Боборыкин Петр Дмитриевич
Творец "Горе от ума"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Творецъ "Горе отъ ума".

   Воспроизводимъ изъ "Новостей" въ высшей степени интересную рѣчь, прочтенную П. Д. Боборыкинымъ на вечерѣ 21 января, устроенномъ комитетомъ Литературнаго фонда въ намять столѣтія со дня рожденія Грибоѣдова:
   Жемчужина нашего театра до сихъ поръ -- "Горе отъ ума". Но одного-ли театра? Эта комедія -- одна изъ драгоцѣнностей всего нашего изящнаго творчества на протяженіи девятнадцатаго вѣка. Нужды нѣтъ, что въ русской творческой литературѣ развитіе сценической формы предшествовало эволюціи различныхъ видовъ современнаго эпоса; мы не настолько богаты, чтобы намъ дѣлать слишкомъ строгія и часто узкія дѣленія. Форма не всегда выливается въ полномъ соотвѣтствіи съ замысломъ. Тоже произошло и въ исторіи созданія "Горе отъ ума", если мы захотимъ вѣрить самому автору; а не вѣрить ему мы не имѣемъ никакого права. Замыселъ этой, въ полномъ смыслѣ слова, геніально-даровитой пьесы былъ, по свидѣтельству самого Грибоѣдова, таковъ, что изъ него сложилось-бы произведеніе, еще шире и глубже захватывающее жизнь, быть можетъ, совсѣмъ не въ рамкахъ стихотворной комедіи; во всякомъ случаѣ, безъ тисковъ и ограниченій драматическаго произведенія. Припомните, что писалъ самъ Грибоѣдовъ въ черновомъ наброскѣ, относящемся, какъ разъ, къ тому времени, когда "Горе отъ ума" было уже -извѣстно всѣмъ друзьямъ родной литературы, если не въ печатномъ текстѣ, то въ многочисленныхъ спискахъ. Слова, какія я сейчасъ приведу, относятся, по опредѣленію лучшихъ комментаторовъ, къ періоду послѣ 1823 года.
   "Первое начертаніе этой сценической поэмы,-- набросалъ Грибоѣдовъ для себя,-- какъ оно родилось во мнѣ, было гораздо великолѣпнѣе и высшаго значенія, чѣмъ теперь, въ суетномъ нарядѣ, въ который я принужденъ былъ облечь его. Ребяческое удовольствіе слышать стихи свои въ театрѣ, желаніе имъ успѣха заставили меня портить мое созданіе сколько можно было. Такова судьба всякаго, кто пишетъ для сцены: Расинъ и Шекспиръ подвергались той-же участи,-- такъ мнѣ-ли роптать? Въ превосходномъ стихотвореніи многое должно угадывать; не вполнѣ выраженныя мысли или чувства тѣмъ болѣе дѣйствуютъ на душу читателя, что въ ней, въ сокровенной глубинѣ ея, скрываются тѣ струны, которыхъ авторъ едва коснулся, нерѣдко однимъ намекомъ,-- но его поняли, все уже внятно, и ясно, и сильно. Для того съ обѣихъ сторонъ требуется: съ одной -- даръ, искусства, съ другой -- воспріимчивость, вниманіе. Но какъ-же требовать его отъ толпы народа, болѣе занятаго собственною личностью, нежели авторомъ и его произведеніемъ? При томъ, сколько привычекъ и условій, нимало не связанныхъ съ эстетическою частью творенія,-- однако, надобно съ ними сообразоваться. Суетное желаніе рукоплескать, не всегда кстати, декламатору, а не стихотворцу; удары смычка послѣ каждыхъ трехъ-четырехсотъ стиховъ; необходимость побѣгать по коридорамъ, душу отвести въ поучительныхъ разговорахъ о дождѣ и снѣгѣ -- и всѣ движутся, входятъ и выходятъ, и встаютъ и садятся. Всѣ таковы, и я самъ таковъ, и вотъ что называется публикой! Есть родъ познанія (которымъ многіе кичатся) -- искусство угождать ей, то есть, дѣлать глупости"...
   Вдумайтесь въ эти слова, оцѣните ихъ. Какъ это глубоко вѣрно, умно, проницательно, смѣло и до сихъ поръ необыкновенно ново! Кто изъ драматурговъ не испытывалъ того-же самаго? И если въ писателѣ живетъ одновременно романистъ и драматургъ, то первый будетъ всегда горячѣе защищать свое дѣло. Театръ, чтобы быть истинно литературнымъ, требуетъ необычайныхъ жертвъ со стороны писателя. Кто хочетъ преслѣдовать серьезныя художественныя цѣли, тотъ заранѣе* простись съ дешевыми успѣхами. Да и помимо того, самыя рамки сценическаго дѣйствія связываютъ но рукамъ и по ногамъ не только заурядныхъ поставщиковъ сцены, но и геніальныхъ творцовъ европейскаго театра, Шекспировъ и Расиновъ -- на кого указываетъ Грибоѣдовъ въ своемъ драгоцѣнномъ для насъ, въ эту минуту, черновомъ наброскѣ.
   И обычный у насъ до сихъ поръ взглядъ на "Горе отъ ума", какъ на сатиру въ тѣсномъ смыслѣ, долженъ быть сданъ въ архивъ, и безвозвратно. Если въ этой комедіи Грибоѣдовъ, какъ творецъ-художникъ, кое-гдѣ обмолвился, вводя свое писательское я, заставляя Лизу сыпать эпиграммами и Молчалина цинически и неумно, неестественно -- " какъ мы теперь выражаемся,-- высказывать свое profession de foi, то, въ общемъ, развѣ насъ не поражаетъ, до сихъ поръ, творческая способность автора ставить фигуры, бытовыя фигуры, съ такимъ богатствомъ характеристикъ, съ такой вѣрностью тона, какихъ до него положительно но было въ русской литературѣ и какія послѣ него не были затемнены ни однимъ произведеніемъ, ни въ повѣствовательномъ, ни въ сценическомъ родѣ. Бѣлинскій былъ искрененъ во всемъ, что онъ говорилъ; но его приговоры не составляютъ непогрѣшимыхъ каноновъ эстетической вѣры. Мы знаемъ, что онъ, на протяженіи своей критической работы, не затруднялся высказывать противорѣчивыя мнѣнія -объ одномъ и томъ-же Яркій этюдъ его о-"Горе отъ ума" принадлежитъ къ тому періоду, когда онъ былъ преисполненъ эстетическаго правовѣрія, почему и посмотрѣлъ на "Горе отъ ума", какъ слишкомъ ревнивый поборникъ объективнаго творчества. Для него Чацкій -- неудачное лицо въ художественномъ смыслѣ; а для насъ -- совсѣмъ живое, даже если и предположить, что въ его уста авторъ вложилъ всего больше личныхъ настроеній, идей и негодованія. Чацкій, до сихъ поръ, первое молодое героическое лицо русскаго театра, безъ малѣйшаго сомнѣнія! Никто другой такъ еще не жилъ молодымъ пыломъ на русскихъ подмосткахъ, никто такъ не объяснялся въ любви, не выражалъ такъ своихъ юныхъ, если хотите безтактныхъ, но жизненныхъ и огненныхъ протестовъ. И каждый изъ насъ, кто любовно слѣдитъ за успѣхами русскаго сценическаго искусства, долженъ сознаться съ грустью, что до сихъ поръ ни на какой сценѣ онъ не видалъ еще исполнителя, стоящаго на одномъ уровнѣ съ замысломъ и осуществленіемъ этого и глубоко трогательнаго, и пророческаго, и блистательно созданнаго лица.
   Но мнѣ возразятъ: "Какъ-же можно отрицать то, что Грибоѣдовъ сознательно написалъ произведеніе, въ которомъ его лирическое чувство было окрашено въ колоритъ очевидной сатиры?". На это я отвѣчу, что личное чувство, въ данномъ случаѣ (связанное съ цѣлымъ моремъ тѣхъ душевныхъ "терзаній", о какихъ повѣдалъ русскому обществу Чацкій), въ высоко даровитой натурѣ не можетъ служить препятствіемъ тому, чтобы въ писательской душѣ сложилось произведеніе истинно-творческое процессомъ непроизвольнымъ, неожиданнымъ, чтобы оно не подготовлялось безсознательной психической работой творца.
   Не думайте, что говорящій вамъ это фантазируетъ. Въ исторіи созданія "Горе отъ ума" есть моментъ, который прямо подтверждаетъ то, что я сейчасъ сказалъ. Въ біографіи Грибоѣдова значится, что въ 1821 году, когда онъ жилъ въ Персіи, ему приводилось, разумѣется, часто мечтать о Петербургѣ и Москвѣ, о своихъ друзьяхъ, родныхъ, знакомыхъ, о театрѣ, который онъ любилъ страстно, и объ артистахъ. Нужды нѣтъ, что это сообщеніе записано Ѳаддеемъ Булгаринымъ; но онъ былъ его другомъ и въ то время умѣлъ цѣнить его талантъ, понимать огромное творческое значеніе его комедіи. Мы читаемъ дальше, что разъ Грибоѣдовъ легъ спать въ кіоскѣ, въ саду, и видѣлъ сонъ, представившій ему отечество со всѣмъ, что осталось въ немъ милаго для сердца. Ему снилось, что онъ въ кругу друзей разсказываетъ о планѣ комедіи, будто имъ написанной, даже читаетъ нѣкоторыя мѣста изъ нея. Проснувшись, Грибоѣдовъ беретъ карандашъ, бѣжитъ въ садъ, и въ ту-же ночь не только набрасываетъ планъ "Горе отъ ума", но и пишетъ нѣсколько сценъ перваго акта. Комедія на половину была кончена въ Тифлисѣ, въ 1822 году, какъ предполагаютъ (вопреки показанію Булгарина, считавшаго, что она совсѣмъ кончена тамъ) два изслѣдователя писательской жизни Грибоѣдова -- Лонгиновъ и Алексѣй Веселовскій. Если оно было такъ, то развѣ можно отрицать то, что замыселъ явился неожиданно, непроизвольно и даже въ томъ особенномъ видѣ нашего сознанія, которое обыкновенно сознаніемъ не называется, то есть въ сновидѣніи. Но это не единичный фактъ къ исторіи творчества вообще; мы знаемъ, что и геніальнымъ ученымъ, и музыкантамъ, и поэтамъ приходили совершенно опредѣленные замыслы, вплоть до открытій строго-научнаго характера.
   Да и вся творческая работа "Горе отъ ума" показываетъ, что художникъ-творецъ одолѣвалъ въ Грибоѣдовѣ преднамѣреннаго обличителя въ резонерскомъ-ли, въ пылко-лирическомъ-ли смыслѣ. Вотъ почему мы находимъ въ "Горе отъ ума" такой богатѣйшій вкладъ въ исторію русскаго изящнаго творчества. Эта комедія, вмѣстѣ съ такимъ романомъ, какъ "Евгеній Онѣгинъ", знаменуетъ собою блистательное начало того періода въ развитіи русской изящной литературы, который былъ творческимъ но преимуществу. И до тѣхъ поръ, пока наша критика будетъ смотрѣть на "Горе отъ ума" въ исключительныхъ интересахъ обличающей сатиры, она не установитъ своего взгляда на это произведеніе, она будетъ продолжать глядѣть на него только сквозь призму хотя-бы и весьма законныхъ и даже симпатичныхъ общественныхъ протестовъ и упованій, придавая фактамъ внѣшней исторіи этой комедіи слиткомъ большое значеніе.
   Да, эта жемчужина русскаго театра долго находилась подъ спудомъ, что, однако, не помѣшало ей, еще до появленія на сценѣ, быть прочтенной всѣмъ тогдашнимъ истинно-грамотнымъ людомъ Россіи. Мы знаемъ, что въ маѣ 1825 года ее хотѣли было дать частнымъ образомъ въ петербургскомъ театральномъ училищѣ, и этотъ спектакль не состоялся по распоряженію высшаго начальства. Мы знаемъ, что на столичной сценѣ допущено было сначала представленіе одного только акта. Намъ извѣстенъ весь мартирологъ искаженій и выкидокъ, отъ которыхъ и до сихъ поръ вполнѣ не избавленъ текстъ, дающійся въ публичныхъ спектакляхъ. Но все это уже было и если въ извѣстной степени продолжается до сихъ поръ, то не можетъ уже, въ глазахъ цѣнителей съ болѣе свободнымъ отношеніемъ къ творчеству, затемнять главныхъ и вѣчныхъ достоинствъ произведенія. Мы не можемъ смотрѣть не только на лицо Чацкаго, но и на лица Фамусова, Софьи, Загорѣцкаго, Репетилова -- сквозь цвѣтныя стекла исключительно сатирическаго настроенія. Для насъ они -- бытовыя лица, творчески созданныя, и слабыя стороны въ ихъ изображеніи какъ разъ тѣ, въ которыхъ писатель недостаточно освободился отъ чисто-отрицательныхъ пріемовъ трактованія отдѣльныхъ лицъ. Какъ общая жизненная картина, сцены московскаго барскаго быта для насъ -- уже что-то дорогое, достолюбезное, не по тѣмъ нравамъ, взглядамъ, чувствамъ и предразсудкамъ, какіе сквозятъ въ положеніяхъ и діалогахъ, но по обаянію ихъ жизненности. Нужды нѣтъ, что всѣ почти лица "Горе отъ ума", за исключеніемъ Чацкаго, принадлежатъ къ разряду, такъ называемыхъ, отрицательныхъ лицъ, художественно-реальное творчество не исключаетъ ничего изъ своихъ задачъ. Но и отрицательныя лица могутъ быть трактованы двояко: или цѣльно, разносторонне, такъ что мы ясно видимъ ихъ и то, что ихъ окружаетъ, съ подробностями, дающими настоящее творческое обаяніе, пли-же когда писатели, иногда и геніальные, какими были и Мольеръ, и нашъ Гоголь -- концентрируютъ въ своихъ комическихъ персонажахъ извѣстную страсть или разныя стороны современной имъ пошлости. Врядъ-ли можетъ быть сомнѣніе въ томъ, что первый сортъ творчества есть сортъ высшій, почему до сихъ поръ весьма законенъ вопросъ о томъ: можно-ли ставить "Горе отъ ума", какъ комедію, въ цѣломъ, несмотря на всѣ его обмолвки, ниже "Ревизора"?
   Посмотрите также какое яркое соотвѣтствіе находимъ мы между Грибоѣдовымъ -- творцомъ "Горе отъ ума" и Грибоѣдовымъ -- человѣкомъ. Въ очень немногихъ нашихъ крупныхъ писателяхъ найдемъ такую внутреннюю гармонію. До сихъ поръ его переписка -- увы, гораздо менѣе богатая, чѣмъ-бы мы желали -- захватываетъ насъ чувствомъ почти изумленія передъ тѣмъ: какой умъ сказывается въ ней, какое чувство и пониманіе высшихъ задачъ личнаго и общественнаго существованія. Такому человѣку, конечно, было еще тяжелѣе, чѣмъ его старшему сверстнику Пушкину, у котораго вырвалось въ эту-же эпоху знаменитое восклицаніе о томъ: какъ его -- человѣка съ душой -- "угораздило" родиться тогда и тамъ, гдѣ онъ произошелъ на свѣтъ.
   Пушкинъ, какъ эллинская, болѣе уравновѣшенная натура, родившійся въ томъ-же слоѣ общества, какъ и Грибоѣдовъ, съ очень сходнымъ воспитаніемъ и даже умственнымъ развитіемъ (хотя и съ менѣе серьезной подготовкой въ юношескія лѣта), къ тому времени, когда онъ дописалъ "Евгенія Онѣгина", выработалъ себѣ болѣе примиряющій, болѣе объективный, въ художественномъ смыслѣ, взглядъ на то высшее общество, къ которому онъ желалъ (можетъ быть, слишкомъ усердно) причислять себя. Если мы прикинемъ это отношеніе къ "свѣту", то есть къ тому высшему кругу, къ которому такъ долго сводилась вся сколько-нибудь замѣтная жизнь въ нашемъ отечествѣ -- если мы прикинемъ это отношеніе,-- говорю я,-- къ тому: въ какихъ мысляхъ и чувствахъ къ нему жили и писали Грибоѣдовъ, а позднѣе Лермонтовъ и Тургеневъ, то мы найдемъ, что всѣ трое, воспитанные въ той-же средѣ (на разстояніи не болѣе, какъ четверти вѣка, съ десятыхъ по конецъ тридцатыхъ годовъ), отличаются большимъ сходствомъ общаго построенія. И Грибоѣдовъ, и Лермонтовъ, и Тургеневъ были свѣтскіе люди; первые двое даже болѣе принадлежали свѣту, чѣмъ Тургеневъ во вторую половину его писательской карьеры. Замѣчательно, что всѣхъ троихъ, въ такъ называемомъ, "высшемъ" обществѣ считали самолюбивыми и, вообще, непріятными. Грибоѣдовъ и Лермонтовъ, стоящіе ближе другъ къ другу, дѣйствительно, давали поводъ къ такого рода сужденіямъ. Грибоѣдовъ, и какъ писатель, часто не могъ сдержать своей впечатлительности и позволялъ себѣ, напр., такія выходки, какъ сцена съ своимъ, во всякомъ случаѣ, собратомъ по литературѣ, литераторомъ 20-хъ годовъ, Ѳедоровымъ, котораго онъ заставилъ выгнать съ вечера за то только, что тотъ позволилъ себѣ сказать. про рукопись "Горе отъ ума", что она "увѣсиста". Лермонтовъ способенъ былъ на такія-же рѣзкости. Но не объ этихъ чертахъ характера и тона желаю я говорить: во всѣхъ троихъ не переставало жить чувство внутренняго протеста противъ фальши, пустоты добровольнаго лакейства и кастоваго высокомѣрія. Въ воспоминаніяхъ Бестужева мы находимъ очень вѣрную характеристику того, какъ Грибоѣдовъ смотрѣлъ на, такъ называемый, "свѣтъ".
   "Обладая всѣми свѣтскими выгодами,-- говоритъ Бестужевъ,-- Грибоѣдовъ не любилъ свѣта, не любилъ пустыхъ визитовъ или чинныхъ обѣдовъ, ни блестящихъ праздниковъ, такъ называемаго, лучшаго общества Узы ничтожныхъ приличій были ему несносны потому даже, что онѣ -- узы и онъ не могъ и не хотѣлъ скрывать ни насмѣшекъ надъ позлащенной самодовольной глупостью, ни презрѣнія къ низкому искательству, ни негодованія при видѣ счастливаго порока, и кровь сердца всегда играла у него въ лицѣ".
   Эта оцѣнка тѣмъ болѣе значительна и достовѣрна, что Бестужевъ сошелся съ Грибоѣдовымъ не сразу и первая встрѣча ихъ была суховата, хотя они и вступили сейчасъ-же въ очень интересный литературный разговоръ, показывающій, что Грибоѣдовъ, по начитанности и способности оцѣнивать тогдашнія западно-европейскія литературныя свѣтила, стоялъ никакъ не ниже Пушкина и его друзей. Законное недовольство тѣмъ высшимъ обществомъ, гдѣ онъ вращался, повліяло и на его взглядъ на женщинъ. Тотъ же Бестужевъ говорить:
   "Онъ не любилъ женщинъ, такъ, по крайней мѣрѣ, увѣрялъ онъ, хотя я имѣлъ причины въ этомъ сомнѣваться. "Женщина есть мужчина-ребенокъ" -- было его мнѣніе. Слова Байрона: "дайте имъ пряникъ да зеркало -- и онѣ будутъ совершенно довольны" -- ему казались весьма справедливыми. "Чему отъ нихъ можно научиться?" говаривалъ онъ. "Онѣ не могутъ быть ни просвѣщены безъ педантизма, ни чувствительны безъ жеманства. Разсудительность ихъ сводится въ недостойную разсчетливость, и самая чистота нравовъ -- въ нетерпимость и ханжество. Онѣ чувствуютъ живо, но не глубоко, судятъ остроумно, только безъ основанія, и, быстро схватывая подробности, едва-ли могутъ постичь, обнять цѣлое".
   Въ этихъ оцѣнкахъ онъ, вѣроятно, не кривилъ душой; если онѣ односторонни, то это показываетъ только, что Грибоѣдовъ, какъ и Лермонтовъ, какъ и впослѣдствіи Тургеневъ, слишкомъ живо чувствовали пропасть, раздѣлявшую людей извѣстныхъ убѣжденіи и упованій, идей и нравственныхъ итоговъ, отъ того "монда", гдѣ писателей -- вѣщихъ творцовъ и самыхъ благородныхъ сыновей своей родины -- только терпѣли и терпятъ. У Тургенева въ послѣдній періодъ его творческой дѣятельности это чувство сказалось такъ-же сильно въ "Дымѣ" и въ "Нови", какъ и у Грибоѣдова въ его комедіи, и даже сильнѣе, чѣмъ у Лермонтова въ "Героѣ нашего времени". Развѣ они не были правы? Развѣ, за исключеніемъ небольшого кружка литературно образованныхъ членовъ привилегированнаго общества, они были цѣнимы при жизни такъ, какъ на Западѣ цѣнятъ первоклассныхъ писателей? Газвѣ ихъ признавали, да и до сихъ поръ въ иныхъ сферахъ развѣ признаютъ за національное достояніе, за гордость и славу нашего отечества? Въ началѣ вѣка лордъ Байронъ раздѣлялъ ихъ судьбу, быть-можетъ, еще въ сильнѣйшей степени, и понадобилось полстолѣтія, чтобы въ его отечествѣ высшее общество простило ему прегрѣшенія противъ сословнаго консерватизма и ханжества. У насъ не было даже и такого мотива: равнодушіе и непониманіе исходили гораздо больше изъ безпринципія или изъ повальнаго страха передъ всѣмъ, что называется идеей. Въ этомъ смыслѣ вдохновенны изліянія того лица, въ которое Грибоѣдовъ вложилъ всего больше собственнаго я. Десятки лѣтъ послѣ того, какъ была написана его комедія, они были все еще новы и подхватывались горячими симпатіями тѣхъ зрителей и слушателей, которые трепетно повторяли, сидя въ театральной залѣ, вслѣдъ за актеромъ:
  
   "Теперь пускай изъ насъ одинъ,
   Изъ молодыхъ людей найдется врагъ исканій.
   Не требуя ни мѣстъ, ни повышенья въ чинъ,
   Въ науки онъ вперитъ умъ, алчущій познаній,
   Или въ душѣ его самъ Богъ возбудитъ жаръ
   Къ искусствамъ творческимъ, высокимъ и прекраснымъ,
   Они тотчасъ: разбой! пожаръ!
   И прослывешь у нихъ мечтателемъ опаснымъ".
  
   Только тогда, когда тѣ сферы общества, которыя смотрятъ на себя, какъ на соль земли, будутъ признавать открыто и сочувственно такихъ писателей-творцовъ, какъ Грибоѣдовъ, національнымъ достояніемъ, честью и славой своей родины, и не сто лѣтъ послѣ ихъ рожденія, а при жизни,-- тогда только представители этихъ сферъ будутъ въ правѣ требовать болѣе спокойнаго, цѣльнаго отношенія къ себѣ въ тѣхъ, кто призванъ переносить живую жизнь въ нетлѣнныя и лучезарныя сферы творчества.

П. Боборыкинъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 2, 1895

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru