всемъ передумали, кромѣ одного: что я былъ еврей, а она -- православная... А жизнь, между тѣмъ, не медлила и разрѣшила вопросъ по своему. Когда меня въ одно прекрасное утро арестовали, Елена не только не была допущена ко мнѣ на свиданіе, какъ незаконная жена, но даже арестована и выслана на родину. Переписки намъ также не дозволяли". Спустя два года, проведенныхъ въ заключеніи до суда, не получая никакихъ извѣстій съ воли, онъ узнаетъ, что Елена жива и такъ же относится къ нему, какъ и до ареста. Изъ телеграммы, полученной имъ въ домѣ предварительнаго заключенія, куда его перевели послѣ осужденія на каторгу, онъ узнаетъ, что и она идетъ въ ссылку и ждетъ встрѣчи съ нимъ въ пути. Здѣсь мы выпускаемъ вводный эпизодъ, интересный самъ по себѣ, но случайный, какъ разсвирѣпѣвшій арестантъ чуть было не убилъ Елену наручнями кандаловъ. Свиданіе, наконецъ, состоялось послѣ почти трехлѣтней разлуки. Оно составляетъ центральную сцену разсказа, и мы приводимъ ее дословно.
   "Какъ сквозь туманъ помню прощанье съ товарищами предшествующей партіи, стоявшими у воротъ тюрьмы и въ этотъ поздній часъ только-что собиравшимися выступить въ дальнѣйшій путь. Почти каждый изъ нихъ, улыбаясь, пожималъ мнѣ руку и поздравлялъ съ тѣмъ, что сейчасъ я увижусь, наконецъ, съ Еленой. А я дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, и лишь машинально отвѣчалъ на всѣ предлагаемые вопросы. Рѣшительно не припомню, какъ это случилось, что я очутился во дворѣ тюрьмы, когда остальная партія оставалась еще за воротами. Я взбѣжалъ на указанное мнѣ кѣмъ-то тюремное крыльцо, спотыкаясь и путаясь въ гремящихъ кандалахъ, и тутъ же въ дверяхъ столкнулся съ блѣдной, худенькой дѣвушкой, принявшей меня въ объятія... Когда я очнулся, мы сидѣли уже въ маленькой каморкѣ, въ которой жила Елена, и бесѣдовали. Разсказывать ли, впрочемъ, о томъ, что эта первая бесѣда послѣ двухъ слишкомъ лѣтъ разлуки скорѣе походила на бредъ больныхъ или на смущенный лепетъ дѣтей, чѣмъ на разговоръ взрослыхъ. Я долго стѣснялся снять свою арестантскую шапку и показать Еленѣ бритую голову, но она сама ее обнажила и поцѣловала... Затѣмъ, какъ у Некрасова въ "Русскихъ женщинахъ" -- помните?-- она стала неожиданно на колѣни и приложила къ губамъ также и желѣзныя кольца моихъ цѣпей... Я такъ былъ пораженъ и такъ пристыженъ этимъ наивнымъ выраженіемъ любви и преданности, что долгое время не поднималъ ее съ полу и молчалъ".
   Расхолаживающее впечатлѣніе, испытываемое при описаніи этой сцены, непріятно останавливаетъ читателя,-- и вовсе не потому, чтобы подобная сцена была сочиненіемъ. Она вполнѣ возможна, и, вѣроятно, не одинъ разъ угрюмыя стѣны сибирскихъ этаповъ были свидѣтелями такихъ восторженно-трогательныхъ выраженій любви и преданности русскихъ женщинъ. Но и у Некрасова, при всемъ его огромномъ талантѣ, эта сцена не принадлежитъ къ числу лучшихъ въ его "Русскихъ женщинахъ". Слишкомъ ужъ отдаетъ она мелодрамой, которую реалистически воспитанный вкусъ русскаго читателя просто не выноситъ. У Некрасова, впрочемъ, читатель постепенно къ ней подготовляется, нервы его съ самаго начала поэмы возбуждены, и все болѣе растетъ возбужденное настроеніе, по мѣрѣ приближенія къ концу, такъ что и заключительная сцена входитъ въ что настроеніе, какъ разрѣшающій аккордъ. Иное совсѣмъ въ приведенномъ разсказѣ, въ общемъ вяло написанномъ, больше возбуждающемъ умъ, чѣмъ чувство, почему и самая сцена,-- помимо повторенія хорошо знакомаго мотива,-- представляется почти неумѣстной, дѣланной, сочиненной -- что-называется.
   Съ большимъ нетерпѣніемъ будемъ ожидать продолженія очерковъ г. Мельшина. Частные недостатки ни мало не уменьшаютъ общаго значенія, этого, безспорно, замѣчательнѣйшаго произведенія, а художественность изложенія съ избыткомъ окупаетъ нѣкоторые недочеты, тѣмъ болѣе, что иные изъ нихъ, въ виду щекотливости самой темы, и не слѣдуетъ возлагать на автора.

------

   Въ началѣ истекающаго года мы говорили о ростѣ нашей періодической печати и отмѣтили, какъ знаменіе времени, преимущественное возростаніе числа газетъ, въ особенности въ столицѣ. Говорили и радовались, видя въ этомъ фактѣ ростъ нашей общественности. Къ сожалѣнію, эта радость была преждевременна. Не прошло и года, какъ отъ большинства вновь народившихся органовъ и слѣда не осталось.
   
   "Плохая имъ досталась доля,
   Немногіе вернулись съ поля".
   
   Да и эти уцѣлѣвшіе возбуждаютъ странное чувство. Въ особенности удивляетъ насъ одна, которая, можно сказать, не успѣла возникнуть, какъ съ такой стремительностью, и по случаю, и безъ случая, подчеркиваетъ свою ультраблагонамѣренность, что можно бы и въ самомъ дѣлѣ испугаться. Къ счастью, времена не тѣ.
   Мы имѣемъ въ виду "Міровые Отголоски". Не будемъ касаться ихъ войны съ "Новымъ Временемъ", въ которой архаическій г. Трубниковъ пустилъ въ оборотъ весь приснопамятный арсеналъ добраго стараго времени, когда шумѣлъ Булгаринъ и нападалъ даже на цензуру (см. "Дневникъ" Никитешси). Намъ приходится вступиться за себя. По поводу второй статьи г. Крживицкаго "Распространеніе идей" упомянутая газета разразилась цѣлымъ фельетономъ, въ которомъ нѣкій г. Cand. philos, выступаетъ на защиту потрясенныхъ основъ.
   "Русскій марксизмъ и его будущее" -- ни больше, ни меньше, такъ озаглавилъ г. Кандидатъ философіи свою весьма далекую философіи вылазку противъ нашего сотрудника. Нго побудилъ къ этому тотъ страхъ, который нагнали русскіе марксисты на народниковъ, и сожалѣніе къ послѣднимъ. Движимый такими добрыми чувствами, авторъ прежде всего двумя-тремя словами "комментируетъ" статью г. Крживицкаго. Послѣдній, напр., коснулся вскользь "запоздалыхъ странъ",-- г. Кандидатъ философіи глубокомысленно поясняетъ: "разумѣй Россію". Нашъ сотрудникъ, разбирая вліяніе новыхъ идей въ отсталыхъ странахъ, указываетъ ихъ вліяніе на тѣ силы, которыя прежде другихъ способны проникнуться ими. Его комментаторъ усматриваетъ въ этомъ намекъ чуть ли не на блаженной памяти пресловутый "интерпаціальный союзъ". Видимо, архаическая редакція подбираетъ и такихъ же допотопныхъ сотрудниковъ, которые, проспавъ тридцать лѣтъ и три года, думаютъ, что за это время ничто не измѣнилось и все обстоитъ такъ же, какъ и въ тѣ времена, когда эти грозныя словечки въ лоскъ укладывали противниковъ.
   Что можно возражать такимъ старцамъ, очевидно, впавшимъ въ младенчество? Остается лишь отмахнуться, какъ отъ назойливой мухи:
   
   "Краснаго лѣта отрава, муха несносная, что ты
   Жужжишь"...
   
   Но есть въ разсужденіяхъ г. Кандидата философіи нѣчто, заслуживающее вниманія само по себѣ, на чемъ, пожалуй, не мѣшаетъ остановиться. Желая ободрить упавшихъ духомъ идеалистовъ,-- не можемъ ихъ поздравить съ такими союзниками,-- авторъ заявляетъ, что имъ нечего вѣшать головы, ибо "будетъ нѣкогда день и погибнетъ священная Троя", т. е. и отъ торжествующихъ нынѣ "марксистовъ" ничего не останется. Уже и теперь, -- торжественно возглашаетъ онъ,-- число ихъ на Западѣ не растетъ и въ самомъ ихъ лагерѣ раздаются громкіе голоса противъ нѣкоторыхъ основоположеній доктрины. Въ этомъ его убѣждаетъ французъ Ренаръ, редакторъ журнала "La Revue Socialiste", по мнѣнію котораго "марксизмъ такъ же, какъ и натурализмъ, пересталъ отвѣчать новымъ потребностямъ,-- онъ отстаетъ, онъ принадлежитъ къ закончившейся эпохѣ и ему предстоитъ или придти въ окончательный упадокъ, или трансформироваться".,
   "Я полагаю, -- заканчиваетъ г. Кандидатъ философіи свою статью, -- что всего вышесказаннаго совершенно достаточно, чтобы признать существованіе чрезмѣрнаго оптимизма въ средѣ русскихъ марксистовъ, глубоко вѣрующихъ въ каждую букву своего матеріалистическаго катехизиса. Марксизмъ появился у насъ въ то время, когда на родинѣ его теряется вѣра въ его непогрѣшимость. Марксисты совѣтуютъ своимъ противникамъ почаще "обращать свои взоры на Западъ". Мы совѣтуемъ то же самое, такъ какъ лишь такимъ путемъ можно убѣдиться въ декаденсѣ... не идеализма, а именно марксизма, т. е. его матеріалистическихъ основъ. Русскіе марксисты будутъ имѣть у насъ вліяніе, они имѣютъ его уже теперь, но вытѣснить идеалистическія теченія въ средѣ русской интеллигенціи и даже пріобрѣсть господствующую роль имъ не удастся, какъ это имъ не удалось и въ другихъ странахъ. Уныніе и робость, охватившія въ послѣднее время всѣ немарксистскіе элементы нашей прогрессивной молодежи, пройдутъ очень быстро и тогда разсѣется то странное заблужденіе, будто всякій не-марксистъ уже тѣмъ самымъ декадентъ, "инвалидъ" или ерундисть. Говоря все это, мы отнюдь не желаемъ всецѣло становиться на сторону народниковъ; наоборотъ, мы признаемъ справедливымъ многое, сказанное марксистами по ихъ адресу. Народники -- пройденная ступень нашей идейной жизни. Это несомнѣнно! Но мы убѣждены также, что и марксизмъ, въ строгомъ смыслѣ этого слова (курсивъ автора), принадлежитъ скорѣе прошлому, чѣмъ будущему. Всюду чувствуется теперь пробужденіе новоидеалистическихъ стремленій и оппозиція узкому и сухому матеріализму. Съ этой-то стороны и грозитъ марксизму серьезная опасность".
   И пусть грозить, замѣтимъ отъ себя, такъ какъ меньше всего мы заинтересованы успѣхами "сухого и узкаго матеріализма", понимаемаго г. кандидатомъ философіи въ чисто ходячемъ смыслѣ. Нашимъ читателямъ хорошо извѣстно, хотя бы изъ статей нашего уважаемаго сотрудника проф. Челпанова, наше отношеніе къ матеріализму, какъ философской доктринѣ. Потерпѣвъ крушеніе даже въ той области, гдѣ эта доктрина особенно была сильна, въ естествознаніи, и сохраняя тамъ значеніе, какъ методъ изслѣдованія, матеріализмъ въ томъ смыслѣ, какъ его понимаетъ г. Кандидатъ философіи, меньше всего привлекателенъ въ соціологіи. Этою никакъ не могутъ усвоить до сихъ поръ противники экономическаго матеріализма, постоянно сваливая въ одну кучу матеріализмъ въ грубо-житейскомъ смыслѣ, матеріализмъ обще-философскій и экономическій матеріализмъ, какъ соціологическую доктрину. Даже философы ex officio, какъ, напр., г. Влад. Соловьевъ, повинны въ этомъ смѣшеніи. Они не могутъ допустить, что значительная часть послѣдователей экономическаго матеріализма въ исторіи -- нисколько не являются послѣдователями обще-философскаго матеріализма.
   Установивъ это разграниченіе, на которомъ мы постоянно настаивали въ цѣляхъ выясненія вопроса, мы можемъ вполнѣ беззаботно взирать на грядущее наступленіе "новоидеалистическихъ стремленій" и даже по мѣрѣ силъ и возможности содѣйствовать имъ на русской почвѣ. Точно также ни мало не смутятъ никого изъ послѣдователей этой доктрины новыя теченія въ ней, наблюдаемыя на Западѣ. Это прямо вытекаетъ изъ основного ея положенія, что измѣненія, экономическихъ отношеній, а не наоборотъ, ведутъ къ измѣненію идеалогіи даннаго общества. Указавъ общій законъ общественной динамики, доктрина отнюдь не можетъ указать, что именно такъ или этакъ выразятся всѣ послѣдующія измѣненія въ сознаніи общества. Въ противность всѣмъ прочимъ ученіямъ, именно эта доктрина отрицаетъ всякія предсказанія, почему, между прочимъ, послѣдователи ея относятся съ нѣкотораго рода.снисходительной насмѣшкой къ утопіямъ, къ идеальнымъ программамъ будущаго строя и т. п., очень пріятнымъ, но въ основѣ лишеннымъ почвы мечтамъ. Въ сущности, это и составляетъ наиболѣе цѣнную сторону доктрины экономическаго матеріализма -- ея относительность, отсутствіе абсолютныхъ пороговъ, ихъ же не прейдеши. Она открываетъ безконечныя перспективы, отрицая постоянство, незыблемость производственныхъ отношеній, лежащихъ въ основѣ общественнаго строя, отказываясь признать что-либо разъ и навсегда даннымъ, упрочившимся, неизмѣннымъ.
   Что же касается отмѣчаемаго г. Кандидатомъ философіи различія въ пониманіи тѣхъ или иныхъ сторонъ доктрины ея различными послѣдователями, то этотъ фактъ свидѣтельствуетъ о ея жизненности. Доктрина до тѣхъ поръ и жива, пока въ ней идетъ работа надъ выясненіемъ различныхъ ея положеній. Разъ она превращается въ догматъ, въ букву -- она умираетъ естественной смертью, чему много примѣровъ въ исторіи развитія человѣческаго духа. Пока еще ничего подобнаго не замѣчается въ развитіи ученія экономическаго матеріализма, которое и на Западѣ, и у насъ имѣетъ много послѣдователей, далеко не пришедшихъ къ соглашенію относительно многихъ ея сторонъ.
   Совѣтъ г. Кандидата философіи почаще "обращать свои взоры на Западъ" -- очень хорошъ, и въ благодарность мы ему тоже посовѣтуемъ -- не прибѣгать къ неудобнымъ пріемамъ полемики, предоставивъ ихъ тѣмъ, кто лучшихъ пріемовъ не знаетъ и, чувствуя свое безсиліе въ области мысли, взываетъ къ городовому, этому ultimum refugium обывательской философіи.

А. Б.

"Міръ Божій", No 11, 1897

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru