Боборыкин Петр Дмитриевич
Поддели!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОДДѢЛИ!

ПОВЕСТЬ ВЪ ДВУХЪ КНИГАХЪ.

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.

   Не знаю, помогаютъ-ли чему-нибудь воды? Началъ пить довольно таки противную смѣсь сыворотки съ желѣзистой водой. Кромѣ головной боли, до сихъ поръ никакихъ результатовъ не вижу. Мнѣ кажется, у каждаго холостяка является такой періодъ, когда бренное тѣло начинаетъ капризничать, и ѣдешь на какія-нибудь глупыя воды безъ всякой серьезной надобности.
   Мнѣ предлагали Швальбахъ, но Германія уже слишкомъ мнѣ пріѣлась. Здоровымъ я достаточно шлялся по нѣмецкимъ водамъ; вступивъ въ періодъ мнительности, я выбралъ русскія воды. Мнѣ думалось, что здѣсь я буду лучше выносить растительную жизнь. А вышло совсѣмъ по другому. Весь день томитъ васъ особая водяная скука. Въ шестомъ часу утра идешь въ садъ и выпиваешь два стакана бурды. Въ павильонѣ, къ колодцу приставлена уксусная вдовица оберъ-офицерскаго званія, вѣчно съ подвязанной щекой. Когда проглотивши кружку, сдѣлаешь гримасу, она непремѣнно вамъ процѣдитъ, съ кислой улыбкой:
   -- На здоровье-съ.
   Потомъ пойдешь шагать по саду. Ужасающій оркестръ изъ Воронежа играетъ вальсъ "Morgenblätter''. Черезъ каждые три дня вы его аккуратно получаете въ четверть седьмого. Къ несчастью, воды дѣлаются бойкими, и пріѣзжихъ семействъ слишкомъ много. Я ни съ кѣмъ не знакомлюсь; но все-таки происходитъ взаимное обглядыванье и все-таки вы не избѣжите знакомства съ разными совершенно неподходящими народами. До девяти все ходишь. Потомъ возьмешь ванну. Жара сдѣлается невыносимою. Придя домой, ни о какой работѣ нечего и думать. Отецъ Порфирій, молодой священникъ, у котораго я нанимаю квартиру, уступилъ мнѣ темную спальню. Она имѣетъ такую притягательную силу, что въ одинадцать часовъ я уже непремѣнно сплю. Въ третьемъ часу стоитъ все такая-же бѣлокалильная жара. Идешь къ водамъ, и ѣшь тамъ котлету съ горошкомъ или шпинатъ съ яйцомъ. Ботвинья воспрещается. Между обѣдомъ и вечернимъ питьемъ нападаетъ на меня одеревенѣлость. Читаю по-корректорски, то есть, слѣжу за строчками гораздо больше, чѣмъ за ихъ содержаніемъ. Въ шесть часовъ опять вода, и опять "Morgenblätter", и опять уксусная Геба. Въ воксалѣ, вечеромъ, почти каждый день танцы. Я не танцую. Дѣвицъ понаѣхало довольно. Онѣ, вѣроятно, чаютъ движенія воды и живительныхъ свойствъ того лекарства, которое мольеровскій "докторъ поневолѣ" называетъ "дозой матримонія".
   

II.

   Да и я-то, не чаю-ли того-же? Мнѣ сдается, что мной овладѣваетъ подколесинская тревога: какъ-бы опять не пропустить мясоѣдъ. Когда въ первой молодости не попадешь на зарубку женатаго человѣка, нашему брату труднѣе, чѣмъ кому-либо закончить свою одинокую долю. Умственный трудъ туманитъ глаза. Все кажется, что впереди еще такъ много и лѣтъ, и силъ. Переходишь отъ одного интереса къ другому, носишься съ своими замыслами, вѣнчаешь въ романахъ Адольфа съ Амаліей. А тутъ: столкновеніе съ людьми, новыя полосы, идеи и впечатлѣнія, заграничныя поѣздки, рядъ петербургскихъ зимъ. Не успѣлъ оглянуться, а четвертый десятокъ переваливаетъ уже за вторую половину. Французы какъ-то иначе распредѣляютъ свою жизненную программу. У нихъ человѣкъ до сорока лѣтъ добивается положенія или извѣстности, и добившись ихъ, какъ-бы начинаетъ жизнь съизнова, совершенно серьезно считаетъ себя молодымъ человѣкомъ, и въ этомъ качествѣ женится, долго не думая, по-французски, то есть, посредствомъ сватовства, черезъ контору Фуа или черезъ ходатайство какой-нибудь кузины. А съ нашей славянской рыхлостью не будешь себя считать женомомъ въ сорокъ лѣтъ, а начнёшь какъ разъ пѣть Лазаря и заниматься врачеваньемъ своихъ дѣйствительныхъ или мнимыхъ недуговъ, повторяя гетевское:

"Entsagen sollst du, sollst entsagen!"

   

III.

   И какъ тамъ ни возмущайся французскимъ бракомъ, а право въ иныя лѣта едва-ли не раціональнѣе обратиться къ какой-нибудь тетенькѣ или кумушкѣ и сказать ей:
   -- Такъ молъ и такъ, мясоѣды все уходятъ да уходятъ, а у самого нѣтъ умѣнья выбрать себѣ подругу жизни. Такъ не имѣется-ли, дескать, у васъ на примѣтѣ какой-нибудь благолѣпой и добросердой дѣвицы, а то такъ и вдовы, не прешедшей еще тридцатилѣтняго предѣла? Если имѣется, -- дѣйствуйте, и когда все будетъ подготовлено, возложите на меня "вѣнецъ отъ камене честна".
   Шутки въ сторону. Когда одиночество начинаетъ сильно тяготить -- право, не до разводовъ идеализма. Въ иныя минуты нападаетъ на васъ необычайная снисходительность: вы ничего не требуете отъ женщины, кромѣ мягкосердія и нѣкотораго благообразія. Но въ томъ-то и бѣда, что для нашего брата подобныя минуты мимолетны. Какъ только перейдешь на практическую почву и приблизишься къ какой-нибудь отроковицѣ, ну и не клюетъ. И сейчасъ-же почувствуете, какъ вы утомлены жизнью, какъ "непосредственность" молодой дѣвушки безвкусна, какъ умъ вашъ привыкъ къ извѣстному воздуху, которымъ оная дѣвица не только не дышетъ, но врядъ-ли когда и будетъ дышать. Вдовы... я убѣждаюсь, что онѣ существуютъ только въ великосвѣтскихъ провербахъ; а если и водятся, то "для тѣхъ, которые почище", какъ выражается гоголевскій половой, то есть опять таки не для нашего брата. Если вдова въ первомъ замужествѣ быта очень несчастлива., она врядъ-ли пойдетъ на второй супружескій экспериментъ; а коли прожила съ первымъ мужемъ такъ-себѣ, то пожелаетъ полноты ощущеній.... а мы ищемъ совсѣмъ не того... Намъ нужна тихая пристань...
   

IV.

   Дѣвицъ здѣсь довольно. Есть анемическія; но большинство -- упитаны и желѣзистую воду пьютъ для одной видимости. Нѣкоторые русскіе оптимисты замѣчаютъ не безъ національнаго самодовольства, что у насъ дѣвицы пользуются гораздо большей свободой, чѣмъ, напримѣръ, во Франціи. Положимъ, что это и вѣрно, хотя для того общества, гдѣ такъ-называемые порядочные люди выбираютъ себѣ женъ, оно совсѣмъ не такъ. Легче-ли отъ этого? Что мнѣ за сласть въ томъ, что я могу танцовать съ россійскими дѣвицами польки, что во французскомъ "свѣтѣ" считается неприличнымъ, и имѣть съ ними продолжительные à parte? Что можетъ быть безвкуснѣе подобныхъ разговоровъ? Кромѣ педагогическаго характера для человѣка моихъ лѣтъ, и моего относительнаго развитія, они не имѣютъ никакого смысла и никакого обаянія. Даже совѣстно становится послѣ двухъ-часовой болтовни съ россійской дѣвицей. Или вы разглагольствуете на темы, которыя вамъ давнымъ-давно набили оскомину, или вы слушаете діалектику дѣвицы, старающейся выказать передъ вами всѣ свои люмьеры. Отрывки кое-какихъ мыслей, безтолковая скомканная начитанность, смѣшной задоръ. И это еще въ лучшихъ экземплярахъ. А то такъ афоризмы барской щепетильности или банальная распущенность засидѣвшейся дѣвы, желающей поскорѣе перейти къ тому, что у русскихъ барынь называется "враньемъ".
   Ну, и выходитъ, что à parte съ дѣвицами для нашего брата только источникъ лишняго огорченія. Лѣтъ двадцать тому назадъ, холостяки, начавшіе четвертый десятокъ, любили вѣрить въ неожиданное появленіе, на ихъ жизненномъ пути, первобытныхъ, поэтическихъ натуръ, которыя разрѣшали всѣ противорѣчія, услаждали Weltschmerz и посѣвали въ душѣ, заѣденной рефтекціей, сладкое прекраснодушіе. Но мы утратили эту вѣру. Наши желанія въ сущности самыя простыя, по опять таки, повторяю, просты они -- теоретически.
   Все это прекрасно, но такъ-какъ я долженъ пробыть въ этой водяной дырѣ еще три недѣли, а то такъ и больше (докторъ говоритъ, что необходимъ шестинедѣльный курсъ), то вмѣсто неизбѣжныхъ разговоровъ съ разными уродами, въ родѣ землевладѣльца изъ кирсановскаго уѣзда (который вотъ уже четвертой разъ разсказываетъ мнѣ, какъ онъ судится съ однодворцами за ловлю карасей въ общемъ прудѣ),-- не произвести-ли болѣе обстоятельный смотръ нашему женскому персоналу? Быть можетъ, найдутся и подходящія вдовы. Chi lo ca?! какъ говорятъ итальянцы.
   

V.

   Сегодня я пробирался полегоньку къ зданію ваннъ. На перекресткѣ двухъ аллей вижу: нашъ докторъ говоритъ съ двумя дамами. Одна повыше ростомъ, худощавая, другая полнѣе. Обѣ одѣты въ парусинныя платья. Въ покроѣ и во всей турнюрѣ этихъ женщинъ есть что-то нетуземное. Мнѣ нужно было также сказать два слова доктору. Я подождалъ, пока эти женщины переговорили съ нимъ. Онѣ пошли по направленію къ колодцу.
   -- Милыя дамочки, сказалъ мнѣ докторъ и даже облизнулся.
   -- Откуда? спросилъ я.
   -- Московскія, кажется; за-границей жили; а вы, батюшка, совсѣмъ нашъ воксалъ не посѣщаете. Хоть-бы дѣвицъ нашихъ пожалѣли.
   -- Какъ такъ?
   -- Да какъ-же? Женихъ вы у насъ первосортный. Чего лучше: здѣсь свои дѣла обдѣлать. Вотъ тогда-бы и норма въ жизни явилась, всѣ-бы эти сердцебіенія и всякіе другіе недуги какъ рукой сняло!
   Я разсмѣялся и спросилъ доктора:
   -- Вы развѣ и должность свахи исправляете?
   -- А какъ-же? Безъ этого наши воды какъ разъ упадутъ.
   -- Нѣтъ, ужъ меня, пожалуйста, не вносите въ списокъ.
   -- Ладно, васъ не спросимъ.
   Мы весело пожали другъ другу руку. Докторъ толстякъ, неотягощающій васъ совѣтами. Его тонъ и манера самые подходящіе для водяной практики. Онъ уже не первый разъ говоритъ мнѣ, полушутя, полусерьезно, что женитьба была-бы радикальнымъ средствомъ для излеченія всѣхъ моихъ дѣйствительныхъ и мнимыхъ недуговъ.
   

VI.

   Когда пораздумаешь о томъ, какъ легко было-бы, въ сущности, подготовлять себѣ "подругу жизни", то право становится смѣшно и противно отъ собственныхъ разводовъ. Что можетъ быть проще вести свое сближеніе съ женщиной, какихъ-бы она ни была свойствъ и талантовъ, такъ, какъ тебѣ хочется? Одно изъ двухъ: или идея, выше темперамента, или она ниже его. Помоему выше; а женщина руководится только темпераментомъ; идейная ея половина есть ничто иное, какъ упражненіе въ мелкой логикѣ.
   Это такъ; однако вчера, лежа въ своей темной спальнѣ, я былъ невольнымъ свидѣтелемъ домашней сцены между моимъ хозяиномъ и его женой. Попадья отличается, видимо, обиліемъ темперамента, и совершенно забиваетъ отца Порфирія, хотя онъ безспорно представляетъ собою идею, а она частичную и притомъ весьма эхидную логику. Но и то надо сказать, семинаристы берутъ невѣстъ "со взятіемъ". Тутъ не станешь выбирать по своимъ личнымъ соображеніямъ...
   

VII.

   Женскій полъ нашихъ водъ очень скоро знакомится между собою. На скорое знакомство особенно падки мѣстныя дамы: жена уѣзднаго начальника, двѣ посредницы, и еще какая-то толстая барыня, мужъ которой ходитъ въ картузѣ съ краснымъ околышемъ, предводительша. Онѣ просто занимаются ловлей пріѣзжихъ дамъ. Не страдая никакими недугами, онѣ встаютъ такъ-же рано, какъ и больные, и къ музыкѣ ужь тутъ какъ тутъ. Къ девяти часамъ, когда кончается питье и хожденье, онѣ зачинаютъ роспивать чаи и кофеи на площадкѣ, подъ акаціями, около павильона, гдѣ играетъ оркестръ. Къ этимъ чаямъ и кофеямъ онѣ усиленно привлекаютъ вновь пріѣзжихъ.
   Отправляясь сегодня утромъ, я задалъ себѣ вопросъ: поймаются-ли и двѣ новыя бальныя на удочку уѣздныхъ кумушекъ? Я прошелъ нѣсколько разъ мимо "самоварницъ", какъ я ихъ называю, но вчерашнихъ двухъ дамъ не видалъ. Да мнѣ и сдается, что онѣ будутъ держать себя особнячкомъ.
   Около ваннъ я ихъ также не встрѣтилъ.
   

VIII.

   Я совершенно одичалъ, или лучше сказать, потерялъ манеру обращенія съ русскими женщинами. Вотъ напримѣръ, сегодня подхожу къ колодцу и узнаю одну изъ пріѣзжихъ дамъ, ту, которая повыше ростомъ и похудощавѣе. Пока она пила, я вопервыхъ слишкомъ безцеремонно обглядѣлъ ее, что отъ нея, кажется, не ускользнуло. Это -- женщина лѣтъ подъ-тридцать, очень изящная, и по наружности, и по туалету, у ней -- маленькая головка, нѣсколько откинутая назадъ, съ небольшимъ темнорусымъ шиньономъ, довольно высоко приподнятымъ на темя. Лицо составляетъ рѣзкую противоположность расплывающимся лицамъ нашихъ барынь. Оно -- продолговато, сухощаво, нервно, съ пріятной блѣдностью: очень тонкое и умное лицо. Глаза сѣрые, быстрые, часто-мѣняющіе выраженіе. Она ихъ прищуриваетъ. Ротъ могъ-бы быть поменьше и губы менѣе тонки. Во рту есть что-то преднамѣренное, если я могу такъ выразиться. Станъ ея нероскошенъ. Видно, что эта женщина кое-что испытала на своемъ вѣку; но ея худоба не костлява. Талья, высоко перехваченная кушакомъ, не потеряла стройности. Руки можно было-бы менѣе скромно выставлять на показъ любителямъ: такъ онѣ миніатюрны и топки.
   Кружекъ для питья рѣдко хватаетъ на все число желающихъ. Незнакомка (очень удобное слово), выпивши свою порцію, подала мнѣ кружку и сказала:
   -- Здѣсь простота нравовъ.
   Я ухмыльнулся и ничего не отвѣтилъ. Она медленно повернулась и пошла, взглянувши на меня въ полъ-оборота, какъ будто съ усмѣшечкой.
   А вѣдь эта незнакомка, очень смахиваетъ на вдову. На вдовъ у меня есть чутье. Никакой невѣжливости я не сдѣлалъ; но можно-бы было отвѣтить ей какимъ-нибудь "petit mot pour rire".
   Вечеромъ я увидѣлъ вдову (буду ее такъ звать для удобства) вмѣстѣ съ другой новопріѣзжей. Онѣ еще ни съ кѣмъ незнакомы, да кажется, и не ищутъ знакомства. Самоварницы и кофейницы продолжаютъ ихъ обглядывать съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ. Ихъ манера ходить и говорить между собою мнѣ правится. Видно, что онѣ умѣютъ чувствовать себя свободно среди постороннихъ людей, съ которыми приходится поневолѣ толкаться на одномъ мѣстѣ, два раза въ день.
   

IX.

   Разсмотрѣлъ и второй экземпляръ. Между ними есть нѣкоторое сходство, быть можетъ родственное. Тотъ-же обликъ, то-же очертаніе головы. Фигура -- другая. Эта гораздо пышнѣе. Есть даже наклонность скоро пополнѣть. Отчего она лечится? Недоумѣваю. Спросилъ-бы у доктора, если-бъ не воздерживался вообще отъ всякихъ разспросовъ о больныхъ. Ей не больше осьмнадцати лѣтъ. Въ лицѣ нѣтъ пошлаго здоровья съ деревенскимъ румянцемъ съ деревянностью. Щеки имѣютъ нѣжное и ровное окрашиваніе. Овалъ лица выровнялся. Глаза каріе, съ ровнымъ и мягкимъ выраженіемъ, совсѣмъ не такимъ, какъ у вдовы. И ротъ гораздо красивѣе: кругленькій, то, что называется "бутончикомъ". Очень свѣтлые волосы дополняютъ ея кроткую миловидность.. Она не смотритъ, однакожъ, пансіонеркой и деревенской барышней. Есть и въ лицѣ, и въ движеніяхъ что-то законченное, но, при этомъ, весьма естественное. Люди сороковыхъ годовъ называли это "непосредственностью ".
   Одѣваются онѣ не совершенно одинаково, но такъ сказать "съ уговоромъ". Маленькія детали туалета показываютъ разницу лѣтъ и положенія. Сухощавая, безспорно, замужняя женщина (если не вдова). Полненькая блондинка -- непремѣнно дѣвица.
   Онѣ ведутъ себя такъ, какъ будто-бы имъ было, если не весело, то и не скучно, Имъ, кажется, никого ненужно. Явятся въ садъ, ходятъ скорой походкой, на другихъ почти не глядятъ, между собою полегоньку переговариваются. Лица у нихъ спокойныя, веселыя, съ простымъ выраженіемъ. Онѣ имѣютъ видъ двухъ сестеръ, живущихъ гдѣ-нибудь на дачѣ и гуляющихъ въ своемъ собственномъ саду. Ничѣмъ не выдастъ себя зудъ: привлечь чьи-нибудь взгляды, произвести эффектъ, принарядиться. Такъ-же мало видно въ нихъ и желаніе знакомиться съ мѣстными кумушками.
   Мнѣ кажется, я отъ скуки вдаюсь въ совершенно ненужный психическій анализъ двухъ незнакомокъ, почему-то обратившихъ на себя мое вниманіе. Быть можетъ, въ числѣ другихъ особъ нашего женскаго персонала есть личности, столь-же достойныя моей праздной наблюдательности. Эти двѣ фигуры выдѣлились потому только, что не пожелали, съ перваго-же дня, войти въ общій обиходъ водяной жизни.
   Это въ сущности -- "избирательное средство" брезгливости, а то такъ и тщеславія.
   

X.

   Опять встрѣча у колодца; но на этотъ разъ уже съ обѣими. Я былъ любезнѣе и уступилъ кружку блондинкѣ. Она поблагодарила наклоненіемъ головы, но ничего не сказала. Вдова взглянула на меня, почти какъ на знакомаго.
   -- Вы пьете съ сывороткой? спросилъ я.
   -- Нѣтъ, чистую.
   -- Привыкли?
   -- Вкусъ не противный.
   Блондинка тихо пила и поглядывала на насъ бокомъ. Мнѣ очень понравиластвъ эту минуту вся ея фигура. Хотя мы перекинулись съ ея сестрой (я теперь знаю, что онѣ сестры) самыми пустыми фразами, но я почему-то почувствовалъ желаніе повести дальше разговоръ.
   -- Вы первый разъ на водахъ? спросилъ я.
   -- На русскихъ -- да.
   -- И какъ находите?
   -- Здѣсь очень мило.
   Мнѣ отвѣчали ласковымъ тономъ, но безъ всякаго провинціальнаго заигрыванья.
   -- Вы изъ дальнихъ странъ! спросилъ д.
   -- Не особенно. Теперь мы изъ Москвы.
   -- Вы московскія! вскричалъ я.
   -- Что-жь это васъ такъ удивляетъ?
   -- Да на васъ совсѣмъ нѣтъ московскаго отпечатка
   Она разсмѣялась. Дѣвица красиво улыбнулась и принялась за вторую кружку.
   -- Мы, продолжала моя собесѣдница,-- не московскія, а только въ самое послѣднее время жили тамъ.
   -- Ѣздили много заграницей?
   -- Я бывала, но сестра моя -- нѣтъ.
   И она указала головой на блондинку.
   -- Между вами нѣтъ особеннаго сходства, сказалъ я,-- а все-таки я сразу догадался, что вы сестры.
   -- Да, протянула она,-- мы сестры, но отъ двухъ разныхъ отцовъ.
   Мнѣ захотѣлось также подтвердить мой выводъ насчетъ ея вдовства.
   -- Вотъ видите, проговорилъ я,-- въ одномъ я не ошибся. Быть можетъ, и другое мое предположеніе такъ-же вѣрно.
   -- Какое?
   -- Вы... замужемъ?
   Она немного помедлила, и съ какой-то особой усмѣшкой отвѣтила:
   -- Была замужемъ.
   -- То есть, вы вдова.
   -- Да, но я не люблю этого слова.
   -- Отгадалъ!
   Дѣвица продолжала кротко смотрѣть на насъ и не вступала въ разговоръ, потому-что онъ касался только насъ обоихъ. Но выйдя изъ колодезнаго павильона, мы продолжали говорить. Мнѣ не задавали никакихъ лишнихъ вопросовъ. Вдова какъ будтобы приняла меня за женатаго человѣка. Думаю такъ потому, что ея тонъ со мною былъ уже слишкомъ покоенъ. Признаюсь, это немножко меня не то чтобы задѣло, а покоробило. Холостяки моихъ лѣтъ стремятся къ узамъ Гименея, но не любятъ, чтобы ихъ до поры до времени считали людьми установившимися..
   

XI.

   Ну вотъ у меня есть и знакомство. Знакомство это пока -- садовое. Московскія дамы (и дѣвушка и вдова), очень сдержаны. Это мнѣ весьма понравилось. Не видно обыкновенной россійской распущенности, съ перваго слова васъ не записываютъ въ присяжные кавалеры и въ друзья дома. Вижу, что если я самъ первый не попрошу позволенія явиться къ нимъ, то звать меня врядъ-ли будутъ. Пока знаю, что старшую сестру зовутъ Варвара Васильевна, а меньшую Ольга Петровна. У доктора не трудно былобы узнать объ ихъ фамиліяхъ, но я никакихъ разспросовъ дѣлать не хочу.
   Не мѣшаетъ подвести нѣкоторые итоги этимъ двумъ женскимъ фигурамъ. Наружность вдовы, при ближайшемъ разсмотрѣніи, оказывается гораздо пріятнѣе. Она еще очень моложава, да и врядъ-ли ей тридцать лѣтъ. Ея худощавость идетъ какъ-нельзя больше къ тонкой экспрессіи лица. Въ манерахъ есть положительное изящество. Если даже оно пріобрѣтено продолжительной дрессировкой, то все-таки выказываетъ расу. Тонъ ея мнѣ очень нравится: нѣсколько равнодушный, но не сухой, показывающій, что эта женщина прожила на свѣтѣ съ толкомъ, или по крайней мѣрѣ съ умѣньемъ и тактомъ.
   Вотъ я все сѣтовалъ объ отсутствіи вдовъ. Представляется весьма приличный экземпляръ. Съ такой женщиной сближеніе можетъ быть самое разумное и удобное: безъ фразы, безъ лишнихъ требованій, безъ взаимнаго самообмана. Такая женщина сейчасъ пойметъ, съ кѣмъ она имѣетъ дѣло, и не обѣщаетъ вамъ ничего такого, что было-бы для нея невыполнимо, въ супружеской жизни. Сближеніе можетъ произойти на почвѣ взаимной терпимости.
   Я развожу разводы, а. быть можетъ, эта вдова такъ-же думаетъ объ узахъ Гименея, какъ я объ кандидатурѣ на испанскій престолъ. Правда, она мнѣ сказала уже, что не долюбливаетъ самого слова "вдова", а стало-быть, и безбрачнаго состоянія, но врядъ-ли женщина, съ ея натурой и изяществомъ не оцѣнена кѣмъ-нибудь, кто желалъ-бы утѣшить ее во вдовствѣ...
   Дѣвица больше все прималчиваетъ; но ея молчаніе весьма красиво. До сихъ поръ общіе наши разговоры вертятся около водъ. причемъ происходитъ обмѣнъ нѣкотораго остроумія. Принимая въ нихъ слабое участіе, дѣвица всѣмъ своимъ видомъ показываетъ, что она не хочетъ вмѣшиваться въ діалогъ старшихъ. Мы для нея дѣйствительно старшіе; въ ея глазахъ и улыбкѣ я вижу нѣчто простое и задушевное, нѣчто такое, что можетъ распуститься только въ интимныхъ сношеніяхъ.
   Можетъ быть, я отъ скуки сталъ очень слащавъ; но итоги вышли благопріятные для дальнѣйшаго знакомства.
   

XII.

   Сегодня я получилъ письмо отъ моей кузины. Я съ ней не видался больше двухъ лѣтъ. Оказывается, что она все это время слѣдила за мной, за моими литературными успѣхами, и скитаніями по бѣлу свѣту. Кузина моя очень милая женщина, но у ней есть весьма смѣшной пунктикъ: страсть всѣхъ женить, хотя ея собственное замужество было чрезвычайно печальное. Она помучилась года два съ своимъ благовѣрнымъ супругомъ и насилу, насилу могла добиться возможности избавить себя отъ его сожительства. Она вотъ уже нѣсколько лѣтъ живетъ одна и воспитываетъ свою дочь. Въ письмѣ своемъ спрашиваетъ она меня шутливо: когда-же наконецъ я покончу съ холостымъ шатаньемъ, и прибавляетъ, что если я безъ всякой надобности, не любя хозяйства и не занимаясь имъ, буду коптѣть въ деревнѣ, то она совершенно и окончательно откажется отъ меня. Она не знаетъ, что я на водахъ. Письмо ея переслали мнѣ изъ деревни. Сама она была недавно въ Москвѣ и поѣхала также на воды, въ Эмсъ. Кузина совершенно права, говоря, что мнѣ нелѣпо коптѣть въ деревнѣ. У меня нѣтъ никакихъ наклонностей землевладѣльца. Что можно было, сдѣлать для моихъ бывшихъ временнообязанныхъ -- я сдѣлалъ. Вижу, что мое пребываніе свелось-бы только къ пріятельскимъ бесѣдамъ. Мои сосѣди находятъ, конечно, что я подаю вредный примѣръ: землю нанимаютъ у меня крестьяне по три рубля въ округу. Имъ это на руку, а для меня слишкомъ достаточно такой наемной платы. Откровенно говоря, я никогда не любилъ деревни, и если-бъ я теперь засѣлъ, то холостая хандра привела-бы меня, пожалуй, къ совершеному отупѣнію. Я привыкъ наблюдать городскихъ людей, и даже самая сладкая идиллія жизни вдвоемъ не улыбается мнѣ въ деревенской обстановкѣ. Кузинѣ своей я буду отвѣчать. Хотѣлось-бя спросить ее, такъ-какъ она живала въ Москвѣ, не знаетъ-ли она моихъ новыхъ знакомыхъ?
   

XIII.

   Сплю меньше, и такъ-какъ мнѣ въ жаръ все-таки не работается, то я и назвался въ гостикъ "сестрицамъ".-- 'Олѣ живутъ очень близко отъ меня, по другую сторону луга, который долженъ изображать гобою площадь. Когда я сдѣлалъ имъ первый визитъ, вдова приняла меня очень просто; но и только. Я нашелъ въ ихъ маленькой квартиркѣ внутреннюю жизнь. Видно, что онѣ умѣютъ сидѣть дома. Есть книги, откуда-то добыто пьянино.
   Въ ихъ салончикѣ какой-то пріятный и свѣжій воздухъ, пахнетъ скромной порядочностью. Дома онѣ совершенно такъ-же одѣты, какъ и въ саду, хотя и не имѣютъ знакомства.
   Вдова говорила со мною, въ первый разъ, какъ съ человѣкомъ, котораго она давно знаетъ по репутаціи. Это -- гораздо умнѣе, чѣмъ накидываться сейчасъ на сочинителя, не обглядѣвши хотъ сколько-нибудь человѣка. Отношенія дѣлаются проще. Вы не чувствуете того непріятнаго зуда, который овладѣваетъ вами, когда вы волей-неволей должны тотчасъ-же говорить о нашихъ произведеніяхъ.
   Дѣвица опять-таки держалась въ сторонѣ, сидѣла, за вышиваньемъ у окна, но лицо ея говорило, что она участвуетъ молча въ нашей бесѣдѣ. Эта скромная сдержанность -- совершенно естественна. Въ ней сказывается сознаніе своей молодости и нежеланіе вставлять въ разговоръ однѣ только банальныя фразы. Если-бъ на мѣстѣ вдовы, то ость старшей сестры, сидѣла маменька, выходило-бы нѣчто совсѣмъ иное; но видно, что между ними существуетъ полнѣйшая свобода отношеній. Тутъ нѣтъ и тѣни преднамѣренной дрессировки и умышленной сдержанности въ пользу старшей сестры. Я слишкомъ много жилъ на свѣтѣ, чтобы и" распознать этого сразу....
   Варвара Васильевна начинаетъ производить во мнѣ нѣкоторое пріятное раздраженіе... Въ ея улыбочкѣ сидитъ что-то такое весьма пикантное. Улыбочка эта какъ-будто говоритъ:
   "Я весьма сдержанная и приличная особа; но вы, пожалуйста, не думайте, что я недотрога. Съумѣйте подойдти ко мнѣ, и вы увидите, что во мнѣ окажется такая игривость, о какой вы и не догадывались совсѣмъ..."
   Видно, что прошла продолжительную житейскую школу. Но въ Ольгѣ Петровнѣ просвѣчиваетъ иное свойство: женственная простота. Одно другого стоитъ. А что лучше для человѣка моихъ лѣтъ: эта дѣвическая первобытность или изящный опытъ уже пожившей женщины?.. Вопросъ!!
   

XIV.

   На верху, на углу главной улицы, гдѣ предъ домами все садики, есть другой садъ, такъ называемый "дворянскій". Послѣ обѣда я люблю ходить туда. Тамъ старыя липы идутъ длинными аллеями; а крутой спускъ къ озеру покрытъ густымъ кустарникомъ. Раза два въ недѣлю тамъ происходитъ плясъ на платформѣ, которая потому и называется "ротондой", что она четырехъугольная.
   Сегодня я сидѣлъ съ книгой на скамейкѣ, совершенно закрытой орѣшникомъ, на половинѣ прибрежнаго склона. Жаръ уже спадалъ. Глаза мои оторвались отъ книги и стали блуждать по озеру. Тутъ мнѣ припомнилась цѣлая исторія въ понсонъ-дютеррайлевскомъ вкусѣ, которую, наканунѣ, разсказывалъ мнѣ больной изъ туземцевъ. На этомъ самомъ озерѣ случилось, года съ два тому назадъ, таинственное убійство. Изъ кабачка, помѣщающагося на другомъ берегу, отправилась кататься веселая компанія: женщина и три молодыхъ мѣщанина. Всѣ трое погибли и найдены въ тростникахъ. Почему спаслась женщина, почему погибли мужчины?.. Дѣло такъ и осталось темнымъ. Но изъ-за женщины оно заварилось. Такъ гласитъ туземная молва.
   "Сколько преступленій изъ-за женщины"! подумалъ я, продолжая глядѣть на тихое озеро, бывшее свидѣтелемъ драмы.
   Что-то забѣлѣлось вправо, по нижней тропинкѣ. Я надѣлъ pince-nez. Вижу: женская фигура поднимается къ тому мѣсту, гдѣ я сижу. Черезъ двѣ минуты я разглядѣлъ очертаніе головы и лицо. Это была Ольга Петровна.
   "Откуда? спросилъ я про себя и сообразилъ, что она могла купаться: на озерѣ стояла большая купальня.
   Мнѣ сдѣлалось, вдругъ, неловко. Она пройдетъ мимо меня, и подумаетъ, пожалуй, что я нарочно выбралъ это мѣсто для того, чтобы встрѣтиться съ ней, что я выслѣдилъ: въ какіе часы она купается... Ну, просто, скверно стало, до малодушія. Но спасаться бѣгствомъ я не желалъ и рѣшился ждать появленія ея на моей площадкѣ.
   -- Ахъ! издала она вздохъ неожиданности, вы здѣсь?..
   Право, мнѣ кажется, что я покраснѣлъ.
   -- Очень люблю этотъ садъ, сказалъ я, вставая.
   -- И я тоже.
   -- Вы были внизу?
   -- Я купалась...
   Ея волосы распущены были сзади изъ подъ шиньона на англійскій манеръ. Ея спокойная и кроткая наружность получала отъ этой прически особую прелесть.
   -- Да развѣ вамъ позволено? спросилъ я.
   -- Я вѣдь собственно не лечусь...
   -- Нѣтъ?
   -- Пью воды больше такъ... Сестра лечится серьезно.
   Я предложилъ ей отдохнуть на скамейкѣ. Она сѣла.
   -- Вамъ въ самомъ дѣлѣ, началъ я,-- не отъ чего лечиться, вы, чтобы не сглазить...
   Она стыдливо улыбнулась и оправила свою короткую юбку, не позволяя ей слишкомъ выказывать породистую съ высокимъ подъемомъ, ножку, обутую въ свѣтлую ботинку.
   -- Сестра воспитывала меня по англійски, сказала она,-- все на гимнастикѣ да на сыромъ мясѣ.
   Въ первый разъ говорила со мною эта дѣвушка съ глазу на глазъ и ея тонъ дышалъ все той-же идеальной простотой и дѣвической ясностью.
   

XV.

   Я сѣлъ рядомъ съ нею. Отъ нея шелъ тонкій запахъ свѣжести молодого тѣла, только-что покинувшаго прохладную воду озера, вмѣстѣ съ какимъ-то благоуханіемъ, которымъ (какъ я уже замѣтилъ) была полна ихъ маленькая гостиная.
   -- Варварѣ Васильевнѣ еще много остается пить воды? спросилъ я.
   -- Нѣтъ, она скоро кончитъ.
   -- Куда-же вы ѣдете?
   -- Мы ненадолго къ роднымъ, въ провинцію, а тамъ въ Москву.
   Мнѣ захотѣлось очень о многомъ ее разспросить: какъ воспитывалась, есть-ли еще родители, давно-ли живетъ у сестры, гдѣ проводила послѣднія зимы, въ какомъ обществѣ жила... но ни одного изъ этихъ вопросовъ я ей не задалъ... Вообще съ дѣвицами я дѣлаюсь необычайно глупъ. Я совершенно потерялъ, такъ сказать, "обиходъ" разговора съ ними и надлежащій тонъ. Замѣчалъ я также, что дѣвушки сколько-нибудь впечатлительныя тоже стѣсняются съ нашимъ братомъ. Точно мы ихъ экзаменовать собираемся. Нѣкоторыя признавались мнѣ въ этомъ. Но въ Ольгѣ Петровнѣ вовсе нѣтъ подобнаго стѣсненія. Не ей, а мнѣ съ ней сдѣлалось неловко.
   Послѣ двухъ-трехъ отрывочныхъ фразъ, она приподнялась, привѣтливо улыбнулась мнѣ и пошла.
   А я не пошелъ даже проводить ее до дому. Просто, велъ себя, какъ послѣдній обрубокъ. Это даже не старость, а какой-то идіотизмъ... И досаднѣе всего то, что она мнѣ, въ этотъ разъ, чрезвычайно поправилась! Что за свѣжесть, что за здоровье, что за простота! Ну однимъ словомъ: прелесть. Изъ такой натуры можно создать нѣчто удивительное...
   Я написалъ создать и застыдился. Ну гдѣ-же намъ создавать?! Пора-бы, кажется, забыть всѣ затѣи развиванія дѣвицъ. Но не въ развиваніи тутъ дѣло. И безъ развиванія такая дѣвушка не только лакомый кусокъ; но и въ нравственномъ-то смыслѣ обѣщаетъ нѣчто прочное и цѣльное. Вонъ она ни отъ чего не лечится; а это великое благо. Вдова, небось, прибѣгаетъ, какъ и я-же грѣшный, къ желѣзистымъ водамъ. Значитъ, органическая машина въ разстройствѣ и впереди новыя лихія болѣсти... Какъ тамъ ни диллетантствуй по части вдовъ, а что такое вдова сравнительно съ такимъ бутономъ...
   Расписывать я боекъ; а воспользоваться прелестнѣйшимъ tête à tête -- на это не хватило пороху. Постыдно!..
   

XVI.

   Когда я передумалъ, какой типъ женщины преобладаетъ и всѣхъ моихъ беллетристическихъ вещахъ, то пришелъ къ несомнѣнному выводу, что типъ этотъ какъ нельзя больше подходить къ милой дѣвушкѣ, которую я не съумѣлъ даже проводить вчера до дому. Именно такой типъ: простота, кротость, нѣкоторая молчаливость, тактъ, здоровье, миловидность, не бьющая на эфектъ... Такова должна быть прочная жена, подруга навѣкъ, сосудъ, полный врачующаго елея... Но довольно-ли того, что мы, въ нашей холостой брюзгливости, найдемъ дѣвушку отвѣчающею на облюбленный нами типъ? Надо въ ней самой вызвать серьезную взаимность. Увлечь воображеніе дѣвушки не трудно или провести ее черезъ рядъ психическихъ опытовъ, раздразнить ея низкіе женственные инстинкты, и потомъ тѣшиться своей побѣдой...
   Нѣтъ, не такого сближенія жажду я. Свою опытность, свои рефлективное развитіе, свои мужскія преимущества надо забыть и идти ни сближеніе съ дѣвушкой въ простотѣ сердечной.
   Риску, въ женитьбѣ на молодой особѣ, конечно, гораздо больше, чѣмъ въ брачныхъ узахъ со вдовой. Но я, мнѣ кажется, впадаю въ какой-то вдовій диллетантизмъ... Весьма удобно теперь сдѣлать, не торопясь, сравнительный, такъ сказать, этюдецъ этихъ двухъ видовъ женскаго развитія, хотя можно сказать апріорически, что молодость и душевная свѣжесть стоятъ жизненнаго опыта и тонкостей умственной выправки. Молодость и уврачуетъ наше мозговое преждевременное старчество. Въ простотѣ и непорочности и найдешь разгадку своихъ порываній къ тому идеальному pot-au-feu, которое мы тайно носимъ въ сердцахъ нашихъ и клеймимъ на словахъ...
   Только вотъ бѣда: самъ-то я настолько высохъ, что свѣжему созданію со мной неловко, а слѣдовательно и скучно. Ольга Петровна не заявляла еще этого, потому-что мы съ ней ни разу не говорили, какъ слѣдуетъ; но это можетъ сказаться не нынче -- завтра: и въ этомъ находимъ мы кару нашего мозгового совершенства.
   

XVII.

   Варвара Васильевна, чѣмъ больше я съ ней знакомлюсь -- пріятѣйшая женщина! Какъ скромно умѣла она, до поры до времени, придерживать язычекъ свой и не выставлять на показъ всѣхъ рессурсовъ своего ума и своей наблюдательности. А она "съ ноготкомъ" и съ какимъ еще!..
   -- Вы, кажется, сильно хандрите, говоритъ она мнѣ въ саду. Мы гуляли одни, въ сторонѣ отъ музыки.
   -- Изъ чего вы это замѣчаете? увертываюсь я.
   -- Я изучила эту хандру.
   -- Какую эту?
   -- Вашу, хандру одиночества и боязни...
   -- Не договаривайте, перебилъ я, я самъ договорю.
   -- Ну, договорите.
   -- Боязни... не остаться на бобахъ?
   Она разсмѣялась. Я ей съ охотой вторилъ.
   -- Выраженіе жестокое, сказала она, продолжая плутовски улыбаться,-- надо имѣть много мужества, чтобы такъ обличать себя... Для мужчины это -- просто подвигъ...
   И все улыбается, прищуривши свои умные и ехидные глазки.
   И какъ она права! Просто даже, до гадости права. Не нужно женщинѣ много углубляться въ психологію, чтобы раскусить эту хандру, какъ выразилась Варвара Васильевна. Вотъ Ольга Петровна, такъ та еще не имѣетъ чутья, даваемаго большимъ жмзненнымъ опытомъ. Да и не нужно вовсе помогать ея опыту...
   Однако, я покончу стенографическій отчетъ объ нашемъ "провербѣ" съ Варварой Васильевной.
   -- Подвигъ! вздохнулъ я, и надо признаться, весьма глубоко вздохнулъ.-- Подвигъ-ли? Не знаю. Зачѣмъ-же хитрить, когда то такъ видно.
   -- Не всѣмъ, тонко проронила она.
   Фраза какъ-будто самоувѣренная; но у ней она вышла прекрасно.
   -- Вы ее развѣ на себѣ испытали эту хандру? спросилъ я игриво (слово не совсѣмъ идетъ къ моей физіи: но мнѣ хотѣлось, до крайней мѣрѣ, сказать игриво).
   -- Быть можетъ, опять также тонко проронила она.
   -- Скажите откровеннѣе.
   Она взглянула на меня искоса и прибавила.
   -- Не совсѣмъ вы великодушно поступаете.
   -- Какъ-такъ?
   -- Да какже?-- Дѣйствуете на женскую слабость. Всѣ мы любимъ изливаться, даже и самыя сдержанныя изъ насъ.
   -- Какъ вамъ угодно, успокоилъ я ее глуповатымъ тономъ; а въ то-же время меня сильно раззадоривала эта бабья манера недомолвокъ, которыя опутываютъ васъ со всѣхъ сторонъ.
   -- Положимъ, что вы и правя, заговорила Варвара Васильевна;-- но развѣ вамъ будетъ легче, если мы примемся вдвоемъ анализировать наши душевныя раны.
   -- Быть можетъ, повторилъ я ея интонацію.
   -- Нѣтъ, лучше воздержимтесь. Вѣдь, право, это -- старомодная вещь: вдаваться въ тонкій анализъ своихъ ощущеній. Такъ все разговаривали въ повѣстяхъ русскихъ писателей лѣтъ двадцать тому назадъ...
   Вонъ какой у ней ноготокъ!..
   -- Хандра ваша, продолжала она, можетъ успокоиться, если вы измѣните программу вашей жизни.
   -- Какимъ-же это образомъ? спросилъ я.
   -- Вы теперь уже не ищете обыкновенныхъ свѣтскихъ удовольствій. Они вамъ пріѣлись. Большой кругъ знакомыхъ тоже тяготитъ васъ. Это такъ понятно. Вы слишкомъ много жили, и умомъ и воображеніемъ. Вотъ вы и ушли въ самого себя, сдѣлались равнодушны, вдались въ особую лѣнь одиночества... А вѣдь мнѣ кажется, вы совсѣмъ не нелюдимъ...
   -- Нисколько!..
   -- Стало, вамъ нуженъ пріятельскій кружокъ, замѣняющій вамъ семью...
   -- Позвольте мнѣ прервать васъ.
   -- Пожалуйста.
   -- Мнѣ пришла на память одна пьеса Сарду... Знаете вы "les vieux garèons"?
   -- Нѣтъ, никогда не видала.
   -- Въ ней герои старые холостяки. Главный изъ этихъ хищниковъ...
   -- А это хищники?
   -- Комическіе; но все-таки хищники. Такъ главный хищникъ. въ первомъ, кажется, актѣ, говоритъ о томъ моментѣ, когда холостякъ начинаетъ чувствовать тягость своей одинокой доли и приходитъ къ заключенію, что нужно себѣ припасти теплое мѣстечко въ чужомъ гнѣздѣ...
   -- Вотъ какъ!..
   -- Своего не свивъ -- чужое является пріятной и удобной замѣной. Холостякъ входитъ въ гостинную молодой четы, дѣлается другомъ дома, а потомъ спеціальнымъ другомъ жены. Онъ пользуется всѣми сладостями очага и не несетъ на себѣ никакой супружеской обузы...
   -- Какая-же мораль изъ всего этого?
   -- А та, что каждый холостякъ, если не хочетъ брать на себя обузы, норовитъ примоститься къ чужому гнѣзду...
   -- И вы этого не одобряете?
   -- Сарду -- не глубокій сатирикъ и моралистъ, а и у него хищники достойно наказуются. Я-же былъ съ юныхъ лѣтъ врагомъ такого хищничества.
   -- Мужья могутъ брать васъ въ друзья дома, безъ всякой опасности?
   -- Зажмуря глаза!
   -- Тѣмъ лучше! Что-же я говорю? Я развѣ проповѣдую вамъ adultère?.. Я говорю только, что въ дружескомъ избранномъ кружкѣ вы будете меньше хандрить...
   -- А почемъ вы знаете, что видъ того семейнаго счастія, которымъ исполненъ будетъ этотъ кружокъ, не раздражитъ меня еще болѣзненнѣе? Въ немъ должна-же быть хорошая семейная жизнь, нѣсколько очаговъ, нѣсколько pot-au-feu...
   -- Почему-же?... Подъищите людей, живущихъ общими интересами, людей свободныхъ, какъ вы...
   -- То есть, старѣющихся холостяковъ?.. Мы только наведемъ другъ на друга смертельную тоску...
   -- Женщинъ...
   -- Какихъ?
   -- Ахъ боже мой!.. Подходящихъ къ вашимъ вкусамъ и идеямъ...
   -- There is the rue!.. Съ этого и слѣдовало-бы начать... съ очага.
   -- Такъ, стало, безъ очага успокоеніе для васъ немыслило?
   Она прищурила глазки и остановилась посрединѣ дорожки, прикрывъ себя сбоку зонтикомъ.
   -- Хотите отвѣтъ безхитростный? спросилъ я.
   -- Да, если онъ вамъ не "очень труденъ.
   -- Склоняюсь, и сильно, къ очагу...
   -- Ха, ха, ха!..
   Смѣхъ ея такъ и пронизалъ меня:-- пронзительный смѣхъ...
   -- Pardon! заговорила она добродушно просительнымъ тономъ, я не могла удержаться... Вѣдь могутъ-же самые умные мужчины такъ грубо не понимать себя... Мы съ вами знакомы всего какихъ-нибудь десять дней; но я торжественно объявляю, что вы не имѣете никакихъ задатковъ для pot-au-feu...
   -- Почему-же? почти испуганно вскричалъ я.
   -- Отвѣтить на это по пунктамъ очень трудно. Это понимается такъ по разнымъ маленькимъ признакамъ... На то мы и женщины.
   -- Вы говорите серьезно?
   -- Совершенно серьезно.
   -- Другими словами: вы запираете отъ меня тотъ вертоградъ, гдѣ-бы я нашелъ прохладу и отдыхъ?..
   -- Человѣкъ, какъ вы, ни чего-бы не нашелъ, кромѣ скучной, безконечной обузы... Вертоградъ превратился-бы въ каторгу.
   -- Но развѣ вы не того мнѣнія, что сближеніе съ женщиной...
   -- Знаю, что вы хотите сказать, перебила она меня съ большой живостью, и вовсе не проповѣдую противнаго. Но для васъ, буржуазный очагъ -- могила. Вамъ нужна женщина, которая не побоится ничего, никакихъ les on dit и устроитъ вамъ уголокъ, не превращая его въ pot-au-feu.
   -- Гдѣ такія женщины?
   -- Поищите.
   И она улыбнулась серьезной, милой улыбкой,
   Я просто не нашелся, что сказать.
   Къ намъ подошелъ докторъ.
   

XVIII.

   Нѣтъ, каковъ "провербъ"? хотъ на сцену "Comédie Franèaise"! Вотъ такъ аллегорію изобразила вдовица. Неужели это были прозрачные намеки? Но если и такъ, въ чемъ-же бѣда. Что можетъ быть естественнѣе въ женщинѣ, вкусившей брачнаго сожительства (оно могло быть кромешнымъ адомъ) -- протеста противъ мѣщанскаго очага, особливо для человѣка моей профессіи. Она меня на столько разглядѣла, чтобы причислить къ разряду людей, неспособныхъ удовлетвориться банальнымъ pot-au-feu. Мнѣ очень нравится смѣлость ея взгляда. И съ какимъ тактомъ она его выразила...
   Молодецъ!..
   Что она не принадлежитъ къ женщинамъ, ищущимъ вольныхъ отношеній, изъ-за вспышекъ темперамента или барской чувственности -- это ясно, какъ божій день, у ней натура болѣе разсудочная, чѣмъ страстная. Мнѣ кажется, что она даже вовсе лишена страсти. Умъ, тактъ, логика такъ и сквозятъ въ каждомъ ея словѣ. По типу она какъ нельзя больше смахиваетъ на самыхъ умныхъ и тонкихъ француженокъ, съ какими мнѣ приводилось встрѣчаться за границей.
   Чего-же я медлю? Положимъ, что моя особа и не вызываетъ въ ней, въ настоящую минуту, никакой душевной симпатіи. Но она совершенно подходящая личность... Наше сближеніе дойдетъ самымъ разумнымъ путемъ. Ужь довольно того, что она такъ свободно смотритъ на вопросъ супружества.
   Неужели, однако, внушаетъ она тѣ-же мысли сестрѣ своей? Конечно, нѣтъ. Проповѣдывать ей возможность связи внѣ брака она не станетъ. Но вотъ за что можно поручиться. Такая старшая сестра, такая руководительница не будетъ вести дѣвушку по дорогѣ усиленнаго исканія жениховъ, не станетъ учить ее разнымъ подходамъ, ведущимъ къ возложенію вѣнцовъ. Напротивъ, она, во время освѣтитъ ей всю пошлость подобныхъ поисковъ и подходовъ, она даетъ ей почувствовать, что главное дѣло не въ pot-au-feu, а въ хорошемъ помѣщеніи своей привязанности. Да я и замѣчаю въ Ольгѣ Петровнѣ полнѣйшее отсутствіе тѣхъ признаковъ, которыми дѣвицы выдаютъ свое неумѣренное желаніе выдти замужъ. Это -- слѣды направленія, даваемаго ей Варварой Васильевной... Что въ ней хранится подъ ея дѣвичьей скромностью и порядочностью -- еще богъ-вѣсть; но нравственное изящество вдовы слишкомъ очевидно.
   Другой, на моемъ мѣстѣ, сталъ-бы дѣйствовать съ завтрашняго-же дня, на всѣхъ парахъ. Но въ томъ-то и бѣда, что вдова не стремится къ pot-au-feu. Стало быть, энергическое исканіе короткости будетъ обозначать селадонство. А къ рожѣ-ли это намъ?.. Съ такой женщиной надо вести себя съ необычайнымъ тактомъ.
   Поплыву по теченію. Только-бы что-нибудь хорошенько забрало. Въ этомъ и есть главная панацея всѣмъ психическимъ недомогательствамъ... и разводамъ.
   

XIX.

   И все-то мы, такъ-называемые интеллигентные мужчины, наклонны преувеличивать! Сейчасъ пойдутъ у насъ разныя тонкія соображенія... Вотъ сегодня, когда впечатлѣніе разговора съ Варварой Васильевной нѣсколько стушевалось, я вижу, что отъ себя подбавилъ всю подкладку разговора. Она, просто, порѣзвилась немножко, отъ скуки, а я сейчасъ давай комментировать каждую фразу.
   Сегодня зашелъ къ нимъ. Вдова какъ ни въ чемъ не бывало. Не то, чтобы сухость, а непроницаемая ровность тона. Глядитъ на меня безъ вчерашней улыбки. Да и съ какой стати ей все улыбаться? Если-же мнѣ хочется, чтобы она улыбалась, надо что-нибудь для этого сдѣлать. А мы все думаемъ, что красивая и умная женщина будетъ сама гоняться за нами. Какъ-бы не такъ!..
   Дѣвица начинаетъ казаться мнѣ какимъ-то "придаткомъ". Ея присутствіе въ первый разъ стѣснило меня.
   Подсѣлъ къ пяльцамъ Варвары Васильевны и спросилъ ее болѣе тихимъ голосомъ:
   -- Вы не пойдете-ли гулять въ дворянскій садъ?
   Она, откусивъ очень мило кончикъ шелчинки, сказала, въ сторону Ольги Петровны.
   -- Мы собирались съ Ольгой...
   Ольги я сегодня-бы не желалъ. Она, спору нѣтъ, премилое созданіе; но общіе разговоры не клеятся потому, что она слишкомъ сдержана. Такъ лучше-бы намъ наши съ Варварой Васильевной діалоги вести, отъ времени до времени, privatim, а не publico.
   Лучше. Но для этого надо вызвать въ самой вдовѣ желаніе интимныхъ бесѣдъ безъ свидѣтелей.
   Какимъ, однако, пошлымъ селадонствомъ я сталь зашибаться.
   

XX.

   Начинаю прозрѣвать. Устами непорочной дѣвы открывается предо мною нѣчто болѣе осязательное. Ольга Петровна пришла пить воду одна и мы съ ней разгуливали съ полчаса по главной аллеѣ.
   -- Сестра страдаетъ мигренью, сказала она мнѣ своимъ мягкимъ голоскомъ.
   -- Ей, кажется, воды мало идутъ въ прокъ, замѣтилъ я.
   -- Мы рѣшили нашъ отъѣздъ.
   -- Уже!! вскричалъ я, почти испуганно.
   Ольга Петровна подняла на меня глаза свои безъ особаго удивленія, но съ едва замѣтной улыбкой. Улыбались скорѣе глаза, чѣмъ губы.
   -- Намъ пора, выговорила она.-- А вы останетесь?
   -- И мнѣ эти глупыя воды нисколько не помогаютъ!
   Тутъ я началъ изобличать плохое устройство ваннъ, и отвратительный вкусъ самой воды, и нераціональность, вообще, леченія водами. Виноваты были, разумѣется, не воды, а извѣстіе объ отъѣздѣ.
   -- Вы въ деревню? спросилъ я, не закончивъ своей филиппики.
   -- Да, въ саратовскую губернію; но не надолго.
   -- Почему-же не прямо въ Москву?
   Рѣсницы Ольги Петровны нѣсколько опустились.
   -- Сестрѣ надо, спокойно выговорила она.
   "А! подумалъ я, тутъ кроется что-нибудь, по части сердечныхъ дѣлъ. Въ деревнѣ условлено rendez-vous, иначе поѣздка не имѣетъ смысла."
   -- Вы любите деревенскую жизнь? спросилъ я.
   -- Не особенно!
   -- А Варвара Васильевна?
   -- И она не очень.
   Дѣвица говорила, въ этотъ разъ, гораздо больше, чѣмъ обыкновенно. Она все заводила рѣчь о постороннихъ вещахъ, а я все наводилъ ее на Варвару Васильевну. Въ отвѣтахъ Ольги Петровны была какая-то преднамѣренная сдержанность. Она какъ-бы давала чувствовать, что она понимаетъ возможность нашего сближенія и что ей извѣстно кое-что, чего она, какъ скромница, не скажетъ.
   Словомъ, она меня своими краткими отвѣтцами ужасно заинтриговала. Но этотъ отъѣздъ въ Саратовъ меня совершенно сбиваетъ съ толку. Правда, онѣ вернутся въ Москву; но когда?..
   

XXI.

   Доктору я объявилъ, что я рѣшительно не желаю выдерживать всего курса въ шесть недѣль.
   Онъ ухмыляется.
   -- Вижу, говоритъ, вижу, почему васъ тянетъ отсюда.
   -- Почему-же это, докторъ?
   -- Да вотъ тоже одна больная объявила мнѣ, что уѣзжаетъ на дняхъ.
   -- Я на дняхъ не ѣду; но шести недѣль высиживать не хочу.
   -- Ступайте, ступайте... вамъ это полезнѣе желѣзныхъ водъ.
   -- Что -- это?
   -- Сами знаете. Пора, батюшка, и обабиться. Только я думалъ, вы насчетъ дѣвицы пройдетесь. Какая прелесть. Свѣжесть одна чего стоитъ. Вѣдь у ней никакихъ болѣзней и званія нѣтъ. Она для компаніи сестрѣ ходитъ сюда.
   -- Знаю, докторъ.
   -- Неужели-же не оцѣнили сего цвѣтка? На рѣдкость дѣвушка!
   -- Не спорю.
   -- Или вы ужь на счетъ вдовъ охотникъ. Барынька -- ничего. Я одобряю. Здоровьемъ жидковата, ну и подлѣточекъ ужь. Тридцать поди, да еще не съ хвостикомъ-ли... Желѣза много нужно выпить и съѣсть, пока органическая-то машина пойдетъ полнымъ ходомъ...
   -- Да зачѣмъ вы мнѣ все это расписываете? прервалъ я его. не безъ раздраженія...
   -- Вотъ-те здравствуй!.. Мы вѣдь не даромъ къ водамъ приставлены. Полноте скромничать. Не къ лѣтамъ. Чай не первую побѣду празднуете...
   -- Какую побѣду?!
   -- Те, те, те... Наши барыни свою, батюшка, полицію имѣютъ: за тѣмъ каждый день изъ города являются чаи подъ акаціями распивать. Онѣ уже мнѣ обо всемъ доложили.
   -- О чемъ-же, скажите на милость!
   -- Да о прогулкахъ вдвоемъ и продолжительныхъ разговорахъ. Бабы, на этотъ счетъ, государь мой, особое чутье имѣютъ. Намъ издали ничего не видно: гуляетъ дама съ кавалеромъ, и все тутъ; а онѣ проникаютъ въ самую суть.
   -- Ну, и пускай ихъ проникаютъ!
   -- А вы не извольте сердиться. Вѣдь у насъ все здѣсь по душѣ. Дальше никуда не пойдетъ. Я ужь сказалъ вамъ, что одобряю вашъ выборъ. И чѣмъ-бы оно ни кончилось, для вашего здоровья будетъ оченно пользительно.
   -- Охота вамъ переливать изъ пустого въ порожнее.
   -- Ваше дѣло: на счетъ законнаго брака или нѣтъ желаете пройтись, потому-что вдова вѣдь не то, что дѣвица. Но къ законному оно придетъ само собою, и не взвидѣтесь какъ!
   -- Я васъ не слушаю, докторъ.
   -- Какъ милости вашей угодно. Только вы еще недѣльку хоть попейте водицы. А тамъ и большой нашъ балъ подойдетъ. Надо-же вамъ хоть разокъ увидать весь нашъ женскій букетъ...
   Я даже не пожалъ руки доктора -- такъ онъ меня взбѣсилъ. Сплетня уже успѣла опутать насъ съ Варварой Васильевной. Самоварщицы и кофейницы рѣшили, конечно, что я ея любовникъ! Будь я пошлый фатъ -- такая молва защекотала-бы меня, пожалуй; но я еще не опустился до подобнаго фатовства. Вотъ угадали-то! Я -- любовникъ Варвары Васильевны! Онѣ воображаютъ, что эта женщина способна броситься на шею первому попавшемуся, потому-что она не пожелала распивать съ ними чаи и не вошла въ ихъ уродливое и пошлое общество!
   И этотъ циникъ-докторъ тоже увѣренъ въ моей побѣдѣ. Даже обидно записывать это слово. Куда ужь мнѣ побѣждать! Я былъ-бы радъ, если-бъ такая женщина, какъ Варвара Васильевна, вошла со мною въ самыя добродѣтельныя пріятельскія отношенія, если-бъ она сбросила навсегда тонъ непроницаемаго благоприличія и не волновала-бы напрасно, если на настоящее сближеніе съ нею нѣтъ никакихъ шансовъ.
   Но и то сказать: нѣтъ дыму безъ огня. Самоварницы подглядѣли, какой оживленный провербъ мы разыграли на дорожкахъ сада. Что-то тутъ есть. Не будь этого. "чего-то", болтовня нашего эскулапа такъ-бы не разбередила меня.
   Безъ нихъ здѣсь будетъ смердящая тоска. Достаточно мнѣ было десяти припадковъ головной боли... Я ѣду. Но не могу-же я двинуться вмѣстѣ съ ними. Въ Саратовъ мнѣ не зачѣмъ отправляться. Придется покиснуть здѣсь еще съ недѣлю.
   Хорошо еще, что Варвара Васильевна ни съ кѣмъ не знакома: а то-бы и до нея дошли глупыя водяныя сплетни. Какъ она ни умна, а все-таки-бы возмутилась.
   

XXII.

   Варвара Васильевна опять не вышла пить воду. Сестра ея говоритъ, что она лежитъ въ постелѣ. Идти къ ней нельзя. А мнѣ-бы очень и очень хотѣлось имѣть съ ней разговоръ. Она можетъ уѣхать не нынче -- завтра, и наши отношенія такъ и сойдутъ на нѣтъ. А я этого не хочу! Право, тянуть больше нечего. Безъ риску не дѣлается никакое дѣло. Надо рискнуть. Да и риску-то нѣтъ тутъ никакого. Такая женщина не египетскій сфинксъ. Она сложилась. Она стоитъ передо мной, какъ цѣльный типъ. И умъ, и характеръ, и опытность, и образованіе, и главные недостатки -- все это на виду. Она -- съ ноготкомъ, но такую женщину вдвойнѣ пріятно имѣть женой. Знаешь напередъ, что не надоѣстъ своей прѣснотой, апатичностью, русскимъ раскисаньемъ. Всегда будетъ чувствоваться нѣкоторая взвинченность отношеній, а это-то и даетъ жизни букетъ и не позволяетъ опускаться, преждевременно прозябать и старѣться.
   Но она высказалась довольно таки категорически противъ брака. Стало-быть, что-же это я буду лѣзть съ матримоніальными подходами? Высказалась-то она высказалась, но не былъ-ли это просто фортель? Одно дѣло -- играть провербъ, другое дѣло поступить такъ или иначе въ реальной жизни. Когда женщина видитъ, что вы имѣете то, что называютъ "серьезными намѣреніями" -- она сейчасъ-же взвѣшиваетъ крупные шансы жизни и рѣшаетъ судьбу свою. Но тогда надо приступить уже прямо съ предложеніемъ. Съ чѣмъ-же это сообразно!.. Безъ году недѣлю знакомы и вдругъ бухъ: "осчастливьте на вѣки"! Она мнѣ можетъ захохотать въ лицо. И тутъ необходима извѣстная постепенность. Однако, если не дѣлать предложенія, то какъ-же я къ ней подберусь? Съ амурами? Въ настоящую минуту уже совершенно неудобно: она нездорова, да и тонъ ея сдѣлался таковъ, что я и слова не выговорю, которое-бы показало желаніе сойдтись съ ней, какъ французы выражаются:
   "Sans garantie du gouvernement".
   Развѣ вотъ что сдѣлать? Не написать-ли ей письмецо, по случаю ея нездоровья и въ немъ запустить кое-какіе подходы обоюдоостраго свойства? Это идея!..
   

XXIII.

   Послалъ письмо. Вотъ оно:
   "Неужели, добрая Варвара Васильевна, вы собрались не на шутку хворать? Это совсѣмъ нехорошо. Слышу также, что вы бѣжите отъ цѣлебнаго дѣйствія нашихъ кислыхъ водъ. Онѣ этого, конечно, заслуживаютъ; но я готовъ защищать ихъ чудотворную силу, только-бы вы такъ скоро не покидали насъ несчастныхъ. Судьбѣ угодно было перервать, и очень рѣзко, тотъ дружественный разговоръ, который показалъ мнѣ, какъ хорошо вы понимаете мое душевное настроеніе. Признаюсь, мнѣ показалось, что вы какъ-бы сократились, устранили себя отъ всяпихъ дальнѣйшихъ бесѣдъ въ такомъ родѣ. Къ чему это? Встрѣча съ вами не мъжетъ пройдти безслѣдно... Вы изъ тѣхъ женщинъ, которыя поднимаютъ весь нравственный строй человѣка, нѣсколько утомленнаго своимъ прошедшимъ, жившаго слишкомъ много умомъ и воображеніемъ. Я не хочу мириться съ тѣмъ фактомъ, что мы съ вами больше не увидимся я не могу отказаться отъ надежды, что вы мнѣ позволите приблизиться къ вамъ, какъ къ другу, хотя наше знакомство еще такое недавнее. Дайте поскорѣе взглянуть на себя и позвольте крѣпко пожать нашу руку".
   Письмомъ я недоволенъ. Теперь, когда прошло два часа, послѣ того, какъ я отправилъ его, оно мнѣ кажется глупымъ, слащавымъ, рококо, отъ него идетъ запахъ пачули и мускуса! Такъ писали сердцеѣды сороковыхъ годовъ. Тутъ и тонкіе намеки, и жантильности, и прикрытіе любовныхъ поползновеній дружбой... Мерзость! Но дѣло сдѣлано. Отвѣтитъ она или нѣтъ! Письменнаго отвѣта мнѣ но нужно. Главное -- она предупреждена, и по ея тону, когда мы увидимся, я соображу, чего мнѣ ждать...
   Никакъ-бы я не ожидалъ, что вдова сдѣлается предметомъ моихъ домогательствъ. Дѣвица была привлекательнѣе въ первый дни. Не капризъ-ли это холостяка? Нашего брата шатаетъ изъ стороны въ сторону. И кто мнѣ поручится за то, что въ этомъ капризѣ нѣтъ всевозможныхъ задатковъ фальши, рисовки, взаимнаго обмана? Не могу ничего разсудить въ настоящую минуту. Я, положительно, въ волненіи, даже аппетитъ прошелъ.
   

XXIV.

   Письменнаго отвѣта и не было. Видѣлъ ее у колодца. Первая подала мнѣ руку и съ очень милой улыбочкой сказала:
   -- Благодарю. Какъ видите -- уже на ногахъ.
   -- А долго-ли пробудете здѣсь? торопливо опросилъ я.
   -- Надо ѣхать. Дня черезъ три мы двинемся.
   -- Погодите, жалобно просилъ я.
   -- Да зачѣмъ-же намъ прощаться? Увидимся...
   -- Гдѣ?.
   -- Въ Москвѣ, если пожелаете.
   -- Пожелаю-ли! Вы смѣетесь!
   -- Вотъ увидимъ.
   Я было хотѣлъ перейти на тему легкихъ намековъ; но она, сдѣлавши серьезную мину, заговорила о скучной поѣздкѣ въ деревню, по дѣламъ. Это меня опять сбило съ пути, но съ ней, видно, ничего не добьешься преднамѣренными подходами. Надо сближаться ровно, безъ скачковъ, въ самой простой формѣ болѣе и болѣе задушевныхъ бесѣдъ, безъ всякаго сантиментальничанья и селадонства...
   -- Въ деревнѣ вы не будете заживаться? спросилъ я.
   -- О нѣтъ! Я не деревенская жительница.
   -- Да и я тоже городской обитатель, поспѣшилъ доложить я.
   -- Вы останетесь долечиваться? освѣдомилась она.
   -- Я рѣшительно не желаю продѣлывать всего курса! вскричалъ я и прибавилъ тотчасъ-же: -- боюсь, что моя хандра еще сильнѣе схватитъ меня, а то средство, какое вы мнѣ прописали -- какъ разъ и улетучивается.
   -- Улетучивается?
   -- Да какъ-же?! Я начиналъ забывать мою хандру.
   Полувзглядъ, пущенный на Варвару Васильевну, донесъ мнѣ, что она чуть-чуть замѣтно улыбнулась.
   Эта потаенная улыбочка немного ободрила меня.
   -- Такъ вы не такой еще опасный больной, вымолвила Варвара Васильевна, не оборачиваясь въ мою сторону.
   Но дальше намеки опять не пошли. Да и зачѣмъ они? Это старомодная пошлость. Она женщина съ серьезнымъ складомъ ума. Во мнѣ сидитъ закоренѣлая замашка холостяка: не иначе сближаться съ женщиной, когда она свободна, какъ съ примѣсью разнаго гарнира.
   Чего-же мнѣ еще требовать? Меня приглашаютъ въ Москву. Этого совершенно достаточно. Вдаваться въ многозначительные разговоры было-бы, со стороны Варвары Васильевны -- безвкуснымъ кокетствомъ, на которое она, конечно, не способна.
   

XXV.

   Уѣхали мои "сестрицы"!.. Проводилъ ихъ на станцію. И странное дѣло: когда я подавалъ руку Ольгѣ Петровнѣ и она мнѣ сказала своимъ кроткимъ и ласковымъ голоскомъ:-- "Прощайте, до свиданія"!-- мнѣ сдѣлалось жаль ея, едва-ли не больше, чѣмъ Варвары Васильевны. Она стояла предо мною въ своемъ сѣренькомъ дорожномъ костюмѣ, съ короткой, подобранной юбочкой и съ пледомъ на рукѣ -- такая нѣжная, безмятежная, полная молодости и простого изящества. Въ ея трехъ словахъ: "Прощайте, до свиданія" звучала какая-то особая задушевность. Только истинно-хорошія дѣвушки способны на подобныя интонаціи.
   Варвара Васильевна отошла въ эту минуту къ кассѣ. Ея фигура, почему-то бросилась мнѣ въ глаза своею суховатостью. Промелькнуло какое-то сравненіе. Я съ большимъ жаромъ пожалъ руку милой дѣвушки и цѣлый день былъ особенно какъ-то задумчивъ. И опять меня стало раздражать то, что мы съ Варварой Васильевной ни до чего, въ сущности, не договорились, и ея поведеніе начало принимать въ моихъ глазахъ видъ, если не явнаго кокетства, то какой-то игры.
   Попавши на питье воды, я ощутилъ пароксизмъ ядовитѣйшей скуки. Докторъ опять со своими шуточками и намеками.
   -- Не прикажете-ли урну? кричитъ мнѣ во все горло, за десять шаговъ.
   -- Какую урну?
   -- Да, въ античномъ вкусѣ, для слезъ. Проводили дамочекъ!..
   Что за выраженіе у этого толстяка "дамочка"! Одно слово способно опошлить самый поэтическій женскій образъ.
   -- Здоровѣе отъ этого не буду! сказалъ я ворчливо.
   -- Дайте срокъ. Водами, извѣстное дѣло, васъ не вылечишь. Вы въ лѣсъ смотрите. Гляди, не сегодня -- завтра зададите стрекача. Но иное врачеваніе найдете тамъ, куда вы направитесь, по прямой линіи.
   -- А куда? смѣю спросить.
   -- Да какъ у васъ гамъ условлено, не знаю. Поди, чай, въ Москвѣ.
   Это меня, просто, взорвало. Что за язва это уѣздное сплетничество! И какое имъ дѣло до того: въ Москвѣ или на Алеутскихъ островахъ встрѣчусь я съ "дамочками".
   Я ничего даже не отвѣтилъ доктору и скорчилъ очень кислую физію.
   -- Не серчайте! вскричалъ онъ,-- я вѣдь на колокольняхъ звонить не буду. Развѣ вотъ наши барыньки теперь начнутъ высчитывать, сколько вы дней еще здѣсь пробудете, и когда дѣло покончится, хотя, между нами, вы ихъ сбили съ панталыку, и по вопросу о вашихъ любовныхъ дѣлахъ вышелъ межъ ними нѣкоторый расколъ. Однѣ утверждаютъ, изволите видѣть, что вы уже обручились со вдовицей. Тутъ и прогулки вдвоемъ приводятся и разныя улики. Другія-же того мнѣнія, что вовсе не вдовицу, а дѣвицу вы имѣете въ предметѣ. Приводятся доказательства тоже довольно солидныя: молодость, красота, свѣжесть, такъ сказать пріятственность... Кто правъ, кто далъ маху -- не вѣдаю, ибо въ сердцахъ своихъ паціентовъ не читаю. Одно лишь желаю вамъ: скорѣйшаго вступленія въ бракъ, со вдовой-ли, съ дѣвицей-ли, въ полный, или неполный, въ духовный, или гражданскій...
   Я перервалъ болтовню доктора и сказалъ ему:
   -- Больше недѣли я здѣсь не останусь.
   -- Воля ваша! Что-же мнѣ съ вами дѣлать? Не веревками вязать!
   -- Да воды мнѣ и не помогаютъ вовсе.
   -- Какъ-же это вы хотите видѣть сейчасъ-же ихъ результаты?.. Да и волнуетесь очень. Тутъ никакія воды не помогутъ... Убавляйте каждый день по полъ-стакану. Такъ разомъ нельзя-же оборвать... Да чтобы вамъ ужь не оченно были скучно, я васъ познакомлю съ однимъ бариномъ.
   -- Нѣтъ, пожалуйста!..
   -- Да не пугайтесь. Не черноземная сила. Человѣкъ образованный... Въ Парижѣ шесть лѣтъ наукамъ обучался. И химію какъ знаетъ, батюшка, на тонкость... Вотъ вы увидите!
   

XXVI.

   Не избѣгъ я знакомства съ "образованнымъ" землевладѣльцемъ, знающимъ химію.
   Вотъ такъ экземпляръ! На бѣду своихъ ближнихъ, обучался онъ въ Парижѣ наукамъ, вмѣсто того, чтобы играть въ баккара и брать призы на скачкахъ. Природа создала его конскимъ барышникомъ и откупщикомъ, а Европа засадила, въ капитанскомъ, кажется, чинѣ, за книжки. И вышло нѣчто ужасъ наводящее...
   Полчаса толковалъ онъ мнѣ о качественномъ и количественномъ анализѣ водъ, отъ которыхъ я такъ стремлюсь избавиться, и высчитывалъ, какія соединенія производятъ онѣ въ желудкѣ со всѣмъ тѣмъ, что вы пьете и ѣдите.
   Скажетъ терминъ и сейчасъ его по-французски переведетъ: иначе, видно у него и въ мозгу не укладывается.
   -- Чай не слѣдуетъ пить, говоритъ онъ съ генеральской оттяжкой и строго глядя на меня,-- потому-что образуется tannate de fer!
   Этого уже по-русски совсѣмъ н6 назвалъ; но свое "tannate de fer" выговорилъ онъ такой интонаціей, что я еле-еле удержался отъ хохоту...
   Но одного разговора довольно. На большіе комическіе эфекты онъ неспособенъ. Я его прозвалъ: "tannate de fer" и сегодня тщательно избѣгалъ встрѣчи съ нимъ. Ходилъ одинъ до одурѣнія и присѣлъ въ самой гущѣ сада, на деревянную скамеечку, надѣясь, что сюда уже никто не сунетъ носу.
   Не тутъ-то было!.. Только-что присѣлъ и снялъ шляпу, обмахиваясь платкомъ отъ жару -- выползаетъ изъ-за куста какая-то физія. Смотрю -- тотъ самый туземецъ, который, вначалѣ моего хожденія на воды, разсказывалъ мнѣ чудную исторію о прудѣ и карасяхъ, незаконно выловленныхъ однодворцами, или что-то въ этакомъ вкусѣ.
   -- Въ одиночествѣ? спрашиваетъ эта мартышка и придаетъ своему вопросу нѣкоторую двусмысленность.
   Неужели и этотъ поскудный туземецъ также наблюдалъ и слѣдилъ за мною, и знаетъ: какъ мнѣ теперь скучно, и какъ-бы я радъ былъ очутиться въ Москвѣ въ обществѣ...
   Этакая гадость!..
   Я ничего ему, даже, не отвѣтилъ.
   -- Останетесь до бала? вопросила мартышка (рожей онъ сущая обезьяна).
   -- Нѣтъ не останусь, отвѣтилъ я, глядя въ пространство.
   -- Какъ-же это вы? Нашихъ дамочекъ (и этотъ тоже тычетъ своими "дамочками") совсѣмъ обидите. Балъ въ этомъ саду будетъ, слышно, во всемъ авантажѣ. А кавалерскій еще того авантажнѣе.
   -- Какой кавалерскій? машинально спросилъ я.
   -- Балъ кавалерскій. Всѣ кавалеры складчину дѣлаютъ. Въ прошломъ году до шестисотъ рублей была складчина; а теперь, слышно, подымай выше. Растеніевъ изъ Обуховки навезли... Вокзалъ разукрасятъ все штамповыми цвѣтами. И пельсини будутъ, въ кулакъ величиной. Ну, пельсини-то, поди, не очень-то дозрѣли, іюнь-то холоденъ былъ въ началѣ, такъ и завязь-то опоздала. И ананасы. Его превосходительство обѣщалъ безпремѣнно.
   -- Кто? спросилъ я уже совершенно гнѣвно.
   -- Карлъ Карловичъ, онъ ежегодно удостаиваетъ своего посѣщенія. И вѣдь какая, я вамъ скажу, удивительная натура, вѣдь сами изволите знать, человѣку за семдесятъ.
   "Почемъ я знаю, что Карлу Карловичу семдесятъ лѣтъ? И кто такой этотъ Карлъ Карловичъ"?
   -- И вѣрите-ли, продолжала земская мартышка,-- пріѣдетъ онъ сюда, ужь навѣрнака въ самый день кавалерскаго бала. Ну, ему -- обѣдъ. За обѣдомъ, у него два напитка, самые любимые: коньякъ, крѣпчайшій коньякъ, и дрей-мадера. Сказывали мнѣ, дрей-мадера въ двѣнадцать рублей будетъ; коньякъ тоже придворный. Послѣ-обѣда даже и не отдыхаетъ; а поглядите-ка вы его на балѣ. Откроетъ танцы, какъ нить дастъ! До сихъ поръ еще вальсируетъ на удивленіе. И съ дамами такъ и разсыпается. Плясъ будетъ, разумѣется, часовъ до трехъ. Вотъ въ прошломъ году такъ-то плясали до четвертаго часу, въ половинѣ четвертаго сѣли за ужинъ и Карлъ Карловичъ, какъ встрепанный, за десертомъ предлагалъ разные любезные тосты за дамъ. Ну, и дрей-мадера ему, какъ слѣдуетъ, была. А въ пять часовъ сѣлъ въ карету и былъ таковъ!..
   Мое долготерпѣніе подошло къ крайнимъ предѣламъ; но земецъ только-что вошелъ въ сласть болтовни. Я сложилъ руки съ видомъ покорности и даже закрылъ глаза.
   -- Да-съ, продолжалъ онъ,-- на рѣдкость натура у Карла Карловича. Вѣдь, вотъ, тамъ въ губерніи, въ клубѣ, въ лѣтнемъ, ну, послѣ дѣлъ разныхъ сядетъ онъ въ карты. Онъ все больше въ пикетъ, а то въ палки. И какъ-бы вы думали: изо-дня въ день, до седьмого часу утра. Ну, разумѣется, тутъ коньяки дѣйствуютъ и дрей-мадера. Играетъ, играетъ, вздремнетъ маленько, ну, ужь партнеръ дѣлаетъ ему снисхожденіе, а потомъ опять. Ксе-когда забудетъ, развѣ, какую сдачу или тамъ что...
   Земецъ нагнулся ко мнѣ, захихикалъ и прибавилъ:
   -- Забывчивъ бываетъ и по части карточныхъ платежей, ну да ужь, въ его званіи, знаете, не безъ того. И какъ-бы вы думали, послѣ такого-то дня онъ, вѣдь, отправляется... Земецъ подмигнулъ и почти мнѣ на ухо выговорилъ:
   -- Къ тужуркѣ.
   -- Что? невольно вскричалъ я,-- къ кому?
   -- Къ тужуркѣ-съ, къ метрессѣ значитъ, изъ Москвы привезъ, была въ актрисахъ. Да-съ, въ семьдесятъ-то лѣтъ! Да еще у насъ большого обилія нѣтъ на счетъ женскаго пола, а онъ вотъ по зимамъ въ Петербургъ ѣздитъ, такъ, говорятъ, въ какой маскарадъ ни поѣдете, сейчасъ-же на Карла Карловича наткнетесь. По двѣ маски разомъ тащитъ, вотъ онъ у насъ каковъ!
   

XXVII.

   Но этимъ не кончилось мое испытаніе. Видя, что я кротко выслушиваю всю подноготную о его превосходительствѣ, Карлѣ Карловичѣ, онъ сначала откашлялся, потомъ захихикалъ:
   -- Потѣха! вырвалось у него.
   Я молчу.
   -- Изволили слышать исторію-то объ шиньонѣ?
   -- О какомъ шиньонѣ?
   -- Не слыхали-съ! Хе, хе, хе. Помилуйте, всѣ воды гудятъ. Дѣло до начальства доходило. Здѣсь лечится одна мадамъ. Вы ее, быть можетъ, запримѣтили, лицо у ней точно щекотуркой кто вымазалъ, и волосами очень ужь скудна, а все плѣнировать желаетъ. Не изволили замѣтить?
   -- Я никого здѣсь не знаю.
   -- Изъ Рязани, слышно, эта барыня пріѣхала. И ей-бы свои болѣзни тамъ замазывать, а она все въ плясъ норовитъ пуститься. Вотъ-съ, изволите видѣть, на той недѣлѣ, подъ четвергъ это пришлось; а въ четвергъ танцующихъ всегда больше набирается. Она наканунѣ и отдай свой шиньонъ въ чистку тамъ, что-ли, или въ расческу, не умѣю вамъ сказать. Цирюльниковъ у насъ всего двое, оба изъ бывшихъ дворовыхъ. Одинъ-то ужь старый человѣкъ, Иванъ Парамоновъ, непьющій, да по модному, кажется, и не умѣетъ чесать, а другой-то такъ шалый, Васька Куперосовъ, Ивана Михайлыча, сосѣда моего, мальчишка бывшій. Вотъ онъ и получилъ шиньонъ-то. А въ среду праздникъ какой-то случился, онъ его первымъ дѣломъ въ кабакъ, за двѣ косушки и заложи. Приходитъ четвергъ, утромъ-то мадамъ это косыночкой, что-ли, лысину свою прикрыла; а вечеромъ надо ѣхать въ вокзалъ -- шиньона нѣтъ. Посылаетъ она за Васькой; а Васька лежитъ мертвецки пьянъ. И добиться-то отъ него не могутъ, куда онъ дѣвалъ шиньонъ, въ какой кабакъ снесъ, потому ужь, видимое дѣло, пропилъ. Съ барыней истерика. Покарячилась она добрымъ порядкомъ -- и къ уѣздному начальнику. Сбили всю нашу полицейскую команду, а у насъ вѣдь полный штатъ, и частный приставъ имѣется. Всѣ шинки обѣгали и гдѣ-то тамъ, въ казацкой слободкѣ, заполучили лютъ самый шиньонъ. А ужь часъ десятый вечера, танцы начались. Выкупили его не-то за четвертакъ, не-то за три гривенника; но въ такомъ. знаете-ли, видѣ, что какъ принесли къ барынѣ-то, она опять, ну, кувыркаться! Вмѣсто шиньона, воронье гнѣздо ей преподносятъ. И что-бы вы думали?
   Разсказчикъ съ сіяющимъ лицемъ остановился, подперъ руки въ бока и взглянулъ на меня съ самой подмывательной улыбкой.
   -- Ничего не могу придумать.
   -- Вѣдь уѣхала, недокончивши леченіе, потому, сами разсудите, безъ шиньона она весь видъ потеряла, а ей надо плѣнировать! Васька-же Купоросомъ запоемъ пьетъ, да если-бы и вытрезвить, опять, пожалуй, заложитъ его, да еще въ такомъ мѣстѣ, что его никакимъ чортомъ оттуда не получишь! Изъ Москвы выписывать много времени пойдетъ, вотъ наша шиньонница взяла да и убралась восвояси!...
   Я всталъ и молча раскланялся съ земцомъ. Шиньонъ доканалъ меня.
   

XXVIII.

   Доктора съ его полустаканами и систематическимъ отученіемъ отъ воды я проклинаю ежесекундно. Хожденіе въ садъ дѣлается для меня до того несноснымъ, что я возвращаюсь домой съ головною болью отъ одуряющей тоски. Разсказчика анекдота о шиньонѣ я бѣгаю, какъ чумы. Но сегодня другой туземецъ опять занималъ меня.
   Я сидѣлъ, взявши ванну, недалеко отъ колодца, на небольшой площадкѣ, обсаженной густыми липами. Отъ жару и воды я совершенно раскисъ и на нѣсколько секундъ зажмурилъ глаза. Когда я ихъ открылъ, около меня помѣстился уже здоровенный господинъ помѣщичьяго вида, съ бородой, въ парусинномъ пальто. Его круглый носъ и глаза имѣли комическое выраженіе, Онъ, сидя, опирался на толстую палку.
   -- Изволите пользоваться водами? спросилъ онъ меня.
   -- Я кончаю.
   -- Очень пріятно-съ. Вы, значитъ, всѣ ужь здѣсь порядки прошли, а я вотъ только-что пріѣхалъ. Воды-то мнѣ собственно не нужно, а я насчетъ кумыса, одышкой страдаю...
   Я взглянулъ на него искоса и подумалъ: "Врядъ-ли ты чѣмъ-нибудь страдаешь, кромѣ провинціальной навязчивости".
   -- Потому, публикація была о кумысѣ. Я и собрался. Издалече. Пріѣзжаю. Мнѣ и говорятъ, не угодно-ли водицы, чистой или съ сывороточкой? А я говорю: воды мнѣ не нужно, ни чистой, ни съ сывороточкой, а желаю я кумысу, потому у меня одышка. Мнѣ отвѣчаютъ: кумысъ будетъ, только сію минуту его нѣтъ. Почему, спрашиваю, нѣтъ, коль была публикація? Говорятъ: выписали татарку съ семействомъ и съ кобылой тамъ, что-ли, а оная татарка гдѣ-то и застряла. А я говорю: знать я не хочу ни вашей татарки, ни кобылы, давайте мнѣ кумысу. Начинаютъ обѣщать, проходитъ день, проходитъ два, наконецъ недѣля. Я по два раза въ день беру за шиворотъ доктора. Онъ ужь такъ и этакъ; пока, говоритъ, пріѣдетъ татарка съ кобылой, мы, говоритъ, вамъ другихъ водъ дадимъ. Какихъ такихъ водъ? спрашиваю. А вотъ, говоритъ, неугодно-ли вамъ эмскихъ водъ? Пользительны, говорятъ, для груди. Коли-бы, я говорю, мнѣ эмскія воды нужны были, меня такъ-бы и послали въ этотъ самый Эмсъ. Не Эмсъ мнѣ нуженъ, а кумысъ. Вы, я говорю, такіе-сякіе, только публику морочите. Публикаціи пущаете, ѣдутъ къ вамъ изъ-за три девяти земель, апъ выходитъ одна надувастика. Вотъ, сударь мой, помаялся я такъ недѣлю: Ни татарки, ни кобылы -- званія нѣтъ. Хорошо, такъ случилось -- нашелся у меня тутъ пріятель, неподалечку, хуторокъ имѣетъ. Я къ нему. Думаю себѣ: что мнѣ тамъ коптѣть да съ докторомъ ругаться; проживу я съ недѣлю у пріятеля и подожду. Авось явится и кумысъ. Живу недѣлю. Пишутъ мнѣ, по оказіи: "въ понедѣльникъ, слышно, откроется кумысное заведеніе". Я возликовалъ. Являюсь въ самый понедѣльникъ сюда, въ половинѣ шестого, хожу, смотрю во всѣ закоулки: нѣтъ-ли гдѣ татарки съ кобылой? А тутъ ужь кромѣ меня не мало чающихъ. Другъ друга мы вопрошаемъ и опять намъ сдается, что все та-же надувастика. Пришелъ докторъ. Я его ужь тутъ въ три жгута. И какъ-бы вы думали, онъ мнѣ вдругъ изволилъ выпалить: "надоѣли, говоритъ, вы мнѣ; мнѣ-же вамъ не родить татарку съ кобылой; коли вамъ нельзя ждать, убирайтесь". Повернулся и драло!
   Алчущій кумыса сдѣлалъ глубокую передышку, отеръ лобъ фуляровымъ платкомъ и продолжалъ потише:
   -- Мы вотъ тутъ съ нѣкоторыми больными разсудили сдѣлать письменное заявленіе для припечатанія въ вѣдомостяхъ. Такъ позвольте узнать, какъ вы насчетъ этого думаете? пріятно было-бы слышать мнѣніе просвѣщеннаго человѣка.
   -- Вы меня спрашиваете?
   -- Да-съ, потому какъ и вы больной тоже.
   -- Вы желаете, чтобы я подписалъ ваше заявленіе?
   -- Намъ-бы оченно желательно побольше собрать подписей.
   -- Я пріѣхалъ не кумысомъ лечиться, а водами.
   -- Да это все единственно-съ. Тутъ главное дѣло -- надувастика. За что-же православный народъ заставляютъ тратиться, здѣсь коптѣть, и потомъ ихъ по шеямъ гонятъ? Вы по человѣчеству и потомъ, какъ просвѣщенный человѣкъ, войдите въ ваше положеніе. Этого доктора надо непремѣнно спихнуть: онъ забралъ все въ свои руки. А покуда мы его такой публикаціей не ошарашимъ, онъ тутъ все станетъ командовать, что твой трехбунчужный наша...
   Рѣчь чающаго кумыса была прервана. Къ нашей скамейкѣ подошелъ длинный, длинный офицеръ съ пыльнымъ, худымъ лицомъ и какими-то обожженными усами. Онъ раскланялся съ моимъ агитаторомъ; но тотъ не сталъ продолжать исторіи о кумысѣ и тотчасъ-же скрылся.
   -- Чудакъ! проговорилъ офицеръ, указывая глазами на удаляющагося.
   -- А что? спросилъ я.
   -- Вы его не знаете?
   -- Нѣтъ, въ первый разъ вижу.
   -- А онъ здѣсь довольно извѣстенъ. Шутникъ большой!
   -- Шутникъ?
   -- Какъ-же. Да позвольте узнать, онъ къ вамъ навѣрно подъѣзжалъ насчетъ доктора, чтобы того въ газетахъ изобразить?
   -- Да, говорилъ.
   -- Такъ и есть. И вѣрно вамъ сказывалъ, что онъ пріѣзжій изъ дальней губерніи?
   -- Говорилъ.
   -- Все вѣдь это для потѣхи!
   -- Какъ, для потѣхи?
   -- Онъ совсѣмъ не изъ дальней губерніи, а здѣшній помѣщикъ. У него даже домикъ свой есть въ городѣ. Онъ вотъ здѣсь денька два поживетъ, а потомъ въ деревню уѣдетъ.
   -- Да вѣдь, онъ лечится?
   -- Помилуйте, отъ какой ему болѣзни лечиться? Вы сами видите, молотками сбитъ.
   -- Онъ толковалъ объ одышкѣ...
   -- Все это выдумки!
   Я сталъ втупикъ.
   -- Онъ на доктора давно ужь въ сердцахъ находится, да и кромѣ того, скука, человѣкъ съ достаткомъ, дѣла нѣтъ. А тутъ, дѣйствительно, они поторопились объявленіемъ въ газетахъ, что у насъ молъ кумысное заведеніе будетъ. Онъ, какъ это прочелъ, и сочинилъ цѣлую кампанію. Съ самаго открытія водъ, этакъ, въ первыхъ числахъ іюля, и сталъ онъ сюда въ садъ похаживать. Какъ только увидитъ новенькаго больного, онъ сейчасъ къ нему и примостится, разспроситъ его обо всемъ и, первое дѣло, насчетъ кумыса. Коли тотъ пріѣхалъ на кумысъ, сейчасъ-же и пускается въ ходъ исторія: "вотъ молъ я тоже издалече пріѣхалъ лечить одышку, на этотъ самый кумысъ, а между тѣмъ кумыса нѣтъ никакого". Ну, и доведетъ пріѣзжаго до градуса и сейчасъ ему предложитъ заявленіе подписать въ газетахъ. А коли тотъ не на кумысъ пріѣхалъ, такъ онъ его другимъ чѣмъ-нибудь разстроитъ, насчетъ состава водъ, или насчетъ ваннъ. Въ первые дни ванны-то не всѣ еще были готовы, такъ-что многіе больше недѣли ждали, да и вода-то шла скверная, мутная. Вотъ онъ тутъ и выкидывалъ колѣна: отъ одного больного къ другому переходилъ и наускивалъ. "Жду, говоритъ, десять дней, и не даютъ мнѣ ванны, а пріѣхалъ я, говоритъ, изъ бессарабской области". Больныхъ-то это еще пуще раззадориваетъ. И сами-то не добьются своего и видятъ -- человѣкъ, шутка сказать, изъ бессарабской области пріѣхалъ и десять дней ваппы дожидается!..
   Я невольно улыбнулся. Штука была, дѣйствительно, забавная. Офицеръ замѣтилъ мою улыбку и продолжалъ:
   -- Ну, недѣльки черезъ двѣ, больные и догадались, что это все больше для потѣхи дѣлается, и съ нами ужь онъ комедій не разыгрываетъ. Недѣли на двѣ ѣздилъ онъ въ деревню къ себѣ, а теперь вотъ опять къ концу-то іюля понаѣхало больныхъ, такъ онъ принялся опять за свое. Выйдешь утромъ и видишь: ужь Иванъ Николаичъ примостился гдѣ-нибудь, около новенькаго больного и подзадариваетъ его. Такъ вотъ онъ и вамъ тутъ расписывалъ про свою одышку, да про кумысъ. А человѣкъ онъ прекраснѣйшій и хлѣбосолъ. Я у него съ ротой стоялъ въ прошломъ году, осенью. Бильярдъ свой есть, водянку какую дѣлаютъ!.. Мое почтеніе-съ. Мнѣ пора ванну брать.
   И офицеръ зашагалъ учебнымъ шагомъ, не сгибая колѣнъ.
   

XXIX.

   Вотъ какія интеллигентныя бесѣды обрушились на меня! Этотъ помѣщикъ по своему геніальная личность. Онъ съумѣлъ выразить гомерическую пошлость и скуку туземной жизни оригинальнымъ дурачествомъ. Мнѣ кажется, если бъ я долженъ былъ остаться здѣсь еще на одинъ мѣсяцъ, я-бы не въ состояніи былъ выдумать и такой невинной забавы.
   Я посылаю доктора ко всѣмъ духамъ тьмы и сегодня-же укладываюсь. Чаша переполнилась. Мнѣ слѣдуетъ, остаться еще четыре дня, а я рѣшительно обращаюсь въ бѣгство. Но ѣхать прямо въ Москву теперь еще рано. Будетъ толковѣе завернуть въ деревню, тамъ выждать, чѣмъ скажется леченіе водою, привести въ порядокъ кое-какія бумаги и работы и, вообще, подвести кое-чему итоги.
   Я такъ злюсь на воды, а забываю, что здѣсь встрѣтился я съ женщинами, или лучше сказать съ женщиной, которая дала толчекъ моей застоявшейся душевной жизни. И пройдетъ какихъ-нибудь пять-шесть недѣль -- я буду съ особымъ удовольствіемъ вспоминать и противныя воды съ сывороткой, и уксусную Гебу и воронежскій оркестръ съ вальсомъ "Morgenblätter", и туземца, разсказывающаго о Карлѣ Карловичѣ, и о похожденіяхъ шиньона. и помѣщика Ивана Николаича, производящаго агитацію.
   Придется въ сотый разъ, повторять стихъ:
   
   "Was ich besitze, sell ich wie im Weiten,
   Und was verschtand, mir wird zu Wirklicheiten".
   
   Да, но вотъ вопросъ: буду-ли я еще обладать тѣмъ, что могло-бы мнѣ показаться менѣе дѣйствительнымъ, чѣмъ прошлое?..
   

XXX.

   Я въ своемъ аббатствѣ. Старый домъ, вѣроятно, переживетъ меня. Ему нѣтъ износу. Снаружи онъ такой темный, мшистый, согбенный, а внутри все держится по прежнему. Все та-же зала, выкрашенная желтой краской, съ ломберными столами изъ корельской березы. И въ гостиной все точно окаменѣло: большія зеркала съ бронзовыми гирляндами, и семейные портреты, и громадные жосткіе диваны съ бляхами. Въ моемъ кабинетѣ старье перемѣшалось съ кое-какой новѣйшей обстановкой; но комната все-таки смотритъ старомодно и въ ней стоитъ тотъ особый запахъ наслѣдственныхъ покоевъ, котораго вы не выкурите никакими амбрэ. Такъ-какъ я не деревенскій житель, то и не приходилось мнѣ мудрить надъ домомъ. Пускай его стоитъ.
   Прежде, когда я былъ помоложе, я съ особеннымъ наслажденіемъ хоронилъ себя въ лѣтніе мѣсяцы въ этихъ пустыхъ и высокихъ хоромахъ. Мнѣ здѣсь отлично писалось. Но эти года пылкаго воображенія и жизненной рьяности пролетѣли. Теперь я не могъ-бы выжить здѣсь и одной недѣли.
   Вечеромъ я перебиралъ разный письменный хламъ въ старомъ бюро: тетрадки, наброски, связки писемъ. Столько воды утекло и такъ мало было въ жизни душевнаго довольства! Гдѣ сердечныя реликвіи? Въ чемъ заключаются остатки и признаки свѣтлыхъ полосъ жизни?
   Какъ скудно! Какая пустота, какая безплодная трата силъ! Вотъ онѣ, эти реликвіи. Нѣсколько писемъ, гдѣ больше фразы, чѣмъ страсти, гдѣ праздность ума заставляла рисоваться, и нервничать, и убѣгать отъ настоящей поэзіи и правды жизни. А потомъ, потянулись годы холостого скитанья, случайныя встрѣчи, мелкое волокитство, и еще того хуже... И все одно и то-же, таже глупая процедура знакомства съ легкими женщинами, стереотипное вранье, неизбѣжные ужины, неизбѣжныя и безсмысленныя траты денегъ, и каждый разъ въ результатѣ: скука и пошлость.
   Можетъ быть, я еще счастливѣе другихъ тѣмъ, что избѣжалъ одной изъ тѣхъ случайныхъ, грубо-чувственныхъ и роковыхъ связей, которыя обволакиваютъ васъ липкимъ, неотстающимъ слоемъ, я затягиваютъ васъ все глубже и глубже въ типу безысходной каторги. Такъ что, въ тридцать пять лѣтъ, у меня за плечами нѣтъ ни одного ложнаго шага въ смыслѣ любовной связи. Это, пожалуй, и утѣшеніе, но небольшое.
   

XXXI.

   Словомъ, душевное недовольство происходитъ гораздо больше отъ слишкомъ долгаго неудовлетворенія цѣлой стороны нравственнаго обихода, а не отъ маразма пресыщенности или перегорѣвшихъ страстей.
   Только роковой моментъ уже наступилъ. Я это чувствую съ какой-то особой, почти патологической ясностью. Не такъ давно, какихъ-нибудь три-четыре мѣсяца тому назадъ, я сбирался уже ставить на себѣ крестъ, я считалъ свой сердечный организмъ совершенно парализованнымъ. Вереница годовъ вставала передо мною въ безотрадномъ однообразіи. Одинъ умственный трудъ являлся якоремъ спасенія. Но и въ немъ грозила образоваться брешь. Воображеніе, несогрѣтое личнымъ чувствомъ, хирѣетъ, и я уже начиналъ замѣчать, какихъ усилій стоила мнѣ, иной разъ, сколько-нибудь яркая литературная работа.
   И что-же? Я не хочу больше ставить на себѣ креста. Мнѣ противенъ запахъ мертвечины, которымъ я, такъ сказать, обкуривалъ себя. Отчего-же мнѣ и не помечтать, и не представить себя полнымъ того несложнаго душевнаго довольства, надъ которымъ люди моего закала любятъ такъ издѣваться подъ именемъ мѣщанскаго счастья? Теперь я знаю, въ чемъ заключаются мои требованія. Осуществить ихъ, кажется, нетрудно. Главное дѣло: запрятать поглубже всевозможныя тонкости интеллигентнаго развитія и не бояться риска. Нѣсколько дней тому назадъ, я это сказалъ на половину зря, а теперь говорю съ полнѣйшимъ убѣжденіемъ. Думать о средствахъ, о кускѣ хлѣба мнѣ не приходится. Я старался всегда проживать то, что заработываю умственнымъ трудомъ; а отъ случайностей я застрахованъ кое-какими животишками. Волноваться на тему: что собою будетъ представлять въ экономическомъ смыслѣ подруга жизни -- я не желаю. Зарабатывать столько, сколько я способенъ заработать, ни одна "подруга" не въ состояніи. За то я не думаю о томъ: обезпечила-ли она свою независимость въ брачной жизни собственными доходами? Безъ этого, признаюсь, врядъ-ли-бы я когда-нибудь дошелъ до возможности покончить съ своей одинокой долей.
   Я сдѣлалъ маленькое auto-da-fe разнымъ нечистоплотнымъ остаткамъ холостой переписки. Такъ оно будетъ лучше. Ломоть отрѣзанъ. Итогъ подведенъ.
   

XXXII.

   И быть можетъ, на будущій-же годъ, весной, этотъ самый домъ, который пересталъ для меня быть тихимъ и отраднымъ убѣжищемъ, воскреснетъ съ новой отрадой. Я буду ходить по этимъ комнатамъ не одинъ и переживать съ молодой натурой, полной жизненныхъ запросовъ, здоровой стремительности къ неизвѣданному, все, что я здѣсь создавалъ, о чемъ думалъ, что предчувствовалъ воображеніемъ и сострастіемъ. Пережитое превратится въ новое, радостное, яркое бытіе. Явится опять вѣра въ свои силы, охота къ труду, смѣлость и порывъ.
   Окаменѣлыя комнаты съ пустотой и архаическимъ запахомъ будутъ чудно обрамливать прелестный женскій образъ. Изъ гостиной исчезнетъ все мертвенное. Она дополнится зеленью, цвѣтами. Будетъ стоять пьянило. Терасса не станетъ смотрѣть какой-то заброшенной папертью. И теплымъ вечеромъ, въ тѣни нашихъ старыхъ липъ потекутъ тихія рѣчи. Глядя на свѣтлые примиряющіе глаза, прозрачные и глубокіе, усталый умъ и туманное воображеніе стихнутъ, замолчатъ, вбирая въ себя струю простой безхитростной жизни, и потомъ уже разбудятъ къ вдохновенному творчеству...
   Дѣвическая прелесть долго будетъ лежать на этомъ спокойномъ челѣ, и долго не возмутится ея внутренній міръ грязью и пошлостью того, что мы въ юности стараемся воспроизводить съ такой лихорадочной поспѣшностью... Но о комъ мечтаю я? Кого вижу я въ моемъ старомъ домѣ? Кто эта женщина? Кто эта дѣвица? Дѣвица... Стало быть, та... Но я, право, ни на что не похожъ! Не дѣвица, а вдова привлекла меня. Встрѣча съ нею вызвала во мнѣ рѣшительную реакцію противъ холостого скитанья. Она звала меня въ Москву. Безъ нея тосковалъ я на водахъ. И вдругъ -- дѣвица! Зачѣмъ тутъ дѣвица?
   Однако, это что-нибудь да значитъ!..
   

XXXIII.

   Больше мнѣ нечего здѣсь дѣлать. Деньги я получилъ. Какія нужно приказанія по дому и своей "усадебной осѣдлости" отдалъ, бумаги разобралъ. Начинать писать что-нибудь новое не желаю. Придется начать и не кончить.
   Онѣ уже теперь около двухъ недѣль въ своемъ саратовскомъ захолустьѣ. Адресъ я знаю. Отчего-жъ-бы мнѣ и не написать. Предлогъ весьма благовидный. Я освѣдомлюсь о времени ихъ пріѣзда въ Москву. Но зачѣмъ я это все говорю ихъ. Я напишу Варварѣ Васильевнѣ и къ ней только буду обращаться. Ждать отвѣта не стану. Письмо можетъ пройти недѣли двѣ туда и столько-же назадъ, съ нашими почтами. Что-жъ за бѣда, если я подожду ихъ и въ Москвѣ? У меня въ Москвѣ пріятели, и даже въ большомъ количествѣ, если только нѣкоторые на лѣто не разъѣхались. Да врядъ-ли. Москва имѣетъ свойство такъ затягивать васъ въ халатное существованіе, что не только въ дальній путь, а и въ деревню, у кого есть, не соберутся по годамъ.
   Я весьма странно знакомъ съ Москвою. Живалъ въ ней много разъ, всего чаще проѣздомъ, но случалось проводить цѣлые сезоны, и все-таки это одинъ изъ большихъ европейскихъ городовъ, который я знаю всего наивнѣе. Гораздо легче мнѣ было-бы сказать наобумъ и не ошибиться, какъ, пройти, напримѣръ, въ Мадридѣ отъ Пуэрта-дель-Соль въ Прадо или въ Римѣ отъ Пантеона къ Форуму, чѣмъ разрѣшить вопросъ: какой ближайшій путь отъ Тверской на Пречистенку; а ѣзжалъ я по этому пути безчисленное число разъ. Просто мнѣ не дается Москва, Одинъ мой пріятель увѣряетъ, что будто я въ повѣсти, гдѣ дѣло происходитъ въ Москвѣ, выдумалъ даже Бронный бульваръ. Положимъ, такого грѣха со мною не случилось. Но пожалуй въ разговорѣ я и пустилъ "бронный" бульваръ -- за это не отвѣчаю.
   А можетъ случиться, что Москва сдѣлается моей резиденціей, если... ну если женюсь. Петербургъ -- слишкомъ холостой городъ. Все тамъ дышетъ одинокимъ, офицерскимъ, департаментскимъ мытарствомъ. Устроиться особнячкомъ, съ нѣкоторымъ комфортомъ, такъ чтобъ васъ не манило наружу, мнѣ кажется гораздо удобнѣе было-бы въ Москвѣ, да и дешевле.
   Варвара Васильевна мнѣ не говорила однако, что она намѣрена прожить тамъ всю осень и зиму. Да и вообще я ни объ чемъ обстоятельно не успѣлъ разспросить ее. Но теперь, лѣтомъ, мы встрѣтимся тамъ все равно, что гдѣ-нибудь въ Неаполѣ, въ Римѣ, въ Лондонѣ, словомъ въ большомъ городѣ, гдѣ намъ ни до кого нѣтъ дѣла и гдѣ наше сближеніе не будетъ развлекаться обычной зимней суетой.
   

XXXIV.

   Ввалился въ бѣлокаменную. Сейчасъ-же началъ страдать отъ ужасной жары. Она невыносимѣе, чѣмъ на водахъ. Въ нумеръ у меня точно въ теплицѣ; пахнетъ пылью и ваксой. Какъ я только осмотрѣлся, трагическій вопросъ предсталъ предо мной: а долго-ли я буду дожидаться пріѣзда моихъ саратовскихъ помѣщицъ?
   Вдругъ какъ онѣ засидятся тамъ до осени? Что я буду дѣлать? Работать въ такой жарѣ, въ трактирной комнатѣ, безъ всякихъ стимуловъ извнутри и извнѣ -- невозможно. Надо поѣхать по пріятелямъ. Я изберу на первый разъ человѣка, который всегда мнѣ проповѣдовалъ, что холостую свободу нельзя ни на что мѣнять. Онъ гораздо старше меня. Я начиналъ только-что свою литературную дорогу, а онъ уже былъ съ нѣкоторымъ именемъ. Когда я наѣзжалъ въ Москву, мы съ нимъ, какъ здѣсь говорятъ, и прожигали жизнь, въ маскарадахъ и разныхъ другихъ мѣстахъ. Онъ женолюбивъ, какъ никто. Сотни разъ повторялъ онъ мнѣ:
   -- Женщины, душа моя -- это только и есть настоящее дѣло; а все остальное рукомесло.
   И все у него вертится около служенія Афродитѣ. И языкъ, и мысли, и привычки окрашены въ одинъ цвѣтъ.
   Я ужь довольно давно не видалъ его, но думаю, что не найду въ немъ перемѣнъ, въ этомъ смыслѣ. Вѣроятно, сдѣлался еще ожесточеннѣе противъ всякаго брака. Года три тому назадъ, видѣлся я съ нимъ въ послѣдній разъ. Тогда у меня уже начиналась моя хандра. Онъ сильно напалъ на мои еще несмѣлые доводы о необходимости сдѣлать конецъ.
   Циникомъ его никакъ нельзя назвать. Онъ не любитъ ни грязныхъ анекдотовъ, ни грязныхъ похожденій. Грубымъ развратомъ никогда не отзывалось его женолюбіе. Оно имѣетъ совершенно особенный характеръ, въ которомъ сказывается цѣлая эпоха, полоса сороковыхъ годовъ. Къ ней онъ и принадлежитъ по своимъ первымъ жизненнымъ шагамъ.
   

XXXV.

   Я знаю, что Григорій Васильевичъ, какъ истый старый холостякъ, человѣкъ привычекъ. Онъ вотъ уже около десяти лѣтъ живетъ все въ однѣхъ и тѣхъ-же меблированныхъ комнатахъ. У него двѣ комнаты. Онъ ихъ содержитъ чисто, обставилъ ихъ по своему, и когда вы къ нему войдете, то вы не чувствуете скуки и безпорядочности холостого нумера. Зная, что онъ пьетъ чай не очень рано, въ началѣ одинадцатаго, я такъ и попалъ къ нему. Вхожу и вижу давно мнѣ знакомую картину: Григорій Васильевичъ въ сѣромъ халатѣ съ красными отворотами, на диванѣ акуратно завариваетъ чай и искоса, сквозь длинный и широкій усъ, смотритъ на горшечекъ со сливками, стоящій около сахарницы. Сливки -- это великій моментъ въ жизни Григорія Васильевича. Онъ перемѣнилъ безчисленное количество молочницъ прежде чѣмъ остановился на той, которая его удовлетворяетъ. Сливки эти находятся подъ его непосредственнымъ наблюденіемъ. Осенью и зимой онъ ихъ держитъ въ комнатѣ и ставитъ между рамами, бережно покрываетъ и раскрываетъ горшечекъ, и съ чувствомъ полнѣйшаго довольства говоритъ, что у него первыя сливки во всей Москвѣ. Если-же что-нибудь разстроится въ его сливочномъ обиходѣ, Григорій Васильевичъ просто впадаетъ въ уныніе, нервически крутитъ усъ и становится молчаливъ, какъ рыба, а это для него величайшее насиліе его натуры. Онъ словоохотливъ такъ, что способенъ впечатлительнаго человѣка "заговаривать". Особенность его словоохотливости заключается въ томъ, что вы никоимъ образомъ не выкарабкаетесь изъ разговора, разъ заведеннаго, если-бъ вамъ даже нужно было до зарѣзу сейчасъ-же скакать куда-нибудь, на желѣзную дорогу. Григорій Васильевичъ васъ не удерживаетъ, онъ не проситъ васъ выслушать то или иное; но способность его на эпизоды и отступленія не имѣетъ себѣ равной, и эти эпизоды разростаются вокругъ васъ, какъ волшебный лѣсъ, изъ котораго нѣтъ выхода.
   Итакъ, я засталъ чаепитіе. Григорій Васильевичъ, сидя на диванѣ, пьетъ чай акуратно и достолюбезно, и при этомъ газеты никогда не читаетъ. Если-бъ свѣжій человѣкъ вошелъ къ нему, въ эту минуту, и оглядѣлъ его лицо, фигуру, халатъ, всю обстановку его чистоплотной квартирки, онъ-бы конечно не отнесъ его къ разряду спеціалистовъ по женскому полу: столько въ немъ на первый взглядъ солиднаго и даже чего-то спартанскаго. Выдать могла-бы его одна лишь подробность: на всѣхъ стѣнахъ, и на всѣхъ столахъ, и во всевозможныхъ рамкахъ висятъ и стоятъ женскіе портреты, и три огромныхъ альбома наполнены карточками такъ-называемыхъ "душекъ".
   Всякую женщину, сколько-нибудь пріятнаго вида и какого-бы то ни было общественнаго положенія, нравственности и иныхъ качествъ Григорій Васильевичъ зоветъ въ обширномъ смыслѣ, "душкой". Въ тѣсномъ-же смыслѣ "душками" называются у него только женщины, за которыми слѣдуетъ пріударить, съ большимъ или меньшимъ шансомъ на успѣхъ, а въ самомъ тѣсномъ, "душки по преимуществу" -- весь контингентъ полусвѣта.
   

XXXVI.

   Мы облобызались. Наружностью Григорій Васильевичъ почти не измѣнился. Только сѣдые волоски пробиваются на вискахъ. Разумѣется, произошло совмѣстное чаепитіе, причемъ Григорій Васильевичъ кратко указалъ на достоинства сливокъ.
   -- Вотъ чудесно, воскликнулъ онъ.-- Въ какой вы попадаете, батюшка, моментъ. То-есть, я вамъ скажу, развелось душекъ!..
   И Григорій Васильевичъ выпятилъ губы и повелъ однимъ усомъ. Я не хотѣлъ охлаждать его своими матримоніальными изліяніями и сталъ только слушать, задавая маленькіе вопросцы.
   -- Опять кого-нибудь лансируете? спросилъ я.
   -- Да, душа моя; только теперь, видите-ли, вышелъ маленькій передѣлъ; состоимъ въ легкихъ контрахъ. Да вѣдь вы ничего не знаете; я съ вами больше двухъ лѣтъ не видался. Вы душки моей не видали совсѣмъ?
   -- Которой?
   -- Ну, да вотъ самой настоящей. Другой быть не можетъ. Одна -- въ имперіи.
   -- Да, вѣдь, и остальныя были тоже единственныя въ своемъ родѣ?
   -- Да вы посмотрите. Пожалуйте, пожалуйте сюда.
   Чаепитіе было кончено. Григорій Васильевичъ взялъ меня за руку и подвелъ къ письменному столу, надъ которымъ висѣлъ большой фотографическій портретъ, въ орѣховой рамкѣ.
   -- Какова? Глаза-то, глаза-то? Такихъ глазъ нѣтъ...
   -- Во всей имперіи? спросилъ я.
   -- Да, во всей имперіи!
   Фотографія изображала женщину съ большими глазами, съ вздернутымъ носикомъ, энергическаго и пикантнаго типа.
   -- Ну, что? вопросилъ Григорій Васильевичъ.
   -- Одобряю, сказалъ я.
   -- А ручонки? Нѣтъ такихъ въ имперіи. Вѣдь, вы знаете, душа моя, что я спеціалистъ по этой части.
   -- Какъ не знать.
   -- Да вѣдь до какой степени. Вы только мнѣ покажите руку, одну руку. Пускай женщина сядетъ въ какую-нибудь нишу, гдѣ вы ее покроете простыней, и протяни она мнѣ руку. Я вамъ по ниточкѣ разберу,-- взглянувши только, какъ устроены ладонь, общій овалъ кисти, по вязкѣ пальцевъ, по жилкамъ, по морщинкамъ, по ногтямъ, особенно по ногтямъ -- и изображу вамъ сейчасъ полнѣйшій портретъ. Садитесь и пишите. Общій складъ такой-то. Грудь расположена вотъ такъ-то. Плечи вотъ такимъ-то образомъ. Шея такой-то формы. И въ лицѣ все до тонкости: носикъ, глаза, уши, ротъ, зубы... Десятки разъ дѣлалъ опыты и никогда не провирался. А ужь объ ножонкахъ нечего и говорить. Какъ только взгляну на ручонку, сейчасъ вамъ объявлю, какого размѣра и съ какимъ подъемомъ ножонка. Тутъ, на портретѣ, руки, разумѣется, чортъ знаетъ какія, всегда на фотографіи такъ. Но въ натурѣ...
   Григорій Васильевичъ возвратился къ дивану и продолжалъ:
   -- Вы вѣдь знаете, душа моя, для меня первое наслажденіе выходить этакую душку. Запримѣтишь какого-нибудь звѣрка. Ну, звѣрекъ какъ есть звѣрекъ. А я Крейцбергъ -- укротитель звѣрей. Одинъ въ имперіи! И такой звѣрекъ, тоже одинъ въ имперіи, проѣдется съ вами въ коляскѣ, и ручонки -- ножонки свои будетъ надлежащимъ образомъ драппировать. Придумаешь тутъ все до послѣдней ниточки. Какая отдѣлка, рюши-трюши, аграманты и кисти, все придумаешь, лучше всякой портнихи.
   Я слушалъ и смотрѣлъ на усастое и солидное лицо Григорія Васильевича, оживленное особымъ, ему свойственнымъ, женолюбивымъ юморомъ. Если-бъ все это разсказывалъ другой человѣкъ, то вышла-бы печальная болтовня, особенно, если сообразить, что разсказчику подъ пятьдесятъ лѣтъ; но у него вся эта болтовня была полна необычайной наивности и серьезной искренности. Все это было для него дѣло, слившееся со всѣмъ его жизненнымъ складомъ. Для него женщина представлялась чѣмъ-то въ родѣ неизвѣданной зоологической особи, которую онъ, какъ страстный натуралистъ, изучалъ въ самыхъ мелкихъ ея органическихъ проявленіяхъ; мало того, онъ точно самъ превращался въ особь той же породы и жилъ съ ней и "трюшами-рюшами" и "финтифлюшками ".
   -- И долго блаженствовали? спросилъ я.
   -- Душа моя, каждый звѣрекъ, на то и звѣрекъ, чтобы какъ нибудь ему дать стрекача. Это ужь лежитъ въ природѣ звѣрка. Какъ ты его ни ублажай, какіе ты ему роброны ни нашивай, вдругъ найдетъ блажь и конченное дѣло! Вѣдь, какъ вы думаете, когда звѣрекъ-то пресмыкался тамъ въ трущобѣ, у Серебряныхъ бань, онъ ужь не былъ въ первобытномъ видѣ, онъ, батюшка, въ мизерію изъ раззолоченныхъ палатъ угодилъ. За два года передъ тѣмъ попала душка въ царицы, къ тузу. Тузъ ее залилъ шелками -- бархатами, и разливанное у нихъ шло море. Столы пиршественные были. Душку сажали на столъ въ златотканныхъ одеждахъ, одно слово: свѣтопредставленіе! Могла-бы тутъ она такіе капиталы накопить, что до конца жизни, коли-бы желательно, въ раззолоченной каретѣ ѣздила-бы. Такъ нѣтъ. Вдругъ налетѣлъ на нее какой-то шальной шквалъ и все къ чорту! Надъ тузомъ этимъ она надругалась елико возможно, и очутилась на мостовой. И послѣ того, душа моя, цѣлый мѣсяцъ мертвую пила. Съ такими-то ручонками, одна въ имперіи, и мертвую пила!
   -- А теперь? спросилъ я.
   -- Ну, это съ нея слиняло само собой. Отъ необузданности! Перегорѣло въ ней, ну, и опять стала душкой. А теперь вотъ, поживши такъ больше полугода, опять что-то начала хандрить. Ужь это я знаю. Какъ-бы душка ни была хитра, отъ моего глаза ничто не укроется. Она и такъ, и этакъ, затереть все это желаетъ; но мой глазъ проникаетъ самую суть. Я вѣдь въ этихъ случаяхъ никакихъ сценъ не поднимаю. Нѣтъ. У меня выжидательная политика. Терпѣньемъ дойду. На то и укротитель. Что-же тутъ дѣлать? Звѣрекъ ужь такъ устроенъ. Звѣрку нужно хоть разъ въ годъ да дать стрекача. Вотъ какъ подходитъ этотъ кризисъ-то, я и самъ говорю: "Ты-бы душка куда-нибудь проѣхалась что-ли", или самъ съѣзжу, на недѣльку такъ, въ Рязань, въ Ярославль, въ Петербургъ, мнѣ все равно. Только въ этотъ разъ сдается мнѣ, душка замышляетъ какой-нибудь государственный переворотъ. Въ нѣкоторомъ родѣ 2-е декабря хочетъ произвести. Я на чеку. Стала по малой мѣрѣ надувать на счетъ того, въ которомъ часу придетъ. Вчера вотъ вечеромъ,-- вы знаете, я послѣ обѣда часика на полтора всегда прилягу. Просыпаюсь въ началѣ седьмаго. Слѣдуетъ тутъ быть душкѣ. Поставили самоваръ. Сливки были какія! Лучше сегодняшнихъ! Совсѣмъ собрался благодушествовать. Жду полчаса -- нѣтъ. Чай прѣетъ, сливки стоятъ; а у меня и охота вся прошла пить. Такъ и не пришелъ звѣрекъ. Я этого, признаюсь, не люблю. Надо будетъ принять чрезвычайныя мѣры.
   -- Да, пожалуй, она раньше васъ приметъ ихъ?
   Григорій Васильевичъ усмѣхнулся, покрутилъ усъ и проговорилъ:
   -- Одна въ имперіи! И знаетъ это досконально.
   -- Да вамъ что-жь огорчаться? За другимъ звѣркомъ начнете охотиться.
   -- Это точно; да скоро-ли еще на него нападешь.
   -- Вы-же мнѣ сейчасъ сказали, что Москва теперь душками кишмя кишитъ.
   -- Много, дѣйствительно, много. Да вѣдь, вы знаете мою натуру. Я не могу кидаться на каждую: сегодня съ одной, завтра съ другой. Нѣтъ. Я воспитатель душекъ. И первое дѣло, чтобъ ручонки; коли нѣтъ ручонекъ, будь хоть писанная красавица, двухъ грошей мѣдныхъ не стоитъ для меня. И чтобы душка чувствовала, а не норовила только сорвать побольше денегъ. Мнѣ нужна жизнь по душѣ.
   Григорій Васильевичъ немножко нахмурилъ брови и, сдѣлавъ минутную передышку, заговорилъ опять:
   -- Да, затѣваетъ второе декабря. Ну и я тоже линію веду. Ничего ей не сказавши, уѣду неподалечку, и устрою тамъ обсерваціонный пунктъ, и буду тамъ все знать, что продѣлываетъ душка. Ну сначала она разумѣется, примется разъѣзжать по паркамъ да по Сокольникамъ. Но много она не выфинтитъ. Она ужь привыкла теперь, чтобы около нея былъ человѣкъ основательный; а привлекать такъ сразу къ себѣ, да еще въ публичномъ мѣстѣ, она талантовъ не имѣетъ. Поболтается, поболтается да и заскучаетъ. Деньжонки-то подведутся. Вотъ она опять въ трущобу, къ Серебрянымъ банямъ. Тутъ я покидаю свой обсерваціонный пунктъ, и начинаю вторичное укрощеніе звѣрка.
   -- И такъ до безконечности, разсмѣялся я.
   -- Какъ придется, душа моя, какъ придется.
   -- Вы, Григорій Васильевичъ, вскричалъ я, -- право, единственный человѣкъ въ своемъ родѣ.
   -- Ужь говорилъ вамъ: одинъ въ имперіи.
   -- Ничто не нарушаетъ, продолжалъ я,-- типа вашей жизни. И возня съ душками ни малѣйшимъ образомъ не вліяетъ на вашъ характеръ, привычки, спокойствіе, матеріальное положеніе.
   -- Да, да. Такимъ зародился. Я бедуинъ. У меня лично самыя микроскопическія потребности. Вотъ занимаю споконъ вѣка эти двѣ комнаты, и больше мнѣ ничего не нужно. Есть и у меня желанія по части комфорта; но я не могу переступить предѣла, какой положилъ для расходовъ на свою персону. Отнимать у душекъ, что для нихъ ассигновано -- не могу!
   Я расхохотался.
   -- Да развѣ, спросилъ я,-- у васъ бюджетъ сдѣланъ впередъ, на цѣлый годъ?
   -- А какъ-же?! И всегда такъ было. Весь свой доходъ: что получу съ своихъ мараній, что изъ имѣній пришлютъ, я вѣдь тоже вотъ на службѣ числюсь, и оттуда таки, пустяковину получаю -- всю эту сумму дѣлю я на три части: одна треть на себя, двѣ трети на душекъ.
   -- Двѣ трети? спросилъ я.
   -- Меньше никакъ нельзя.
   -- Да вы развѣ назначаете вообще на душекъ, а не на одну какую-нибудь?
   -- Разумѣется, звѣрекъ можетъ дать стречка, вмѣсто него другой явится; а статья расхода идетъ своимъ путемъ. И строго я держусь этого распредѣленія; но ни одного года не проходитъ, чтобы душкины двѣ трети не заѣхали въ мою треть, и приходится мнѣ, какія у меня являются поползновенія насчетъ нѣкотораго комфорта -- сокращать. Вотъ, взять хоть-бы одну статью. Очень я люблю ковры. Пятый годъ мечтаю о томъ, какъ-бы мнѣ искупить персидскій коверъ вотъ подъ диванъ. Урѣзываешь себя во всемъ; но какъ за половину года перевалило -- и видишь, что душка съѣстъ больше двухъ третей дохода. Ну и тю-тю персидскій коверъ! На слѣдующій годъ начнешь опять питать надежду, что вотъ молъ: не сведемъ-ли мы съ душкой концы съ концами и не соорудимъ-ли къ новому году ковра? Какъ-бы не такъ. Такъ и поставимъ крестъ на коврѣ; а долговъ я отъ роду не дѣлалъ и дѣлать не буду.
   Въ этотъ разъ Григорій Васильевичъ всталъ предо мною еще типичнѣе, чѣмъ въ былое время. Я рѣшительно не могъ заговорить съ нимъ о чемъ-нибудь другомъ или дѣлать какія-нибудь замѣчанія на его profession de foi. Онъ, наконецъ, замолчалъ и я тотчасъ замѣтилъ, что ему пора работать, что часъ пріятельскаго разговора прошелъ; а можетъ быть, онъ опять поджидалъ душку, и тогда мое присутствіе могло его стѣснять. Онъ обѣщалъ посѣтить меня, и мы съ нимъ простились, облобызавшись опять по московски.
   

XXXVII.

   Сидя въ большой комнатѣ Московскаго Трактира, у окна, выходящаго на площадь, противъ Иверской, я не могъ оторваться думой отъ личности Григорія Васильевича и той атмосферы, въ которой онъ заставилъ меня дышать въ теченіи болѣе часа. Онъ едва-ли не изъ самыхъ блаженныхъ холостяковъ. Раздвоенія въ немъ никакого. Онъ можетъ чувствовать нѣкоторую неловкость только между двумя охотами за душками, да и въ эти интервалы воображеніе его работаетъ и онъ измышляетъ средства, какимъ путемъ напасть всего скорѣе на слѣдъ хорошаго звѣрка. Но онъ одинъ и способенъ жить такой жизнью; его требованія ограничиваются ручонками и ножонками, то-есть, любовнымъ обслѣдованіемъ всѣхъ подробностей той зоологической особи, которая называется женщиной. Я убѣжденъ, что ему даже никогда не приходилъ вопросъ: что представляетъ собою его возня съ душками въ нравственномъ смыслѣ? Разъѣдающая струя анализа совершенно не касалась его. Онъ преисполненъ идеальнаго объективизма. Такимъ человѣкомъ надо родиться или сдѣлаться въ особыхъ условіяхъ. Я даже и не могъ-бы сочинить этихъ условій для человѣка моего поколѣнія. Григорій Васильевичъ съ талантомъ и съ художественнымъ чутьемъ. Онъ годенъ на всякую, даже топкую работу. Но все, что происходитъ въ данную минуту крупнаго, мірового, совершенно не касается его. Онъ акуратно исполнитъ то, за что возьмется; но дальше совершенно описательнаго отношенія къ людямъ и событіямъ онъ не пойдетъ. У себя-же, на диванѣ, и въ пріятельской бесѣдѣ, онъ весь -- въ душкахъ. И это въ немъ не только не рисовка, не напускное шутовство, но даже и не диллетантизмъ, а органическое отправленіе. Я увѣренъ, что до моего прихода онъ думалъ и передумывалъ о своей душкѣ и о томъ, какъ онъ изберетъ свой "обсерваціонный пунктъ" и какъ опять начнетъ приручатъ ее. Разговоръ со мною былъ развитіемъ вслухъ его думъ.
   Завидный человѣкъ; но кто-же изъ насъ, неимѣющихъ его склада, способенъ обречь себя на такую интимную жизнь? Когда его слушаешь, онъ очень милъ. Съ нимъ миришься. Но когда пораздумаешь, что этому человѣку подъ пятьдесятъ лѣтъ, его сдѣлается жалко, и даже очень жалко. Не можетъ быть, чтобы никогда не испытывалъ онъ ѣдкаго отрезвленія, чтобы вся жизнь, ушедшая на возню съ звѣрьками, не предстала передъ нимъ безпощаднымъ итогомъ, чтобы онъ не ужаснулся скораго конца, который подползнетъ и захватитъ его среди какого-то водевиля, безъ привязанностей, безъ семьи, безъ упованій въ лицѣ тѣхъ, на кого изливаешь свои лучшія симпатіи, кого велъ своимъ вліяніемъ къ полному и свѣтлому бытію.
   Моя пріятельская элегія, навѣянная визитомъ къ Григорію Васильевичу, заставила меня совсѣмъ забыть объ тарелкѣ съ борщемъ, которая начинала уже подергиваться саломъ. Я по традиціи хожу въ Московскій Трактиръ и въ первый разъ мнѣ въ немъ бываетъ весело. Этотъ псевдонародный кафе-ресторанъ обладаетъ несомнѣнной своебразностью. Смѣсь чего-то похожаго на Европу съ чѣмъ-то ни на что непохожимъ раздражаетъ свѣжаго человѣка, попавшаго впервые въ заведеніе Гурина. Какъ вы сѣли на одинъ изъ короткихъ диванчиковъ и ваша барабанная перепонка задрожала отъ звуковъ машины, выдѣляющей букетъ мелодій изъ "Десяти невѣстъ", вы сей часъ-же сбрасываете съ себя желаніе ѣсть и пить по человѣчески. Вы очень хорошо знаете, что все, кромѣ яствъ смертоносныхъ для людей, страдающихъ желудочнымъ катарромъ, непомѣрно дорого и скверно -- и вы добровольно обрекаете себя на борщъ, селянку, ботвинью, холодную осетрину и недопеченые растегаи. Начинаете вы тутъ ни съ того, ни съ сего пить квасъ и обрекаете себя съ какой-то восточною резигнаціей на всѣ трагикомическія послѣдствія этого невозможнаго режима. И все вокругъ васъ такъ чудно. Вы видите, напримѣръ, что къ каждому столу приставленъ половой, и когда комната на двѣ трети пуста, всѣ эти общинные землевладѣльцы своимъ ничего-недѣланьемъ вызываютъ другъ въ другѣ истерическіе припадки трактирной скуки. Начинаете вы ѣсть борщъ или селянку. Половой торчитъ передъ вами. Возьметесь вы за газету. Половой торчитъ передъ вами. Вы чувствуете себя вынужденнымъ занимать его, хотя по туземнымъ обычаямъ, онъ имѣетъ право и обязанность неумолчно бесѣдовать съ вами. Спросите вы себѣ что-нибудь сложное, гдѣ нужны приправы, въ видѣ уксуса и масла. И что-же? Вы думаете, что на столѣ стоитъ судокъ? Куда-жь-бы дѣвался couleur locale, если-бъ вамъ нужно было только протянуть руку и взять уксусницу. Потянется цѣлая процессія. Впереди идетъ вашъ спеціальный половой и тащитъ вамъ винигретъ. За нимъ волочится, точно подъ девяти пудовымъ кулемъ муки, какой-нибудь долговязый бѣлорубашникъ съ бутылкой прованскаго масла; потомъ третій съ бутылкой уксусу, потомъ мальчишка съ приборомъ и еще мальчишка съ калачомъ, итого пять общинныхъ землевладѣльцевъ. И у каждаго изъ нихъ написано на лицѣ, что они оказываютъ вамъ, нѣкоторымъ образомъ, одолженіе, ибо нести уксусъ и масло на чужой столъ не входитъ въ районъ ихъ эксплоатаціи.
   И посидѣвши часокъ другой, вы спускаетесь на улицу, чувствуя себя не организмомъ, а какой-то квашней, которую закупорили въ кадкѣ.
   Все по прежнему процвѣтаетъ въ Московскомъ. Вокругъ меня ѣли селянки и борщи, отдувались, отирали потъ, пропускали водочку. Въ эти часы публика однообразна въ своемъ составѣ, она приходитъ обдѣлывать разныя дѣлишки. Кутящихъ компаній въ углу около машины не бываетъ. Я, одолѣвая свою тарелку, глядѣлъ на облитую жаркимъ солнцемъ площадь и часовню Иверской. Соображалъ я, сколько дней мнѣ придется подвергать мой желудокъ испытаніямъ и изыскивать средства не скучать здѣсь еще больше, чѣмъ на водахъ. Гляжу, къ подъѣзду подкатывается гитара. Извозчикъ со шляпой въ видѣ гречневика прижался къ щитку, давая мѣсто какой-то тушѣ, которая сидѣла спиной ко мнѣ. Туша эта съ трудомъ слѣзла съ гитары, и когда обратилась лицомъ къ трактиру, я чуть не вскрикнулъ. Въ ней я узналъ пріятеля. Онъ такъ расплылся, лицо его превратилось въ такую красную, необъятную рожу, что не будь на немъ обычнаго его костюма, я-бы не узналъ его. А костюмъ этотъ состоялъ изъ истертой грязной плисовой поддевки, бѣлой такой-же грязной рубашки съ цвѣтной оторочкой и штановъ въ сапоги. На головѣ торчала шляпа -- что-то среднее между ямщицкой изношенной шляпенкой и тирольской пуховой шляпой.
   

XXXVIII.

   Я кончилъ свой завтракъ (если только можно было назвать завтракомъ то, что я ѣлъ) и пошелъ въ первую комнату, гдѣ буфетъ. Туша уже поднялась и, отдуваясь, сидѣла на диванѣ, около вѣшалки.
   -- Неужели это ты, Берендѣевъ? спросилъ я, подходя къ ней.
   -- Ба! закричалъ онъ совершенно осипшимъ голосомъ, простирая къ мнѣ объятія.-- Какими судьбами? Изъ какихъ странъ? Другъ любезный!
   Онъ меня душилъ, сопѣлъ и дышалъ спиртными парами.
   -- Садись сюда. Водки хочешь?
   Я отказался.
   -- А я, братъ, вотъ листовочки заказалъ. Смотри, старче, крикнулъ онъ сѣденькому половому,-- рюмочку-то посурьезнѣе, посурьезнѣе.
   Сѣлъ я около него и не могъ еще разъ не ахнуть при видѣ такого колоссальнаго развитія жира.
   -- Ко мнѣ, не бось, не завернулъ, засипѣлъ Берендѣевъ, проматывая рюмку и закусывая свѣже-просольнымъ огурцомъ съ кусочкомъ ветчины.
   Я ему объяснилъ, что только-что пріѣхалъ въ Москву, да и затруднился-бы отыскать его.
   -- Меня-то, дружище! Что-ты! Есть-ли на тебѣ крестъ? Какіе тебѣ адресы? А Гурина заведеніе на что? коли не нашелъ меня здѣсь, оставилъ писулечку вонъ тамъ, гдѣ книга-то живота ведется.
   Половой и приказчикъ, считавшій въ это время марки, пересмѣхнулись.
   -- Гдѣ-жь ты обитаешь? спросилъ я.
   -- Да все тамъ-же. Или запамятовалъ? Въ Грузинахъ братъ, въ Грузинахъ, среди фараонова племени.
   -- Работаешь что-нибудь?
   -- Гдѣ работать-то? ты вотъ что мнѣ скажи.-- Какія лавочки открыты,-- туда я ни ногой! И засылали ко мнѣ. Нѣтъ. Коли дадутъ денегъ впередъ, я, пожалуй, возьму, по статьи не дамъ. Что мы имъ достались: виртуозы что-ли какіе, тенора? Разика молъ два преподнесемъ публикѣ, для курьезу, московскую ерунду и покажемъ тѣмъ свою объективность. Такъ нѣтъ. Деньги возьму, а статьи не дамъ. А здѣсь -- мерзость запустѣнія.
   -- Ты-ли это говоришь? прервалъ я его.-- Москва-то мерзость запустѣнія?
   -- Понимаешь, другъ, не Москва сама по себѣ, an und für sich, какъ нѣмцы говорятъ, а вотъ теперешнее безлюдье. Чего ужь о матерьяхъ важныхъ калякать,-- выпить примѣрно не съ кѣмъ.
   -- Будто-бы?
   -- Честной человѣкъ. Чтобъ, знаешь, какъ въ былые годы... Эхъ, да и говорить тошно. Это, бывало, закатишься съ Аполлономъ въ Волчью долину.
   -- Изучатъ народный духъ?
   -- Да ты былъ-ли?
   -- Нѣтъ, не былъ.
   -- Ну, такъ что-жь ты братецъ мудрствуешь лукаво! Тебя, разумѣется, въ какихъ котлахъ ни вари, ты все останешься западной мертвечиной. Цыганское пѣнье мы изучали и гитаристовъ, братецъ, такихъ открыли, образа человѣческаго на нихъ не было! Вотъ какихъ гитаристовъ.
   -- Да и на васъ-то, я думаю, не очень былъ этотъ образъ?
   -- Мы тогда искусъ проходили. Да, братъ, смѣйся. Ты не зналъ никогда смиренномудрія и никогда не будешь его знать... Выпей, братецъ, листовочки-то... Коли не хочешь, я выпью. Да, не зналъ смиренномудрія. Оттого и не открылось тебѣ ничего. Все одними мозгами сырыми орудуешь. Головастика одна и тлѣнъ. Вѣянія нѣтъ! Сердцевины нѣтъ!
   -- И еще чего?
   -- И куражу нѣтъ: даже выпить съ хорошимъ человѣкомъ не можешь.
   Берендѣевъ былъ уже, какъ говорится, на второмъ взводѣ; но въ немъ совершилась та эволюція "спиритуализма", послѣ которой человѣкъ можетъ быть полдня пьянъ, не теряя контенансу.
   -- Что-жь ты одинъ живешь или женился? спросилъ я.
   -- А вотъ увидишь, дружище. Ты ко мнѣ отсюда.
   Я было началъ отговариваться, но Берендѣевъ присталъ и сдѣлался такъ крикливъ, что лучше было поскорѣе уйти съ нимъ изъ трактира. Ушли мы, однакожъ, послѣ трехъ новыхъ сурьезныхъ рюмокъ, которыми и закончился графинчикъ.
   

XXXIX.

   Дорогой, уже не на гитарѣ, а въ крытой пролеткѣ, Берендѣевъ пускался въ изліянія, объявляя мнѣ, что изъ всѣхъ петербургскихъ сухарей онъ только меня и выноситъ немножко.
   Познакомились мы съ нимъ давно, въ то время, когда у литературной братіи было особое стремленіе высматривать другъ друга, ѣздить на всевозможные вечера и участвовать во всевозможныхъ публичныхъ чтеніяхъ. Берендѣевъ казался мнѣ менѣе нелѣпымъ въ своемъ "сермяжествѣ". У него въ то время было что-то похожее на талантъ или по крайней мѣрѣ нѣкоторая оригинальность манеры. Почему и какъ мы очутились съ нимъ на "ты", я уже не помню. Мнѣ кажется, это случилось экспромптомъ, у буфета трактира Ново-Палкинъ, гдѣ Берендѣевъ и тогда выпивалъ рюмочки посурьезнѣе.
   Въ пролеткѣ мнѣ стало очень жутко. Отъ верьха шолъ запахъ разгорѣвшейся кожи, отъ Берендѣева несло водкой. Онъ дѣлался слюнявъ. А ѣхать пришлось на край свѣта.
   Подвезъ насъ извощикъ къ деревянному домику, съ мезониномъ. Берендѣевъ пустилъ меня въ калитку, и на дворѣ на меня кинулись двѣ лохматыя собаки. Проникнуть въ квартиру Берендѣева надо было чрезъ заднее грязное крылечко, гдѣ я споткнулся и чуть-чуть не расшибъ себѣ носа.
   -- Нагибайся, крикнулъ мнѣ Берендѣевъ, -- у меня палаты низменныя. Параша, здѣсь ты?
   Нагнувши голову, я вошелъ черезъ низенькую дверь въ низенькую-же темную комнату, гдѣ меня обдалъ противный запахъ водки, квасу, прогорьклаго масла и грязныхъ тряпокъ. Въ этой первой комнатѣ кровать съ ситцевымъ одѣяломъ стояла поперегъ; въ углу, на некрашенномъ столѣ валялся всякій книжный и бумажный хламъ, вмѣстѣ съ обгрызками колбасы и пустымъ полуштофомъ. Стояло еще два сундука и три стула. Въ полуотворенную дверь виднѣлась еще каморка.
   -- Параша! закричалъ опять Берендѣевъ,-- гдѣ ты? я вотъ благопріятеля притащилъ. Садись, дружище, вотъ хотъ на кровать. Это моя койка, для холостого, такъ сказать, отдохновенія.
   Я снялъ пальто и не рѣшался еще сѣсть на ложе Берендѣева. Въ эту минуту, въ дверяхъ второй каморки, позѣвывая и потягиваясь, показалась баба въ сарафанѣ, съ растегнутымъ воротомъ и засученными рукавами. Волосы у ней растрепались, и она, издавая ртомъ зѣвотные звуки, начала растирать глаза, отекшіе отъ сна. Можно было, однакожъ, разсмотрѣть, что она изъ красивыхъ бабъ; только опухлость и краснота всего лица были весьма непривлекательны.
   -- Что ты орешь, сказала она хриплымъ голосомъ.-- Или опятъ нажрался...
   Увидавши меня, она остановилась и немного оправилась.
   -- Вотъ, напалъ Берендѣевъ обращаясь ко мнѣ,-- натура, рекомендую. Это, братецъ, не ваши худосочные выводки. Кряжъ тутъ есть, народный кряжъ.
   Кряжъ въ это время почесывался и съ недоумѣніемъ поглядывалъ на меня, видимо не зная, какъ со мной обходиться.
   -- Параша, продолжалъ Берендѣевъ,-- угостить, чай, надо гостя. Что-жь ты тамъ стоишь? Поди сюда, покажи ты петербургскому сухарю, какое въ тебѣ есть женское естество.
   -- Ну, что ты прибираешь, заговорила уже совершенно другимъ тономъ Параша.-- Къ тебѣ въ кои-то вѣки хорошій баринъ зашелъ, а ты сейчасъ куражиться. Садитесь, князь, обратилась она ко мнѣ.
   Я сильно изумился, попавши въ князья.
   -- Дружище, чутье-то какое! княземъ величаетъ. Эпосъ вѣдь, братецъ, тутъ. Ты гость, стало ты и князь.
   -- Самоваръ что-ли? спросила Параша.
   -- Какой самоваръ? Отъ листовки у меня что-то изжога сдѣлалась. Ты возьми-ка померанцевой-горькой, штритеровской, и двѣ пары пива.
   -- Деньги-то давай.
   -- Деньги, зачѣмъ деньги?
   -- Да, что ты въ самомъ дѣлѣ кобенишься? Чортъ!
   Кряжъ давалъ себя знать.
   -- Дружище, нѣтъ-ли у тебя нѣсколько серебренниковъ?
   -- Эка выжига! Заведетъ гостя, да его-же обираетъ.
   Я поторопился дать бумажку. Параша ткнула Берендѣева въ бокъ, обратила ко мнѣ свое пухлое, красное лицо, нахально усмѣхнулась, побѣжала въ свою каморку, накинула платокъ на голову и скрылась.
   Берендѣевъ разлегся на кровати. Я сѣлъ у стѣнки и началъ бранить себя жестоко за то, что согласился ѣхать.
   -- Видѣлъ натуру? спросилъ меня Берендѣевъ.
   -- Видѣлъ.
   -- Рогнѣда, братецъ.
   -- Гдѣ-жь ты ее обрѣлъ? спросилъ я.
   -- На торжищѣ въ трущобѣ.
   -- И давно съ ней живешь?
   -- Не даромъ славянинъ. Постоянство -- третій годъ. Я, братъ, трагедію задумалъ. Пафосъ гулящей души хочу изобразить. Женскій загулъ. А, что ты скажешь?
   -- Изображай.
   -- Загулъ, такого и слова нѣтъ ни въ одномъ западномъ языкѣ. Я тебѣ скажу: кладезь откровеній женской народной души...
   Берендѣевъ икнулъ. Дверь отворилась. "Кладезь женской души" стоялъ передъ нами съ полуштофомъ и четырьмя бутылками пива въ корзинкѣ.
   -- Раскисъ небось, крикнула Параша Берендѣеву.-- Брюхо-то, брюхо-то подбери. Вотъ, князь, раздуло его какъ отъ водки! И не лопнетъ!
   Я продолжалъ быть княземъ.
   -- Стаканчиковъ, хрипѣлъ Берендѣевъ,-- глазокъ ты мой.
   -- Нѣтъ у насъ стакановъ, ты всѣ разбилъ намедни налопавшись; а хочешь, трескай изъ чашки.
   -- Рюмочку посурьезнѣе.
   -- Рюмка одна никакъ есть, да и то безъ ножки.
   Началась выпивка. Параша, въ качествѣ народнаго кряжа, пропустила однимъ духомъ сурьозную рюмку и начала приставать ко мнѣ, чтобы я пилъ. Послѣ двухъ чашекъ пива, она сдѣлалась красна и многорѣчива. Берендѣевъ былъ уже на третьемъ взводѣ и что-то бормоталъ.
   -- Налимонился, хихикала Параша и стала хлопать Берендѣева.-- Ахъ ты фармазонъ! Радуга ты пьяная! А еще сочинителемъ себя считаешь...
   Сочинитель только отмахивался.
   -- Князь, пущай его тутъ валяется. Закатимся въ Марьину рощу.-- Я ужаснулся и началъ въ жалобномъ тонѣ увѣрять, что мнѣ очень нездоровится.
   -- Ну такъ пойди, спи. Да ты что ничего не пьешь? Я не больно, люблю кто такъ важничаетъ!..
   Кладезь народнаго духа началъ рѣшительно приставать ко мнѣ. Когда минутъ черезъ пять я выскочилъ на улицу, то чуть не бросился бѣжать бѣгомъ. Я долженъ былъ волей-неволей дождаться того момента, когда Параша брякнулась на кровать и захрапѣла.
   

XL.

   О ужасъ! Вотъ картина холостого "прожиганія жизни". И одинъ-ли Берендѣевъ способенъ мало по милу дойти до такой жизни? Попусти себя немножко, привыкни къ листовочкѣ и изъ Григорія Васильевича превратишься въ сожителя Рогнѣды изъ Грузинъ. Но мнѣ хоть не ходить теперь въ Московскій Трактиръ. Тамъ каждый день будешь наталкиваться на Берендѣева.
   Вообще задача -- прожить въ Москвѣ лѣтомъ, недѣлю-другую безъ дѣла. Начинать какую-нибудь порядочную работу я не могу; я слишкомъ возбужденъ ожиданіемъ, а въ городѣ сдѣлается невыносимо.
   Развѣ ѣздить каждый день въ окрестности? Или не поселиться-ли гдѣ на дачѣ? Но лѣто подходитъ ужь къ концу и врядъ-ли я найду что-нибудь подходящее.
   

XLI.

   Адресъ отеля, гдѣ меня можно отыскать, извѣстенъ Варварѣ Васильевнѣ. Надо, стало-быть, остаться въ городѣ, а то выйдетъ какая-нибудь путаница. Я оставилъ попеченіе искать на какую-нибудь недѣлю дачу и поѣхалъ просто погулять въ Сокольники.
   Что можетъ быть тоскливѣе Сокольниковъ: песокъ, сосны; сосны, глина; звуки сиплыхъ шарманокъ и вонь отъ самоварныхъ трубъ. Не избѣжалъ я, конечно, зазыванія самоварницъ; но я не Берендѣевъ и никакихъ Рогнѣдъ подыскивать не сталъ, хотя отговариваться отъ приставаній этихъ самоварныхъ гурій несовсѣмъ-то легко.
   Я пошелъ по дорогѣ въ Богородское; на встрѣчу попадались дачники и дачницы, разряженныя и скучныя. Можетъ быть, тутъ и не такъ тоскливо, какъ въ городѣ; но врядъ-ли имъ нужно отдыхать на лонѣ природы. Вообще, встрѣчи съ гуляющими на русскихъ дачахъ, да и гдѣ-бы то ни было въ Россіи почему-то всегда васъ раздражаютъ и нисколько не развлекаютъ.
   Поднялся я на площадку съ качелями и убогимъ трактирчикомъ. Тутъ было, по крайней мѣрѣ, тѣнисто. Я присѣлъ къ столику и спросилъ себѣ у трактирнаго мальчишки зельтерской воды. Между рѣдкими деревьями мелькали свѣтлыя платья дѣвицъ, хихикавшихъ на разные тоны. Съ ними балагурили два длинноволосыхъ студента и микроскопическій черномазенькій офицерикъ. "Зачѣмъ я сюда забрался", спросилъ я себя; здѣсь я не встрѣчу ни души знакомыхъ. А лучше-бы мнѣ было поѣхать въ Давыдково; тамъ въ былое время водилась литературная братія. И вспомнилъ я, что какой-то московскій остроумецъ сочинилъ двоестишіе:
   
   "Литераторы Давыдкова
   Вообще ума не прыткаго".
   
   Зельтерская вода оказалась, разумѣется, съ температурой 18 градусовъ.
   -- А газету можно имѣть? спросилъ я мальчика.
   Онъ выпучилъ на меня глаза.
   -- Вѣдомостей нѣтъ?
   -- Никакъ нѣтъ-съ.
   -- Купить нельзя-ли здѣсь?
   -- Купить нельзя-съ.
   Дѣвицы продолжали хихикать. Двѣ качались съ визгомъ. Молодые люди подбрасывали доску веревками. Завтракать я не рѣшался и побрелъ по направленію къ лужайкѣ, обставленной молодыми сосенками. На дорожкѣ, около рѣшотки одной дачи, сталкиваюсь вдругъ съ бариномъ въ бѣломъ балахонѣ и соломенной шляпѣ, который шелъ, низко опустя голову и помахивая тростью.
   -- Кого я вижу? вскричалъ онъ, взглянувши на меня.-- Какъ я радъ!
   Предо мной стоялъ старый знакомый, Семенъ Ивановичъ Пантелѣевъ. Онъ сильно измѣнился. Его вялое, поблеклое лицо вытянулось, губы совсѣмъ побѣлѣли, глаза впали, весь онъ сгорбился и осунулся.
   -- Вы здѣсь живете? спросилъ я.
   -- Какъ-же, батюшка. Второй годъ. Воду пью маріенбадскую, а заграницу не на что ѣхать. Вы откуда?
   Я ему разсказалъ, что бѣжалъ съ русскихъ кислыхъ водъ.
   -- Много воды утекло, заговорилъ глухо Семенъ Ивановичъ.-- Пишете-ли что?
   -- Нѣтъ, хандрю, ничего не дѣлаю.
   -- И мнѣ, батюшка, не пишется, такъ вотъ кое-чѣмъ пробавляешься, переводишь. Тоска какая въ этой паршивой Москвѣ! Если-бъ не житейскіе тиски, убѣжалъ-бы отсюда безъ оглядки. Вѣдь, вы знаете, я служу.
   -- Служите?
   -- Какъ-же, батюшка; изнываю денно-нощно. Да что вы прикажете дѣлать? Ѣсть надо; а развѣ человѣка съ душой можетъ литература кормить? Ну и взялъ этотъ хомутъ, и долженъ каждый день ѣздить. Сегодня вы меня вотъ встрѣтили, потому-что праздникъ.
   -- Вы все холостой? спросилъ я.
   Семенъ Ивановичъ кисло усмѣхнулся.
   -- Какъ сказать? полуженатый.
   -- Въ гражданскомъ бракѣ, что-ли?
   -- Да, вѣдь, какъ-же, батинька, тутъ быть? Во время мы не нашли себѣ подруги-то, да и средствъ нѣтъ для полной семейной обстановки. А тутъ и тода подошли. Вѣдь мнѣ ужь пятый десятокъ давно идетъ, а одному болтаться -- смерть. Ну и набрелъ тоже...
   -- На погибшее, но милое созданіе? подсказалъ я.
   -- Нѣтъ, не погибшее. Пролетарій женскаго пола. Чтожъ, тутъ не корысть дѣйствовала. Я чѣмъ могъ подѣлился. А тамъ черезъ годъ...
   -- И чадо явилось?
   -- Явилось; боюсь, какъ-бы второго не было. И выходитъ, что надо работать, добывать всячески гроши. Я больше отъ этого и службу взялъ. Теперь прощай литературный трудъ; кретинизируетъ меня моя служба, какъ послѣдняго изъ идіотовъ. Да вы не завернете-ли ко мнѣ?
   Отказаться было совѣстно: но пошелъ я, ожидая какой-нибудь весьма надсадной картины.
   Семенъ Ивановичъ жилъ въ чистенькой избенкѣ, отъ которой еще шелъ запахъ сосноваго свѣжаго лѣса. Внутри все смотрѣло женатымъ обиходомъ. Въ сѣняхъ развѣшаны были дѣтскія простынки и чепчички. Мы сначала посидѣли въ первой комнатѣ, гдѣ хозяинъ занимался; а потомъ Семенъ Ивановичъ повелъ меня въ темноватую угольную комнату, гдѣ и представилъ своей "подругѣ" -- сухощавой, остроносой, некрасивой молодой женщинѣ, съ желчнымъ лицомъ.
   -- Ты уже знаешь нашего гостя, сказалъ Семенъ Ивановичъ.
   -- Знаю, отвѣтила она рѣзкимъ голосомъ -- и хотѣла давно спросить господина автора, отчего это у него женщины все такія дуры?
   -- Это у меня? освѣдомился я.
   -- Да, у васъ.
   -- Чѣмъ-же дуры, вступился Семенъ Ивановичъ.-- Женщины какъ женщины.
   -- Вовсе не такихъ намъ нужно! отрѣзала "подруга".
   -- Изображаю, какія есть, сказалъ я.
   -- Какія есть! Не хотите искать.
   Семену Ивановичу, какъ я замѣтилъ, сдѣлалось неловко. Онъ завелъ рѣчь опять въ жалобномъ тонѣ о невозможности писать, когда подавленъ черной работой.
   -- Ты, право, мнѣ надоѣдъ, обратилась къ нему подруга.-- Каждый день поешь лазаря. Я могла-бы подумать, что это жалобы на меня...
   -- Что ты матушка.
   -- Конечно; я лишній кусокъ хлѣба заѣдаю и обременила тебя семействомъ... Повѣрите-ли, обернулась она ко мнѣ,-- Семенъ Ивановичъ, хотя и кичится своими циническими чувствами, а вѣдь до сихъ поръ сконфуженъ тѣмъ, что мы живемъ съ нимъ не въ законномъ супружествѣ.
   -- Полно, просительнымъ тономъ выговорилъ Семенъ Ивановичъ.
   -- Разумѣется, сконфуженъ. Развѣ не знаю? А коли сконфуженъ, такъ и обвѣнчался-бы.
   Семенъ Ивановичъ только махнулъ рукой.
   -- И на это нѣтъ натуришки; а способны мы только киснуть, да нюни распускать.
   Въ такомъ вкусѣ шелъ разговоръ еще десять минутъ, и когда я сталъ прощаться, то Семенъ Ивановичъ не удерживалъ меня, а шепнулъ въ сѣняхъ, что пріѣдетъ ко мнѣ въ Москву и надѣется отвести со мной немножко душу.
   

XLII.

   Неужели судьбѣ угодно было, чтобы я втеченіе какой-нибудь недѣли выслушалъ три живыя притчи? Вчерашній визитъ къ Семену Ивановичу положительно разстроилъ меня. Онъ гораздо сильнѣе подѣйствовалъ на мой нравственный habitus, чѣмъ даже вертепъ Берендѣева и его Рогнѣды. До сихъ поръ меня пробираетъ чуть не нервная дрожь, когда я вспомню эту сожительницу, съ ея желтымъ злымъ лицомъ, отрывистыми и злостно-безтактными фразами. Если мнѣ, никоимъ образомъ, нельзя прировнять себя къ Берондѣеву и сказать, что я тоже могъ-бы попасть на его зарубку, то между мною и Семеномъ Ивановичемъ, кромѣ лѣтъ, нѣтъ никакой другой разницы. И онъ, какъ и я-же, шелъ по литературной дорогѣ, имѣлъ кое-какіе успѣхи, не торопился пріобрѣтать осѣдлость и обзаводиться серьезными привязанностями, потомъ ослабъ, усталъ, захандрилъ, облѣнился и кончилъ тѣмъ, что обзавелся плачевной связью, которая и заставляетъ его тянуть лямку скучной и кретинизирующей службы. Что это за внутренній міръ! Его сожительница, конечно, права, находя, что надо имѣть больше смѣлости и послѣдовательности: или попросту ожениться, или-же продолжать жить, не стѣсняясь незаконностью этого сожительства. Но въ той или иной формѣ, въ настояніемъ бракѣ или въ конкубинатѣ, уксусность супружескихъ отношеній останется та-же. Ясное дѣло, что Семенъ Ивановичъ отъ хандры и одиночества увлекся женщиной, совершенно неподходящей. Да и врядъ-ли было тутъ какое-нибудь увлеченіе. Просто, тоска и боязнь остаться безпомощнымъ и затеряннымъ...
   И ему уже нѣтъ выхода, или лучше сказать выходъ одинъ: законный бракъ тогда, когда эта женщина надоѣстъ ему хуже горькой рѣдьки и онъ почувствуетъ необходимость назвать ее женою... "для дѣтей", какъ это обыкновенно говорится.
   Бѣдный, бѣдный Семенъ Ивановичъ! Но я долженъ быть ему благодаренъ. Его внутренній міръ былъ каплей, переполнившей сосудъ моей холостой скорби.
   

XLIII.

   Съ утреннимъ чаемъ принесли мнѣ письмо. Я не узнавалъ руки, но внутреннее волненіе подсказало мнѣ, что письмо отъ Варвары Васильевны. Почеркъ прекрасный: англійскаго пошиба, тонкій, твердый, крупный, такой-же сдержанный и изящный, какъ она сама. Прочелъ съ особеннымъ чувствомъ, хотя письмо на одной страничкѣ и отличается безличностью содержанія.
   "Мы надѣемся, пишетъ она, что вы не успѣли еще соскучиться въ Москвѣ, если вы уже тамъ. Черезъ недѣлю мы выѣзжаемъ, а, можетъ быть, и раньше".
   Черезъ недѣлю! Значитъ, онѣ должны быть черезъ три-четыре дня. Кажется, онѣ въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Волги; оттуда на пароходѣ до Нижняго; изъ Нижняго въ полсутки до Москвы.
   Упоминается и объ Ольгѣ Петровнѣ настолько, насколько нужно для того, чтобы письмо не получило видъ слишкомъ исключительный, чтобы не занимать въ немъ одной своей особой.
   Теперь я могу вытерпѣть даже бесѣду съ Берендѣевымъ. Недѣля пролетитъ или проползетъ, какъ ей будетъ угодно.
   

XLIV.

   И странное дѣло: во мнѣ живетъ какая-то увѣренность, что я у пристани; а между-тѣмъ ничто не даетъ мнѣ права считать Варвару Васильевну женщиной, желающей окончательно сблизиться со мной. Безъ всякой подозрительности можно предположить, что у ней тамъ въ деревнѣ есть свой романъ и что она поѣхала туда провести двѣ-три недѣли на свободѣ, вдали отъ пересудъ. А я здѣсь чортъ знаетъ на что надѣюсь и наивничаю, какъ институтка.
   Все равно. Мнѣ изъ-за этого волноваться не слѣдуетъ. Я пойду прямо и изберу своимъ лозунгомъ: благородный рискъ.
   

XLV.

   Неужели не прошла еще недѣля? Чего я ни дѣлалъ, чтобъ ее наполнить! Ѣздилъ съ Григоріемъ Васильевичемъ смотрѣть какихъ-то сверхестественныхъ душекъ и, разумѣется, никакихъ не видалъ. Онъ подробно разсказывалъ мнѣ, какое онъ замышляетъ coup d'état для того, чтобы обратить свою душку на путь истинный. Предавался я благодушеству на Воробьевыхъ горахъ, отыскивалъ литераторовъ Давыдкова, ѣздилъ въ Паркъ и... кончилъ опять Московскимъ Трактиромъ.
   О! до чего мнѣ опостыло это заведеніе. Каждый половой сдѣлался моимъ личнымъ врагомъ. Взглядъ на него давалъ мнѣ вкушать всю безысходность московской скуки. Каждый валъ машины изученъ былъ мною до гадости. Мнѣ кажется, я самъ могъ-бы изображать собою шарманку. Пробовалъ я и читать; но со второй-же страницы начинались разводы о томъ, какъ несносно такое выжидательное положеніе, въ какомъ нахожусь я. Словомъ, дошелъ я до такихъ геркулесовыхъ столбовъ ничего недѣланья и раскисанья, что мертвецки-пьяный Берендѣевъ чуть было не увлекъ меня въ какую-то волчью долину, изучать гитаристовъ, "потерявшихъ образъ и подобіе божіе".
   Неужели она тамъ ничего не чувствуетъ?
   

XLVI.

   Сегодня я проснулся въ совершенно мрачномъ настроеніи, даже чувствовалъ себя физически разбитымъ и неспособнымъ ни на что кромѣ лежанья и, пожалуй, плеванья въ потолокъ.
   И вдругъ -- письмо; письмо по городской почтѣ. Смотрю на адресъ: -- рука женская, а не знаю, чья. Срываю конвертъ въ лихорадочномъ волненіи. Въ конвертѣ двѣ записки. Одна писана той-же рукой, что и адресъ. Одна -- отъ Ольги Петровны, которая извѣщаетъ меня, что сестра ея поручила ей переслать мнѣ прилагаемую записку. Читаю съ еще большимъ волненіемъ записку Варвары Васильевны и вижу, что она не пріѣхала еще въ Москву, а будетъ черезъ нѣсколько дней.
   "Сестра Ольга, пишетъ она, ѣдетъ одна и будетъ меня дожидаться. Она остановится пока у знакомыхъ, потому-что въ нашей квартирѣ одной ей будетъ скучно. Если вы вздумаете завернуть къ ней, она вамъ разскажетъ про наше путешествіе. До скораго свиданія".
   Ея все еще нѣтъ; но теперь подходитъ конецъ испытаніямъ! Я такъ буду радъ увидѣть эту милую и прелестную Ольгу Петровну; она принесетъ съ собою воздухъ молодости и дѣвичьей граціи. Отъ нея я, такъ или иначе, узнаю хоть что-нибудь о душевномъ настроеніи ея сестры.
   Пишу ей и прошу позволенія явиться. Не совсѣмъ мнѣ нравится то, что она помѣстилась у какихъ-то знакомыхъ. Это всегда немного стѣснительно при визитахъ молодой дѣвушкѣ.
   Варвара Васильевна если сама и не пріѣхала, то, посылая впередъ Ольгу Петровну, руководилась геніальнымъ инстинктомъ. Дальше не могла идти моя московская скука.
   

XLVII.

   Что за прелесть эта дѣвушка! Я вернулся совершенно обновленный. На мою просьбу она отвѣчала премило, и въ тотъ-же день, вечеромъ, я былъ у нея. Стѣсняться не приходилось, потому-что я, кромѣ какой-то старушки съ улыбающимся, маленькимъ личикомъ, никого не видалъ, да и она вышла для контенанса и тотчасъ-же скрылась.
   Ольга Петровна, разумѣется, заговорила о своей сестрѣ, точно будто она сама по себѣ не существуетъ. Это у нея выходитъ какъ-то особенно мило. Оказывается, что Варвара Васильевна на дорогѣ также немножко расклеилась и осталась отдохнуть, денька на три, на четыре у знакомыхъ въ Нижнемъ.
   -- Она непремѣнно будетъ черезъ четыре дня, какъ-бы успокоивала меня Ольга Петровна, но безъ всякаго взгляда и подчеркиванья этихъ словъ.
   Послѣ того она меня спросила, какъ мнѣ помогли воды?-- Я ей началъ разсказывать, черезъ, какія мытарства прошелъ я въ послѣдніе дни. Слушая меня, она такъ весело и заразительно смѣялась, что я самъ продолжалъ воспроизводить водяныхъ туземцевъ пополамъ со смѣхомъ.
   И тутъ только, сидя около нея, болтая съ нею непринужденно, я увидалъ, какая она въ самомъ дѣлѣ красивая и симпатичная особа! На водахъ я записалъ ея наружность, но больше, такъ-сказать, констатировалъ, чѣмъ прочувствовалъ ее. А именно такія наружности нужно больше брать симпатичнымъ пониманіемъ, чѣмъ одной способностью видѣть очертанія и краски. Въ деревнѣ она немножко загорѣла, и щечки ея сдѣлались какъ персики. Это сравненіе хотя немножко и пошловато, но я не могу его не употребить, до такой степени оно подходящее. Такъ и пышетъ отъ нея здоровьемъ. Ни одна жилка, ни одна черточка не помята жизнью. Одно слово: бутонъ, бутонъ!
   -- Мы съ вами, говорю я ей, -- совсѣмъ еще не познакомились, Ольга. Петровна.
   Она какъ-бы съ недоумѣніемъ взглянула на меня.
   -- Да много-ли мы съ вами говорили на водахъ? продолжалъ я.
   -- Будто-бы одними разговорами знакомятся люди, вымолвила Ольга Петровна съ интонаціей идеальнѣйшей простоты.
   -- Конечно, нѣтъ; но мы съ вами точно будто только обглядывали другъ друга.
   Фраза моя была нѣсколько смѣловата, но я даже не знаю, почему она у меня вырвалась.
   Ольга Петровна сдержанно усмѣхнулась и сказала:
   -- Вы, мнѣ кажется, были на водахъ утомлены.
   -- Нѣтъ-съ, просто хандрилъ.
   -- А теперь?
   -- Теперь выздоравливаю.
   Лицо ея въ это время было все такъ-же ясно и спокойно; но въ глазахъ можно было-бы прочесть слѣдующее: "я-де понимаю, отчего ты пріободрился, но, какъ благовоспитанная дѣвица, не стану допытываться, потому-что это -- не мое дѣло".
   Сталъ я ее спрашивать, какіе планы у нихъ съ Варварой Васильевной на зиму.
   -- Сестра, отвѣтила она,-- еще окончательно не рѣшила, гдѣ ли проведемъ зиму. У насъ здѣсь квартира, но мы можемъ ее сдать, если хотимъ.
   -- Да вы-то сами какъ-бы желали?
   -- Мнѣ вездѣ хорошо, отвѣтила она, точно про себя.
   -- И еще не знали скуки?
   -- Нѣтъ; общество моей сестры замѣняетъ мнѣ половину обыкновенныхъ свѣтскихъ развлеченій; да выѣзжать я и не люблю. Здѣсь, въ Москвѣ, какъ-то уютнѣе и проще. Можно прожить вдвоемъ безъ большихъ выѣздовъ и не замѣтить, какъ пройдетъ зима.
   -- Я уже видѣлъ, что у васъ съ Варварой Васильевной существуетъ своя внутренняя жизнь...
   Ольга Петровна вдругъ взглянула на меня вскользь, но пристально. Этотъ взглядъ показался мнѣ страннымъ. Въ немъ чувствовалось какъ-бы тревожное недоумѣніе.
   -- Вы, продолжалъ я, -- умѣете сидѣть вдвоемъ у себя, въ уютномъ уголкѣ, и не скучать?
   -- Меня воспитала такъ сестра.
   Эта фраза была сказана безъ дѣтской приниженности, но и безъ напускного пафоса: сознательно, просто и мило.
   -- Позвольте и мнѣ взять нѣсколько уроковъ, сказалъ я, -- такъ чтобы, когда Варвара Васильевна пріѣдетъ, я уже совершенно подходилъ подъ вашъ тонъ.
   -- Вамъ не нужно.
   -- Будто-бы?
   -- Вашъ тонъ очень подходитъ къ нашему.
   -- А все-таки дайте мнѣ нѣсколько уроковъ, такъ чтобы общія бесѣды текли у насъ несмолкаемой струей.
   -- Вотъ видите, сказала Ольга Петровна съ маленькимъ смущеніемъ, -- на общіе разговоры я совсѣмъ не мастерица. Вы, разумѣется, замѣтили это на водахъ, и, можетъ быть, сказали: эта барышня дичится или не хочетъ рисковать пускаться въ разговоръ съ...
   И она остановилась.
   -- Съ кѣмъ-же? подхватилъ я.
   -- Ну, съ человѣкомъ, какъ вы.
   -- Нѣтъ, я это объяснялъ совершенно иначе, и если позволите быть откровеннымъ, мнѣ ваша сдержанность очень нравилась.
   -- Видите-ли, продолжала еще проще и милѣе Ольга Петровна, -- когда при мнѣ идетъ совершенно общій, свѣтскій разговоръ между кѣмъ-нибудь и сестрой, я не участвую въ немъ потому, что у меня голова совсѣмъ не устроена для... causerie. И кромѣ того, при сестрѣ...
   И она остановилась.
   -- Вы не смѣете развѣ вступать въ разговоръ?
   -- О, нѣтъ! Но я въ этомъ случаѣ соблюдаю...
   Она опять остановилась.
   -- Чиноначаліе? подсказалъ я.
   -- Да, если хотите, чиноначаліе. А главное, мнѣ такъ очень легко: я много слушаю...
   -- И мало говорите, слѣдуя совѣту мудреца.
   Мы разомъ и очень весело разсмѣялись.
   

XLVIII.

   Мы въ одинъ присѣстъ сдѣлались почти пріятелями. Ольга Петровна вовсе не хлопотала о томъ, чтобы явиться передо мною въ привлекательномъ свѣтѣ, не сдѣлала ни одной нескромности, ни одной секунды не рисовалась, и все-таки была необычайно оригинальна и симпатична. Я начинаю понимать ея отношенія къ сестрѣ. Видно, что она приняла ея авторитетъ сознательно, учится у нея уму-разуму, но не желаетъ себя обезличивать и рабски подражать ей во всемъ. Какъ младшая сестра и ученица, она не входитъ въ разбирательство внутренней жизни Варвары Васильевны, и по этой части я ничего отъ нея не добился. Ея короткіе отвѣты, лицо и тонъ говорили мнѣ: "обо всемъ этомъ вы.пеня напрасно допрашиваете; мнѣ нельзя раскрывать вамъ того, что вы должны сами узнать".
   И она тысячу разъ права. Ея деликатность и тактъ дѣлаютъ прежде всего честь учительницѣ. Но каково-бы ни было воспитаніе, безъ натуры оно не дало-бы такихъ плодовъ.
   Ольга Петровна, дѣйствительно, пахнула на меня воздухомъ женственной граціи, простоты, порядочности и, что мнѣ особенно пріятно, тихой веселости. Она принесла съ собою то, что я впервые такъ пріятно прочувствовалъ въ маленькомъ салончикѣ Варвары Васильевны на водахъ. Эти двѣ женщины носятъ въ себѣ настоящую порядочность. Съ ними не можетъ быть никакого ложнаго шага...
   Я всегда былъ противъ того, что свѣтскіе люди называютъ "mésalliance", понимая это слово въ настоящемъ, нравственномъ смыслѣ. Въ законной или берендѣевской формѣ, неравенство одинаково фатально. Тутъ главное не тожество развитія, знаній, жизненной опытности, о которой не можетъ быть и рѣчи, но извѣстнаго рода грунтъ, натура, выправка, общій воздухъ -- все это даетъ возможность женщинѣ если не идти съ вами по тойже дорогѣ труда и мышленія, то все понимать и все скрашивать своимъ пониманіемъ. Но даже и безъ особеннаго умственнаго развитія, когда въ женщинѣ есть своеобразное изящество и тонкость натуры, неравенства между вами нѣтъ. Вы живете тогда гораздо больше ею, чѣмъ самимъ собой -- вотъ и все.
   Есть нѣсколько основныхъ, роковыхъ пунктовъ, безъ которыхъ каждая связь будетъ -- mésalliance. Всего важнѣе открыть и увѣриться въ присутствіи этихъ свойствъ въ женщинѣ, которую вы желали-бы сдѣлать своей подругой. И какъ-бы потомъ ни сложилась ваша житейская доля, что-бы ни случилось между вами, какъ супругами, такая женщина никогда не опошлѣетъ въ глазахъ вашихъ, никогда не будетъ для васъ ядовитымъ упрекомъ. Могутъ выйти размолвки, пожалуй, ссоры, даже разрывъ; но закрѣпляться будутъ узы на почвѣ душевнаго равенства, нравственнаго комфорта...
   

XLIX.

   Мнѣ захотѣлось попробовать, на столько-ли Ольга Петровна ведена, какъ барышня, чтобы и шугаться, если я ей предложу что-нибудь въ родѣ прогулки или поѣздки за городъ.
   Сдѣлалъ я тонкій подходъ, который оказался слишкомъ тонкимъ. Я спросилъ ее, ходитъ-ли она гулять, и она мнѣ отвѣтила, что ходитъ каждый день, и очень просто улыбнулась, когда я намекнулъ, что мнѣ весьма было-бы пріятно участвовать въ этихъ прогулкахъ. Мы ходили на неизбѣжный Тверской бульваръ. Думалъ я, что старушенція, у которой живетъ Ольга Петровна, снабдитъ ее какимъ-нибудь допотопнымъ лакеемъ въ гороховой левреѣ; но ничего подобнаго не вышло.
   Ольга Петровна сказала мнѣ, что она очень мнѣ благодарна за мое любезное приглашеніе, потому-что, хотя она и не боится гулять одна, но мало къ этому привыкла.
   -- А ходить съ человѣкомъ, добавила она,-- такъ смѣшно.
   Въ ней положительно видна прелестная благая средина между скромной благовоспитанностью дѣвушки и простотой и самостоятельностью вкусовъ.
   Прогулка по Тверскому бульвару еще больше развязала мнѣ руки. У меня нѣтъ и тѣни той неловкости, какую я чувствовалъ на водахъ, и особенно на берегу озера, когда Ольга Петровна шла съ купанья. Я скажу даже, что разговоръ съ нею, не имѣющій блеска и пикантности разговора съ Варварой Васильевной, производитъ особое какое-то успокоеніе.
   Но о вдовѣ все-таки никакихъ интимныхъ подробностей. Узналъ я только, что она вдовѣетъ третій годъ, что здоровье ея теперь значительно исправилось, а прежде было очень и очень слабо, что она замѣняетъ Ольгѣ Петровнѣ родителей, такъ-какъ и отецъ и мать ея уже нѣсколько лѣтъ въ могилѣ.
   Удовольствуемся пока этими обыкновенными фактами. Да и зачѣмъ мнѣ торопиться? Мало того; совершенно нелюбезно былобы дѣлать Варвару Васильевну исключительнымъ предметомъ бесѣдъ. Какіе-бы ни были мои виды на нее, Ольга Петровна сама по себѣ достойна болѣе чѣмъ "любезнаго вниманія". Если судьбѣ угодно, чтобы ея сестра сошлась со мною, эта милая дѣвушка будетъ нашимъ общимъ другомъ. Стало-быть не только интересно само по себѣ, но и полезно хорошенько сойтись съ нею, обглядѣть ее со всѣхъ сторонъ и потомъ помогать ей на ея жизненномъ пути, сознательно. Быть можетъ, въ ней, подъ ея скромностью и сдержанностью, таятся какіе-нибудь яркіе таланты. Во всякомъ случаѣ, изъ нея выйдетъ такая симпатичная и милая женщина, что близкимъ людямъ надо оказать ей всевозможную поддержку, въ тотъ рѣшительный моментъ, когда она найдетъ себѣ человѣка по душѣ.
   Итакъ, на три, на четыре дня, какіе намъ остались до пріѣзда Варвары Васильевны, будемъ ее игнорировать. Если Ольга Петровна ей писала, что весьма вѣроятно, то она, конечно, засвидѣтельствовала, что мною были дѣланы ей многочисленные вопросы, показывающіе, что я достаточно думаю о Варварѣ Васильевнѣ.
   Сегодняшнимъ своимъ днемъ я такъ доволенъ, что даже безъ нервнаго припадка прослушалъ у Гурина валъ, изображающій: "Во всей деревнѣ Катенька".
   

L.

   Я поѣхалъ съ Ольгой Петровной на желѣзную дорогу встрѣчать Варвару Васильевну. Особеннаго волненія я не чувствовалъ. Я былъ просто веселъ и спокоенъ, какъ будто-бы я уже вошелъ въ установившая колею душевнаго довольства.
   Мнѣ думалось, что Варвара Васильевна будетъ немножко удивлена, когда при выходѣ ея изъ вагона она увидитъ насъ съ Ольгой Петровною и замѣтитъ тотъ простой тонъ, который уже установился между нами.
   Но она чрезвычайно привѣтливо взглянула не столько на меня, сколько на насъ обоихъ, и тотчасъ-же, съ первыхъ словъ я почувствовалъ, что мы съ нею уже больше не будемъ играть "провербовъ". Она заговорила со мною, какъ съ старымъ знакомымъ, и всю дорогу со станціи у насъ шелъ оживленный общій разговоръ, въ которомъ и Ольга Петровна участвовала почти столько-же, сколько сестра ея.
   Я долженъ сознаться, что пріѣздъ Варвары Васильевны, та минута, когда я подалъ ей руку и пожалъ, первыя ощущенія встрѣчи, все это было какъ-то очень ужь спокойно...
   Что-бы это значило? Я нашелъ, что Варвара Васильевна поправилась, похорошѣла, пополнѣла даже, и все-таки, не вышло того, чего я ожидалъ. По правдѣ сказать, даже физіологическое сердце нисколько не понервничало, а ему слѣдовало хоть ёкнуть. Я помню, на водахъ, я гораздо больше волновался, отправляясь въ садъ и ища встрѣчи съ Варварой Васильевной.
   Сегодня я до вечера по увижу ее и признаюсь, я не ощущаю особеннаго нетерпѣнія вызвать ее на интимный разговоръ. Теперь, когда мы гораздо знакомъе съ Ольгой Петровной, общихъ разговоровъ будетъ больше. Конечно, и въ городѣ лѣтомъ, на прогулкахъ нетрудно устраивать какіе угодно a parte съ женщиной, пользующейся полной свободой дѣйствій; но врядъ-ли хорошо будетъ добиваться такихъ а parte. Мнѣ не худо было-бы занять болѣе выжидательное положеніе...
   

LL

   Состоялся первый разговоръ. Я держался выжидательной политики. Мнѣ показалось даже, что Варвара Васильевна не безъ умысла удалила сестру; по крайней мѣрѣ я по нашелъ Ольги Петровны при входѣ въ гостиную. Она явилась уже подъ конецъ вечера. Хотя я долженъ былъ-бы остаться довольнымъ возможностью имѣть тотчасъ-же tête à tête съ Варварой Васильевной, но по правдѣ сказать, я, внутренно, точно поморщился.
   Варвара Васильевна сама начала меня разспрашивать какимъ-то новымъ, болѣе добродушнымъ и мягкимъ тономъ обо всемъ, что я подѣлывалъ до пріѣзда въ Москву, слегка прошлась насчетъ моей хандры и вдругъ говоритъ мнѣ:
   -- А знаете что, я поторопилась въ моемъ сужденіи насчетъ того, что могло-бы васъ вылечить отъ хандры.
   -- Да я на половину излеченъ, вскричалъ я.
   -- Тѣмъ лучше; но я спорила съ вами о средствахъ, и едва-ли ваше средство не самое лучшее.
   -- То есть... pot-au-feu?
   -- Да.
   -- Вотъ видите, сказалъ я смѣясь,-- хоть я и нервный человѣкъ, а мои субъективныя ощущенія потому вѣрны, что они выношены долгими годами.
   -- Вѣрю, отвѣтила Варвара Васильевна;-- только у васъ все-таки еще нѣтъ спокойствія, какое нужно для хорошаго выбора. Вы способны, мнѣ кажется, создать воображеніемъ или по крайней мѣрѣ подбавить кое-что къ настоящему чувству, дополнить, украсить предметъ вашихъ симпатій.
   "Это что"? подумалъ я, "о себѣ она говоритъ или нѣтъ"?
   -- Вы позволите, продолжала Варвара Васильевна,-- быть съ вами совершенно откровенной?
   -- Приказалъ-бы, если-бъ могъ.
   -- Неужели вамъ кажется, что у васъ есть ко мнѣ начало серьезнаго чувства?
   Вопросъ былъ предложенъ такъ просто, что онъ повергъ меня въ большую конфузію. Я чувствовалъ себя школьникомъ, пойманнымъ на мѣстѣ преступленія.
   -- Сколько я могу.... заговорилъ было я, не зная какъ закончить фразу.
   -- Простите мнѣ мою смѣлость, перебила меня Варвара Васильевна, -- но вѣдь мы съ вами почти ровесники, и намъ не приходится интересничать другъ съ другомъ. На водахъ мы произвели себѣ взаимный смотръ, не правда-ли? Я на васъ смотрѣла, какъ на человѣка, котораго я давно знаю по репутаціи. Вы въ послѣдніе дни начали думать, что я вамъ нравлюсь.
   -- Думать! вырвалось у меня.
   -- Да думать. У такихъ людей, какъ вы, когда они начинаютъ тяготиться своимъ одиночествомъ, всегда является что-то въ родѣ убѣжденія: искать тихой пристани съ женщинами уже пожившими, свободными, ну вотъ хоть такими, какъ я. Вы себя добровольно причислили къ разряду искателей вдовъ.
   Хотя мнѣ было нѣсколько жутко, но я разсмѣялся.
   -- Я это поняла, продолжала Варвара Васильевна,-- и разглядывая васъ, находила сначала, что вамъ вообще не слѣдуетъ думать о pot-au-feu. Можетъ быть, съ моей стороны было немножко, если не скабрезно, то смѣло говорить вамъ въ этомъ духѣ; но я знала, что вы неспособны ни на какое банальное объясненіе моихъ словъ. Не за себя, а вообще за каждую женщину, которая-бы встрѣтилась съ вами и была-бы въ моемъ положеніи, я говорила...
   -- Въ охранительномъ духѣ, подсказалъ я.
   -- Но въ вашихъ исключительно интересахъ. Я вамъ не сказала, что я лично противъ брака; я воспользовалась только тѣмъ, что замѣчала тогда въ васъ самихъ. Ваша хандра казалась мнѣ главнымъ препятствіемъ къ серьезному, прочному браку.
   -- А теперь? нетерпѣливо спросилъ я.
   -- Передъ отъѣздомъ я уже начинала поправлять свое сужденіе, хотя и не намекала на это. А въ настоящую минуту я согласна съ вами.
   -- Чего-же лучше! вскричалъ я.
   -- Да, въ средствѣ мы согласны, но было-бы печально, если-бъ вы сдѣлали ложный выборъ, или просто поддались-бы дѣйствію той-же самой хандры.
   -- Неужели вы намекаете на нашу встрѣчу?
   -- Не намекаю, а прямо говорю объ ней. Почему вы думаете, что я женщина, какую вамъ нужно?
   -- Думать тутъ недостаточно, перебилъ я.
   -- Нѣтъ, я именно говорю: думаете, потому-что до чувства, до страсти еще очень далеко.
   -- Ахъ, Боже мой, началъ я, съ нѣсколько напускнымъ задоромъ;-- позвольте мнѣ выставить впередъ нѣкоторую жизненную опытность.
   -- Позвольте и мнѣ, добродушно засмѣялась она,-- замѣтить вамъ, что эта опытность больше головная, чѣмъ жизненная, какъ вообще у писателей. Вѣдь вы разсуждаете совершенно теоретически. Вы находите, что гораздо удобнѣе, проще, покойнѣе связать свою судьбу съ готовой женщиной, съ цѣльнымъ человѣкомъ.
   -- Развѣ это глупо?
   -- Очень умно и благоразумно, но какіе опыты вы дѣлали, чтобы сказать съ полнымъ убѣжденіемъ: "только въ бракѣ съ такой женщиной я буду счастливъ".
   -- Какъ это странно! Опытъ въ этомъ случаѣ не каждому дается...
   -- А мнѣ кажется, перебила съ плутовской усмѣшкой Варвара Васильевна, -- что вы въ этомъ такъ-же неопытны, какъ семнадцатилѣтній юноша.
   Я начиналъ сердиться. Простой логическій тонъ Варвары Васильевны конфузилъ и раздражалъ меня, и я очень хорошо сознавалъ въ эту минуту, что я говорю съ ней не такъ, какъ человѣкъ... ну, какъ-бы это выразиться, если не влюбленный, то сильно увлеченный ею.
   -- Позвольте мнѣ, начала опять Варвара Васильевна,-- повторить стихъ Грибоѣдова:

"Оставимте мы эти пренья";

   положимъ даже, что женщина, пожившая вдова, нужна вамъ абсолютно. Но фактъ тотъ, что та вдова, которая противъ васъ сидитъ...
   -- Не договаривайте.
   -- Нѣтъ, договорю, потому-что вы и тутъ ошибаетесь.
   -- То-есть?
   -- Полагая, что та вдова играетъ съ вами или же сразу хочетъ вамъ сказать: "не трудитесь, вы ничего не достигнете". Вовсе нѣтъ! Но вы, вы сами только подумали, что она -- вдова, предназначенная вамъ судьбой. Не волнуйтесь, пожалуйста; тутъ дѣло вовсе не въ одной гармоніи житейскаго опыта, или ума, или образованія. Надо, чтобы женщина, когда уже человѣкъ хочетъ радикально вылечиться, какъ вы, привлекала васъ къ себѣ безъ всякаго участія воображенія и того, что вы, господа сочинители, называете рефлекціей. И я вамъ торжественно объявляю, что моя особа такимъ образомъ васъ не привлекаетъ. Вы мнѣ дѣлали намеки, просили новой встрѣчи, ждали меня, вѣроятно много нервничали здѣсь въ Москвѣ; но, сознайтесь, встрѣтились со мной очень спокойно.
   Что мнѣ оставалось отвѣчать? Она проникла въ самую суть. Дѣйствительно, и чувствовалъ себя слишкомъ спокойнымъ при встрѣчѣ съ ней.
   -- Вы молчите, продолжала Варвара Васильевна,-- потому-что вы прежде всего кавалеръ, хоть вы и новый человѣкъ; но лгать вы не будете.
   -- Позвольте, прервалъ я ее, оправившись,-- много-ли мы знаемъ другъ друга, да и способенъ-ли я вообще на пылкую страсть! Но наше сближеніе можетъ идти своей дорогой. Я хочу создать себѣ что-нибудь прочное, гдѣ главной связью была-бы тихая и осмысленная симпатія. Зачѣмъ-же обрывать это?
   -- Предоставляю вамъ полную свободу; я говорю съ вами, какъ съ добрымъ пріятелемъ; это маленькое предостереженіе,-- не больше, но оно не пустой капризъ и не выдумка, и вы въ этомъ убѣдитесь очень скоро сами, и я первая готова помогать вамъ во всемъ, что можетъ вылечить васъ окончательно и привести въ тихую пристань.
   Вотъ такъ баба!
   

LII.

   Однако, вчерашній мой разговоръ со вдовой задалъ мнѣ задачу. Неужели она права? Или это только одна военная диверсія? Сразу проникнуть это не такъ легко. И какъ это она убѣдилась вдругъ, что я долженъ искать врачеванія моихъ душевныхъ ранъ въ бракѣ, а не въ чемъ-либо иномъ. Надо однако, сознаться, что волненія я не ощущалъ никакого, когда говорилъ съ Варварой Васильевной. Во мнѣ былъ только нѣкоторый полемическій задоръ, а вовсе не тревога рокового предчувствія, когда человѣкъ сбирается выслушать свой приговоръ. Да и то сказать, она мнѣ нисколько не запретила искать сближенія съ ней, надѣяться на что мнѣ угодно. Она высказала только свое дружеское мнѣніе. Я не ожидалъ и отъ нея такихъ смѣлыхъ рѣчей. Дешевый скептикъ принялъ-бы ихъ за утонченное кокетство; но я не хочу ихъ такъ объяснять. Она, просто, инстинктомъ женщины догадалась, что во мнѣ нѣтъ къ ней настоящаго любовнаго влеченія.
   Послѣ подобнаго разговора, отношенія легко могутъ сдѣлаться натянутыми. Я такой человѣкъ, что меня какъ разъ собьешь съ настоящей дороги, какъ только закрадется малѣйшая неловкость. Даже разрастающееся чувство можетъ она, послѣ своихъ словъ, принять за усилія человѣка, желающаго во что-бы-то ни стало доказать любовный пылъ.
   Подожду, и если внутреннее чувство будетъ сильно проситься наружу, не стану убѣждать ее словомъ, а приступлю къ дѣлу... Мнѣ теперь можно проводить время у Варвары Васильевны, не только не стѣсняясь присутствіемъ ея сестры, но напротивъ, находя въ немъ особую пріятность. Эта дѣвушка своимъ видомъ, тономъ, манерой придаетъ всѣмъ словамъ и даже помысламъ чистоту и нравственное изящество. Что въ ея присутствіи я могу сказать Варварѣ Васильевнѣ, чѣмъ выразить свою привязаняость, то и будетъ хорошо.
   

LIII.

   Странно, очень странно! Во мнѣ засѣли точно два человѣка. Одинъ не хочетъ разстаться съ тѣмъ настроеніемъ, съ какимъ онъ пріѣхалъ въ Москву, и то и дѣло тѣшитъ свое воображеніе образомъ той женщины, которая вызвала во мнѣ реакцію. Другой человѣкъ только-что образовался. Онъ начинаетъ быть въ принципѣ согласенъ съ мнѣніемъ Варвары Васильевны, и ему даже не хочется разбирать этого вопроса по пунктамъ. Онъ живетъ новой жизнью. У него начинаютъ являться свои интересы. Онъ все чаще и чаще думаетъ о другомъ женскомъ образѣ.
   Вѣдь, вотъ сегодня, напримѣръ, вздорная подробность, а какое доставила мнѣ удовольствіе. Я увидалъ на Ольгѣ Петровнѣ новое платье. Нѣсколько дней передъ тѣмъ я видѣлъ ее все въ одномъ, въ томъ самомъ, въ которомъ она была въ саду на водахъ, когда я въ первый разъ встрѣтилъ ее съ сестрой. А теперь это новое платьице, очень скромное, совершенно обновило ея фигурку и прелестное личико. Сколько у ней вкуса! да не одного вкуса, какая тонкая доброта руководитъ всякимъ ея словомъ!
   Напримѣръ, сегодня я сидѣлъ около нея въ залѣ, въ-то время, какъ Варвара Васильевна отдыхала немного на кушеткѣ, въ гостиной. Ольга Петровна не большая музыкантша, но играетъ съ толкомъ и какъ-то особенно добродушно, больше все шопеновскую музыку.
   -- Вы видите, сказалъ я ей,-- теперь у насъ общій разговоръ идетъ не такъ, какъ на водахъ.
   Она согласилась съ этимъ наклоненіемъ головы.
   -- Только вы-то, прибавила она,-- слишкомъ много жертвуете ему времени...
   Фразу свою она не докончила, но такъ на меня взглянула, что я понялъ конецъ. Онъ долженъ былъ гласить: "тебѣ -- дескать пріятнѣе было-бы оставаться въ tête à tête съ моей сестрой.
   -- Какъ-же рѣшено насчетъ зимы? спросилъ я; -- остаетесь вы здѣсь или нѣтъ?
   Мнѣ Варвара Васильевна ничего объ этомъ не говорила.
   -- Сестра какъ-то медлитъ; она все еще утомлена поѣздкой; а я къ ней никогда не пристаю съ такими вопросами. Мнѣ здѣсь хорошо. Barbe вообще еще не оправилась, и вы пожалуйста извините ее.
   Я взглянулъ на Ольгу Петровну, не безъ удивленія. Она смотрѣла на ноты, но лице ея было совершенно спокойно.
   -- Извинить. Въ чемъ-же?
   -- Она-бы рада была быть больше съ вами, да вотъ здоровье-то все плохо. Она совсѣмъ не заботится объ немъ, и если лечится, такъ такъ больше, только для виду.
   -- Да я и не желалъ-бы утомлять еще больше Варвару Васильевну, выговорилъ я, глядя на Ольгу Петровну такими глазами, въ которыхъ навѣрно было что-нибудь лишнее, потому-что она не-то, что потупилась, но что-то такое сдѣлала со своимъ лицомъ.
   -- Вы развѣ боитесь, продолжалъ я, сдѣлавши маленькую паузу,-- что моя хандра опять возобновится?
   -- Пожалуй, чуть слышно промолвила она.
   -- О! не безпокойтесь! Мнѣ довольно и того, что я здѣсь у васъ...
   На этотъ разъ уже я не договорилъ и ощутилъ уже не надуманное, а дѣйствительное смущеніе. Ольга Петровна взяла нѣсколько акордовъ, которые помогли мнѣ оправиться.
   Объ Варварѣ Васильевнѣ я въ эту минуту не думалъ ни крошечки.
   

LIV.

   Два человѣка, засѣвшіе въ меня, начинаютъ между собою открытую войну. И тотъ, который зажилъ новой жизнью, затираетъ стараго.
   Варвара Васильевна продолжаетъ вести себя со мною безукоризненно, то есть не избѣгаетъ вовсе случаевъ поговорить интимнымъ образомъ; но самъ-то я чувствую, что порвалась какая-то нить. Еще нѣсколько дней -- и я, пожалуй, не буду способенъ разыграть съ нею самаго маленькаго проверба.
   Вѣдь въ сущности, она заинтересовала меня на водахъ въ промежутокъ между первыми впечатлѣніями и тѣми днями, когда встрѣчи и разговоры съ нею сдѣлались особенно пикантными. Но моя холостая хандра начала подаваться впервые подъ обаяніемъ миловиднаго образа Ольги Петровны. Она мнѣ навѣяла тогда мысли о тихой пристани, и я положительно стоялъ за бракъ съ молодой, свѣжей, непосредственной натурой.
   И потомъ: какъ могло-бы наше сближеніе здѣсь, въ Москвѣ, произойти такъ скоро и просто, въ какую-нибудь недѣлю, еслибы предварительно не сидѣло уже во мнѣ зерно симпатіи.
   Неужели я стану, что называется, выдерживать характеръ и увѣрять самого себя, что я ношу въ сердцѣ своемъ неудержимое влеченіе ко вдовѣ? Она мнѣ нравится, даже очень, но какъ? Какъ собесѣдница, какъ типъ, какъ другъ женскаго пола. Наконецъ... идя подальше и говоря самъ съ собой, если-бъ я хотѣлъ ограничиваться однимъ селадонствомъ, я, конечно, нашелъ-бы въ Варварѣ Васильевнѣ пикантный сюжетецъ. Брачныхъ-же идей она на меня рѣшительно не навѣваетъ.
   

LV.

   Надо рѣшаться! Варвара Васильевна, отдыхая послѣ обѣда, приглашаетъ меня сѣсть около нея и обращается ко мнѣ за совѣтомъ и дружеской поддержкой.
   -- Я-бы просила васъ, говоритъ она,-- убѣдить сестру Ольгу.
   -- Въ чемъ? не безъ удивленія освѣдомился я.
   -- Мое здоровье все расклеивается и мнѣ нужно провести зиму гдѣ-нибудь въ тихомъ уголкѣ, совершенно отказаться отъ всякаго движенія, выѣздовъ, знакомствъ. Согласитесь, что Ольгѣ, въ ея лѣта, нельзя-же хоронить себя заживо и исполнять около меня должность garde-malade. У насъ есть родственники на югѣ Россіи, въ Одессѣ, и мнѣ хотѣлось-бы, чтобъ она пожила у нихъ все время до весны. Это очень хорошій, бойкій городъ. Тамъ есть общество, много иностранцевъ. Ольга могла-бы провести время съ удовольствіемъ. Согласитесь сами, что какъ-бы серьезна ни была дѣвушка по своей натурѣ и вкусамъ, нельзя ей проводить лучшіе свои годы безъ всякихъ впечатлѣній.
   -- Но ваше общество... началъ было я.
   -- Что-жь мое общество? Вы меня теперь видите еще очень здоровой; а когда я расклеюсь совсѣмъ, со мной вовсе не складно. И наконецъ, я вамъ откровенно скажу, мнѣ не хотѣлось-бы, чтобъ Ольга привыкала къ роли младшей сестры, которую они добровольно, по добротѣ и мягкости, взяла на себя. Ей пора чувствовать себя взрослымъ человѣкомъ; а до тѣхъ поръ, пока она при мнѣ, ея скромность будетъ постоянно мѣшать свободѣ и самостоятельности.
   Я согласился съ этимъ.
   -- Ольга Петровна не соглашается ѣхать? спросилъ я.
   -- До сихъ поръ абсолютно протестуетъ. Вы для нея -- человѣкъ совершенно свѣжій. Вашъ умъ она не заподозритъ въ суетности. Вы у насъ теперь почти единственный близкій знакомый. Вашу нравственную оцѣнку она, мнѣ кажется, приметъ очень хорошо. Мнѣ право было-бы слишкомъ больно видѣть, какъ моя милая и добрая Ольга, безъ всякой надобности, завядаетъ въ какомъ-нибудь захолустьѣ, а если она теперь не подастся, мнѣ придется молчать и волей-неволей помириться съ ея жертвой.
   Слова Варвары Васильевны взволновали меня такъ сильно, что я не могъ даже дать ей никакого толковаго отвѣта; сказалъ только, что раздѣляю вполнѣ ея мнѣніе.
   Она, разумѣется, права. Какая добрая и умная женщина! она не хочетъ въ самомъ дѣлѣ дѣлать изъ сестры своей сидѣлку. Такой прелестный цвѣтокъ надо выставлять на свѣтъ, а не прятать. Въ обществѣ онъ распустится такъ, какъ ему слѣдуетъ распуститься. Но это отправленіе въ Одессу мнѣ лично совершенно не нравится. Зачѣмъ тутъ Одесса? Развѣ не можетъ она остаться здѣсь, въ Москвѣ, хоть опять у той-же старушенціи, у которой она гостила? Другими словами, Ольга Петровна, если она согласится, уѣдетъ черезъ двѣ-три недѣли.
   И я долженъ ее объ этомъ просить и подавать ей совѣты. Какъ-бы не такъ! значитъ, Варвара Васильевна совершенно не догадывается, какъ дорога сдѣлалась для меня эта дѣвушка. Разумѣется, иначе она не обратилась-бы ко мнѣ съ подобной просьбой. Я готовъ взять на себя половину задачи, то есть отговорить Ольгу Петровну дѣлаться сидѣлкой сестры; но насчетъ Одессы -- слуга покорный!
   Однако, отчего-жь я такъ испугался этой Одессы? Вѣдь Ольга Петровна будетъ не въ терему-же тамъ сидѣть. Я ея добрый знакомый и могу съ полнымъ правомъ продолжать это знакомство гдѣ мнѣ угодно. Не все-ли мнѣ равно, въ какомъ городѣ проводить зиму: въ Петербургѣ, въ Парижѣ, въ Лондонѣ, или въ Тотюшахъ, если представляется какой-нибудь особый интересъ.
   Да, все это прекрасно; но если я послѣ разговора съ Ольгой Петровной и совѣта согласиться на просьбу ея сестры вдругъ отправлюсь самъ ни съ того, ни съ сего, въ городъ Одессу, то изъ этого прямо вытечетъ... Ну, извѣстно, что вытечетъ. Мое намѣреніе будетъ ясно. Стало быть, одно изъ двухъ: или мнѣ проститься съ Ольгой Петровной здѣсь, или?..
   Или предупредить поѣздку въ Одессу и заговорить съ Ольгой Петровной другимъ языкомъ. Вотъ -- дилемма. Случайность привела къ ней, и какъ разъ въ ту минуту, когда я долженъ былъ перейдти отъ глупаго и смѣшного колебанья къ рѣшительнымъ поступкамъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, что-же мнѣ еще себя обманывать? Я привязался къ этой дѣвушкѣ. Я настолько выказалъ ей уже свою симпатію, что было-бы пошло отретироваться и потомъ съ эгоизмомъ беллетриста сказать: я съ ней позанялся немножко, она мнѣ годится, какъ этюдъ. Пора, тысячу разъ пора, распрощаться съ такимъ дилетантизмомъ...
   

LVI.

   Но любитъ-ли она меня? Я вижу въ ней общую доброту, любезность, привѣтливость, но ничѣмъ она еще не проявила особенной симпатіи, да и не могла этого сдѣлать, потому-что я держался съ ней пріятельскаго тона. Бухнуть ей прямо предложеніе -- я не хочу; и не хочу не изъ огражденія своего самолюбія, боясь отказа; но нельзя такъ рѣзко и банально вести свои отношенія съ достойной дѣвушкой. Надо бросить двойственность своего положенія между этими двумя женщинами и прямо показать Ольгѣ Петровнѣ, что она, а не ея сестра живетъ въ моемъ сердцѣ.
   Боюсь только, что опять на меня нападетъ крайнее малодушіе, и я потеряю даже тотъ пріятельскій тонъ съ Ольгой Петровной, который у насъ установился. Какъ тутъ быть, какъ тутъ быть!
   А еще романы пишу, вѣнчаю Адольфа съ Амаліей по собственному произволу, выдумываю разныя тонкости и распутываю всевозможные узлы. И вотъ, какъ пришлось продѣлать самую простую вещь, заговорить съ хорошей и умной дѣвушкой о своемъ серьезномъ чувствѣ, и нападаетъ дрожаніе поджилокъ.
   Я обращусь къ Варварѣ Васильевнѣ, съ ней мнѣ нечего церемониться. Она была проницательнѣе меня и давно мнѣ сказала, что мое увлеченіе ею было совершенно внѣшнее. Увѣренъ, что она пойметъ прекрасно все мое "малодушество" и поможетъ мнѣ.
   

LVII.

   Сдѣлалось иначе, и я очень счастливъ, безъ всякихъ посредницъ и передаточныхъ инстанцій!
   Самый простой разговоръ о здоровьѣ Варвары Васильевны повелъ къ вопросу о поѣздкѣ въ Одессу. И тутъ у меня внезапно явились и твердость и простота.
   -- Я осмѣливаюсь, сказалъ я,-- просить васъ, Ольга Петровна, не ѣздить ни съ вашей сестрой, ни въ Одессу.
   Она быстро взглянула на меня, и сильно покраснѣла. Одинъ звукъ моихъ словъ сказалъ ей обо всемъ.
   -- Вы хотите, чтобъ я осталась здѣсь, чуть слышно выговорила она.
   -- Мысль о разлукѣ съ вами, продолжалъ я уже совершенно твердо съ какой-то особенной душевной увѣренностью -- открыла мнѣ глаза. Я не смѣю спрашивать васъ, насколько я вамъ близокъ; но мое чувство -- чувство человѣка, который вѣритъ, что вы дадите ему высокое душевное довольство.
   Ольга Петровна нѣсколько секундъ молчала; потомъ тихая и улыбающаяся, она сказала мнѣ, протягивая руку:
   -- Вы хорошій человѣкъ.
   Я поцѣловалъ эту руку и спросилъ ее:
   -- Вы не уѣдете отъ меня?
   -- Нѣтъ, выговорила она такимъ успокоительнымъ тономъ, что я чуть-чуть не кинулся передъ ней на колѣна.
   

LVIII.

   Вотъ теперь намъ легко объясняться съ Варварой Васильевной. Безъ всякихъ околичностей я прямо пошелъ и сказалъ ей, что пристань моя отыскана, что я люблю ея сестру, и говорю ей это весьма просто, что порученіе ея я исполнилъ по своему.
   Она была очень мила въ эту минуту, хотя созналась, что мое чувство къ Ольгѣ было для нея сюрпризомъ.
   -- Но насколько я знаю сестру, добавила она,-- вы, съ самыхъ первыхъ дней нашего знакомства, ей нравились. При сдержанности ея натуры трудно было сказать, развивалось-ли это чувство; но такой человѣкъ, какъ вы, точно самой судьбой созданъ для Ольги.
   Варвара Васильевна даже похорошѣла сегодня, разрумянилась, и весь день была на ногахъ. Я просилъ ее сдѣлать такъ, чтобы мы безъ всякаго жениховства перешли къ брачному моменту. Не нужно никакихъ обрученій и никакихъ заявленій. Знакомыхъ у нихъ немного, а поселиться въ Москвѣ я не желалъ-бы; да и Ольга врядъ-ли на этомъ будетъ настаивать. Мы будемъ заниматься нашимъ сближеніемъ до той минуты, когда скажемъ доброму другу нашему Варварѣ Васильевнѣ: "Возлагайте на насъ вѣнцы отъ камене честна".
   

LIX.

   Стою на рубежѣ! Прощай, бездомная и кислая холостая жизнь! Благодарю тебя за горькій опытъ и постараюсь забыть о тебѣ поскорѣе. Пускай Григоріи Васильевичи, Берендѣевы, Семены Ивановичи и столько другихъ экземпляровъ добиваютъ себя въ воздухѣ лжи, пошлости, смѣшного самообмана или грязнаго загула. Теперь мнѣ уже не страшна перспектива ихъ существованія.
   Цѣлый міръ кроткихъ и свѣтлыхъ ощущеній принесетъ съ собой, къ моему очагу женское существо, которое такъ безхитростно и просто, такъ человѣчно и изящно откликнулось на мой душевный зовъ.
   Въ новый путь!
   

КНИГА ВТОРАЯ.

I.

   Моя жена внесла въ мою жизнь столько нравственнаго довольства, что я до сихъ поръ нахожусь въ какомъ-то чисто праздничномъ настроеніи.
   Мнѣ казалось, что я поздненько задумалъ жениться; но еслибы я встрѣтилъ Ольгу раньше, я, конечно, не могъ-бы оцѣнить всѣхъ ея женственныхъ качествъ. Она создана именно для врачеванія той тоски, которая овладѣваетъ нами, послѣ многообразныхъ испытаній и эгоистическихъ наслажденій холостого быта. Я не встрѣчалъ женщины съ болѣе гармоническою натурою; и вмѣстѣ съ тѣмъ душа ее переполнена такой дѣтской простоты и непосредственности. Я сблизился съ нею безъ всякихъ жантильностей старѣющаго холостяка, но все-таки нахожу, что и, моя манера съ нею была нѣсколько искусственна.
   И теперь я убѣждаюсь окончательно въ томъ, какъ мы, мужчины, живемъ призраками и разводами нашей рефлекціи. Въ женщинахъ предполагаемъ мы гораздо больше подготовки, выдержкѣ, разсчета, хитрости. Намъ все кажется, что онѣ ведутъ противъ насъ постоянную кампанію; а въ дѣйствительности, въ нихъ неизмѣримо больше искренности, чѣмъ въ насъ. Онѣ живутъ, не создавая себѣ нашихъ себялюбивыхъ заботъ, находя въ чувствѣ то, что имъ нужно, свободно подчиняясь всякой дѣйствительной силѣ.
   Словомъ, я прохожу заново школу изученія женщины съ тѣхъ поръ, какъ у моего очага -- кроткое, наивное и доброе созданіе.
   

II.

   Свадьба наша отпразднована была тихо. Я просилъ Варвару Васильевну не дѣлать никакихъ приглашеній. Ольгѣ тоже нравилось полное отсутствіе всякой парадности. Варвара Васильевна подала мнѣ мысль воспользоваться прекраснымъ сентябремъ и провести двѣ недѣли медоваго мѣсяца въ деревнѣ.
   Мы ее послушались, отправившись туда тотчасъ послѣ вѣнчанія. Вопросъ: гдѣ провести зиму былъ рѣшенъ такъ: провести ее на первый годъ въ Москвѣ; Варвара Васильевна уступила мнѣ свою квартиру, а сама она поѣдетъ долечиваться за границу.
   Съ ней мы имѣли одно объясненіе до свадьбы, о "приданомъ" Ольги. Варвара Васильевна говоритъ мнѣ:
   -- Я не знаю вашего состоянія; вы, какъ кажется, живете больше на свой литературный трудъ; до если вы женитесь, то, конечно, обдумали уже, какія средства будете имѣть для поддержки семьи. Ольга, какъ сами видите, дѣвушка съ самыми скромными вкусами, но я должна вамъ признаться, что у ней нѣтъ состоянія. Отцы наши были люди нѣсколько различныхъ общественныхъ положеній. Ольга рано осталась сиротой и жила у меня. Я ее воспитывала на идеѣ самой скромной жизни. Она только съ виду барышня; но еслибъ ей и пришлось остаться одной на свѣтѣ, она, конечно, нашла-бы въ себѣ самой средства просуществовать безбѣдно. Я поспѣшилъ завѣрить Варвару Васильевну, что вопросъ состоянія даже и не пришелъ мнѣ ни разу въ голову, что я хотя и пользуюсь доходомъ съ своего личнаго труда, но имѣю кромѣ того такой достатокъ, который можетъ обезпечить насъ отъ разныхъ случайностей.
   -- Боюсь, сказала мнѣ съ улыбкой Варвара Васильевна, чтобъ вы не оказались очень богатыми. Тогда, я себѣ покоя не найду.
   -- Лучше, закончилъ я, совсѣмъ не думайте о презрѣнномъ металлѣ и успокойтесь только на счетъ одного: мы съ сестрой вашей, мы въ какомъ случаѣ нужды терпѣть не будемъ.
   

III.

   Двѣ недѣли въ деревнѣ прошли не въ одномъ сладкомъ far niente, но въ тихомъ и завлекательномъ взаимномъ сближеніи. Оно никогда не можетъ быть полно съ дѣвушкой. Ольга съ перваго-же дня взяла прелестный по простотѣ и изяществу тонъ интимныхъ разговоровъ. Излишней стыдливости она не выказала. Съ ласкамъ привыкала она сдержанно и чрезвычайно женственно. Въ ней съ первыхъ-же шаговъ чувствовалась жена не въ формальномъ смыслѣ, а жена -- подруга, отдающая мужу все, что только есть въ ея существѣ свѣтлаго и прекраснаго. Она не стала также распространяться на тему моего превосходства и своей низменности по части образованія, ума, талантовъ. Она трезвая, здоровая натура. Проникнутая дѣйствительной скромностью, она не видитъ надобности повторять дѣтскія фразы, которыми жены въ первое время супружества убаюкиваютъ тщеславіе и самодовольство мужей. И ни въ чемъ у ней нѣтъ ложной экзальтаціи. Вотъ, напримѣръ, объ сестрѣ говоритъ она самымъ простымъ тономъ, въ которомъ чувствуется почтительное отношеніе и дружеская пріязнь; но вы не услышите ни одного лишняго слова съ слащавой сантиментальностью и вообще ни одной лишней подробности изъ ея интимной дѣвичьей жизни.
   И какъ она похорошѣла въ эти двѣ недѣли! Правда, она и въ дѣвушкахъ цвѣла здоровьемъ и свѣжестью; но теперь нѣкоторая излишняя полнота въ лицѣ слиняла и черты совершенно выяснились: глаза получили гораздо больше выразительности, весь станъ выпрямился и окрѣпъ.
   Въ туалетахъ своихъ продолжаетъ держаться прежней простоты. Она мнѣ сказала, когда мы пріѣхали въ деревню, что ея приданный гардеробъ самый маленькій и что она и замужней женщиной будетъ продолжать одѣваться по дѣвичьи.
   Въ разговоры о матеріальныхъ средствахъ жизни, о моемъ состояніи и разсчетахъ она совершенно не вдается; но не разъ уже говорила мнѣ, что хотѣла-бы дѣлать какое-нибудь свое дѣло, приносящее извѣстный заработокъ и ждетъ отъ меня совѣта и руководительства въ этомъ смыслѣ. Провести зиму въ Москвѣ желала больше она, по крайней мѣрѣ, мнѣ такъ казалось; но Ольга любитъ и деревню и еслибъ я былъ хозяинъ, она съ радостью-бы засѣла и на зиму въ наше деревенское аббатство.
   Все это очень хорошіе признаки.
   

IV.

   Вернулись мы въ Москву и нашли Варвару Васильевну совершенно здоровой, очень веселенькой и такой игривой, какою я ее никогда не видалъ.
   Въ первые-же послѣ-обѣда она мнѣ говоритъ:
   -- Ну, неправда-ли, что женитьба на вдовѣ была у васъ мимолетной затѣей?
   -- Пощадите, разсмѣялся я.
   -- То, что вы теперь чувствуете, продолжала Варвара Васильевна,-- вы никогда-бы не знали этихъ ощущеній, еслибъ вы взяли въ жены женщину уже пожившую, хотя-бы меня.
   Я ничего не отвѣтилъ, но внутренно не могъ не согласиться съ нею.
   -- И видите, какъ ваше сближеніе съ Ольгой было просто и скоро, и какая энергія явилась у васъ, когда пришла минута рѣшать свою судьбу. А мы съ вами продолжали-бы до сихъ поръ разыгрывать провербы.
   Я опять согласился съ нею.
   -- Скажите, мнѣ вотъ еще что: вы не находите, что Ольга слишкомъ сдержанна въ разговорахъ о своей жизни въ дѣвушкахъ?
   -- Немножко, отвѣтилъ я; но это къ ней такъ идетъ.
   -- Это происходитъ вовсе не отъ недостатка искренности, а отъ ея необыкновенной скромности.
   Я и съ этимъ согласился.
   

V.

   Мы очень хорошо размѣстились въ квартирѣ Варвары Васильевны, за которую она съ трудомъ взяла отъ меня наемную плату. Она заторопилась за границу, говоря, что дурная погода можетъ захватить въ дорогѣ.
   Странно! съ этой женщиной связали меня и личныя пріятельскія отношенія, вышедшія изъ неглубокаго, но все-таки несомнѣннаго увлеченія, и родственная связь, и ея привязанность къ Ольгѣ, и все-таки мнѣ какъ-то холодновато съ нею, и отъѣздъ ея для меня -- почти безразличный фактъ. Отчего это? Это уже, конечно, не изъ тщеславія, не потому, что Варвара Васильевна, обратила меня на путь истинный и не приняла моего каприза за серьезное чувство. Эгоизмъ тутъ тоже врядъ-ли дѣйствуетъ, напротивъ съ тѣхъ поръ, какъ я женатъ, усталость и равнодушіе уступаютъ все болѣе и болѣе чувству жизни и стало быть и общей симпатіи къ людямъ.
   Мнѣ кажется, что съ той минуты, когда Варвара Васильевна перестала быть предметомъ моихъ любовныхъ стремленій, разыгрывать со иною провербы, быть вообще для меня "объектомъ", нѣкоторыя основныя свойства ея натуры выяснились передо мною гораздо рѣзче. Ея умъ, такъ поразившій меня на водахъ, заключаетъ-въ себѣ значительную долю несовсѣмъ пріятной въ женщинѣ разсудочности. Все, что ока говоритъ, практично, реально, и почти всегда остроумно. Со всѣмъ съ этимъ нельзя не согласиться; но... оно задѣваетъ только внѣшнюю сторону вещей и отношеній. Не чувствуется настоящей душевной правды и способности на широкое пониманіе жизни. Такая женщина дѣйствительно не принесла-бы мнѣ полнаго нравственнаго довольства. И когда я подумаю, что Ольга находилась нѣсколько лѣтъ подъ исключительныхъ вліяніемъ своей сестры, мнѣ становится не то что жутко, а не совсѣмъ ловко отъ опасенія, что и въ нее вошла извѣстная доля этой внѣшности ума и пониманія.
   Варвара Васильевна имѣетъ теперь такой здоровой и сіяющій видъ, что право, я плохо довѣряю ея болѣзни. Она просто, какъ умная женщина, хочетъ на время удалиться, не стѣснять насъ своимъ присутствіемъ, какъ-бы предоставить мнѣ полнѣйшую возможность изгладить слѣды ея вліянія на мою жену. Вѣроятно это и есть побудительный мотивъ ея поспѣшнаго отъѣзда.
   

VI.

   Варвара Васильевна назначила день своего отъѣзда послѣ завтра. Сегодня она поѣхала съ Ольгой въ городъ. Я оставался одинъ въ квартирѣ. Онѣ взяли съ собой человѣка. Въ передней никого не было. Раздается звонокъ. Я прислушиваюсь. Черезъ залу проходитъ дѣвушка. По походкѣ я узнаю горничную Варвары Васильевны, Машу, очень бойкую особу, состоящую при май нѣсколько лѣтъ. Она отворила дверь и съ кѣмъ-то заговорила.
   -- Двадцать три копѣйки, послышался мнѣ мужской голосъ.
   Я принялъ его за голосъ почтальона и почему-то подумалъ, что двадцать три копѣйки навѣрно почтовыя деньги за нефранкированное письмо. Я ждалъ письма отъ одного пріятеля, поѣхавшаго на воды и что-то не возвращавшагося.
   Горничная прошла опять залой. Я вышелъ изъ кабинета я остановилъ ее, спросивши, есть-ли у ней деньги заплатить почтальону?
   -- Есть, отвѣтила она; барыня оставляютъ-съ.
   Письмо она чуть замѣтнымъ движеніемъ обернула адресомъ внизъ и прикрыла рукой.
   -- Кому письмо? спросилъ я.
   -- Барынѣ-съ, Варварѣ Васильевнѣ.
   Я протянулъ руку; но Маша точно не желала показывать письма. Мнѣ почему-то, не изъ любопытства, а по другому какому-то побужденію, захотѣлось взглянуть на адресъ и на юостранныя марки.
   Я взялъ письмо изъ рукъ Маши. Она видимо покраснѣла, что не ускользнуло отъ моего вниманія.
   "Тайная переписка, подумалъ я. Отъ кого-же скрываться Варварѣ Васильевнѣ? Ужь не отъ меня-ли?"
   Конвертъ былъ длинный, какіе обыкновенно употребляются женщинами, съ двумя голубыми нѣмецкими марками. Рука -- женская. Она тотчасъ-же показалась пнѣ знакомой, до такой степени знакомой, что я сдѣлалъ невольное движеніе, при взглядѣ на адресъ.
   "Да это рука моей кузины"! чуть не вскричалъ я.
   И тутъ я сейчасъ-же узналъ и ея букву К и Л и Р съ росчеркомъ, словомъ, всю ея каллиграфію. Это меня смутило; но я, отдавая письмо Машѣ, подумалъ, что сходство между женскими почерками встрѣчается очень часто и вернулся въ кабинетъ. Маша ушла видимо смущенная.
   

VII.

   Сходство руки съ почеркомъ моей кузины, при всей ничтожности этого обстоятельства, очень заинтриговало меня. До пріѣзда Ольги съ Варварой Васильевной я даже не могъ дочитать газеты.
   Пріѣхали мои дамы, нѣсколько утомленныя ходьбой по городу. Я ихъ встрѣтилъ въ залѣ и сказалъ, обращаясь къ Варварѣ Васильевнѣ, безъ особеннаго ударенія, но какъ-то черезчуръ отчетливо:
   -- Вамъ принесли заграничное письмо.
   -- Оно у васъ? быстро спросила она не своимъ обыкновеннымъ голосомъ.
   -- Нѣтъ, его взяла Маша.
   -- А! произнесла успокоеннымъ тономъ Варвара Васильевна, и мнѣ показалось, что Ольга нѣсколько опустила глаза. Варвара Васильевна поспѣшно пошла въ свою комнату, а Ольга стала передавать вышедшей въ залу дѣвушкѣ свои покупки.
   Когда она вошла ко мнѣ въ кабинетъ, я ей сказалъ совершенно просто:
   -- Barbe вѣроятно ждала сегодняшняго письма изъ Германіи, чтобъ рѣшить день своего отъѣзда.
   -- А развѣ оно изъ Германіи? спросила меня Ольга, стоя спиной ко мнѣ, такъ-что я не могъ прослѣдить за выраженіемъ ея лица.
   -- Я видѣлъ марки; должно быть, изъ Пруссіи, съ какихъ-нибудь водъ.
   -- Почему-же непремѣнно съ водъ?
   -- Да, пожалуй я ошибаюсь, сезонъ теперь конченъ..-- Рука женская! и что странно, очень знакомая мнѣ.
   Ольга обернулась ко мнѣ въ полголовы, и съ краской на лицѣ выговорила:
   -- Что это ты точно какой судебный слѣдователь. Развѣ не можетъ быть двухъ похожихъ рукъ?
   -- Конечно, конечно; это такъ -- случай. Да и то можетъ быть, что Варвара Васильевна знакома съ той, у кого этотъ почеркъ.
   Ольга, ничего не замѣтивъ, вышла изъ кабинета,
   Такая поспѣшность опять таки смутила меня. Въ этотъ разъ я положительно замѣтилъ, что ей было неловко.
   Но что-же тутъ отъ меня скрываютъ? Развѣ я имѣю какое-нибудь право контролировать поведеніе моей belle soeur? Переписывайся она съ кѣмъ ёй угодно. Положимъ даже, что это любовная корреспонденція. Между нами все кончено: ни ревности, ни обиды тутъ быть не можетъ.
   Любовная переписка... Если это такъ, то стало быть тутъ связь, которая длится, по крайней мѣрѣ, годъ, или хоть полгода. Въ деревнѣ, я теперь знаю, Варвара Васильевна повидалась съ родными своего перваго мужа: тамъ никакого rendez-vous не было. Ее ждутъ въ Германію, почему она такъ и торопится отъѣздомъ. Ну, и Господь съ ней! Но для женщины, у которой была уже серьезная связь въ тотъ моментъ, когда мы съ ней встрѣтились, ея поведеніе со иною начинаетъ мнѣ представляться въ нѣсколько двойственномъ свѣтѣ. Теперь я могу отнестись къ этому прошедшему вполнѣ объективно. Какъ тамъ ни переворачивай, а Варвара Васильевна пококетничала со мною. Того, что она не договаривала, было-бы совершенно достаточно для болѣе энергическихъ дѣйствій со стороны человѣка съ нѣсколько инымъ темпераментомъ, чѣмъ я. Не привяжись я къ Ольгѣ, чѣмъ-же бы кончилось дѣло? Тѣмъ, что, поигравши со мной, Варвара Васильевна объявила-бы мнѣ: "очень сожалѣю, что вы такъ увлеклись мной; но -- я занята".
   Да, водяной провербъ получаетъ такое освѣщеніе. Только я забылъ, что рука на конвертѣ была несомнѣнно женская. Мужчинѣ, пишущему къ свободной женщинѣ, нѣтъ никакой надобности поддѣлываться къ женскому почерку, а такихъ мужскихъ почерковъ не бываетъ.
   Обстоятельство еще проще и обыденнѣе. Не будь тутъ сходства, бросившагося мнѣ въ глаза, чѣмъ-же и волноваться! Наконецъ, я могу спросить Варвару Васильевну, отъ кого это письмо. Гм... Вещь весьма простая, но не такъ легко исполнимая. Варварѣ Васильевнѣ подобный вопросъ не понравится. Я уже замѣтилъ, что она охраняетъ, какъ зеницу она, свою свободу, въ малѣйшихъ подробностяхъ. Съ какой-же стати вдругъ сегодня, спрошу я ее, откуда она получила заграничное письмо? Она могла получать заграничныя письма каждый день. И еще обстоятельство припомнилось мнѣ: съ тѣхъ поръ, какъ мы живемъ въ одной квартирѣ, никогда ей при мнѣ не подавали никакого письма, а она навѣрно ихъ получала уже потому во первыхъ, что она принадлежитъ къ типу женщинъ, любящихъ переписку. Свой вопросъ не съумѣю я сдѣлать просто. Я передъ тѣмъ слишкомъ много буду думать объ этомъ маленькомъ "incident". Можно было-бы спросить въ такой формѣ: "я, молъ, случайно взглянулъ на адресъ и нашелъ необыкновенное сходство съ рукой моей кузины; развѣ вы ее знаете"? Но такой вопросъ болѣе чѣмъ неловокъ. Одно предположеніе того, что Варвара Васильевна и Ольга или одна Варвара Васильевна была знакома съ моей кузиной и ничего мнѣ не говорила объ этомъ -- было-бы обидно и для нея, или для нихъ обѣихъ.
   Вѣдь тогда вышло-бы весьма... странное соображеніе. Зачѣмъ Варварѣ Васильевнѣ было скрывать отъ меня фактъ своего знакомства съ моей кузиной? Между порядочными людьми этого не дѣлается. Такое предположеніе повело-бы очень далеко человѣка, даже совершенно немнительнаго. Но если оно неправдоподобно, то во всякомъ случаѣ возможно; а если возможно, то несомнѣнное смущеніе, какое я замѣтилъ въ горничной Машѣ, старавшейся скрыть отъ меня письмо, и въ Варварѣ Васильевнѣ, тревожно перекинувшейся со мной нѣсколькими словами, и въ женѣ моей, что нибудь да значитъ! То есть, подтверждаетъ предположеніе. Тутъ есть своя фатальная логика.
   А дѣлать вопросъ опять таки мнѣ не приходится, ни privatim, ни publice, ни въ общемъ разговорѣ, ни въ интимной бесѣдѣ съ женой. Подожду, или лучше постараюсь забыть объ этомъ вздорѣ.
   Ольга во всемъ, что касается личной жизни своей сестры, до сихъ поръ похожа на египетскій сфинксъ. Я уважаю ея сдержанность и почтительное чувство къ Варварѣ Васильевнѣ, но; признаюсь, желалъ-бы, чтобъ она отъ времени до времени была менѣе сдержанна.
   

VIII.

   Теперь не подлежитъ уже ни малѣйшему сомнѣнію, что письмо изъ Германіи, полученное третьяго дня, пришло отъ женщины. Точно судьба наталкиваетъ меня на исполненіе какой-то полицейской роли. Выхожу изъ воротъ и встрѣчаюсь носъ къ носу съ почтальономъ или съ "письмоносцемъ", какъ нынче любятъ называть. Что можетъ быть естественнѣе, какъ спросить письмоносца:
   -- Есть мнѣ письмо?
   -- Никакъ нѣтъ, отвѣчаетъ,-- письмоносецъ,-- вамъ нѣтъ пньсма; а вотъ портовое есть письмо госпожѣ Кондратьевой.
   -- Варварѣ Васильевнѣ? спросилъ я.
   -- Имя и отчество не значится; адресъ написанъ должно быть по-французски, а въ экспедиціи черкнули карандашемъ.
   И онъ подалъ мнѣ конвертъ, съ двумя голубыми нѣмецкими марками. Я не могъ не взглянуть на него, хотя и не взялъ письма. Адресъ былъ написанъ твердой и крупной мужской рукой, такъ, какъ пишутъ нѣмцы по-французски и вообще тѣ, кто учился въ Германіи.
   Я сказалъ письмоносцу, чтобъ онъ позвонилъ на крыльцѣ и отдалъ письмо въ домѣ. Первая моя мысль была та, что принимать письмо, полученное третьяго дня, за мужское, я ни въ какомъ случаѣ не долженъ; вторая -- что рука его адреса принадлежала моей кузинѣ. Обѣ мысли зашевелились въ мозгу и не давали мнѣ покоя всю дорогу. Я покупалъ кое-что на Кузнецкомъ и былъ такъ разсѣянъ въ одномъ магазинѣ, что взялъ свертокъ и собрался идти не заплативши.
   

IX.

   Ольга замѣтила, когда я вернулся домой, что у меня озабоченное лицо. Мнѣ ужасно захотѣлось сдѣлать ей нѣсколько вопросовъ, но я никакъ не рѣшился разсказывать ей эпизодъ съ почтальономъ.
   Я никакъ не желаю казаться мелочнымъ въ глазахъ моей жены, да и не могу назвать мелочностью того, что меня начинаетъ теперь тревожить. Повторяю еще разъ, Варвара Васильевна ни малѣйшимъ образомъ не обязана отдавать мнѣ отчетъ въ своихъ интимныхъ дѣлахъ, но если она дѣйствительно переписывается съ моей кузиной и знаетъ ее давно, то тутъ такая двойственность, которую я оправдать не могу, хотя мнѣ еще не вполнѣ ясно, зачѣмъ ей надобно было подобное умолчаніе..
   За обѣдомъ Варвара Васильевна объявила, что она никакъ не позже какъ черезъ два дня отправляется въ путь. Я не сталъ ее упрашивать остаться еще нѣсколько деньковъ.
   -- Вы получили теперь всѣ письма, какія ждали? спросилъ я ее, какъ будто совершенно просто; но тонъ моихъ словъ вышелъ довольно натянутый.
   Моя жена, если не переглянулась съ Варварой Васильевной, то бросила на нее взглядъ, въ которомъ не было въ эту минуту надобности.
   -- Да, отвѣтила Варвара Васильевна съ одной изъ своихъ непроницаемыхъ улыбокъ;-- теперь я все получила.
   Ольга почти весь обѣдъ промолчала, взглядывая на меня отъ времени до времени.
   Чортъ возьми, но тутъ что-нибудь да есть! И какъ это глупо выходитъ, когда мужчина начинаетъ деликатничать съ женщинами. Вѣдь не догадаются-же онѣ, или не хотятъ догадаться съ своими пресловутыми женскими инстинктами, что я взволнованъ, или лучше сказать, не желаютъ успокоить меня однимъ какимъ-нибудь словомъ. Не можетъ быть, чтобы онѣ не знали этого слова. Не хотятъ -- стало быть, чего-нибудь боятся.
   Теперь я вспоминаю, что Варвара Васильевна, когда я ей говорилъ о моей кузинѣ, не дѣлала мнѣ никакихъ вопросовъ и только посмѣялась разъ со мною надъ ея желаніемъ, во что бы то ни стало женить меня.
   Возьму я, да и заговорю, что вотъ дескать давно я не получаю извѣстій отъ своей двоюродной сестры, и покажу, между прочимъ, послѣднее ея письмо Ольгѣ, а то такъ, улучивъ минуту, Ольгѣ вмѣстѣ съ Варварой Васильевной.
   

X.

   Показалъ письмо и сдѣлалъ это, признаюсь, весьма тонко, но показалъ я его одной Варварѣ Васильевнѣ, когда она зашла ко мнѣ въ кабинетъ. Эффекта не вышло никакого. Она замѣтила только:
   -- Какая у вашей кузины знакомая мнѣ рука.
   Интонація этихъ словъ не обличала никакой преднамѣренности.
   Я обругалъ себя болваномъ и сталъ вдругъ упрашивать Варвару Васильевну, чтобъ она не торопилась своимъ отъѣздомъ.
   -- Ваша кузина, сказала она мнѣ,-- будетъ, пожалуй, обижена тѣмъ, что вы женились сами. Писали вы ей о вашей свадьбѣ?
   -- Какъ-же. И жду отъ нея письма.
   -- Да и такой-ли вы человѣкъ, продолжала Варвара Васильевна,-- котораго можно было женить на комъ угодно, и даже на очень достойной особѣ, посредствомъ какихъ-нибудь закулисныхъ пріемовъ.
   -- Мы всѣ такъ глупы, сказалъ я,-- и наивны.
   -- Не знаю, насколько наивны, возразила Варвара Васильевна въ тонѣ проверба,-- но вы такъ всѣ любите свою свободу и такъ бываете нервны, что врядъ-ли можно въ чемъ-нибудь провести васъ.
   Вѣдь, кажется, слова Варвары Васильевны не заключали въ себѣ ничего особеннаго, а они меня, богъ знаетъ какъ, разбередили. Я услыхалъ вдругъ насмѣшку тамъ, гдѣ ея конечно не было, мнѣ показалось, что эта женщина дразнитъ меня.
   -- Не поминайте меня лихомъ, мой другъ, сказала она мнѣ, какъ-бы на прощанье, протягивая руку.-- Врядъ-ли какая женщина думала такъ серьезно о вашемъ супружескомъ счастьѣ, какъ я.
   Въ этихъ словахъ дрогнуло опять что-то новое, похожее на извиненіе, на сознаніе вины, или на что-то въ этомъ вкусѣ.
   

XI.

   Мы проводили Варвару Васильевну. Въ день отъѣзда Ольга все запиралась съ ней, по крайней мѣрѣ, я не участвовалъ въ ихъ разговорахъ. Ну, да и пускай ихъ: разстаются надолго. Не мало найдется предметовъ, нуждающихся въ говореніи -- belle sœur мою никакъ нельзя назвать болтуньей. Она ничего не говоритъ спроста и для одного удовольствія говорить. Вѣроятно, это были разные житейскіе совѣты и внушенія. Не скажу, чтобъ оно мнѣ особенно нравилось. Пора женѣ моей перестать смотрѣть на свою сестру, какъ на авторитетную личность. Ну, да теперь періодъ исключительнаго вліянія Варвары Васильевны кончился. Я даже не буду намеками допытываться, какія напутственныя инструкціи давались Ольгѣ вчера. Она разсталась съ Варварой Васильевной гораздо спокойнѣе, чѣмъ я ожидалъ, и сказала мнѣ сегодня:
   -- Я очень рада, что Barbe наконецъ отдохнетъ и устроитъ свою судьбу такъ, какъ ей хочется.
   -- А какъ это? спросилъ я.
   -- Она уѣхала теперь надолго заграницу и, можетъ быть, останется тамъ.
   -- У ней есть тамъ любовь, сказалъ я довольно рѣзво и утвердительнымъ тономъ.
   Ольга на этотъ разъ какъ слѣдуетъ покраснѣла.
   -- Какъ ты это знаешь, Дмитрій? проговорила она.
   -- Предполагаю, мой другъ. Barbe такъ-бы не торопилась, если-бъ у ней не было особенныхъ причинъ.
   -- А здоровье?
   -- Полно, разсмѣялся я;-- она здоровѣе насъ съ тобой.
   -- Какъ ты это говоришь! Точно ты считаешь Barbe способной разыгрывать комедію.
   -- Никакой тутъ нѣтъ комедіи. Вещь очень естественная. Сестра твоя женщина еще молодая, почему-же ей не любить...
   -- Видишь, Дмитрій, перебила меня Ольга, -- Barbe по характеру своему ужь такая. Она не любитъ говорить о своихъ чувствахъ и интимныхъ дѣлахъ, и право больше изъ скромности, чѣмъ изъ скрытности.
   -- По моему, тутъ ни скромничать, ни скрытничать нечего. Повѣряетъ-ли она тебѣ свои тайны, я не знаю; со мной-же, какъ съ человѣкомъ, дружески къ ней расположеннымъ, ей можно вести себя совершенно нараспашку. Если она того не дѣлаетъ, то имѣетъ конечно особыя причины.
   -- Она очень осторожна, Дмитрій, и не хочетъ никого компрометировать какой нибудь нескромностью; а вотъ, если все устроится....
   -- То-есть, добавилъ я,-- когда она соберется замужъ, то извѣститъ насъ объ этомъ.
   Ольга посмотрѣла на меня изъ-подлобья и, усмѣхнувшись, сказала:
   -- Какой ты злой нынче; я не знаю, чѣмъ тутъ раздражаться. Положимъ даже, что у сестры и скрытный характеръ. Она не оскорбляетъ-же тебя тѣмъ, что до поры, до времени умалчиваетъ о своихъ...
   -- О своихъ связяхъ, сказалъ я.
   -- Ахъ, Дмитрій, какія у тебя часто слова! Почему-же связи?.
   -- Не говорю ничего утвердительно, потому-что ничего не знаю, но признаюсь тебѣ, Варвара Васильевна вела себя какъ женщина, у которой есть довольно смѣлости, чтобы не скрывать предъ людьми безъ предразсудковъ того, что для нея составляетъ теперь интересъ ея жизни.
   -- Но, помилуй Дмитрій, вскричала Ольга,-- на какомъ основаніи ты все это говоришь, я право не понимаю. У тебя, я вижу, есть какая-то подозрительность и любопытство, которыя на тебя совершенно непохожи.
   -- Положимъ, что такъ; позволь-же мнѣ полюбопытничать и спросить тебя: Варвара Васильевна получала въ послѣдніе дни письма отъ двухъ лицъ?
   -- Почему-жь отъ двухъ только?
   -- Я хочу сказать изъ-за границы.
   -- Кажется, да.
   -- Будто-бы только кажется, Ольга?
   -- Ахъ боже мой, Дмитрій, это совершенно инквизиторскій допросъ!
   -- Она, продолжалъ я допрашивать,-- переписывалась съ мужчиной и къ нему по всей вѣроятности и отправилась. Другой.ея. корреспондентъ была женщина.
   -- Ну, чтожь изъ этого?
   -- Знаешь ты эту женщину?
   -- Нѣтъ, я съ ней незнакома, отвѣтила Ольга твердо и совершенно искренне.
   Я хотѣлъ было спроситы "а извѣстно тебѣ, кто эта женщина"? но воздержался. Мой допросъ показался мнѣ самому неумѣстнымъ; а Ольгу онъ если не сильно раздражилъ, то привелъ въ непріятное настроеніе.
   

XII.

   Жизнь въ Москвѣ въ первый годъ нашего супружества будетъ совершенно интимная. Новыхъ знакомствъ я заводить не стану, а у Ольги нѣтъ никакого желанія выѣзжать. Но если-бъ я и хотѣлъ ей составить маленькій избранный кружокъ молодыхъ женщинъ и мужчинъ, врядъ-ли я нашелъ-бы его. Изъ мужчинъ можно еще было-бы выбрать двоихъ, троихъ; но гдѣ искать женщинъ -- я не знаю.
   Я разсчитываю много работать, а Ольга просила уже меня намѣтить ей программу чтеній и дать ей возможность хоть сколько-нибудь участвовать въ моихъ умственныхъ интересахъ. На первый разъ она предлагаетъ себя въ мои секретари и чтецы.
   Работать было-бы очень хорошо, и первая половина труда -- замыселъ удался лучше, чѣмъ я ожидалъ.. Но вотъ теперь, когда надо "гнать полотно", то-есть приступать къ черновымъ наброскамъ, я почувствовалъ, что недостаточно спокоенъ. Смѣшно сознаться, а меня все еще безпокоитъ Варвара Васильевна. Не глупое самолюбіе говоритъ во мнѣ, а инстинктъ человѣка, которому всякая лишняя скрытность противна. Теперь Ольга предупреждена, и мнѣ уже нельзя продолжать выспрашивать ее. Я ее буду ставить въ тяжелое положеніе между мною и сестрой, а я этого вовсе не желаю!
   Неужели она до сихъ поръ, какъ ребенокъ, относится въ личности своей сестры безъ всякаго анализа? Или ея натура такъ спокойна, и отношеніе въ жизни на столько широко, что она неспособна тревожиться тѣмъ, что начало безпокоить меня?
   Быть можетъ, оно и такъ, и тогда всякій вопросъ окажется въ глазахъ ея мелочностью.
   Вѣдь этакая пагубная замашка у нашего брата все переворачивать и выдумывать себѣ всякія вздорныя тревоги! Если-бъ я былъ тѣмъ, чѣмъ слѣдуетъ быть человѣку моихъ лѣтъ и мужу, я-бы теперь не переливалъ изъ пустого въ порожнее, въ своей записной книжкѣ, а сидѣлъ-бы и "гналъ полотно".
   

XIII.

   Нѣтъ! такъ этого оставить нельзя! Получаю письмо отъ кузины.
   Она поселилась на зиму въ Дрезденѣ. Что-же она пишетъ?
   Начинаетъ она съ того, что поздравляетъ меня.
   Это меня не удивило: я ей писалъ о своей женитьбѣ. Но вслѣдъ затѣмъ идетъ фраза, отъ которой я подскочилъ въ креслѣ. "Долго, пишетъ она,-- не давался ты мнѣ въ руки, но наконецъ таки мы тебя женили".
   Мы... кто-же это мы? Кто меня женилъ? Какимъ-же это образомъ она, разъѣзжая по водамъ, невидимо устроила мою судьбу въ предѣлахъ Россійской имперіи? Но слѣдующая фраза еще подмывательнѣе.
   "Когда ты съ своей женой навѣстишь меня, мы всѣ втроемъ посмѣемся, и ты, какъ умный человѣкъ, повторишь отъ чистаго сердца великую истину: "Ce que femme veut, Dieu le veut".
   Это еще что! Втроемъ будемъ смѣяться! Надъ чѣмъ-же и надъ кѣмъ, снѣю спросить? Надо мной, стало быть, такъ-какъ женщины никогда надъ собой не смѣются? Я рѣшительно теряюсь. Кузина моя большая шутница, но она не привыкла позволять себѣ со мною такія шутки, которыя могутъ подавать поводъ къ недоразумѣніямъ. А она пишетъ, какъ будто-бы коя жеяитьба была дѣломъ ея рукъ.
   Вслѣдъ затѣмъ проситъ она меня наговорить разныхъ разностей моей женѣ, поцѣловать ее и просить получше держать меня въ рукахъ.
   Конецъ-же письма просто поразилъ меня: "Твоей Ольги я не знаю лично; но если Barbe до сихъ поръ еще не говорила тебѣ о коварныхъ замыслахъ твоей кузины, то познай, что мы съ ней старинныя пріятельницы, и я съ нетерпѣніемъ жду ее на дняхъ сюда въ Дрезденъ, послѣ чего она отправится дальше".
   Святые угодники, что-жь это такое! Это уже не шутка и не мистификація, а просто безцеремонное обнаженіе истины, отъ которой меня коробитъ. Стало быть, всѣ мои предположенія вѣрны, и письмо съ женскимъ адресомъ было отъ кузины. Варвара Васильевна ея старая пріятельница и не говорила мнѣ ни слова объ этомъ, ни во время моего сближенія съ ней, ни во время моего сватанья, ни послѣ свадьбы?! Sac à papier! Это отзывается печальнымъ пале-роялемъ; это какой-то небывалый матримоніальный водевиль. Гм! И что всего хуже, моя двоюродная сестра, торжествуя какую-то побѣду надо мною, даже не удостаиваетъ меня хоть какихъ-нибудь полушуточныхъ объясненій. Это похоже на школьничество дурного тона, это похоже... да это чортъ знаетъ на что похоже!
   

XIV.

   Ну, а Ольга?
   Это все до такой степени меня смущаетъ, что я сразу не могу даже выяснить себѣ хорошенько, насколько моя жена прикосновенна къ мистификаціи, которую пустила въ ходъ кузина. Положимъ даже, что она не знакома лично съ моей двоюродной сестрой. Но невозможно предположить, чтобы она не знала ея знакомства, и какъ видно, пріятельскаго съ сестрой. Стало быть, она участвовала въ умолчаніи этого факта.
   Я долженъ, какъ можно скорѣе, потребовать отъ кузины объясненій. Но вотъ вопросъ, въ какой формѣ сдѣлать эта? Въ серьезной -- нельзя. Тонъ письма кузины позволяетъ мнѣ только шутливо допросить ее: что кроется подъ ея намеками. Она настолько безцеремонна и эксцентрична, что не задумается разсказать мнѣ даже такую вещь, которая могла-бы уязвить или раздражить меня. Прежде, чѣмъ я получу ея отвѣтъ, меня тысячу разъ будетъ волновать эта водевильная мистификаціи, и врядъ-ли я удержусь отъ объясненія съ Ольгой.
   

XV.

   Письмо стоило мнѣ немалыхъ усилій и, Боже мой! какъ мы мужчины впечатлительны, какъ оказываемся слабы и мелочно щекотливы, когда намъ нужно выгородить свое самолюбіе. Корпѣлъ, корпѣлъ я надъ письмомъ, и вся моя беллетристическая опытность оказалась несостоятельною. Оно все-таки вышло скомканное, тревожное, кисло-сладкое. Если кузина хочетъ продолжать дразнить меня, она можетъ воспользоваться письмомъ этимъ на славу.
   "Твои намеки, пишу я, какъ они ни прозрачны, нуждаются въ комментаріяхъ. Такъ-какъ я чувствую себя совершенно счастливымъ и благословляю судьбу за-то, что она сдѣлала меня мужемъ такой прекрасной женщины, какъ Ольга, то мнѣ хотѣлось-бы знать, насколько моя милая кузина участвуетъ въ велѣніяхъ этой судьбы. Мнѣ, какъ романисту, пріятно будетъ прослѣдить всѣ извороты женской практической мудрости, и если нужно, посмѣяться надъ самимъ собой".
   И вотъ въ такомъ-то вкусѣ все письмо. Глупѣе трудно было редижировать.
   Варварѣ Васильевнѣ я, конечно, ничего не напишу. Хотя въ рукахъ моихъ находится теперь самое яркое доказательство ея "облыжности", но она слишкомъ зубаста и отвѣтитъ ядовито, да вдобавокъ предупредитъ Ольгу. Да и зачѣмъ мнѣ ея отвѣтъ? Развѣ я не вижу, какъ она себя вела въ дѣлѣ моей женитьбы? Умыселъ тутъ слишкомъ явенъ, иначе, зачѣмъ-же она скрывала свое пріятельство съ моей кузиной.
   Не увлекаюсь-ли я однако? Ну положимъ, что Варвара Васильевна знала черезъ кузину, что я сильно тягочусь своимъ холостымъ одиночествомъ, положимъ даже, что она кокетничала со мной. Но вѣдь теперь оказывается, что у ней тамъ былъ какой-то "предметъ" въ Германіи, къ которому она и полетѣла. Я, много-ли, мало-ли, былъ увлеченъ ею, и совершенно неожиданно для себя привязался къ Ольгѣ, кончивъ женитьбой на дѣвицѣ, вмѣсто бракосочетанія со вдовой. Все это сдѣлалось, почти въ ея отсутствіе, очень быстро, и если ужь предполагать махинацію, то она не удалась; но опять таки личныхъ видовъ она на меня не имѣла, или, можетъ быть, этотъ "предметъ" пребывающій въ Германіи, оставлялся ею, на всякій случай, про запасъ.
   Я рѣшительно путаюсь, и чѣмъ больше думаю, тѣмъ гордіевъ узелъ дѣлается неразсѣкаемѣй.
   

XVI.

   Вхожу къ Ольгѣ въ ея кабинетикъ и вижу, -- она пишетъ письмо. Услыхавъ мои шаги, она закрыла сейчасъ-же портфель и встала.
   -- Я тебѣ не мѣшаю, сказалъ я, -- продолжай писать. Кому это?
   -- Сестрѣ, отвѣтила она не совсѣмъ твердо.
   -- Не хочешь-ли, чтобы я приписалъ?
   -- Не знаю, будетъ-ли у меня мѣсто, ты лучше вложи записочку.
   -- Что-жь, поздравлять ее?
   -- Съ чѣмъ?
   -- Какъ съ чѣмъ? Съ законныхъ бракомъ.
   -- Полно.
   -- А развѣ дѣло кончится гражданскимъ?
   Олыа надула губки.
   -- Твоя сестра, продолжалъ я, -- конечно, въ настоящую минуту не жалѣетъ о Москвѣ. У ней тамъ и любовь, и дружба.
   -- Дружба? переспросила Ольга.
   -- Какъ-же, вѣдь оказывается, что она дружна съ моей кузиной. Я получилъ отъ кузины письмо. Она ждала Варвару Васильевну къ себѣ въ Дрезденъ.
   Вѣдь этакое малодушіе! Не могъ выдержать! Проговорился!
   Ольга вскинула на меня глазами, гдѣ я прочелъ что-то похожее на испугъ.
   -- Ты получилъ письмо... выговорила она, опуская голову.
   -- Да, мой другъ, и моя кузина обращаетъ къ тебѣ черезъ меня множество разныхъ лестныхъ вещей. Хочешь прочесть ей письмо?
   -- Нѣтъ; зачѣмъ-же.
   Я уже закусилъ удила и шелъ на встрѣчу всякимъ открытіямъ.
   -- Возьми, прочти, выразительно промолвилъ я, вынимая письмо изъ бокового кармана и почти сунулъ его въ руку Ольгѣ.
   Она пробѣжала всѣ четыре страницы, сдерживая волненіе и, кончивши, улыбнулась. Но эта улыбка стоила ей кой-чего. Она даже опустилась въ кресло.
   -- Я многаго не понимаю въ этомъ письмѣ.
   Эта фраза сказана была мною самымъ небрежнымъ тонокъ, на какой только я былъ способенъ.
   -- Что-же я могу тебѣ объяснить, Дмитрій?
   -- Да ты видишь, кузина моя пишетъ такъ, точно я женился благодаря ея стараніямъ.
   -- Она шутить.
   -- Черезъ-чуръ странныя шутки. А главное, теперь я вижу, что она старая пріятельница твоей сестры и никакъ не логу понять, почему Варвара Васильевна дѣлала изъ этого тайну.
   -- Ахъ какой ты, право! Ты слишкомъ мало знаешь Barbe. Она такъ любитъ сюрпризы. Вотъ, можетъ быть, она тебѣ какъ-нибудь и напишетъ изъ за-границы, въ одномъ письмѣ съ твоей кузиной.
   -- Стало быть, я не ошибся тогда, узнавши ея руку на заграничномъ письмѣ.
   -- На какомъ письмѣ?
   -- Ты очень хорошо помнишь, на какомъ: которое пришло предъ отъѣздомъ Варвары Васильевны.
   -- Ахъ, да.
   -- Зачѣмъ-же было и тогда продолжать эту мистификацію?
   Мнѣ, однако, сдѣлалось жаль Ольгу. Она вся съежилась и глядѣла въ сторону, избѣгая моихъ взглядовъ.
   -- Не подумай, мой другъ, заговорилъ я успокоительно-благороднымъ тономъ,-- что я желаю допрашивать тебя; ты сама понимаешь, что даже и въ шуткахъ должна быть извѣстная искренность. Тебя лично я ни въ чемъ не обвиняю и не побуждаю тебя нисколько выдавать секреты твоей сестры, но согласись сама, что все это чрезвычайно какъ странно. Будь я по натурѣ своей подозрителенъ, я-бы, можетъ быть, пожелалъ узнать, не сдѣлалась-ли и ты предметомъ какихъ-нибудь мистификацій?...
   -- Что ты этимъ хочешь сказать, Дмитрій?
   -- Мой другъ, твоя сдержанность во всемъ, что касается Варвары Васильевны, была хороша до твоего выхода замужъ; но теперь между нами не можетъ быть тайнъ, и твои дальнѣйшія отношенія къ сестрѣ столько-же твое дѣло, сколько и мое. Я этимъ не ограничиваю твою свободу, но вліяніе Варвары Васильевны на тебя было исключительное; поэтому теперь, когда ты сдѣлалась моей женой, позволь мнѣ знать, по крайней мѣрѣ, въ какой степени оно сильно до сихъ поръ и если я сочту необходимымъ бороться съ нимъ, надо мнѣ предоставить равныя средства борьбы.
   -- Что-жь ты хочешь, чтобъ я дѣлала? кротко спросила Ольга.
   -- Ты сама это понимаешь. Вѣдь вотъ по поводу всѣхъ этихъ писемъ и мистификацій съ моей кузиной, ты могла-бы десять разъ объяснить мнѣ, въ чемъ дѣло, и не заставлять меня играть роль какого-то мальчишки, съ которымъ ночью сдѣлали паясничество.
   -- Я рѣшительно не знаю, Дмитрій, что тебѣ на это отвѣчать. Все это такъ просто.
   -- Въ этомъ-то и дѣло, что не просто; но такъ-какъ мои вопросы тебя стѣсняютъ, я прекращаю разговоръ.
   Жена моя осталась въ той-же позѣ. Быть можетъ, ей хотѣлось подойти ко мнѣ и приласкаться, но никакой нѣжной сцены не вышло. Я удалился недовольный еще болѣе самимъ собой, чѣмъ ею.
   

XVII.

   Глупо, чрезвычайно глупо! Мнѣ въ голову вошелъ какой-то винтикъ, и я никакъ не могу его вывинтить. Понимаю, что Ольга, по своей молодости, играетъ тутъ страдательную роль, но въ отсутствіе Варвары Васильевны она, волею-неволею, представляетъ собою нравственную личность сестры своей.
   Я говорю про молодость Ольги; а вѣдь когда я вѣнчался съ нею, я въ первый разъ узналъ, что Ольга гораздо старше, чѣіъ я думалъ. Ея изумительная свѣжесть заставляла предполагать, что ей никакъ не больше 18--19 лѣтъ. Метрическое свидѣтельство говоритъ, что ей 23. Потому, если сообразить ея сдержанность и тактъ, она несравненно опытнѣе, въ житейскомъ смыслѣ, чѣмъ я считалъ ее. И дѣйствительно-ли простота, которою она мнѣ такъ нравилась, -- качество ея натуры или-же извѣстнаго рода выдержка, школа, пройденная подъ руководствомъ все той-же Варвары Васильевны?
   Вотъ вопросъ, показывающій, какъ я въ какихъ-нибудь пять-шесть дней перешелъ отъ полнаго довольства, довѣрія, непосредственности къ переворачиванію всего того, что принесло мнѣ счастіе.
   Во всякомъ случаѣ мнѣ не слѣдуетъ вести такихъ разговоровъ, какъ вчерашній. Это безтактно и безцѣльно. Добиться полной откровенности отъ Ольги надо совершенно другимъ путемъ; да и вообще не слѣдуетъ придавать значенія разнымъ подробностямъ того періода ея жизни, когда она воспитывалась Варварой Васильевной. Напримѣръ, вчера она не показала мнѣ своего письма; а оно было къ сестрѣ. Что-жь за бѣда! пройдетъ нѣсколько мѣсяцевъ, переписка эта сдѣлается рѣже. Варвара Васильевна выйдетъ замужъ или сочетается какими-нибудь иными узами, вліяніе ослабнетъ, и я самъ тогда не стану интересоваться ничѣмъ тѣмъ, что меня колетъ въ настоящую минуту.
   

XVIII.

   Опять письмоносецъ! Какой то невидимый искуситель подсылаетъ этихъ почтальоновъ.
   Ольги не было дома. Я тоже собрался идти, и былъ въ передней, когда туда вошелъ почтальонъ. Я взялъ у него заграничное письмо, на мое имя, и тотчасъ узналъ руку Варвары Васильевны. Мнѣ почему-то захотѣлось тотчасъ-же прочесть его. Я снялъ шубу и вернулся въ кабинетъ.
   Письмо было несомнѣнно адресовано мнѣ. Я сорвалъ конвертъ и нашелъ тамъ листъ, сложенный втрое, и записку, съ надписью "Ольгѣ", ничѣмъ не запечатанную. Письмо ко мнѣ было наполнено разными шуточками и въ концѣ его стояло слѣдующее: "Вы на меня не будете пенять на-то, что я вамъ приготовила два сюрприза. Впрочемъ, первый сюрпризъ испорченъ вашей кузиной. Она поторопилась выдать меня и себя вмѣстѣ. Теперь вы можете безпрепятственно узнать, что мы съ ней старые друзья; а узнай вы это раньше, вы, конечно-бы, стали подозрѣвать насъ обѣихъ въ какихъ-нибудь злокозненныхъ замыслахъ, въ посягательствѣ на вашу свободу. Второй сюрпризъ -- моя свадьба. Я вамъ не хотѣла объявлять объ ней раньше, потому-что не въ моихъ привычкахъ говорить объ чемъ-нибудь, что связано съ душевными интересами другого лица, до поры до времени. Когда это письмо дойдетъ до васъ, я уже буду носить другое имя. Пожалуйста, не муштруйте Ольгу за-то, что она съ вами ничего не говорила о моемъ романѣ. Это было-бы противно ея натурѣ да она и очень мало знала объ немъ".
   Письмо сначала какъ-бы успокоило меня, хотя его тонъ мнѣ во всѣ не понравился. Но чѣмъ больше я вникалъ въ его суть, тѣмъ сильнѣе оно меня раздражало. Личность Варвары Васильевны предстала предо мною въ новомъ свѣтѣ сухого и щепетильнаго эгоизма, прикрывающагося деликатностью чувствъ. И мнѣ сдѣлалось противно видѣть ея записочку, адресованную Ольгѣ. Она была ничѣмъ не запечатана.
   "А! злобно подумалъ я,-- ты воображаешь, что я свято буду хранить твои тайны и сюрпризы. Ты даже не приложила облатки къ тому, что ты написала моей женѣ; увѣрена, что я слишкомъ уважаю тебя, и не рѣшусь заглянуть въ то, что ты ей нашептываешь, отправляя свои внушенія въ письмѣ ко мнѣ. Такъ вотъ на-же тебѣ"!
   И я раскрылъ записку.
   "Голубчикъ мой, Ольга, пожалуйста, сдѣлай такъ, чтобы твой мужъ на меня не дулся за внезапное извѣстіе о моемъ выходѣ замужъ. У него вѣдь есть своего рода обидчивость, а если ужь онъ будетъ доказывать, что я съ нимъ когда-то сильно кокетничала, то защити меня.. Благодарю тебя, дружокъ, за твое большое обстоятельное письмо, гдѣ я нашла тебя вполнѣ и увидала, что ты все такая-же умница. Изъ твоихъ рукъ семейное счастье не ускользнетъ. Я себя чувствую прекрасно, и такъ растолстѣла, что мѣсяца черезъ два буду совсѣмъ жирной нѣмкой. Мы рѣшили провести зиму въ Дрезденѣ, а къ веснѣ ты должна вытащить своего мужа въ Европу, да онъ и самъ, я думаю, съ охотой поѣдетъ. Прощай, дружокъ; пишу тебѣ за два дня до моей свадьбы. Эдуардъ цѣлуетъ твои ручки и такъ все засматривается на твою карточку, что я начинаю ревновать".
   Вотъ она записка! Что я въ ней нашелъ? Пшикъ! Какъ я глупъ, Боже ты мой, какъ я глупъ! Но вѣдь эта записка одна ловушка, отводъ, диверсія. Видимое дѣло, что возлюбленная какого-то господина Эдуарда разсчитывала на мое любопытство, и сдѣлала нарочно такъ, чтобы я съѣлъ грибъ. И я съѣлъ его, по собственному желанію. но какъ ни хитро составлено это "прелестное письмо", изъ него можно таки извлечь кое-какія соображеньица. Во-первыхъ, тонъ, очевидно, фальшивый. Ольга никогда мнѣ не показывала писемъ своей сестры, но зная Варвару Васильевну, я объявляю торжественно, что такъ въ серьезъ она писать не будетъ. Она слишкомъ охраняетъ свою личность, чтобы въ такомъ легкомъ вкусѣ говорить и о своемъ замужествѣ, и объ отношеніяхъ своихъ ко мнѣ. Въ одномъ мѣстѣ, она какъ-будто-бы проболталась. Но опять таки это фортель. Она говоритъ про большое и обстоятельное письмо Ольги и называетъ ее умницей, изъ рукъ которой семейное счастье не ускользнетъ. Предположимъ, однако, что это не фортель, и что она тутъ, желая перехитрить, дѣйствительно проболталась. Значитъ, Ольга пишетъ ей очень обстоятельныя посланія, гдѣ она, вѣроятно, сообщаетъ ей малѣйшія подробности своей супружеской жизни, докладываетъ обо всемъ, что замѣтитъ новаго во мнѣ и проситъ подходящихъ совѣтовъ. А Варвара Васильевна, съ своей стороны, взвѣшиваетъ ея "показанія", предостерегаетъ и руководитъ, учитъ ее, какъ прибирать къ рукамъ мужа; въ настоящую-же минуту остается ею отмѣнно довольна и увѣрена, что она не выпустить изъ рукъ семейнаго счастья.
   Тысячу демоновъ! Вся эта дипломатическая корреспонденція происходитъ у меня подъ носомъ и я долженъ оставаться "объектомъ" женскихъ махинацій и закрывать глаза, и не дѣлать лишнихъ вопросовъ. Но вѣдь это значитъ, другими словами, накладывать на самого себя руки. Излишняя деликатность была-бы вопіющей глупостью. Я женился для самого себя; а не для любезнѣйшей Варвары Васильевны, обрѣтающейся въ объятіяхъ какого-то Эдуарда.
   Я этого не хочу, и въ полномъ правѣ дѣйствовать, какъ мужъ. Но дѣйствовать нужно умѣючи, съ толкомъ, потому-что я имѣю дѣло съ ловкимъ и сильнымъ противникомъ и не знаю рѣшительно ничего о томъ сообщничествѣ, въ которомъ находится моя жена съ своей руководительницею.
   "Простота, наивность, святая непосредственность"! кричимъ мы, глядя на дѣвическій обликъ. Вотъ тебѣ и непосредственность! Я очертя голову, завязавши глаза, надѣлъ на себя узы Гименея, воображая, что моей интеллигенціи слишкомъ достаточно для изученія въ два-три пріема всего внутренняго существа молодой, непорочной дѣвушки. А теперь вотъ, когда нужно подойти половчѣе къ этой непорочной дѣвушкѣ, превратившейся въ такую-же безукоризненную супругу, у меня нѣтъ ни навыка, ни умѣнья, ни плана, а главное нѣтъ знанья объекта моихъ дѣйствій.
   

XIX.

   Отдать записку Ольгѣ надо. Во-первыхъ удерживать ее я не имѣю права, во-вторыхъ, она узнаетъ, что я скрылъ ее. Я и отдамъ, но говорить-ли мнѣ, что я прочелъ ее? Какой предлогъ, какое объясненіе дать? То, что она была незапечатана? Это былобы слишкомъ наивно. Сказать, что у насъ нѣтъ другъ отъ друга секретовъ? Но для этого нужно начать самому и предложить Ольгѣ прочесть письмо Варвары Васильевны ко мнѣ, послѣ чего можно попросить заглянуть и въ записку. Но она и сама это сдѣлаетъ и что-же тогда я получу? Что выиграю? У меня останется одинъ рессурсъ, спросить Ольгу, что она такое писала Варварѣ Васильевнѣ въ своемъ длинномъ и обстоятельномъ письмѣ, но тогда я вступлю опять на путь вопросовъ, или лучше сказать допрашиванья, а первый опытъ показалъ мнѣ, какъ я въ этомъ неискусенъ, и какъ болѣзненно это дѣйствуетъ на Ольгу. Дѣлать нечего, я долженъ скрыть то, что пробѣжалъ записку и надѣть на себя личину, въ чемъ оказываюсь весьма неискуснымъ. Сомнѣнія мои учетверились; я увѣрился въ мистификаціи неизмѣримо сильнѣй, и не нашелъ ни одного средства начать контръ-мину.
   Глупо и скверно! Даже тошнотворно!
   

XX.

   Вернулась Ольга. Я приношу ей записку вмѣстѣ съ письмомъ и говорю сначала:
   -- Я, мой другъ, получилъ письмо отъ Варвары Васильевны, и въ немъ была незапечатанная записка къ тебѣ. Вотъ она? Хочешь пробѣжать и письмо. Оно очень веселенькое.
   Фраза вышла у меня съ довольно сносной интонаціей.
   Ольга взглянула на меня изъ-подлобья и тихо выговорила:
   -- Я прочту, тѣмъ болѣе, что Barbe мнѣ пишетъ нѣсколько словъ, тоже веселенькихъ. Не хочешь-ли пробѣжать?
   Убитъ! Безъ ножа зарѣзанъ! Предвидѣлъ это и шелъ на посрамленіе. И что всего хуже, я убѣжденъ, что Ольга тысячу разъ догадалась, въ чемъ дѣло, и наказывала меня, предлагая мнѣ прочесть записку, въ которой я ничего не найду, и буду внутренно еще больше кипятиться.
   Надо было, скорчивши подходящую физію, прочесть записку, усмѣхнуться и сдѣлать даже игривый жестъ рукой.
   -- Barbe, очень въ тебѣ увѣрена, сказалъ я.-- Не даромъ они тебя называетъ умницей. Развѣ ты докладываешь ей о своихъ успѣхахъ?
   Не удержался-таки. Пустилъ намекъ.
   -- Я ей пишу обо всемъ... Конечно, больше о тебѣ. О чемъ-же мнѣ и писать?
   -- Пиши, пиши.
   Дальше я не пошелъ.
   

XXI.

   И хорошо я сдѣлалъ, что воздержался отъ дальнѣйшихъ распросовъ и объясненій съ Ольгой. Мое положеніе было-бы черезъ-чуръ пошло. Я замѣчаю, что жена моя, подъ внѣшней оболочкой мягкости и нѣкотораго даже смиренія, хранитъ большой запасъ стойкости. Ее ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ доводить до серьезнаго раздраженія. Она тогда совершенно замкнется и войдетъ въ свою раковину.
   Мнѣ кажется, что она давно-бы сбросила съ себя излишнюю сдержанность, и начала-бы болтать со мной попросту, объ томъ, что меня интригуетъ, если-бъ она была увѣрена въ моихъ добрыхъ чувствахъ къ Варварѣ Васильевнѣ. Личность сестры она всячески бережетъ. Надо было взять другую манеру и бросить подозрительный тонъ въ разговорахъ о моей belle-soeur. Да мнѣ что-же въ сущности злобствовать на нее? Я хочу знать одно: въ какой степени она до сихъ поръ еще вліяетъ на Ольгу и насколько было сильно ея вмѣшательство и руководительство въ дѣлѣ нашего сближенія? Это не пустое любопытство, не задоръ тщеславія или эгоизма, а прямая насущная надобность. Варвара Васильевна блаженствуетъ теперь съ своимъ Эдуардомъ, а я тутъ остаюсь съ женой, и мнѣ, а не ей, приходится устраивать свой внутренній міръ.
   

XXII.

   Перечитываю въ третій разъ письмо кузины. Оно такъ хорошо, что я разразился нервическимъ смѣхомъ.
   "Мой милый другъ, пишетъ она, не дальше какъ сегодня мы долго говорили о тебѣ съ твоей belle-soeur. Я возмутилась за тебя. Barbe считаетъ тебя слишкомъ щекотливымъ и думаетъ, что рано еще отвѣчать тебѣ съ полной откровенностью на всѣ твои вопросные пункты. А я объявила ей, что знаю тебя слишкомъ хорошо и потому разболтаю нашу тайну. Ты, пожалуй, принялъ мои намеки на какое-то смѣшное хвастовство. Но вотъ ты и наказанъ. Та самая кузина, надъ которой ты столько разъ смѣялся, объявляя ей, что ея старанія женить тебя останутся безплодными, она-то тебя и подкузмила! Долго я наблюдала надъ тобою и почувствовала своимъ бабьимъ чутьемъ, что ты вошелъ въ послѣдній періодъ холостого скитальчества, и что хандра начинаетъ разбирать тебя сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь. Тутъ я поклялась, что женю тебя, и сдѣлала это такъ, какъ будто-бы все случилось по повелѣнію невидимой судьбы. Мы, я Barbe, какъ теперь тебѣ извѣстно, давнишнія пріятельницы. Я ей столько разъ разсказывала о тебѣ и просила содѣйствія, если только она гдѣ-нибудь повстрѣчаетъ тебя. Ее послали на тѣ самыя воды, куда и ты поѣхалъ лечить свою хандру, или лучше сказать, я ее убѣдила поѣхать туда. Я издали видѣла, какъ ты тамъ будешь скучать и какъ встрѣча съ такими женщинами, какъ Barbe я Ольга, пріятно оживитъ тебя. Остальное ты знаешь, дружокъ. Согласись, что моя пріятельница дѣйствовала съ тобою чрезмѣрно сдержанно и великодушно; а иначе она могла-бы влюбить тебя гораздо сильнѣе. Ужь ты не сердись, но видовъ она на тебя не имѣла, да и не могла имѣть, потому-что ея сердце было занято. Ты и это теперь знаешь. Ваши тонкіе разговоры повели незамѣтно къ тому, что ты сталъ жаждать брачной жизни и кончилъ тѣмъ, чѣмъ люди твоихъ лѣтъ и должны кончать: привязанностью въ молодой, прелестной дѣвушкѣ.
   "Вотъ, мой дружокъ, полная моя исповѣдь. Я не приписываю себѣ всей побѣды. Мнѣ принадлежитъ одна идея и иниціатива. Блистательную помощницу нашла я въ Barbe, а Ольга своей красотой и симпатичностью довершила остальное. Ты можешь сказать, что боролся одинъ противъ трехъ женщинъ, и что твое пораженіе равняется побѣдѣ. Ты теперь такъ доволенъ и счастливъ, что кромѣ великодушныхъ чувствъ не можешь имѣть никакихъ другихъ. Позволяю тебѣ заочно цѣловать мои ручки и благодарить меня въ каждомъ письмѣ. Твоя Ольга, какъ главная побѣдительница, конечно, окажется скромнѣе насъ обѣихъ. Для нея выходъ замужъ за тебя былъ такой-же неожиданностью, какъ для тебя женитьба. Не привяжись она къ тебѣ, и наша кампанія была-бы проиграна. Разумѣется, я бы себя тогда не выдала и ты-бы рѣшительно ничего не узналъ. Если-же теперь ты не удовлетворишься моей исповѣдью и будешь продолжать допрашивать меня, то получишь такія подробности, которыя навѣрно ужь разозлятъ тебя. Поэтому, будь кротокъ, блаженствуй, поцѣлуй отъ меня твою жену, пиши почаще и, подари насъ поскорѣй какой-нибудь хорошенькой вещицей, на которой отразилось-бы твое теперешнее блаженное житье".
   Да, я хохоталъ истерически. Письмо -- это подавляющее и трагикомическое! Все о чемъ оно умалчиваетъ, встаетъ передо мною и показываетъ мнѣ: что такое мой бракъ, и какую роль игралъ я въ рѣшительную минуту своей жизни. Я не нахожу ни словъ, ни звуковъ, чтобы выразить то ѣдкое чувство, ту скверную злость, какія овладѣли мною. Я говорю скверную злость -- но какія-же добрыя чувства можетъ возбуждать во мнѣ открытіе пошлой мистификаціи, гдѣ я былъ мишенью, въ которую цѣлили съ такой безпощадной преднамѣренностью двѣ бабы. Письмо кузины -- верхъ совершенства! Она обращается ко мнѣ, какъ къ умному человѣку и разсказываетъ шутливо-добродушнымъ тономъ; какую ловушку она мнѣ подставила. Какъ умный человѣкъ, я не смѣю не только оскорбиться, но и показать малѣйшее неудовольствіе. Я даже долженъ, какъ она выражается, усердно цѣловать ея ручки и восхищаться ея умомъ, стойкостью, остроумной находчивостью. Кланяться и благодарить за то, что меня дурака оболванили и сдѣлали счастливымъ.
   

XXIII.

   Въ одну минуту все рухнуло! Я не хочу добираться, на сколько заговорило во мнѣ тщеславіе: но могу-ли я продолжать смотрѣть на жену свою прежними глазами? Что-же такое наше сближеніе, наша любовь, наша женитьба? Значитъ мы, какъ маріонетки, сближались и разыгрывали марьяжную комедію въ то время, какъ двѣ бабенки за кулисами дергали проволоки. Гдѣ же тутъ хоть проблескъ правды? Гдѣ неожиданность? Гдѣ поэзія? Гдѣ серьезность супружеской симпатіи? Все это разлетается въ прахъ. Жена моя, въ моихъ глазахъ,-- барышня, которую свели съ скучающимъ холостякомъ. Но если ее могли такъ подвести подъ вѣнецъ, то гдѣ-же ея собственное достоинство, искренность чувства?
   Я теряюсь. Въ письмѣ кузины говорится только о сообщничествѣ съ Варварой Васильевной. Меня хотятъ увѣрить, что для Ольги все было шито -- крыто. Но правда-ли это? Можетъ быть, она не знала про то, что моя родственница пылаетъ взбалмошнымъ желаніемъ женить меня; но съ той минуты, какъ Ольга увидала меня, она была все время около сестры. Есть-ли возможность предположить, что взрослая дѣвушка ни малѣйшимъ образомъ не догадывается о томъ, какъ ее направляютъ къ замужеству. Правда, сестра ея вела себя чертовски хитро. За ней, а не за Ольгой я сталъ ухаживать; но безъ какого-нибудь соглашенія, уговора, безъ подтасовки картъ -- немыслимо все это дѣло.
   Какой-же выводъ отсюда? Я страшусь формулировать его.
   

XXIV.

   Двѣ безсонныя ночи совершенно разшатали мои нервы. Ольга смотритъ на меня съ безпокойствомъ, спрашиваетъ, не боленъ-ли я, предлагаетъ мнѣ разныя успокоительныя снадобья, тихо ласкается во мнѣ, но это меня страшно раздражаетъ. Я не разстаюсь съ письмомъ кузины. Оно въ боковомъ карманѣ, и, запершись въ кабинетѣ, я то и дѣло читаю его.
   Покажу я его женѣ. Сдѣлать это не трудно. Но тогда надо говорить съ нею въ тонѣ письма, шутливо порадоваться тому, что меня одурачили и сразу показать, что я ни малѣйшимъ образомъ не подозрѣваю Ольгу въ сообщничествѣ. Въ настоящую минуту я не въ силахъ надѣть на себя подобную маску. Письмо будетъ лежать до тѣхъ поръ, пока не произведетъ какого-нибудь взрыва. Говорить о чемъ-нибудь задушевно съ женой я не могу, а Ольга хоть и молчитъ, но чувствуетъ, что я страдаю теперь не одними нервами. Ея сдержанность въ самомъ участіи -- подозрительна. Почему она не предложитъ мнѣ ни одного вопроса, который-бы повелъ къ задушевному объясненію?
   Она хлопочетъ о моемъ здоровьи, и только. Тутъ есть предумышленная осторожность, нежеланіе затронуть что-нибудь такое, на чемъ она поймается.
   Еще двѣ такихъ ночи, и я способенъ буду ни какую-нибудь дикую выходку.
   

XXV.

   Нѣтъ, я все-таки мужчина. Надѣть личину и мы умѣемъ, а надѣть ее необходимо. Я временно окаменѣлъ и не растравляю себя больше. Ольга должна совершенно успокоиться, вѣрить тому, что я сдѣлался благодушенъ и наивенъ, какъ по дни моего жениховства. Сегодня-же произвелъ я первый опытъ. Съ утра имѣлъ я довольное и улыбающееся лицо. Когда Ольга, проснувшись, кинула на меня испытующій взглядъ, я проговорилъ шутливымъ тономъ:
   -- Выдери мнѣ уши.
   -- За что-же? спросила она, и сейчасъ-же сама улыбнулась.
   -- Да я отъ своего катарра непростительно нервничалъ.
   Улыбка Ольги сдѣлалась еще свѣтлѣе. Въ эту минуту она была необыкновенно плѣнительна, съ распущенными волосами и съ жаромъ крѣпкаго сна на щекахъ.
   Я привлекъ ее къ себѣ... Лаская ее, я испытывалъ какое-то новое злостное впечатлѣніе, и радовался тому, что начало моей мистификаціи вышло такъ удачно.
   -- Я тебѣ говорила, Дмитрій, начала Ольга совершенно успокоеннымъ голосомъ,-- что твои нервы не въ порядкѣ. Поэтому-то я и стала съ тобой такъ сдержанна.
   -- Боялась, что я произведу что-нибудь ужасное?
   -- Мнѣ не хотѣлось въ первые мѣсяцы нашей жизни вдвоемъ, хоть минутно, ссориться изъ-за нервовъ. Вѣдь согласись, что ты и тогда еще, передъ отъѣздомъ Barbe, немножко нервничалъ.
   -- Это насчетъ писемъ, что-ли?
   -- Да, насчетъ писемъ.
   -- Конечно, вскричалъ я, съ самой добродушной интонаціей.-- Вѣдь теперь ты видишь, что все это было очень просто. Barbe больше нечего хранить никакихъ тайнъ; ну, и у меня развязанъ языкъ.
   -- Ты, пожалуйста, мой другъ, продолжалъ я,-- не обращай другой разъ вницаніе на мою нервность, это остатокъ холостой хандры. Въ тебѣ-же найду я и полное излеченіе.
   И я опять приласкалъ ее...
   

XXVI.

   Ольга дала мнѣ прочесть письмо Варвары Васильевны. Я ее объ этомъ не просилъ. Въ письмѣ говорится больше о сладостяхъ супружеской жизни, восхваляются таланты и пріятства все того-же Эдуарда. Теперь я знаю отъ Ольги, что этотъ Эдуардъ какой-то всемірный путешественникъ, австріецъ родомъ, что Варвара Васильевна познакомилась съ нимъ на водахъ, тотчасъ послѣ смерти мужа, съ которымъ жила вообще дурно. Хотя Ольга, въ качествѣ недавней дѣвицы, и не говоритъ мнѣ, какія отношенія связывали ея сестру до свадьбы съ Эдуардомъ, но ясно, что они и до нея разрѣшали "на вино и на елей".
   -- А почему-же она раньше не вышла за него замужъ? спросилъ я, и спросилъ такъ, чтобы Ольга не могла почувствовать въ словахъ моихъ какой-нибудь задней мысли.
   -- Она постоянно говорила мнѣ, что раньше меня замужъ не выйдетъ.
   Я сдѣлалъ идіотскую улыбку и поцѣловалъ Ольгу въ лобъ.
   Вообще, успѣхи мои по части лицедѣйства -- блистательны. Еще недѣля, другая, и моя стратагема начнетъ осуществляться.
   

XXVII.

   Манера Ольги со мною совершенно преобразовывается. Въ ней съ каждымъ днемъ я замѣчаю все больше и больше желанія войти въ мой внутренній міръ и сбрасывать съ себя прежнюю сдержанность. Она оказывается, по натурѣ своей, очень довѣрчивымъ и сообщительнымъ созданіемъ, даже словоохотливымъ. Всѣ эти свойства всплываютъ по мѣрѣ того, какъ время отдаляетъ ее отъ прямого вліянія сестры. Теперь только я вижу, до какой степени Варвара Васильевна подавляла и обезличивала Ольгу. Это убѣжденіе ведетъ меня къ роковому выводу: въ сближеніи со мной Ольга не могла дѣйствовать; какъ свободное существо. Она должна была идти на помочахъ, и такъ или иначе играть комедію.
   Съ холоднымъ разсчетомъ отмѣчаю я каждый день процессъ распусканія моей жены. Я вижу, что ея тревога окончательно улеглась. Она мнѣ вѣрить. Я ее обошелъ, какъ нельзя лучше, и тѣ новая свойства, которыя я открываю въ ней, будутъ помогать мнѣ въ открытія всей истины.
   -- Какъ мнѣ легко съ тобой, говоритъ она мнѣ вчера вечеромъ.-- Я чувствую, что между нами началась еще новая жизнь.
   -- Да, да, повторялъ я, обнимая ее.
   -- И я-бы сама не хотѣла, чтобы кто-нибудь ногъ смущать насъ, становиться между нами. Да теперь этого и не будетъ.
   Она, разумѣется, намекала на Варвару Васильевну.
   -- Я тебѣ даже признаюсь, Дмитрій, что мой взглядъ на сестру вовсе уже не такой, какъ прежде. Около тебя я стала полнымъ человѣкомъ, и то, что было до нашей свадьбы, совсѣмъ умерло.
   -- И ты способна была-бы, спросилъ я,-- говорить объ этомъ прошедшемъ совершенно спокойно?
   -- О, да. Ты меня любишь, я къ тебѣ привязалась такъ, какъ я еще ни къ кону не была привязана; стало быть отчего-же намъ и не перебрать иногда прошлаго? Я вѣдь, Дмитрій, могу съ тобой говорить какъ съ духовникомъ. Въ чемъ я виновата предъ тобой, того уже не воротишь, а впереди у меня одна цѣль -- твое уваженіе, твое чувство, твое счастіе.
   Я разцѣловалъ Ольгу, тая въ груди своей змѣю.
   

XXVIII.

   Десять дней употребилъ я все на ту-же политику. Даже самъ я удивляюсь, какъ личина, надѣтая мною, хорошо пришлась. Ольга распустилась какъ махровый цвѣтокъ. Она говоритъ со иною добродушнѣйшимъ тономъ, съ оттѣнкомъ особаго юмора, какого я прежде совсѣмъ не замѣчалъ. И притомъ, хорошѣетъ съ каждымъ днемъ. Если-бъ я не таилъ замысла, я-бы конечно растаялъ и разнѣжился отъ прелестныхъ женственныхъ качествъ, развивающихся въ Ольгѣ. Но я окаменѣлъ, и мои ласки совсѣмъ другого происхожденія. Сидимъ мы съ Ольгой у меня въ кабинетѣ. Лампа освѣщаетъ комнату мягкимъ полусвѣтомъ. Двѣнадцатый часъ ночи. Мы только-что вернулись изъ театра и немножко прозябли. Ольга захотѣла еще разъ напиться чаю и очень весело начала разливать его. Щеки ея разгорѣлись, глаза блестѣли. Когда чай былъ убранъ, она присѣла ко мнѣ на широкій турецкій диванъ и, обнимая меня, проговорила:
   -- Лучше жизни, какую мы теперь ведемъ съ тобою, я не желаю, Дмитрій, и я вижу, что тебя рѣшительно никуда не тянетъ изъ дому.
   -- Никуда, повторилъ я.-- Мы съ тобой составляемъ тако! супружескій дуэтъ, который не нуждается ни въ какомъ акомпаниментѣ.
   Она разсмѣялась и погрозила мнѣ пальчикомъ.
   -- А вѣдь сознайся, Дмитрій, заговорила она,-- что ты меня полюбилъ и женился немножко экспромтомъ. Тебѣ сначала нравилась Barbe, а не я. Ты на меня даже вовсе не обращалъ вниманія, нѣкоторое время.
   -- Какъ тебѣ сказать, мой другъ, промолвилъ я, почувствовавъ, что наступила благопріятная минута для начатія судебнаго слѣдствія.-- А мнѣ такъ кажется, что ты съ перваго дня гораздо больше понравилась мнѣ, и никогда не переставала нравиться, хотя я и пріударилъ немножко за твоей сестрой. Теперь, когда мы все это пережили, для насъ исторія нашего сближенія то, что нѣмцы называютъ "ein überwundener Standpunkt". Ты ужь никакъ не скажешь, что Варвара Васильевна прочила меня въ мужья.
   -- Она уже была невѣстой въ это время.
   -- То-то-же, и если Варвара Васильевна и играла со мной провербы, то, конечно, затѣмъ, чтобы приручить меня и дать мнѣ время оцѣнить ваши прелести, милостивая государыня.
   Ольга добродушно разсмѣялась, подмигнула однимъ глазомъ и стала говорить съ свѣжимъ наплавомъ откровенности.
   -- Ты когда-же объ этомъ началъ догадываться? спросила она.
   -- Да я это сообразилъ послѣ нашей свадьбы.
   -- За что и сердился на Barbe?
   -- Сердиться за такія глупости! Меня щекотала только излишняя сдержанность Barbe, недостатокъ довѣрія.
   -- Ну, а теперь, не правда-ли, Дмитрій, все это давно улеглось?
   -- Еще-бы! Я такъ благодаренъ твоей сестрѣ, за-то, что она со мной поиграла провербы. Иначе-бы я, съ своей холостой хандрой, не познакомился такъ съ вами обѣими.
   -- И Barbe угадала это. Вотъ видишь, Дмитрій, теперь я могу сдѣлать тебѣ полное признаніе. Ты мнѣ съ перваго-же дня очень понравился;, но могъ и не понравиться, и тогда всѣ провербы сестры ни къ чему-бы не привели. Она вѣдь меня любитъ по своему.
   -- То есть, ты хочешь сказать, сестра твоя огорчалась тѣмъ, что ты еще въ дѣвушкахъ?
   -- Ну, да. И я совершенно согласна съ ней. У меня столько любви къ семейной жизни, что въ старыхъ дѣвахъ я-бы совсѣмъ захирѣла.
   -- Съ такимъ личикомъ, какъ твое, не засиживаются въ дѣвахъ.
   -- Однако, мнѣ двадцать три года минуло, когда мы встрѣтились съ тобой. Ну, и Barbe сама немножко торопилась. Она совсѣмъ собралась замужъ и ея мечта была: сначала устроить мою судьбу. Осенью она уже собиралась въ Германію и говорила мнѣ: "Ольга, мнѣ просто совѣстно будетъ выйти второй разъ замужъ раньше тебя". И вдругъ получаетъ она письмо отъ твоей кузины...
   Я чуть замѣтно вздрогнулъ, когда Ольга произнесла слово "кузина". А она, уютно помѣстившись, съ ножками, въ углу дивана, говорила такъ наивно, точно будто разсказывала сказку.
   -- Приходитъ письмо, гдѣ твоя кузина жалуется Barbe на тебя, разсказываетъ, что противный литераторъ никакъ не хочетъ позволить ей устроить свою судьбу и зная, что мы собираемся на воды, приказываетъ Barbe непремѣнно познакомиться съ тобой, потому-что я ты туда ѣдешь. Barbe сказала: "Хорошо, мы посмотримъ, и постараемся вылечитъ этого сочинителя отъ хандры".
   -- Первый актъ махинаціи! вскричалъ я и громко разсмѣялся.
   Ольга вторила моему смѣху.
   -- И стали мы собираться, но Barbe, до пріѣзда на воды, ничего мнѣ не внушала. Я хорошо знала, что ой хочется поскорѣе сыскать мнѣ партію и никогда въ разговорахъ объ этомъ не противорѣчила ей. Barbe и привыкла думать, видя, какая я тихая и безотвѣтная, что ея обязанность все для меня приготовить, во всемъ водить меня за ручку и растолковывать какъ маленькому ребенку...
   Ольга взглянула на стѣнные часы и остановилась вдругъ.
   -- Ахъ, какъ ужь поздно, вырвалось у нея...
   -- Продолжай, мой другъ, сказалъ я, привлекая ее къ себѣ...
   -- Нѣтъ, тебѣ надо спать; а то ты будешь нервенъ. Колы хочешь, я, какъ Шехеразада, буду тебѣ разсказывать понемножку на сонъ грядущій.
   Я ее поцѣловалъ, проговоривши съ фальшивой улыбкой:
   -- Какая ты у меня умница.
   

XXIX.

   Да, началась шехеразада! Моя тактика восторжествовала. Будемъ полегонечку испивать ядъ, и выпьемъ его до послѣдней капли. Я вижу, что Ольга только для декорума заявила мнѣ, что я съ перваго-же раза ей понравился; но въ остальномъ она уже не станетъ стѣсняться и разскажетъ мнѣ по пунктикамъ: какую механику продѣлывала она подъ управленіемъ Варвары Васильевны для изловленія меня въ супружескія сѣти.
   Уже первый сеансъ показалъ, что всѣ мои подозрѣнія были вѣрны. Стало быть, не нервность заговорила тогда во мнѣ, а предчувствіе трагикомическаго обмана, жертвой котораго сдѣлался я "de gaieté de coeur".
   Ольга хочетъ мнѣ также показать, что она высвободилась изъ подъ умственной и нравственной опеки своей сестры. И это, можетъ быть, уловка. Но если оно даже и правда, что-же тутъ утѣшительнаго? Выучка кончилась. Она сама можетъ поспорить съ своей профессоршей въ искуствѣ обводить мужа. Она, думая, что я совершенно успокоился, и наивно отношусь къ исторіи моей женитьбы, хочетъ дѣйствовать, такъ сказать, на свой собственный коштъ. Она говоритъ мнѣ своимъ тономъ: "ты такъ меня любишь, что теперь нѣтъ никакой надобности что-нибудь скрывать, а гораздо удобнѣе вслухъ посмѣяться надъ тобой -- дурачкомъ". Я доволенъ, очень доволенъ первымъ сеансомъ.
   

XXX.

   Вторая "Шехеразада" была уже настоящей шехеразадой. Я такъ дурно спалъ, что проснулся очень рано, до свѣта. Спальня освѣщалась однимъ ночничкомъ за абажуромъ. Жена моя спала, обернувшись во мнѣ лицомъ. Ея тонкій профиль дышалъ безмятежностью; руки были сложены на груди совершенно подѣтски. Она спала, какъ кладенецъ, и видно было, что никакая тревожная греза не волнуетъ ея крови.
   Я смотрѣлъ на нее нѣсколько минутъ, сначала съ невольнымъ удовольствіемъ, но каждое мгновеніе приносило мнѣ все живѣе и живѣе чувство ѣдкой горечи. Я даже отвернулся отъ нея и устремивъ тупой взглядъ въ уголъ, лежалъ съ полчаса. Перевернувшись опять на другую сторону, я заставилъ кровать скрипнуть.
   Ольга проснулась.
   -- Ты не спишь? спросила она меня, чистымъ, совершенно незаспаннимъ голосомъ.-- Развѣ ужь пора вставать?
   -- Нѣтъ, мой другъ, успокоилъ я ее.-- Всего осьмой часъ. Мнѣ просто не снится.
   -- Да и я уже не засну больше, а вставать еще рано, такъ потолкуемъ...
   -- Въ восточномъ вкусѣ, сказалъ я; -- я буду калифъ, а ты Шехеразада. Вѣдь ты помнишь, что она каждую ночь разсказывала ему сказку?
   -- Да, разсмѣялась Ольга,-- только вѣдь она съ умысломъ растягивала ихъ, и растянула до тысячи одной ночи.
   -- И ты мнѣ вчера начала разсказывать длинную исторію.
   -- Ахъ, очень длинную, Дмитрій, и мы съ тобой будемъ много смѣяться.
   -- На чемъ, бишь, ты остановилась? спросилъ я, слегка зѣвнувъ.
   -- На письмѣ твоей кузины.
   -- Такъ, такъ.
   -- Она главный виновникъ твоей женитьбы, Дмитрій.
   -- За что я у ней каждый разъ и цѣлую ручки.
   -- Barbe точно предчувствовала, что ты мнѣ понравишься, но она такъ привыкла вѣрить моей покорности и благоразумію, что съ первыхъ-же шаговъ рѣшила: "быть по сему".
   -- И ты ничѣмъ не протестовала противъ этого?
   -- Зачѣмъ-же мнѣ было протестовать! Если-бъ даже мнѣ сдѣлалась очень непріятна коя роль, я все-таки не стала-бы огорчать сестру, по крайней мѣрѣ, до поры до времени, до той минуты, когда я должна была-бы сказать: да или нѣтъ. Barbe такъ много заботилась обо мнѣ, что у меня-бы не хватило духу рѣзко поступить съ ней, объявить ей, чтобы она не усердствовала такъ о моей судьбѣ. Я увѣрена, Митя, что ты это прекрасно понимаешь. И потомъ, что-же тутъ рисоваться: каждая дѣвушка, и я въ томъ числѣ, не откажется отъ помощи умнаго, ловкаго, опытнаго друга, когда она видитъ, что можетъ сблизиться съ человѣкомъ симпатичнымъ. Ну я и осталась тою-же, какой была до начала кампаніи, которую повели противъ тебя двѣ женщины. Barbe соображала, совѣтовала, направляла, сдерживала, а я только слушала.
   -- И перехитрила ее, прибавилъ я.
   -- Назови, какъ знаешь.
   -- Твоя сестра уже знала, что найдетъ меня на водахъ?
   -- Какъ-же. Ей прислала фотографическую карточку твоя кузина; но она мнѣ ничего не говорила до той самой минуты, когда я съ тобой познакомилась. Поиню:-- когда въ первый разъ она указала мнѣ на тебя издали и замѣтила: "этотъ господинъ долженъ быть такой-то", назвала твою фамилію, и я узнала тебя по карточкѣ.
   -- Стало быть, она тебѣ показывала карточку?
   -- Карточка была въ альбомѣ, вмѣстѣ съ разными... знаменитостями. И сначала Barbe какъ-будто очень тобой заинтересовалась. Она нарочно ходила пить воду въ одно время съ тобой, и тамъ ты съ ней и заговорилъ.
   -- То-есть, она заговорила со мной.
   -- Ну, можетъ быть. Потомъ, послѣ нашей встрѣчи надъ озеромъ, Barbe стала уже гораздо прямѣе руководить иною.
   Ода говорила: "Позволь ужь мнѣ, Ольга, составить программу, и дай мнѣ слово не отступить отъ нея ни на шагъ. Я хочу устроить тебя, и вижу, что нашла тебѣ прекраснаго мужа. Ты твоей безпечностью и неумѣньемъ можешь все испортить". Я согласилась на все, зная, что мнѣ трудно будетъ увѣрять Barbe въ собственномъ умѣньи сблизиться съ человѣкомъ, если даже онъ мнѣ и нравится.
   Ольга поглядѣла на меня съ самой добродушной улыбочкой и вдругъ спросила;
   -- Да ты меня не хочешь-ли въ какую-нибудь повѣсть вставить? такъ я не стану разсказывать.
   -- Если-бъ я вставилъ, отвѣтилъ я,-- то мнѣ-бы сказали, что все это выдумки, и что ни одна жена ничего подобнаго не станетъ разсказывать мужу; а вотъ въ дѣйствительности выходитъ по другому.
   -- Ахъ, Дмитрій, игриво и нѣжно вскричала Ольга,-- вотъ ужь я могу сказать, что у меня съ тобой душа на распашку. Мнѣ даже какъ-то особенно пріятно разсказывать тебѣ о коварныхъ замыслахъ, которыми ты былъ опутанъ.
   Она звонко расхохоталась. Меня всего передернуло.
   -- Съ чего-же началась тактика? поторопился я узнать.
   -- А вотъ съ чего. Barbe прекраснѣйшимъ образомъ поняла, что ты очень скучаешь, ищешь какой-нибудь пріятной встрѣчи разумѣется съ женщиной, что ты находишься, какъ она выражалась, въ минуту кризиса. Вѣдь правда, Дмитрій? ты все это чувствовалъ?
   -- Чувствовалъ.
   -- Оглядѣвши тебя, Barbe нашла, что ты одинъ изъ тѣхъ людей, съ которыми необходимо дѣйствовать, какъ съ нервными женщинами. Она говорила, на третій или на четвертый день нашего знакомства: "онъ уже сдѣлалъ сравненіе между нами, и ты ему очень понравилась; но я вижу, что онъ потерялъ манеру сближенія съ молодыми дѣвушками; погоди, мы его подготовимъ къ этому". И каждый день, съ вечера она по нѣскольку разъ объясняла мнѣ, что я должна дѣлать, чтобы отъ времени до времени привлекать твое вниманіе. Въ туалетахъ нашихъ сейчасъ-же устроила Barbe особый порядокъ. Она одѣвала меня не совершенно сходно съ собою, но въ одинаковомъ вкусѣ и въ одинаковыхъ почти цвѣтахъ. Это, видишь-ли, затѣмъ, чтобы ты могъ какъ можно чаще сравнивать насъ и находить меня моложе и красивѣе. Да, Дмитрій, хоть скромность и запрещаетъ мнѣ такъ безцеремонно говорить объ этомъ, но я передаю тебі планы моей сестры. Каждый вечеръ, ложась, Barbe часа два давала мнѣ урокъ на слѣдующій день, не забывая никакой мелочи. Знаешь, она просто точно вбивала мнѣ въ голову, какъ маленькой дѣвочкѣ. Хоть съ тобой она и начала заводить тонкіе разговоры, но замѣчала малѣйшій твой взглядъ, обращенный на меня, читала на лицѣ твоемъ всѣ твои мысли и повторяла мнѣ: "онъ будетъ твоимъ мужемъ; ему теперь кажется, что я предметъ его желаній, но ты, Ольга, не перестаешь ему нравиться. Продолжай быть такой-же сдержанной, тебѣ это не трудно; наблюдай надъ каждымъ твоимъ движеніемъ. Дѣлай твое молчаніе красивымъ, веди себя такъ, чтобы контрастъ между твоей скромностью и моей бойкостью былъ постоянно у него передъ глазами; а ужь остальное сдѣлается, какъ я того желаю".
   Разсказъ видимо увлекалъ Ольгу; она поднялась на постели и съ разгорѣвшимися щечками говорила въ лицахъ, представляя манеру и интонацію своей сестры. Дневной свѣтъ давно уже пробился въ комнату, и я указалъ на него Ольгѣ.
   -- Калифъ, сказалъ я,-- слушалъ сказку только до разсвѣта, вѣдь у тебя матеріалу еще на нѣсколько дней?
   -- О да, вскричала Ольга,-- это только еще цвѣточки; но мнѣ хочется, Дмитрій, поскорѣе покончить мою шехеразаду. Вѣдь это все-таки -- грузъ, отъ котораго надо избавиться.
   Мы очень нѣжно поцѣловались.
   

XXXI.

   Не ожидалъ я найти въ себѣ столько самообладанія. Разсказъ Ольги -- нѣчто необычайное. Она дошла до идеала непосредственности. Нельзя уже заподозрить ее въ желаніи что-нибудь газировать. Она точно упивается разоблаченіемъ самой безпощадной женской махинаціи. Ея вѣра въ мою любовь, безобидность, въ мой примирительный, философскій взглядъ на исторію нашего сближенія, ростетъ съ каждой минутой. Это даже трогательно. У женщины, когда она вообразитъ себѣ, что заручилась вашей любовью, теряется чувство нравственнаго такта, а потомъ безтактность переходитъ въ смѣлость и дерзость.
   Но я сказалъ, что выпью чашу до послѣдней капли, и выпью ее. По крайней мѣрѣ, я не буду вынужденъ прибѣгать къ роли инквизитора. Ольга сана позаботится о полнотѣ чаши, которую она будетъ подносить идѣ въ альковной тиши.
   

XXXII.

   Вчера слушалъ я сказку Шехеразады не на разсвѣтѣ, а на сонъ грядущій. Я замѣтилъ, что Ольга нарочно заторопилась ложиться спать, но съ довольной улыбающейся миной сказала мнѣ:
   -- Я все припомнила до капельки, и ты будешь доволенъ твоей Шехеразадой.
   Мнѣ остается только слушать; всякій подходъ былъ-бы безсмысленъ, а роль свою исполняю я съ такой добросовѣстностью, что лицо мое получаетъ, непроизвольно, улыбающееся и любознательное выраженіе, какъ только я обращаю его къ Ольгѣ передъ началомъ исповѣди.
   -- Я забыла тебѣ сказать вчера, начала она,-- что Barbe отлично знала все твое прошедшее по разсказамъ твоей кузины. Про то, какія ты имѣешь средства, Barbe тоже заблаговременно освѣдомилась. Она мнѣ всегда повторяла: "за бѣднаго человѣка тебѣ выходить нельзя; ты воспитана, какъ барышня, и.сама себя не прокормишь". Я съ ней не спорила, да и въ самомъ дѣлѣ считала себя совершенно неумѣлой, иногда боялась даже подумать, какъ я останусь одна на свѣтѣ, если судьба лишитъ меня поддержки сестры. Потому-то, Дмитрій, она каждымъ разговоромъ такъ дѣйствовала на тебя., Я стала замѣчать, что ты ею очень интересуешься, она точно желала возбудить во-мнѣ что-нибудь, въ родѣ ревности. Но крайней-мѣрѣ, ей пріятно было, когда я шутила надъ вашими интригами и разговорами. Barbe передавала мнѣ все, что ты ей говорилъ и продолжала учить меня выжидательной роли. Я, еще отправляясь на воды, знала, что у Barbe нѣтъ никакой особенной болѣзни; поэтому нисколько не удивилась, когда она мнѣ вдругъ объявляетъ, что мы должны уѣхать раньше конца леченія. Это опять былъ разсчетъ. Ты уже настолько ею заинтересовался, что началъ мечтать о женитьбѣ. Надо было, въ эту именно минуту, оставить тебя одного.
   -- Такъ она тебѣ и сказала?
   -- Да, думая, вѣроятно, что я сама этого не пойму.
   И Ольга сдѣлала простодушно-плутовскую мину.
   -- Разсчетъ былъ самый тонкій, выговорилъ я.
   -- Barbe назначила тебѣ свиданіе въ Москвѣ и вела сей съ тобою такъ, что ты могъ на многое надѣяться...
   -- Даже и не на женитьбу, подсказалъ я.
   -- Какъ и не на женитьбу? Я не понимаю.
   -- А вотъ какъ: Варвара Висильевна увѣряла меня, что ноя холостая хандра излечится вовсе не семейнымъ pot-au feu, а свободной связью съ женщиной ея типа; по-крайней-мѣрѣ я такъ понялъ ее. И въ то-же время, она звала меня въ Москву, намекая на возможность дальнѣйшаго, болѣе интимнаго сближенія....
   -- Ну, да... и ты былъ очень заинтересованъ, Дмитрій, и тебя нашъ отъѣздъ еще сильнѣе расположилъ къ тому, чтобы покончить съ своей одинокой жизнью. Все это было подмѣчено, изучено и даже предсказано сестрой. Послѣ нашего отъѣзда ты долженъ былъ страшно заскучать. Такъ, вѣроятно, и случилось?
   -- Конечно...
   -- И ты, навѣрно, не кончилъ своего леченья?
   -- Послалъ его ко всѣмъ духамъ тьмы!
   -- Ха, ха, ха!.. Слово въ слово, какъ говорила Barbe. Ты поѣхалъ въ деревню, можетъ быть, для того, чтобы привести все въ порядокъ и проститься окончательно съ прошедшимъ.
   -- Кто это тебѣ сказалъ?! невольно сорвалось у меня.
   -- Такъ объясняла Barbe. Она, въ деревнѣ, цѣлыя ночи проводила въ совѣщаніяхъ со мною и точно какая ясновидящая разсказывала мнѣ, что ты долженъ, въ ту минуту, думать, дѣлать, желать. "Нужды нѣтъ, говорила она,-- что онъ остался временно увлеченнымъ мною, и ждетъ свиданья опять-таки со мной-же. Тамъ, у себя, въ старомъ домѣ...
   -- Какъ-же она знала, перебилъ я Ольгу,-- что у меня старый домъ?
   -- А кузина твоя, ты забываешь?.. Воображеніе у ней играло, точно она сочиняетъ какой романъ. "Повѣрь Ольга, повторяла она,-- когда онъ мечтаетъ о своей будущей подругѣ, ходя по пустымъ комнатамъ или по алеямъ сада, то ему представляешься гораздо больше ты, нежели я. Онъ тебя видитъ на самоваромъ, и въ бесѣдкѣ, тихимъ вечеромъ, онъ тобой любуется, съ тобой собирается зажить новой жизнью.
   -- Быть не можетъ! вскричалъ я.
   -- Увѣряю тебя. Она мнѣ объясняла это тѣмъ, что ты, какъ писатель, живешь на половину фантазіей и не замѣчаешь, что на тебя сильнѣе дѣйствуетъ въ дѣйствительности. Я, по ея словамъ, сразу понравилась тебѣ и, какъ только ты остался одинъ, въ обстановкѣ, которая располагала тебя къ мечтамъ, ты долженъ былъ опять вернуться ко-мнѣ. "Пожившій холостякъ, говорила Barbe,-- какъ онъ ни увѣряетъ себя, что ему нужно въ подруги женщину съ опытомъ, въ родѣ меня, но въ сущности гораздо чувствительнѣе къ дѣвичей свѣжести и молодости и тайно ищетъ ихъ".
   -- Довольно, Ольга, остановилъ я жену мою, совершенно подавленный ея изліяніями. Это было нѣчто магическое, превосходящее мои ожиданія, нѣчто такое, отъ чего у меня помутилось въ глазахъ отъ злости и что-то точно схватило за горло.
   

XXXIII.

   Жена моя вошла съ такой страстью въ роль разсказчицы и ея признанія дѣлаются такъ чудовищны, что я не знаю, выдержу-ли я до конца...
   Напримѣръ, вчерашнее признаніе. Можно-ли было больше опошлить меня, какъ не этимъ предугадываніемъ того, что я буду чувствовать, оставшись одинъ въ деревнѣ и о комъ буду мечтать? Какъ должна теперь торжествовать Варвара Васильевна! Эта женщина употребила весь свой сатанинскій умъ на то, чтобы показать Ольгѣ, какъ можно дурачить человѣка, считающаго себя серьезнымъ и преслѣдовать одну цѣль: низведеніе съ пьедестала всякаго мужскаго достоинства.
   Мы, писатели, воображаемъ себѣ, что собаку съѣли во всевозможныхъ психологическихъ вопросахъ. Женщина, какъ-бы она ни была умна, кажется намъ полуребенкомъ, и мы въ своемъ высокомѣрномъ безуміи снисходительно открываемъ, ей кое-какіе уголки въ нашей душѣ, а она тѣмъ временемъ успѣла уже вполнѣ раскусить насъ, проникнуть до самаго дна нашего тщеславнаго я, узнать до мелочей, на какую ножку мы хромаемъ, или въ какую ловушку непремѣнно попадемъ, если ее подставить половчѣе.
   Я презираю и ненавижу совратительницу моей жены; но кто изъ нихъ виновнѣе? Та-ли женщина, которая изъ своей житейской опытности не вынесла ничего, кромѣ доктрины обмана и людской эксплуатаціи, или та, которая въ періодъ дѣвической непорочности оказалась такой блистательной ученицей, и едва-ли не превзошла преподавательницу.
   

XXXIV.

   Вѣроятно Ольга отмѣчаетъ, до котораго мѣста она дошла со мной наканунѣ; иначе-бы она не начинала дальнѣйшаго разсказа, не повторяясь ни въ одномъ словѣ.
   -- Скажи мнѣ, Дмитрій, начала она,-- отгадала-ли Barbe твое настроеніе и твои мечты въ деревнѣ?
   -- Отгадала, отвѣтилъ я такимъ тономъ, точно это мнѣ доставляло необычайное удовольствіе.
   -- Она говорила мнѣ съ такою увѣренностью, какъ будто перелетала къ тебѣ въ твой деревенскій домъ и обо всемъ тебя допрашивала. Когда она получила твое письмо, она дала мнѣ его прочесть. Въ немъ обо мнѣ чуть-чуть упоминалось. Вотъ видишь Borbe, сказала я ей, -- онъ только для очистки совѣсти изъ вѣжливости вспомнилъ обо мнѣ". "Напротивъ, возразила она,-- онъ сдѣлалъ надъ собой усиліе, чтобы обращаться исключительно ко мнѣ, и это усиліе и показываетъ, что онъ объ тебѣ онъ не разъ мечталъ".
   Сатанинскій умъ Варвары Васильевны проникъ въ самую глубь моего душевнаго тайника.
   -- Мы могли выѣхать изъ деревни гораздо раньше, но Barbe и тутъ дѣйствовала не спроста. Она высчитала, сколько ты можешь выжить одинъ въ деревнѣ и побудила тебя ѣхать скорѣе въ Москву, а сама рѣшила просидѣть еще по крайней мѣрѣ недѣли двѣ въ деревцѣ. Зная, въ какомъ ты настроеніи и какой ты вообще нервный и впечатлительный, она со дня на день оттягивала нашъ отъѣздъ, для того, чтобы дать тебѣ время придти въ совершенное отчаяніе отъ московской скуки. "Мы тогда съ тобой явимся, говорила она мнѣ, когда онъ рѣшительно не будетъ знать, что съ собою дѣлать и куда дѣваться. Москва для него чужой городъ, а теперь, лѣтомъ тамъ страшная тоска. Писать онъ ничего не станетъ, его ожиданіе будетъ съ каждымъ днемъ все лихорадочнѣе, и когда мы явимся, то онъ съ ума сойдетъ отъ радости! Вѣренъ-ли былъ ея разсчетъ, Дмитрій?
   -- Угадать это, мой другъ, отвѣтилъ я,-- было легче, чѣмъ проникнуть въ мои деревенскія мечтанія.
   -- Ну, вотъ видишь, и это она угадала. Мнѣ тебя сдѣлалось жалко и я все еще думала, что Barbe жестоко ошибается и не хочетъ согласиться съ тѣмъ, что ты увлеченъ ей одной. Она не привыкла распространяться со иной о своей заграничной любви, но и не скрытничала особенно. Я ей говорила нѣсколько разъ: "Какъ-же ты подзадориваешь его, а нисколько не думаешь выйти за него замужъ, да и не можешь этого"? На это она мнѣ отвѣчала каждый разъ: "я потому такъ и дѣйствую, что не признаю его чувства ко мнѣ". Ты, бѣдняжка, изнывалъ въ Москвѣ отъ тоски и скуки, а мы себѣ подвигались полегоньку. Доѣхали мы не спѣша до Нижняго. Тутъ Barbe объявила мнѣ, что она погоститъ у знакомыхъ, а меня пуститъ впередъ въ Москву. Мнѣ это вовсе не понравилось, и съ первыхъ-же ея словъ я увидала, что ей хочется дать мнѣ возможность встрѣтиться съ тобою безъ нея. Но противиться ей въ чемъ-нибудь я не привыкла, и она прочла мнѣ нѣсколько пространныхъ лекцій о томъ: какъ мнѣ вести себя до ея пріѣзда, что отвѣчать тебѣ, если ты попросишь позволенія явиться, какого держаться тона, что говорить о Barbe, пользоваться-ли случаемъ быть съ тобою наединѣ, на прогулкѣ и въ гостинной. Старушка, у которой я остановилась, нарочно была выбрана изъ самыхъ безобидныхъ. Я поѣхала и вела себя, какъ та видѣлъ, не переставая думать, что сестра грубо ошибается. Она мнѣ, во время своихъ лекцій, старалась вбить въ голову, что такому человѣку, какъ ты, ничего не будетъ значить вернуться опять къ своимъ первымъ впечатлѣніямъ, когда послѣ скуки и долгаго жданья онъ встрѣтится съ той, кто ему хоть нѣсколько нравилась. "Это такъ важно, повторяла она, что ты себѣ и представить не можешь. Отъ твоего внезапнаго появленія безъ меня будетъ зависѣть вся твоя судьба."
   -- Что-жь ты замѣтила во мнѣ, спросилъ я,-- когда мы встрѣтились?
   -- Ты очень хорошо со иной встрѣтился, и я въ первый-же почти разговоръ начала убѣждаться въ томъ, что Barbe не совсѣмъ не права. Объ ней ты хоть и много разспрашивалъ; но я не видала въ тебѣ страстной тревоги. Ты себя велъ лучше, чѣмъ, можетъ быть, ожидала и Barbe. Мнѣ-же пришлось, еслибъ я этого и не желала, вести себя такъ, какъ она внушала мнѣ. Я только соглашалась и поддерживала разговора, которые дѣлались, какъ-то сами собою, проще и оживленнѣе. Мнѣ вовсе ненужно было припоминать каждое слово Barbe. Мнѣ довольно было и того, что ты дѣлаешься моимъ добрымъ пріятелемъ. Въ нѣсколько дней я совершенно тебя не узнавала и тутъ только я подумала, что если уже въ самомъ дѣлѣ у тебя есть ко мнѣ какая-нибудь симпатія, то мы сблизимся безъ всякихъ уроковъ вербованія себѣ нужа. Но я ждала дня пріѣзда Barbe, чтобы убѣдиться, сохранилось-ли въ тебѣ твое увлеченіе. Ты помнишь, какъ мы ѣздили на желѣзную дорогу?
   -- Прекрасно помню.
   -- Ты былъ немножко взволнованъ. Но когда я взглянула на твое лицо, въ минуту встрѣчи съ Barbe, я сказала: "она права". Такъ не смотрятъ на женщину, которую ждали съ нетерпѣніемъ страстно-влюбленнаго. Barbe конечно почувствовала это также скоро, и тотчасъ какъ только мы остались однѣ, она начала меня цѣловать и поздравлять твоей невѣстой.
   -- И ты не отговаривалась?
   -- Я ей сказала, что ты мнѣ еще больше понравился, чѣмъ на водахъ, и что мы теперь съ тобой сблизились почти на пріятельскую ногу. Она приняла это за результатъ своихъ внушеній, но сдѣлала інѣ замѣчаніе, что слишкомъ пріятельскій, простой тонъ не годится, что онъ охлаждаетъ, уменьшаетъ prestige, и опять двѣ ночи къ ряду были посвящены на новую подробную программу, какъ довести тебя до скорѣйшаго предложенія.
   Ольга прервала свою рѣчь тихимъ смѣхомъ, какъ-бы отвѣчая имъ на внезапно пришедшую ей на мысль веселую подробность.
   -- Что такое? спросилъ я ее.
   -- А вотъ что, Дмитрій; я вспомнила, какъ Barbe давала мнѣ окончательныя инструкціи на счетъ туалета.
   -- Неужели и туалетная тактика все еще продолжалась?
   -- Не только продолжалась, но и усилилась. Ты вѣдь любишь простоту, но простоту изящную, а она въ женскомъ туалетѣ едва-ли не дороже, чѣмъ нарядные туалеты. Гардеробъ мой былъ очень маленькій. Хорошо, что еще служилось лѣто, когда можно одѣваться съ шикомъ и не дорого. Barbe выдумала такую систему: сдѣлавши одно платье, простенькое, но шикарное, носить его нѣсколько дней, такъ чтобы тотъ, кто обращаетъ вниманіе на туалетъ, присмотрѣлся къ этому платью; не мѣнять его черезъ день или черезъ два на другое, а являться каждый день въ одномъ и тонъ-же до тѣхъ поръ, пока оно пріѣстся. Тогда неожиданно появиться въ свѣжемъ, тоже простенькомъ, но еще болѣе изящномъ. Оно произведетъ неизмѣримо больше эфекта. Я слушалась Barbe, потому-что эта система какъ нельзя больше подходила подъ ресурсы моего туалета.
   -- Ужасно! вскричалъ я.
   -- Что ужасно? переспросила Ольга.
   -- Эта комбинація была глубже всѣхъ остальныхъ.
   -- Будто-бы?
   -- Да какъ-же, мой другъ. Я очень хорошо помню, какъ твои простенькія платьица, являвшіяся вотъ въ такомъ порядкѣ, пріятно задѣвали меня.
   -- Надо повторить еще разъ: Barbe въ этихъ дѣлахъ совершенно ясновидящая. Но туалетами дѣло не ограничивалось. Тебя она успокоила въ два три разговора, а я должна была дѣйствовать цѣлымъ рядомъ маленькихъ маневровъ; но тутъ, Дмитрій, вы изволили на столько побѣдить мое сердце, что я впускала въ одно ухо внушенія Barbe и выпускала ихъ изъ другого. Она видѣла, какъ мы сближаемся, и находила тебя уже очень и очень влюбленнымъ, но во мнѣ ее многое не удовлетворяло. Просто, она измаялась со мной, повторяя мнѣ одно и то-же по десяти разъ, говоря мнѣ съ ужасомъ, что если я выпущу изъ рукъ такую прекрасную партію, то я останусь на вѣки вѣчные старой дѣвой, и что тогда она отъ меня рѣшительно отступается. Она даже начала немножко хитрить со иною, напримѣръ, на счетъ зимы въ Одессѣ, которою она тебя и побудила объясниться со иной. Barbe вовсе не такъ торопилась тогда за границу, но она боялась, что я не съумѣю закрѣпить надъ тобою свою власть.
   -- Какъ-же ты это знаешь?
   -- Я это чувствовала и тогда, а послѣ свадьбы она сама мнѣ разсказала. И какъ она торжествовала, когда, оставшись со мной въ день нашего обрученія, прочла мнѣ послѣднюю лекцію и показывала, какъ нужно пользоваться любовью мужчины для того, чтобы взаимность была серьезная и вела въ солидному счастью.
   -- И все? спросилъ я.
   -- Все, что касается моей учительницы. Вотъ какъ злоумышляли противъ тебя двѣ женщины, которыя теперь убѣждены въ томъ, что все сдѣлалось такъ, какъ онѣ того желали.
   -- А ты не убѣждена въ этомъ?
   -- Дмитрій, отвѣтила съ тонкой усмѣшкой Ольга, -- Шехерезада имѣетъ честь объявить вамъ, что ей хочется спать.
   Я задулъ свѣчу.
   

XXXV.

   Чтожъ! Неужели еще чаша не выпита до дна?! Ольга готовитъ мнѣ еще какія-то откровенія. Но я не желаю ихъ. Пускай поведеніе мое было гадкой личиной. У меня не было въ рукахъ другого средства привести ее къ такой чудовищной откровенности.
   Жалкіе мы, жалкіе резонеры! Какая-нибудь испорченная и вздорная бабенка дѣлаетъ изъ вашей сердечной "святой святыхъ" балаганъ и комедію. Весь разсказъ Ольги стоитъ предо мною во всей своей свѣжести, и я вижу, что не оставлено было ни одного мѣстечка въ моихъ ощущеніяхъ, мечтахъ и упованіяхъ, на которое-бы не обращена была сатанинская тактика.
   Какъ я предавался пустому умничанью! Какъ я считалъ свою мужскую интеллигенцію выше всякихъ женскихъ мозговъ! Сколько разъ говорилъ я себѣ: "будь проще; не пользуйся непосредственностью молодой дѣвушки"! И въ это самое время непосредственная дѣвушка продѣлывала со мною махинаціи, которымъ ночи напролетъ обучала ее безстыдная сестра-сводница. Это была какая-то циническая охота, гдѣ прежде всего разсчитывали на тщеславіе и себялюбивую хандру старѣющаго холостяка.
   Неужели жена моя въ самомъ дѣлѣ такъ увѣрилась въ моей любви и наивности, что она попросту играла роль Шехерезады? Если оно такъ, то какое въ этомъ возмутительное самодовольство и какая нравственная порча? И я долженъ теперь улыбаться, благодарить ее, шутливо переспрашивать, показывать, что я, какъ интеллигентный мужъ, головой выше всякой мелочности и тщеславной щепетильности.
   Одно изъ двухъ: или жена моя такъ испорчена, что она и въ изліяніяхъ своихъ продѣлывала со мною гнусную комедію, или она не развита, какъ идіотка. Но этого нѣтъ. Я помню и тонъ ея, и отдѣльныя фразы, и выраженіе лица. Въ разсказѣ своемъ она достигла высокаго художественнаго объективизма. Такъ можно говорить только тогда, когда убѣжденъ, что слушатель заранѣе со всѣмъ помирился. И кромѣ того, въ ея тонѣ слышно было желаніе показать, что она провела свою сестру и держалась своего собственнаго плана, и не противорѣчила только по привычкѣ слушаться. Но развѣ это оправданіе? Несчастная! она накладываетъ на себя еще болѣе тяжкое обвиненіе. Соглашаться быть сообщницей Варвары Васильевны и въ то-же время дѣйствовать по своему тайному плану -- это вдвойнѣ гнусно!
   Но въ чемъ-же заключался этотъ планъ? Ни въ чемъ не найдетъ она оправданія, кромѣ привязанности во мнѣ... Ха, ха, ха! На это чувство она и намекала въ нѣсколькихъ мѣстахъ своего разсказа. Глупая бабенка! Развѣ она не понимаетъ, что еслибъ даже я и повѣрилъ этому чувству, она опошлила его въ моихъ глазахъ презрѣннымъ послушаніемъ, ролью, принятой на себя добровольно.
   Зачѣмъ я все это разбираю? Выходитъ одинъ позоръ. Мой очагъ загрязненъ, душевная жизнь профанирована! Въ сердцѣ моемъ адъ! Я ненавижу жену мою.
   

XXXVI.

   Шехеразада ни о чемъ не догадывается. Она цвѣтетъ и хорошѣетъ. Въ лицѣ явилась какая-то особая томность. Ея движенія сдѣлались необыкновенно плавны. Голосъ переливается медоточивой струею.
   Я предложилъ Ольгѣ поѣхать хоть разъ на балъ въ собраніе.
   -- Ты такъ похорошѣла мой другъ, говорю я ей, -- что, право, грѣшно будетъ продержать тебя цѣлую зиму точно взаперти.
   -- Да я совсѣмъ не желаю танцовать, отговаривается она.
   -- Ну, такъ позволь мнѣ немножко похвалиться красавицей-женой.
   И дѣйствительно во мнѣ есть теперь какое-то особое желаніе показаться съ Ольгой въ публичномъ мѣстѣ, разодѣть ее, выставить на показъ всѣ ея женственныя прелести и терзать себя сознаніемъ того, какъ люди, смотря на насъ, глупо ошибутся, найдя меня счастливѣйшимъ изъ смертныхъ.
   Но Ольга похорошѣла и разцвѣла для меня одного. Такъ она объявляетъ мнѣ. Ея ласки принимаютъ все болѣе страстный характеръ. Она уже нѣсколько разъ порывалась начать со мною новую серію изліяній; но я ничего не хочу слушать болѣе. Если я позволю себѣ теперь малѣйшую слабость, я превращусь въ презрѣннаго раба моей сожительницы.
   

XXXVII.

   Роковой вопросъ явился и требуетъ разрѣшенія: какъ-же пойдетъ моя жизнь? Какъ разорвать нашу супружескую связь?
   Я перетонилъ. Сознаться Ольгѣ, какую личину я напустилъ на себя, значило-бы показать свое безсиліе. Начать опять допросы серьезнымъ тономъ -- они ни къ чему не поведутъ, кромѣ заигрыванья со стороны моей жены.
   Въ какое болото влѣзъ я, благодаря все тому-же слабодушію и тщеславію! Я не имѣю даже силы выступить открыто и сказать женѣ моей, какія чувства вызвала она во мнѣ.
   Всякія бываютъ несчастія на свѣтѣ, но такого ѣдкаго, опошленнаго горя я никогда не представлялъ себѣ даже воображеніемъ кропателя повѣстей и романовъ.
   Но съ какой стати обвиняю я себя такъ безпощадно? Развѣ я, каковы-бы ни были мои недостатки, поступалъ какъ старый селадонъ или бездушный скептикъ съ тою, которая теперь такъ радуется, что заполучила меня въ мужья? Нажилъ я себѣ хандру, это правда, но она была необходимымъ результатомъ моей одинокой жизни и усиленной мозговой работы. Я не переставалъ искать исхода изъ этой хандры, исхода въ видѣ прочной симпатіи, нравственнаго довольства, хорошаго домашняго очага. Какъ ни хитрила со мною скверная бабенка, пожелавшая женить меня во что-бы-то ни стало на своей сестрѣ, въ сущности она отвѣчала только на то, что жило внутри меня. Положимъ, я колебался въ моихъ впечатлѣніяхъ, увлекся черезъ мѣру гнилымъ пустословіемъ; но какъ только дѣвушка, которую я не думалъ ни увлекать, ни мистифицировать, выказала нѣкоторую симпатичность натуры, какъ только я убѣдился въ искренности собственнаго чувства, я ни разу не задумался, пошелъ прямо и попросилъ руки ея. Сознаюсь, я былъ страшно глупъ, наивенъ до кретинизма, но и только. Въ сближеніи съ Ольгой не играло во мнѣ ни фатовство, ни преднамѣренное жениховство. Такъ поступилъ-бы я, если-бъ былъ десять лѣтъ моложе.
   И въ это-то время былъ я предметомъ такой гнусной махинаціи! Меня рѣшили женить, какъ женятъ деревенскихъ дураковатыхъ парней на продувныхъ дѣвкахъ. Грубый матеріальный разсчетъ является теперь во всей своей отвратительной наготѣ. Прелестная менторша, развратившая жену мою, нашла, что такого жениха ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ выпускать. И въ самомъ дѣлѣ, я былъ прекраснымъ женихомъ для Ольги, да вдобавокъ Варварѣ Васильевнѣ хотѣлось поскорѣе отдѣлаться, сбыть съ рукъ Ольгу и летѣть на брачное ложе (я ему до сихъ поръ не довѣряю) своего Эдуарда.
   Ольга была совершенно бѣдная дѣвушка. Воспитаніе, данное ей и ея внѣшнее изящество становились обузой. Надо было много выѣзжать, чтобы составить хорошую партію, а тратиться на ея туалетъ Варвара Васильевна больше не желала. Взять ее къ себѣ въ Германію, гдѣ она теперь поселилась, значило обречь ее или на участь старой дѣвы, или на выходъ замужъ за какого-нибудь нѣмецкаго шмерца. Въ Россіи, оставшись одна, Ольга должна была-бы пойти въ гувернантки; а такой человѣкъ, какъ я, представлялъ собою небесное провидѣніе. Кузина моя была ниспослана судьбой, съ своимъ задорнымъ желаніемъ непремѣнно женить меня. Она, конечно, заблаговременно сообщила Варварѣ Васильевнѣ, какое у меня состояніе, а та своевременно разсчитала все по пальцамъ Ольгѣ.
   Добрякъ-литераторъ былъ такъ счастливъ, находился въ такомъ телячьемъ умиленіи. И какіе прелестные фанты продѣлала съ нимъ презрѣнная бабенка, избравшая его козломъ очищенія! Какъ онъ уговаривалъ ее располагать его кошелькомъ, какъ восхищался деликатностью чувствъ, какъ услаждалъ себя тою мыслью, что онъ женится на дѣвушкѣ совершенно бѣдной.
   Вотъ какъ велъ я себя, и какъ вели себя со мною. Къ чему-же тутъ разводить разводы самообвиненія? Я не заслужилъ такой кары. Я сброшу съ себя ненавистное мнѣ теперь супружеское иго!..
   

ХXXVIII.

   Какъ я себя ни браню за малодушіе, но у меня достанетъ спокойствія и твердости, чтобы разсѣчь Гордіевъ узелъ. Я совершенно приготовился. Объясненій я не желаю. Ольга Петровна получитъ отъ меня письмо въ ту минуту, когда меня уже не будетъ въ Москвѣ. Я уѣду и оставлю ее здѣсь одну. Она можетъ располагать квартирой еще цѣлый годъ. Чтобы дать ей время осмотрѣться и выбрать себѣ какой-нибудь трудъ, я ей оставлю такую сумму денегъ, которая поддержитъ ее въ теченіи этого года. Тонъ письма покажетъ ей, что рѣшеніе мое безповоротно. Къ себѣ я ее ни въ какомъ случаѣ не прійму, и она пойметъ, что навязываться силою будетъ глупо, потому-что безцѣльно. Если-же до меня дойдетъ какъ-нибудь ея жалоба на то, что своимъ поступкомъ я скомпрометировалъ ее въ глазахъ порядочныхъ людей и вмѣстѣ съ тѣмъ лишилъ ее настоящей свободы, я готовъ развестись съ ней и взять на себя всевозможныя супружескія преступленія. О другомъ разводѣ хлопотать я не могу. Жена моя совершенно безукоризненна въ глазахъ закона и мнѣніи свѣта; а мнѣ все равно: налагать-лй на себя вериги одиночества въ формальномъ разводѣ, съ запрещеніемъ вступать въ новый бракъ, или по невозможности жениться при живой женѣ, съ которой я жить не буду.
   

XXXIX.

   Приготовленія мои я веду съ необычайнымъ самообладаніемъ. У меня въ бюро лежитъ уже заграничный паспортъ; я выправилъ также отдѣльный видъ для своей жены. Деньги приготовлены. Письмо будетъ написано завтра.
   Жена моя обрѣтается "въ невѣдѣньи счастливомъ". Да, есть тайное сладострастіе въ зрѣлищѣ одураченія. Злобное ощущеніе переливается по всѣмъ вашимъ жиламъ. Смотришь на довольное, улыбающееся, кроткое лицо и думаешь: "улыбайся, голубушка, улыбайся; ты воображаешь, что блаженству твоему нѣтъ предѣла, что наивный муженекъ въ восхищеніи отъ твоей искренней траги-комической исповѣди; а онъ уже все приготовилъ для сюрприза, который будетъ почище внезапнаго открытія заговора двухъ бабенокъ, затянувшихъ его въ женитьбу. Какъ-то ты будешь улыбаться, читая письмо, которое найдешь въ кабинетѣ мужа, на письменномъ столѣ? И ты скажешь, голосомъ отчаянія, что вредно женщинѣ быть слишкомъ откровенной, даже и съ пламеннымъ любовникомъ, даже и съ простакомъ-мужемъ. А отчаяніе твое я отсюда вижу и наслаждаюсь имъ. Тебѣ нуженъ мужъ. Ты создана для матримоніальныхъ миндальностей. Ты хочешь быть образцомъ супруги и матери. Вотъ и попрыгай теперь!"
   Злобное, но сладостное чувство. Ему научила меня женщина. Такъ оно и должно было случиться!..
   

XL.

   Какая досада! Ольга почувствовала себя очень дурно; но за докторомъ просила не посылать. Я не могу оставить ее сегодня, изъ простой жалости или, лучше сказать, изъ особаго мстительнаго чувства: признаюсь въ этомъ съ полнымъ цинизмомъ. Я хочу, чтобъ она вкусила приготовленный ей ударъ не слабой, не нахохлившись, а совершенно здоровой, улыбающейся, полной физической и душевной энергіи.
   

XLI.

   Нужно было послать за докторомъ. Усилился жаръ, слабость. Часа два она лежала въ забытьи. Я ухаживалъ за ней, но совершенно механически.
   Докторъ говоритъ, что болѣзнь еще не выяснилась. Можетъ быть, это какой-нибудь воспалительный процессъ; но какъ-бы онъ ни былъ остръ, съ недѣлю она пролежитъ.
   У меня было движеніе слабости, которое я подавилъ. Только "по человѣчеству" могъ я жалѣть объ этой женщинѣ -- никакъ не больше!
   Я останусь узнать: какой будетъ кризисъ ей болѣзни. Натура у ней молодая и чрезвычайно крѣпкая. Она вынесетъ всякую болѣзнь.
   

XLII.

   Болѣзнь выяснилась. Ольга лежитъ въ забытьи. Ей прикладываютъ ледъ къ воспаленной головѣ. Она очнется на нѣсколько минутъ и опять забудется, или начнетъ сильно метаться. Я телеграфировалъ ея сестрѣ, и сдѣлалъ это для очистки совѣсти. Варвара Васильевна, конечно, не двинется и не покинетъ своего Эдуарда. Такой эгоисткѣ, какъ она, рѣшительно все равно: умираетъ или нѣтъ ея сестра.
   Я не желаю преждевременной смерти женѣ моей. Я способенъ даже дождаться ея выздоровленія.
   Въ болѣзни она чрезвычайно терпѣлива. Когда откроетъ глаза и взглянетъ на меня, то непремѣнно улыбнется. Я стараюсь не встрѣчать этихъ улыбокъ.
   Вчера вечеромъ она много бредила. Я сталъ прислушиваться.
   "Ахъ, Barbe, лепетала она,-- я не могу... я не буду... онъ очень хорошій человѣкъ... любитъ-ли меня?.. да... Ахъ, онъ подозрѣваетъ!.."
   Бредъ обличалъ ее. Она и въ безсознательномъ состояніи преисполнена заботы о томъ, какъ-бы я не открылъ раньше, чѣмъ нужно, ихъ благородныхъ махинацій.
   Голосъ больной былъ необыкновенно искренній; въ немъ даже слышались слезы. Но что-же это доказываетъ? Такую выучку, что даже въ бреду она остается вѣрна своему актерству.
   

XLIII.

   Я просилъ доктора быть со мною совершенно откровеннымъ и не скрывать опасности. Онъ сказалъ мнѣ сегодня, что опасность есть, хотя натура и очень энергическая. Каюсь, я выслушалъ это съ нѣкоторымъ волненіемъ. Странно! Неужели, въ самомъ дѣлѣ, способенъ я убиваться изъ-за опасной болѣзни женщины, которая такъ безстыдно опошлила мою привязанность? Нѣтъ! Я буду внимательнѣе слѣдить за собой. Я рѣшилъ приготовить сюрпризъ Ольгѣ Петровнѣ, когда она будетъ въ полномъ разцвѣтѣ своихъ силъ. Я жду конца -- вотъ и все.
   Если даже и умретъ она теперь -- она умретъ въ безсознательномъ состояніи, схваченная болѣзнью, въ минуту полнаго душевнаго довольства и торжества. Я тысячу разъ желалъ-бы умереть такимъ-же образомъ. А чтожь мнѣ осталось дѣлать изъ моей жизни? Умретъ она или останется въ живыхъ, я заживо похороненный мертвецъ. Дѣлать второй опытъ супружества было-бы безумной и уродливой дерзостью. И стану я влачить свою хандру, ожесточусь, сдѣлаюсь брюзгой, рабомъ привычекъ, весьма вѣроятно, ненавистникомъ женскаго пола. И все это вызвано будетъ однимъ комическимъ эпизодомъ, однимъ столкновеніемъ съ двумя скверными бабенками и накрахмаленной барышней. Никакая философія тутъ не поддержитъ. Мы вѣдь хороши, какъ діалектики, да и то, когда не нервничаемъ, а въ жизнь нашу почти не проникаютъ наши теоретическіе принципы. Да и какъ могло-бы быть иначе. Развѣ мы живемъ гармоніей темперамента съ умственнымъ развитіемъ? Мы только порываемся, и нѣтъ у насъ никакой дѣйствительной душевной святыни. Каждый изъ насъ жаждетъ хорошаго лоттерейнаго билета и называетъ эту похотливую болѣзнь мелкой душонки разными громкими именами.
   Женщины потому такъ и издѣваются надъ нами, что онѣ въ милліонъ разъ цѣльнѣе. Вотъ -- одна изъ этихъ женщинъ, она и въ бреду остается вѣрна себѣ. Бредитъ такъ, что къ ней невозможно придраться. И самый бредъ оставитъ каждаго изъ насъ въ дуракахъ.
   

XLIV.

   Она будетъ жить. Пускай живетъ. Я дождусь выздоровленія.
   Первыя ея слова, когда она стала бодро говорить, были:
   -- Какъ ты меня любишь, Дмитрій!
   Я не успѣлъ взвидѣться, а ея. руки уже обвились вокругъ моей шеи. Эти ласки болѣзненно раздражили меня. Я настаивалъ на томъ, чтобы она не утомлялась разговорами, но полился цѣлый потокъ всякихъ нѣжностей. Я конечно устою противъ нихъ. Мои разговоры съ Ольгой будутъ исключительно вертѣться около ея здоровья. Слѣдить за собой мнѣ нужно будетъ еще зорче.
   И что меня приводитъ въ ярость -- это невозмутимая ясность лица моей супруги! Лицо это говоритъ: "я прикрываю хрустальную душу и никакого нравственнаго допроса и суда я не боюсь!"
   Послѣ болѣзни она стала еще невозмутимѣе. Въ ней чувствуется какое-то блаженное состояніе.
   Но кара уже сказывается въ полномъ непониманіи того, что во мнѣ происходитъ. Она ничего не чувствуетъ.
   -- Какъ мнѣ сладко, говоритъ она мнѣ, засыпая; -- послѣ болѣзни я, какъ будто-бы воскресла къ новой жизни и вѣрь, мнѣ Дмитрій, если-бъ до нея были между нами еще какія-нибудь шероховатости, то теперь -- одно безграничное довѣріе и пониманіе.
   Каково мнѣ было все это выслушать!
   И даже иначе не говоритъ, какъ держа мою руку въ своихъ.
   

XLV.

   Я рѣшилъ опять день своего отъѣзда. На этотъ разъ -- безповоротно. Ольгу я заставилъ лечь раньше обыкновеннаго. Она весь день болтала, много ходила по комнатамъ и въ девять часовъ разомлѣла.
   Я просидѣлъ въ кабинетѣ надъ, письмомъ ровно полтора часа. Не давалось оно мнѣ. Чѣмъ больше усилій я надъ собой дѣлалъ, тѣмъ тяжелѣе мнѣ было находить слова и подбирать фразы. Потомъ я собралъ свой дорожный мѣшочекъ. Мое бѣлье и платье уложено было еще наканунѣ и такъ, чтобы Ольга не могла узнать.
   Было два часа, когда я вышелъ изъ кабинета. Меня влекло въ спальню. Новый приливъ злобной радости сжалъ мое сердце. Мнѣ захотѣлось спародировать патетическое прощаніе, обращая его къ спящей женѣ моей.
   Въ спальнѣ мягкій полумракъ и особая тишина нѣсколько смягчили мое настроеніе. Тихо, неслышными шагами, приблизился я къ кровати. Свѣтъ алебастроваго абажура падалъ на одну часть лица Ольги. Она лежала на правомъ боку, съ нѣсколько закинутой назадъ головой. Волосы ея падали на подушку и она въ нихъ точно купалась. Можно было разсмотрѣть выраженіе лица. Глаза не совсѣмъ были закрыты. Губы улыбались. Правая рука лежала на груди.
   Притаивъ дыханіе, стоялъ я нѣсколько секундъ, наклонившись надъ нею. Ѣдкая тоска защемила сердце. Въ эту минуту Ольга показалась мнѣ краше, чѣмъ когда-либо. Мнѣ сдѣлалось невыносимо тяжко. Эта комната, свидѣтельница моихъ первыхъ душевныхъ радостей, не выпускала меня. Я безъ возгласовъ и воплей горько оплакалъ ту Ольгу, которой я такъ недавно вѣрилъ. Невольно опустился я на колѣна и глядѣлъ глазами, полными слезъ, на прелестный ея профиль. Вдругъ она отняла правую руку отъ груди, лѣвую тоже отдѣлила отъ подушки, немножко выпрямила станъ и сдѣлала движеніе головой. Уста ея раскрылись совершенно.
   Я, точно ужаленный, приподнялся и окаменѣлъ на мѣстѣ.
   -- Митя, проговорила она,-- Митенька, ты вѣдь добренькій...
   Я взглянулъ быстро на лицо Ольги. Она улыбалась хитрой и слащавой улыбкой, точно будто она притворялась только спящей и чувствовала, что я здѣсь стою.
   "Добренькій" промелькнуло въ моей распаленной головѣ, т. е. болванъ, морское чучело, идіотъ, котораго всю жизнь будутъ водить на помочахъ, послѣ того, какъ женила его на себѣ! Все это въ одно мгновеніе пронизало мой мозгъ и душевная горечь, близкая къ умиленію, перешла въ неудержимую злобу. Въ глазахъ у меня совершенно помутилось. Вся исторія моей женитьбы предстала предо мною. Въ нѣсколько секундъ я припомнить всѣ подробности изъ разсказовъ Ольги и чувство нестерпимой обиды схватило меня за горло.
   А спящая Ольга продолжала улыбаться, и руки ея сдѣлали такое движеніе, точно она хотѣла приласкать меня, погладить по головкѣ, сказать мнѣ, что я "мальчикъ -- пай".
   -- Добренькій, выговорили опять раскрывшіяся губы.
   -- Молчи! глухо крикнулъ я и кинулся на Ольгу.
   Руки мои силились схватить ее за горло.
   

XLVI.

   -- Дмитрій! что ты?
   Я опомнился. Ольга, приподнявшись на кровати, съ испугомъ протягивала ко мнѣ руки. Въ глазахъ ея я прочелъ смѣсь ужаса съ безграничной нѣжностью. Руки опустились у нея. Я упалъ на кровать и зарыдалъ.
   Это нервическое состояніе продолжалось нѣсколько секундъ. Вѣроятно, у меня все еще было такое свирѣпое лицо, когда я поднялъ голову, что Ольга приговорила тихимъ просительныхъ голосомъ:
   -- Что ты хочешь со мной дѣлать?
   Ничего не отвѣчая, я кинулся было къ двери. Но тутъ она стремительно схватила меня за руку, и вскрикнула:
   -- Дмитрій, я все вижу. Ты хотѣлъ...
   Она не могла докончить. Слезы покрыли быстрымъ потокомъ ея лицо. Ея руки обвились вокругъ моей шеи. Я опять опустился на кровать.
   -- Я вижу, я понимаю, за что ты меня возненавидѣлъ.
   И лицо ея приняло вдругъ кроткое, самоотверженное выраженіе.
   -- Ты хотѣлъ, говорила она медленно, -- задушить меня... Я не боюсь смерти, но ты убилъ-бы не одну меня...
   -- Что? что такое? вырвалось у меня.
   -- Ты убилъ-бы и своего ребенка.
   Эти слова обдали меня внезапнымъ ужасомъ. Я взглянулъ на Ольгу и сразу-же какъ-то увидалъ, что она меня не обманываетъ, что она -- мать. Все мое бѣшенство, вся моя злоба упали. Мнѣ даже не вѣрилось, что я за двѣ минуты передъ тѣмъ способенъ былъ кинуться на жену.
   -- Вѣришь ты мнѣ, Дмитрій? спросила она, все тѣмъ-же кроткимъ, но твердымъ голосомъ.
   -- Вѣрю, вѣрю, пробормоталъ я, чуть слышно, сидя съ опущенной головой и чувствуя, какъ краска стыда покрываетъ мои щеки.
   -- Нѣтъ, продолжала Ольга, -- ты не могъ задумать такую ужасную вещь. Я понимаю, ты дѣйствовалъ въ безпамятствѣ, въ изступленіи; но Боже мой, чѣмъ я могла его вызвать?!
   Тутъ я украдкой взглянулъ на лицо Ольги. Оно было подернуто глубокою печалью.
   "Она любитъ тебя больше, чѣмъ ты ее", шепнуло мнѣ что-то внутри меня.
   -- Я не могу говорить теперь, еле вымолвилъ я.-- Прости меня, я несчастный!..
   И съ этими словами я выбѣжалъ изъ спальни.
   

XLVII.

   Ночь прошла безъ сна для васъ обоихъ. Я чувствовалъ, что Ольга лежитъ и ждетъ лихорадочно разсвѣта. Я порывался нѣсколько разъ вернуться въ ней, но недовѣріе, личная обида, все еще гнѣздились въ сердцѣ.
   "Ты останешься", говорилъ мнѣ голосъ совѣсти,-- "ты -- отецъ. Женщина ненавистная тебѣ до этой ночи -- мать твоего ребенка. Вотъ связь, которая залечитъ твою обиду."
   Въ утру я почувствовалъ себя спокойнымъ, кроткимъ. Я готовъ былъ забыть все прошедшее, только-бы Ольга искренно простила мнѣ взрывъ злобы. Но прежде чѣмъ я рѣшился поступаться къ Ольгѣ, она сама пришла ко мнѣ.
   Я балъ пораженъ, взглянувъ на нее: такъ ея лицо было весело и даже радостно. Никакихъ слѣдовъ тревоги не хранило оно. Она -- точно будто между нами ничего не вышло -- протянула мнѣ руку, лаская меня взглядомъ.
   Я обнялъ ее и не могъ еще разъ не заплакать. Въ моихъ объятіяхъ лежала мать моего ребенка, а бывшая моя невѣста совсѣмъ исчезла.
   Мы сѣли на тотъ самый низкій диванчикъ, гдѣ въ первыя дни по возвращеніи изъ деревни, мы сладко ворковали.
   -- Простишь-ли ты меня? спросилъ я Ольгу.
   -- Я ничего не помню, проговорила она, цѣлуя меня въ лобъ.-- Это былъ дурной сонъ, Дмитрій, ничего больше.
   -- Ты видѣла вспышку безумія, но я теперь покаюсь тебѣ во всемъ. Сегодня утромъ, проснувшись, ты не нашла-бы уже меня здѣсь, въ этомъ домѣ.
   -- Какъ? вскричала Ольга и поблѣднѣла.
   Я ей разсказалъ весь планъ мой, потомъ вынулъ письмо изъ бюро и хотѣлъ его разорвать.
   -- Нѣтъ, Дмитрій, остановила меня Ольга,-- дай мнѣ прочесть.
   Она два раза перечла письмо и сказала:
   -- Ты много страдалъ. Ты имѣлъ поводъ чувствовать себя оскорбленнымъ; ты могъ заподозрить и меня. Если-бъ я не довѣрилась твоему наружному спокойствію, я-бы не начала исповѣди въ таковъ тонѣ. Но вспомни, Дмитрій, что я тебѣ не докончила ее. Повѣришь ты мнѣ или не повѣришь, но вѣдь тебѣ самому надо теперь знать все, чтобы не мучиться понапрасну.
   Все это выговорила Ольга такъ просто, съ такой глубокой искренностью, что я былъ особенно тронутъ и вскричалъ:
   -- Забудемъ прошлое, оставимъ всякіе счеты!
   -- Мы не станемъ считаться, весело возразила Ольга.-- Не теперь, а какъ-нибудь на сонъ грядущій будетъ послѣдняя шехеразада.
   

XLVIII.

   Черезъ нѣсколько дней, когда во мнѣ улеглась всякая тревога и нервность, Ольга дѣйствительно досказала мнѣ свою исторію.
   -- Меня воспитывала сестра, начала она, -- какъ барышню, которая должна пріобрѣсти себѣ хорошаго мужа наружностью, талантами и житейскимъ тактомъ. По своему, она дѣйствовала, какъ добрая сестра. Въ жизни, кромѣ внѣшнихъ цѣлей, она не привыкла ничего добиваться. Ты знаешь ея умъ, ея ловкость. Ты испыталъ préstige всего ея существа. Дѣвочкой я привыкла смотрѣть на нее, какъ на идеалъ пріятной, развитой, безукоризненной женщины. Но лѣтъ съ осьмнадцати я, не протестуя ничѣмъ, начала свою собственную жизнь, стала внимательно присматриваться къ сестрѣ и очень скоро рѣшила, что судьбу свою я устрою по своему, и что меня ни за кого не выдадутъ посредствомъ всякихъ маневровъ. Сестра этого не замѣчала. Такъ и тянулось это до времени моего знакомства съ тобой. Ты былъ не первымъ предметомъ ея попеченій. Представлялись и другія партіи; но это именно только были партіи. Человѣка я ни въ комъ изъ нихъ не видала. Сестра точно также проводила цѣлыя ночи, внушая мнѣ, какъ вести себя; я слушала, вела себя безукоризненно, а предложенія мнѣ все-таки не дѣлали. Поэтому въ ней и зародилось убѣжденіе, что сама я ни въ какомъ случаѣ не съумѣю сблизиться съ человѣкомъ, даже съ такимъ, который мнѣ понравится. Она начала хитрить со мною, то-есть не сразу объяснять мнѣ свои планы. На воды повезла она меня, не сказавши ни слова о перепискѣ съ твоей кузиной. Въ первые дни она взяла на себя весь трудъ привлечь тебя въ знакомству съ нами, а потомъ она вскорѣ замѣтила, что ты мнѣ нравишься. Но это нисколько не увеличило ея довѣрія къ моимъ способностямъ. Всю наружную исторію ты знаешь и я не стану повторять еще разъ.
   -- Не повторяй! вырвалось у меня.
   -- Я сказала себѣ, Дмитрій: если этотъ человѣкъ дѣйствительно такой, какимъ я его представляю себѣ, онъ мнѣ проститъ мою слабость къ сестрѣ; но полюбитъ онъ меня хоть немножко вовсе не потому, что я исполняла совѣты и приказанія моей учительницы; онъ будетъ чувствовать, какъ я на него смотрю и вѣрно оцѣнитъ то, что я сама вкладывала въ наше сближеніе. Случилось не такъ. Ты заподозрилъ сначала Barbe, потомъ меня въ то время, когда я еще не могла, не умѣла быть съ тобой вполнѣ искренней. Я испугалась и не скоро освободилась отъ своего малодушія. Вотъ это-то и раздражило тебя. Не правда-ли?
   -- Я не разъ видѣлъ твое смущеніе, сказалъ я.
   -- Я мучилась и не знала, съ чего начать, ждала свадьбы Barbe и боялась, что вотъ-вотъ произойдетъ взрывъ:-- ты меня осыплешь вопросами, на которые я не буду въ состояніи отвѣчать пряно и глядя тебѣ въ глаза.
   Ольга замолкла. Рука ея искала моей руки и крѣпко пожала ее.
   -- И все? спросилъ я.
   -- Да, все.
   -- И ты не боишься моихъ безумныхъ вспышекъ?
   -- Нѣтъ, не боюсь. Только скажи мнѣ одно слово: вѣрю.
   Я съ восторгомъ сказалъ его, и Ольга вся въ слезахъ отвѣтила мнѣ горячими ласками.
   

XLIX.

   Я -- отецъ! Моя Ольга стала еще краше. Она сама кормитъ своего ребенка, нашего толстенькаго и головастенькаго Гришу. Онъ очень крупныхъ размѣровъ. Я вхожу въ какое-то состояніе глупѣйшаго восторга, глядя на картину его кормленія. Это совсѣмъ особенное чувство. Рефлекціи никогда въ него не проникнутъ. Понянчить сына у меня -- большой зудъ, но мать не довѣряетъ, говоря, что я по разсѣянности сяду на него. А въ самомъ дѣлѣ вдругъ какъ сяду въ порывѣ родительскаго самоуслажденія!!
   Мнѣ несмѣшно мое дѣтолюбіе. Филистеромъ я ни въ какомъ случаѣ не сдѣлаюсь; но за то я сказалъ -- навѣкъ прости всякой безпредметной хандрѣ. Теперь мнѣ нѣтъ дѣла до того, стоитъ-ли моя жена или нѣтъ на той ступени развитія, чтобы понижать всѣ малѣйшіе оттѣнки моего душевнаго анализа. Все это дребедень!
   Мои волненія, чувство обиды, злоба, приведшая меня почти къ кровавому дѣлу (ужасъ вспомнить!) -- ничто иное, какъ сумасбродство засидѣвшагося-было въ старыхъ дѣвкахъ холостяка, на подкладкѣ самолюбиваго писаки. Теперь, я съ полнымъ благодушіемъ преклонился-бы предъ искуствомъ женщины, даже еслибъ она меня оставила въ полнѣйшихъ дуракахъ. Я нахожу, что меня слишкомъ мало проучили за мое высокомѣріе. Женщины во всемъ добрѣе насъ, даже и тогда, когда онѣ хотятъ насъ эксплуатировать или дѣлаютъ мишенью своихъ матримоніальныхъ выстрѣловъ; онѣ въ концѣ концовъ имѣютъ цѣлью: спасти насъ, залечить наши раны, превратить нашу внутреннюю мертвечину въ здоровое живье.
   Честь и хвала имъ!
   Когда мой Гриша подростетъ, я ему буду также разсказывать, на сонъ грядущій, исторію моей женитьбы и кончу слѣдующимъ афоризмомъ:
   "Люби во время и, пожалуйста не хлопочи о томъ, чтобы перехитрить женщину."
   И я увѣренъ, что, въ мои лѣта, Гриша будетъ уже отцомъ многочисленнаго семейства...

Петръ Боборыкинъ.

"Дѣло", NoNo 9--10, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru