Безродная Юлия
В водовороте

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из писем французской аристократки о Вандейском восстании).

   

ВЪ ВОДОВОРОТѢ.

(Изъ писемъ французской аристократки о Вандейскомъ возстаніи).

   "Моя бѣдная, моя дорогая мама!
   Наконецъ-то держу я въ рукахъ письмо изъ Лондона, написанное вами! Оно проблуждало по свѣту болѣе полу года, пока, наконецъ, я могла прижать къ своимъ устамъ эти строки, написанныя родной рукой... Вы жалуетесь, что не получали отъ меня извѣстій со дня разлуки? а между тѣмъ, я писала вамъ, какъ только представлялся удобный случай. Очевидно, кто-то препятствовалъ моимъ письмамъ переплывать Ла-Маншъ; они оставались во Франціи, гдѣ читали ихъ чужіе, недружелюбные глаза... Я разсказывала тамъ и про взятіе Тюльери, и про арестъ его величества короля Людовика XVI съ семействомъ, и про нашъ отъѣздъ въ Табурель. Только весной прекратились мои письма; но въ эти два мѣсяца мнѣ пришлось перевидать столько ужасовъ, испытать столько страданій, что я не въ силахъ была взяться за перо.
   Теперь, мама, я постараюсь разсказать вамъ всѣ тѣ бѣды, которыя пришлось вынести мнѣ, маленькой щепкѣ, въ этомъ водоворотѣ всеобщаго несчастія.
   О, Боже! Боже! Оглядываясь на прошлое, переживая вторично эти полтора года, въ продолженіи которыхъ мы не видали другъ друга, я чувствую себя необыкновенно странно: смотрю на себя точно издалека, я сама себѣ чужда и не могу признать за себя самое эту женщину -- худую, грязную, оборванную, загорѣлую, съ испуганнымъ взглядомъ, съ дрожащими руками... Мама, неужели же это, дѣйствительно, 4ыла я? Неужели я присутствовала при междоусобныхъ битвахъ, неужели это я равнодушно смотрѣла, какъ сотни людей падали подъ выстрѣлами пушекъ? Я ли слыхала эти стоны, эти проклятія, которыя посылали другъ другу люди, братья, сыны одной матери -- Франціи? Я ли бѣгала по пустыннымъ полямъ, съ дочерью на рукахъ, пытаясь укрыться отъ республиканскихъ розысковъ? Я-ли провела ночь въ лѣсу, въ дуплѣ дуба, прижимая къ себѣ Люсиль, и умоляя Господа Бога послать ей смерть раньше моей собственной кончины? Я ли, наконецъ... О, нѣтъ! Нѣтъ, мама! Ваша дочь не въ силахъ разсказать вамъ сразу всего своего горя..; Подождемъ, дорогая! Изъ моего разсказа вы пріучитесь смотрѣть бѣдѣ въ лицо; быть можетъ, прослушавъ сначала исторію чужихъ страданій, вы почерпнете въ душѣ своей силу выслушать мужественно извѣстіе о собственномъ несчастій.
   Но съ чего начать?
   Цѣлая масса горькихъ воспоминаній стоитъ возлѣ меня толпою; но я не знаю, о чемъ разсказывать, что выбрать для начала... а сердце мое сжимается тоской и на глаза, просятся привычныя слезы...
   Нѣтъ, такъ нельзя!
   Надо сперва успокоиться, и затѣмъ описывать все по порядку, иначе -- вы ничего не поймете изъ моего разсказа... О, если бы я могла сама разсказать вамъ все и на груди вашей выплакать свое горе! Но пока это невозможно. Республиканское правительство не прощаетъ эмигрантовъ; а намъ, уцѣлѣвшимъ дворянамъ Вандеи, послѣ усмиренія возстанія, нечего и думать о выѣздѣ заграницу. И такъ, мнѣ остается одно утѣшеніе: разсказать вамъ все. Надѣюсь, мой разсказъ дойдетъ до васъ, вы прочтете его, поплачете надъ нимъ вмѣстѣ, со мною, а затѣмъ... затѣмъ, мы будемъ ждать, терпѣливо ждать минуты свиданія...
   Сегодня больше не буду ничего писать вамъ, дорогая, до завтра! Завтра стану спокойнѣе и постараюсь, какъ можно лучше, по порядку разсказать все, что пережила за это время ваша дочь Анжелика.

-----

   Вы во время уѣхали изъ Парижа, дорогая мама! Восьмого августа мы проводили васъ въ Англію, а съ десятаго наступило смутное время.
   Вы были правы, совѣтуя намъ также ѣхать съ вами; я тогда же хотѣла послѣдовать этому совѣту; но Генри сильно разсердился, когда я рѣшилась намекнуть ему на эмиграцію.
   -- Я бы считалъ себя послѣднимъ изъ трусовъ, если бы покинулъ короля въ самую опасную минуту!-- отвѣчалъ онъ мнѣ.
   -- Но что же мы можемъ сдѣлать? Чѣмъ помочь?-- возразила я,-- неужели горсть офицеровъ съумѣетъ противиться всему Парижу, за которымъ стоитъ вся Франція?
   -- Если всѣ офицеры будутъ разсуждать такъ, Тюльери останется пустымъ въ одну минуту,-- замѣтилъ Генри, -- во что бы то ни стало, мы всѣ обязаны быть на своемъ посту до конца.
   Это было справедливо, и я ничего ему не отвѣчала.
   -- Но ты, Анжелика,-- сказалъ онъ мнѣ, -- ты сама можешь послѣдовать за матерью; ты, дѣйствительно, ничѣмъ не можешь помочь катастрофѣ и тебѣ вовсе не стыдно уѣхать.
   -- Я тебя не оставлю... и не будемъ говорить объ этомъ.
   -- Ну, такъ отправь одну Люсиль... Четырехлѣтняя дѣвочка намъ обоимъ свяжетъ руки.
   Но я отвѣтила:
   -- Будь что будетъ! Если не хочешь ѣхать, останемся вмѣстѣ.
   На этомъ разговоръ оборвался.
   Вы уѣхали вмѣстѣ съ другими, а мы остались ждать катастрофы.
   Она наступила раньше, чѣмъ ее ожидали: черезъ два дня Людовикъ XVI съ семействомъ былъ уже во власти національнаго собранія, а всѣ защитники или убиты, или разсѣялись по всему свѣту.
   Я находилась при королевѣ Маріи-Антуанетѣ всю ночь десятаго августа и утро одиннадцатаго, когда рѣшался вопросъ о безопасномъ убѣжищѣ для королевской фамиліи. Когда было, наконецъ, рѣшено, что ихъ величества отправятся въ Національное собраніе, Марія-Антуанета сказала окружавшимъ ее дамамъ:
   -- Mesdames, я, совѣтовала бы вамъ удалиться отсюда заранѣе. Я сейчасъ оставлю васъ, чтобы идти къ королю и дофину, намъ теперь надо быть вмѣстѣ.
   Королева наклонила голову и сдѣлала жестъ рукой, приглашая всѣхъ насъ разойтись. Нѣкоторыя повиновались; иныя продолжали стоять подлѣ нея, сдерживая рыданія.
   -- Уходите, прошу васъ, еще не поздно, -- повторила Марія-Антуанета нѣсколько сурово,-- вы слышите гулъ толпы? Скоро начнутъ стрѣлять, тогда уже спасаться будетъ поздно. Прощайте или, лучше, до свиданія! Не заставляйте меня убѣждать васъ... Я буду спокойнѣе, зная, что есть еще во Франціи друзья, которые находятся въ безопасности.
   Послѣ глубокаго поклона, дамы начали удаляться одна за другою; я стояла послѣдней, употребляя всѣ силы, чтобы сдерживать просившіяся изъ груди рыданія.
   Королева не замѣтила моего присутствія. Она стояла у окна, глядя на площадь, кишѣвшую народомъ.
   -- Бей! Бей! Жги! Пали!-- доносилось оттуда. Затѣмъ все смолкло; послышались шаги регулярной арміи:-- это шли во дворецъ швейцарцы.
   Черезъ минуту раздался одинокій, первый выстрѣлъ... ему отвѣтилъ другой...
   Марія-Антуанета, вздрогнувъ, отошла отъ окна, за которымъ пошла уже крупная перестрѣлка.
   -- Вы здѣсь еще, madame де-Морильонъ?-- спросила королева, схвативъ меня за руку,-- уходите скорѣе, моя дорогая.
   Она обняла меня, подвела къ небольшой двери на потайную лѣстницу и ласково толкнула къ выходу.
   Тутъ я не смогла уже больше сдерживать слезъ и громко зарыдала; но королева не обратила на это вниманія. Она затворила за мною дверь, задернула ее портьерой и въ будуарѣ воцарилась полнѣйшая тишина. Вѣрно, Марія-Антуанета вышла оттуда.
   Мнѣ оставалось только удалиться, что сдѣлать было еще довольно легко.
   Во дворцѣ уже давно ожидали нападенія, почему дамы одѣвались чрезвычайно просто, чтобы избѣжать, въ случаѣ надобности, назойливаго и опаснаго вниманія толпы.
   Слѣдуя примѣру другихъ, и я была въ гладкомъ темномъ платьѣ, ничѣмъ не отличавшемся отъ костюма другихъ горожанокъ. Для большей безопасности, я сняла съ себя драгоцѣнныя бездѣлушки и, прикрывъ плечи простой черной шалью, тихонько выскользнула на площадь Карусели, кишѣвшую народомъ.
   Мгновенно толпа поглотила меня, оглушила, отняла мою волю, заставила отказаться отъ своихъ желаній, тянула въ одну сторону, тогда какъ я торопилась въ другую. Точно щепку, которую волны кидали туда, куда того хотѣла буря... Мы оба,-- народъ и я,-- повиновались чему-то, что было какъ бы внѣ насъ, что управляло нами извнѣ, помимо нашего сознанія.
   Я хотѣла идти черезъ Елисейскія поля въ городское предмѣстье, гдѣ мнѣ назначилъ свиданіе Генри; но меня потащили обратно во дворцу, меня принудили опять войти въ тѣ залы, которыя я только-что оставила, меня влекли по корридорамъ, по лѣстницамъ; меня заставляли смотрѣть, какъ разъяренныя женщины били зеркала, разрушали мебель, выбрасывали въ окна драгоцѣнныя вазы, тарелки, люстры, картины... Наконецъ, народная волна потащила меня обратно въ садъ, откуда мы всѣ хлынули къ Тюльерійскимъ рѣшоткамъ.
   -- Короля ведутъ въ Національное собраніе,-- раздались вокругъ восклицанія; но они тотчасъ же были покрыты громовымъ кликомъ:
   -- Да здравствуетъ нація!
   Толпа раздалась на мгновеніе, но затѣмъ сомкнулась опять. Я очутилась за воротами сада, увидала мелькомъ сѣрую шляпу короля и гордую голову королевы и услыхала въ эту минуту осторожный окликъ:
   -- Ты-ли это, Анжелика?
   Оглянувшись, я увидала возлѣ себя Генри, переодѣтаго въ рабочую блузу.
   -- Въ Елисейскія поля,-- шепнулъ онъ мнѣ, прикладывая палецъ ко рту.
   Я молча кивнула головой.
   Скоро толпа повернула на мостъ и мы, наконецъ, имѣли возможность выбраться на широкую, почти пустую теперь, площадь Согласія.
   -- Я давно слѣжу за тобою,-- сказалъ Генри,-- но эта черная шаль такъ скрываетъ твое лицо, что я боялся ошибиться.
   -- О, Генри!-- воскликнула я, хватая его руку,-- зачѣмъ мы не уѣхали въ Англію!.. Мнѣ не пришлось бы переживать такія ужасныя мгновенія и знать, что всѣ наши усилія не могутъ отвратить грозы, разразившейся надъ нами.
   -- И все-таки надо оставаться во Франціи!-- возразилъ Генри.-- Конечно, мы уѣдемъ сейчасъ изъ Парижа, потому что бороться теперь -- это идти на вѣрную смерть; но потомъ... переждавши, надо опять взяться за оружіе!
   Тутъ онъ нахмурился и замолчалъ.
   -- Но когда ты успѣлъ переодѣться?-- спросила я, пытаясь отвлечь его отъ печальныхъ мыслей.
   -- Я долго защищалъ дворецъ,-- отвѣчалъ мужъ, -- но, когда увидѣлъ, что швейцарцы слабѣютъ, ушелъ къ придворному лакею переодѣться въ блузу, чтобы защищать Тюльери если не силой, то хитростью... Но уже было поздно. Я засталъ королевскую фамилію окруженной республиканцами и пошелъ тогда за нею совершенно безсознательно.
   -- Что это?-- спросила я, вдругъ оглядываясь назадъ, такъ какъ, неожиданно, на дорогу легла тѣнь отъ нашихъ двухъ фигуръ, тѣнь, которой не было раньше, но которая съ каждымъ мгновеніемъ становилась все яснѣе.
   Генри также оглянулся.
   Со стороны дворца появилось кровавое зарево. Оно быстро разгоралось, охватывало все небо, окрашивало облака, листья на деревьяхъ, стволы, траву и наши лица въ кровавый, блуждающій свѣтъ.
   -- Это горитъ Тюльери,-- сказалъ мужъ.
   Мы постояли нѣсколько секундъ, и затѣмъ молча поспѣшили впередъ, не оглядываясь, торопливо, точно за нами неслась погоня.
   А въ саду было такъ мирно и тихо! Вѣтеръ ласково шелестѣлъ листьями, точно желая пробудить отъ сонной лѣни эти толстые стволы, которые спокойно дремали, увѣренные въ своей полной безопасности... Но вдругъ мирная тишина уснувшаго лѣса нарушилась какими-то криками. Сперва крики эти долетали къ намъ издалека; но мало-по-малу они все становились-явственнѣе, пока, наконецъ, въ глубинѣ лѣса не появилась бѣгущая женщина. Увидавъ насъ, женщина замолчала, но побѣжала еще шибче.
   -- Гражданинъ, заступитесь за меня!-- сказала она, подбѣгая къ мужу и почти бросаясь къ нему на грудь.
   Недалеко отъ нея бѣжалъ какой-то человѣкъ, въ самомъ растерзанномъ видѣ, съ ружьемъ въ рукахъ, направленнымъ впередъ, и также что-то кричалъ.
   -- Что вамъ надо отъ насъ?-- сказала я, оттаскивая Генри отъ женщины; но она схватила его подъ лѣвую руку и точно приросла къ нему, повторяя:
   -- Защитите меня, гражданинъ, защитите!
   Между тѣмъ, мужчина остановился въ двухъ шагахъ, поднялъ ружье и, прицѣливаясь въ нашу группу, кричалъ:
   -- Эге, да это, кажется, аристократы-кинжальщики убѣгаютъ отъ правосудія народа? Я много убилъ ихъ сегодня, теперь прибавлю къ своему списку еще нѣсколько лишнихъ душъ.
   -- Чего вы хотите отъ насъ и отъ этой женщины?-- спросилъ хладнокровно Генри.
   -- Я у нея спрашиваю дорогу въ Тюльери, потому что хочу также бить швейцарцевъ, а она молчитъ и отъ меня убѣгаетъ... Я развѣ разбойникъ? Какъ она смѣетъ думать про меня, что я разбойникъ?
   Говоря такъ, онъ продолжалъ прицѣливаться въ насъ изъ ружья. Генри попытался достать пистолетъ, спрятанный у него подъ блузой; но я и неизвѣстная женщина въ ужасѣ такъ крѣпко ухватили его за обѣ руки, что онъ долженъ былъ отказаться отъ своего намѣренія.
   -- Развѣ я разбойникъ, чтобы меня бояться?-- продолжалъ кричать неизвѣстный,-- вотъ я докажу ей сейчасъ же, что я вовсе не разбойникъ!
   -- И докажете это, убивъ ее?-- сказалъ Генри.
   Человѣкъ опѣшилъ, опустилъ ружье и отвѣчалъ, добродушно смѣясь:
   -- Что подѣлаешь, гражданинъ! Иной разъ и такое доказательство бываетъ необходимо... Вѣдь, я этой сумасшедшей не хотѣлъ ничего сдѣлать дурного, пока она не стала горланить... Ну, а крики сегодня, знаете ли, дѣйствуютъ такъ, что невольно хочется прицѣливаться!
   Женщина немного оправилась, перестала дрожать и отошла отъ насъ подальше.
   -- Ну, что же, гражданка, укажешь дорогу въ Тюльери?-- сказалъ, смѣясь, неизвѣстный,-- обѣщаю въ тебя больше не прицѣливаться.
   -- Я сама иду туда же, а съ тобой мнѣ будетъ еще безопаснѣе, -- отвѣчала женщина, и оба недавніе врага мирно пошли отъ васъ въ другую сторону.
   Эта встрѣча меня такъ напугала, что я продолжала свой путь чуть ли не бѣгомъ... Мнѣ такъ хотѣлось поскорѣе добраться до предмѣстья, гдѣ жила моя кормилица, и тамъ укрыться отъ опасности.
   Между тѣмъ, наступило утро, и зарево пожара блѣднѣло предъ зарей восходящаго солнца. На встрѣчу намъ стали попадаться рабочіе, шедшіе въ городъ, которые поглядывали на насъ очень недружелюбно.
   Наконецъ, въ одной группѣ даже сказали:
   -- Вотъ идетъ рыцарь кинжала съ своей переодѣтой аристократкой... Только очень ужъ они неловко переодѣлись!
   Мы переглянулись съ мужемъ. Онъ сталъ мало-по-малу отставать отъ меня, а я, понимая его намѣреніе, поспѣшила впередъ, къ группѣ женщинъ, также шедшихъ изъ города. Волосы ихъ были растрепаны, лица грязны, платье изорвано; онѣ шли, весело приплясывая, изрѣдка били въ ладоши и выкрикивали обрывки пѣсенъ или ругательствъ.
   Я вмѣшалась въ эту толпу и стала также приплясывать и хлопать въ ладоши, я даже кричала что-то вмѣстѣ съ ними, будто обезумѣвъ... Изрѣдка я оглядывалась на Генри, который шелъ вдали, наблюдая за мною. Онъ иногда укоризненно качалъ головой; но я не обращала на это вниманія, продолжая кричать что-то, прыгать и вертѣться.
   Встрѣчавшіеся люди смѣялись, указывали на насъ пальцами; но я не смущалась этимъ, чувствуя себя теперь въ полной безопасности.
   Наконецъ мы добрались до моей кормилицы. Добрая Жозефа была крайне изумлена, увидавъ меня въ такой компаніи.
   Она вышла ко мнѣ на встрѣчу, повела въ домъ, что-то говорила; но я нѣкоторое время ничего не понимала и отвѣчала ей только нелѣпыми вскрикиваніями.
   Генри объяснилъ ей, въ чемъ дѣло.
   Меня уложили въ постель. Жозефа сѣла у изголовья, чтобы перемѣнять на моей головѣ холодные компрессы.
   Но я долго не могла успокоиться. Я требовала, чтобы меня поскорѣе увезли въ Нантъ или въ помѣстье возлѣ Лауры; но это было вовсе не такъ легко.
   Генри провелъ весь день съ мужемъ Жозефы, обсуждая планъ бѣгства. Добрый Леруа помогъ намъ; безъ него мы оба непремѣнно бы погибли.
   Леруа, въ качествѣ республиканца, занималъ теперь видное мѣсто у себя въ предмѣстьи. Онъ былъ полицейскимъ приставомъ и капитаномъ секціи святой Маргариты.
   Благодаря своему вліянію, онъ досталъ намъ черезъ нѣсколько дней паспорты до Нанта. Но я боялась ѣхать одна съ Генри такъ далеко, я умоляла Леруа сопровождать насъ, и добрый человѣкъ устроилъ мнѣ это.
   Всякими хитростями онъ добился командировки въ Нантъ для закупки фуража войскамъ, стоявшимъ въ Парижѣ. Я съ восторгомъ приняла вѣсть о скоромъ освобожденіи, уже мечтая увидѣть въ Нантѣ Люсиль, которую отослала туда съ теткой при первыхъ признакахъ безпорядковъ и совершенно оправилась, не подозрѣвая, что именно за заставой-то и начнется для насъ рядъ новыхъ, еще болѣе рискованныхъ, приключеній.
   На границѣ Парижа ожидала насъ первая непріятность. Завѣдующій почтой чиновникъ, осмотрѣвъ наши паспорты, отказался пропустить насъ дальше.
   -- По новому постановленію,-- сказалъ онъ,-- теперь необходимы также пропускныя свидѣтельства и для лошадей, безъ этого выѣзжать изъ города запрещается.
   Леруа вышелъ изъ кареты для объясненій.
   Его появленіе произвело нѣкоторую сенсацію, потому что онъ предусмотрительно одѣлся въ военную форму съ эполетами и трехцвѣтной какардой на шляпѣ.
   Изъ окна кареты я видѣла еще нѣсколько экипажей, стоявшихъ у дверей почты, съ пассажирами, тщетно молившими о пропускѣ.
   Однако, Леруа удалось то, въ чемъ другіе потерпѣли неудачу. Онъ говорилъ съ такимъ авторитетомъ и успѣлъ внушить чиновнику такое къ себѣ уваженіе, что послѣдній, наконецъ, склонился на его доводы.
   -- Въ виду того, что вы ѣдете по государственной надобности,-- сказалъ онъ,-- я могу вамъ разрѣшить это нарушеніе установленныхъ правилъ.
   Скрывая радость, Леруа сѣлъ въ карету и велѣлъ кучеру ѣхать дальше, но тотъ не шевелился.
   -- Поѣзжай же, не слышишь, что ли?-- нетерпѣливо повторилъ нашъ покровитель.
   Кучеръ обернулъ свое лицо, наглое, улыбающееся, пьяное и отвѣчалъ насмѣшливо:
   -- Зачѣмъ же я буду васъ везти впередъ, когда того не велитъ законъ?
   -- Но ты, вѣдь, слышалъ разрѣшеніе чиновника?-- возразилъ Леруа, стараясь казаться спокойнымъ.
   -- Мало ли кому можно заговорить зубы? Теперь всѣ равны, и если однимъ нельзя ѣхать, значитъ -- нельзя и другимъ... Вотъ этотъ гражданинъ,-- онъ указалъ на кучера сосѣдней кареты, чуть ли не лежавшаго всей спиной на ея передней стѣнкѣ и комфортабельно курившаго сигару, -- вѣдь онъ не везетъ же своихъ пассажировъ, почему же буду дѣлать это я?
   -- И не вези ихъ, гражданинъ, -- сказалъ ему одобрительно его товарищъ, соблаговоливъ на мгновеніе вынуть изо рта сигару,-- почемъ знать, можетъ, это передѣтые кинжальщики-аристократы, и ты будешь помогать ихъ побѣгу?
   -- Да, это вѣрно... Я не тронусь съ мѣста,-- равнодушно заявилъ нашъ возница, закручивая на одну руку возжи, а другую засовывая въ карманъ, чтобы вынуть сигару.
   Леруа выскочилъ опять изъ экипажа, надѣясь, что видъ мундира и здѣсь произведетъ свое обычное дѣйствіе.
   -- Что ты за наглецъ!-- сказалъ онъ,-- вѣдь я на службѣ, ѣду по экстренной надобности, и ты будетъ отвѣчать, если отъ моего промедленія пострадаютъ интересы городской коммуны!
   Возница оскалилъ зубы, сплюнулъ на сторону и возразилъ:
   -- Э, гражданинъ! Развѣ торопятся по дѣламъ службы, имѣя при себѣ такой громоздкій багажъ, какъ этотъ кавалеръ и эта дама, что сидятъ у тебя въ каретѣ? Можетъ быть, они и не, аристократы-кинжальщики, кто ихъ знаетъ. Но ужъ голову даю на отсѣченіе, что они плохіе патріоты, потому что, какой же патріотъ уѣдетъ теперь изъ города, гдѣ наступило царство справедливости?
   Въ это время изъ дверей почтовой конторы вышелъ какой-то господинъ, весьма унылаго вида, сѣлъ въ сосѣднюю карету и велѣлъ везти себя обратно, въ управленіе секціи святого Сюльписа.
   Кучеръ докурилъ сигару, бросилъ окурокъ, расправилъ свои члены, уставшіе отъ неподвижнаго сидѣнія, и потомъ ужъ повернулъ лошадей къ Парижу.
   -- Ну, гражданинъ, садись, поѣду и я,-- сказалъ нашъ возница.
   Леруа поспѣшилъ сѣсть, увѣренный, что мундиръ и здѣсь произвелъ свое дѣйствіе; но каково же было его негодованіе, когда нашъ кучеръ повернулъ лошадей также къ городу и во весь опоръ помчался за первой каретой!
   Я и Генри сидѣли молча, покоряясь своей участи; но Леруа положительно задыхался отъ бѣшенства. Онъ кричалъ, грозилъ, колотилъ кулаками о стѣнку кареты, сыпалъ проклятіями,-- а карета все быстрѣе мчалась впередъ, минуя предмѣстье, Елисейскія поля, сожженный Тюльерійскій дворецъ, большую площадь, пока, наконецъ, не въѣхала въ узкую улицу и не остановилась передъ крытымъ подъѣздомъ управленія секціи святого Сюльписа.
   На улицѣ толпилась масса народа, читавшаго на дверяхъ бюро объявленія. При видѣ двухъ каретъ, примчавшихся во весь опоръ къ подъѣзду, всѣ праздные люди, сновавшіе безъ всякаго дѣла, стали собираться вокругъ, заглядывать въ окна и переговариваться съ кучерами.
   -- Это, вѣроятно, аристократы,-- сказалъ кто-то.
   -- Конечно, хотѣли удрать, а ихъ и привезли обратно!
   Раздался хохотъ, послышались и свистки. Леруа спустилъ шторы въ нашей каретѣ и ушелъ въ бюро, плотно затворивъ дверцы.
   Но вниманіе толпы внезапно было обращено въ другую сторону: какая-то веселая компанія, съ пѣснями и свистками, появилась изъ за угла и подходила также къ дверямъ секціи. Посреди этой компаніи были двѣ женщины, смущенныя, растерянныя, служившія предметомъ всѣхъ этихъ веселыхъ шутокъ.
   -- Смотрите! Смотрите!-- кричали мальчишки, бѣжавшія возлѣ, -- онѣ не хотѣли идти на исповѣдь къ нашему священнику.
   -- Вѣрно потому, что онъ присягнулъ конституціи?-- спросилъ какой-то оборванецъ, грозно подходя къ дрожавшимъ женщинамъ.
   -- Нѣтъ, просто любятъ исповѣдываться у молоденькихъ кюре, а этотъ старый,-- отвѣтилъ кто-то.
   Толпа захохотала. Посыпались шуточки, еще болѣе нескромныя.
   Женщины поспѣшили скрыться въ дверяхъ бюро. Всѣмъ опять стало скучно.
   Какъ разъ въ это время вышелъ Леруа, съ новымъ пропускомъ въ рукахъ. Онъ хотѣлъ садиться въ карету; но зѣваки обступили его, спрашивая, кто онъ такой и кого прячетъ за занавѣсками своей кареты, зачѣмъ такъ торопится уѣзжать изъ города, который именно теперь прославился на весь міръ своими великими дѣяніями?
   -- Друзья мои,-- отвѣчалъ Леруа,-- я ѣду по дѣламъ городской коммуны, меня посылаетъ самъ мэръ, и я очень прошу васъ дать мнѣ дорогу.
   -- Нѣтъ, ты не поѣдешь, это все еще намъ надо разслѣдовать!-- закричалъ мрачный санкюлотъ, раньше подходившій къ женщинамъ.
   -- Конечно, конечно, пусть остается,-- поддержали его и другіе, -- это не патріотично оставлять Парижъ въ такое время!
   -- Держите его лошадей, если они только тронутся съ мѣста, мы отправимъ всѣхъ въ консьержери вмѣстѣ съ каретой.
   Положеніе наше становилось весьма критическимъ; но находчивый Леруа не потерялся. Онъ влѣзъ на сидѣнье кучера и тамъ, стоя такъ высоко, чтобы всѣ могли его видѣть, повелъ длинную, льстивую, веселую рѣчь.
   -- Сограждане!-- началъ онъ; -- зачѣмъ вы шумите и напрасно тратите свои драгоцѣнныя силы? Развѣ можетъ быть подозрительнымъ человѣкомъ тотъ, кто ѣдетъ за нѣсколько сотъ лье закупать фуражъ для вашихъ лошадей, безъ которыхъ, какъ извѣстно, даже храбрый французъ не сможетъ быть хорошимъ солдатомъ? Теперь вы знаете, кто я, поэтому, прошу васъ, не тратьте понапрасну со мной свои драгоцѣнныя силы! Я такой же патріотъ, какъ и всѣ вы, вы увидите это очень скоро! Вотъ, я привезу изъ Пуату фуражъ, и тотчасъ же завербуюсь въ солдаты, чтобы грудь съ грудью, стать на борьбу съ врагами... а вѣдь враги-то стоятъ уже почти на границѣ! Вѣдь вамъ, вѣрно, извѣстно, что Кобургъ и Питтъ угрожаютъ нашей дорогой націи... Поэтому, повторяю. сохраняйте свои силы на борьбу съ коварной Англіей, и вмѣстѣ со мною лучше кричите -- да здравствуютъ французы!
   -- Да здравствуютъ французы!-- раздалось ему въ отвѣтъ единодушно.
   Нѣсколько десятковъ шапокъ, фуражекъ, фригійскихъ колпаковъ полетѣло на воздухъ.
   Не переставая издавать патріотическіе клики, Леруа вдругъ выхватилъ возжи у зазѣвавшагося кучера, хлестнулъ ими по лошадямъ и во весь духъ промчался мимо шумѣвшей толпы.
   Скоро минули мы парижскія улицы, почтовую контору, заставу, сады предмѣстья, и только на большой дорогѣ Леруа далъ передохнуть взмыленнымъ лошадямъ.
   -- Ну, пріятель,-- сказалъ онъ кучеру, еще не пришедшему въ себя отъ удивленія,-- теперь ты, надѣюсь, видѣлъ, кто изъ насъ умнѣе?.. Если желаешь, я могу сейчасъ же доказать тебѣ, что я не только умнѣе, но и сильнѣе тебя...
   Кучеръ пробормоталъ сквозь зубы ругательство.
   -- Итакъ,-- продолжалъ невозмутимо Леруа,-- если хочешь быть со мной въ ладу, -- вези насъ, какъ слѣдуетъ, до ближайшей станціи, если же ты все-таки желаешь остаться при особомъ мнѣніи, я тебя сейчасъ сброшу съ козелъ, и можешь идти пѣшкомъ въ Парижъ.
   -- Давайте возжи!-- мрачно пробормоталъ возница и Леруа пересѣлъ къ намъ въ карету.
   Далѣе мы продолжали уже путь сравнительно спокойно, хотя по дорогѣ намъ попадалось множество новобранцевъ, отправлявшихся пополнять ряды парижской арміи.
   Эти молодые солдаты имѣли обыкновеніе останавливать путешественниковъ, спрашивать ихъ паспорта, требовать объясненій по поводу ихъ поѣздки; но форма Леруа избавляла насъ отъ подобныхъ непріятностей.
   При такихъ встрѣчахъ онъ выставлялся въ окно кареты, кланялся новобранцамъ, махая своимъ военнымъ кэпи, украшеннымъ трехцвѣтной кокардой, и кричалъ:
   -- Да здравствуетъ нація!
   Такое же привѣтствіе раздавалось ему въ отвѣтъ изъ сотенъ молодыхъ, здоровыхъ грудей, и мы благополучно ѣхали далѣе.
   Такимъ образомъ, благодаря находчивости Леруа, мы проѣхали мимо множества волонтеровъ, непрерывно шедшихъ намъ на встрѣчу, и ни разу не подверглись никакой опасности.
   Чѣмъ ближе подъѣзжали мы къ Нанту, тѣмъ страна становилась все болѣе и болѣе спокойной.
   Прелестные холмы, всѣ въ яркой зелени, смотрѣли весело; на пастбищахъ, окруженныхъ низкорослыми подстриженными деревьями, разгуливалъ прекрасный, откормленный скотъ. При дорогѣ виднѣлись плоскія крыши фермъ, крытыя красной черепицей, иногда за ними возвышался острый шпицъ деревенской колокольни.
   Въ Нантѣ мы прогостили недолго. Я отдохнула дня два у родныхъ, взяла у нихъ свою четырехлѣтнюю дѣвочку Люсиль, и мы отправились дальше, къ Пуату, въ свое помѣстье.
   Дороги здѣсь становились все неудобнѣе. Узкая колея мѣшала экипажу ѣхать скоро, окружавшія дорогу деревья дѣлали ее темной и прохладной, отчего грязь долго не высыхала, обращаясь въ липкую кашу. Иногда вѣтви сплетались надъ нашими головами, образуя бесѣдку, которая тянулась на нѣсколько лье. Перекрестки, усѣянные изображеніями святыхъ, попадались такъ часто, что мы постоянно рисковали заблудиться, и даже туземцы не могли намъ указать въ точности нужную дорогу.
   Въ гостинницахъ, которыя служили намъ ночнымъ пріютомъ, замѣчалось большое оживленіе. Ихъ наполняло множество молодого народа, крестьянъ и буржуа, призываемыхъ къ военной службѣ.
   Вѣсть о взятіи короля подъ стражу уже была здѣсь извѣстна въ подробностяхъ. Молодежь собиралась небольшими группами по угламъ и закоулкамъ и шепталась о чемъ-то, умолкая при появленіи посторонняго; но лица ихъ, испуганныя, задумчивыя, выдавали то, что таилось въ глубинѣ ихъ темной, непросвѣщенной души.
   Подъѣзжая къ Пуату, за которымъ недалеко былъ нашъ замокъ, мы услыхали, что въ городѣ начались серьезные безпорядки. Молодые люди, собранные тамъ для отбыванія воинской повинности, отказались тянуть жребій и въ одну ночь всѣ куда-то исчезли. Очевидно, ихъ спрятали обыватели-буржуа, республиканскіе власти знали это; но отрядъ національной гвардіи, стоявшій въ мѣстныхъ казармахъ, былъ такъ невеликъ, что власти не рѣшились употребить его въ дѣло, опасаясь потерпѣть неудачу.
   Полетѣли донесенія въ Нантъ и Парижъ съ требованіями войскъ; а пока въ Пуату царила нерѣшительность и паника.
   Я была такъ напугана парижскими безпорядками, что не хотѣла оставаться въ городѣ ни одной лишней минуты изъ опасенія быть свидѣтельницей новыхъ междоусобій.
   Здѣсь мы простились съ добрымъ Леруа, который остался исполнять данное ему порученіе, и уже на собственныхъ лошадяхъ отправились къ родному гнѣзду.
   Черезъ нѣсколько часовъ замелькала вдали стрѣльчатая колокольня моей старой, дорогой деревушки Табурель, а за нею вскорѣ и бѣлыя стѣны нашего родового замка.
   Здѣсь, казалось мнѣ, мы были въ полной безопасности... Иначе, вѣдь, я и не могла думать! Наша семья уже много вѣковъ жила подъ этой крышей, среди фермеровъ, съ которыми мы играли въ дѣтствѣ, танцовали въ юности и затѣмъ всю жизнь дѣлили вмѣстѣ радость и горе.
   Я входила подъ прохладный портикъ родного дома, увѣренная, что оставляю за собою навсегда всѣ опасности, которыя не посмѣютъ переступить порогъ этого стараго замка.
   Прошла зима. Дѣйствительность какъ бы подтверждала мои надежды; хотя въ другихъ мѣстахъ и стали поговаривать о вооруженномъ сопротивленіи революціи, но у насъ было тихо.
   Большую часть времени я проводила одна съ Люсиль. Генри страстно любилъ охоту и часто пропадалъ въ лѣсу по нѣскольку дней, ночуя гдѣ-нибудь въ крестьянской хижинѣ. Возвращаясь домой онъ всегда обѣщалъ мнѣ никогда больше не проводить такъ много времени внѣ дома, но сдержать подобное обѣщаніе стоило ему большихъ усилій. Генри скучалъ зимнимъ бездѣльемъ деревенской жизни. Иногда онъ развлекался игрой на гитарѣ, пѣлъ романсы; то по цѣлымъ часамъ сидѣлъ за столомъ, уставленнымъ игрушечными фигурками солдатъ и производилъ съ этимъ оловяннымъ войскомъ маневры.
   А когда я смѣялась, называя его страсть игрушечнымъ увлеченіемъ, онъ вздыхалъ:
   -- Ахъ, милая, желалъ бы я очень, чтобы грозящая намъ война была такъ же мало кровопролитна, какъ это мое игрушечное увлеченіе!
   Весной Генри сталъ пропадать по цѣлымъ недѣлямъ; возвращаясь, онъ привозилъ съ собою уже не дичь, а какія-то бумаги, письма, помѣченныя иностранными штемпелями.
   Я боялась его разспрашивать, инстинктивно желая сохранить подольше свое спокойствіе, но по всему было замѣтно, что вокругъ замка начинаетъ совершаться что то необыкновенное.
   Крестьяне принялись за пашню безъ обычнаго рвенія; часто можно было ихъ видѣть въ полѣ толпившимися вокругъ священника въ оборванной сутанѣ, который горячо проповѣдовалъ имъ что-то, между тѣмъ какъ волы ихъ стояли неподвижно посреди неоконченной борозды.
   Сквозь листву зазеленѣвшихъ деревьевъ замелькали фигуры монахинь въ бѣлыхъ капорахъ, торопливо разносившія по замкамъ таинственные пакеты съ иностранными штемпелями. Владѣтель замка, получившій такой пакетъ, жадно читалъ его, запрятывалъ подальше, садился на лошадь и куда-то уѣзжалъ.
   Однажды Генри пріѣхалъ взволнованный болѣе обыкновеннаго, и сказалъ мнѣ послѣ нѣкоторыхъ колебаній:
   -- Вокругъ насъ возстали всѣ! Не пугайся, пожалуйста; не думаю, чтобы дѣло зашло слишкомъ далеко, и намъ лично угрожала бы какая-нибудь опасность, но меня теперь ты будешь видѣть очень рѣдко.
   -- Ты хочешь стать во главѣ возставшихъ?-- воскликнула я,-- о Генри, Генри, нужно ли это?
   -- Это такъ нужно, что даже не требуетъ никакихъ разбужденій,-- сурово отвѣчалъ мужъ,-- и какъ тебѣ не стыдно быть такой малодушной! Я много видалъ теперь женщинъ во время своихъ скитаній и съ огорченіемъ долженъ сознаться, что ты среди нихъ составляешь какое-то исключеніе... Всѣ онѣ такъ мужественны, что не только не отговариваютъ своихъ мужей и дѣтей отъ возстанія, но даже собираются идти вмѣстѣ съ ними.
   -- Что дѣлать, меня Богъ не наградилъ храбростью,-- отвѣчала я;-- видъ крови доводитъ меня до обморока.
   Вошелъ слуга и доложилъ, что изъ Сенъ-Флорана пріѣхалъ какой-то человѣкъ и желаетъ видѣть мужа.
   Въ комнату вошелъ старикъ, въ какой-то необыкновенной военной формѣ, весь забрызганный грязью.
   -- Въ Сенъ-Флораяѣ возстаніе, -- сказалъ онъ, почтительно поклонившись,-- ваше сіятельство обѣщали къ намъ присоединить и свою милицію... Графъ Бопре прислалъ меня спросить, когда можно надѣяться ему на подкрѣпленіе?
   -- Я еще ничего не могу сказать опредѣленнаго; нашъ народъ не такъ рѣшителенъ, какъ у васъ въ Сенъ-Флоранѣ.
   -- У насъ также не подозрѣвали, что кризисъ такъ близко, и возстаніе произошло случайно. Около мэріи собралась толпа новобранцевъ, которую отправляли въ Парижъ; они не хотѣли идти, не смотря на всѣ убѣжденія. Тогда власти пригрозили употребить силу... во время свалки, которая въ концѣ концовъ завязалась между войскомъ и новобранцами, кто-то прострѣлилъ руку мэру... Тогда республиканцы направили на нашихъ молодцовъ пушку; но тѣ не дождались выстрѣла, а кинулисъ впередъ, отняли пушку и направили ее противъ властей... Тутъ завязалось настоящее дѣло! И мэрія, и дворъ, и дома возлѣ мэріи -- все разнесли! Масса народу убита! Теперь у насъ настоящій праздникъ! Колокола звонятъ, старый кюре прогнанъ, потому что онъ принялъ конституціонную присягу, и всѣ пируютъ.
   -- Да, пусть они пока пируютъ, -- сказалъ Генри, -- но намъ надо готовиться къ послѣдствіямъ этой побѣды...
   -- За тѣмъ меня и послалъ сюда графъ де-Бопре... Намъ слѣдуетъ непремѣнно соединиться.
   -- Мнѣ кажется, что графу надо идти ко мнѣ сюда, для того, чтобы видъ его веселыхъ побѣдителей прибавилъ храбрости нашимъ крестьянамъ... Ими я не могу похвалиться.
   -- Я передамъ его сіятельству ваши соображенія и скоро принесу отвѣтъ,-- сказалъ старикъ, церемонно откланиваясь.
   -- Это старый буфетчикъ графа,-- замѣтилъ мнѣ мужъ,-- и, видишь, даже онъ не побоялся возстать за церковь и народное дѣло.
   -- Господинъ кюре,-- доложилъ слуга.
   Но кюре, не дожидаясь позволенія войти, появился тотчасъ же за лакеемъ. Видъ священника былъ очень жалокъ и растерянъ.
   -- Господинъ графъ, -- обратился онъ взволнованно къ Генри,-- прошу васъ, помогите мнѣ уѣхать отсюда... Крестьяне услыхали, что въ Сенъ-Флоранѣ прогнали конституціоннаго священника и теперь явились ко мнѣ толпой требовать, чтобы я также удалился изъ Табуреля... Они грозили мнѣ, даже не дали уложить моихъ вещей, и просто выгнали изъ дому.
   -- Я могу только удивляться, -- отвѣчалъ Генри очень сухо,-- что вы рѣшились занять приходъ въ нашей деревнѣ, принявъ конституціонную присягу.
   Священникъ удивленно вскинулъ на него глаза.
   -- Я думалъ, графъ, что вы сами стоите за конституцію.
   -- Это мое личное дѣло, господинъ кюре.. Повторяю, могу только удивляться вашей смѣлости... Конечно, я помогу вамъ уѣхать, только совѣтую сдѣлать это какъ можно незамѣтнѣе.
   Священникъ вышелъ, пожимая плечами.
   -- Да, да,-- сказалъ мужъ, глядя ему вслѣдъ и насмѣшливо улыбаясь, -- теперь наступило ваше время удивляться, господинъ кюре!.. Надо его поскорѣе отъ насъ выпроводить... Теперь намъ нужны преданные люди, чтобы быть вполнѣ увѣренными въ исходѣ дѣла.
   -- Но какъ же деревня останется безъ священника?-- спросила я.
   -- О, у насъ будетъ свой кюре сегодня же вечеромъ! Онъ ждетъ меня уже нѣсколько дней въ хижинѣ лѣсничаго...
   -- Генри, Генри! А этотъ поѣдетъ навѣрно въ Парижъ и донесетъ на всѣхъ васъ.
   -- Успокойся, вѣсти о насъ придутъ туда гораздо раньше, и этотъ измѣнникъ уже не скажетъ имъ ничего новаго... Однако, мнѣ пора ѣхать! Завтра, утромъ, я вернусь съ господиномъ кюре, съ человѣкомъ, на котораго я могу всегда положиться... А пока -- до свиданія! Совѣтую не скучать, потому что этимъ, все равно, ничего не поправишь.
   Онъ поцѣловалъ меня и торопливо вышелъ.
   Я просто не узнавала мужа! Всегда спокойный, немножко лѣнивый, склонный къ сантиментальности, любитель романсовъ, онъ теперь совершенно измѣнился. Въ движеніяхъ его появилась небывалая энергія, во взглядѣ огонь, обращеніе съ людьми сдѣлалось повелительнымъ...

-----

   Утромъ Генри вернулся съ новымъ священникомъ, господиномъ Сенъ-Пьеромъ.
   Новый кюре былъ изгнанъ изъ Ліона за отказъ принять конституціонную присягу, и нѣкоторое время скитался по лѣсамъ и деревушкамъ. Генри случайно встрѣтилъ его во время этихъ скитаній и обѣщалъ ему нашъ приходъ. Кюре не долго пришлось ждать исполненія обѣщанія. Черезъ нѣсколько дней онъ уже водворился въ нашей деревнѣ и сдѣлался однимъ изъ самыхъ ярыхъ сподвижниковъ возстанія.
   Каждый праздникъ, послѣ обѣдни, кюре говорилъ крестьянамъ проповѣдь, въ которой звалъ ихъ на смѣлую борьбу противъ республики, обѣщая всѣмъ павшимъ въ этой борьбѣ прямую дорогу въ рай, а трусамъ грозилъ адомъ и вѣчными муками.
   Воодушевленные крестьяне изъ церкви шли къ намъ во дворъ, гдѣ Генри училъ ихъ маршировать, слушать команду, стрѣлять въ цѣль. Тутъ же назначалъ онъ офицеровъ изъ наиболѣе способныхъ, которые, впрочемъ, ничѣмъ не отличались отъ всего импровизированнаго войска.
   Иногда къ намъ приходили монахини, приносившія письма, и всякія вѣсти. Онѣ разсказывали, что наши всюду одерживаютъ побѣды надъ республиканцами, что графъ де-Бопре далъ еще одно сраженіе, которое также выигралъ, и теперь идетъ къ намъ въ Табурель, чтобы, соединившись съ нашими новобранцами, напасть вмѣстѣ на республиканцевъ, приближавшихся къ Шатильону.
   Однако, день проходилъ за днемъ, а графъ де-Бопре не появлялся; чѣмъ ближе подходилъ моментъ опасности, тѣмъ, нерѣшительнѣе становилось населеніе Табуреля. Республиканцы уже ночевали въ Шатильонѣ, а Генри все еще сомнѣвался, уговоритъ ли онъ своихъ крестьянъ идти къ нимъ, на встрѣчу.
   Наконецъ, въ одно чудесное весеннее утро къ намъ пришелъ кюре съ какимъ-то пакетомъ въ рукахъ и сказалъ, подавая его мнѣ:
   -- Это мадемуазель Ларошъ прислала вамъ въ подарокъ... Она поручила мнѣ сказать еще, что придаетъ ему большое значеніе.-- Я разорвала пакетъ. Оттуда посыпалось множество листковъ лощеной бумаги и на каждомъ листкѣ было нарисовано кровавое сердце, пронзенное стрѣлою. Подъ сердцемъ, была надпись: "Кто вѣритъ въ сердце Христово, тотъ успѣваетъ въ дѣлахъ своихъ".
   -- Но что же мнѣ дѣлать съ этими картинками?-- спросила я.
   -- Вы ихъ будете раздавать сегодня крестьянамъ послѣ богослуженія, -- сказалъ кюре, -- всѣ дамы дѣлаютъ это по своимъ приходамъ, надо же и вамъ, наконецъ, принять участіе въ общемъ движеніи...
   Я не смѣла противорѣчить, но на глазахъ у меня появились слезы.
   -- О чемъ вы теперь думаете?-- спросилъ кюре.
   -- Мнѣ просто грустно... Это сердце, которое билось только любовью, теперь должно сдѣлаться символомъ раздора.
   -- Вы ошибаетесь, -- возразилъ кюре очень строго,-- сердце это призываетъ всѣхъ вѣрныхъ защищать церковь и религію.
   -- Тутъ не о чемъ и разговаривать,-- сказалъ Генри,-- ты должна это сдѣлать, если даже и не хочешь... Всѣ такъ дѣлаютъ, и я не желаю, чтобы мы выдѣлялись чѣмъ-нибудь изъ общества. Можетъ быть, хоть это воодушевитъ ихъ,-- обратился онъ къ кюре,-- правду сказать, они хотя и храбры, но такъ плохо дисциплинированы, что постоянно нуждаются въ какихъ нибудь понудительныхъ мѣрахъ.
   -- Сегодня я ожидаю сюда и графа де-Бопре,-- сказалъ кюре.-- Можетъ быть, видъ его побѣдоноснаго войска воодушевитъ нашихъ лѣнтяевъ... А теперь я пойду служить обѣдню; часа черезъ два ожидайте насъ всѣхъ въ себѣ съ визитомъ.
   Кюре ушелъ. Генри вскорѣ послѣдовалъ за нимъ, не удостоивъ меня даже взглядомъ, до того онъ былъ во мнѣ разочарованъ. Я сидѣла одна, предаваясь самымъ мрачнымъ мыслямъ. Я боялась крови, боялась выстрѣловъ; видъ страданія былъ невыносимъ моей душѣ, и вотъ, силой обстоятельствъ, мнѣ приходится быть участницей въ возстаніи, и, трепещущей отъ предчувствія будущихъ ужасовъ, самой разжигать страсти, чтобы сдѣлать эти ужасы возможно болѣе распространенными...
   Толпа, валившая въ нашъ дворъ, прервала мои размышленія.
   Чтобы не раздражать мужа еще сильнѣе, я поспѣшила выйти на балконъ, захвативъ съ собою пакетъ съ кровавыми сердцами.
   Генри стоялъ посреди крестьянъ и уже заканчивалъ свою небольшую рѣчь.
   -- Что же мнѣ сказать вамъ еще?-- говорилъ онъ.-- Я думаю, вы все знаете такъ-же хорошо, какъ и я... Вы знаете, что миръ съ синими {Такъ назывались въ Вандеѣ республиканцы, которые, въ свою очередь, называли туземцевъ "разбойниками".} немыслимъ; вы знаете, что если мы не возьмемся за оружіе, они придутъ сюда, сожгутъ ваши хижины, перебьютъ васъ, а женщинъ и дѣтей переселятъ на другое мѣсто...
   Толпа молчала.
   -- Ну, больше мнѣ нечего сказать вамъ,-- проговорилъ Генри, отходя въ сторону.
   Тогда выступилъ впередъ кюре.
   -- Неужели вы допустите республиканцевъ овладѣть вашими церквами?-- воскликнулъ онъ, поднимая руку, -- неужели вы безропотно позволите имъ прогнать меня отсюда только за то, что я остался вѣрнымъ Богу?.. Они придутъ сюда, они осквернятъ вашу церковь, а потомъ продадутъ ее какому-нибудь нечестивцу...
   Въ толпѣ послышались вздохи и сдержанныя рыданія женщинъ.
   -- Они продадутъ и кладбище, гдѣ покоится прахъ вашихъ предковъ,-- продолжалъ кюре.-- кто-нибудь купитъ это священное мѣсто, выкопаетъ кости, выброситъ ихъ въ овраги, сравняетъ плугомъ могилы и засѣетъ ихъ... и будетъ собирать богатую жатву на этомъ жирномъ полѣ...
   Истерическіе вопли женщинъ покрыли послѣднія слова священника.
   Толпа заволновалась. Пестрыя платья женщинъ замелькали между темными одеждами крестьянъ; онѣ кричали, размахивали руками и, рыдая, упрекали мужчинъ за то, что они потеряли вѣру въ Бога, если не хотятъ защищаться отъ угрожающаго святотатства... Но этого не будетъ! И если мужчины у нихъ трусы, онѣ поднимутся сами на защиту Христа и Мадонны! Онѣ бросятъ дѣтей, свои прялки и веретена, чтобы идти сражаться противъ синихъ! И вѣчный позоръ падетъ на головы трусовъ!
   И вдругъ, въ эту общую сумятицу, вблизи раздался барабанный бой и послышались воинственные крики...
   Толпа растерянно смолкла.
   -- Это синіе!-- крикнуло вдругъ нѣсколько испуганныхъ голосовъ, и наше войско уже готово было разсыпаться въ разныя стороны.
   -- Успокойтесь, дѣти мои!-- торжественно сказалъ кюре, -- это вовсе не синіе, это ваши братья-бретонцы, побѣдившіе синихъ: они и пришли помогать вамъ защищаться.
   Взрывъ восторга смѣнилъ неожиданную панику.
   Толпа бросилась на встрѣчу гостямъ, которые уже появились между деревьями парка.
   Что это были за оригинальные побѣдители! Иные шли пѣшкомъ, иные ѣхали на разношерстныхъ лошадяхъ съ подушками, вмѣсто сѣделъ, съ обрывками веревокъ, вмѣсто стремянъ, съ ногами, на которыхъ, вмѣсто сапоговъ, болтались деревянные башмаки.
   У немногихъ счастливцевъ были ружья. Остальные довольствовались топорами, ломомъ или косой, привязанной торчмя къ палкѣ; иной, вмѣсто всякаго оружія, несъ въ рукѣ серпъ или простую палку. За то всякая шапка, хотя бы самой необыкновенной формы, была украшена бѣлой кокардой и на правомъ рукавѣ у всѣхъ, безъ исключенія, виднѣлось нашитое красное сердце, пронзенное огненной стрѣлою.
   Это странное войско ворвалось къ намъ въ ограду съ радостными криками: "Ура! Ура! Мы побѣдили!"
   Черезъ минуту побѣдители смѣшались съ нашими нерѣшительными крестьянами, воодушевляя ихъ разсказами о томъ, какіе трусы республиканцы, какъ они скоро бѣжали, сколько оставили пороху и ружей на полѣ сраженія.
   -- Намъ досталась даже пушка!-- кричалъ какой-то высокій бретонецъ, очевидно, одинъ изъ офицеровъ, -- да, да, настоящая красивая пушка, которую мы прозвали Марія-Жанна... Она ѣдетъ за нами, и вы скоро ее увидите!..
   Этотъ человѣкъ былъ верхомъ. На хвостѣ его лошади я замѣтила привязанные республиканскіе эполеты, а нѣсколько трехцвѣтныхъ кокардъ украшало ея гриву, какъ бы въ доказательство несомнѣнной побѣды. Въ рукахъ онъ держалъ косу съ остріемъ, поднятымъ къ небу, на которомъ я увидала нѣчто необыкновенное... какіе-то овальные, блѣдные кусочки...
   -- Что это у него на косѣ?-- спросила я одну изъ женщинъ, слѣдовавшихъ массой за своими дѣтьми и мужьями.
   -- О, это? Это, госпожа, уши синихъ...-- и, замѣтивъ, что я содрогнулась отъ ужаса, она прибавила добродушно,-- ихъ рѣзали мы только съ убитыхъ...
   -- Да, да, только съ убитыхъ, -- закричала другая, вдругъ начиная приплясывать и махать топоромъ, -- да, мы побѣдили! Смотрите, смотрите, вотъ этимъ топоромъ мы сейчасъ срубили дерево свободы въ Клоссонѣ! Идемъ скорѣе въ Шатильонъ, чтобы и тамъ сдѣлать тоже!
   -- Идемъ! Идемъ!-- подхватили другія женщины,-- мы и тамъ срубимъ это дерево свободы, мы и тамъ сдѣлаемъ изъ него костеръ, на которомъ сожжемъ всѣ бумаги республиканцевъ!
   -- Вотъ ѣдетъ Марія-Жанна!
   -- Марія-Жанна! Ура! Ура! Марія-Жанна!
   Толпа кинулась на встрѣчу пушкѣ, которая торжественно подъѣзжала къ замку, украшенная лентами и цвѣтами. Ее поставили посреди двора, толкались около нея, тѣсня другъ друга, потому что каждому хотѣлось поскорѣе взглянуть на нее, обнять, поцѣловать, точно живого человѣка послѣ долгой разлуки.
   Генри вышелъ ко мнѣ на балконъ и знакомъ подозвалъ старика Бошана, дворецкаго графа де-Бопре.
   Бошанъ приблизился съ той изысканной вѣжливостью, которая отличала старыхъ слугъ и которая особенно рѣзко выдѣлялась посреди шума этой недисциплинированной толпы.
   -- Почему же графъ де-Бопре самъ не пріѣхалъ вмѣстѣ съ вами?-- спросилъ Генри.
   -- Графъ уже возлѣ Шатильона, онъ обдумываетъ планъ атаки, -- отвѣчалъ Бошанъ,-- его сіятельство поручилъ мнѣ просить васъ поскорѣе поспѣшить къ нему съ подкрѣпленіемъ.
   -- Да, да, надо торопиться, -- замѣтилъ подошедшій кюре,-- теперь подходитъ самая рѣшительная минута.
   Онъ выступилъ впередъ и крикнулъ:
   -- Дѣти! Друзья мои!
   Толпа мало-по-малу успокоилась и подошла поближе къ балкону, приготовляясь внимательно слушать.
   -- Друзья мои!-- началъ кюре,-- вамъ извѣстно, что синіе уже въ Шатильонѣ, и что битва съ ними для насъ неизбѣжна... Друзья! Неужели найдется среди васъ хоть одинъ человѣкъ, который не захочетъ идти защищать свой очагъ, свою родину, своего Бога? Не вѣрю!
   -- Всѣ пойдемъ!-- раздалось вокругъ.
   -- Я такъ и думалъ!.. Теперь, друзья, кто хочетъ идти съ нами на Шатильонъ, пусть идетъ къ балкону получать отъ. госпожи де-Морильонъ святое сердце Христово, этотъ символъ побѣды... а кто хочетъ остаться въ деревнѣ, пусть отправляется домой!
   Толпа вся, какъ одинъ человѣкъ, бросилась ко мнѣ, протягивая жадныя руки.
   Я стала раздавать сердца Христовы; но справлялась съ этимъ дѣломъ очень неумѣло. Нѣсколько женщинъ брали у меня эти реликвіи горстями, бросали ихъ въ толпу, пришивали ихъ къ рукавамъ, къ груди, къ шляпѣ своихъ воиновъ.
   Скоро всѣ крестьяне уже были украшены этой великой эмблемой и, казалось, она придала имъ больше энтузіазма. Мужчины клялись побѣдить; женщины хотѣли непремѣнно также идти къ Шатильону вмѣстѣ съ ними. Подростки вертѣлись около побѣдителей, срывали трехцвѣтныя кокарды съ лошадиныхъ гривъ и хвостовъ, плевали на нихъ, топтали ихъ ногами. А въ деревнѣ въ это время вдругъ зазвонили во всѣ колокола.
   -- Надо выступать,-- сказалъ кюре Генри,-- теперь самая удобная минута.
   -- Да, это вѣрно,-- отвѣчалъ мужъ, -- ну, прощай, моя маленькая трусишка!-- обратился онъ ко мнѣ,-- пожалуйста, не скучай, обѣщаю тебѣ беречь себя и постоянно посылать вѣсти. Не плачь! Надо, чтобы всѣ видѣли, что у насъ въ замкѣ нѣтъ малодушныхъ!
   Онъ обнялъ меня, сошелъ со ступенекъ балкона, подошелъ къ лошади, которую держалъ конюхъ, и уже занесъ-было ногу въ стремя, какъ толпа, окружавшая его, закричала, размахивая руками.
   -- Чего вы хотите, друзья мои?-- спросилъ кюре.
   -- У насъ нѣтъ лошадей, надо, чтобы и начальникъ нашъ былъ безъ лошади,-- крикнулъ кто-то.
   Лицо Генри покрылось яркой краской гнѣва; онъ уже хотѣлъ было отвѣтить что-то рѣзкое, но, взглянувъ на спокойное лицо кюре, отошелъ отъ лошади и сказалъ конюху:
   -- Уведи ее...
   -- Значитъ и мнѣ, друзья, придется идти пѣшкомъ?-- спросилъ кюре, улыбаясь.
   -- Конечно! Конечно!-- раздалось въ отвѣтъ.
   -- Кюре, вы будьте всегда поближе ко мнѣ, -- сказалъ какой-то юноша, дергая его за сутану,-- говорятъ: пули не долетаютъ до того мѣста, гдѣ находится священникъ.
   -- Ишь, ловкій!-- возразилъ какой-то старикъ,-- у тебя есть силы, ты долженъ самъ себя защищать, а вотъ намъ, немощнымъ, присутствія кюре требовать не стыдно!
   -- Друзья,-- отвѣчалъ кюре,-- я постараюсь быть понемногу возлѣ каждаго изъ васъ.
   -- Ура! храбрый кюре, ура!-- закричали ему въ отвѣтъ на эту дипломатическую фразу.
   -- А правда ли?-- спросилъ кто-то,-- что всѣ, убитые синими, черезъ три дня воскресаютъ совершенно здоровыми?
   -- Правда ли?! Кто жъ этого не знаетъ?-- отвѣчалъ одинъ изъ бретонцевъ-побѣдителей, -- у моего пріятеля воскресъ недавно двоюродный братъ...
   -- И ты его самъ видѣлъ?
   -- Пріятель видѣлъ, а не я...
   -- Стройся!-- вдругъ скомандовалъ Генри.
   Раздались звуки барабана, неровные, прерывистые: очевидно, чья-то неумѣлая рука старалась какъ можно лучше исполнить затверженный урокъ, но безуспѣшно.
   Послѣ сутолоки, препирательствъ и всякихъ недоразумѣній, новобранцы, наконецъ, кое-какъ выстроились и вышли изъ-за ограды замка; но на перекресткѣ произошла еще задержка: каждая колонна, проходя мимо каменнаго распятія, останавливалась, падала, какъ одинъ человѣкъ, на колѣни и, помолившись горячо Іисусу, соединялась съ авангардомъ.
   Наконецъ, скрылась и послѣдняя колонна, исполнивъ этотъ священный обрядъ... Скоро улеглась и пыль, поднятая ногами новобранцевъ; наступила глубокая тишина послѣ недавняго.оживленія и только теперь я поняла, что осталась одна, одна...

-----

   Лѣто подходило къ концу, а междоусобіе только разгоралось.
   Республиканцы терялись, при видѣ стойкаго сопротивленія, а туземцы въ ихъ нерѣшительности почерпали новыя силы.
   Генри часто присылалъ въ замокъ гонцовъ, то съ извѣстіями о побѣдѣ, то съ требованіями пороху, котораго у насъ были большіе запасы.
   Иногда вѣсти запаздывали, тогда весь замокъ приходилъ въ отчаяніе. Я боялась и глядѣть на слугъ въ такое время, ожидая прочесть на ихъ лицахъ роковую новость о чьей-нибудь смерти.
   Къ счастью, обыкновенно, мы не оставались въ неизвѣстности подолгу. Иногда являлся и самъ Генри отдохнуть немного, а то присылалъ письмо, которое читалось громко всѣмъ домочадцамъ, слушавшимъ его въ благоговѣйномъ молчаніи.
   Къ концу лѣта счастье отъ насъ отвернулось. Республиканцы, получившіе свѣжее войско изъ Парижа, одерживали побѣду за побѣдой... Нашу недисциплинированную армію стала охватывать паника... Крестьяне перестали драться съ синими; они бѣжали при первомъ натискѣ, прятались въ болота, въ кустарники, и тамъ сидѣли до тѣхъ поръ, пока республиканцы не уходили.
   Письма Генри становились все короче; они ограничивались теперь только извѣстіями объ отступленіяхъ.
   Наконецъ, по эту сторону Луары, мы были разбиты окончательно.
   Генри, передавая это извѣстіе, прибавлялъ, что скоро пріѣдетъ въ замокъ вмѣстѣ съ графомъ де-Бопре и Бошаномъ.
   Мнѣ было очень интересно увидать графа, очень популярнаго среди крестьянъ; я представляла его себѣ уже старикомъ, высокимъ, мужественнымъ, съ повелительной рѣчью и рѣзкими движеніями.
   Каково же было мое изумленіе при видѣ тоненькаго, высокаго юноши, которому нельзя было дать и двадцати лѣтъ, съ женственными манерами, съ тонкими, изящными чертами лица, на которомъ едва пробивался бѣлокурый пушокъ усовъ и бороды!
   -- Да, да, -- смѣясь, сказалъ мнѣ Генри,-- я вижу, ты удивлена также, какъ и всѣ, при видѣ этого женственнаго героя... а между тѣмъ, онъ проявлялъ чудеса храбрости!
   -- Къ сожалѣнію, -- замѣтилъ молодой человѣкъ, которому похвалы, повидимому, не доставляли особеннаго удовольствія, -- теперь намъ нужна не храбрость, а тактика, умѣнье правильно управлять отступленіемъ... И я не знаю, кто изъ насъ можетъ взять на себя такое трудное дѣло!
   -- Съ нашимъ войскомъ нельзя ни сражаться, ни отступать по правиламъ! Да, впрочемъ, развѣ весь этотъ сбродъ можно назвать войскомъ? Развѣ они привыкли къ дисциплинѣ? Они не могутъ быть вмѣстѣ три дня,-- такъ ихъ тянетъ разбѣжаться поскорѣе по домамъ! Послѣ побѣды они приходили въ такой неистовый восторгъ, что бѣгали по деревнямъ хвастаться, отчего мы никогда не могли воспользоваться, какъ слѣдуетъ, выиграннымъ дѣломъ; а послѣ пораженія разсыпались по кустамъ и опять убѣгали въ деревни, жаловаться...
   -- И все-таки,-- возразилъ графъ де-Бопре,-- намъ надо придумать тактику отступленія, благодаря которой можно будетъ спасти много народа...
   -- Да я и не спорю, -- сказалъ Генри, -- только намъ нужно сперва выслать отсюда женщинъ... Нашъ замокъ можетъ служить хорошимъ сборнымъ пунктомъ, а женщины только будутъ мѣшать...
   -- Неужели и мнѣ придется покинуть Табурель?-- спросила я, чуть не плача.
   -- Тебѣ даже больше, чѣмъ кому бы то ни было,-- отвѣчалъ Генри.
   -- Но почему же?
   -- Во-первыхъ, потому, что ты жена предводителя и попадись ты въ руки синихъ, они не пощадятъ тебя, а во-вторыхъ, ты вовсе не такая храбрая амазонка, чтобы присутствовать при всѣхъ ужасахъ, которые здѣсь могутъ разыграться...
   -- Они сожгутъ нашъ замокъ, Генри?
   -- Ну, вотъ, ужъ ты и блѣднѣешь, и падаешь въ обморокъ, а что-жъ будетъ, когда синіе въ самомъ дѣлѣ появятся у насъ во дворѣ? Собирайся-ка, собирайся поскорѣе! Одѣнь Люсиль въ крестьянское платье и сама также переодѣнься... черезъ часъ Бошанъ отвезетъ тебя въ безопасное мѣсто.
   -- Но нельзя ли лучше здѣсь гдѣ-нибудь спрятаться по близости?-- прошептала я.
   -- Но пойми же, ты стѣснишь насъ всѣхъ,-- возразилъ Генри, -- мы будемъ думать больше о тебѣ, чѣмъ о войскѣ, и надѣлаемъ кучу ошибокъ... Нѣтъ, ужъ уѣзжай поскорѣе! Конечно, если бы ты была храбрая... это другое дѣло! Но вѣдь ты не можешь стоять подъ выстрѣлами и заряжать ружья, какъ маркиза де-Фоссе-Ниго? Или скакать впереди войска со знаменемъ и первой лѣзть въ аттаку, какъ мадамъ Дессиль?..
   Я молчала.
   Генри обнялъ меня, поцѣловалъ и сказалъ очень ласково:
   -- Не бойся, малютка, за нашъ Табурель, мы постараемся отстоять его всѣми силами, и вообще не скучай... чтобы тебя утѣшить, я готовъ даже сказать тебѣ большую тайну: скоро изъ Дувра подойдетъ въ Кале большое англійское войско, а пока мы заведемъ синихъ къ нимъ поближе... и всѣ они будутъ перебиты.
   -- О, это ужасно!-- воскликнула я.
   -- Что жъ дѣлать? Междоусобная война никого никогда не украшаетъ... А иначе съ такими войсками, какъ наши, намъ не добиться побѣды. Крестьяне не годятся для правильной войны; но, когда на помощь имъ придетъ регулярное войско, они поведутъ партизанскую войну, и тогда будутъ незамѣнимы! Дѣлать засады въ своихъ изгородяхъ, подстерегать синихъ въ кустахъ, избивать ихъ на дорогахъ,-- о, я ручаюсь, это все они будутъ исполнять въ совершенствѣ.
   -- О, Генри,-- сказала я, содрагаясь,-- зачѣмъ же понадобились вамъ еще англичане? Неужели не довольно и того, что мы сами уже полгода, какъ рѣжемъ другъ друга?
   Генри, нахмурившись, хотѣлъ мнѣ что-то возразить, но его перебилъ графъ де-Бопре:
   -- Вы совершенно правы, сударыня, и, конечно, никто не станетъ защищать тѣхъ, кто призвалъ англійское войско; но политика такъ запутываетъ своими сѣтями простыхъ смертныхъ, что имъ совершенно невозможно и выкарабкаться... Я самъ гнушаюсь этой иностранной, братоубійственной помощью, а между тѣмъ поставленъ въ такое положеніе, что долженъ буду помогать англичанамъ.
   Я встала, рѣшивъ, что, дѣйствительно, мнѣ не остается ничего лучшаго, какъ уѣхать изъ замка.
   Приготовленія къ этому отъѣзду уже всѣ были сдѣланы безъ моего участія. Мнѣ оставалось только переодѣться крестьянкой, проститься съ домашними и, сѣвъ съ Люсиль на простую деревенскую телѣгу, выѣхать изъ замка.
   Мы проѣхали нѣсколько деревушекъ, которыя, своимъ разореннымъ видомъ ясно показывали, что здѣсь недавно происходили междоусобныя стычки. Плетни вездѣ были разрушены, крошечныя окна въ избушкахъ повыбиты, черепица на крышахъ разбита и обломками ея устлана грязь немощеной улицы.
   Вездѣ царила тишина и полное безлюдье. Иногда изъ за полуразрушенныхъ воротъ выглядывала всклокоченная головка ребенка, и сейчасъ же пряталась при видѣ даже такихъ неопасныхъ путешественниковъ, какъ мы.
   -- Зачѣмъ мы ѣдемъ сюда, Бошанъ?-- спросила я, наконецъ, у старика, прерывая тягостное молчаніе,-- вѣдь и здѣсь были синіе, отчего же это мѣсто должно считаться безопаснѣе?
   -- Именно потому, что они уже здѣсь были, сударыня,-- отвѣчалъ старикъ,-- теперь они пошли впередъ, догонять нашу армію, и сюда ужъ не вернутся.
   -- Но почему же вы думаете, что они придутъ непремѣнно въ Табурель?
   -- На Табурель имъ прямой путь... Когда мы выѣзжали изъ воротъ замка, въ деревнѣ уже появились ихъ первые отряды... Поэтому, графъ такъ и торопилъ васъ отъѣздомъ.
   Я замолчала; но тоска еще сильнѣе охватила мою душу.
   Можетъ быть, въ эту самую минуту, идетъ кровавая битва, можетъ быть, нашъ старый замокъ уже пылаетъ посреди увядающей листвы столѣтнихъ деревьевъ и его горящіе обломки ломаютъ дряхлыя вѣтви, которые его такъ долго, такъ безконечно долго, обнимали съ дѣтской нѣжностью! И Генри дерется тутъ же, весь озаренный кровавымъ свѣтомъ пожара... можетъ быть, обагренный уже собственной кровью... А я ѣду куда-то, убѣгаю зачѣмъ-то, прячусь отъ какой-то опасности... Боже! Боже! Зачѣмъ я здѣсь, а не тамъ, въ Табурелѣ, около мужа? какъ смѣла я такъ трусливо убѣжать, покинуть мѣсто, гдѣ находиться -- моя прямая обязанность!
   -- Вотъ мы и пріѣхали, сударыня, -- сказалъ Бошанъ, соскакивая съ облучка и осторожно снимая съ телѣги уснувшую Люсиль.
   Было уже совершенно темно.
   Я, при помощи Бошана, соскочила съ телѣги и ощупью добралась до низенькой двери, которую старикъ открылъ ногой.
   Мы вошли въ грязную избу, темную и низкую. Посрединѣ ея былъ глубокій каминъ съ горящимъ торфомъ, который бросалъ зеленоватое пламя на блѣдныя лица, сидѣвшія у стола за ужиномъ.
   -- Добро пожаловать, благородная госпожа, -- сказалъ одинъ изъ хозяевъ, высокій старикъ, поднимаясь мнѣ на встрѣчу,-- мы ждали васъ еще утромъ, о васъ говорилъ намъ графъ, когда у насъ вчера останавливался.
   -- Нельзя было пріѣхать раньше, пріятель, -- отвѣчалъ за меня Бошанъ,-- и то торопились и очень устали. А маленькая барышня, какъ заснула въ телѣгѣ, такъ до сихъ поръ и не просыпается... Покажи, куда бы ее уложить поудобнѣе?
   Хозяинъ раздвинулъ занавѣски, за которыми скрывалась высокая кровать.
   -- Клади сюда барышню,-- сказалъ онъ,-- тутъ она будетъ спать вмѣстѣ съ барыней... ужъ извините, лучшаго помѣщенія нѣтъ.
   Бошанъ возился съ Люсилью, а я стояла, молча прислонившись къ черной, закоптѣлой отъ дыма, перекладинѣ.
   -- Можетъ, госпожа поужинаетъ съ нами?-- спродрла маленькая розовая старушка, очищая мнѣ мѣсто передъ общей чашкой, въ которой дымилось какое-то кушанье изъ картофеля и капусты.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ,-- отвѣчала я,-- мы такъ устали, что намъ не до ѣды.
   -- Такъ, можетъ, госпожа покушаетъ кислаго молока,-- настаивала старушка, беря изъ рукъ мальчика кувшинъ, отъ котораго онъ только-что оторвалъ свои губы, и предлагая его мнѣ.
   -- Нѣтъ, спасибо, спасибо, -- отвѣчала я,-- мнѣ хочется уснуть поскорѣе.
   -- Пожалуйте, сударыня,-- сказалъ Бошанъ, выходя изъ за занавѣски,-- я уложилъ барышню и для васъ приготовилъ мѣстечко... Ужъ не взыщите, какъ умѣлъ.-- И старикъ подвелъ меня къ кровати, задернулъ занавѣску и прибавилъ:
   -- Я переночую около лошади... Завтра она отдохнетъ и мы уѣдемъ назадъ... охъ, болитъ мое сердце за графа. Куда-то заведетъ его безумная храбрость безъ моего присмотра!
   -- Не хочешь-ли закусить?-- спросилъ его старикъ,-- вишь, какой хорошій хлѣбъ испекла сегодня моя хозяйка.
   -- А пожалуй, -- отвѣчалъ Бошанъ, присаживаясь къ столу.
   Мужчины закурили трубки. Горькій запахъ табаку ѣлъ мнѣ глаза и, смѣшанный съ дымомъ торфа, мѣшалъ дышать. Я готова была лишиться сознанія; но разговоръ, который въ это время завели хозяева съ Бошаномъ, скоро привелъ меня въ себя.
   Я не вслушалась въ начало разговора, и только восклицаніе Бошана заставило меня прислушаться.
   -- И вы допустили, чтобы ихъ убили синіе!-- воскликнулъ Бошанъ.
   -- А что жъ было дѣлать?-- возразилъ старикъ,-- прибѣгаютъ они ко мнѣ, запыхавшіеся, окровавленные, и кричатъ, чтобы я ихъ спряталъ... а сами не говорятъ, что синіе за ними по пятамъ бѣгутъ! Я повелъ ихъ на чердакъ. Только-что они туда влѣзли,-- синіе въ двери. "Мы видѣли,-- говорятъ,-- что ты спряталъ двухъ разбойниковъ; видно, и ты въ заговорѣ съ ними!" Сперва я запирался, ничего, молъ, не знаю, и не видалъ никого! Тутъ одинъ изъ синихъ и говоритъ: "Я обыщу весь домъ, и ужъ не обижайся, все сожжемъ, если они гдѣ-нибудь окажутся!" -- и лѣзетъ на сѣновалъ! Что жъ мнѣ, по твоему, дѣлать? Вотъ, мальчишка стоялъ около и говоритъ: "Тамъ они!" Ихъ взяли... Лучше, что ли, кабы у меня все сгорѣло, и они вмѣстѣ со всѣмъ?
   -- Ужъ я не знаю, что лучше,-- отвѣчалъ Бошанъ,-- только стыдно выдавать своихъ... Господь Богъ и дѣва Марія отвращаютъ лицо свое отъ предателей.
   -- Эхъ, братецъ,-- возразила, вздыхая, старуха,-- что жъ дѣлать? Нынче и не разберешь, кто врагъ тебѣ, а кто другъ... Вонъ у сосѣда три сына, и два дерутся вмѣстѣ съ синими противъ нашихъ.
   -- Говорятъ, -- вмѣшался мальчикъ,-- что Жака убилъ никто иной, какъ его братъ, Феликсъ, и на глазахъ у отца.
   -- Вотъ, поди ты, разберись въ этихъ дѣлахъ,-- продолжала старуха, -- ужъ такія времена! Съ ними нельзя бороться!
   -- Что же сдѣлали синіе съ двумя бѣглецами?-- спросилъ Бошанъ.
   -- Что? Извѣстно что,-- отвѣчалъ старикъ, запинаясь,-- есть о чемъ спрашивать!
   -- Убили? И въ этомъ самомъ домѣ?
   -- Нѣтъ, вотъ здѣсь за перегородкой, гдѣ стоятъ быки.
   -- Безсовѣстные вы, вотъ что!-- воскликнулъ Бошанъ, вставая изъ-за стола.
   -- Ну, вотъ! Да мы-то чѣмъ виноваты?-- обиженно возразилъ старикъ,-- сказано, синіе и безъ того шли наверхъ... а кому не жалко своего добра...
   Бошанъ вышелъ, хлопнувъ дверью.
   Хозяева нѣкоторое время сидѣли вокругъ стола безмолвно и неподвижно. Наконецъ, кто-то пошевелился и отодвинулъ скамейку.
   -- Охо-хо-хо, что же дѣлать, когда такія смутныя времена,-- сказалъ старикъ, какъ бы еще оправдываясь передъ ушедшимъ Бошаномъ.
   -- Ужъ если Феликсъ убилъ Жака...-- прибавила старуха и зѣвнула.
   -- Спать пора,-- сказалъ подростокъ.
   -- И то, пойдемъ,-- отвѣчалъ старикъ.
   Они ушли и вскорѣ все стихло.
   Долго я лежала неподвижно съ открытыми глазами... Ужасъ охватилъ меня...
   Я представляла себѣ, что вотъ, сейчасъ, придутъ сюда синіе, и этотъ равнодушный старикъ выдастъ имъ меня и мою малютку. О, только бы ее оставили въ покоѣ. Потомъ мнѣ уже представилось, что этотъ крестьянинъ нарочно предложилъ мнѣ свое гостепріимство, чтобы удобнѣе предать насъ республиканцамъ... Эта безумная идея заставила меня вскочить съ постели...
   Я сдѣлала нѣсколько шаговъ къ двери, ведущей въ садъ, и тутъ только остановилась, вспомнивъ о спящей дѣвочкѣ. А въ это время, у стѣны, за перегородкой раздались громкіе стуки...
   Я замерла, схватившись руками за голову.
   Стуки проджались, рѣзкіе, но правильные... Я прислушалась къ нимъ и немножко успокоилась: это быки стучали рогами о деревянную переборку, раздѣлявшую избу отъ ихъ помѣщенія.
   Но спокойствіе мое продолжалось недолго.
   Вскорѣ какой-то таинственный шорохъ нарушилъ нѣмую тишину ночи. Я старалась увѣрить себя, что это случайные звуки, которые слышатся каждому человѣку среди полнаго безмолвія, что это бредъ разстроеннаго воображенія; но доводы разума не могли побѣдить страха... Мнѣ казалось, что во дворъ входитъ потихоньку отрядъ республиканцевъ, намѣреваясь схватить меня и мою малютку; я даже слышала слабое бряцаніе оружія, заглушаемое шепотомъ свирѣпыхъ голосовъ... Слышала, какъ шуршала солома подъ тяжелыми ногами синихъ.
   Я порывалась сойти съ мѣста, къ которому будто были прикованы мои ноги; но силы меня покинули, и я не могла сдѣлать шага къ кровати, гдѣ спокойно спала Люсиль. Я могла только прижать руки ко рту, желая сдержать дикіе крики ужаса, которые рвались у меня изъ груди.
   Сколько простояла я такъ,-- не помню; но, когда я очнулась -- въ избѣ было свѣтло отъ раскрытой двери, у которой стоялъ Бошанъ.
   -- Сударыня, что съ вами? Вы совсѣмъ закоченѣли,-- говорилъ старикъ, осторожно дотрогивась до моей холодной руки.
   Я отскочила отъ него, отвѣчая на вопросъ пронзительнымъ крикомъ.
   -- Сударыня, прилягте, вы больны,-- говорилъ растерявшійся старикъ,-- Боже мой, что скажетъ графъ, узнавъ про это новое несчастье!
   -- Мама, ты ужъ проснулась?-- раздался веселый голосъ Люсиль изъ-за занавѣски.
   -- Что это было со мною?-- пробормотала я, глубоко вздыхая,-- Бошанъ, это вы?
   -- Сударыня, пожалуйста прилягте, на васъ лица нѣтъ,-- повторялъ Бошанъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- отвѣчала я, уже совсѣмъ очнувшись,-- нельзя намъ оставаться здѣсь ни минуты... Эти злодѣи предадутъ насъ... Я хочу сейчасъ же ѣхать назадъ къ Генри... Сейчасъ же.
   -- Да куда же вы теперь поѣдете? Табурель занятъ синими, а графъ -- неизвѣстно гдѣ! И что же онъ будетъ дѣлать съ вами, если вы даже его и найдете?
   -- Все равно... Вездѣ лучше, чѣмъ здѣсь у этихъ разбойниковъ, предателей!
   -- Вы слышали, вѣрно, вчерашній разсказъ старика?-- сказалъ Бошанъ.-- Теперь понимаю ваше безпокойство... Но вы ошибаетесь, сударыня, не довѣряя этимъ людямъ! Они добры и сострадательны. А этихъ несчастныхъ, которыхъ они дали убить... что же дѣлать? Въ самомъ дѣлѣ, времена такія, что съ отдѣльнаго человѣка нечего и спрашивать! То ли еще дѣлается на свѣтѣ!
   Я покачала головой.
   -- Увѣряю васъ, они очень добрые люди,-- продолжалъ Бошанъ; -- женщины каждый день выходятъ на дорогу съ кислымъ молокомъ и картофелемъ, чтобы кормить голодныхъ бѣглецовъ. Онѣ перевязываютъ раны, а мужчины развозятъ ихъ на телѣгахъ въ безопасныя мѣста... А тѣхъ двухъ синіе, все равно, нашли бы.
   Но, видя, что эти доводы меня не убѣждаютъ, Бошанъ перешелъ къ другимъ утѣшеніямъ:
   -- Вѣдь синіе сюда больше не придутъ, они пошли къ Бретани... Надо потерпѣть немножко: скоро все кончится, и графъ самъ пріѣдетъ взять васъ отсюда... Вы поѣдете опять въ Шатильонъ, гдѣ теперь все уже спокойно, и заживете по старому.
   Старику такъ хотѣлось меня утѣшить, успокоить, что я, наконецъ, улыбнулась.
   -- Ну, вотъ такъ-то лучше, -- сказалъ онъ, -- а теперь прилягте, да усните... А барышню я возьму погулять, чтобъ она вамъ не мѣшала.
   Старикъ одѣлъ кое-какъ Люсиль въ ея платье бретанской крестьянки, взялъ ее на руки, задернулъ занавѣски кровати и сказалъ, уходя:
   -- Спите спокойно, я попрошу хозяевъ, чтобъ около избы не шумѣли.
   И онъ ушелъ.
   Я вытянулась на своемъ жесткомъ ложѣ, чувствуя страшную усталость; но неотвязная мысль о возвращеніи къ Генри продолжала меня назойливо преслѣдовать.
   Послѣ долгихъ сомнѣній и колебаній, я рѣшила, отдохнувъ хорошенько, уѣхать отсюда, хотя бы это и навлекло на меня гнѣвъ Генри... Я перестала трусить...
   Довольно было одной такой ужасной ночи, чтобы убѣдиться, насколько легче выносить настоящую опасность, чѣмъ скрываться по разнымъ закоулкамъ, подвергая себя такимъ ужасамъ воображенія, передъ которыми блѣднѣютъ всѣ страхи дѣйствительныхъ страданій.
   Принявъ это рѣшеніе, я крѣпко уснула и проснулась уже далеко за полдень, когда въ избѣ раздались шаги хозяевъ и зазвенѣла посуда, которую они приготовляли себѣ къ обѣду.
   Я вскочила съ постели и, выйдя изъ-за занавѣски, увидѣла все семейство крестьянъ за обѣдомъ, изъ того же картофеля да кислаго молока съ чернымъ хлѣбомъ.
   Только теперь я замѣтила, что оконъ въ избѣ не было, и только три двери, во дворъ, въ садъ и на улицу, освѣщали помѣщеніе.
   -- Хорошо ли почивали, сударыня?-- спросилъ старикъ, вовсе не казавшійся мнѣ теперь гнуснымъ предателемъ,-- на новомъ мѣстѣ, говорятъ, всегда нехорошо спится.
   -- Да мнѣ нехорошо спалось, -- отвѣчала я, удивляясь тѣмъ страхамъ, которые переживала ночью, -- хочу ѣхать опять въ Табурель... все равно, опасно вездѣ, лучше ужъ на своемъ мѣстѣ...
   -- Вамъ у насъ неудобно, сударыня, -- сказала старушка,-- мы понимаемъ это, но за то здѣсь васъ никто не тронетъ... и барышня ваша уже къ намъ привыкла, вонъ какъ хорошо играетъ съ моимъ внукомъ!
   Я взглянула въ дверь въ садъ и увидѣла Люсиль сидящую рядомъ съ бѣлоголовымъ мальчикомъ.
   -- Да, да, сударыня,-- сказалъ старикъ,-- здѣсь вамъ безопаснѣе... Нѣсколько бѣглецовъ прошло сегодня мимо насъ изъ-за Луары; они говорятъ, что не сегодня-завтра къ синимъ изъ Парижа еще придетъ большое войско.
   -- Тѣмъ болѣе я должна быть около своего мужа... онъ можетъ нуждаться во мнѣ, онъ, можетъ быть, раненъ, а я до сихъ поръ ничего не знаю.
   Хозяева сочувственно закивали головами.
   -- Слова нѣтъ, жена всегда должна быть около мужа,-- согласился старикъ,-- такъ повелѣлъ Іисусъ и Дѣва Марія... вонъ, нашихъ бабъ сколько набралось въ войнѣ! Все вертятся возлѣ мужчинъ, то ружья имъ заряжаютъ, то косы острятъ, а то такъ и мужей дубасятъ палками, когда тѣ поворачиваютъ врагу спину...
   -- Да, да, вы правы,-- отвѣчала я,-- жена должна всегда быть около мужа. Вотъ поэтому-то и я уѣду сейчасъ же съ Бошаномъ въ Табурель.
   -- Съ Бошаномъ? Эге, да его уже и слѣдъ простылъ! Онъ уѣхалъ давно, только-что вы уснули.
   -- Бошанъ уѣхалъ?-- воскликнула я, въ страшномъ испугѣ.
   -- Уѣхалъ, сударыня, и такъ торопился, что даже оставилъ у насъ телѣгу со всей сбруей, поскакалъ верхомъ на своей лошади.
   Это неожиданное извѣстіе привело меня въ немалое смущеніе. Я знала, что Бошанъ торопится вернуться къ своему господину, но была увѣрена, что онъ подождетъ моего пробужденія; я надѣялась, засыпая, уговорить его взять меня съ собой. Но именно этого-то, вѣрно, онъ и боялся... Что жъ мнѣ теперь дѣлать?
   Я никогда не оставалась одна, на свободѣ, я не привыкла самостоятельно управлять своими поступками; а между тѣмъ надо поскорѣе на что-нибудь рѣшиться...
   -- Въ такомъ случаѣ мнѣ придется ѣхать съ дочерью одной,-- сказала я послѣ небольшого раздумья, -- наймите мнѣ, пожалуйста, гдѣ-нибудь лошадь до Табуреля.
   -- Вотъ ужъ этого никакъ нельзя сдѣлать, сударыня,-- отвѣчалъ старикъ,-- хорошія лошади всѣ забраны въ войско; а нѣсколько клячъ, которыя остались, перевозятъ раненыхъ изъ Ріуфа въ Шатиньи.
   -- Ахъ Боже мой, что же дѣлать? Такъ нельзя ли купить гдѣ-нибудь въ ближайшемъ помѣстьѣ? Я заплачу сколько ни запросятъ, только бы добыть лошадь.
   -- Ближайшее помѣстьѣ отсюда въ сорока миляхъ; да и тамъ были недавно синіе, и увели весь скотъ.
   -- Какъ же быть?
   -- Да ужъ не знаю... Есть у насъ пара воловъ, но на нихъ ѣхать будетъ медленнѣе, чѣмъ идти пѣшкомъ, да и неудобно, въ случаѣ какой-нибудь опасности: они не умѣютъ скоро сворачивать съ дороги, а ужъ отъ синихъ съ ними ни въ какомъ случаѣ не скроешься.
   Я стояла посреди избы совершенно подавленная такими непреодолимыми затрудненіями.
   Что, въ самомъ дѣлѣ, мнѣ было дѣлать?
   Люди, меня окружавшіе, не хотѣли, или не умѣли ничего мнѣ посовѣтовать; сама я, только-что вышедшая одна на тернистую дорогу жизни, не имѣла понятія, какъ преодолѣть это первое препятствіе... а между тѣмъ, дѣлать что-нибудь необходимо, потому что я несла отвѣтственность передъ Генри не только за себя, но еще и за свою дѣвочку, веселый смѣхъ которой донесся въ это время изъ сада въ избушку.
   -- Тогда придется ужъ идти пѣшкомъ,-- сказала я, охваченная приливомъ мужества.
   -- Этакъ-то будетъ лучше всего,-- отвѣчалъ старикъ, которому такое рѣшеніе казалось очень простымъ дѣломъ.
   -- А много ли намъ придется идти?-- спросила я, чувствуя, какъ покидаетъ меня этотъ внезапный приливъ мужества и замѣняется опять малодушнымъ страхомъ.
   -- Сущіе пустяки, какихъ-нибудь двѣнадцать лье, ну, много-много пятнадцать, не больше... Если идти хорошо, къ ночи будете дома.
   -- Придется идти,-- пробормотала я въ раздумьи, какъ бы удивленная тѣмъ, что фраза, брошенная вскользь и почти не бывшая намѣреніемъ, такъ скоро осуществилась, перейдя неожиданно въ дѣйствительность.
   -- Но вамъ надо подкрѣпиться, сударыня,-- сказала старушка,-- у васъ со вчерашняго дня во рту и маковой росники не было.
   -- Спасибо,-- отвѣчала я быстро, потому что, не смотря на терзавшій меня голодъ, ни за что не рѣшилась бы притронуться къ этому синему молоку, въ которомъ лежало пять грязныхъ деревянныхъ ложекъ, ни къ хлѣбу, черному, липкому, который я и увидала-то въ первый разъ въ жизни.
   -- Госпожа не привыкла къ мужицкой ѣдѣ, -- сказала молодая дѣвушка, угадывая мои мысли,-- погодите-ка, я ей сейчасъ приготовлю что-нибудь получше.
   Она засуетилась, побѣжала въ курятникъ, сварила яишницу; затѣмъ принесла кувшинъ парного молока и, отрѣзавъ отъ хлѣба нѣсколько хорошо испеченныхъ корочекъ, торжественно поставила все это угощеніе на столъ.
   -- Кушайте, милая барыня,-- сказала она весело:-- теперь все чисто, не брезгуйте нашимъ хлѣбомъ-солью...
   Я сѣла за столъ; дѣвушка привела Люсиль, и мы вмѣстѣ съ аппетитомъ позавтракали.
   Затѣмъ и стала собираться въ путь. Старушка завернула мнѣ нѣсколько печеныхъ яицъ съ кускомъ хлѣба въ толстое полотенце и сказала:
   -- Это, сударыня, прошу васъ взять отъ насъ на дорогу... Мало ли что можетъ случиться? Иной разъ можно голодать много дней съ полными карманами золота...
   -- Благодарю васъ,-- отвѣчала я, принимая подарокъ.
   -- Совѣтую вамъ взять еще что-нибудь теплое для маленькой барышни, вечера теперь бываютъ холодные. И вотъ еще, что я вамъ скажу: дитя не сможетъ идти долго, а нести ее на рукахъ вамъ будетъ очень трудно съ непривычки... Позвольте вамъ показать, какъ наши крестьянки дѣлаютъ въ такихъ случаяхъ. Видите, мы беремъ большой платокъ, завязываемъ его у себя на груди крестъ-на-крестъ и за спиной помѣщаемъ ребенка.
   -- Мама, мы развѣ опять уйдемъ?-- спросила Люсиль.
   -- Да, дитя, опять, -- отвѣчала я, не предчувствуя, сколько разъ еще придется мнѣ отвѣчать такимъ образомъ ребенку.
   Черезъ часъ я стояла уже одна на большой дорогѣ, держа за ручку Люсиль.
   Мальчикъ, указывавшій намъ путь, уже ушелъ домой, сказавъ на прощанье, что теперь надо идти все прямо до самаго замка, и что заблудиться на этой дорогѣ никакъ нельзя.
   Я смотрѣла мальчику вслѣдъ, испуганно прислушиваясь къ звуку его шаговъ, которые замирали въ отдаленіи... Наконецъ, стало вокругъ насъ совершенно тихо. Впереди вилась узенькая колея дороги съ застывающей весенней грязью, по которой идти было такъ трудно! Съ обѣихъ сторонъ дорога замыкалась колючей изгородью; кое-гдѣ виднѣлись низкорослыя деревья съ корявымъ, изогнутымъ стволомъ; иногда вдали бѣлѣла яблонй, вся въ ароматномъ цвѣту; вездѣ было такъ тихо, точно тутъ за много-много миль вокругъ не жило ни одного человѣка.
   А между тѣмъ, стоило только повернуть назадъ, туда, откуда еще привѣтливо смотрѣли на меня красныя крыши деревни, и я опять очутилась бы среди людей, нашла бы снова пріютъ, участіе, не утомляла бы своихъ ногъ, которыя уже начинали болѣть...
   Хорошо бы вернуться обратно!
   Я уже хотѣла сдѣлать это; но, вспомнивъ объ ужасной ночи, остановилась... Нѣтъ, ужъ лучше идти впередъ по незнакомой дорогѣ, лучше устать, голодать, подвергнутѣся дѣйствительной опасности, чѣмъ снова очутиться въ этой мрачной избѣ безъ оконъ, снова прислушиваться къ таинственнымъ звукамъ, которыми полна эта деревня, снова холодѣть отъ малодушнаго страха.
   -- Пойдемъ, мама,-- сказала Люсиль, нетерпѣливо дергая меня за руку.
   -- Пойдемъ, дитя,-- отвѣчала я, и мы пошли впередъ.
   Дѣвочка скоро устала. Я завязала платокъ на груди крестъ-на-крестъ, какъ учила старушка, и посадила ребенка себѣ за спину.
   Но идти такъ было вовсе не легко.
   Я брела впередъ медленно, спотыкаясь. Каждый камешекъ, попадавшійся подъ ноги, причинялъ страданія, а холодный вѣтеръ леденилъ лицо и руки.
   Усталая Люсиль просилась спать и стала плакать. Я шла впередъ, утѣшая ее, какъ умѣла.
   Наконецъ, дѣвочка умолкла. Она охватила мою шею руками и уснула, склонившись головкой ко мнѣ на затылокъ.
   Такъ шла я очень долго.
   Уже солнце начало склоняться къ закату; въ воздухѣ сильно похолодѣло, я изнемогала отъ усталости, а впереди не видно было ни одного жилья, не говоря уже о нашемъ замкѣ. Только на горизонтѣ чернѣла узкая полоска лѣса.
   Я рѣшила заночевать въ этомъ лѣсу и, собравъ всѣ силы, кой-какъ прибрела къ его опушкѣ.
   Къ счастью, недалеко отъ дороги нашлась большая копна прошлогодняго сѣна и эта копна, показалась мнѣ теперь великолѣпнѣе самой мягкой постели.
   Я разрыла сѣно, уложивъ туда спящую Люсиль, а затѣмъ и сама зарылась возлѣ нея поглубже, и сейчасъ же чудесно заснула.
   Звуки веселой пѣсни разбудили меня утромъ.
   Солнце поднялось уже высоко надъ лѣсомъ, голубое небо ласково заглядывало къ намъ сквозь рѣдкую еще листву деревьевъ, птицы наполняли воздухъ щебетаніемъ и къ ихъ трескотнѣ присоединялся еще голосокъ Люсиль, которая сидѣла около меня, вся въ сѣнѣ и, тормоша меня за плечо, напѣвала:
   
   "Братецѣ Жакъ, братецъ Жакъ,
   Что ты спишь такъ долго?"
   
   Я вскочила, радостно вдыхая въ себя мягкій воздухъ. Я какъ-то совсѣмъ успокоилась. Такъ все было хорошо въ этой природѣ... И вдругъ у меня явилась надежда, что всѣ бѣдствія наши кончатся...
   Мы весело истребили завтракъ, который дала намъ старуха, и вышли изъ лѣсу съ новыми силами. Сегодня дорога была гораздо оживленнѣе. Много женщинъ и дѣтей попадалось намъ на встрѣчу. Они оглядывались на насъ, удивленно качая головой; но я не обращала на это вниманія, желая наверстать потерянное время, воспользовавшись неожиданнымъ приливомъ мужества, котораго сегодня у меня было гораздо больше, чѣмъ вчера.
   Стали попадаться и мужчины, въ перемежку съ женщинами; вдали послышались глухіе раскаты грома.
   Но громъ-ли это?.. Вѣдь небо совершенно ясно...
   Я остановилась, пораженная внезапной мыслью, и только теперь стала соображать все, что вокругъ меня происходитъ.
   Зачѣмъ бѣгутъ куда-то всѣ эти люди? Почему они всѣ бѣгутъ въ одну сторону, назадъ, и никто не идетъ со мною впередъ?.. И что это за громъ, за шумъ раздается впереди меня, становясь все явственнѣе.
   -- Стрѣляютъ?-- спросила я одного изъ мужчинъ, торопливо шедшихъ мнѣ на встрѣчу.
   -- Э, милая,-- отвѣчалъ онъ, не убавляя шагу,-- стрѣляютъ ужъ со вчерашняго утра.
   -- Но гдѣ же сраженіе?-- продолжала я спрашивать, заранѣе пугаясь отвѣта.
   -- Позавчера синіе пришли въ Шатиньи, раззорили его, а. сегодня дерутся въ Ріуфѣ.
   -- Уже въ Ріуфѣ! А Табурель?..
   -- Его тоже позавчера раззорили и сожгли замокъ.
   -- Не знаете ли, гдѣ теперь графъ де-Морильонъ?-- продолжала я допрашивать о Генри; но мои собесѣдники отошли уже далеко; отвѣтъ мнѣ дала другая партія, тоже торопливо шедшая мнѣ на встрѣчу.
   -- Графъ де-Морильонъ?-- сказалъ кто-то на ходу:-- онъ защищаетъ лѣсъ около Ріуфа, только едва ли долго продержится...
   Слава Богу, Генри живъ! Это извѣстіе придало мнѣ новыя силы.
   Прибавивъ шагу, я поспѣшила впередъ. Мое свиданіе съ мужемъ должно было произойти раньше, чѣмъ я предполагала, потому что Ріуфъ на моемъ пути былъ ближе, чѣмъ Табурель, и мысль о томъ, что намъ не придется сейчасъ же увидѣть мой милый старый замокъ въ развалинахъ, нѣсколько облегчала меня.
   А на встрѣчу намъ попадалось народу все больше и больше. Наконецъ, появились и раненые на носилкахъ, сопровождаемыхъ женщинами.
   Звуки выстрѣловъ становились все явственнѣе; скоро уже можно было замѣтить и дымъ, висѣвшій темной пеленой надъ лѣсомъ, за которымъ пряталась деревушка Ріуфъ.
   -- Гдѣ наши? Разбиты ли они?-- спрашивала я у прохожихъ.
   -- Еще дерутся.
   Наконецъ, мы обогнули лѣсъ и неожиданно очутились у праваго крыла нашей маленькой арміи.
   Повидимому, синіе уже овладѣли Ріуфомъ. Въ деревушкѣ все было тихо: не доносилось оттуда ни выстрѣловъ, ни криковъ.
   Наши стояли небольшой кучей, оттиснутые къ лѣсу. Съ ними была единственная пушка, та драгоцѣнная Марія-Жанна, присутствіе которой всегда такъ воодушевляло войюо. Подлѣ нея стояло нѣсколько человѣкъ въ красныхъ платкахъ, повязанныхъ на головѣ, и съ такими же красными поясами. Мнѣ показалось, что въ одномъ изъ этихъ людей я узнала Генри.
   Я кинулась впередъ, въ самый пылъ сраженія, съ безсознательной храбростью, не опасаясь ни на минуту ни за себя, ни за Люсиль, которая также не обнаруживала никакого страха.
   Пробѣжавъ нѣсколько саженъ, я въ самомъ дѣлѣ увидала Генри. Махая ружьемъ, онъ что-то говорилъ, обернувшись къ своимъ лицомъ и спиною къ непріятелю.
   -- Да не бѣгите же!-- услыхала я, наконецъ, и слова его:-- отстрѣливайтесь, пока еще есть порохъ, дайте раненымъ дойти до деревни, или спрятаться въ лѣсу...-- Но увѣщанія эти были напрасны! Его войско исчезало, разсѣяваясь между деревьями лѣса, а въ догонку имъ свистали пули республиканцевъ.
   А я спѣшила впередъ, торопливо пробираясь между деревьями и бѣглецами, даже не думая объ опасности, которой подвергаю себя и Люсиль.
   Наконецъ, я очутилась у небольшой группы, окружавшей пушку. Около Генри былъ и кюре Сенъ-Пьеръ, и нѣсколько десятковъ крестьянъ, отстрѣливавшихся отъ синихъ.
   У лафета Маріи-Жанны лежалъ трупъ человѣка, въ которомъ я узнала графа де-Бопре... Надъ нимъ сидѣлъ старикъ Бошанъ, склонивъ низко на грудь сѣдую голову.
   -- Онъ умеръ!-- воскликнула я такъ громко, что Генри, стоявшій въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня, оглянулся на мое восклицаніе.
   -- Анжелика, ты-ли это?-- вскричалъ онъ, -- какъ ты сюда попала?
   -- Мнѣ не сидѣлось одной... прости, дольше терпѣть не было силъ,-- отвѣчала я со слезами. Онъ только пожалъ мнѣ руку.
   -- Но тебѣ нельзя быть здѣсь... съ тобою Люсиль.
   -- Папа, папа, я хочу остаться съ тобою, -- лепетала дѣвочка, тормоша отца за рукавъ.
   Генри поцѣловалъ ее и окликнулъ Бошана.
   Старикъ поднялъ лицо, по которому катились слезы. Увидавъ меня, онъ укоризненно покачалъ головой.
   -- Вы все-таки ослушались господина графа,-- сказалъ онъ мнѣ, и я должна была сознаться, что упрекъ этотъ былъ соявршенно заслуженъ.
   Теперь я увидѣла ясно, что не только не могу ничѣмъ помочь Генри, но даже просто дѣлаюсь для него обузой.
   -- Бошанъ,-- сказалъ Генри,-- поручаю вамъ жену. Отвезите ее въ безопасное мѣсто и будьте при ней, пока я не пріѣду.
   Бошанъ молчалъ; но такъ краснорѣчиво посмотрѣлъ на трупъ своего господина, что Генри угадалъ его мысли и поспѣшилъ на нихъ отвѣтить.
   -- Я сейчасъ же приступлю къ похоронамъ графа -- сказалъ онъ;-- обѣщаю вамъ не покидать Ріуфа прежде, чѣмъ надъ его могилою не будетъ поставленъ крестъ.
   -- Ну, госпожа, поѣдемъ назадъ, въ Шатиньи,-- сказалъ онъ, бросая послѣдній взглядъ на трупъ своего господина,-- садитесь на лошадь, а на другую сяду я и возьму на руки маленькую барышню... Богъ дастъ, завтра вы будете въ безопасности, и мнѣ можно будетъ вернуться сюда.
   -- Заряжайте Марію-Жанну!-- крикнулъ Генри,-- наводите въ центръ...
   Онъ торопливо пожалъ мнѣ руку, продолжая команду:
   -- Пали!
   Раздался выстрѣлъ; въ отвѣтъ посыпалась ружейная трескотня синихъ, подошедшихъ очень близко къ лѣсу, благодаря густымъ кустарникамъ опушки.
   Крестьяне подняли ружья и, перекрестившись, всѣ, какъ одинъ человѣкъ, отвѣтили на выстрѣлы выстрѣлами.
   -- Уѣзжайте же,-- сказалъ Генри,-- нѣкоторое время еще продержимся, а тамъ придется покинуть лѣсъ.
   Нѣсколько человѣкъ уже копали землю для могилы графа де-Бопре. Кюре оставилъ свое ружье и съ двумя мальчиками подошелъ къ трупу служить литію. Бошанъ снялъ шляпу, перекрестился и повернулъ лошадь къ дорогѣ.
   -- Простите меня, добрый мой Бошанъ, -- сказала я, пробираясь за нимъ подъ свистѣвшими пулями, -- простите меня, что я лишаю васъ возможности похоронить вашего барина.
   -- Что дѣлать сударыня...-- отвѣчалъ онъ,-- буду молиться дорогой... Только бы успѣли похоронить его! Синіе ведутъ натискъ бойко.
   Мы повернули изъ лѣса къ изгородямъ по обѣимъ сторонамъ дороги, выходившей изъ Ріуфа.
   Дорога, пустынная у деревни, за лѣсомъ была полна оживленія: по этому пути спасались разбитыя войска бретонцевъ, тутъ же тянулась ихъ артиллерія, багажъ, остатки разбитой крестьянской арміи, отступленіе которой защищалъ Генри съ маленькой горстью своихъ сподвижниковъ.
   Посреди этой сумятицы подвигаться впередъ было чрезвычайно трудно.
   Множество женщинъ съ дѣтьми, сидѣвшихъ на телѣгахъ съ впряженными въ нихъ быками, загромождали дорогу; тутъ же, едва волоча ноги, брели раненые, наполняя воздухъ раздирающими стонами. Множество людей верхомъ давили пѣшеходовъ, которые посылали имъ вслѣдъ проклятія. Изъ сосѣднихъ фермъ появлялись все новыя и новыя группы гонимыхъ страхомъ, наполняя собой дорогу...
   Наконецъ, ѣхать стало рѣшительно невозможно: нѣсколько телѣгъ, запряженныхъ быками, запрудили путь, потому что изнеможенныя животныя не хотѣли двигаться дальше. Они ложились на землю подъ яростными ударами кнута своихъ хозяевъ, и на всѣ ихъ проклятія отвѣчали жалобнымъ ревомъ.
   Нетерпѣливая толпа стала перескакивать черезъ животныхъ, которыя брыкались... Люди падали съ воплями о помощи, но никто не помогалъ имъ подняться...
   Меня притиснули къ забору такъ, что я не могла пошевелиться. Бошанъ былъ недалеко отъ меня съ Люсилью.
   Намъ удалось проѣхать очень немного. Съ косогора, на которомъ я теперь стояла, мнѣ была видна опушка лѣса, небольшой отрядъ, столпившійся около Маріи-Жанны, и красная точка, мелькавшая то тамъ, то сямъ, въ которой, мнѣ казалось, я угадала платокъ на головѣ Генри.
   Выстрѣлы продолжались съ одинаковымъ упорствомъ какъ съ той, такъ и съ другой стороны. Наша мужественная, одинокая Марія-Жанна отстрѣливалась очень долго; но вдругъ, будто изнеможенная, умолкла, и красная точка, которую я сейчасъ-только видѣла возлѣ нея, вдругъ исчезла.
   -- Бошанъ!-- крикнула я старику,-- мужъ раненъ или убитъ! Оставьте меня, спѣшите къ нему! Всѣ бѣгутъ въ лѣсъ... Спѣшите, Бошанъ!
   -- Но какъ же вы-то останетесь здѣсь?
   -- Бошанъ, скорѣй, а то я не выдержу... Я умру тутъ же, передъ вами!
   Старикъ уже хотѣлъ-было повернуть лошадь назадъ, но въ такой толпѣ это было невозможно. Онъ протискался въ изгороди, перескочилъ черезъ нее прямо съ сѣдла, и побѣжалъ по вспаханному полю, съ ребенкомъ на плечахъ. Я тоже хотѣла бѣжать за нимъ, но была такъ прижата къ забору, что не могла пошевелиться. Мнѣ нужна была чья-нибудь помощь, но лица окружающихъ меня людей были такъ суровы, что я не рѣшалась ни къ кому обратиться.
   Наконецъ, взглядъ мой упалъ на молодого человѣка очень кроткаго вида, который топтался также около изгороди, на своей караковой лошади.
   -- Не поможете ли мнѣ перелѣзть черезъ заборъ,-- сказала я ему,-- мнѣ нужно назадъ къ Ріуфу...
   -- Ахъ, Боже мой!-- отвѣчалъ мнѣ сѣдокъ, заливаясь слезами,-- вѣдь я тоже женщина, уже второй день ищу моего мужа!
   -- Бѣдняжка!-- сказала я,-- но вы все-таки счастливѣе меня! Вы можете надѣяться встрѣтить вашего мужа здоровымъ, а моего сейчасъ ранили, а быть можетъ, и убили.
   -- Откуда вы это узнали?
   -- Я видѣла сейчасъ, какъ онъ упалъ! Его увозятъ въ лѣсъ, а я здѣсь...
   -- Я помогу вамъ,-- сказала женщина, переставая плакать, -- станьте на спину лошади и уцѣпитесь за вѣтви яблони... Такъ вамъ будетъ уже легко стать на изгородь, а оттуда вы спрыгнете.
   И, благодаря помощи незнакомки, я черезъ минуту была уже по ту сторону забора и побѣжала къ лѣсу, скоро добѣжавъ до опушки.
   Возлѣ Маріи-Жанны уже были республиканцы. Какъ разъ въ эту минуту они оборачивали ее въ лѣсу, за деревьями котораго пряталась масса бѣглецовъ; но, къ счастью, уже стемнѣло, и весенняя ночь избавила бѣдную Марію-Жанну отъ огорченія видѣть своихъ друзей, падающихъ подъ ея ядрами.
   Одинъ изъ синихъ, увидавъ мелькавшее между деревьями мое платье, крикнулъ, подбѣгая ко мнѣ:
   -- А, трусиха! Зачѣмъ бѣжишь ты изъ деревни? Пошла назадъ, не пущу тебя уйти въ лѣсъ къ разбойникамъ.
   -- О, господинъ,-- сказала я по бретонски, трепеща отъ страха открыть себя,-- позвольте мнѣ идти! У меня раненъ мужъ и потерялся ребенокъ...
   -- Правду ли говоришь?-- спросилъ солдатъ.
   -- Развѣ не видите, что я умираю съ отчаянія,-- возразила я такимъ голосомъ, въ искренности котораго трудно было усомниться.
   -- Иди, несчастная, мнѣ жаль тебя!-- и синій пустилъ меня.
   Я поспѣшила впередъ; но черезъ минуту наткнулась на новую опасность: на лужайкѣ, мимо которой приходилось мнѣ идти, еще шла битва. Отрядъ синихъ разгонялъ послѣднія толпы крестьянъ...
   -- Сдавайся!-- кричали республиканцы,-- отдай оружіе!..
   -- Отдайте намъ нашего Бога!-- раздался въ отвѣтъ вопль отчаянія изъ середины толпы, и опять затрещали залпы.
   Съ ужасомъ кинулась я въ сторону и побѣжала между кустарниками, стараясь быть подальше отъ этихъ выстрѣловъ, рѣзни, стоновъ, проклятій.
   Наконецъ все стихло.
   Нѣсколько успокоившись, я пошла потише, выкрикивая имя Генри или Бошана.
   Въ отвѣтъ раздавались стоны раненыхъ, ютившихся подъ кустами; иногда мелькали молчаливыя фигуры, которыя ничего не отвѣчали на мои призывы, пытаясь поскорѣе скрыться за вѣтвями...
   Я бродила по лѣсу, уже совершенно охрипнувъ отъ криковъ; наконецъ, какой-то человѣкъ, вѣрно, сжалившись надо мною, отвѣтилъ откуда-то изъ темноты:
   -- Вы ищете Бошана? Онъ прошелъ еще въ сумерки на большую поляну...
   -- Но гдѣ же эта большая поляна, какъ мнѣ найти ее?-- спросила я.
   -- Это довольно трудно... Ищите зарева отъ костра... Тамъ собралось все наше войско: навѣрно они ужинаютъ.
   -- А не знаете ли, что случилось съ графомъ де-Морильонъ?
   -- Графа также понесли на большую поляну,-- отвѣчалъ неизвѣстный.
   -- Понесли?!-- въ ужасѣ вскрикнула я.
   Не время было плакать.
   -- А не можете ли указать хоть бы какой-нибудь признакъ, по которому я могла бы пройти къ этой полянѣ?
   -- Держитесь влѣво отъ опушки.
   Сколько времени еще продолжалось мое блужданье по лѣсу, сказать не могу; наконецъ, послышались женскіе голоса и между деревьями замелькали огненныя точки.
   Я поспѣшила на огонь, и очутилась въ толпѣ женщинъ. Нѣкоторыя изъ нихъ несли корзины съ яйцами, мясомъ и бутылками, другія сгибались подъ тяжестью мѣшковъ съ хлѣбомъ. Впереди шли дѣти, освѣщая дорогу фонарями.
   -- Не знаете ли какъ пройти къ большой полянѣ, -- обратилась я къ одной изъ женщинъ.
   -- Мы сами идемъ туда же,-- отвѣчала она, -- пойдемъ съ нами, ужъ недалеко.
   Вскорѣ за деревьями замелькало розоватое зарево костра и мы вышли на большую поляну, пріютившую въ эту ночь почти все наше уцѣлѣвшее войско.
   Наконецъ, я увидала Бошана, на колѣняхъ котораго спала Люсиль; а подъ деревомъ около него, на соломенномъ тюфякѣ, лежалъ Генри.
   -- Ахъ, госпожа, какъ я о васъ безпокоился!-- сказалъ старикъ,-- не пугайтесь, пожалуйста, господинъ графъ только раненъ,-- прибавилъ онъ, замѣчая мой ужасъ.
   -- Да правда ли это?-- спросила я.
   Самъ Генри отвѣтилъ на этотъ вопросъ продолжительнымъ стономъ.
   Слава Богу! При случаѣ, и стонъ любимаго человѣка можетъ служить утѣшеніемъ,-- вѣдь страданіе все-таки признакъ жизни.
   Я нагнулась къ мужу. Глаза его были раскрыты; но въ ихъ мутной глубинѣ не мелькало сознаніе. Разорванная у плеча рубашка съ запекшейся кровью показывала, гдѣ была рана, которой еще даже не перевязали.
   -- Неужели при арміи нѣтъ ни одного врача?-- спросила я Бошана.
   -- У насъ ихъ никогда и не было,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Но какъ же быть? Его придется везти въ такомъ видѣ до Нанта.
   -- Что Богъ дастъ, -- отвѣчалъ старикъ уклончиво,-- а пока, сударыня, вамъ надо подкрѣпиться, поѣсть хорошенько и уснуть... Довѣрьте мнѣ уходъ за господиномъ. Мы, старики, спимъ мало; а вамъ отдыхъ необходимъ, силы очень понадобятся.
   Я послушно съѣла все, что далъ мнѣ Бошанъ, и только послѣ ѣды почувствовала необыкновенную усталость. Глаза мои сомкнулись почти внезапно, и я упала на землю, объятая глубокимъ сномъ.
   Утромъ Бошанъ едва разбудилъ меня, а надо было торопиться.
   Вся армія была уже въ сборѣ. Всѣ торопились выйти изъ лѣса на большую дорогу, къ Луарѣ, спѣша поскорѣе переправиться на другой берегъ.
   Генри лежалъ по прежнему на своемъ соломенномъ тюфякѣ, съ открытыми глазами. Дыханіе вырывалось изъ груди его со свистомъ. Онъ и сегодня не узналъ меня... Повидимому, онъ былъ въ горячкѣ.
   Медлить нельзя было ни минуты. Всѣ торопились къ Луарѣ, точно на другомъ берегу ихъ ожидало спасеніе.
   Бошанъ закуталъ безпомощное тѣло Генри въ чью-то старую изорванную шинель, примостилъ поудобнѣе его голову и, позвавъ четырехъ крестьянъ, велѣлъ имъ нести соломенный тюфякъ, на которомъ лежалъ ихъ вождь, вслѣдъ за арміей.
   Добрые люди старались нести тюфякъ какъ можно осторожнѣе; но, не смотря на это, всякое неловкое движеніе ихъ вырывало изъ груди Генри стоны.
   Бошанъ шелъ подлѣ носилокъ, съ Люсилью на плечѣ, я брела, стараясь не отставать отъ этой печальной группы; но мои изодранныя въ кровь, распухшія ноги скоро отказались повиноваться; а между тѣмъ, нигдѣ нельзя было достать ни одной свободной лошади, телѣги же были заняты ящиками съ порохомъ и ранеными.
   Нѣкоторое время я еще подвигалась кое-какъ впередъ, сдерживая стоны; но, наконецъ, споткнувшись о камень, упала, и не была въ силахъ подняться.
   Бошанъ стоялъ около меня, сознавая свое полное безсиліе; Люсиль плакала, носильщики остановились, чтобы выразить мнѣ сочувствіе, а мимо насъ проходили люди, проѣзжали раненые, ѣхали обозы со всякой рухлядью, порохомъ, ружьями. Мы рисковали остаться одни на большой дорогѣ, по которой сейчасъ должны были прослѣдовать республиканцы.
   -- Вы бы посадили барыню въ телѣжку съ военной кассой,-- бросилъ кто-то по пути совѣтъ Бошану,-- совѣтъ, который и спасъ намъ всѣмъ жизнь.
   -- Боже мой, какъ это мнѣ самому не пришла въ голову такая простая вещь?!-- кричалъ Бошанъ, посадивъ возлѣ меня Люсиль и догоняя обозы.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже возвращался къ намъ на большомъ сундукѣ, поставленномъ поперекъ телѣги, и меня водворили на его мѣсто.
   А народу, по пути, все къ намъ прибывало да прибывало.
   Бѣглецы, прятавшіеся въ кустарникахъ, выходили оттуда, чтобы подъ нашей защитой перебраться на другой берегъ Луары; крестьяне раззоренныхъ деревень бѣжали въ нашъ обозъ, мечтая о "томъ же берегѣ Луары". Иные бѣжали въ нашъ ставъ разыскивать пропавшихъ родныхъ, другіе привозили порохъ, награбленный у синихъ; иные подъѣзжали съ фургонами провизіи.
   Наша отступающая армія представляла странную картину!
   Казалось, это -- кочевало племя дикихъ цыганъ, а вовсе не французовъ. Тутъ можно было видѣть самые странные, фантастическіе костюмы. На плечахъ солдатъ, вмѣсто плащей, пестрѣли одѣяла, женскіе разноцвѣтные капюшоны покрывали ихъ головы; на иныхъ были даже восточные тюрбаны, очевидно, добытые изъ какого-нибудь разграбленнаго музея... Какой-то горожанинъ прибѣжалъ къ намъ въ прокурорской тогѣ, а на головѣ, поверхъ шерстяного колпака, у него была дамская широкополая шляпа.
   На третій день нашего пути угнетенное состояніе Генри вдругъ смѣнилось буйнымъ бредомъ. Онъ кричалъ, командовалъ, порывался вскакивать съ носилокъ, у которыхъ утомленные носильщики безпрестанно мѣнялись. Иногда онъ успокоивался; но начиналъ стонать такъ мучительно, что я молила Бога снова послать ему забытье...
   Наконецъ, нашъ кортежъ подошелъ къ Луарѣ и присоединился къ огромной толпѣ, расположившейся бивакомъ на берегу, въ ожиданіи перевоза.
   Ждать приходилось довольно долго, потому что въ распоряженіи перевозчиковъ было всего съ десятокъ дрянныхъ баркасовъ, сновавшихъ постоянно отъ одного берега рѣки къ другому. Какъ на бѣду, разливъ Луары былъ этой весной очень силенъ, и, при стремительномъ теченіи рѣки, переправа была далеко не безопасна.
   Бошанъ оставилъ меня съ дѣвочкой около Генри, а самъ пошелъ къ баркасамъ. Черезъ полчаса онъ вернулся съ какимъ-то рыбакомъ, въ которомъ я съ трудомъ узнала кюре Сенъ-Пьера.
   Старикъ пожалъ мнѣ руку, подошелъ къ соломенному тюфяку, на которомъ лежалъ Генри, и долго стоялъ возлѣ него, понуривъ голову.
   -- Вотъ какъ пришлось встрѣтиться!-- сказалъ онъ, наконецъ,-- а сколько было надеждъ и упованій...
   -- Онъ не приходитъ въ себя?-- спросилъ кюре.
   -- Онъ до сихъ поръ еще ни разу не былъ перевязанъ,-- отвѣчала я, глотая слезы.
   -- Боже мой, да вѣдь рана, вѣрно, уже загноилась! Я бы сдѣлалъ перевязку, но у меня нѣтъ никакихъ инструментовъ.
   Кюре смочилъ рубаху Генри водой, отлѣпилъ присохшее полотно и долго смотрѣлъ въ зіяющую глубину кровавой раны. Генри стоналъ.
   Я не могла слышать этихъ стоновъ и, закутавъ голову въ шаль, упала ничкомъ на землю.
   -- Вы хотите переѣзжать на тотъ берегъ?-- спросилъ кюре, садясь около меня.
   -- Что же дѣлать иначе?-- отвѣчала я, приподнимая голову.
   -- Теперь и оттуда идутъ уже тревожные слухи; говорятъ, синіе переводятъ войска на ту сторону, чтобы совсѣмъ разсѣять нашу армію... Не лучше ли вамъ идти обратно?
   -- Но вѣдь по пятамъ за нами гонятся также отряды синихъ,-- сказалъ Бошанъ:-- и ужъ если погибать, такъ вмѣстѣ! Идутъ же всѣ за чѣмъ-то за Луару? Неужели всѣ стремились бц туда, если бы и тамъ предстояла опасность?
   -- Вчера мы убѣждали всѣхъ пришедшихъ, чтобы они вернулись обратно въ свои деревни; но никто насъ не слушаетъ! Слѣпой страхъ гонитъ ихъ впередъ и впередъ. А что предстоитъ имъ впереди? Если даже имъ удастся избѣжать встрѣчи съ синими,-- что они будутъ дѣлать среди чужихъ людей, у которыхъ весной и для себя-то не хватаетъ хлѣба?
   -- Они наймутся временно на полевыя работы, и потомъ вернутся къ себѣ, когда все успокоится,-- сказалъ Бошанъ.
   -- А свои-то поля оставятъ невоздѣланными!-- замѣтилъ кюре, качая головой,-- и будутъ голодать всю зиму?
   -- Что подѣлаешь, видно такъ Богъ хочетъ, -- сказалъ Бошанъ.
   -- Какъ знаете,-- сказалъ кюре, вставая,-- только я долженъ еще разъ повторить вамъ, что за Луарой такъ же опасно, какъ и здѣсь... Но если ужъ вы рѣшились, я перевезу васъ завтра утромъ, когда толпа еще будетъ спать... для господина де-Морильона понадобится цѣлый баркасъ, а днемъ достать его рѣшительно невозможно.
   -- Развѣ вы занимаетесь перевозомъ?-- спросила, я удивившись.
   -- Да, пришлось взяться за это дѣло вмѣстѣ съ нѣсколькими другими священниками, также не принявшими конституціонной присяги.
   -- И какъ ловко господинъ кюре управляетъ веслами,-- воскликнулъ Бошанъ:-- точно родился на морѣ!
   -- Что дѣлать, другъ мой, -- возразилъ кюре съ улыбкой:-- бѣда всему учитъ... Кто бы перевозилъ безъ насъ это трусливое, несчастное стадо! Я засталъ ихъ толпившимися на берегу, безъ баркасовъ, безъ лодокъ... отъ страха они готовы были броситься въ воду и плыть до "того берега", на которомъ ожидали ихъ тѣ же страхи... И такъ, до свиданія, завтра утромъ жду васъ у перевоза.
   Кюре ушелъ.
   Я обдумывала его совѣтъ, не зная, на что рѣшиться... Если за Луарой такъ же опасно, какъ и здѣсь, такъ зачѣмъ же туда и ѣхать? Неужели невозможно стряхнуть съ себя ту панику, которая охватила всѣхъ? Неужели нужно непремѣнно плыть за общимъ теченіемъ?
   Опять я почувствовала себя отвѣтственной за свое поведеніе передъ мужемъ и дочерью; но, не привыкшая ни къ малѣйшей самостоятельности, терялась, не зная, на что рѣшиться.
   -- Бошанъ, -- начала я робко, -- зачѣмъ намъ ѣхать дальше, если и тамъ насъ встрѣтятъ синіе?
   Бошанъ въ это время стоялъ на колѣняхъ передъ Люсилью и заботливо и серьезно вытиралъ дѣвочкѣ мокрымъ полотенцемъ лицо и руки.
   Онъ сперва кончилъ свое дѣло, посадилъ дѣвочку на одѣяло, далъ ей кусокъ хлѣба и уже тогда отвѣчалъ мнѣ довольно строго.
   -- Э, госпожа, такъ не годится! Надо что-нибудь дѣлать, или уже ничего не дѣлать... Сегодня вамъ кюре скажетъ, чтобы вы не ѣхали за Луару, и вы не поѣдете, а завтра кто-нибудь другой посовѣтуетъ ѣхать... что же, вы и его послушаете?
   Я молчала, чувствуя всю справедливость упрека.
   -- Подумайте-ка сами, -- продолжалъ онъ, нѣсколько мягче,-- что мы будемъ здѣсь дѣлать? Войско синихъ, съ которымъ мы дрались, знаетъ въ лицо господина Генри... хорошо ли будетъ съ ними встрѣтиться? Я думаю, они насъ по головкѣ не погладятъ...
   -- Это вѣрно... вѣрно...-- прошептала я, задрожавъ.
   -- А за Луарой войско новое, свѣжее, оно не знаетъ никого ни въ лицо, ни по фамиліи,-- тамъ скрыться гораздо легче...
   -- Но гдѣ же мы тамъ спрячемся, Бошанъ?
   -- А въ нѣсколькихъ миляхъ отъ берега есть замокъ тетки покойнаго графа де-Бопре, госпожи Лебрассъ,-- вотъ, туда и проберемся! Да что тутъ говорить! По моему, надо прежде кончать дѣло, а тамъ ужъ видно будетъ, хорошо ли вышло, или плохо. Не думайте, Бога ради, ни о чемъ, госпожа! Старайтесь поѣсть и заснуть... А пока посидите возлѣ графа, я пойду раздобыть мяса, чтобы сварить ему бульону... У него со вчерашняго дня во рту ничего не было.
   Старикъ ушелъ.
   Люсиль, окончивъ ужинъ, заснула на своемъ одѣялѣ, я сидѣла около Генри, прислушиваясь къ его дыханію; а вокругъ сновала масса народу, озлобленнаго, озабоченнаго, голоднаго, нетерпѣливаго отъ сраха и неизвѣстности...
   И всю эту суматоху прикрывала теперь тихая, весенняя ночь, медленно сходившая съ неба на нашъ безпокойный лагерь.
   Постепенно загорались костры во всѣхъ направленіяхъ берега и дымные столбы дрожащаго огня отразились въ водѣ. На небѣ засверкали звѣзды, въ лѣсу защелкали соловьи; огкуда-то, издалека, вѣтеръ донесъ призывный звукъ церковнаго колокола... Неужели такъ близко отъ васъ ютилась гдѣ-то деревушка, тихая и смирная, въ которой уже звонили angelus!..
   -- Вотъ, сударыня, я принесъ и провизію, -- раздался за мной бодрый голосъ Бошана:-- будетъ тутъ и господину Генри, и вамъ; перепадетъ кое-что и на мою долю... Приподниму-ка я господина графа, а вы его покормите. А тамъ поѣдимъ и сами, да уснемъ, чтобы съ новыми силами завтра пуститься въ путь.
   Еще до восхода солнца мы были уже перевезены на другой берегъ Луары.
   Кюре пожалъ руку безчувственнаго Генри и сказалъ Бошану.
   -- Сегодня ночью получились свѣдѣнія о новой схваткѣ нашихъ съ синими... Республиканцы ушли дальше; но совершенно загородили дорогу въ глубь страны, имѣйте это въ виду при своемъ путешествіи.
   -- Какъ же они могли загородить дорогу?-- съ недовѣрчивой усмѣшкой спросилъ Бошанъ,-- развѣ нельзя пойти въ обходъ?
   -- Подробностей не знаю; говорятъ они ее "зажгли".
   -- Зажгли? Дорогу?-- и опять упрямая усмѣшка появилась на лицѣ Бошанъ.
   -- Прощайте!-- закричалъ намъ кюре, и баркасъ его быстро поплылъ на прежній берегъ, къ нетерпѣливо ожидавшей его толпѣ.
   -- Странно,-- бормоталъ Бошанъ, качая головой:-- какъ это зажечь дорогу? Какой-нибудь дуракъ выдумалъ, а нашъ кюре и повѣрилъ.
   Однако, въ справедливости необыкновеннаго извѣстія намъ пришлось убѣдиться въ тотъ же день, послѣ полудня.
   Не отошли мы и двухъ лье отъ Луары, какъ заслышали запахъ горѣлаго лѣса.
   -- А вѣдь гдѣ-то горитъ!-- крикнулъ кто-то изъ крестьянъ, несшихъ соломенный тюфякъ, на которомъ лежалъ Генри.
   -- Ну, такъ что жъ?-- возразилъ упрямый старикъ равнодушно: -- извѣстно, костеръ, армія пищу варитъ.
   -- Нѣтъ, пріятель, -- возразилъ проходившій мимо солдатъ:-- это костеръ, на которомъ синіе собрались изжарить всю нашу армію.
   -- Вѣрно, также хочешь сказать, что они зажгли дорогу?-- сказалъ Бошанъ;-- но какъ это такъ дорогу зажечь?
   -- А очень просто: нарубили лѣсу, вымостили имъ нѣсколько лье, между бревнами нанесли сухого хворосту, потомъ и зажгли...
   -- Вотъ оно что?-- растерявшись, бормоталъ Бошанъ.

-----

   Дорога, шоссированная и утрамбованная, извивалась узенькой змѣйкой между двумя трясинами, покрытыми чудеснымъ изумруднымъ мохомъ. Другого пути не было. Приходилось или возвращаться назадъ къ Луарѣ, или идти по горячему костру, разведенному республиканцами. Несчастная разбитая армія предпочла послѣднее.
   Мы подъѣхали къ дорогѣ, когда этотъ гигантскій костеръ уже былъ немного затушенъ.
   Въ болотахъ виднѣлись огромныя обугленныя бревна, сваленныя туда бретонцами съ опасностью жизни; но горячая почва еще тлѣла и дымилась; каждый оборотъ колеса высѣкалъ изъ нея яркія искры.
   -- Тутъ пѣшкомъ не пройдешь,-- сказалъ Бошанъ, чувствовавшій себя нѣсколько виноватымъ: -- кто же могъ догадаться, что придумаютъ этакую чертовскую штуку?
   -- А ты бы видѣлъ, что было здѣсь вчера, пріятель,-- замѣтилъ ему одинъ изъ крестьянъ въ толпѣ, которая, какъ и мы, не знала на что рѣшиться, -- тутъ все горѣло! Нѣсколько лошадей взбѣсилось и потонуло въ болотѣ...
   -- Сегодня уже проѣхали фургоны съ ранеными, -- сказалъ другой, -- въ нѣсколькихъ лье отсюда есть монастырь кармелитокъ... Монахини не смѣютъ насъ принять къ себѣ, но онѣ обѣщали прислать еще лошадей и повозокъ.
   -- Въ какой сторонѣ монастырь?-- спросилъ Бошанъ.
   -- Налѣво, на берегу Луары; но только тамъ очень легко наткнуться на синихъ: они сторожатъ дорогу.
   Бошанъ передалъ мнѣ Люсиль и пошелъ по указанному направленію.
   Прошло нѣсколько томительныхъ часовъ; я уже начинала безпокоиться о судьбѣ старика, какъ вдругъ со стороны монастыря послышался лошадиный топотъ и громыханье колесъ. На дорогѣ появилось десятка два лошадей и нѣсколько старинныхъ колымагъ. Въ одной изъ нихъ, запряженныхъ парой, сидѣлъ Бошанъ и, стегая изо всей силы лошадей, стремительно летѣлъ къ тому мѣсту, гдѣ были мы.
   -- Кладите скорѣе господина де-Морильона,-- говорилъ онъ, осаживая лошадей;-- пока тамъ будутъ драться изъ-за лошадей, мы успѣемъ переѣхать дорогу и прислать фургонъ обратно... Вамъ же, сударыня, я приготовилъ лошадь, на которую вы сядете верхомъ... въ фургонѣ не будетъ мѣста: тамъ сядутъ носильщики и положатъ тюфякъ съ господиномъ Генри къ себѣ на колѣни. Я буду править.
   Всѣ мы поспѣшно исполняли приказанія старика, потому что никто изъ насъ не зналъ, что дѣлать съ собою и съ другими.
   Я поспѣшила сѣсть на лошадь, которую Бошанъ выпрягъ изъ фургона, взяла Люсиль въ себѣ на колѣни и поскакала впередъ, чтобы ѣхать рядомъ съ Генри.
   Какъ мы ни торопились, но выѣхать первыми намъ не удалось. По дорогѣ уже тянулись фургоны, нагруженные людьми, ѣхали всадники по два, по три на каждой лошади, которыя метались отъ жара, высѣкая изъ подъ копытъ снопы искръ. А у всадниковъ за плечами были ружья, за поясомъ заткнуты пороховницы и заряженные пистолеты... Путь нашъ былъ не длиненъ, но такъ ужасенъ, что среди толпы царило гробовое молчаніе.
   И вдругъ, молчаніе это было нарушено громкимъ, безумнымъ крикомъ:
   -- Анжелика!...
   Я вздрогнула, выпустивъ поводья. Лошадь, копыта которой горѣли отъ раскаленной почвы, понесла меня впередъ... Я неслась куда-то, инстинктивно прижимая къ себѣ рыдавшую Люсиль, а за мной въ догонву также несся кривъ:
   -- Анжелика! Анжелика!
   Мнѣ удалось, наконецъ, остановить лошадь; но когда я приблизилась къ фургону, то тамъ уже криви замолкли...
   Съ трепетомъ подняла я глаза на Бошана, и лицо его сказало мнѣ, что я уже знала...
   Все было кончено: Генри умеръ...
   -- Схватите повода!-- кричалъ старикъ,-- держитесь крѣпче, иначе, вы съ ребенкомъ упадете на землю, и васъ раздавятъ ѣдущіе сзади.
   Я машинально повиновалась. Держать повода казалось мнѣ теперь самой важной вещью въ мірѣ, и я держала ихъ, всѣ силы сосредоточивъ на томъ, чтобы держать крѣпче эти повода, чтобы смотрѣть за лошадью, которая хотѣла нести меня куда-то, зачѣмъ-то...
   Наконецъ, путь былъ конченъ. Мнѣ говорили потомъ, будто онъ продолжался всего нѣсколько минутъ, но мнѣ онъ кажется вѣчностью!
   Я сошла съ лошади и сѣла, прислонясь въ дереву.
   У фургона суетился Бошанъ, распоряжаясь носильщиками, подлѣ меня плавала Люсиль, прося чего-то; но я не имѣла силы ни двинуться съ мѣста, ни выговорить слова.
   Чей-то голосъ, чужой, жестокій, безжалостный, говорилъ совершенно явственно: "Ужъ роютъ могилу"...
   -- Не хочу, не хочу...-- кричала я, затыкая уши; а Люсиль, глядя на меня, рыдала еще сильнѣе.
   Бошанъ подошелъ ко мнѣ, говорилъ что-то, но я не понимала ничего... Онъ поднесъ въ моимъ губамъ какую-то фляжку: это была водка. Въ первый разъ почувствовала я у себя на губахъ этотъ жгучій напитокъ, и мнѣ показалось, что онъ обжегъ мнѣ губы.
   -- Ничего, ничего,-- бормоталъ онъ.-- Подкрѣпитесь... Я разбавлю водой.-- И онъ ушелъ искать воды; но такъ какъ по близости колодца не оказалось, то онъ набралъ воды изъ колеи, полной недавно выпавшимъ дождемъ и принесъ мнѣ въ большой рюмкѣ. Я выпила мутную жидкость, упала на траву и уснула мертвымъ сномъ.

-----

   Утромъ надо было ѣхать дальше. Фургонъ пришлось отослать и я пошла къ лошади, стараясь не смотрѣть направо, гдѣ, подъ развѣсистой ивой, возвышался маленькій сырой холмивъ съ крестомъ изъ неоструганныхъ тоненькихъ вѣтокъ.
   Но Бошанъ, взявъ меня за руку, какъ маленькаго ребенка, подвелъ меня въ могилѣ проститься съ прахомъ мужа.
   Я опустилась на колѣни передъ холмикомъ, но плакать не могла. Такъ я и отошла отъ могилы, точно одеревенѣвъ отъ горя.
   Тогда Бошанъ взялъ Люсиль на руки и, поднеся ее къ могилѣ и наклоняя головку дѣвочки въ землѣ, сказалъ: "Поцѣлуй, дитя, землю, гдѣ лежитъ твой папа"...
   Мы поѣхали дальше.
   До замка маркизы Лебрассъ, дѣйствительно, было недалеко; но онъ былъ разрушенъ; отъ прежняго великолѣпія остались только камни, да тлѣвшія головешки.
   Очевидно, схватка происходила недавно, потому что въ паркѣ мы наткнулись на лужайку, гдѣ лежало нѣсколько тѣлъ въ республиканскихъ мундирахъ. Я топтала копытами эти беззащитные, не похороненные трупы, чувствуя при этомъ какое-то дикое злорадство.
   Я была близка къ сумасшествію. Мы двигались безъ цѣли и смысла то впередъ, то назадъ, кружась на небольшомъ пространствѣ въ нѣсколько лье.
   Иногда въ толпѣ раздавался крикъ:
   -- Синіе! синіе!
   И всѣ разсыпались въ разныя стороны. Иногда тѣ же трусы нападали на республиканцевъ, чтобы раздобыть себѣ пищи.
   Ночевали въ полѣ, въ лѣсу, на сѣнѣ или соломѣ; перестали пускать насъ въ избы, опасаясь мести синихъ.
   Но на одной мельницѣ люди оказались добрѣе. Насъ не только пріютили, накормили, но даже хотѣли-было оставить ночевать, какъ вдругъ на сѣновалъ вбѣгаетъ дѣвочка, лѣтъ двѣнадцати, съ какими-то непонятными жестами и бормоча что-то.
   -- Это моя нѣмая дочка,-- сказала хозяйка;-- она говоритъ вамъ, что синіе близко и могутъ васъ выслѣдить...
   -- Откуда-жъ это она узнала?-- спросилъ Бошанъ.
   -- А у насъ собаки пріучены; какъ завидятъ у околицы синіе мундиры, такъ и бѣгутъ съ лаемъ въ деревню.
   -- Я не встану, пусть убиваютъ, -- сказала я равнодушно.
   -- И мнѣ все равно,-- прибавилъ Бошанъ,-- а ребенка спрячемъ.
   -- Какъ знаете, только потомъ на насъ не пеняйте,-- сказала, уходя, хозяйка.
   Черезъ нѣсколько времени мы услыхали шаги нѣсколькихъ человѣкъ, поднимающихся къ намъ на сѣновалъ, раздѣленный перегородкой на двѣ половины.
   -- Обшаривай углы!-- раздался вблизи хриплый голосъ; -- говорятъ, здѣсь спрятались разбойники.
   Нѣсколько пикъ прокололи сѣно изъ-за перегородки.
   -- Бросьте, господа, ну ихъ!-- сказалъ кто-то,-- устали мы до смерти! Не убѣгутъ отъ насъ, поймаемъ и завтра.
   -- Это вѣрно,-- отвѣчалъ другой голосъ,-- тутъ хорошо и тепло... Можно отлично выспаться!
   Тутъ "синій" зѣвнулъ и растянулся на сѣнѣ въ двухъ шаrm отъ меня; товарищи послѣдовали еги примѣру и скоро ихъ мирный храпъ донесся до насъ изъ-за перегородки.
   Мнѣ припомнилась ночь, проведенная мною въ крестьянской избѣ,-- та первая ночь внѣ дома, полная неопредѣленныхъ страховъ, безсмысленныхъ ужасовъ... Если бы мнѣ кто-нибудь тогда предсказалъ, что я должна буду лежать въ двухъ шагахъ отъ "синихъ", пришедшихъ изловить меня, что было бы со мною!
   А теперь?
   Теперь я повернулась на другой бокъ, и крѣпко уснуда.
   Утромъ рано явилась на сѣновалъ хозяйка мельницы и таинственно прошептала:
   -- Уходите скорѣй! Синіе только-что встали и ужъ обшариваютъ весь домъ... Спасайтесь, пока не догадались, что вы спали рядомъ съ ними.
   -- Но куда же мы дѣнемся?-- воскликнулъ Бошанъ,-- надоѣло бѣгать взадъ и впередъ по Божьему свѣту, ужъ изловили бы они насъ, что-ли?
   -- Ахъ нѣтъ, нѣтъ!-- зашептала хозяйка,-- я не могу допустить этого... они сожгутъ въ отместку нашъ домъ...
   -- Нельзя ли вамъ на время оставить у себя мою дѣвочку?-- сказала я,-- несчастный ребенокъ такъ истомился, что таскать его съ собой дольше невозможно. Возьмите Люсиль, прошу васъ, вы сдѣлаете мнѣ большее благодѣяніе...
   Малютка посмотрѣла на меня съ укоромъ, покачала головой и разразилась рыданіями.
   -- Я не останусь, я не пойду къ чужой женщинѣ,-- лепетала она порывисто;-- если я тебѣ надоѣла, мама, брось меня въ лѣсу, Люсиль съѣдятъ волки.
   -- Не плачь, дѣвочка,-- сказала ей хозяйка,-- я не могу тебя пріютить: синіе запрещаютъ брать къ себѣ дѣтей разбойниковъ.
   -- Куда же намъ дѣваться?
   -- Бѣгите въ лѣсъ,-- посовѣтовала хозяйка,-- тамъ есть огромное старое дерево, въ дуплѣ котораго вы можете свободно помѣститься съ своей дочкой...
   -- А куда же я дѣнусь?-- сказалъ Бошанъ.
   -- Вы можете остаться у насъ, я скажу, что вы пріѣхали молоть муку... Синіе ищутъ только госпожу съ дѣвочкой.
   Мнѣ ничего не оставалось больше, какъ согласиться. Хозяйка была такъ напугана, что я сама хотѣла поскорѣе бѣжать отсюда, опасаясь новой бѣды.
   Выйти прямымъ путемъ было нельзя, потому что нѣсколько оконъ дома, гдѣ хозяйничали синіе, выходили на дворъ, поэтому, намъ пришлось вылѣзать изъ сарая по лѣстницѣ черезъ слуховое окошко.
   Внизу встрѣтила насъ маленькая нѣмая, которая улыбалась, кивала головой и указывала на лѣсъ, жестами приглашая поторопиться.
   Лѣсъ былъ тотчасъ же за огородомъ. Очевидно, многіе уже пользовались этимъ убѣжищемъ, потому что дѣвочка шла впередъ увѣренными шагами и черезъ нѣсколько минутъ подвела насъ къ огромному развѣсистому дубу. Затѣмъ, пошаривъ въ кустахъ, нѣмая отыскала тамъ небольшую веревочную лѣстницу, ловко взобралась съ нею на узловатыя вѣтви и бросила ее внизъ.
   Приходилось взбираться...
   Я полѣзла наверхъ, одной рукой держа Люсиль, другой хватаясь за вѣтки.
   Черезъ минуту мы были уже въ своемъ новомъ жилищѣ, которое оказалось вовсе не такъ дурно; въ дуплѣ было много мягкаго сѣна, и такъ просторно, что я могла сидѣть, даже немного вытянувъ ноги.
   Дѣвочка заглянула къ намъ, кивая головой, потомъ взглянула на небо и положила палецъ въ ротъ.
   -- Да, да, милая, принеси намъ ѣды!-- сказала я ей въ отвѣтъ на это, точно она могла меня слышать.
   Нѣмая кивнула еще разъ и исчезла. Я слышала, какъ она спрыгнула на землю, какъ прятала въ кусты веревочную лѣстницу; потомъ захрустѣли подъ ея ногами сухія вѣтви, и все стихло.
   Такъ, я думаю, около полудня, по лѣсу раздалось хрустѣнье вѣтокъ, и черезъ минуту нѣмая нагнулась къ намъ, протягивая руку съ узелкомъ съ свѣжимъ хлѣбомъ и бутылкой теплаго молока. Улыбнувшись намъ, она жестами указала на деревню, какъ бы желая сказать, что туда идти еще опасно, и убѣжала. Стало темнѣть, пришла и ночь. Люсиль уснула у меня на колѣняхъ. Я сидѣла, прислушиваясь, не захруститъ ли вѣтка подъ ногами моихъ избавителей; но часы проходили, и никто не являлся.
   Что, какъ хозяева оставили меня здѣсь нарочно, чтобы предать синимъ, а самимъ быть въ безопасности? Вѣдь сказала же эта злая женщина, что она не хочетъ нашей погибели только потому, что это случится въ ея домѣ. Я заплакала.
   Люсиль проснулась отъ моихъ рыданій, и я едва могла успокоить ее. Дѣвочка, слава Богу, заснула опять.
   Утромъ раздались чьи-то сдержанные шаги, прозвучали у самаго дерева, и стихли.
   -- Вы здѣсь, сударыня?-- донесся до меня шопотъ Бошана.
   -- Здѣсь, здѣсь, дорогой мой!-- отвѣчала я.
   -- Мнѣ говорили, что гдѣ-то въ кустахъ есть лѣстница; а я ее никакъ не найду,-- говорилъ Бошанъ,-- ну, все равно, я самъ выведу васъ изъ плѣна...
   Онъ взлѣзъ на дерево, вынулъ изъ дупла Люсиль и положилъ ее на траву, а потомъ хотѣлъ сдѣлать то же со мною, но я оказалась потяжелѣе и мы оба упали на землю, къ великому удовольствію Люсили.
   Ея дѣтскій, веселый смѣхъ казался такъ страненъ при нашемъ положеніи, что я вздрогнула. Бѣдная дѣвочка!
   Я подошла къ Люсиль, схватила ее въ объятія, и сладкія слезы полились изъ моихъ глазъ. Онѣ облегчили меня; до сихъ поръ я не проронила слезы.
   -- Ну, сударыня, пора идти,-- сказалъ Бошанъ;-- я захватилъ съ собой провизіи на нѣсколько дней, теперь тепло, мы можемъ и не заходить въ деревни, а пробраться въ Луарѣ и переѣхать опять на свои мѣста.
   -- Правъ былъ кюре, Бошанъ, когда совѣтовалъ намъ остаться!
   -- Что дѣлать, я не могъ отступить отъ своего правила всегда кончать начатое дѣло... Да потомъ, кто его знаетъ, было ли бы лучше и тогда!
   Мы вышли изъ лѣса; но долго идти я не могла и снова пришлось сдѣлать привалъ.
   Мы присѣли на полѣ, гдѣ всходила уже прекрасная пшеница. Бошанъ сѣлъ ко мнѣ спиною, предложивъ о него опереться. Я положила голову къ нему на плечо, и задумалась.
   -- Бошанъ,-- сказала я старику,-- мнѣ пришла въ голову мысль, которая, вѣроятно, вызоветъ ваше негодованіе; но я все-таки ее вамъ скажу, чтобы посовѣтоваться.
   -- Вамъ не можетъ придти въ голову нехорошая мысль,-- отвѣчалъ старикъ.
   -- Бошанъ, я такъ устала!.. Мнѣ такъ надоѣло скрываться, пугаться всякаго шелеста, все идти куда-то съ изодранными въ кровь ногами, что я чувствую себя не въ силахъ больше этого дѣлать.
   -- А какъ же иначе?
   -- Вонъ деревушка... Пойдемъ туда, будемъ жить, пока отдохнемъ хорошенько, не пугаясь имени синихъ...
   -- А если схватятъ?
   -- Ну такъ что-жъ? Лучше темница, лучше смерть, чѣмъ это мученье.
   Старикъ долго молчалъ.
   -- Пойдемъ,-- сказалъ онъ, наконецъ, вставая,-- самъ я бы имъ такъ дешево не дался, но съ вами дѣло другое.
   Мы прибрели къ деревнѣ и постучались въ первую попавшуюся избу. Изъ-за дверей выглянуло личико маленькой дѣвочки.
   -- Пусти насъ переночевать, малютка,-- сказалъ Бошанъ.
   -- Дома никого нѣтъ, всѣ въ полѣ,-- отвѣчала дѣвочка;-- вы, вѣрно, разбойники, а у насъ въ деревнѣ живутъ синіе.
   -- Мы не боимся синихъ,-- сказала я, входя въ домъ.
   Черезъ минуту я уже лежала на жесткомъ, соломенномъ тюфякѣ, согрѣваемая пріятной теплотой торфа, который наполнялъ ѣдкимъ дымомъ избу, ѣлъ глаза и забирался въ легкія;, но теперь мнѣ не было дѣла до такихъ пустяковъ! У меня была кровля, тюфякъ, на которомъ я могла растянуться, я не дрожала отъ холода, я была сыта и спокойна насчетъ дочери, и вовсе не боялась синихъ.
   На слѣдующее утро насъ арестовали.

-----

   Въ тюрьмѣ я заболѣла; однако, благодаря небольшимъ удобствамъ, которыми меня окружили, я чувствовала себя теперь гораздо спокойнѣе, чѣмъ во время своихъ ужасныхъ скитаній и скоро стала поправляться.
   Но, по мѣрѣ того, какъ я укрѣплялась физически, душевныя муки начинали терзать меня все сильнѣе и сильнѣе.
   Я переживала вновь несчастія послѣднихъ мѣсяцевъ; я видѣла опять всѣ ужасы междоусобной войны; видѣла графа де-Бопре, лежавшаго навзничь около пушки; смотрѣла на Генри, умирающаго въ колымагѣ, которая трясется по тлѣющей дорогѣ... видѣла илистый холмъ съ крестомъ, пріютившійся подъ ивой...
   Моего мрачнаго настроенія не могла разсѣять даже Люсиль, хотя ея веселый характеръ забавлялъ и развлекалъ не только всѣхъ другихъ женщинъ, сидѣвшихъ въ тюрьмѣ вмѣстѣ со мною, но и самихъ республиканцевъ. Ласковая дѣвочка завоевала всеобщую любовь. Ей дарили игрушки, кормили лакомствами, водили гулять въ городъ. Она прибѣгала оттуда, полная живыхъ впечатлѣній, разсказывала всѣмъ новости, тормошила меня, и веселый голосокъ, ея звонко раздавался во всѣхъ углахъ нашей тюрьмы.
   Разъ сижу я у окошка, смотря на игры дочери, какъ вдругъ на дворѣ вижу старика Бошана.
   Люсиль бросилась къ нему. Бошанъ взялъ ее на руки, поцѣловалъ и подошелъ къ моему окошку.
   -- Здравствуйте, сударыня, -- давненько не видались,-- сказалъ онъ весело,-- какъ поживаете? Какъ видите, я, слава Богу, живъ и здоровъ! Вотъ вамъ радостная вѣсточка: война кончена, амнистія объявлена всѣмъ! Я уже свободенъ, и теперь надо хлопотать о васъ.
   -- Ахъ, Бошанъ, мнѣ ничего не надо,-- отвѣчала я равнодушно.
   -- Что вы, что вы?-- воскликнулъ старикъ,-- не смотрите на меня такъ печально, помните, что послѣ дождя бываетъ ведро...
   -- Ничего не хочу помнить, Бошанъ! Я все стараюсь забыть...
   -- Ахъ, сударыня, сударыня, вамъ надо бы помнить хоть о дочери,-- сказалъ Бошанъ строго;-- развѣ ей мѣсто въ тюрьмѣ? Ужъ изъ-за нея одной вы должны постараться отсюда выйти.
   Упрекъ дошелъ до моего сознанія; но не до сердца. Я равнодушно молчала.
   -- Аристократовъ освобождаютъ и помилываютъ не такъ легко, какъ простой, народъ,-- продолжалъ Бошанъ, увѣренный, что побѣдилъ мое равнодушіе;-- поэтому-то вамъ надо лично попросить городской трибуналъ о своемъ освобожденіи.
   -- Я такъ слаба, что мнѣ трудно будетъ сдѣлать нѣсколько таговъ дальше своей клѣтки...
   -- Ну, для этого силы должны найтись!-- возразилъ Бошанъ; -- свобода не такой пустякъ, чтобы для нея нельзя было потрудиться!
   -- Я не могу! Милый Бошанъ, не сердитесь на меня; повѣрьте мнѣ, если не хотите понять, повѣрьте, я не могу идти, я не съумѣю просить! Я такъ устала, такъ изнемогаю, что не въ силахъ даже движенія лишняго сдѣлать, хотя бы отъ этого зивисѣло все мое будущее счастіе.
   Бошанъ посмотрѣлъ на меня очень печально.
   -- А знаете ли, что грозитъ всѣмъ, такимъ упрямымъ, какъ вы? Вѣдь такихъ переводятъ или въ Нантъ, гдѣ ужъ по головкѣ ихъ Каррье не погладитъ, а то повезутъ въ Парижъ, гдѣ тоже лучше не будетъ!
   -- Ахъ, мнѣ все равно! Я никому не сдѣлали зла; а если они захотятъ меня все-таки преслѣдовать, я противиться не стану... Говорю вамъ еще разъ, у меня нѣтъ силъ защищаться!
   -- Такъ я защищу васъ противъ вашей воли,-- сказалъ старикъ, сердито топая ногою; -- я и ваша дѣвочка, мы спасемъ васъ, не правда ли, Люсиль? Вѣдь ты хочешь освободить изъ тюрьмы свою маму?
   -- Зачѣмъ? Намъ и тутъ весело!-- отвѣчалъ ребенокъ,-- вчера мнѣ подарили такія вкусныя конфекты, а въ воскресенье поведутъ гулять.
   -- Ну, все-таки въ другомъ мѣстѣ тебѣ будетъ еще веселѣе,-- сказалъ Бошанъ съ доброй улыбкой,-- мы уѣдемъ къ твоей бабушкѣ, о которой мама твоя совсѣмъ забыла... У бабушки чудесный домъ передъ большимъ озеромъ, а на озерѣ много лодокъ, и на нихъ мы будемъ кататься...
   Бошанъ мало-по-малу отходилъ съ Люсилью отъ моего окна къ воротамъ, и скоро скрылся за ними.
   Я даже не окликнула его, не спросила, куда уноситъ онъ ребенка; все его поведеніе хотя и не казалось мнѣ естественнымъ, но не возбуждало моего вниманія. Я знала, что Люсиль съ нимъ въ безопасности, и больше ни о чемъ не думала. Я смотрѣла на нихъ, пока они мнѣ были видны, а потомъ закрыла глаза, погружаясь въ свою обычную усталую дремоту.
   Прошло часа два, я все продолжала сидѣть, облокотившись о подоконникъ. Вдругъ въ тюрьмѣ засуетились; послышались какіе-то чужіе голоса, раздался шумъ шаговъ. Затѣмъ дверь моей камеры открылась и въ ней появилось нѣсколько веселыхъ республиканцевъ. На рукахъ у одного изъ нихъ сидѣла Люсиль, дружески обнимавшая его за шею.
   -- Это твоя мама, крошечная разбойница?-- спросилъ ее этотъ человѣкъ.
   -- Ну, конечно, а развѣ вы сами не знаете?-- отвѣчала дѣвочка;-- она больная и я хочу увезти ее къ бабушкѣ въ деревню; Бошанъ говоритъ, что тамъ она поправится.
   -- У васъ, гражданка, очень умный и предпріимчивый ребенокъ,-- сказалъ синій, привѣтливо мнѣ кланяясь.
   -- Это все, что мнѣ оставили въ жизни,-- отвѣтила я.
   -- У васъ осталась еще молодость, здоровье, богатство и долгіе годы! Полноте смотрѣть на міръ такими мрачными глазами.
   Я молчала.
   -- Знаете ли,-- продолжалъ республиканецъ,-- вѣдь эта маленькая птичка выхлопотала вамъ свободу?
   -- Мнѣ ничего теперь не нужно.
   -- Свобода нужна всѣмъ, гражданка, ваши слова очень ужъ малодушны... Положимъ, вы больны теперь; но, подумайте, вѣдь и болѣть на свободѣ куда пріятнѣе!
   -- Мама, не скучай!-- сказала дѣвочка;-- этотъ господинъ говоритъ, что мы можемъ уѣхать отсюда хоть завтра.
   -- Говори, дитя, не господинъ, а гражданинъ,-- поправилъ ее одинъ изъ пришедшихъ, человѣкъ довольно свирѣпаго вида:-- пріучайся съ юныхъ лѣтъ сбрасывать съ себя оковы рабства! Помни, что отнынѣ ты будешь жить въ странѣ, гдѣ нѣтъ ни господъ, ни рабовъ, а только одни, свободные граждане.
   Республиканцы любили говорить и слушать такія пышныя рѣчи. И теперь всѣ находившіеся въ моей камерѣ обратили глаза на оратора, благоговѣйно выслушивая то, что уже слышали, вѣрно, болѣе тысячи разъ за это время.
   -- И ты, гражданка,-- продолжалъ ораторъ, обращаясь уже ко мнѣ, -- должна искренно примириться съ республикой, потому что если она и отняла у тебя кой-какія пустыя побрякушки -- привиллегіи, за то облегчила жизнь милліонамъ другихъ людей, которые раньше страдали подъ тяжестью несправедливости... Конечно, вы, аристократы, не на столько великодушны, чтобы примириться съ потерей своихъ побрякушекъ! Вы поднимаете народъ, вы учите его защищать собственное иго, которымъ вы давили его столько столѣтій... И несчастные вѣрятъ вамъ, они хотятъ убивать несущихъ имъ освобожденіе, стремятся снова надѣть свои цѣпи... Но правда торжествуетъ! Франція -- добрая мать для всѣхъ своихъ дѣтей, хотя бы они были и неразумны. Франція защитила Вандею, не смотря на то, что та святотатственно подняла на нее руку! Великая Франція спасла свое заблудшее чадо, спасла противъ его воли!
   -- Да здравствуетъ Франція!-- раздался вокругъ оратора восторженный кликъ.
   Поощренный всеобщимъ восторгомъ, ораторъ хотѣлъ продолжать свою рѣчь, но республиканецъ, съ Люсилью на рукахъ, сказалъ ему мягко:
   -- Полно, Катонъ! Видишь, гражданка больна и ни въ чемъ передъ нами не виновата... Она вѣдь только слѣдовала за мужемъ, котораго любила.
   Ораторъ, пожавъ плечами, замолчалъ. Молчали и всѣ въ камерѣ.
   -- Ну, дитя, разскажи-ка мамѣ, какъ ты за нее просила,-- сказалъ Люсили ея пріятель.
   -- Какъ просила? Да просто... просила, и все тутъ,-- отвѣчала дѣвочка.
   -- Ей кажется просто!-- смѣясь, воскликнулъ республиканецъ,-- и дѣйствительно, вышло все очень просто. Малютка пришла въ засѣданіе трибунала, пресерьезно стала передъ предсѣдателемъ и сказала ему необыковенно важно: "прошу васъ освободить изъ тюрьмы мою маму!" Она была такъ мила въ эту минуту, что мы всѣ ею заинтересовались. "А кто твоя мама?" спросили ее.-- "Пойдемъ со мной, я покажу",-- отвѣчала эта плутовка, и, такъ какъ засѣданіе уже кончилось, то многіе изъ насъ захотѣли пойти съ нею... Однако, намъ пора и уходить, прощай, малютка!
   Республиканецъ поставилъ Люсиль на полъ. Дѣвочка не пускала его и спросила:
   -- А какъ васъ зовутъ? Я буду вспоминать васъ, когда уѣду отсюда.
   -- Какъ меня зовутъ?-- переспросулъ республиканецъ,-- раньше меня звали Жакомъ, но теперь я перемѣнилъ свое имя и зовусь Аристидомъ, въ честь одного великаго добродѣтельнаго грека.
   -- Отчего же тебѣ не понравилось имя Жакъ? Оно хорошенькое,-- спросила Люсиль.
   -- Такъ сдѣлали у насъ всѣ, -- смѣясь, отвѣчалъ другъ дѣвочки;-- вотъ этого гражданина звали раньше Пьеромъ, а теперь онъ Сократъ, а этотъ,-- онъ указалъ на свирѣпаго оратора,-- прежде былъ Поль, а теперь Катонъ.
   -- Ну, а я буду помнить тебя Жакомъ, потому что то твое имя мнѣ и выговорить трудно, -- сказала Люсиль и, кончивъ бесѣду, они разстались лучшими друзьями въ мірѣ.
   -- До свиданья, гражданка, -- сказалъ республиканецъ, кланяясь мнѣ.-- Завтра вы получите бумагу, которая дастъ ъамъ свободу.
   Въ самомъ дѣлѣ, утромъ въ моей камерѣ появилось нѣсколько человѣкъ съ трехцвѣтными шарфами. Въ числѣ ихъ были и наши вчерашніе знакомцы.
   Люсиль кинулась къ своему другу, у котораго въ рукахъ была сложенная вчетверо бумага. Дѣвочка хотѣла выхватить у него этотъ драгоцѣнный листъ, но республиканецъ, смѣясь, поднималъ высоко руку, и, какъ ни прыгала Люсиль, но никакъ не могла до него добраться.
   -- Ты должна съ малыхъ лѣтъ знать, -- говорилъ ей этотъ добрый человѣкъ,-- что въ мірѣ ничто не дается даромъ. Хочешь получить бумагу, такъ заплати за нее сначала.
   -- Что же ты за нее хочешь?-- спросила дѣвочка, дрожа отъ нетерпѣнія.
   -- Хочу за нее какую-нибудь изъ твоихъ пѣсенокъ! Говорятъ, ты большая мастерица пѣть.
   -- О, да! да! Я умѣю пѣть,-- подтвердила Люсиль, и это увѣреніе вызвало у всѣхъ добродушныя улыбки,-- только я не знаю, что вамъ больше понравится?
   Она озабоченно нахмурила лобъ, подошла ко мнѣ и, положивъ руки на колѣни, спросила.
   -- Мама, что же мнѣ спѣть этимъ господамъ?
   -- Что хочешь, дитя...
   -- Ахъ, знаю! знаю!-- Люсиль отбѣжала отъ меня, хлопая въ ладоши,-- я спою имъ военную пѣсенку... Только нужно, чтобы въ это время били въ барабаны, тогда выходитъ еще лучше!
   Люсиль остановилась передъ слушателями и, пріосанившись, громко запѣла:
   
   Друзья, давайте драться:
   Людовика, вѣдь, надо защитить,
   Республику намъ должно уничтожить,
   И снова короля возстановить...
   Да здравствуетъ король!
   Республикѣ -- погибель!
   
   Дѣвочка пѣла громко, притопывая ногой и хлопая въ ладоши.
   Боже мой! Это была пѣсня поселянъ-рекрутовъ, отправлявшихся противъ синихъ... Бѣдный ребенокъ, вѣроятно, выбралъ ее потому, что у насъ на родинѣ пѣніе этихъ строфъ сопровождалось всегда радостными криками... Люсиль перемудрила въ своемъ стремленіи доставить слушателямъ возможно большее удовольствіе.
   Я хотѣла остановить ребенка, но побоялась, чтобы не было хуже. Сцены, одна другой страшнѣе, проносились въ моемъ воображеніи въ то время, какъ звонкій голосокъ Люсиль тщательно выводилъ рулады... Я видѣла себя уже въ Нантѣ передъ трибуналомъ кровожаднаго Каррье; я видѣла насъ на баркѣ, предназначенныхъ умереть въ волнахъ Луары, слышала крики неосторожной дочери, которую истязаютъ за ея смѣлость...
   Но Люсиль сама перестала пѣть, замѣтивъ, что пѣсня ея не возбуждаетъ обычнаго восторга.
   -- Вамъ, вѣрно, не нравится?-- сказала она полуобиженно полупечально,-- а у насъ эту пѣсню пѣли очень часто, и даже кричали...
   Въ камерѣ царило молчаніе.
   Я полуоткрыла глаза, желая узнать, какое впечатлѣніе произвела на слушателей эта маленькая рѣчь; но, увидавъ мрачно-нахмуренныя лица, поспѣшила опять закрыть ихъ.
   -- А все-таки, вы должны отдать бумагу,-- продолжала Люсиль,-- вѣдь я спѣла вамъ пѣсенку, чего же вамъ больше.
   -- Возьми свою бумагу, бѣдное дитя ослѣпленныхъ роялистовъ,-- сказалъ республиканецъ;-- вѣдь, конечно, ты хотѣла намъ доставить удовольствіе.
   -- На, мама возьми!-- воскликнула дѣвочка, бросая мнѣ на колѣни листъ, сложенный вчетверо.
   Я облегченно вздохнула, точно очнувшись отъ ужаснаго кошмара.
   Въ бумагѣ было слѣдующее:
   "Свобода, равенство, миръ добрымъ, война злымъ, справедливость всѣмъ!
   Дается амнистія гражданкѣ Анжеликѣ, бывшей графинѣ. де-Морильонъ, которая лично объявила трибуналу города. Кутиль, что она пряталась во время междоусобной войны только для сохраненія собственной безопасности".
   Затѣмъ слѣдовали подписи.
   -- Благодарю васъ, граждане!-- сказала я, чувствуя, какъ слезы подступаютъ къ моимъ глазамъ,-- благодарю васъ за ваше великодушіе относительно этого ребенка... Я считаю себя навсегда вамъ обязанной.
   -- Очень радъ, гражданка, что вижу на лицѣ вашемъ нѣкоторое пробужденіе къ жизни,-- отвѣчалъ Аристидъ-Жакъ,-- желаю вамъ мира душевнаго, который поможетъ вамъ перенести ваше горе; а въ будущемъ желаю вамъ еще и счастія.
   Республиканецъ открылъ мнѣ дверь въ корридоръ... Я была свободна!
   Я взяла за руку Люсиль и вышла изъ тюрьмы на площадь, залитую солнцемъ, наполненную щебетаньемъ птицъ и шумными голосами толпы, въ праздничныхъ платьяхъ и съ праздничными лицами.
   -- Сегодня здѣсь гражданское торжество,-- сказалъ Арнетидъ-Жакъ,-- народъ опять пересаживаетъ новое дерево свободы, вмѣсто того, которое было срублено разбойниками во время возстанія.
   Я остановилась на крыльцѣ тюрьмы, ослѣпленная солнечнымъ свѣтомъ, одурманенная свѣжимъ воздухомъ, который, точно помимо моей воли, врывался въ легкія, разливая по тѣлу живительную радость... Куда идти? Я не знала! Я была свободна, здорова, но міръ казался мнѣ такъ огроменъ, такъ пустъ, такъ необъятенъ... Я была одна съ моей дѣвочкой...
   -- Прощайте, гражданка!-- сказалъ республиканецъ,-- мнѣ пора отправляться на площадь.
   -- Прощай, добрый гражданинъ,-- залепетала Люсиль.-- Я люблю тебя и хочу на прощанье хорошенько съ тобой поцѣловаться.
   Аристидъ-Жакъ поднялъ дѣвочку вверхъ, въ уровень съ своимъ лицомъ, и они крѣпко, крѣпко поцѣловались.
   -- Мама! теперь и ты поцѣлуй его также, -- сказала Люсиль, поставленная обратно на полъ.
   Республиканецъ, улыбаясь, посмотрѣлъ на меня. Я протянула ему руку.
   -- О, гражданка!-- сказалъ онъ, крѣпко ее пожимая,-- неужели нужно было пролить цѣлыя рѣки крови только для того, чтобы, наконецъ, увидѣть, что минута примиренія наступила?
   -- Не знаю -- отвѣтила я печально.-- Я никогда не желала никому зла.
   -- Въ томъ-то и бѣда!-- отвѣчалъ Аристидъ-Жакъ,-- что здѣсь, какъ и во всякой войнѣ, больше всего страдаютъ невинные!
   Затѣмъ онъ приподнялъ еще разъ свою шляпу, быстро сбѣжалъ со ступенекъ балкона и смѣшался съ толпой, которая окружала возрожденное дерево свободы.
   Черезъ два дня мы были уже въ Дю-Турѣ, у тетушки Клары; но ея тамъ не оказалось: она уѣхала въ Швейцарію.

-----

   Вотъ, дорогая мама, все, что пережила ваша Анжелика за это время...
   Сейчасъ я сижу на балконѣ, увитомъ виноградомъ; передо мной цвѣтущіе кусты розъ раскинулись нѣжнымъ, пестрымъ ковромъ до темной зелени парка; воздухъ напоенъ благоуханіемъ; синее небо опрокинулось надъ тихой землей, какъ хрустальная чаша; солнце цѣлуетъ цвѣты и листья; вѣтеръ ласково качаетъ ихъ изъ стороны въ сторону, вдали звенитъ веселая женская пѣсня...
   Боже, помилуй меня! Боже, пошли миръ моей истерзанной душѣ!.. Отчего эта мирная картина кажется мнѣ сномъ? Отчего истерзанная душа моя не хочетъ отдохнуть здѣсь, вмѣстѣ съ природой? Отчего она все рвется воспоминаніями назадъ, къ тѣмъ скорбнымъ страницамъ прошлаго, которыя иногда ей кажутся дикимъ бредомъ?...
   Но вотъ, ко мнѣ подходитъ Люсиль, загорѣлая, возмужалая, съ печатью не-дѣтской серьезности на продолговатомъ лицѣ...
   -- Мама, отчего ты все плачешь? Отчего ты такая печальная?-- говоритъ мнѣ моя дѣвочка.-- Скажи, мамочка.
   Но, вмѣсто отвѣта, изъ глазъ моихъ падаютъ слезы,-- падаютъ медленно, тяжело...
   Темные глаза Люсили пытливо останавливаются на моемъ лицѣ. Она теребитъ мою руку, повторяя:
   -- Мама, скажи же мнѣ, отчего ты плачешь? Въ голосѣ ея начинаетъ звучать уже чувство обиды.
   Я радостно прислушиваюсь въ этой новой, серьезной ноткѣ; мнѣ вдругъ кажется, что эта шестилѣтняя дѣвочка можетъ уже понять мою печаль, раздѣлить мое горе.
   -- Я вспоминаю прошлое, дитя,-- отвѣчаю я со вздохомъ облегченія.
   Лицо ребенка мѣняется. Она морщитъ лобъ, на который легло облако печали, она старается что-то припомнить; но вдругъ глаза ея свѣтлѣютъ, на лицѣ появляется плутоватая улыбка.
   -- Ахъ, мама! И я вспомнила... Какъ ты тогда смѣшно. упала съ дерева! Помнишь?
   Плутовка хлопаетъ въ ладоши, хохочетъ и выбѣгаетъ въ садъ, гдѣ увидѣла голубую бабочку.
   Сердце мое сжимается отъ ревнивой печали. Какъ?! Она уже забыла отца, котораго такъ недавно потеряла; она помнитъ только то, что заставляетъ ее весело смѣяться?
   Но и слава Богу, что она ничего не помнитъ, слава Богу, что на душу нашей малютки не легло бремя чужихъ грѣховъ и ошибокъ! Пожелаемъ же ей сохранить эту невозмутимую ясность духа какъ можно дольше; вѣдь суровые житейскіе уроки и такъ лишатъ ее скоро такого рѣдкаго блага...
   Вотъ и конецъ моему разсказу, моя дорогая! Скучно отрываться отъ бесѣды съ вами; она мнѣ служила большимъ утѣшеніемъ.
   Прощайте, мама... или, нѣтъ, до свиданія!
   Пожелаемъ другъ другу терпѣнія, пожелаемъ нашей измученной родинѣ мира и спокойствія... быть можетъ, тогда и на нашу долю выпадетъ радость свиданія...

Юлія Безродная.

"Міръ Божій", NoNo 6--7, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru