Бибиков Петр Алексеевич
По поводу одной современной повести

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Нравственно-критический этюд

Бибиков П. А.

По поводу одной современной повести. Нравственно-критический этюд

"Время", No 1, 1862

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Jan/etud.htm

по поводу одной современной повѣсти (1)
нравственно-критическiй этюдъ

(Е. А. Б-ОЙ)

Ну чтоже, богъ неумолимый?
Ну, мучь меня! Еще ко мнѣ
Пошли хоть двадцать птицъ голодныхъ,
Неутомимыхъ, безотходныхъ,
Чтобъ рвали сердце мнѣ онѣ!
А всежъ людей я создалъ!.. Твердый,
Смѣясь надъ злобою твоей,
Смотрю я, непокорный, гордый,
На красоту моихъ людей.
О, хорошо ихъ сотворилъ я,
Во всемъ подобными себѣ:
Огонь небесный въ нихъ вселилъ я
Съ враждою вѣчною къ тебѣ,
Съ гордыней вольною Титана
И непокорностью судьбѣ.
"Прометей".

______

   Примириться, говорите вы, принять отъ жизни то, что она даетъ; "не всѣмъ быть героями, знаменитостями отечества; пусть какой-нибудь генiй напишетъ поэму, нарисуетъ картину, издастъ законъ, -- а мы, люди толпы, придемъ и посмотримъ на все это; неужели запрещено устроить простое, мѣщанское счастье?.."
   Несогласенъ я съ вами, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ: можно заставить жизнь дать то чтò я хочу, можно быть героемъ и безъ театральныхъ подмостковъ, не принимать простого, мѣщанскаго счастiя, -- я постараюсь убѣдить васъ въ этомъ.
   Современный герой оказывается всюду несостоятельнымъ предъ дѣломъ, предъ подвигомъ. Вникните въ причины этого явленiя: вы увидите слабость воли, апатiю, хуже того -- безнадежное отчаянiе... и вы принимаете на себя защиту его!
   Ныньче часто раздаются слова: примиренiе, оправданiе, безропотное принятiе факта, изученiе его. Всѣ науки сдѣлали громадные успѣхи, жизнь отстала отъ нихъ на полвѣка и ея явленiя несостоятельны предъ выработанными теорiями; видѣнъ полный разладъ между внутреннимъ человѣкомъ и дѣйствительностью... Это правда, но никакимъ примиренiемъ не забросать пропасти, ни изъ какого оправданiя не построить моста на тотъ берегъ. Нужно дѣло, нуженъ подвигъ, должно быть героемъ и не должно находить успокоенiя въ простомъ, мѣщанскомъ счастьи; нужна борьба, а не примиренiе, нуженъ протестъ, а не оправданiе.
   Поговоримъ о "современномъ героѣ" хоть по поводу той прекрасной повѣсти, которая вызвала нашъ споръ и посмотримъ, чтó такое это простое мѣщанское счастье, которымъ онъ удовлетворяется. Съ легкой руки Гёте, смѣло раздѣлившаго рефлектирующаго человѣка отъ человѣка живущаго дѣйствительной жизнью, и замѣтимъ -- только громаднымъ, творческимъ талантомъ заставляющаго забывать такую несообразность, о которой и въ голову не пришло Шекспиру, когда онъ создавалъ тотъ же типъ въ Гамлетѣ; такъ съ легкой руки Гёте чуть ли не всѣ поэты и романисты воспользовались его вполнѣ удавшейся попыткой и выставляемые ими герои всегда сопровождаются своими мефистофелями. Герой дѣйствуетъ, живетъ, творитъ дѣла, любитъ, наслаждается, страдаетъ; Мефистофель его судитъ, критикуетъ, отравляетъ жизнь его анализомъ, хохочетъ надъ его дѣлами, подсмѣивается надъ его любовью, преслѣдуетъ его сомнѣнiемъ и отрицанiемъ. Я ничего не могу сказать противъ такого прiема, и поэтъ-художникъ имъ вполнѣ достигаетъ цѣли. Но удержать эту раздвоенность и провести ее чрезъ всю повѣсть, поэму, драму -- не легко. И посмотрите, какъ нарушенiе въ этомъ отношенiи художественной и дѣйствительной правды тупо отдается на выведенныхъ лицахъ. Симпатiя къ герою слабѣетъ по мѣрѣ того какъ онъ заражается рефлектирующимъ началомъ своего Мефистофеля, симпатiя къ Мефистофелю растетъ по мѣрѣ того какъ его демоническое, отрицающее начало раскрываетъ высокiя, благородныя чувства, таящiяся за нимъ. Мысль мою легко доказать безчисленными примѣрами, взятыми изъ повѣстей и романовъ нашего времени. Но я этого дѣлать не стану, напротивъ того я постараюсь объяснить это явленiе. Тогда мы убѣдимся, что причины его лежатъ гораздо менѣе въ слабости нашихъ литературныхъ талантовъ, чѣмъ въ несостоятельности самой жизни, вызывающей подобныя явленiя, потомучто современный герой съ бóльшими или меньшими оттѣнками видѣнъ всюду, стало-быть есть явленiе нормальное, не исключительное; романы и повѣсти представляютъ только фотографическiя копiи съ него.
   Итакъ о героѣ. Современный герой прежде всего принадлежитъ къ числу такъ называемыхъ "лучшихъ людей". Сердце его открыто всѣмъ высокимъ чувствамъ, никто не можетъ заподозрить его честности, мысль его приняла въ себя все чтó выработано эпохой; на немъ основаны лучшiя наши надежды, сосредоточены наши упованiя, онъ впереди другихъ и ведетъ ихъ за собою, въ немъ находятъ откликъ всѣ наши благородныя стремленiя. Такимъ рисуется современный герой; въ головѣ читателя слагается его образъ на этихъ основанiяхъ; онъ проникается къ нему симпатiей, привязывается къ нему душою и когда полное впечатлѣнiе готово, воображенiе достаточно настроено, когда является непреложная необходимость доказать дѣломъ, что герой дѣйствительно одаренъ приданными ему свойствами -- является и дѣло, обыкновенно любовныя отношенiя его къ женщинѣ. Остановимся на минуту, чтобы объяснить себѣ, отчего именно этотъ сюжетъ представляется художникомъ, какъ пробный камень для его героя. Мы не ошибемся, если скажемъ, что этотъ мотивъ составляетъ существенное содержанiе романа столько же у насъ, сколько въ иностранныхъ литературахъ. Разумѣется, что есть и другiя, тоже весьма захватывающiя стороны жизни, которыя заслуживаютъ симпатiи неменѣе любви; но попытки ввести ихъ въ романъ и составить изъ нихъ его содержанiе рѣдко бывали успѣшны. Причина понятна. Жизнь недостаточно еще выработалась, чтобы возбудить такое же всеобщее и сильное къ нимъ сочувствiе, какимъ пользуется попреимуществу любовь. Тѣмъ легче объяснить это у насъ, гдѣ жизнь общественная и гражданская тянется вяло, почти незамѣтно, гдѣ она вовсе не предсттавляетъ никакихъ положительныхъ интересовъ, а поражаетъ только отрицательною своею стороною. Вотъ почему любовь является нетолько могущественнѣйшимъ, но и исключительнымъ двигателемъ жизни въ нашихъ романахъ и повѣстяхъ; вотъ почему она всегда является пробнымъ камнемъ для выводимаго на сцену героя. Мы не станемъ упрекать художественное произведенiе за эту вѣчно-юную, вѣчно-свежую тему творческой фантазiи, на которую человѣкъ будетъ до тѣхъ поръ трепетно отзываться, пока въ груди его не перестанетъ биться сердце; мы видимъ въ ней вѣчное слово жизни всей природы, махровый цвѣтокъ ея, но не принесемъ ей въ жертву всего остального, неменѣе высокаго и благороднаго. Мы готовы и ее "притащить на судъ неподкупнаго разума", но только затѣмъ, чтобы отдать ей должное. Апотеозой любви, любовью юноши и дѣвы, въ страстномъ восторгѣ природа замыкаетъ самое себя и раздвигаетъ предѣлы индивидуальнаго. Болѣе высокаго сознательнаго индивидуальнаго блаженства нѣтъ: далѣе начинаются иныя области, въ которыхъ любовь служитъ уже могущественнымъ рычагомъ, средствомъ. Она не въ силахъ составить содержанiе всей человѣческой жизни, но одухотворяетъ собою все чтó лежитъ за исключительною личностью, чтó наполняетъ сферу всеобщаго. Она не можетъ подчинить себѣ стремленiя, живущiя внѣ ея тѣсныхъ и эгоистическихъ границъ; напротивъ, только иныя великiя области жизни могутъ дать ей пищу, тотъ святой огонь, который поддержитъ ея жизнь и могучую страсть обратитъ въ высокое чувство. Любовь входитъ въ жизнь великою силою, но не можетъ исчерпать ее; напротивъ, жизнь даетъ элементы любви, расширяетъ горизонтъ ея, тянетъ ее въ сферу всеобщаго. Влюбленные ищутъ удалиться отъ окружающей ихъ жизни, это правда; но оставьте ихъ наединѣ, оторвите отъ жизни, -- вы увидите, устоитъ ли любовь и откуда она добываетъ матерьялъ, чтобы свѣтильникъ любви продолжалъ горѣть пламенно и ясно. Любовь есть участiе во всемъ, а не отчужденiе отъ всего. Горе этому чувству, если оно будетъ силиться подчинить себѣ общiя явленiя или вздумаетъ отказаться отъ нихъ! Несостоятельность этого чувства не замедлитъ проявиться, какъ мы это увидимъ изъ критической оцѣнки современнаго героя, къ которому и возвращаемся послѣ нашего отступленiя.
   Итакъ мы ожидаемъ отъ нашего героя подвига, дѣла. Дѣло это, въ нашихъ повѣстяхъ и романахъ, обыкновенно, какъ мы сказали, -- любовь и отношенiя героя къ любимой женщинѣ. Мы высказали нашу симпатiю къ нему, наше сочувствiе къ великому человѣческому чувству. Какъ же относится обыкновенно къ нему герой нашъ? Онъ поступаетъ отвратительно, пошло. Онъ чувствуетъ самую сильную, самую чистую симпатiю къ дѣвушкѣ, дѣвушка эта любитъ его. Онъ долженъ только сказать: "я люблю тебя, любишь ли ты меня?" Онъ неможетъ и сомнѣваться, что если онъ только скажетъ эти слова, то они встрѣчены будутъ сочувствiемъ; онъ непремѣнно услышитъ признанiе. Вотъ все дѣло, вотъ весь подвигъ. Но напрасно станете вы ожидать этого вопроса отъ современнаго героя: онъ не произнесетъ его. Онъ лучше согласенъ лѣниво тянуть неопредѣленныя, тяжолыя для обоихъ отношенiя изо дня въ день, пока громъ не грянетъ и не разразится какою-либо грязью нависшая надъ ними обоими туча; а если не то, такъ будетъ, повидимому противъ своей воли, вызывать трепетно желаемое признанiе отъ самой женщины. Разумѣется, со стороны женщины такой подвигъ великъ; не такъ воспитана и ведена она, чтобы по сердечному влеченiю первой броситься на шею любимаго человѣка; но предположимъ, что трепетное признанiе въ любви сходитъ съ устъ ея, и объятая стыдливымъ румянцемъ, прячетъ она лицо свое на груди героя. Теперь уже отъ его слова зависитъ рѣшенiе судьбы ея, теперь она отдала уже ему всю душу, всю жизнь. Что-то произнесетъ онъ? Слова любви и симпатiи? Нѣтъ, вовсе нѣтъ. Современный герой стоитъ какъ громъ поражонный. Онъ озадаченъ неожиданностью, онъ сконфуженъ своимъ положенiемъ, какъ-будто бѣдная дѣвушка скомпрометировала его -- онъ не находитъ словъ, чтó сказать, онъ не знаетъ чтó дѣлать. Фактъ тѣмъ болѣе замѣчательный, что онъ общiй. Нетолько въ повѣстяхъ и романахъ Тургенева, герои котораго попреимуществу оказываются такими, какими стараемся мы обрисовать ихъ, но во всѣхъ другихъ замѣчательныхъ литературныхъ произведенiяхъ герой на rendez-vous оказывается несостоятельнымъ. Одни защищаютъ его, стараются оправдать различными обстоятельствами, воспитанiемъ, средою, условiями самой жизни -- его слабую волю, его неспособность на какой бы то нибыло подвигъ; другiе караютъ и клеймятъ его за тѣже свойства. Мы постараемся разобрать мнѣнiе тѣхъ и другихъ: авось поближе подойдемъ къ истинѣ.
   Сравнимъ современнаго героя съ героемъ минувшаго поколѣнiя. Пушкинскаго или лермонтовскаго героя, Онѣгина или Печорина, ужь разумѣется никто не упрекнетъ въ недостаткѣ воли, въ слабости характера въ ихъ отношенiяхъ къ любимымъ женщинамъ. Они отдавались любви вполнѣ, незадумываясь, они не размышляли чтó дѣлаютъ, когда произносили клятву любви. Для нихъ любовь представлялась либо случайно, какъ цвѣтокъ въ полѣ, который они не задумывались сорвать, либо развлеченiемъ среди гнетущей ихъ тоски, прiятнымъ препровожденiемъ времени; они нетолько не боялись любви, напротивъ, они искали ее, они играли или потѣшались ею. Вспомните хоть приведенныхъ мною героевъ. Задумывались ли они надъ тѣмъ, что любовь есть вещь серьозная и весьма серьозная? Что значило ихъ слово? Какую цѣну имѣло оно, если не для любимыхъ женщинъ, то для нихъ самихъ? Съ такимъ легкимъ, вѣтренымъ взглядомъ на серьознѣйшiя отношенiя между мужчиной и женщиной легко было жить на свѣтѣ, несмотря на преслѣдовавшiй ихъ всю жизнь духъ сомнѣнiя, страданiя, несмотря на весь байронизмъ ихъ. Отношенiя эти ни къ чему не обязывали, герой обыкновенно думалъ и говорилъ:
   
            Въ толпѣ другъ друга мы узнали,
            Сошлись -- и разойдемся вновь.
   
   Насколько выше они современнаго героя искренностью чувства и готовностью отдаться ему, настолько падаетъ ихъ кредитъ, когда узнаешь, что чувство это ничего имъ не стоило; страдали они любовью, это правда, но они страдали всѣмъ на свѣтѣ, -- ужь такой печальный взглядъ у нихъ былъ на все. Мы могли бы привести несмѣтное число доказательствъ въ нашу пользу и просимъ только не забывать, что мы вовсе не говоримъ о художественномъ выполненiи образовъ, нарисованныхъ Пушкинымъ или Лермонтовымъ. Печоринъ напримѣръ любитъ Белу, любитъ Вѣру, ухаживаетъ за Мери и всѣхъ ведетъ къ ужасной катастрофѣ. Онъ наругался вдоволь надъ великимъ чувствомъ. Что и говорить! но онъ и не задумывался каждой изъ нихъ признаться въ любви или вызвать это признанiе силой своего характера. Должно замѣтить, что время такихъ героевъ вовсе не прошло и для нашей жизни. Подобныхъ героевъ, волочащихся за дѣвушками, мило играющихъ въ любовь, занимающихся ею по врожденному призванiю -- тьма, но мы говоримъ не о нихъ. Они не принадлежатъ уже къ числу "лучшихъ людей", какимъ бы отчаяннымъ байронизмомъ ни были они проникнуты. Время ихъ миновало, хотя весьма вѣроятно, что ихъ всегда будетъ вволю. Дальнѣйшаго движенiя, болѣе широкаго развитiя, ждать приходится не отъ нихъ. Наше поколѣнiе, какъ ни мало замѣтно, но все-таки шагнуло впередъ; признакъ этого -- большее уваженiе къ чувству, большее уваженiе къ женщинѣ, большее уваженiе къ самому себѣ. Нашъ герой останавливается произнести признанiе, боится сказать слово: это потому, что онъ серьознѣе смотритъ на чувство, онъ цѣнитъ болѣе свое слово, отъ котораго зависитъ теперь все дѣло. Это уже большой шагъ впередъ. Ein Mann -- ein Wort, уважать свое слово становится обязательнымъ для каждаго честнаго, развитого человѣка. И съ этой точки зрѣнiя мы неиначе какъ съ чувствомъ глубокой симпатiи относимся къ слабости и безхарактерности современнаго героя. Онъ не играетъ такъ легкомысленно чувствомъ, какъ играли имъ Онѣгины и Печорины. Онъ знаетъ, что любовь обязываетъ, что онъ повиненъ ей отвѣтомъ, что любитъ для препровожденiя времени безчестно, что вообще нельзя легко относиться къ жизни, которая для него "не пустая и глупая шутка".
   Но какъ бы глубоко и искренно ни лежали причины, по которымъ нашъ герой оказывается слабымъ и жалкимъ на любовномъ свиданiи, какъ-бы ни былъ серьозенъ взглядъ его на самое чувство; какъ-бы крѣпко ни было убѣжденiе его въ великомъ значенiи каждаго произносимаго имъ слова, -- все это не можетъ снять съ него всей отвѣтственности; чувство тѣмъ неменѣе остается поруганнымъ, любимая женщина оскорблена до мозга костей, чувство уваженiя къ самому себѣ нарушено. Всѣ дальнѣйшiя объясненiя, ведущiя къ оправданiю его и примиренiю съ нимъ, безсильны. Онъ приходитъ къ тому убѣжденiю, что надобно "покориться". А чтó было бы съ нимъ, еслибы любимая имъ дѣвушка назвала его трусомъ? какiе горячiе потоки словъ полились бы изъ устъ его о честности и благородствѣ, какъ ловко составилось бы оправданiе въ нерѣшительности! Что остается послѣ всего этого женщинѣ, какъ не отвернуться съ негодованiемъ и презрѣнiемъ отъ такого человѣка? А какъ краснорѣчивъ, какъ увлекателенъ казался ей герой, пока небыло рѣчи о дѣлѣ! Онъ умѣлъ же увлечь дѣвушку, онъ не нашолъ силы отойти отъ нея вовремя, онъ не высказался вначалѣ, чего онъ дѣйствительно стоитъ! Хорошо еще, что онъ не прикрывается романтической отговоркой, бывшей въ большомъ ходу еще въ недавнее время, что любовь закралась въ душу его незамѣтно, упала какъ снѣгъ на голову, охватила неспросясь его сердце. Слава-богу, что въ немъ достаетъ хотя настолько благородства, чтобы предъ самимъ собой не кривить душой. Вѣдь это выходитъ таже игра въ любовь, надъ которой мы смѣялись на предшествующей страницѣ. Правда, герой не охотится за любовью, но на ловца и звѣрь бѣжитъ. Но почемуже не вести дѣло до конца? Васъ встрѣчаютъ сочувствiемъ, васъ готовы поддержать, положенiе опредѣлилось, обстоятельства выяснились -- чтоже вы молчите, падаете въ обморокъ, высказываете грубые упреки за неловкое положенiе, въ которомъ вы очутились по своему малодушiю? отчего вы потеряли голову и сообразить ничего не можете, для чегоже драпировались вы въ мантiю "честныхъ людей?" не слѣдовало ли подумать обо всемъ этомъ пораньше? Нѣтъ, вы ни на что не годны, потомучто всякое дѣло сопряжено съ бòльшими или мèньшими затрудненiями, одолѣть которыя вамъ не подъ силу; гдѣ вамъ до борьбы съ жизнью, до битвы съ препятствiями! Вы уважаете ваше слово и мы уже сказали, какъ смотримъ мы на эту сторону вашего развитiя; но уваженiя къ слову тутъ мало: надо еще дѣло, непремѣнно дѣло.
   Жаль бѣдную женщину, столкнувшуюся съ подобнымъ героемъ, и жаль не потому, что мечты ея разлетѣлись въ прахъ, что надежды осмѣяны, чувства помяты: нѣтъ, жаль потому, что ей дѣйствительно никого лучшаго нельзя встрѣтить, потомучто наши герои дѣйствительно "лучшiе люди". А вы говорите -- примириться, принять то чтó даетъ жизнь и подрѣзать крылья своихъ желанiй, или успокоиться на мѣщанскомъ счастiи, потомучто никакое иное невозможно! Обождите, мы поговоримъ еще и объ этомъ миломъ, спокойномъ счастiи!

_____

   Въ защиту современнаго героя приводятъ обыкновенно то оправданiе, что обстоятельства, среда, самая жизнь наша дѣлаютъ его такимъ, что лучшаго продукта отъ современнаго общества и ожидать нельзя, что настоящiе герои могутъ существовать въ другихъ странахъ, въ другихъ обществахъ, только не у насъ; стало-быть и наше негодованiе противъ героя неумѣстно и показываетъ только незнанiе, непониманiе тѣхъ общественныхъ условiй, подъ влiянiемъ которыхъ слагается подобный характеръ. Съ нимъ надобно примириться, какъ приходится примириться со всѣмъ, чтó ни происходитъ вокругъ насъ; слѣдуетъ ни на что не сердиться, ничѣмъ не огорчаться, развѣ только за исключенiемъ лично касающихся насъ обстоятельствъ.
   Но каковы послѣдствiя подобнаго взгляда на жизнь? согласны ли они съ высокими, благородными, человѣческими свойствами? Дадутъ ли они дѣйствительно то успокоительное примиренiе, основанное на любви, какъ признакъ свѣжести и здоровости организма, или подъ ними кроется что-то иное, отъ чего содрогается наше сердце и охватываетъ душу тоска? Это -- болѣзненная апатiя, безнадежное отчаянiе, отравляющiя нетолько современныхъ намъ людей, но какъ хроническая болѣзнь, переходящiя на то поколѣнiе, которое смѣнитъ насъ и отъ котораго уже вправѣ будутъ ожидать не одного нещаднаго анализа, не одной разлагающей рефлексiи, не одного разрушающаго отрицанiя, но горячаго дѣла, геройскаго подвига. Если поплатились мы униженiемъ нашего собственнаго достоинства за ошибки, не нами сдѣланныя, то эти ошибки и подавно не будутъ въ состоянiи снять отвѣтственности съ будущихъ людей за недостатокъ воли, за слабость характера, за неспособность на дѣло. Что за оправданiе, что всѣ люди скроены по одному образцу, созданы по одному типу, что различiе между ними болѣе кажущееся, а въ сущности они вовсе не различаются другъ отъ друга? Разумѣется, что за подобнымъ оправданiемъ слѣдуетъ душевная, невозмутимая тишина и конецъ всякому негодованiю. Зачто же въ самомъ дѣлѣ сердиться на человѣка за его грубость, пошлость, безнравственность, когда вы убѣждены, что каждый на его мѣстѣ поступилъ бы также какъ онъ? Всмотритесь въ дѣйствiя и поступки какого-либо негодяя, вникните хорошенько въ обстоятельства, среди которыхъ родился и выросъ онъ, -- вы объясните себѣ его поведенiе и поступки; но объяснить фактъ не значитъ еще примириться съ нимъ. И это нетолько въ сферѣ нравственной, духовной человѣческой жизни, въ которой никогда не снимется отвѣтственности съ человѣка, какъ организма, болѣе или менѣе способнаго на развитiе своей воли и характера, но и въ сферѣ явленiй грубой матерьяльной или животной жизни. Допустить противное значитъ допустить грубый, восточный фатализмъ и успокоиться на безстрастномъ индѣйскомъ самосозерцанiи. Ударила молнiя въ домъ и произвела въ немъ пожаръ, опустошенiе, смерть. Явленiе совершилось по законамъ природы; они никогда и никѣмъ не могутъ быть нарушены; вамъ извѣстны эти законы и послѣдствiя ихъ. Чтожъ? явленiе объяснено, ничто въ немъ не сокрыто отъ вашей пытливой мысли -- слѣдуетъ ли затѣмъ примиренiе? Мы не говоримъ, что плакать и бѣсноваться, рвать на себѣ волосы и страдать поможетъ настоящему дѣлу. Мы говоримъ, что слѣдуетъ вступить въ борьбу съ грубою стихiей, побѣдить ее вочто бы то нистало, -- но не примириться съ фактомъ уже потому, что примиренiемъ не спасешься отъ другого и третьяго удара безсмысленной силы. Но если подчинить ее невозможно, если борьба не подъ силу, если побѣда не является даже мечтой? Все же прочь примиренiе, не хочу я его! Тогда я лучше согласенъ плакать и бѣсноваться, страдать и рвать на себѣ волосы. Вспомните миѳъ о Прометеѣ, этотъ великолѣпнѣйшiй миѳъ юной греческой фантазiи. Посмотрите какъ свѣжъ и великъ онъ, несмотря на три тысячи лѣтъ, которые раздѣляютъ насъ отъ времени его созданiя.
   Тѣмъ безотраднѣе и нелѣпѣе является примиренiе въ явленiяхъ нравственной, духовной человѣческой жизни. Объяснить можно какое угодно преступленiе. Въ природѣ все связано неизмѣннымъ, вѣчнымъ закономъ причинности: преступникъ вышелъ преступникомъ потому, что ничѣмъ другимъ не могъ выдти, ужь такъ сложилась жизнь его; быть-можетъ, и это даже весьма вѣроятно, что ему нелегко было сдѣлаться преступникомъ, что онъ пережилъ страшныя, мучительныя минуты, пока не дошолъ до того состоянiя, въ какомъ вы его застаете. Но это, повторяю, тоже объясненiе, а не оправданiе. Я понимаю, что само преступленiе можетъ возбудить къ себѣ наше сочувствiе, но во всякомъ случаѣ это сочувствiе измѣряется борьбой, происходившей въ душѣ преступника. Сочувствiе это можетъ быть дотого сильно, борьба дотого возвышенна, что попранный законъ отходитъ на второй планъ, и преступникъ оправданъ если не общественными учрежденiями, то общественною совѣстью. Вспомните случай, бывшiй въ парижскихъ ассизахъ, куда привели мать, пойманную въ воровствѣ булки изъ одной пекарни, для спасенiя отъ голода своего ребенка; да и многое можно припомнить изъ случившаго на глазахъ нашихъ. Съ человѣка потому нельзя снять отвѣтственности за дѣла его и поступки, что онъ человѣкъ, что въ немъ лежитъ возможность дѣйствовать и иначе, хотя мы и можемъ объяснить себѣ, почему онъ поступилъ именно такъ, и почему вовсе не могъ поступить иначе.
   Обращаясь теперь къ нашему герою, мы скажемъ ему: не оправдывайся ни средою, ни воспитанiемъ, ни обстоятельствами, потомучто ты достаточно уменъ и хорошо понимаешь, какiя будутъ послѣдствiя всѣхъ твоихъ поступковъ, да и незнанiемъ оправдаться не сможешь. Не примиримся мы и съ страданiемъ героя, какъ естественнымъ и ближайшимъ слѣдствiемъ его безхарактерности и пошлости; не утѣшимся и тѣмъ, что на его мѣстѣ поступилъ бы точно такимъ образомъ всякiй другой изъ нашихъ "лучшихъ людей". Нѣтъ, мы не снимемъ съ него отвѣтственности, и въ чувствѣ, возбуждаемомъ имъ въ насъ, нельзя не найти оттѣнка презрѣнiя. Онъ измѣняетъ идеалу, сложившемуся о немъ въ головѣ нашей до этого грустнаго свиданiя, онъ не то, что говорилъ, онъ обманулъ насъ, какъ обманулъ создавшаго его художника. Мы не извиняемъ его еще болѣе потому, что по этому поступку, по отношенiямъ его къ любимой женщинѣ, мы имѣемъ полное право составить невыгодное понятiе о его честности и благородствѣ на всякомъ иномъ поприщѣ дѣятельности; мы не станемъ ожидать отъ него дѣлъ, подвиговъ, на которые необходима прежде всего извѣстная доля самопожертвованiя, увлеченiя, въ которыхъ рефлексiя неумѣстна и только вредитъ.
   Вмѣсто симпатiи къ герою растетъ въ душѣ нашей отвращенiе къ нему, зато что онъ обманулъ насъ. Отношенiя мужчины къ женщинѣ служатъ вѣрнымъ мѣриломъ для нравственной оцѣнки его, если они двоедушны, нечестны, -- грустно становится при мысли, чѣмъ окажется такой человѣкъ на всякомъ другомъ поприщѣ. Эротическiе вопросы, какъ бы ни глумились надъ ними, останутся вѣчно животрепещущими, вопросами, на которые прежде всего откликнется человѣкъ.

_____

   Но почему же любовное свиданiе, любовное признанiе ставятъ втупикъ современнаго героя? Почему не готовъ онъ бѣжать за своимъ счастiемъ такъ же добродушно, такъ же откровенно и безбоязненно, какъ дѣлали это герои проходящаго поколѣнiя, какъ дѣлаютъ и теперь многiе, всегда готовые на любовную интригу? Почему губы героя заклеиваются, когда нужно произнести признанiе въ любви, которою переполнено его сердце, между тѣмъ какъ прошлые герои не задумывались никогда надъ подобнымъ дѣломъ, между тѣмъ какъ многiе и теперь изъ принадлежащихъ къ числу "лучшихъ людей" готовы произносить признанiе хоть по разу въ мѣсяцъ, если еще не чаще? Мы уже сказали, что "лучшiе люди" болѣе уважаютъ чувство, болѣе цѣнятъ свое слово. Они знаютъ, что признанiе ведетъ за собою цѣлый рядъ послѣдствiй, къ которымъ невозможно не относиться серьозно безъ потери права на имя честнаго человѣка и на чувство собственнаго уваженiя къ себѣ. Теперь мы и обратимся къ этому вопросу, къ послѣдствiямъ, которыя ведетъ за собою честно высказанное признанiе въ любви къ любимой женщинѣ.
   Мы не возьмемъ на себя роли защитника романтической вѣчной любви; мы знаемъ несостоятельность человѣческаго чувства нетолько предъ вѣчностью, но и предъ размѣромъ человѣческой жизни, но далеки и отъ того, чтобы все значенiе одного изъ самыхъ великихъ человѣческихъ чувствованiй приравнять мимолетному поцѣлую двухъ случайно встрѣтившихся мотыльковъ. На чувствѣ любви построена семья, на семьѣ построено все общественное зданiе. Чтó бы ниговорили новѣйшiе реформаторы, чувство, необходимость семьелюбiя нельзя вычеркнуть изъ сердца человѣческаго, какъ нельзя исключить изъ него чувства любви. Несостоятельность новѣйшей семьи предъ политико-экономической и нравственной критикой доказываютъ только, что и это краеугольное учрежденiе также подвержено измѣненiямъ и реформамъ, какъ всякое иное учрежденiе, но несовмѣстность его съ человѣческимъ развитiемъ можетъ быть признана тогда только, когда будетъ доказано, что для благоденствiя и преуспѣянiя человѣческаго рода людямъ слѣдуетъ разойтись, жить врозь, а не вмѣстѣ. За любовью же послѣдуетъ непреложно жизнь вмѣстѣ и семья съ ея выгодными и стѣснительными сторонами, съ ея радостями и горестями. Но семья есть нетолько учрежденiе гражданское: она освящается еще и церковью, бракомъ. Бракъ становится дѣломъ гражданскимъ и религiознымъ; онъ вмѣняетъ законы, которые во имя общечеловѣческихъ интересовъ сковываютъ личную свободу. Общество построено на принесенiи ему въ жертву личной свободы или по крайней мѣрѣ значительной ея доли; для личности ничего нѣтъ возмутительнѣе, какъ стѣсненiе этой свободы. Отсюда борьба, ухищренiя обойти законъ, миновать брачныя узы, съ желанiемъ сохранить хотя часть блаженства, доставляемаго любовью. Женщина, скованная бракомъ еще болѣе чѣмъ мужчина, ненарушая его не можетъ удовлетворить тѣмъ сторонамъ и потребностямъ жизни, которыя получили законное право существованiя вслѣдствiе неравенства положенiя ея сравнительно съ правами, удержанными за собою мужчиной. Явилась куртизана во всѣхъ многоразличныхъ видахъ, -- явленiе естественное и нормальное, рядомъ съ гранитнымъ учрежденiемъ, на которомъ стоитъ общественная жизнь впродолженiи нѣсколькихъ тысячъ лѣтъ.
   Но, возразятъ намъ, все это нисколько не касается до современнаго героя; онъ знаетъ, что "бракъ для многихъ -- святое отношенiе, для другихъ -- полюбовное насилiе жить вмѣстѣ, когда хочется жить врозь, и совершеннѣйшая роскошь, когда хочется и можно жить вмѣстѣ", какъ говоритъ докторъ Круповъ. Отчего же онъ боится брака? -- а онъ непремѣнно боится его, боясь любви, страшась любовнаго признанiя. Чтоже иное можетъ поставить его въ такое неловкое и пошлое положенiе, удержать выраженiе чувства, которымъ переполнено его сердце и которое противъ его воли рвется наружу? Брака боится онъ по причинамъ нравственнымъ и экономическимъ. Мы скажемъ нѣсколько словъ какъ о тѣхъ, такъ и о другихъ.
   Если чувство любви, разъ или нѣсколько разъ посѣщающее душу человѣческую, по самой сущности своей преходяще и измѣнчиво, то сама жизнь, какъ сложилась она и какъ выработываетъ нравственный характеръ человѣка, еще болѣе доказываетъ преходящiя и измѣнчивыя свойства этого чувства. Съ самыхъ древнихъ временъ поэты жалуются на мимолетность и непостоянство любви, а блаженства, доставляемыя ею, таковы, что человѣкъ желалъ бы сохранить ихъ вѣчно. Убитый сомнѣнiемъ, заѣденный рефлексiей, обманутый въ лучшихъ надеждахъ своихъ и упованiяхъ, современный герой съ тѣмъ же духомъ сомнѣнiя относится къ этому чувству, какъ ко всѣмъ остальнымъ. Всю жизнь свою онъ пьетъ изъ чаши, отравленной отрицанiемъ, ядомъ пропитанъ весь его организмъ, мысль, чувство, воля; въ его смѣхѣ слышатся саркастическiе звуки, въ его наслажденiяхъ замѣтны слѣды иронiи. Горячо забилось его сердце отъ встрѣчи съ женщиной, безпощаднымъ анализомъ подтачиваетъ онъ готовое распуститься чувство, и кончаетъ тѣмъ, что не вѣритъ въ него, не вѣритъ въ себя, не вѣритъ въ любимую женщину, какъ Гамлетъ, сомнѣвающiйся въ любви Офелiи. Можетъ ли для человѣка, такимъ образомъ настроеннаго, свѣтло рисоваться будущее, когда онъ неспособенъ по природѣ своей наслаждаться настоящимъ и отравляетъ его отрицанiемъ? А безъ спокойнаго и свѣтлаго взгляда на будущее, безъ крѣпкой вѣры въ него, въ свою силу сдѣлать его отраднымъ и счастливымъ, нельзя рѣшиться даже на такой повидимому невеликiй подвигъ, какъ признанiе въ любви. А обязательства, соединенныя съ словомъ, а свобода, а прочiя стороны и области жизни! Любовь не можетъ наполнить всю ее; она захватитъ и унесетъ съ собою далеко не все, остальное она можетъ только согрѣть, освѣтить. Такъ ли бываетъ, оглянитесь кругомъ. Много ли вы найдете примѣровъ, которые подтверждали бы, что слѣдуемая за любовью семья есть участiе двухъ во всемъ, а не исключенiе двухъ изъ всего; средство примиренiя съ окружающею средою, а не борьба вѣчная, непримиримая -- борьба двухъ противъ всѣхъ? Человѣкъ надѣвшiй на себя брачныя узы, считается чуть ли не погибшимъ для общаго дѣла; много будетъ хлопотъ у него у себя дома, чтобы удѣлить часть своей дѣятельности и своего времени на что-либо выходящее изъ интересовъ его семьи.
   Съ глубокимъ сочувствiемъ объясняемъ мы причины, подъ влiянiемъ которыхъ сложился нашъ герой; мы страдаемъ за него, но и стыдимся за его малодушiе и безхарактерность. Оправдать его, примириться съ нимъ мы все-таки не можемъ во имя того идеала, во имя того высокаго нравственнаго достоинства, для достиженiя котораго мы вызываемъ его на борьбу съ окружающею его средою. "Слово и дѣло!" повторяемъ мы ему: "слово и дѣло!" а слова его были таковы, что рождали въ насъ увѣренность въ его способности на дѣло. Онъ обманулъ насъ, онъ обманулъ автора.
   Другiя причины, сказали мы, по которымъ боится онъ брака, экономическiя соображенiя, -- вопросъ запутанный и сложный. Потребность любви есть естественное, неизмѣнное свойство человѣческаго организма; право на нее принадлежитъ къ числу естественныхъ правъ человѣка. Законъ дозволяетъ пользоваться этимъ правомъ только посредствомъ брака, гражданскаго учрежденiя, освящаемаго церковью. Бракъ отнимаетъ значительную долю личной свободы и вмѣняетъ обязательства, которыя всѣми добросовѣстно выполнены быть не могутъ и становится привилегiей для избранныхъ; и между тѣмъ какъ любовь осталась естественнымъ правомъ всякаго человѣка, -- любовь "законная", право имѣть семью становится роскошью. Рядомъ съ законнымъ учрежденiемъ стоятъ обычаи, невошедшiе въ законъ, породившiе особаго рода отношенiя и тысячи несчастныхъ жертвъ, отверженныхъ обществомъ, породившимъ ихъ и относящимся къ нимъ съ самымъ безчеловѣчнымъ и несправедливымъ презрѣнiемъ. Къ обязательствамъ, налагаемымъ бракомъ, честный человѣкъ не можетъ не относиться серьозно; они остались бы для него обязательствами и помимо этого учрежденiя, какъ бы они ни сковывали его свободу. Но жить одному и жить семьей -- это двѣ вещи розныя. Если человѣкъ живетъ своей работой и работа въ состоянiи дать средства существованiя ему одному, то женившись, онъ долженъ обезпечить все семейство или работать по крайней мѣрѣ въ два раза больше. Возможно ли это, и если возможно, то легко ли? О содѣйствiи со стороны женщины здѣсь не можетъ быть и рѣчи. Если она гдѣ и раздѣляетъ бремя семейное вмѣстѣ съ мужчиной, то вовсе не въ той средѣ общества, въ которой вращается современный герой. Стало-быть и соображенiя экономическiя заставляютъ задуматься при произнесенiи любовнаго признанiя. Художники рѣдко останавливаются на этой прозѣ жизни; они любятъ обходить ее, предчувствуя, что и безъ нея выводимый ими герой погрязнетъ довольно глубоко въ житейской пошлости. Вотъ новый источникъ для его рефлексiи и сомнѣнiя, который обойденъ быть не можетъ. Помимо этого вопроса онъ имѣетъ право на любовь, но освободиться отъ обязательствъ, налагаемыхъ ею, онъ тоже не можетъ: а это право и эти обязанности несовмѣстимы, не укладываются; отсюда опять борьба, требующая силы и энергiи, какъ бы поступить онъ ни рѣшился. Но существованiе всѣхъ этихъ причинъ не приводитъ къ оправданiю героя. Все это должно было быть ему извѣстно и до встрѣчи съ дѣвушкой. Безхарактерность и трусость его остаются тою же безхарактерностью и трусостью, и ломать и мять святое и чистое чувство все-таки не приходится; уничтожать свое собственное достоинство -- тоже. Я нарочно не отдѣляю того рокового, трагическаго случая, когда любовь является между мужчиной и женщиной уже несвободными; по зрѣломъ обсужденiи и тутъ потребуется таже рѣшительность и твердость воли для прекращенiя того тяжкаго положенiя, въ какомъ очутились лица столь часто повторяющейся на нашихъ глазахъ драмы.
   Не знаю съ достаточной ли ясностью объяснилъ я причины, ставящiя нашего героя въ такое непрiятное и тяжолое положенiе. Правда, онѣ выработаны самою жизнью и нашимъ воспитанiемъ. Объясненiе это еще весьма недавно вполнѣ удовлетворяло насъ. Мы страдали вмѣстѣ съ героемъ и всю вину слагали съ него на жизнь и среду, его окружающiя. Пришло иное время, прежнее объясненiе не успокоиваетъ насъ. Чтоже это въ самомъ дѣлѣ? Все среда да среда заѣла! Да развѣ среда творится безусловно, сама собою, безъ всякаго влiянiя на нее человѣческой воли? Чтó бы ни говорила намъ естественная метафизика о вѣчныхъ и неизмѣнныхъ законахъ причинности, объясняющихъ все на свѣтѣ, геройское самоотверженiе и грубѣйшiй эгоизмъ, -- также естественно и законно то явленiе, что мы недовольны этимъ объясненiемъ, не удовлетворяемся его примиряющимъ характеромъ и требуемъ подвига, дѣла. Слова эти тоже слышатся всюду, носятся въ нашей атмосферѣ...

______

   Это недовольство всѣми прежними, примиряющаго свойства объясненiями должно было проявиться прежде всего въ художественныхъ литературныхъ произведенiяхъ, но къ сожалѣнiю, попытки эти были безуспѣшны. Да и не могло быть иначе. Поэтическое произведенiе изображаетъ жизнь, воспроизводитъ ее. Стремленiе художника создать чтó-либо несуществующее еще въ жизни будетъ безуспѣшно. Образъ, готовый пожалуй сложиться, но несложившiйся еще, окажется блѣднымъ и безжизненнымъ. Литература въ этомъ отношенiи совершенно имѣетъ всѣ свойства зеркала; она отражаетъ въ себѣ все происходящее въ жизни, но отражаетъ наилучше тѣ явленiя, которыя составляютъ дѣйствительную сущность жизни, какъ зеркало, которое яснѣе всего отражаетъ прямо находящiйся противъ него предметъ и менѣе ясно отражаетъ предметъ, находящiйся въ отдаленiи, на окраинѣ комнаты.
   Въ жизни только чувствуется потребность иныхъ людей, иныхъ дѣлъ, только слышится голосъ: "довольно словъ! мы потеряли уже довѣрiе къ нимъ; дайте намъ подвиговъ!" но въ дѣйствительности нѣтъ еще героевъ, настоящихъ людей, и потому въ попыткѣ сложить будущiй, страстно желаемый и трепетно ожидаемый образъ героя всегда будутъ слышаться фальшивыя ноты. Прошу васъ вспомнить хоть одинъ только примеръ, представляемый героемъ въ повѣсти г. Тургенева "Наканунѣ": осталось ли довольно имъ общественное сознанiе, помимо иныхъ, совершенно постороннихъ красотъ, представляемыхъ повѣстью? Противъ героя, изображоннаго въ ней, ничего сказать нельзя; но чувствуете ли вы, какимъ диссонансомъ отдается онъ въ окружающей насъ жизни? Это герой не нашего романа. Гораздо болѣе сочувствiя возбуждаютъ въ насъ герои другихъ повѣстей того же писателя. Въ нихъ нѣтъ такой рѣзко бросающейся въ глаза неправды. Мы недовольны въ нихъ только тѣмъ, что они обманываютъ насъ, что сложившееся въ душѣ нашей убѣжденiе въ свойствахъ и характерѣ ихъ оказывается несостоятельнымъ при первомъ соприкосновенiи ихъ съ дѣйствительной жизнью, когда она потребуетъ отъ нихъ заявить дѣломъ то, о чемъ такъ умно, такъ краснорѣчиво говорятъ они; что авторъ не умѣлъ подмѣтить въ нихъ тѣхъ необходимо замѣтныхъ чертъ, которыя бы не оставляли въ душѣ нашей сомнѣнiя, что они поступятъ дѣйствительно тàкъ и ни въ какомъ случаѣ иначе; что онъ самъ обманывается ихъ геройствомъ, увлекаемый симпатiей къ нимъ и духомъ всеобъемлющаго объясненiя и оправданiя. Но отсутствiе въ нихъ этихъ необходимыхъ чертъ не уничтожаетъ еще всей правды; герой живетъ дѣйствительно въ той знакомой намъ средѣ, которую съ такимъ искуствомъ, съ такою поэтическою прелестью воспроизводитъ г. Тургеневъ.

_____

   Между тѣмъ оставаться и въ прежнемъ двусмысленномъ относительно новыхъ требованiй положенiи невозможно. Необходимо выйти изъ смѣшной и пошлой безхарактерности, изъ этой удушливой болѣзни воли, изъ неспособности на какое бы то нибыло дѣло. Герой повѣсти, послужившей причиной моего спора съ вами, рѣшилъ трудный вопросъ, нашолъ страстно желаемый выходъ, но куда?.. въ простое, мѣщанское счастьице, на томъ основанiи, что онъ самъ сходитъ съ подмостковъ и идетъ въ толпу; мильоны-де живутъ съ единственнымъ призванiемъ -- честно наслаждаться жизнью. Да чтожъ изъ этого, что наслаждаются? И животныя честно наслаждаются жизнью. И что значитъ для героя честно наслаждаться жизнью? Ходитъ исправно въ департаментъ, не пьянствовать, не играть въ карты, не воровать и не брать взятокъ, не развратничать? Даже и эти добродѣтели уже выше мѣщанскихъ требованiй; чѣмъ же удовлетворяется герой нашъ? Такъ можетъ-быть онъ не объявляетъ и претензiй на болѣе широкiя, на болѣе высокiя человѣческiя свойства: вѣдь онъ разжаловалъ себя изъ героевъ въ простые смертные; можетъ-быть онъ и не думалъ никогда выходить изъ толпы и не мечталъ быть героемъ; можетъ-быть никакiе интересы, выходящiе изъ сферы мѣщанскихъ стремленiй, не были ему знакомы, сердце его никогда не отзывалось на нихъ, горизонтъ его мысли никогда не расширялся далѣе этихъ стремленiй? Нѣтъ, на свиданiи съ невѣстой своей онъ только лазаря корчитъ, неподозрѣвая, что этимъ обнаруживаетъ онъ все свое безсилiе и прочiя дрянныя свойства. Не подступали бы мы къ нему съ такими вопросами и требованiями, еслибы онъ былъ гоголевскiй сапожникъ Готлибъ изъ Гороховой или милѣйшiй Акакiй Акакiевичъ. Нѣтъ, онъ обманулъ насъ и не скроетъ отъ насъ своей пошлости. Подойдемъ къ нему поближе. Нравственныя свойства его обнаруживаются имъ при столкновенiи съ его прiятелемъ или другомъ художникомъ, который вамъ такъ понравился, и при противоположенiи этихъ двухъ характеровъ. Сомнѣваться въ благородныхъ чувствахъ нашего героя мы не имѣемъ права, судя по тѣмъ даннымъ, которыя представилъ намъ авторъ. Мы можемъ только найти нѣсколько вялымъ и неповоротливымъ его умъ, которому не подъ силу разоблачить остроумнѣйшiе парадоксы его прiятеля -- Мефистофеля; но, судя по влiянiю героя на своего прiятеля, влiянiю, основанному на высокихъ и честныхъ его убѣжденiяхъ, слѣдуетъ заключить, что герой одаренъ дѣйствительно сильнымъ и благороднымъ характеромъ. Пройденная имъ жизнь еще болѣе убѣждаетъ насъ въ этомъ. Его негодованiе противъ вѣчнаго гореванья, противъ никому ненужной тоски, противъ безпредметнаго отчаянiя, противъ мрачнаго взгляда на жизнь и доморощенной байроновщины показываютъ намъ, что онъ освободился отъ романтической золотухи, занесенной на нашу почву и такъ жестоко мучившей недавнѣе поколѣнiе; герой -- человѣкъ дѣйствительной, реальной жизни, онъ стоитъ съ требованiями отъ нея простыми и здравыми. Онъ хорошо понимаетъ столь употребительное выраженiе, которымъ нынѣ снимается съ личности всякая отвѣтственность: "среда заѣла"; онъ прямо обвиняетъ прiятеля въ софизмахъ и дiалектикѣ и требуетъ съ него слово перемѣнить жизнь, взглянуть въ будущее, сдѣлать запасъ на старость, которая иначе станетъ смотрѣть на "веселенькiе пейзажики", наконецъ будитъ его совѣсть. Всеотрицающiй духъ Мефистофеля задумывается надъ этимъ словомъ и язвительная, саркастическая улыбка застываетъ на устахъ его при этомъ "реальномъ" для него словѣ. Напрасно! Эфектъ потерянъ безполезно, потомучто никакая совѣсть не выдержитъ мефистофелевской дiалектики; вдругъ явилось ни съ того ни съ сего слово, которымъ играть нельзя. Пейзажикъ этотъ удивилъ меня, но я впрочемъ примирился съ нимъ на слѣдующей страницѣ, когда узналъ, что если Мефистофеля уже слишкомъ безпокоитъ совѣсть и дерзко спрашиваетъ его: "впередъ не будешь?" то онъ въ бѣшенствѣ отвѣчалъ: "буду, непремѣнно буду!" Этимъ была возстановлена правда отрицанiя. Безразличiе, индиферентизмъ, апатiя прiятеля возмущаютъ нашего героя, а эта апатiя и неспособность ни къ какому дѣлу и составляла отличительную черту героевъ прошлаго поколѣнiя, противъ которыхъ возстало общее сознанiе. Чего можно ожидать отъ людей, которые не чувствуютъ злости ко злу, расположенiя къ добру, которые разучились смѣяться даже, которыхъ совѣсть не мучитъ, про которыхъ смѣло можно сказать, что они сгнили? Ничего отрицательнаго, ничего положительнаго, полное безразличiе; трудъ, отечество, любовь, свобода, счастiе, слава -- пустые звуки; одинъ эгоизмъ, полный, безапеляцiонный эгоизмъ, да и того нѣтъ, потомучто эгоизмъ этотъ не влечетъ за собою ни довольства, ни наслажденiя, ни чувства собственнаго достоинства. Намъ понятно это болѣзненное сомнѣнiе, это полное отсутствiе надежды и вѣры, это безсилiе, возбуждающее состраданiе, потомучто мы сами прошли чрезъ этотъ фазисъ развитiя, потомучто знаемъ всѣ скрытыя и глубокiя раны этой болѣзни; знаетъ это хорошо и герой нашъ. Надобно думать, что послѣдующiй фазисъ будетъ совершеннѣйшiй, что новая форма мысли и чувства ближе къ истинѣ и идеалу -- увидимъ. Несостоятельность же печоринскаго разочарованiя оказывается немедленно по предложенiи ему какого-либо средства для прекращенiя такого жалкаго и безполезнаго существованiя. Такое же средство предложилъ герой нашъ своему прiятелю и излечилъ его по крайней мѣрѣ на нѣкоторое время; совершеннаго излеченiя ожидать здѣсь невозможно: мы знаемъ, какъ кончаютъ такiе люди. Но главное дѣло, что вся эта дурь напущена на себя прiятелемъ нашего героя. Какъ ни безотрадны слова его и парадоксы, за ними слышится что-то живое, человѣческое, еще несовсѣмъ сгнившее. Самъ авторъ хорошо это чувствуетъ и не стерпѣлъ, чтобы не высказать этого въ какихъ-нибудь "веселенькихъ пейзажикахъ" вродѣ бабы съ шарманкой, старика скрипача-нѣмца, оборванаго мальчишки и тому подобнаго. Можно всегда предсказать, что къ подобнымъ личностямъ, выводимымъ въ противоположность герою, сохранится вся симпатiя читателя. Оно понятно. Въ нихъ много остроумнаго, парадоксальнаго, много поэтическаго элемента и поэтической обстановки, а главное -- никто не ожидаетъ отъ нихъ подвига, иныхъ дѣлъ, кромѣ описанныхъ въ "веселенькихъ пейзажикахъ", стало-быть никто не будетъ обманутъ. Всякiй увѣренъ, что какъ только пройдетъ первый пылъ и жажда дѣятельности подобнаго разочарованнаго господина, возбужденные встрѣчей съ живымъ и здоровымъ организмомъ, какъ только станетъ ему снова скучно, то онъ ляжетъ на диванъ, задеретъ на стену ноги и будетъ ждать часъ, другой, третiй, не перемѣнится ли расположенiе духа; а перемѣнится, -- пойдетъ смотрѣть "веселенькiе пейзажики", и читатель успокоивается, довольный поэтической обстановкой милаго Мефистофеля. Но я увлекся менѣе занимательною для меня личностью и забылъ моего героя. Мы сказали, что основываясь на характеристикѣ его, представленной авторомъ, мы были вправѣ ожидать отъ него если не благороднаго дѣла, то вѣрности себѣ самому; въ противномъ случаѣ онъ обманулъ насъ или характеристика его сдѣлана невѣрно и отъ автора ускользнули весьма замѣтныя черты его характера, которыя объяснили бы поразившее насъ противорѣчiе.
   Герой повидимому вовсе не принадлежитъ къ тѣмъ пустымъ и жиденькимъ либераламъ, которыхъ расплодилось у насъ такъ много въ послѣднее время и отъ которыхъ не приходится ожидать ничего путнаго; онъ оказался негоднымъ для служебной дѣятельности не за современныя идеи, не за либерализмъ: нѣтъ, онъ просто оказался неспособнымъ человѣкомъ; вмѣсто того чтобы служить какъ люди, онъ все вникалъ въ дѣло, волновался и тосковалъ; онъ, какъ выражался его прiятель, не сердился на свѣтъ, а безтолково любилъ его. Къ этимъ чертамъ мы не можемъ не относиться симпатично. Отношенiя его къ слѣдствiю объ убiйствѣ женщиной своего мужа еще болѣе убѣждаютъ насъ въ томъ, что онъ дѣйствительно принадлежитъ къ "лучшимъ людямъ" нашимъ; но какъ всѣ, онъ заѣденъ рефлексiей. Прiятель его утверждаетъ, что ныньче нѣтъ человѣка чѣмъ-нибудь не заѣденнаго, кто средой, кто "кладбищенствомъ"... не встрѣтишь ныньче даже болвана безъ рефлексiи.
   Роковое слѣдствiе дало сильный толчекъ его дальнѣйшему развитiю. Онъ все сталъ объяснять внѣшними условiями, всякаго негодяя стало ему жалко, преступленiе явилось ему несчастiемъ, болѣзнью, помѣшательствомъ; всякаго готовъ оправдать онъ, какъ его прiятель опровергнуть. Со дна души его поднялись силы, требовавшiя выхода; къ нимъ присоединились такъ-называемые коренные вопросы о Богѣ, душѣ, грѣхѣ, смерти, и неотвязно требовали рѣшенiя цѣльнаго, самостоятельнаго. Софизмы доктора, такого же сильнаго дiалектика какъ и его прiятель, не могли удовлетворить его. Никакiя доказательства, что вся эта блажь происходитъ оттого, что герой нашъ не уяснилъ себѣ своей дѣятельности; никакiя увѣренiя въ неизлечимости болѣзни; никакiя убѣжденiя, что виноватыхъ собственно нѣтъ, что само общество казнитъ ихъ вовсе не потому, что они виноваты, а потомучто вредны, не могутъ разрѣшить сомнѣнiй и вопросовъ, мучившихъ нашего героя. Но оставаться съ ними цѣлую жизнь, няньчиться съ ними тоже невозможно. Выходъ былъ необходимъ, но куда, какимъ образомъ? Не неуважительными же отзывами объ обществѣ и благодѣтеляхъ и благодѣтельницахъ: они открыли только выходъ въ отставку.
   Послѣдуемъ за нашимъ героемъ на любовное свиданiе; оно многое необходимо должно уяснить и показать намъ. Выходъ въ фатализмъ, въ это восточное самоуспокоенiе и въ покорность судьбѣ, въ которомъ онъ заподозрилъ любимую дѣвушку, возмущаетъ его; неизбѣжность, неисходность положенiя современной женщины вызываютъ всю жизнь, которою обильно одаренъ организмъ его. Онъ выходитъ изъ себя при одномъ подозрѣнiи, что самъ онъ рѣшилъ всѣ сомнѣнiя и страданiя примиренiемъ съ дѣйствительностью. "Примиренiе? говоритъ онъ: -- о примиренiи заговорили?.. Лучшаго и выдумать нельзя? Нѣтъ, можно жить нашей такъ-называемой дѣйствительностью и не знать ея, ото всѣхъ замкнуться и никого не допустить до души своей. Можно имѣть понятiя, которыхъ никто не имѣетъ, и не заботиться, что пошлая, давящая дѣйствительность не признаетъ ихъ. Можно весь вѣкъ ни одному человѣку на свѣтѣ не сказать чѣмъ вы живете, и кончить жизнь такъ. На голову и сердце контроля нѣтъ." На возраженiе, что все это въ головѣ да сердцѣ и останется, онъ говоритъ, что можно ломать дѣйствительность; на то, что и ломать ничего не приходится, а слѣдуетъ сдѣлать выборъ изъ четырехъ, -- совѣтуетъ ждать пятаго, утверждаетъ, что стыдно той женщинѣ, которая никогда не любила; что слѣдуетъ заставить жизнь дать отвѣты на всѣ мучащiя насъ вопросы, что можно жить такъ какъ хочется, неспрашивая ни у кого позволенiя, никому недавая отчета.
   Не ясно ли, что герой нашъ, если только искренни его убѣжденiя (а мы не смѣемъ заподозрить его искренности), дѣйствительно принадлежитъ къ числу "лучшихъ людей", что вы имѣете право требовать, чтобы все сказанное имъ онъ доказалъ на самомъ дѣлѣ? Посмотрите же, какъ поступаетъ онъ до той минуты, въ которую становится наконецъ, на зло всѣмъ обстоятельствамъ, женихомъ любимой дѣвушки? Она страдаетъ, она несетъ на себѣ все бремя жестокой и пошлой дѣйствительности, она испытываетъ тиранiю, оскорбленiя, подозрѣнiя. Чтó дѣлаетъ герой нашъ? Онъ ждетъ всего отъ несущихся "помимо его воли" обстоятельствъ. Нѣтъ! сама жизнь рѣшаетъ одинъ изъ тяжолыхъ, самыхъ близкихъ ему, мучившихъ его вопросовъ, а не онъ заставляетъ ее рѣшать ихъ. Не ясно ли также, что все, чтò имъ сказано любимой дѣвушкѣ, когда она вызвала наконецъ его на объясненiе, были слова, слова и слова?
   Правда, что на одномъ его поведенiи до того времени, когда дѣвушка становится его невѣстой, нельзя еще составить себѣ окончательнаго мнѣнiя о несостоятельности этого господина предъ вопросами жизни, отсутствiи въ немъ энергiи и характера, когда приходится не краснорѣчиво разглагольствовать, а дѣлать дѣло; многiя черты и свойства его требуютъ еще опредѣленiя и уясненiя; на чемъ основано его собственное примиренiе -- намъ еще неизвѣстно. Послѣдняя сцена даетъ на все это отвѣты, и своей неожиданностью, противорѣчiемъ съ идеаломъ, сложившимся въ головѣ нашей о героѣ, возмущаетъ насъ. Либо герой, говоримъ мы, вовсе не таковъ, какимъ онъ представленъ намъ, либо не могъ онъ такимъ пошлымъ образомъ примириться съ дѣйствительностью. Онъ обманулъ насъ. Мы не вѣримъ даже словамъ его, что онъ не нашолъ цѣли своего существованiя, что онъ человѣкъ безъ призванiя, что онъ выдѣлился изъ толпы, чтобы потеряться. Я удивлюсь только, почему съ такимъ отвращенiемъ говоритъ онъ, что не пошолъ бы служить по откупамъ. Тутъ-то и есть все рѣшенiе. Разумѣется, что какъ развитый, какъ "лучшiй человѣкъ", онъ сталъ чернорабочимъ не ради процеса самаго труда, -- нѣтъ, а изъ высокаго чувства самоуслажденiя своей собственностью и слѣдующею за нею независимостью. Руководитъ имъ даже не любовь къ труду, а любовь къ деньгамъ. Отношенiя его къ службѣ тѣже что школьника къ уроку. Мы прибавимъ отъ себя, что тѣже отношенiя его и ко всему прочему въ жизни. Урокъ лежитъ въ головѣ: вотъ падежи, плюсы, хронологическая цифра, французскiй глаголъ... а школьнику что за дѣло до всего этого? Урокъ самъ по себѣ, а школьникъ самъ по себѣ. Да это-то и возмутительно, что школьникъ самъ по себѣ, а его урокъ самъ по себѣ: это-то и показываетъ наше малодушiе, нашу неспособность, что мы не умѣемъ поставить предъ нимъ граматики и ариѳметики такъ, какъ салазки напримѣръ, къ которымъ онъ привязанъ душевно и которыя для него не сами по себѣ, а они для него и онъ для нихъ. Я не идеалистъ, я не люблю сантиментальности, не съ высоты романтическихъ облаковъ смотрю на хлѣбъ насущный, на тепло, на жилище, на поденьщину, -- но ничего изъ этого не признаю за конечную цѣль всего сущаго. Безъ хлѣба насущнаго, безъ тепла и жилья нельзя развиться; но хлѣбъ насущный, тепло и жилье еще не развитiе. Вопросъ этотъ ясенъ для всякаго поденьщика; какимъ же это непостижимымъ образомъ "лучшiй человѣкъ" нашего общества такъ превратно относится къ нему? Пролетарiй, это грустное порожденiе нашего времени, человѣкъ, добывающiй хлѣбъ насущный всевозможнымъ трудомъ, долго сбирающiй собственность и въ одинъ незаработный годъ проживающiй ее, возбуждаетъ все наше сочувствiе, но не рѣшаетъ вопросовъ, мучащихъ насъ. Матерьялисты станутъ смѣяться, назовутъ насъ мечтателями, утопистами, -- они спросятъ насъ: какiе же это вопросы, которые непремѣнно, во имя человѣческаго достоинства, не смѣютъ покидать человѣка, если онъ не хочетъ потерять право на наше уваженiе? Ну хоть напримѣръ тотъ, чтобы герой нашъ, убѣжденный въ невозможности никакого нравственнаго развитiя безъ удовлетворенiя матерьяльныхъ потребностей, не примѣнялъ бы эту аксiому къ одному себѣ, а во имя любви и справедливости приложилъ ее ко всѣмъ неимущимъ и страдающимъ. О, тогда не примирился бы онъ такъ легко съ своими сомнѣнiями, не рѣшалъ бы ихъ съ такою увѣренностью сомнѣвающейся дѣвушкѣ. Намъ напоминаетъ это рѣшенiе жизненныхъ вопросовъ другого героя, который объяснялъ ихъ каплями яда отравленной жизни, упавшими на любимую имъ женщину, которая посему приготовленный имъ рай не находила достаточно блаженнымъ. "Чтó въ томъ толку, что ты неглупъ и силенъ, что любишь работать? сказалъ бы онъ себѣ: но куда пошли твои силы?" Не удовлетворила бы его тогда благонравная чичиковщина, благочестивое прiобрѣтенiе, домостроительство, стяжанiе и хозяйственные скопы! Не тянулъ бы онъ въ это пошлое, мѣщанское болото любимой женщины, не противорѣчилъ бы самому себѣ, когда звалъ ее вмѣстѣ на борьбу, на осмысленiе жизни всесогрѣвающею силою любви и преданности!
   Если героиня -- дѣвушка неглупая, то горькою насмѣшкою надъ всемъ высокимъ и благороднымъ должны были показаться ей послѣ всѣхъ краснорѣчивыхъ рѣчей его увѣренiя въ необходимости умѣренности, тихаго и кроткаго отношенiя къ существующимъ интересамъ общества, въ безполезности ломки, въ безполезности борьбы. Дѣйствительно, положенiе нелѣпое -- торчать ото всѣхъ особнякомъ; пальцами начнутъ указывать, на смѣхъ подымутъ, возненавидятъ! Только зачѣмъ же говорить было противное и возбуждать благородный энтузiазмъ въ дѣвушкѣ? -- неужели чтобы втоптать его потомъ въ грязь? Зачѣмъ онъ увѣрялъ ее, что можно жить нашей такъ-называемой дѣйствительностью, и не признавать ее; при полной невозможности борьбы -- замкнуться ото всѣхъ и никого не допустить до души своей; что можно имѣть понятiя, которыхъ никто не имѣетъ, и не заботиться, что пошлая, давящая дѣйствительность не признаетъ ихъ; что можно наконецъ весь вѣкъ ни одному человѣку на свѣтѣ не сказать чѣмъ вы живете, и кончить жизнь такъ; что на голову и на сердце контроля нѣтъ? А тутъ пришлось съёжиться, обособиться, притвориться, что и ты такой же человѣкъ, какъ всѣ. Иначе простымъ людямъ нельзя жить на свѣтѣ; неужели запрещено устроить простое, мѣщанское счастье? мильоны живутъ съ единственнымъ призванiемъ -- честно наслаждаться жизнью. Вотъ въ томъ-то и дѣло, что вы сами простые люди. Зачѣмъ же играть роль героя, человѣка вышедшаго изъ толпы, какимъ вы кажетесь или желаете казаться по своему развитiю? А такъ какъ вы дѣйствительно принадлежите къ "лучшимъ людямъ", то мы требуемъ, чтобы вы слова свои доказали дѣломъ и не прятались бы трусливо въ толпу, не прикрывались бы юродствомъ, когда дошло дѣло до доказательствъ. Не запрещено устроить простое, мѣщанское счастiе и удовлетвориться имъ, только не вамъ, потомучто искреннее сознанiе ваше, чувство собственнаго достоинства не должны допустить васъ до этого. Не выразись такъ глубоко убѣжденiя его въ болѣе серьозныхъ, въ болѣе широкихъ требованiяхъ отъ жизни, мы примирились бы съ нимъ, мы не могли бы поступить иначе по слабому развитiю его умственныхъ способностей и силъ душевныхъ; но на мѣщанскомъ счастьѣ мы примириться не можемъ. Вѣдь мѣщанское счастье состоитъ въ принятiи средствъ, формъ жизни за цѣль ея. Хорошо устроенная домашняя обстановка, правильное полученiе дохода или ренты, безмятежное самодовольствiе, невозмущаемая ничѣмъ, покойная съ комфортомъ жизнь составляютъ идеалъ, цѣль мѣщанской жизни и мѣщанскаго благополучiя. Можетъ ли примириться съ такой цѣлью герой нашъ? Еще разъ повторяемъ: мы не романтики. Мы знаемъ, что современный герой ходитъ не Гамлетомъ, не Альмавивой, а во фракѣ или въ форменномъ сюртукѣ и въ резиновыхъ калошахъ; мы ратуемъ не противъ поэтической обстановки, а противъ несостоятельности внутренняго содержанiя. Смѣшно было бы требованiе наше, чтобы герой ходилъ въ атласныхъ панталонахъ и бархатномъ плащѣ. Человѣкъ, высоко развитый и съ самыми благородными требованiями отъ жизни, въ нашъ вѣкъ живетъ повидимому какъ всѣ люди, какъ живутъ мѣщане. Но это только внѣшняя форма, обстановка, а не сущность, не идеалъ, который внутри въ груди его, который не позволяетъ ему заснуть, остановиться, удовлетвориться нетолько формой, но и настоящимъ содержанiемъ, и постоянно шепчетъ душѣ его вѣчное впередъ. Не смѣйтесь надъ этимъ словомъ идеалъ. Это не задумчивая дѣва-миньона, не луна, не романтическiя юношескiя грезы, хотя и въ этомъ нѣтъ ничего смѣшного: нѣтъ, это всѣ тѣ благородныя, возвышенныя, широкiя стремленiя, живущiя въ груди человѣческой отъ его созданiя и появленiя на землѣ, которыя онъ осуществляетъ въ наукѣ, искуствѣ, жизни; они освѣщаютъ и согрѣваютъ мысль его и чувство, рождаютъ готовность на самоотверженный поступокъ, на геройскiй подвигъ. Эти стремленiя не удовлетворятся картинами и канделябрами, пальмой и кактусами, коврами и рѣзной мебелью, серебромъ и фарфоромъ, мраморомъ и дорогими бобрами, ни даже шкатулкой, туго набитой банковыми билетами. Человѣкъ сытъ, одѣтъ, обутъ, хорошо и тепло помѣщенъ, онъ ходитъ въ оперу и музеи; а дальше что? Буржуа говоритъ: дальше ничего дѣйствительнаго, а начинаются бредни и утопiи; цѣль достигнута, идеалъ осуществленъ, низведенъ на землю изъ мысли человѣческой. Но есть страдающiе и голодные, забитые и измученные, погрязшiе въ невѣжествѣ и утратившiе человѣческое подобiе! "Для примиренiя со всѣмъ этимъ -- говоритъ буржуа -- есть мѣщанская филантропiя и ея заведенiя" и т. д. и т. д. Много подымается въ душѣ злобы и жолчи отъ подобнаго рѣшенiя заплывшаго жиромъ и душевнымъ спокойствiемъ мѣщанскаго мозга, а вы совѣтуете примиренiе, принятiе факта, объясненiе причины! Я вѣдь не противъ этого говорю: можно свѣтлою мыслью познать, объяснить, любящимъ, кроткимъ сердцемъ простить, можно безвыходной апатiей, безнадежнымъ отчаянiемъ и совершенною утратою вѣры примириться... я понимаю это; можно согласиться даже ожидать другого времени для борьбы съ тѣми фатально повидимому сложившимися преградами, легшими бревномъ посреди дороги и заслонившими пути къ дальнѣйшему движенiю впередъ: я и это допускаю; только не принимать дѣйствительность, пошлую и безобразную, за воплощенный идеалъ, не видѣть конечной цѣли въ простомъ, мѣщанскомъ счастiи. И это вовсе не означаетъ лѣзть въ герои въ томъ смыслѣ, какъ это принимаютъ. Будто для подвига, для геройскаго поступка непремѣнно необходимы подмостки, съ которыхъ герой виднѣе для окружающей его толпы! Безъ сомнѣнiя слава -- могущественный мотивъ для развитiя и увлеченiя; жажда ея -- одинъ изъ великихъ и священныхъ рычаговъ для подвига; но и она не можетъ быть исключительною цѣлью. Цѣль -- это я самъ, мое сознанiе, мое достоинство, мои желанiя и стремленiя всѣ вмѣстѣ, невыключая ни одного, -- идеалъ. Весь мiръ -- мой, для меня, а не я для него; простое мѣщанское, формальное счастiе -- для меня; семья и собственность, наука и искуство, общество и государство -- все для меня, а не я для нихъ. Дальше этого прометеевскаго желанiя, захватывающаго все мiрозданiе, мысль идти не можетъ; тутъ предѣлъ. Можетъ-быть это самообольщенiе, гордыня духа человѣческаго; но пусть явятся силы, которыя оспаривали бы у человѣка господство надъ всѣмъ его окружающимъ, всѣ такъ называемыя фатальныя, неизбѣжныя силы, окружавшiя, давившiя, мучившiя его съ самаго дѣтства: незадумываясь вступитъ онъ съ ними въ титаническую борьбу и все побѣдить всемогущимъ своимъ разумомъ. А вы совѣтуете остановиться на примиренiи!.. но тогда вѣдь не будетъ побѣды. Проведите вашу мысль и кротость до конца -- вы ужаснетесь той бездны, куда влечетъ это примиренiе; человѣкъ низойдетъ на степень животнаго.
   Не всякому можно быть Наполеономъ или Цезаремъ, но это ничего не доказываетъ. Есть изъ-за чего придти въ отчаянiе, потерять вѣру въ могущество и способность человѣческаго организма, если принять, что все число героевъ во всей семьѣ человѣчества ограничивается только той небольшой кучкой, которую сохранила намъ исторiя. Это только герои, которымъ случайно удалось быть на политическихъ и разныхъ другихъ подмосткахъ и потому поразившiе всѣхъ съ возвышенности мѣста, на которомъ они стояли. Возьмите для примѣра военнаго героя и послѣднюю войну, защиту Севастополя. Кто въ ней герои? Неужели только два-три генерала? Нѣтъ, много было въ ней героевъ, имена и подвиги которыхъ остались намъ неизвѣстны и останутся неизвѣстными; много было случаевъ увлеченiя, самоотверженiя, мужества, самопожертвованiя, непопавшихъ ни въ реляцiи, ни въ газеты. Правда, герой часто творитъ обстоятельства и становится извѣстнымъ, прiобрѣтаетъ славу; но еще чаще обстоятельства закрываютъ его, мѣшаютъ ему выказаться. Столько есть темныхъ, безвѣстныхъ, сокрытыхъ отъ всѣхъ взоровъ уголковъ, въ которыхъ идетъ борьба съ пошлой дѣйствительностью, въ которыхъ совершаются самоотверженные подвиги, остающiеся неизвѣстными нетолько историкамъ, но и фельетонистамъ. Явятся благопрiятные обстоятельства, откроется арена другими героями -- и сколько выступитъ новыхъ, здоровыхъ дѣятелей, героевъ! Не заключите пожалуста изъ моихъ словъ, что ихъ явится ужь слишкомъ много, что они выползутъ изъ норъ своихъ какъ тараканы ночью на кусокъ хлѣба; нѣтъ, я говорю только, что они есть, хотя быть-можетъ они и не попадутъ въ лѣтопись и исторiю; но только они выползутъ не изъ тѣхъ уютныхъ, комфортныхъ жилищъ, обильно украшенныхъ бронзой и дорогими коврами, въ которыхъ царствуетъ примиренiе, въ которыхъ идеалъ жизни -- простое, мѣщанское счастье.
   Такимъ образомъ и другая попытка вывести современнаго героя изъ того пошлаго и оскорбительнаго положенiя, въ которомъ оказывался онъ по отсутствiю въ немъ силы воли и рѣшимости, неменѣе неудачна, какъ и прежнiя попытки, напр. въ "Наканунѣ". Оно и не могло быть иначе. Окостенѣлая рука, пробывшая долгое время въ лубкахъ, не скоро получитъ принадлежащую и свойственную ей силу и гибкость; содержавшаяся въ тяжолыхъ путахъ мысль наша, только едва проснувшаяся, не могла еще пройти въ кровь и кости наши, чтобы проявиться наружу и заявить себя дѣломъ. Нетерпѣливый художникъ, чующiй въ носящейся вокругъ него атмосферѣ страстно желаемую перемѣну, рѣшается напередъ начертить образъ героя, образъ котораго не дала еще жизнь. Только какая же разница между тѣмъ и другимъ! Первый, неудовлетворившись дѣйствительностью, во имя борьбы съ ней, во имя протеста выскочилъ изъ окружавшей его среды и жизни; второй, оскорбленный неменѣе его полнымъ разладомъ внутренняго и внѣшняго человѣка, ненашедши въ себѣ силъ для борьбы, ненашедши внѣ себя средство для достиженiя цѣлей, обозначенныхъ идеаломъ, сдается, соглашается на примиренiе во имя права своего на простое, мѣщанское счастье. Утѣшаетъ насъ одно: именно то, что мы не вѣримъ въ искренность подобнаго примиренiя со стороны героя, по тому образу его, какой сложился въ нашей мысли. Это неболѣе какъ одна минута успокоенiя, роздыха, чтобы подняться и идти впередъ, дальше; это пауза, чтобы сообразить чтó дѣлать дальше; это привалъ для ратника, съ цѣлью собраться съ новыми силами, чтобы идти противъ врага. Такъ измученный, усталый, томимый жаждой путникъ съ восторгомъ и счастьемъ останавливается у свѣтлаго ручья, на ясной полянѣ. Дальше ея онъ ничего не видитъ; она будто цѣль всего далекаго пути его. Съ трепетнымъ наслажденьемъ глотаетъ онъ свѣжую, здоровую воду, съ безмятежнымъ спокойствiемъ вытягиваетъ одеревенѣлыя отъ ходьбы свои ноги. Но жажда утолена, тѣло отдохнуло, и онъ смѣло подымается, чтобы продолжать путь впередъ. Такова любовь, таково значенiе ея, съ тою только разницею, что въ дальнѣйшiй путь идешь уже не въ одиночествѣ. Мы сказали въ началѣ нашей статьи, что любовью кончается индивидуальная жизнь человѣка, что она же выноситъ его въ сферу всеобщаго. Только въ сферѣ всеобщаго возможно развитiе. Горе влюбленному, если онъ не сознаетъ этой великой истины! Все личное, частное, индивидуальное окажется несостоятельнымъ; любовь не выдержитъ напора всѣхъ силъ, помѣщенныхъ въ груди человѣческой -- и разлетится въ дребезги. Она была идеаломъ блаженства и благополучiя; станетъ причиной горести, страданiй, бѣдствiй. Горе любви, построенной на замкнутости, на отчужденности, на удаленiи отъ всего и опирающейся на самое себя, разрѣшающей все сущее собою!
   Но тутъ мы встрѣчаемся съ вопросомъ о правахъ и значенiи женщины. Мы предчувствуемъ уже возраженiе, что весь этотъ мiръ всеобщихъ интересовъ, наука и искуство, гражданская жизнь и политическая -- все это для мужчины, а для женщины ничего этого нѣтъ. Назначенiе ея -- жить исключительно сердцемъ, весь мiръ ея ограниченъ спальней и кухней. Да когда это наконецъ наступитъ то время, когда женщина будетъ признана человѣкомъ? долго ли еще будутъ спорить о такомъ простомъ предметѣ? На женщинѣ лежатъ великiя семейныя обязанности, это правда; да развѣ той же категорiи обязанности не лежитъ также на мужѣ? Эти обязанности, несмотря на все великое значенiе ихъ, мужчина не признаетъ исключительными, но не задумывается вмѣнить ихъ, какъ единственное дѣло, на которое способна женщина. Не забудьте, что женщина -- мать будущихъ гражданъ, что они ростутъ подъ ея непосредственнымъ, исключительнымъ надзоромъ, чтоже вселитъ она въ молодыя головы, чѣмъ наполнитъ душу, какою любовью согрѣетъ сердце, на какой подвигъ приготовитъ сына, когда сознанiю ея чужды всѣ общественные интересы, когда недоступна ей сфера всеобщаго? Можно положительно доказать, что всѣ характеристическiя дурныя свойства женщины развились въ ней въ неволѣ, въ отчужденiи отъ всего, чтò благотворно дѣйствовало на развитiе мужчины; они явились въ ней вслѣдствiе ошибокъ, неправды, произвола, пустоты, непониманiя мужчинъ. Напротивъ того, все хорошее, оставшееся въ ней, все несломанное и пощажонное безчисленными неблагопрiятными обстоятельствами, которыя сопровождали несчастную судьбу ея впродолженiи всего историческаго перiода, громко говорятъ въ пользу ея упругой, подающейся, но не ломающейся природы. Жизнь стремится къ тому, чтобы открыть ей тѣже пути, какiе удержаны исключительно за собою мужчиной, чтобы войти въ мiръ всеобщаго, науки и искуства, религiи и права, гражданственности и политики. Сколько выиграетъ обновленная ею жизнь, въ которую внесетъ она свою грацiю, непреодолимую прелесть кротости и любви!
   Послѣ этого естественнаго перехода къ размышленiю о судьбѣ и значенiи женщины слѣдовало бы поговорить о современной героинѣ, какъ говорили мы о современномъ героѣ, но вы позволите мнѣ отложить рѣчь объ этомъ щекотливомъ вопросѣ когда-нибудь до другого раза.

П. БИБИКОВЪ

__________

   (1) О прекрасной и замѣчательной повѣсти "Молотовъ" г. Помяловскаго, мы выскажемъ свое мнѣнiе въ этомъ году.                                                                                                                                             Ред.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Baltorganic
Рейтинг@Mail.ru