Года три тому назадъ, въ теплый майскій день я проходилъ Лѣтнимъ садомъ, наслаждаясь отблескомъ солнечныхъ лучей, давно и тщетно ожиданныхъ петербургскими горожанами. На деревьяхъ щебетали птицы; по окраинамъ аллей кое-гдѣ начинала пробиваться травка самой яркой зелени. Я остановился за рѣшеткою сада, со стороны Цѣпнаго моста. Въ воздухѣ разливалась весенняя нѣга; все приглашало душу къ принятію сладкихъ впечатлѣній, и одно изъ нихъ, для насъ, мужчинъ, самое пріятное -- видъ красивой женщины, уже начало останавливать мое вниманіе. Хотя я не могъ разглядѣть лица ея, наклоненнаго къ землѣ и прикрытаго маленькою вуалью, но при настроеніи моего духа, всякая женщина показалась бы мнѣ красавицей. Незнакомка подходила ко мнѣ наклонившись, какъ будто чего-то искала на тротуарѣ, на которомъ я стоялъ въ нѣмомъ созерцаніи. Я рѣшился заговорить съ нею.
-- Вы вѣрно что нибудь обронили, сударыня? сказалъ я. Отвѣта не было. Дама шла по направленію къ мосту, продолжая что-то искать.
-- Позвольте мнѣ помочь вамъ въ вашихъ поискахъ, продолжалъ я, стараясь заглянуть ей въ лицо.
-- Благодарю покорно, я поищу и одна, безъ вашей помощи, сказала она такимъ тономъ, что при другомъ настроеніи моихъ чувствъ я оставилъ бы ее въ покоѣ, чтобъ не терять времени по пустому... а тутъ птицы такъ и заливаются...
-- Однако, сказалъ я, не отставая отъ дамы ни на шагъ, вдвоемъ съ вами мы скорѣе бы нашли; и я сдѣлалъ нарочно удареніе на "съ вами."
Дама мгновенно остановилась и посмотрѣла мнѣ смѣло въ глаза съ вопросительнымъ взглядомъ, ясно выразившимъ: "отвяжетесь ли вы отъ меня?" Я не хотѣлъ поминать этого взгляда и, помолчавъ немного, снова продолжалъ разговоръ, между тѣмъ, какъ дама уже ступила на мостъ.
-- Что вы потеряли, сударыня? скажите мнѣ, пожалуйста, почему не угодно вамъ принять отъ меня услуги?
-- Потому что мнѣ угодно обойтись безъ нея; и дама сдѣлала удареніе на слова "мнѣ угодно." Она перешла мостъ и пошла прямо, все продолжая глядѣть себѣ подъ ноги очень пристально. Я было отсталъ отъ нее, но снова нагнавъ, заговорилъ:
-- Напрасно вы отвергаете мою помощь... Едва я успѣлъ произнести эти слова, какъ незнакомка остановилась и снова бросила на меня взглядъ полный негодованія, который передать словами невозможно! Она помолчала немного, какъ будто сбираясь съ мыслями, чтобъ поразить меня сильнѣе, и надо признаться, это ей удалось вполнѣ.
-- Неужели вы думаете, сказала она съ самой злой проніей и протяжно, какъ говоритъ Рашель: неужели вы думаете, что при вашей физіономіи васъ уже и отвергнуть нельзя?.. Купите себѣ зеркало! прибавила она быстро и направилась въ Моховую.
У меня опустились руки; я не на шутку разсердился и стоялъ на углу тротуара, какъ будто пораженный громомъ. Мало по малу я сталъ размышлять о своемъ приключеніи: "Ужъ какъ будто я такъ дуренъ, что меня, хотя иносказательно, но все таки могутъ называть уродомъ?.. Кто же далъ право этой барынѣ такъ рѣзко высказаться?" спрашивалъ я самъ себя, забывъ свою привязчивость и поводъ даннаго мнѣ урока. Самолюбіе мое напомнило мнѣ, что бѣдная дама, вѣроятно, была сильно огорчена своею потерею. Къ этому обстоятельству я отнесъ ея неблаговоленіе ко мнѣ и побрелъ назадъ тихимъ шагомъ, все болѣе и болѣе думая о своемъ приключеніи и вспоминая малѣйшія его подробности. Дама имѣла правильныя черты лица, бойкій и смѣлый взглядъ, и вообще произвела на меня одно изъ тѣхъ впечатлѣній, въ которыхъ сердце рѣдко даетъ себѣ отчетъ въ первое мгновеніе. Какъ жаль, что я встрѣтился съ нею въ такую непріятную минуту ея жизни. Кто не знаетъ, что потерять что-бы-то ни было, вообще очень непріятно, а можетъ быть, она потеряла цѣнную вещь, а что еще того хуже, чужую вещь? Это уже мучительно! И мало по малу, мое воображеніе начало меня мирить съ незнакомкою и съ ея Фразою: "купите себѣ зеркало!" то есть, другими словами: извольте лично убѣдиться, что съ вашей Физіономіей, и проч...
Вдругъ, посреди подобныхъ размышленій, два мальчика выбѣжали изъ мелочной лавки, и, борясь между собою, чуть не сбили меня съ ногъ. Одинъ изъ нихъ держалъ подъ мышкой большую исписанную тетрадь in folio, а другою рукою отнималъ такую же у своего товарища.
-- Анъ не дамъ, не дамъ, чучело ты этакое! вишь озарникъ какой, мало тебѣ одной тетрадки, такъ нѣтъ, подай обѣ.
-- Да вѣдь я ихъ нашелъ, а не ты, образина ты этакая.
И бойцы продолжали бороться. Слово "нашелъ" навело меня на мысль о потерѣ моей незнакомки.
-- Что вы нашли тутъ, пострелята? закричалъ я грозно дерущимся.
-- Да вотъ что, сказалъ, не выпуская изъ рукъ тетради, тотъ, котораго назвали Гаврюшкой. Я увидѣлъ какой-то свертокъ и говорю Кирюшкѣ: смотри-ко, эвоно что на улицу-то съ панели покатилось, а Кирюшка и бросился со всѣхъ ногъ да и поднялъ мою находку. Онъ было не отдавать мнѣ, да ужъ идучи вмѣстѣ, мы порѣшили дѣлить находку пополамъ, а какъ развернули обвертку-то, такъ и увидѣли въ ней какія-то двѣ написанныя тетрадищи.
-- Такъ ты и сказалъ, подхватилъ Кирюшка "эка дрянь, я думалъ, что это что нибудь хорошее," вотъ я ихъ и взялъ себѣ, да нелегкая дернула меня проболтаться, что я продамъ ихъ въ табачную, хоть не за деньги, такъ за маковники да леденцы; Гаврюшка и сталъ отнимать ихъ у меня, а прежде было отказался.
-- Да и отниму таки, сказалъ Гаврюшка и потянулъ снова тетрадь къ себѣ.
Борьба на минуту прерванная, снова началась еще съ большимъ ожесточеніемъ. "Что, если эти тетради принадлежатъ моей незнакомкѣ," подумалъ я и рѣшился овладѣть ими, во что бы то ни стало. Но вдругъ драка мальчишекъ дошла до высшаго пароксизма. Кирюшка хватилъ Гаврюшку такъ мѣтко въ глазъ, что тотъ отшатнувшись, рванулъ тетрадь, нѣсколько листовъ остались у него въ рукахъ и онъ съ ними бросился бѣжать изъ всѣхъ силъ. Кирюшка хотѣлъ было броситься за нимъ въ догонку, однако я твердою рукою удержалъ его, между тѣмъ, какъ Гаврюшка въ одно мгновеніе скрылся изъ виду.
-- Я куплю у тебя твою находку, сказалъ я ему.
-- Изволь, баринъ, мнѣ все равно, кому ни продать, да вишь ты, баринъ, эвто рыло, Гаврюшка, отхватилъ маленько.
-- Ну, что дѣлать, давай ихъ мнѣ въ такомъ видѣ, какъ онѣ есть, да нельзя ли отнять и выхваченные листки у Гаврюшки?
-- Ну, нѣтъ, баринъ, на это дѣло теперь ужъ не гораздъ; это такой озарникъ, что съ нимъ не совладаешь, онъ скорѣе въ воду броситъ, чѣмъ отдастъ; да его же теперь и съ собаками не отыщешь.
-- А ты не знаешь, гдѣ онъ живетъ? спросилъ я, перебирая тетрадь и расправляя помятые и скомканные листы.
-- Нѣтъ, баринъ, не знаю; онъ приходитъ по праздникамъ къ лоткамъ съ орѣхами да яблоками, балуется на мосту, какъ экипажи проѣздомъ мостъ колышатъ, качается на перилахъ да поплевываетъ въ воду. Видать-то я его здѣсь видывалъ не разъ, а знать гдѣ живетъ, воръ онъ этакой, не знаю.
-- Ну, вотъ что, Кирюшка, коли ты его завидишь, то вымани у него оторванные листы, даже заплати ему, если нужно, я отдамъ тебѣ вдвое, втрое, чего они тебѣ стоить будутъ.
-- Хорошо, баринъ, попробую, да наврядъ ли удастся: онъ ихъ, пожалуй, сгубитъ тотчасъ же, вѣдь мазура такой!
-- Ну, можетъ быть и не сгубитъ. Да гдѣ же я тебя увижу, когда мнѣ вздумается навѣдаться?
-- А вотъ въ эвтой лавкѣ, баринъ, тутъ меня спрошайте, я въ ней нанимаюсь въ подмогу прикащику Василью. Такъ и спросите Кирюшку.
Я заплатилъ Кирюшкѣ рубль серебромъ за обѣ найденныя имъ тетради; онъ чуть не повалился мнѣ въ ноги отъ радости, и я направилъ шаги свои въ Лѣтній садъ, и на первой попавшейся мнѣ скамейкѣ, сталъ разсматривать мое пріобрѣтеніе. Обѣ тетради были писаны однимъ и тѣмъ же почеркомъ. Не знаю почему, этотъ размашистый, смѣлый, болѣе мужской, чѣмъ женскій почеркъ я примѣнялъ къ смѣлому, бойкому взгляду моей незнакомки и находилъ въ нихъ какое-то тождество. Мнѣ не разъ случалось по почерку незнакомаго мнѣ человѣка составлять себѣ идею о его свойствахъ, и не помню, чтобъ примѣненія мои не оправдывались при дальнѣйшей повѣркѣ. Уже по одному почерку я почти увѣренъ былъ, что эти тетради исписала ручка моей незнакомки!.. Тетради были очень толсты и составляли двѣ совершенно отдѣльныя рукописи. Каждая изъ нихъ была сшита краснымъ шелкомъ, и на оберткѣ каждой написанъ былъ нумеръ крупными буквами. Я бережно завернулъ свою находку въ носовой платокъ и принесъ ее домой. Чтеніе этихъ двухъ рукописей доставило мнѣ большое удовольствіе. Но точно ли онѣ принадлежали моей незнакомкѣ, мнѣ этого никто не могъ сказать положительно. Былъ ли сюжетъ этихъ рукописей вымыселъ, или настоящая исторія, я предоставляю читателю рѣшить самому. Я представляю рукописи, не измѣнивъ ихъ ни въ единомъ словѣ. Вырванныхъ листовъ разбойникомъ Гаврюшкой недоставало только въ рукописи подъ нумеромъ 2; рукопись нумеръ 1-й была совершенно цѣла. Много ли было вырванныхъ листовъ, неизвѣстно; листы разорванной тетради были не нумеровины.
Долгое время я постоянно, въ извѣстный часъ, гулялъ по мѣсту, гдѣ встрѣтился съ незнакомкой, чтобъ спросить, не ей ли принадлежатъ найденныя рукописи, но не встрѣтилъ ее ни разу болѣе. Я посѣщалъ всѣ публичныя гулянья, бывалъ въ особенности часто въ театрахъ, такъ какъ я изъ рукописи подъ No 2-мъ узналъ, что писавшая ее, любила страстно зрѣлища. Вскорѣ послѣ своей находки я не упустилъ изъ виду сдѣлать объявленіе въ вѣдомостяхъ, что нашелъ двѣ рукописи, завернутыя въ бумагу, у Лѣтняго сада, и назначалъ явиться за ними въ извѣстную кандитерскую, гдѣ было мною сдѣлано по сему предмету надлежащее распоряженіе, но все было напрасно. Тяготясь моимъ пріобрѣтеніемъ, я рѣшился наконецъ подѣлиться его содержаніемъ съ читателями. Удерживаюсь отъ всякаго критическаго разбора моихъ рукописей. Я могу быть въ этомъ дѣлѣ пристрастенъ. Образъ незнакомки еще такъ живо рисуется предъ моими глазами, и теперь, какъ тогда, я чувствую къ ней какое-то непреодолимое влеченіе, или симпатію -- родъ недуга, какъ говоритъ Репетиловъ. Еслибъ необходимо было дать какое нибудь названіе представляемымъ мною рукописямъ, я назвалъ бы ихъ: "БРАКИ ПО РАСЧЕТУ", романъ нравоописательный.
Я забылъ сказать, что хотя у меня и были зеркала, но по совѣту незнакомки, я купилъ еще одно, которое бѣситъ меня чрезвычайно, оно дѣлаетъ меня гораздо менѣе дурнымъ, чѣмъ я ей показался. Вотъ вся польза, которую я пріобрѣлъ отъ совѣта незнакомки.
РУКОПИСЬ No 1.
I.
-- Нѣтъ, батюшка, отецъ Арсеній, что вы ужъ тамъ ни говорите, а я поставлю на своемъ! Я васъ очень, очень уважаю, а ужъ въ этомъ случаѣ, вы меня извините. Замучили моего Петю науками, свели его въ гробъ, такъ ужъ Костю моего я сберегу, и не отдамъ никому.
-- Но, сударыня, Анна Львовна, подумайте: мы живемъ въ такое время, когда неучемъ быть стыдно, особенно въ вашемъ званіи.
-- Да, потому что я бригадирша, что у меня чистыхъ, не заложенныхъ пятьдесятъ девять душъ, я и хочу, чтобъ единственнаго моего сына, Константина, не мучили всяческими премудростями. Слава Богу! онъ не такъ бѣденъ, чтобъ ему безъ наукъ и головы преклонить было некуда; да и званіе не шуточное: сынъ бригадирши Перепой!.. Оно не совсѣмъ-то просто, сынъ брига-дир-ши! Вотъ что-съ
Анна Львовна имѣла привычку произносить чинъ свой медленно, протяжно, съ удареніемъ на буквы р, съ величіемъ и самодовольствомъ во взорѣ, въ голосѣ и въ движеніи головы.
Отецъ Арсеній снова началъ защищать пользу наукъ противъ зла невѣжества, взглядывая по-временамъ съ какимъ-то состраданіемъ на тринадцатилѣтняго бѣлокураго мальчика съ голубыми, большими глазами и съ чертами рано развитаго, мужественнаго лица.
Мальчикъ сидѣлъ поодаль отъ матери, очень тучной шестидесятилѣтней женщины, потѣвшей за разлитіемъ вечерняго чая, которымъ она угощала своего сельскаго священника. Это было въ 1774 г., во время царствованіи Екатерины II. Отецъ Арсеній обучалъ сыновей Анны Львовны, по словамъ которой, старшій, Петя, умеръ ни отчего, болѣе, какъ отъ наукъ.
-- Да-съ, батюшка, отецъ Арсеній, извольте-ко припомнить, снова начала Анна Львовна: Петя сталъ учиться десяти лѣтъ. Эй, рано! говорила я вамъ, а вы мнѣ все одно въ отвѣтъ: "Какое рано, сударыня, Анна Львовна." А вотъ и вышло по-моему. Заучился, зачахъ, и Богу душу отдалъ. И Анна Львовна заплакала непритворными, горючими слезами.
-- Не плачьте, Анна Львовна, Господь Богъ любитъ смиреніе и безропотную покорность Его святой волѣ, Его непостижнмымъ опредѣленіямъ. Вашъ сынокъ, Петя, четыре года уже учился у меня, и все здоровъ былъ... но къ несчастію простуда...
-- То-то простуда, не зналъ бы онъ простуды, ка-бы бѣгалъ на волѣ по полямъ да лугамъ...
-- Да развѣ крестьянскіе ребятишки, не смотря на свои права бѣгать по полямъ, не умираютъ? возразилъ кротко отецъ Арсеній.
-- Оно конечно такъ, а все же жаль бѣднаго Петю, и при этихъ словахъ Анна Львовна глубоко вздохнула, и утерши глаза платкомъ, положила его въ карманъ вмѣстѣ съ табакеркой.
-- Оно безспорно жаль, продолжалъ священникъ, но неблагоразумно губить будущность Кости изъ-за того, что вамъ жаль Петю. По-моему мнѣнію, Анна Львовна, ужъ коли выбирать, такъ лучше будь сынъ въ могилѣ, чѣмъ въ живыхъ да дуракомъ и невѣждой.
-- Опять вы за свое, отецъ Арсеній, сказала съ твердостью Анна Львовна, да ужъ теперь не быть по вашему, а будетъ помоему. Костя знаетъ грамотѣ, священную исторію и молитвы, а по счетной части, по математикѣ, что ли, по вашему, онъ уже всѣ счеты прошелъ, ну, такъ и будетъ съ него! Заживемъ мы съ нимъ у себя въ Ванинѣ на славу; будетъ онъ любить старуху мать свою и ухаживать за нею... Не такъ ли, Костя?
Костя не отвѣчалъ, но что-то похожее на слезу блеснуло на его свѣтлыхъ глазахъ, озаренныхъ раннею смѣтливостью.
-- Костя молчитъ, Анна Львовна, видите ли вы! сказалъ отецъ Арсеній съ торжествующимъ видомъ.
-- Да, перебила Анна Львовна, я вижу въ Костѣ большую перемѣну, отецъ Арсеній: онъ сталъ такой невеселый, пасмурный, задумчивый. Не знаете ли, батюшка, что съ нимъ приключилось? Костя, дружечикъ ты мой, отчего ты сталъ такой неразговорчивый?
-- Ты у меня такой добрый, сказала Анна Львовна, гладя сына по головѣ; коли такъ, то и скучать нечего, мать огорчать не должно. Выпей-ка еще стаканчикъ чайку, отецъ Арсеній, да ужъ, пожалуйста, и говорить перестанемъ все объ одномъ и томъ же.
-- Нѣтъ, сударыня, Анна Львовна, возразилъ священникъ, зачѣмъ же переставать говорить, напротивъ, я считаю долгомъ сказать вамъ, что у Кости вашего способности къ наукамъ отличныя, особенно къ наукамъ математическимъ; что съ этими способностями онъ можетъ пойти далеко, тѣмъ болѣе, что братецъ вашъ, Аполинарій Львовичъ, какъ я неразъ слыхалъ отъ васъ самихъ, начальникъ одного изъ корпусовъ въ Петербургѣ, и что вашему сыну былъ бы у него пріютъ и воспитаніе...
-- Что-ти, что-ти, батюшка, отецъ Арсеній! Я, я Анна Львовна Перская, буду чѣмъ нибудь одолжаться у брата Аполинарія? Этому не бывать! Вы развѣ забыли, что проѣзжая по нашей губерніи, онъ не вспомнилъ навѣстить вдову сестру, старшую сестру свою! Что же онъ такое самъ, смѣю спросить?
-- Онъ важный сановникъ, всѣми уважаемый, исполняющій рачительно и благонадежно должность, возложенную на него нашею матушкою царицею,
-- Важный сановникъ! сказала Анна Львовна гордо, я сама брига-дир-ша... Чѣмъ онъ вздумалъ гордиться, и предъ кѣмъ же? предъ старшею сестрою? Чтожъ? и я поѣду когда нибудь въ Петербургъ, и докажу моему братцу, что онъ во всемъ обязанъ имѣть аттенцію къ старшей сестрѣ своей!..
-- Да онъ вѣрно и имѣетъ ее къ вашей особѣ въ достаточ ной степени, ужъ потому одному, что васъ здѣсь, въ губерніи, всѣ знаютъ и уважаютъ.
-- Имѣетъ ко мнѣ аттенцію, а не заглянулъ въ Ванино.
-- Нѣтъ, батюшка, не говори, у него вылетѣло изъ головы, что тутъ не вдалекѣ живетъ вдова бѣдная... Зазнался больно!
-- Ну, если даже и предположить, что забылъ, это еще не доказываетъ...
-- Какъ не доказываетъ, прервала съ запальчивостью Анна Львовна. Да что же оно доказываетъ? не то ли, что меня забыли, ась? Если онъ меня забылъ, такъ и я его помнить не хочу и обойдусь безъ его покровительства.
Голосъ Анны Львовны звучалъ, глаза блестѣли негодованіемъ.
Отецъ Арсеній разсудилъ замолчать и перемѣнивъ искусно разговоръ, долго еще бесѣдовалъ съ Анной Львовной, которая, хотя и возставала противъ -усиленныхъ наукъ для своего Кости, но была очень здравомыслящая и умная барыня. Горесть о потерѣ первёнца сына заставляла ее говорить противъ ученія, но въ душѣ она сознавала всю пользу, отъ него проистекающую. Сѣтованія объ умершемъ сынѣ были еще слишкомъ живы въ душѣ ея; надо было предоставить времени образумить старушку на счетъ будущности Кости. Но время, этотъ гранильщикъ сердца человѣческаго, медленно совершаетъ свою работу надъ твердыми сердцами, а Костѣ уже четырнадцатый годъ; онъ смышленъ не по лѣтамъ; способностямъ его нѣтъ простора развернуться. Книгъ и руководствъ въ селѣ Ванинѣ почти нѣтъ никакихъ. Въ описываемое нами время они были рѣдкостью даже въ богатыхъ домахъ зажиточныхъ помѣщиковъ.
Приведенный нами разговоръ былъ подслушанъ къ концу осени. Холодные утренники напоминали о приближеніи суровой поры. Наступилъ праздникъ Покрова Пресвятыя Богородицы. Въ ближнемъ, селѣ у одного изъ сосѣдей бригадирши былъ храмовый праздникъ. Съ нѣкоторыхъ поръ, и особенно послѣ потери сына, Анна Львовна не выѣзжала изъ своего села. Бригадирша страдала одышкою, признакомъ начала водяной болѣзни, которая развивалась мало по малу.
Бригадирша позволила Костѣ отправиться одному на праздникъ къ сосѣду, и положено было, что дядька Кости, Карпъ, отвезетъ его въ Покровское. Костя просилъ позволенія пробыть тамъ трое или четверо сутокъ. Дядька же Карпъ долженъ былъ возвратиться одинъ домой, а по истеченіи этого срока, снова ѣхать за барченкомъ въ дорожной колымагѣ.
II.
День былъ пасмурный и холодный. Мелкій дождь не переставалъ моросить и пробивалъ до костей, не смотря ни на какую одежду. Окольными дорогами, избѣгая большой столбовой, бѣлокурый мальчикъ пробирался по грязной, смоченной землѣ, прилипавшей къ ногамъ его и еще больше затруднявшей его ходьбу. Мальчикъ былъ въ довольно легкой курточкѣ и въ картузѣ; онъ дрожалъ отъ холода и усталости. Силы его изнемогали. Онъ едва могъ дотащиться до большой рѣки, которая преграждая ему путь, катила предъ нимъ холодныя и мутныя свои волны. За рѣкою виднѣлось нѣсколько вѣтряныхъ мельницъ. Къ нимъ-то, уже давно завидя ихъ издали, направилъ свой путь проголодавшійся и продрогшій мальчикъ. Подойдя къ берегу рѣки, онъ окинулъ ее взглядомъ: по ней не видно было никакого признака перехода или моста. Не думая долго, мальчикъ раздѣлся, связалъ въ узелъ свою одежду, прикрѣпилъ ее себѣ на голову, и взошелъ въ холодную воду, отъ которой посинѣло все тѣло его. Три дня пути, въ которые онъ поддерживалъ себя- скудною пищею, взятою имъ въ карманы предъ отправленіемъ въ дорогу, истощили его силы. Но и этой пищи уже не было въ карманахъ его болѣе восьми часовъ. Не смотря на это, хотя и съ усиліемъ, онъ переплылъ рѣку благополучно, поспѣшно одѣлся и собравъ послѣднія силы, бѣгомъ пустился по направленію къ мельницамъ, сколько для того, чтобъ согрѣться, какъ и подстрекаемый надеждою найти хоть у сострадательныхъ крестьянъ то, чѣмъ бы могъ подкрѣпить свой истощенный желудокъ. Неподалеку отъ первой мельницы начиналась длинная цѣпь строеній кирпичныхъ и деревянныхъ. Мальчикъ понялъ, что онъ достигъ одной изъ сторонъ какого-то города. За угломъ мельницы стоялъ на складномъ столѣ лотокъ съ сайками и калачами. Видъ съѣстныхъ припасовъ возбудилъ въ бѣдномъ мальчикѣ еще въ сильнѣйшей степени тягостное ощущеніе голода. У лотка не было никого; мальчикъ сотворилъ крестное знаменіе, схватилъ сайку и бросился съ нею бѣжать. Едва онъ успѣлъ сдѣлать нѣсколько шаговъ впередъ, едва успѣлъ запустить съ жадностью бѣлые зубы свои въ мягкую сайку, какъ чья-то рука потянула его сзади за вихоръ.
-- Я очень голоденъ, завопилъ мальчикъ, я дворянскій сынъ, не бей меня.
При этомъ словѣ, рука дюжаго лавочнаго прикащика опустилась мгновенно.
-- Вотъ что! сказалъ онъ протяжно; ну, кушай на здоровье; да откуда же ты? глядь-ко, на тебѣ нитки сухой нѣтъ.
Въ это время къ разговаривающимъ подходилъ другой человѣкъ, почти также одѣтый, какъ и первый парень.
-- Что тутъ такое? спросилъ вновь прибывшій.
-- Да вотъ, какой-то дворянчикъ, говоритъ, что давно не ѣлъ, а не на что купить хлѣбца, такъ я и далъ ему сайку. Ты неразсердчаешь за то на меня, Онисимъ Григорьичъ?
-- За что сердчать, Ѳаддей, доброе дѣло ты-сдѣлалъ. А ты. господинъ мальчикъ, зайди-кась ко мнѣ въ лавочку да разскажи намъ какъ это приключилось, что ты давно не ѣвши.
И взявъ мальчика ласково за руку, онъ повелъ его черезъ лавку въ теплую комнату.
-- Вотъ садись тутотко на лежанкѣ, а покуда будетъ на тебѣ сохнуть платье, разскажи намъ, что съ тобою приключилось.
-- Я вамъ все скажу безъ утайки, но дайте мнѣ слово, что не станете меня останавливать итти туда, куда мнѣ надобно.
-- А мнѣ какое дѣло до твоего пути, сказалъ добродушно Онисимъ Григорьичъ. Мѣшать тебѣ не буду, ступай себѣ хоть на край свѣта.
-- Видите, въ чемъ дѣло: матушка моя недавно похоронила старшаго моего брата, Петю, и говоритъ, что онъ умеръ отъ ученья, а потому рѣшилась держать меня въ селѣ Ванинѣ и ничему болѣе не обучать.
-- Село Ванино, слыхалъ! сказалъ Онисимъ Григорьичъ; оно принадлежитъ вдовѣ бригадиршѣ, Фамиліи не припомню.
-- Аннѣ Львовнѣ Перской...
-- Такъ, таки-такъ! прервалъ купецъ, теперь я вспомнилъ, ну -съ, батюшка, такъ что-жъ?
-- Ну, я и ушелъ тихонько изъ дому и пробираюсь въ Питеръ, учиться и служить царицѣ нашей.
-- Доброе дѣло ты задумалъ, голубчикъ ты мой; но какъ же ты въ нашъ городокъ-то попалъ? Отъ села Ванина онъ тебѣ не лежалъ по дорогѣ къ Питеру, ты далъ большаго крюку.
-- Мнѣ некого было распросить, я никому не сказалъ о своемъ намѣреніи и только помышлялъ объ одномъ, какъ бы подальше отойти отъ Ванина, чтобъ меня не нагнали.
-- Вотъ оно что! сказалъ Онисимъ Григорьичъ, поглаживая свою густую бороду. А какъ же ты думаешь прожить-то въ Питерѣ до той поры, пока опредѣлишься въ какое ни на есть училище?
-- Родной братъ моей матушки, а мой дядя, начальникомъ надъ мальчиками въ Петербургѣ.
-- Ну, вотъ это ладно! сказалъ немного подумавъ Онисимъ Григорьичъ. А знаешь-ли что, господинъ мальчикъ, тебя не худо бы подвезти къ Питеру, а то ты съ голоду и холоду пропадешь, странствуя наугадъ въ такой легкой одеждѣ. Хошъ, я тебя отправлю вонъ съ этимъ долговязымъ парнемъ, что прислужился тебѣ сайкою. Я его кстати посылаю по моимъ дѣлишкамъ въ Петербургъ, такъ онъ тебя туда и довезетъ, да и дорогою прокормитъ.
Костя, котораго уже давно узналъ читатель, бросился цѣловать добраго купца и не могъ выговорить ни слова отъ радости.
Костя обнялъ и долговязаго прикащика Ѳаддея, вспомнилъ, какъ онъ великодушно скрылъ отъ хозяина его почти невольное посягательство на сайку, внушенное ему злымъ совѣтникомъ -- голодомъ.
На другой день, парная кибитка, запряженная двумя здоровыми купеческими лошадьми, повезла Ѳаддея и Костю въ Петербургъ.
III.
У въѣзда въ столицу, Костя вылѣзъ изъ кибитки и поблагодарилъ Ѳаддея за оказанную ему услугу. Ѳаддей предлагалъ Костѣ подвезти его къ самому дому дяди, но Костя отвергъ его предложеніе, увѣривъ, что дядя живетъ недалеко отъ въѣзда въ городъ. Ѳаддей не сталъ настаивать, сообразивъ, что можетъ мальчику не хочется явиться въ простой кибиткѣ у крыльца вельможи. Онъ распростился съ Костей дружески. Костя съ своей стороны думалъ, что ему не трудно будетъ найти дядю, хотя онъ и не признался Ѳаддею, что совсѣмъ не зналъ, гдѣ дядя живетъ.
Когда Ѳаддей скрылся изъ виду, Костя принялся распрашивать проходящихъ, гдѣ живетъ дядюшка его Аполинарій Львовичъ. Долго шелъ Костя по городу, и на всѣ разспросы свои получалъ въ отвѣтъ отрывистое "не знаю". Всѣ бѣжали по своимъ нуждамъ, никому не было дѣла до маленькаго героя. Наконецъ, одинъ изъ проходящихъ, менѣе ли другихъ занятый, или словоохотнѣе прочихъ, на вопросъ Кости вступилъ съ нимъ въ разговоръ;
-- А какъ твоего дядю зовутъ по Фамиліи?
-- По Фамиліи? спросилъ Костя и задумался; онъ никогда не слыхалъ Фамиліи дяди, и нелюбопытствовалъ знать о томъ. Прохожій понялъ затрудненіе мальчика и продолжалъ;
-- Да твой дядюшка братъ отца твоего или матери?
-- Братъ матушки.
-- Ну, это плохо!
-- Отчего же плохо? спросилъ оторопѣвшій Костя.
-- А оттого плохо, что труднѣе будетъ розыскать кто твои дядя. Какъ твоя Фамилія?
-- Перскій.
-- Ну, видишь ли, братъ твоей матушки уже не Перскій. Твоя матушка по мужу Перская; а не помнишь ли, какъ она прозывалась по отцу своему?
-- Не помню, сказалъ печально Костя. Ему казалось, что онъ не разъ слыхивалъ, какъ звали его дѣда по Фамиліи, но это прозваніе совершенно вышло у него изъ памяти.
-- Какъ же намъ быть, сказалъ ласково господинъ, выслушавшій Костю терпѣливо и снисходительно. Пойдемъ со мною рядомъ и поговоримъ еще. А какъ имя твоего дяди?
-- Аполинарій Львовичъ.
-- Не знаешь ли ты объ немъ чего нибудь, по чему бы можно было узнать его?
-- Онъ начальникъ надъ мальчиками въ Петербургѣ, такъ я не разъ слыхалъ отъ матушки и нашего священника.
Прохожій господинъ и Костя вышли въ это время на берегъ Невы.
-- Вотъ, мой другъ, перейди мостъ, и вонъ, за рѣкой, въ этомъ большомъ строеніи, выкрашенномъ зеленоватою краской, ты получишь свѣдѣнія о твоемъ дядѣ.
Костя поблагодарилъ господина, быстро перебѣжалъ длинный деревянный мостъ и подошелъ къ крыльцу указаннаго дома. На крыльцѣ стоялъ сторожъ.
-- Что это за домъ? спросилъ его Костя.
-- Шляхетный корпусъ.
-- Кто начальникъ?
-- Аполинарій Львовичъ.
-- Ну, такъ и есть. Не знаешь ли, гдѣ онъ живетъ?
-- Какъ не знать, сказалъ сторожъ, онъ живетъ недалече отсюда, вонъ все по этому проспекту, вонъ крыльцо подъ балкономъ, видишь?
-- Вижу, спасибо, спасибо, любезный! И Костя почти бѣгомъ пустился къ указанному крыльцу. Двери на улицу были отворены. Передъ Костей разстилалась богатая парадная лѣстница. Онъ взошелъ на нее и взялся за ручку замка первой попавшейся ему на глаза двери. Дверь подалась. Костя вошелъ въ небольшую комнату, вѣроятно прихожую; въ ней не было никого изъ людей, за то было въ ней трое дверей, не считая той, въ которую вошелъ Костя. Онъ отворилъ одну изъ нихъ и оробѣлъ: предъ нимъ тянулась длинная анфилада пустыхъ покоевъ. Онъ быстро притворилъ дверь и подошелъ къ другой. За нею послышался сухой кашель. Костя рѣшился отворить и вторую дверь, и еще пуще оробѣлъ. Какой-то сѣденькій старичекъ въ халатѣ сидѣлъ противъ большаго зеркала, спиною къ двери и брился. Зеркало отражало намыленное лицо старика; цвѣтъ бѣлаго подбородка сливался съ такими же бѣлыми волосами. Костя ни разу въ жизни не видалъ такого зрѣлища. Онъ въ страхѣ притворилъ дверь, но собравшись съ духомъ, снова погодя отворилъ ее немного.
-- Кто тамъ? закричалъ громкимъ и твердымъ голосомъ брившійся.
Костя снова такъ поспѣшно прихлопнулъ дверь, что чуть не прищемилъ своего носа. Сердце его сильно билось. Однако онъ въ третій разъ отворилъ дверь. Старикъ еще громче и сердитѣе закричалъ, глядя черезъ зеркало:
-- Эй, носъ! чей тамъ носъ?
Костя рѣшился перешагнуть черезъ порогъ, и войдя тихонько притворилъ за собою дверь.
-- Ну, что тамъ тебѣ? спросилъ брившійся, не поварачивая головы.
-- Я-съ... мнѣ-съ...
-- Подойди сюда ближе, да говори толкомъ, что ты тамъ мямлишь, точно кашу ѣшь.
-- Я ищу-съ дядюшку, Аполинарія Львовича, сказалъ Костя твердо и внятно, собравъ растерянныя свои силы.
Старикъ быстро повернулся всѣмъ тѣломъ на стулѣ и окинулъ взглядомъ Костю.
-- Дядюшку Аполинарія Львовича, братца моей матушки Анны Львовны.
-- Какъ? ты сынъ бригадирши Перепой?
-- Точно такъ-съ.
-- Потапка, Потапка! или сюда скорѣе, закричалъ старикъ, вставая и кладя полотенце съ колѣнъ на столъ. Вмѣстѣ съ этими возгласами, старикъ поставилъ Костю рядомъ съ собою передъ зеркаломъ, и смотря то на него, то на себя, повторялъ: Такъ, такъ! Потапка! да чтоже ты тамъ найдешь? Похожъ, дѣйствительно похожъ! и на меня смахиваетъ! Потапка, да кой чортъ! гдѣ онъ запропастился?
Потапка такой же сѣденькій, какъ и баринъ его, но далеко не такой бодрый и живой, показался наконецъ изъ-за дверей и шелъ тихими шагами, не прибавляя скорости, не смотря на нетерпѣніе, съ какимъ кликалъ его баринъ.
-- Ну, что вы тамъ, батюшка, такъ раскричались? сказалъ старикъ Потапъ, прикладывая руку къ глазамъ, чтобъ лучше разсмотрѣть, что дѣлалось противъ свѣта. Старику, какъ видно, не въ новость была нетерпѣливость его барина.
-- Посмотри-ка, старина, да посмотри хорошенько на этого мальчугана: какъ думаешь, кто онъ таковъ?
-- Да не знаю, батюшка ты мой, не видывалъ отродясь.
-- Да смотри же, Потапка; ну, чтожъ, не видывалъ? Старикъ Потапъ сталъ вертѣть Костю то бокомъ, то лицомъ къ окну.
-- Лицомъ-то онъ маленько смахиваетъ...
-- На кого, на кого же, Потапушка?
-- Да фу ты пропасть! ужъ не твой ли это сынишко, батюшка ты мой, Аполинарій Львовичъ?
Старикъ захохоталъ отъ всей души и такъ громко, что стекла оконъ задребезжали. Аполинарій Львовичъ былъ вдовъ съ двадцатипятилѣтняго возраста. Покойная жена его, скончавшаяся въ первый же годъ замужства, не оставила ему наслѣдника.
-- Нѣтъ, Потапушка, мальчуганъ не мой сынъ, а сынъ сестры, Анны Львовны, крестникъ мой, Петя.
-- Нѣтъ, дядюшка, Петя уже годъ какъ умеръ, а я Костя.
-- Петя умеръ! Ахъ, бѣдный Петя! а я не зналъ, что онъ покинулъ свѣтъ; сестра не разсудила и оповѣстить меня объ его смерти. Ну, Костя, гдѣ же твоя мать? гдѣ остановилась и зачѣмъ прямо ко мнѣ не пріѣхала?
-- Я одинъ въ Петербургѣ.
-- Ну, оно и видно, что одинъ, сказалъ Аполинарій Львовичъ, осматривая внимательно племянника: видно, что нѣкому было приглядѣть за твоею одеждою, да и попричесать тебя маленько. Что ты это, Костяj и носомъ поминутно Фыркаешь, видно платка нѣтъ?
-- Въ дорогѣ потерялъ.
-- А другаго уръ чемоданѣ не нашлось?
-- Я ушелъ тихонько изъ дому, въ чемъ былъ.
-- Какъ такъ? какъ ушелъ?
Костя сбирался было разсказать свои похожденія, но дядя, взглянувъ на часы, перебилъ его.
-- Послѣ разскажешь Ахъ. Господи! мнѣ ужъ пора быть у матушки-царицы, а я еще не одѣтъ. Потапка! на тебѣ Костю, сведи его въ баню, одѣнь прилично, чтобъ онъ былъ не хуже одѣтъ Гриши и Вани Пколпиныхъ; пока ему сошьютъ платье, никто не долженъ видѣть Костю и знать, что онъ у меня въ домѣ. Когда же гардеробъ его будетъ приведенъ въ порядокъ, когда ты отучишь племянника Фыркать носомъ и безпрестанно чесать въ затылкѣ, чтобъ Сколи ины не осмѣяли его на первыхъ парахъ, я представлю имъ Костю, какъ моего племянника, такого же, какъ и они, и запрещу имъ дѣлать Костѣ самомалѣйшую обиду.
-- Я и самъ въ обиду не дамся, сказалъ бойко Костя.
-- Ай да молодецъ! сказалъ Потапка.
-- Черезъ два, три дня, ты мнѣ разскажешь, продолжалъ Аполинарій Львовичъ, какимъ образомъ ты улизнулъ изъ дома, а теперь прощай!
Аполинарій Львовичъ погладивъ Костю по головѣ, сдѣлалъ знакъ Потапу, и тотъ увелъ съ собою нашего героя.
IV.
Старикъ Потапъ совѣстливо исполнилъ порученіе своего господина, и вымытый, вычесанный, напомаженный, напудренный и щегольски одѣтый Костя переродился совершенно. Природная красота Кости очень гармонировала съ роскошью одежды. Откинутый воротничекъ рубашки спорилъ съ шеей мальчика, бѣлой, какъ у женщины; а смѣлый, открытый взглядъ голубыхъ его глазъ обращалъ общее вниманіе и внушалъ выгодное для Кости мнѣніе на счетъ его умственныхъ способностей. Костя успѣлъ разспросить своего новаго дядьку обо всемъ, что касалось дяди его, а въ особенности о Гришѣ и Ванѣ Сколпиныхъ. Эти два лица занимали Костео болѣе всего,-отъ нихъ-то боялся дядюшка нападокъ и насмѣшекъ надъ Костей. Вотъ что узналъ объ нихъ Костя: Покойная жена Аполинарія Львовича, умершая въ самомъ цвѣтѣ молодости, была урожденная Сколпина. У брата ея, очень богатаго человѣка, занимавшаго одну изъ важныхъ должностей въ одномъ изъ воеводствъ, были два сына Григорій и Иванъ. Отецъ Сколпинъ помѣстилъ ихъ у Снѣгина, съ цѣлію, чтобы тотъ могъ наблюдать за ихъ ученіемъ и покровительствовать ихъ повышенію. Гриша и Ваня, приходя по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ къ Аполлинарію Львовичу, скидавали свои корпусныя платья и одѣвались въ домашнія -- таковъ былъ обычай того времени между богатыми и даже недостаточными людьми. Оба Сколпины славились своими шалостями и были отъявленные забіяки. Костя, вмѣсто того, чтобъ бояться встрѣчи съ ними, желалъ ея отъ всей души. Онъ самъ былъ духа задорнаго. Костя уже начиналъ скучать сообществомъ своего дядьки, какъ вдругъ Потапъ вздумалъ напомнить своему барину, что племянникъ его, Костя, вымытъ, причесанъ и одѣтъ.
Въ одинъ вечеръ ноябрскаго дня, когда на дворѣ бушевала мятель, а въ кабинетѣ Аполинарія Львовича сіялъ въ каминѣ жаркій пламень березовыхъ дровъ, старикъ Снѣгинъ призвалъ къ себѣ Костю. Онъ не видалъ племянника съ перваго дня знакомства, и не на шутку удивился перемѣнѣ, происшедшей въ Костѣ. Потапъ, замѣтивъ удивленіе своего барина, радостно потиралъ руки, и, вытащивъ платокъ изъ -кармана Кости, совалъ его въ руки мальчику, приговаривая: "не забудь же, Константинъ Петровичъ, не играй ты музыку носомъ; вотъ-те платокъ." Костя, ставъ по стояннымъ обладателемъ носоваго платка, пересталъ вдыхать носомъ воздухъ.
Послѣ тщательнаго осмотра племянника, дядя ласково погладилъ его по бѣлокурой головкѣ и сказалъ: "И на мать похожъ, и на меня сбиваетъ."
Старику отрадно было видѣть нѣкоторыя черты свои въ живописной головкѣ красавчика Кости.-- Ну, садись-ка тутъ, возлѣ меня, племянничекъ, и разскажи, какими ты способами попалъ одинъ въ Петербургъ? Да что твоя пѣсня будетъ долга, или нѣтъ?
-- Да не коротка, сказалъ развязно Костя.
-- А не скучна, пострѣленокъ?
-- И не скучна, прибавилъ Костя, улыбнувшись. Старикъ вытянулъ ноги и расположился самымъ спокойнымъ образомъ, сбираясь слушать разсказъ племянника; Потапъ сталъ за кресломъ барина, и Костя началъ:
-- Прежде всего, надо вамъ сказать, дядюшка, что моя маменька очень на васъ сердита.
-- Вотъ! а за что бы, позволь спросить?
-- Она очень гнѣвалась на васъ за то, что вы не навѣстили ее въ началѣ лѣта, когда проѣзжали по нашей области. Узнавши о вашемъ проѣздѣ какъ-то заранѣе, матушка приготовилась встрѣтить васъ; посудите, каково ей было обмануться въ своихъ ожиданіяхъ? Она говорила, что вы ее сдѣлали посмѣшищемъ всѣхъ сосѣдей; что вы заважничали передъ старшею сестрою, и что такъ поступать не годится.
Старикъ генералъ улыбнулся нравоученію племянника и сказалъ спокойно:
-- Я точно проѣзжалъ, въ началѣ лѣта, по вашимъ мѣстамъ; Матушка Царица назначила мнѣ не только день,но часъ дня, въ который станетъ ожидать меня. Еслибъ я вздумалъ свернуть 50 верстъ въ сторону, къ Ванину, то не могъ бы исполнить приказанія Государыни, а воля ея для каждаго русскаго-священна. Я не написалъ объ этомъ сестрѣ, потому что грамота ей не очень далась, да мы съ ней) и до того времени никогда не переписывались.
-- Ну, теперь, дяденька, когда вы знаете, что матушка была сердита на васъ, мой разсказъ вамъ будетъ понятнѣе.
Старшій мой братъ, покойный Петя и я обучались у нашего сельскаго священника. Петя простудился, захворалъ и умеръ, послѣ краткой болѣзни. Матушка порѣшила, что онъ умеръ отъ усиленнаго ученія и, чтобъ сохранить единственнаго оставшагося у нея сына здравымъ и невредимымъ, положено было прекратить со мною всѣ науки. Не смотря на всѣ возраженія отца Арсенія, матушка стояла на своемъ, и рѣшилась не выпускать меня ни на шагъ.
Вотъ разъ по сосѣдству у насъ въ помѣщичьемъ имѣніи у приказчика была свадьба. Я съ нашимъ казачкомъ, тоже побѣжалъ смотрѣть. Изъ нашей церкви за Поѣздомъ и мы уцѣпились, и чтобъ лучше разсмотрѣть, какъ пойдетъ пиръ и угощеніе, я забрался въ съѣстной чуланчикъ, откуда было сдѣлано окошечко въ залу, чрезъ которое все можно было видѣть и слышать. Зала была освѣщена, а чуланчикъ темный: значитъ меня и примѣтить никто не могъ. Когда гости уже достаточное число разъ приложились губами къ чаркамъ, бесѣда оживилась. Всѣ ста ли болтать безъ умолку и обо всемъ, что имъ вспадало на умъ. Вдругъ рѣчь коснулась помѣщицы, Анны Львовны Перепой. Любопытство мое было возбуждено еще сильнѣе; я пріотворилъ окошечко, чтобъ лучше разслышать, что станутъ говорить про матушку, и чуть не выказалъ этимъ движеніемъ свое присутствіе, никѣмъ даже не подозрѣваемое.
-- Что это, сказала одна изъ гостей, сухощавая, высокая женщина, что это бригадирша думаетъ дѣлать изъ своего сынка?
-- Да что, отвѣчалъ ей тоже женскій голосъ, но я не могъ видѣть, кому онъ принадлежалъ; извѣстно что: баловня, дармоѣда. Барченокъ-то, говорятъ, такой прыткій и смышленый, да и родню важную имѣетъ при дворѣ; такъ нѣтъ, сиди-де у. матушки за пазухой, да поджидай ея смерти, чтобъ самому приняться за дѣло по хозяйству.
-- Экъ вы, Анонса Сидоровна, вотъ вы и съ осужденіями, а вашему-то сынку годковъ семнадцать будетъ, а онъ у васъ все въ рубашонкѣ бѣгаете; малъ еще молъ, говорите вы, пусть порѣзвится. А Кости Перскому всего-то четырнадцатый годокъ.
-- Ну, мое дѣло совсѣмъ другое. У меня нѣтъ въ Питерѣ покровительства для моего Никандрушки, да и отъ 11 ти душъ не на что проживать-въ Петербургѣ. А вотъ бригадиршѣ и санъ велитъ, и имѣніе позволяетъ, душъ-то слишкомъ 80 имѣетъ!
-- Восемьдесятъ не восемьдесятъ, а около шестидесяти будетъ.
-- Ну, положимъ хоть и шестьдесятъ, да покровительство-то пятисотъ стоитъ. Нѣтъ, ужъ я стою на томъ, не доброе дѣлаетъ Анна Львовна, что не отсылаетъ сына въ Питеръ въ науку. Сынокъ-то такой пригожій, славный бы офицеръ вышелъ!
-- Что правда, то правда, сказалъ отецъ Арсеній. Мой ученикъ Костя былъ бы не простой человѣкъ, еслибъ занялись толкомъ его головою.
-- Да что же вы, батюшка, отецъ Арсеній, не надоумите старухи-то?
-- Э, да ужъ не разъ говорилъ и настаивалъ, да все одно напѣваетъ: "Не хочу, да не могу, уморить что ли и Костю хотите, какъ уморили Петю.
-- Вотъ и сгубитъ сына ни за копѣйку, сказала сухощавая, высокая женщина.
Такъ, или почти такъ разсуждали гости, и разговоры эти запали мнѣ глубоко въ душу. Добрый Священникъ неразъ заводилъ рѣчь съ матушкой о необходимости продолжать мнѣ ученье, и даже совѣтовалъ отослать меня къ вамъ, но матушка при этомъ подняла такой шумъ и споръ, что отецъ Арсеній пересталъ настаивать и прекратилъ объ этомъ рѣчь. Между прочимъ, матушка говорила, что она не хочетъ ничѣмъ быть обязана брату, который забылъ о ея существованіи, и что хотя онъ важный человѣкъ, но что она хочетъ..
-- Меня стало томить желаніе учиться, а главное -- желаніе быть офицеромъ. Я рѣшился тихонько уйти изъ дому и во что бы ни стало добраться до Петербурга и отыскать васъ, дяденька. Мысль остаться навсегда олухомъ, какъ выразилась гостья на свадьбѣ, ужасала меня и поселила во мнѣ отвращеніе къ Ванину. Приближался праздникъ Покрова; у сосѣда нашего этотъ праздникъ сверхъ того былъ и храмовой. Матушка отпустила меня къ нему одного съ дядькой, и позволила остаться погостить тамъ три дня. Я поѣхалъ въ Покровское. Мы проѣзжали сзади парка, калитка была отворена. Я велѣлъ остановиться, говоря, что садомъ прямо пробѣгу въ покои, а дядькѣ съ экипажемъ приказалъ объѣхать кругомъ на господскій дворъ. Я вошелъ въ садъ и прильнулъ къ забору глазами. Едва я увидѣлъ, что коляска наша завернула за уголъ и скрылась изъ виду, я выбѣжалъ изъ сада, взялъ въ сторону отъ села, и вмѣсто того, чтобъ явиться въ гости къ сосѣду, побѣжалъ, куда глаза глядѣли, имѣя только одну цѣль -- скрыться поспѣшнѣе отъ поисковъ. Я разсчиталъ, что въ теченіе сутокъ, пока могутъ меня спохватиться, я буду уже далеко отъ Ванина, и всѣ поиски за Мною будутъ безуспѣшны. Я набралъ во всѣ карманы своего праздничнаго платья ломтей хлѣба, пересыпаннаго солью, а чтобъ не возбудить подозрѣнія дядьки, оставилъ въ экипажѣ свою теплую одежду. За пазуху я положилъ листокъ бумаги и карандашъ, имѣя въ виду написать къ матушкѣ изъ перваго города, который встрѣчу по дорогѣ. Три дня я шелъ по пахатнымъ полямъ, избѣгая дорогъ, боясь набрести на кого нибудь изъ ванинскихъ крестьянъ. Весь запасъ моихъ хлѣбныхъ ломтей уже истощился; три ночи я ночевалъ подъ открытымъ небомъ. Усталость прогоняла страхъ всякой опасности. Къ счастію моему, дни стояли теплые, хотя и пасмурные. На четвертое утро пошелъ дождь, хотя, и мелкій, но частый, и продолжался во весь день. Я промокъ до костей. Уже нѣсколько часовъ сряду я не имѣлъ ни крошки хлѣба во рту. Ноги мои вязли въ размокшей землѣ, которая, прилипая къ сапогамъ, затрудняла все болѣе и болѣе томительный путь. Вдругъ вижу я въ отдаленіи мельницы. Я рѣшился подойти къ нимъ и распросить о дорогѣ въ Петербургъ, а главное, достать чего нибудь поѣсть. Вдругъ большая рѣка преграждаетъ мнѣ дорогу. Не думая долго, я раздѣлся и переплылъ ее.
Потапъ при этомъ не выдержалъ и ввернулъ свое словцо: "Ай да моло4ецъ!" Костя продолжалъ:
-- На рѣкою отъ первой мельницы тянулась улица домовъ и разныхъ строеній, а за угломъ ея стоялъ лотокъ съ сайками...
Костя остановился. Ему стало совѣстно разсказывать о своемъ поступкѣ, но не привыкши лгать, онъ не хотѣлъ его скрыть.
Дядя помогъ ему, перебивъ добродушно: "Ну, ты, пожалуй, и стянулъ одну", сказалъ онъ, улыбаясь.
-- Виноватъ, дядюшка, стянулъ, не удержался; у меня въ животѣ кошки скребли; да и досталось же мнѣ отъ продавца; онъ безпощадно вытрясъ меня за -вихоръ, но скрылъ мой поступокъ отъ хозяина небольшой лавки, который въ эту минуту вышелъ изъ нея. Хозяинъ лавки, купецъ Онисимъ Григорьевичъ, сжалился надо мною, услышавъ о моемъ приключеніи, и отправилъ меня въ Петербургъ вмѣстѣ съ своимъ прикащикомъ. Съ трудомъ я отыскалъ васъ, дядюшка, и вотъ теперь настала для меня пора сказать вамъ: я хочу быть офицеромъ!
-- Ну, Костя, это еще не вдругъ, не такъ скоро дѣлается, какъ говорится; ты хорошо сдѣлалъ, что понадѣялся на своего дядю, и я не оставлю тебя, Ну, а написалъ ли ты матушкѣ, чтобъ ее успокоить?
-- Написалъ, дядюшка, и отдалъ письмо Анисиму Григорьевичу; онъ обѣщалъ доставить его въ село Ванино.
-- Ну, матушка твоя посердится да и перестанетъ; помяни мое слово, Костя, сестра и тебя проститъ да и со мной примирится. Анна Львовна женщина характерная, даже- подчасъ упрямая, но все же умная, такъ ей. и не трудно будетъ сообразить всю пользу твоей рѣшимости. Все устроится къ лучшему.. Ну, Потапушка, скоро и молодцы наши Сколпины явятся, вѣдь завтра воскресенье...
-- Да уже за нимъ пошелъ Максимъ. Не успѣлъ проговорить эти слова старикъ Потапъ, какъ два мальчика, почти однихъ лѣтъ съ Костей, шумно вбѣжали въ комнату.
Наружность ихъ была совершенно противоположная наружности Кости. Лица ихъ были смуглыя, глаза черныя, волосы курчавые. Взгляды ихъ были не менѣе смѣлы, какъ и взглядъ Кости, но смѣлость во взорахъ ихъ граничила уже съ дерзостью.
-- Вотъ двоюродный братъ вашъ, Константинъ Перскій, сказалъ старикъ вбѣжавшимъ племянникамъ, послѣ обычныхъ съ ихъ стороны рукоцѣлованій. Прошу жить съ нимъ мирно и дружно.
Мальчики оглядѣли другъ друга съ головы до ногъ. Костя и не шевельнулся на своемъ стулѣ, не только что не всталъ.
-- Что же ты сидишь и къ намъ не подойдешь? сказалъ надмѣнно Гриша, обращаясь къ Костѣ.
-- Вы здѣсь хозяева по старшинству прибытія въ домъ дядюшки, вамъ ухаживать за гостемъ, а не гостю за вами, отвѣчалъ Костя, не вставая со стула и размахивая небрежно висячими своими ногами во всѣ стороны.
Потапка опять пробормоталъ что-то похожее на свое: "экой молодецъ!" Братья Сколпины подошли къ Костѣ и увлекли его за руки въ другія комнаты. Дядя, глядя имъ вслѣдъ, многозначительно покачалъ головою и, помолчавъ нѣсколько, сказалъ:
-- Что, Потапка, скажешь?
-- О Костѣ-то?
-- Вѣдь онъ не поддастся, даромъ что ихъ двое?
-- Куда имъ! молодецъ!
Старикъ Потапъ не любилъ Сколпиныхъ за ихъ дурной нравъ, они частенько выводили его изъ терпѣнія. Этимъ объясняется видимое его предпочтеніе къ новоприбывшему барченку.
И точно, Костя взялъ такую власть надъ двумя своими братцами, что, несмотря на ихъ бойкость, они невольно покорились его вліянію, какъ потому что онъ не разъ имъ доказалъ свою атлетическую силу въ ручныхъ схваткахъ, укрѣпленную въ немъ деревенскимъ образомъ жизни, такъ и по инстинктивному сознанію Гриши и Вани въ умственномъ превосходствѣ Кости.
V.
Пока идутъ дни за днями, пока, насталъ срокъ опредѣленія Кости въ корпусъ, пока Костя обучается тамъ всякимъ наукамъ, вернемся въ село Ванино, къ характерной бригадиршѣ Аннѣ Львовнѣ. Прошло три дня, какъ сынъ ея Костя уѣхалъ въ Покровское. Настало утро того дня, въ которое условлено было послать дядьку Карпушку за Костей. Коляска уже запряжена двумя тучными пѣгими конями. Дядька Карпушка, онъ же и кучеръ, взлѣзъ на козлы, крякнулъ, подобралъ вожжи, махнулъ кнутомъ и крупною рысью выѣхалъ изъ Ванина. Путь не дальній. Вотъ скоро показалась и колокольня Покровской церкви. Коляска подъѣзжаетъ къ Покровскому все ближе и ближе; вотъ она остановилась у крыльца помѣщичьяго дома.
-- Что ты, Карпъ Лаврентьичъ, одинъ къ намъ пожаловалъ безъ маленькаго твоего барина? Что его давно у насъ не видать? спросилъ Карпа проходившій но двору господскій кучеръ.
-- Да я за нимъ-то и пріѣхалъ. Вѣдь онъ у васъ съ самаго Покрова, отвѣчалъ Карпушка.
-- Какъ за нимъ? да мы его и не видали.
-- Что ты брешешь, Иванъ, какъ не видали? Я его самъ подвезъ къ вашему саду, а тамъ и повернулъ оглобли. Къ кумѣ въ Дурино завернуть надо было -- имянинница была.
-- Оно пожалуй и такъ, Карпъ Лаврентьевичъ, но барченка твоего на праздникѣ у насъ не было.
-- Какъ не было? Ой-ли? что ты околесную несешь, Иванъ, проговорилъ Карпушка, недовѣрявшій вѣстямъ кучера Ивана. Въ это время на крыльцѣ показался и лакей Кирилла.
-- Правду ли Иванъ байтъ, обратился къ нему Карпушка, что нашего Константина Петровича здѣсь не было на праздникѣ?
-- И видомъ его не видали, проговорилъ рыжій Кирилла на вопросъ сѣдаго Карпа.
-- Да какъ же это такъ? воскликнулъ Карпъ въ совершенномъ смятеніи, снимая картузъ съ головы и отирая потъ, который началъ капать у него со лба. Не пошелъ ли онъ къ вашимъ сосѣдямъ Живкинымъ, у нихъ пять, коли не болѣе мальчугановъ въ семействѣ, такъ Константину Петровичу разсудилось, можетъ, что съ ними веселѣе провести время, чѣмъ здѣсь? прибавилъ кучеръ Иванъ, въ видѣ успокоительнаго предположенія.
-- Ну, да и здѣсь-то барскихъ дѣтей было всѣхъ и не перечесть, сказалъ рыжій Кирилла; особенный столъ для нихъ накрывали, кажись, ихъ было болѣе десяти человѣкъ.
-- А почему Живкиныхъ-то у васъ небыло, спросилъ Карпушка, хватаясь за предположеніе кучера Ивана, какъ за единственный способъ, могущій вывести его изъ лабиринта сомнѣній.
-- Мать ихъ, слышно, оченно больна, отозвался Иванъ.
-- Да вѣдь этого нашъ Константинъ Петровичъ не зналъ, не зналъ онъ что и Живкины сюда не пріѣдутъ, какъ же онъ, не зашедши даже сюда, могъ вздумать отправиться къ нимъ въ Мякишово, сказалъ Карггушка печально, какъ бы разсуждая самъ съ собою.
-- Однако прощайте, ребята, заѣду я въ Мякишово да и къ другимъ сосѣдямъ по близости. Охъ, охъ, охъ! что-то сердечушко щемитъ, какъ будто предчувствуетъ грозу неминучую; достанется мнѣ отъ барыни! Что я буду дѣлать? гдѣ я теперь стану отыскивать моего Костю!..
Такъ жаловался старикъ Карпушка, передъ стоявшими около него кучеромъ Иваномъ и лакеемъ Кириллою. Онъ отеръ непритворную слезу, канувшую на щеку, рукавомъ своимъ, медленно поворотилъ лошадей отъ крыльца, медленно выѣхалъ изъ воротъ господской усадьбы, но вдругъ вздумавъ, что какая нибудь опасность угрожаетъ маленькому его барину, сильно стегнулъ кнутомъ по лошадямъ, кони помчались вскачь и въ нѣсколько минутъ перелетѣли пространство между Покровскимъ и Мякишовымъ. На всѣ разспросы Карпушки въ Мякишовѣ и во многихъ другихъ усадьбахъ, получилъ онъ въ отвѣтъ, что барина его Константина Петровича не видали. Съ злою тоскою въ душѣ, уже подъ вечеръ, въѣхалъ въ село Ванино Карпъ одинъ на измученныхъ пѣгихъ коняхъ своихъ. Лошади, не ѣвшія съ утра, радостно заржали, завидя свою конюшню, предугадывая, что тамъ ихъ ожидаетъ душистое сѣно и зернистый овесъ. Не то было съ Карпушкой: не радостно возвращался онъ во-свояси, какъ преступникъ, съ поникшею головою взошелъ онъ на крыльцо дома Анны Львовны, не отвѣчая на вопросы всей высыпавшей дворни.
Въ передней дома тѣже вопросы, но ужъ съ примѣсью угрозъ встрѣтили и. проводили Карнушку до самыхъ покоевъ бригадирши.
-- Ужъ барыня ждетъ тебя не дождется, пропищала быстроглазая и курносая Малашка, въ пестрядинномъ платьѣ.
-- Ужъ достанется тебѣ на орѣхи, просипѣлъ хриплымъ голосомъ Антонъ "Головастый", лакей Перскихъ, прозванный такъ по вѣчно склоченнымъ волосамъ, которыхъ никогда не касалась гребенка, и которые увеличивали настоящій объемъ Антоновой головы по крайнѣй мѣрѣ вдвое.
-- А, наконецъ-то, вы пожаловали, сказала Анна Львовна; снимая очки, которыми былъ осѣдланъ ея носъ, и воткнувъ одну изъ вязальныхъ спицъ въ сѣдые свои волосы. Гдѣ это ты съ шалуномъ пропадалъ цѣлый день?
Карпушка молчалъ.
-- А гдѣ же пострѣлъ Костя?
Карпушка брякнулся колѣнками о полъ и жалобно завопилъ:
-- Матушка ты моя, родимая, Анна Львовна, не прогнѣвись! виноватъ, безъ вины виноватъ!
Анна Львовна положила чулокъ на оконницу и повернулась вмѣстѣ съ кресломъ къ Карпушкѣ.
-- Старый баловникъ! Говори же скорѣе, гдѣ вы пропадали съ Костей цѣлый день-деньской?
-- Матушка, Анна Львовна, я вездѣ, по всѣмъ сосѣдямъ ѣздилъ, да нигдѣ не могъ отыскать Константина Петровича.
-- Какъ нигдѣ не могъ найти? а въ Покровскомъ? И Анна Львовна, предчувствуя бѣду, поблѣднѣла какъ полотно.
-- И въ Покровкомъ нѣтъ. Наступило молчаніе.
Карпушка всталъ съ колѣнъ и, видя, что барыня продолжаетъ молчать, началъ разсказывать, прихныкивая отъ времени до времени, какъ Костя отослалъ его у сада, и какъ нынче онъ тамъ узналъ, что молодаго барина никто не видалъ, а равно въ Мякишовѣ, въ Прибережскомъ и во многихъ другихъ усадьбахъ, которыя онъ объѣхалъ, отыскивая Константина Петровича. Когда Карпушка кончилъ свой разсказъ, Анна Львовна-громко зарыдала.
-- Господи ты Боже мой! сказала она, куда же это Костя дѣвался? не съѣли ли его волки на дорогѣ изъ Покровскаго въ Мякишово, и Анна Львовна всплеснула руками при такой страшной, хотя и совершенно неправдоподобной мысли.
-- Помилуйте, матушка, сказалъ сквозь слезы Карпушка, ну, какъ таки волкамъ среди бѣла дня и въ людномъ мѣстѣ съѣсть Константина Петровича, что и клочка платья отъ него не осталось, вѣдь я по той дорогѣ днемъ ѣхалъ, да никакого признака не нашелъ.
При этихъ словахъ быстроглазая Малашка, уже давно и не разъ просовывавшая голову во время разсказа Карпушки, отворила тихонько дверь, и плача подошла къ барынѣ.
-- Не плачьте, не сокрушайтесь, матушка, барыня, сказала она: Константинъ Петровичъ пропалъ не нечаянно, я знаю это невѣрное.
-- "Какъ такъ? что ты знаешь: спросила Анна Львовна, и радостный лучъ надежды освѣтилъ заплаканное лицо старушки. Что же ты знаешь, говори скорѣе, Малашка, продолжала Анна Львовна дрожащимъ голосомъ, глядя съ безпокойствомъ на вѣстовщицу.
-- А вотъ что, матушка барыня; когда Константинъ Петровичъ совсѣмъ, уже одѣлся, чтобы ѣхать въ Покровское, то я застала ихъ у буд"эта. Они нарѣзали нѣсколько толстыхъ ломтей хлѣба и разсовали ихъ по карманамъ. А я и говорю Константину Петровичу: На что это вы молъ столько хлѣба про запасъ съ собою берете, вѣдь до Покровскаго-то всего четверть часа ѣзды, не успѣете проголодаться, а тамъ кулебякамъ и пирогамъ счету не будетъ для праздника. А Константинъ Петровичъ и говоритъ: