Lib.ru/Классика: Безобразов Владимир Павлович. Война и революция

ВОЙНА И РЕВОЛЮЦІЯ*

ОЧЕРКИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ.

См. Русск. Вѣстн. 1872 No 9, 1873 NoNo 2, 4, 5 и 9.

I
Революція и французское общество.

"Франція, писалъ Лоренцъ Штейнъ, {L. Stein, Geschichte der socialen Bewegung in Frankreich, von 1789 bis auf unsere Tage, Leipzig, 1850, p. CXXXVII. Вслѣдствіе особенностей слога автора, мы были часто вынуждены передавать его слова не буквально, а въ свободномъ переводѣ.} есть страна Европы, въ которой всѣ общія европейскія движенія быстрѣе и рѣшительнѣе чѣмъ гдѣ-либо находятъ опредѣленныя для себя формы. Вотъ почему, во всѣхъ отношеніяхъ публичнаго быта, эта страна приковываетъ къ себѣ вниманіе всей Европы; всѣ признаютъ что она какъ бы предназначена служитъ пробнымъ камнемъ для испытанія дѣйствительной цѣнности" правды всѣхъ принциповъ управляющихъ практическою и государственною жизнью образованнаго міра. То же значеніе всѣетъ Франція и для новѣйшихъ общественныхъ движеній, Для соціальной борьбы нашего времени. Здѣсь, какъ нигдѣ, общество {Выраженіе общество и общественныя движенія и вопросы употребляются здѣсь авторомъ въ отличіе отъ государства и государственныхъ или политическихъ движеній и вопросовъ. Л. Штейнъ первый систематически и научно установилъ различеніе этихъ двухъ понятій.} имѣетъ въ прошедшемъ исторію, богатую результатами и назиданіями. Вмѣстѣ съ тѣмъ зрѣлище нынѣшняго положенія этой націи всякому представляется тревожнымъ. Вслѣдствіе этого и практическіе люди высшихъ образованныхъ и имущихъ классовъ, и историкъ, и философъ, находятъ во Франціи обильную почву для размышленія надъ причинами борьбы возмущающей нынѣ спокойствіе всего европейскаго общества. Если и прежде для объясненія всѣхъ этихъ новыхъ общественныхъ явленій нельзя было довольствоваться изложеніемъ ученій соціализма и коммунизма, то теперь остановиться на этомъ еще менѣе возможно. Великое, далеко выходящее за границы всѣхъ этихъ ученій, движеніе нашего времени заставляетъ насъ доискиваться первоначальныхъ корней этихъ явленій во Франціи, и видѣть въ нихъ не только одну изъ нынѣ существующихъ формацій ея общества, но и продуктъ всей ея исторіи. А эта исторія такова что ее совершенно невозможно излагать какъ простое сцѣпленіе внѣшнихъ обстоятельствъ, какъ рядъ картинъ, временно одна за другою появлявшихся на сцену. Эта исторія имѣетъ свою глубокую внутреннюю жизнь, безъ которой она не можетъ быть изучаема. Кто не захочетъ во всѣхъ этихъ общественныхъ явленіяхъ нашего времени познать работу исторіи, тотъ не пойметъ ни ея самой, ни значенія этихъ новыхъ элементовъ во всемъ современномъ европейскомъ обществѣ. Если этотъ общій взглядъ на Францію можетъ быть высказанъ относительно всей ея исторіи, то онъ съ наибольшею силой примѣняется къ новѣйшему ея періоду, съ 1789. Часто замѣчали что въ особенности Германія перенимала почти шагъ за шагомъ эту часть французской исторіи. Въ этомъ ее даже упрекали, и этотъ упрекъ обращали противъ нея въ оружіе. Это несправедливо. То что происходило во Франціи возникло не изъ какой-либо исключительной даровитости Французской націи; ея исторія съ 1789 года важна для насъ не потому чтобъ она была какимъ-либо великимъ ея подвигомъ, а потому собственно что эта исторія есть чистѣйшее, безъ примѣси постороннихъ вліяній, проявленіе законовъ движенія общественной и политической жизни. Все развитіе этого историческаго періода во Франціи и его отдѣльныя крупныя событія и значительнѣйшіе законодательные акты, всѣ они были явленія исторически необходимыя. Были необходимы политическія революціи 1789 и 1830 годовъ: было также необходимо выступленіе на сцену соціальныхъ идей, было необходимо чтобы соціальная демократія рѣшилась впервые испытать свое счастье въ революціи 1848 года. Конечно, нисколько не было исторически необходимо чтобы все это случилось именно въ эти годы, въ сопровожденіи такихъ-то именно обстоятельствъ: но было необходимо чтобы все это вообще случилось. Исторія Франціи заключаетъ въ себѣ наилучшія фактическія доказательства для науки объ обществѣ. Поэтому-то всѣ историческія изслѣдованія объ обществѣ влекутся ко Франціи и къ ея революціямъ. Между прочимъ сосредоточеніе всѣхъ ея жизненныхъ элементовъ въ ея столицѣ позволяетъ здѣсь слѣдить за каждымъ шагомъ историческаго развитія явленій какъ въ умственной, такъ и въ матеріальной ихъ сферѣ, наглядно видѣть послѣдовательное зарожденіе и борьбу каждой общественной стихіи, почти мѣсяцами измѣрять продолжительность каждаго движенія. Все что въ теченіи пятидесяти лѣтъ, послѣ революціи, было говорено и продумано въ Европѣ о вели, кихъ вопросахъ нашего будущаго, все это уже было въ эту эпоху въ зародышѣ, который теперь открыто лежитъ предъ нами; всѣ разнообразныя европейскія конституціи, возникавшія изъ разнообразныхъ общественныхъ формацій, всѣ государственныя учрежденія, которыя каждая изъ нихъ собою обусловливала, все это уже было здѣсь испытано. Очень немногое сохранилось для насъ отъ всѣхъ созиданій 1789--1795 годовъ; но и очень немногое осталось нетронутымъ въ этомъ періодѣ. Все послѣдующее время было только повтореніемъ, въ большихъ размѣрахъ, опытовъ этихъ шести лѣтъ; потому-то всегда будетъ плодотворною работой изученіе французской революціи, какъ введеніе во всю новѣйшую исторію европейскаго общества."

Такъ характеризовалъ въ 1850 году общее значеніе Французской революціи глубокій политическій мыслитель нашего времени въ своемъ классическомъ сочиненіи. Франція и нынѣ остается вѣрною этому призванію, очерченному Л. Штейномъ вслѣдъ за потрясеніями 1848--49 годовъ. Переходя отъ одного кризиса къ другому, она до сихъ поръ не можетъ сойти съ революціоннаго пути, на который вступила въ 1789 году; все нынѣшнее положеніе вещей во Франціи не позволяетъ и предвидѣть чтобы въ сколько-нибудь близкомъ будущемъ она могла покинуть этотъ злополучный путь. Тѣ же государственные и соціальные вопросы какіе возникали съ конца прошедшаго столѣтія разрѣшались другими націями посредствомъ мирной борьбы и законной реформы. Государственныя преобразованія никакъ не менѣе радикально чѣмъ во Франціи перестроили въ XIX столѣтіи государство и общество у всѣхъ другихъ европейскихъ народовъ, но нигдѣ не сопровождались они ломкою основъ и формъ государственнаго правленія, а здѣсь, эта ломка сдѣлалась самымъ обыкновеннымъ явленіемъ, неизбѣжнымъ даже при второстепенныхъ замѣшательствахъ въ государственномъ механизмѣ. Случай который въ другихъ государствахъ разрѣшился бы министерскимъ кризисомъ сопровождается во Франціи государственнымъ переворотомъ, какъ это было между прочимъ въ 1830 году, при законной монархіи, въ 1848 году при орлеанской, въ 1849 году при имперіи и въ 1873 году при республикѣ.

Революціонныя вспышки случались во всей Европѣ, хотя и онѣ загорались почти всегда отъ искръ выброшенныхъ изъ Франціи. Но въ этой странѣ революціонный недугъ сдѣлался хроническимъ, и именно онъ въ соединеніи съ приверженностью Французовъ ко внѣшней красотѣ и пластичности, къ изяществу языка, къ ораторскому искусству, придаетъ всѣмъ общественнымъ явленіямъ ту опредѣленность и рѣзкость формъ о которыхъ говоритъ Л. Штейнъ, и которыя мы тщетно стали бы искать въ другихъ государствахъ. Въ этомъ одна изъ тайнъ французскаго національнаго генія, отличающая его отъ другихъ націй, и благодаря всему этому самыя трудныя, сухія, прозаическія государственныя. задачи получаютъ здѣсь даже для непосвященной публики оживленіе и блескъ какихъ онѣ не имѣютъ нигдѣ. Государственные вопросы самые запутанные въ практикѣ, самые отвлеченные въ теоріи, разрѣшающіеся въ исторіи другихъ народовъ подъ грудами законодательныхъ актовъ и административныхъ распоряженій, здѣсь облекаются въ трагическія катастрофы, въ театральныя представленія, поражающія слухъ и зрѣніе каждаго. Оттого всѣ привыкли смотрѣть на Францію какъ на зрѣлище и Французы сами привыкли думать что глаза всего свѣта постоянно обращены на нихъ. Рабочіе, растабарывая въ парижскихъ клубахъ, безпрерывно восклицали въ 1870 году: "n'oublions pas que le monde a les yeux fixée sur nous." {Molinari, les clubs rouge.}

Самая первоначальная фаза {L. Stein, Geschichte der socialen Bewegung in Franhreich. 1 B., рр. 5--13; 22--40; 22--40; 55--69; 73--82, etc. H. v. Sybel, Geschichte der Revolutionezeit, 1 B, pp. 70--72.} Французской революціи, уже ознаменовашаяся гражданскою войной и потрясшая весь міръ, заключалась ни въ чемъ иномъ какъ въ упраздненіи послѣднихъ остатковъ феодальной системы и крѣпостнаго права, на почвѣ гражданскаго и административнаго (финансоваго) права. То же самое уничтоженіе сословныхъ привилегій и водвореніе гражданской, судебной и податной равноправности подданныхъ совершились лотомъ во всей образованной Европѣ какъ самыя обыкновенныя явленія. Понятія которыя нынѣ принадлежатъ къ разряду самыхъ элементарныхъ родились на свѣтъ во Франціи посреди грома и молніи (засѣданіе учредительнаго собранія 4го августа 1789 года) и жъ послѣдствіи были проповѣданы міру на концѣ меча (Code Civil Наполеона I).

Пользуясь для политическаго назиданія нашего французскими революціонными движеніями, какъ наиболѣе рѣзкими и наглядными проявленіями общихъ началъ государственнаго и соціальнаго развитія Европы, какъ самымъ ощутительнымъ пульсомъ ея жизни, мы вмѣстѣ съ тѣмъ обязаны отличать особенныя, мѣстныя, свойственныя только Франціи причины болѣзненныхъ біеній этого пульса, обязаны разыскать и понять исключительныя истерическія причины того революціоннаго склада который получилъ развитіе государственнаго и общественнаго строя Франціи съ конца XVIII столѣтія и для котораго нѣтъ тѣхъ же причинъ въ другихъ государствахъ.

Съ этими мыслями и обращаемся теперь къ послѣднему революціонному взрыву, подъ дѣйствіемъ котораго Франція находится до сихъ поръ. Въ противоположность прежнимъ воззрѣніямъ, преувеличивавшимъ всемірное значеніе французскихъ событій, общественное мнѣніе нынѣ слишкомъ, расположено видѣть въ возстаніи Парижской коммуны 1871 года явленіе часто уродливое и исключительное, не только чуждое политической жизни остальной Европы, но даже оторванное отъ всѣхъ предыдущихъ революціонныхъ движеній самой Франціи. Между тѣмъ коммуналистское возстаніе 1871 года, подготовлявшееся, какъ мы видѣли, гораздо ранѣе Франко-Германской войны, было только новымъ эпизодомъ въ исторіи той же самой революціи. Лишь въ общей связи съ хроническимъ революціоннымъ недугомъ Франціи можетъ раскрыться предъ нами историческое значеніе этого событія. Какъ ни была, однако, обусловлена парижская коммуналистская смута чисто французскими обстоятельствами, какъ она ни безобразна и ни чудовищна, какъ она ни мало возможна во всякой другой странѣ, тѣмъ не менѣе это все-таки частица общей современной исторіи Европы. Въ ней продолжается общее движеніе европейской политической жизни, хотя и запечатлѣнное отличительными свойствами французскаго національнаго духа и французской исторіи. Подъ этою мѣстною, національною и революціонною оболочкою, мы найдемъ зерно общеевропейскихъ вопросовъ, стоящихъ нынѣ на очереди у всѣхъ обрадованныхъ народовъ, и ими также надо порѣшенныхъ какъ и во Франціи. Таковъ въ сферѣ государственной, государственнаго устройства и управленія, вопросъ объ общинной и провинціальной автономіи, о мѣстномъ самоуправленіи и его отношеніяхъ къ центральной государственной власти, и тутъ же весь трудный вопросъ объ отношеніяхъ городовъ къ сельскому населенію; таковъ также въ сферѣ общественной или соціальной, въ народномъ хозяйствѣ и во внутренней организаціи самого общества вопросъ рабочій.

Не будемъ останавливаться на фактической исторіи коммуналистскаго возстанія: она у всѣхъ на памяти. {Между прочимъ можно подробно ознакомиться съ этою исторіей изъ весьма бевдрнетраотшго изложенія въ Histoire de la commune de Paris en 1871, par Sempronius; см. также G. Sehnieder, Pariser Briefe, Leipzig, 1872, IV th. Въ этой послѣдней книгѣ разказаны всѣ событія изо дня въ день. Также см. докладъ слѣдственной коммиссіи о возстаніи 18го марта, и показаніе г. Тьера предъ этою коммиссіей.} Не станемъ также входить въ подробное изслѣдованіе ближайшихъ причинъ или поводовъ этого событія; онѣ всѣмъ извѣстны. Безпокойная масса рабочаго класса, всегда готовая въ Парижѣ служитъ войскомъ для всякихъ безпорядковъ, была уже гораздо ранѣе, за нѣсколько лѣтъ до войны, расположены къ возстанію пропагандою Интернаціоналки и ея агентовъ; {См. Sempronius, Histoire de lu commune de Paris, Ch. V; Oscar Testat, Uinternntionale st le jaoobinivne au ban de V Europe, Paria, 1872; также парламентское слѣдствіе надъ возмущеніемъ 18го марта, и обвинительная рѣчь правительственнаго коммиссара въ Версальскомъ военномъ судѣ. Доказанное множествомъ достовѣрныхъ фактовъ участіе Интернаціоналки въ подготовленіи парижскаго рабочаго населенія къ возмущенію нисколько не опровергается позднѣйшимъ протестомъ одного изъ ея вождей, Карла Маркса (въ публикованномъ письмѣ его изъ Берлина, отъ 28го апрѣля 1871 года), противъ коммуналистскаго возстанія. Не говоря о прочемъ, достаточно обратить вниманіе на слова самого Карла Маркса въ этомъ письмѣ что "парижское движеніе, прекрасное въ принципѣ, было только преждевременно".} къ ларнакскому населенію присоединилось множество всякаго пришлаго и бродячаго люда, всегда здѣсь обильнаго, а во время войны собравшагося сюда со всѣхъ концовъ свѣта, подъ дѣйствіемъ той же пропаганды. Объ этой пропагандѣ, имѣющей свое главное значеніе въ рабочемъ вопросѣ, мы будемъ говорить въ своемъ мѣстѣ. Она сама по себѣ не объясняетъ парижскихъ событій 1871 года, такъ какъ она одинаково дѣйствуетъ во всей Европѣ, столько же и едва ли не гораздо сильнѣе въ Англіи и Германіи чѣмъ во Франціи. Если несомнѣнно участіе въ подготовленіи коммуналистскаго возстанія со стороны Интернаціоналки, нѣсколько членовъ которой засѣдали въ самой коммунѣ, то также несомнѣнно что она только въ Парижѣ и во Франціи нашла почву особенно благопріятную для своего дѣла; нигдѣ ничего подобнаго она не была въ силахъ произвести, хотя не въ Парижѣ, а въ Лондонѣ находился ея центральный распорядительный комитетъ, а ассоціаціи и всякіе союзы рабочихъ, несравненно многочисленнѣе и богаче въ Англіи чѣмъ во Франціи. Но англійскіе рабочіе, которымъ ни въ какомъ случаѣ нельзя отказать ни въ дачной энергіи, ни въ способности къ совокупному дѣйствію, ни даже въ безпокойномъ духѣ, не поддаются революціоннымъ планамъ Интернаціоналки. Послѣ паденія Парижской коммуны, массы ея приверженцевъ бѣжали въ Англію, куда впрочемъ постоянно притекаютъ, гораздо даже болѣе чѣмъ во Францію, самыя буйныя и отверженныя дѣти революціи изо всѣхъ странъ Европы. Несмотря на то британское правительство не призвало нужнымъ принимать никакихъ экстренныхъ мѣръ противъ прилива коммуналистовъ, хотя и были дѣлаемы настоянія въ этомъ смыслѣ испуганными государственными людьми Англіи. {См. засѣданіе палаты лордовъ 28го іюня 1871 года.} Интернаціоналка вынуждена изъ Лондона обращать свои замыслы главнѣйше на Францію. Поэтому-то, ея значительную работу въ средѣ парижскаго рабочаго народонаселенія мы называемъ только поводомъ къ коммуналистскому возстанію, а никакъ не причиной. Не впервые бунтовалъ Парижъ въ 1871 году и не мало находилъ онъ каждый разъ всякихъ крупныхъ и мелкихъ къ тому поводовъ; особенныя обстоятельства времени только придавали парижскимъ волненіямъ колоритъ данной эпохи, но въ своемъ существѣ были весьма однообразны.

Были и другія историческія обстоятельства слишкомъ достаточныя чтобы произвести революціонный взрывъ въ Парижѣ въ 1871 году. При своихъ издавна закоренѣлыхъ привычкахъ къ безпорядкамъ и возмущеніямъ, массы парижскаго населенія никогда не были лучше вооружены какъ въ эту пору; организація національной гвардіи дала оружіе въ руки каждаго, а правительство національной обороны по своему безразсудству не отобрало этого оружія по заключеніи мира.

Продолжительное осадное положеніе Парижа, связанное съ прекращеніемъ всѣхъ обычныхъ заработковъ, съ крайними лишеніями въ удовлетвореніи необходимѣйшихъ потребностей жизни, раздражило до нельзя все парижское населеніе, менѣе всякаго другаго способное терпѣливо переноситъ лишенія. Масса низшаго населенія свыклась во время осады съ полувоеннымъ и безпорядочнымъ образомъ жизни. При этомъ, поденное казенное вознагражденіе за службу въ національной гвардіи и даровая раздача хлѣба бѣдному населенію пріучили его къ беззаботному существованію на счетъ чужаго кармана. Все это раздраженіе, все это натянутое состояніе нервовъ парижскаго населенія не только низшаго, но и высшаго, во время осады, были усилены унизительными для Франціи условіями мира съ Германіей, и въ особенности вступленіемъ германскихъ войскъ въ Парижъ, тѣмъ болѣе что французская публика, по своему легковѣрію, постоянно надѣялась на побѣду и была поддерживаема въ своихъ надеждахъ правительствомъ національной обороны и его военачальниками.

Поразительнѣйшая черта возстанія 1871 года заключается въ обстоятельствѣ обыкновенно исключающемъ возможность бунта и гражданской войны: мы говоримъ о присутствіи внѣшняго врага. Вожаки парижскаго возстанія не только не смутились этимъ обстоятельствомъ, но даже пытались вступать въ переговоры съ ненавистными Прусаками противъ еще болѣе ненавистнаго Версальскаго, то-есть французскаго правительства.

Эта послѣдняя, самая чудовищная, черта парижскихъ событій 1871 года, возможная, казалось бы, только за предѣлами европейской цивилизаціи, гдѣ-нибудь въ Средней Азіи, всего яснѣе указываетъ на глубину недуга въ государственномъ организмѣ Франціи; тѣмъ болѣе что Французская нація отличается пламеннымъ патріотизмомъ и страдаетъ чувствительнымъ національнымъ самолюбіемъ.

Но люди захватившіе въ свои руки власть въ Парижѣ въ 1871 году дѣйствительно признавали самымъ непримиримымъ врагомъ своимъ Версальское, то-есть французское, правительство, а съ нимъ и собраніе законныхъ представителей всей Французской націи, свободно и поголовною подачей голосовъ ею избранныхъ. Значитъ, эти люди сами становились непримиримыми врагами всего Французскаго государства, въ лицѣ единственно возможныхъ въ то время его представителей; они были врагами не того или другаго вида этого государства, республиканскаго или монархическаго, а всякаго Французскаго государства. Ивой возможной въ то время формы этого государства и его верховной власти не было. Не признавать этой власти могли бы еще только защитники имперіи, правительства разрушеннаго 4го сентября подобнымъ же возстаніемъ и насиліемъ. Наплывъ въ Парижъ чужеземныхъ, космополитическихъ революціонныхъ элементовъ, также не объясняетъ этого явленія: количество всѣхъ этихъ кочевниковъ всесвѣтной революціи, которые признаютъ свое отечество вездѣ гдѣ только открывается приволье для революціонныхъ приключеній, было ничтожно и между руководителями коммуналистскаго возстанія, и въ особенности въ общей массѣ двухъ-милліоннаго парижскаго народонаселенія, имъ безпрекословно повиновавшагося. Еще болѣе ничтожно было количество имперіалистовъ или ихъ агентовъ, еслибъ и было справедливо существовавшее подозрѣніе относительно ихъ участія въ коммуналистскомъ заговорѣ, Во всякомъ случаѣ, какъ ни было многочисленно количество заговорщиковъ, оно было мелкимъ атомомъ въ общей массѣ парижскаго. населенія или равнодушнаго или непріязненнаго къ коммуна ли стамъ,-- и тутъ-то возникаетъ вопросъ: какъ моги эта горсть негодяевъ произвести такой переворотъ?

Люди желавшіе глубже проникнуть въ коренныя причины парижскаго возмущенія 18го марта 1871 года указывали, съ одной стороны, на естественную нравственную связь между этимъ событіемъ и провозглашеніемъ республики и правительства національной обороны 4го сентября 1870 года, между одинаково революціоннымъ и насильственнымъ происхожденіемъ Парижской коммуны и правительства противъ котораго она возстала; съ другой стороны, указывали также на покровительство, явное и тайное, которое само императорское правительство изъ страха и ненависти къ умѣреннымъ либеральнымъ и конституціоннымъ партіямъ оказывало крайнимъ демагогическимъ направленіямъ, и между прочимъ ассоціаціямъ и клубамъ рабочихъ гдѣ главнѣйше созрѣвали революціонные планы. {См. Ch. de Mazade, L'enquête le 18 mare (въ Revue de deux Mondes). То же высказано въ самомъ докладѣ парламентской коммиссіи о причинахъ возстанія 18го марта.} Такія сужденія о парижскихъ событіяхъ 1871 года заключаютъ въ себѣ много истины. По весьма естественнымъ побужденіямъ личнаго самосохраненія, имперія мирволила революціонной демократіи и дурны" инстинктамъ и замысламъ невѣжественныхъ слоевъ общества противъ высшихъ и образованныхъ; соціальный раздоръ и вражда демагоговъ къ умѣреннымъ либеральнымъ партіямъ парализовали силы послѣднихъ въ ихъ борьбѣ противъ административнаго произвола, ослабляли вообще политическое значеніе просвѣщенныхъ общественныхъ сферъ, и потому не могли не нравиться императорской администраціи. Но этого мало. Корни связи имперіи и демагогіи лежатъ глубже. Императоръ Наполеонъ III былъ слишкомъ политически опытенъ и дальновиденъ чтобъ обращаться къ демагогіи изъ одной вражды къ конституціонной оппозиціи; его правительственная система была, по революціонному происхожденію самой имперіи, вынуждена вступать въ сдѣлки съ революціей, по своему существу была вынуждена опираться на невѣжественныя а неимущія народныя массы, въ которыхъ она была наиболѣе популярна, а потому была вынуждена мирволить мятежному духу которымъ онѣ были проникнуты въ большихъ городахъ. Высшіе и образованные классы и ихъ либеральныя партіи противоставши имперіи не то что законную парламентскую оппозицію, а непримиримую вражду къ ея основамъ; всякій, самый рискованный, союзъ противъ такой вражды дѣлается необходимостью.

Точно также справедливо что правительство національной обороны, само возникшее изъ толпы уличной, не имѣло подъ собою никакой законной почвы и не обладало никакою нравственною силою чтобы бороться съ революціонными элементами которые накоплялись около него и организовались на просторѣ въ обширный заговоръ. Само правительство 4го сентября, не только своимъ происхожденіемъ, но даже и личнымъ составомъ (г. Рошфоръ), незамѣтно сливалось съ этими элементами и потому вынуждено было дружить съ ними, заискивать ихъ благорасположеніе и оставлять, вопреки негодованію публики, безнаказанными даже такія дерзкія противъ него самого покушенія, какъ парижская смута 31 то октября, когда сами верховные члены правительства сидѣла подъ арестомъ у бунтовщиковъ. Такія плачевныя условія власти, отнимавшія у ея носителей всякую возможность нравственной и законной борьбы съ анархическими общественными стихіями, не могутъ быть поставлены въ упрекъ людямъ вошедшимъ въ составъ правительства 4го сентября; они (по крайней мѣрѣ значительнѣйшіе изъ нихъ) не были заговорщики. На ихъ глазахъ дала всякая государственная власть во Франціи; они, какъ сами они выражались въ послѣдствіи, подняли ее на улицѣ, взяли на себя не честь ея, а только и бремя, при самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ. Не они виноваты въ положеніи вещей которое издавна исторически сложилось около нихъ. Безъ нихъ правительство могло бы попасть въ распоряженіе самыхъ крайнихъ орудій революціи и демагогіи, то-есть предводителей коммунистскаго возстанія, которое мѣсто 18го марта, и произошло бы 4го сентября. Не то ли же самое было въ 1848 году, не ту ли же самую политическую роль разыграли умѣренные члены временнаго правительства возникшаго изъ февральской катастрофы, которая также точно какъ революція 1870 года была лишь временно едержана Ламартиномъ и его сподвижниками до своего вторичнаго и самаго крайняго разлива во время іюньскихъ дней? Ничто лучше не доказываетъ исторической необходимости событій, общихъ историческихъ законовъ ими управляющихъ, независимо отъ воли участвующихъ въ нихъ людеи, какъ ихъ однообразіе въ разные періоды времени, при всехъ различіи обстоятельствъ и характеровъ. Наконецъ историческая неизбѣжность всего движенія революціоннаго пароксизма, начавшагося при второй имперіи и окончившагося парижскими пожарами, доказывается лучше всего тѣмъ что самая рѣшительная и ожесточенная фаза этого пароксизма (открытое коммуналистское возстаніе въ Парижѣ и подчиненіе всего парижскаго населенія революціонному террору) совершилась не при революціонномъ правительствѣ 4го сентября, а при законномъ, которое было образовано національнымъ собраніемъ выбраннымъ поголовнымъ голосованіемъ всего Французскаго народа.

Предъ верховною властью народнаго представительства, свободной законно выбранною, не остановилось коммуналистское возстаніе; оно положило оружіе не предъ правомъ, а предъ матеріальною силою, благодаря которой французскія войска, подъ начальствомъ Макъ-Магона, одержали побѣду надъ войсками коммуны. Послѣ этой ожесточенной гражданской войны настало спокойствіе во Франціи, но, по всеобщему убѣжденію, бой можетъ ежеминутно возобновиться, и если не возобновляется, то только вслѣдствіе всеобщаго утомленія, матеріальнаго безсилія революціонной партіи, утратившей значительное количество своего войска, а никакъ не вслѣдствіе большей внутренней прочности, большаго могущества нынѣшняго республиканскаго правительства чѣмъ всѣ предыдущія правительства во Франціи. Сравнительно съ другими правленіями, оно даже гораздо болѣе шатко, такъ какъ въ его законную, нематеріальную силу, въ его постоянство, не вѣрятъ даже сами его члены, исповѣдующіе монархическую и нисколько не республиканскую религію. Не будетъ стоять за это правительство армія, не будетъ во главѣ его добраго солдата которому она согласна повиноваться, и оно падетъ въ нѣсколько часовъ какъ вали всѣ другія.

Итакъ, обозрѣніе ближайшихъ причинъ послѣднихъ революціонныхъ потрясеній во Франціи только приводить васъ къ необходимости искать болѣе отдаленныя и болѣе глубокія причины ихъ; вамъ нужно звать причины которыя постоянно производятъ эти потрясенія на французской исторической почвѣ, при обстоятельствахъ нисколько не сопровождающихся тѣми же самыми явленіями въ другихъ государствахъ. Намъ нужно знать причины этого революціоннаго хода государственной исторіи Франціи, который только въ своихъ частностяхъ и эпизодахъ, никакъ не въ своей сущности могъ зависѣть отъ воли и характера людей смѣнявшихся у кормила правленія съ 1789 года. Для этой-то главнѣйшей цѣди мы и хотимъ воспользоваться коммуналистскимъ возстаніемъ 1871 года, которое было только однимъ изъ мгновенныхъ кризисовъ давнишняго болѣзненнаго состоянія государства.

Прежде всего, конечно, необходимо узнать: что такое была въ дѣйствительности эта коммуна или эта организація захватившая въ свое распоряженіе всѣ публичныя власти въ Парижѣ въ 1871 году, и какимъ образомъ она возникла? Этотъ вопросъ весьма не маловаженъ для изученія исторической почвы французской революціи и мы постараемся отвѣтить на него какъ можно короче, не вдаваясь въ изложеніе событій, чуждое вашей цѣди. Не должно терять изъ виду что вслѣдъ за Парижемъ подымались коммуналистскія возстанія и въ другихъ городахъ Франціи: уже по этому коммуналистское движеніе есть не исключительно парижское, а общефранцузское, а въ Парижѣ можетъ быть только лучше изучено.

Уже на другой день послѣ низверженія имперіи, 5го сентября 1870 года, были образованы во всѣхъ кварталахъ (arrondissements) Парижа лицами дѣйствовавшими въ клубахъ рабочихъ и агентами международной рабочей ассоціаціи (такъ-называемой Интернаціоналки) наблюдательные комитеты (conseils de vigilence), поставившіе себѣ задачею преслѣдовать измѣнниковъ, шпіоновъ и подозрительныхъ людей и вообще помогать правительству въ организаціи обороны столицы противъ непріятеля. {См. Semproniua, Histoire de la commune de Paris, p. 53 и слѣд., и Schneider, Pariser Briefe, III и IV темы; изъ этихъ источниковъ мы преимущественно почерпаемъ излагаемыя, здѣсь фактическія свѣдѣнія.} Эти комитеты были особенно дѣятельны въ частяхъ города населенныхъ рабочими, и тамъ, при безпечности и слабости муниципальныхъ должностныхъ лицъ, они дѣлались центрами для всего буйнаго и празднаго населенія, пріобрѣтая въ его глазахъ силу и авторитетъ. Подъ предлогомъ обсужденія способовъ спасенія Парижа отъ непріятеля, эти комитеты устраивали публичныя собранія, въ которыхъ ежедневно, предъ тысячами слушателей, площадные ораторы 'n демагоги всякаго рода занимались главнѣйше не возбужденіемъ патріотическаго духа противъ видимаго непріятеля, а распространеніемъ недовѣрія и ненависти къ защитникамъ отечества, къ самому опасному внутреннему врагу, какъ они выражались, то-есть ко всѣмъ установленнымъ Властямъ, ко всему существующему государственному порядку. Посреди самыхъ нелѣпыхъ и дикихъ рѣчей противъ религіи, семейства, собственности и т. д., одна тема, повторявшаяся на всѣ лады, была всего яснѣе и понятнѣе толпѣ -- необходимость ниспроверженія правительства. Другая тема заданная организаторами этихъ собраній была гораздо менѣе ясна и понятна {Очевидцы разказываютъ что публика въ клубахъ слушавшая длинныя рѣчи о коммунѣ не связывала съ этимъ словомъ никакихъ опредѣлительныхъ понятій. Каждый понималъ его по-своему.} слушателямъ: это коммуна, которую для спасенія Парижа и Франціи, а съ ними и всего человѣчества, нужно было поставить на мѣсто правительства и вообще Французскаго государства. Какъ ни темно было для невѣжественной публики это слово, заимствованное изъ преданій первой революціи и Парижской коммуны девятидесятыхъ Годовъ, тѣмъ не менѣе оно ежедневно во время осады Парижа звучало на всѣхъ этихъ митингахъ какъ лозунгъ спасенія, на который недовольная толпа привыкала собираться, благоговѣя предъ нимъ тѣмъ болѣе чѣмъ менѣе былъ онъ понятенъ ей. Слово республика, около котораго соединялись прежде недовольныя и готовыя къ возмущенію народныя массы, было теперь совсѣмъ безсильно для этой цѣли, такъ какъ республика уже существовала въ дѣйствительности. Нужно было новое слово, достаточно смутное для невѣжественныхъ понятій и не сознанныхъ инстинктовъ толпы, связанное со священною легендой великой революціи и вполнѣ соотвѣтствующее, какъ мы увидимъ, замысламъ руководителей движенія. Сверхъ всего этого, слово коммуна своимъ однозвучіемъ напоминало о коммунизмѣ, хотя и по историческому своему происхожденію, и по практическому смыслу ему приданному предводителями революціи 1871 года, не имѣло почти ничего общаго съ коммунистическими ученіями; но все-таки оно привлекало къ себѣ всѣхъ запоздалыхъ приверженцевъ ихъ.

Такъ положено еще въ 1870 году первое сѣмя организаціи посредствомъ которой нѣсколько мятежниковъ самовольно перехватили въ свои руки всю публичную власть въ Парижѣ и поставили мало-по-малу свою организацію на мѣсто законныхъ муниципальныхъ учрежденій. Этотъ фактъ, далеко не новый во Франціи, есть самый знаменательный въ этихъ событіяхъ. Общество людей никѣмъ не призванныхъ, даже мало кому извѣстныхъ, кромѣ посѣтителей, устроенныхъ имя клубовъ и аудиторій изъ самыхъ невѣжественныхъ и грязныхъ слоевъ населенія, самовластно организуется на подобіе государственной власти, забираетъ въ свое неограниченное распоряженіе столицу государства съ полутора милліоннымъ населеніемъ и предполагаетъ также самовольно распоряжаться судьбами всей Французской націи, предписывая законы ея законнымъ представителямъ. Революціонныя знаменитости прежняго времени примкнувшія къ коммуналистамъ или не играли между ними первостепенныхъ ролей, каковы Бланки, Піа и пр., или отшатнулись отъ нихъ въ послѣдствіи, какъ Луи Бланъ, Викторъ Гюго и др.

Во всякомъ городѣ подобномъ Парижу, а въ Парижѣ болѣе чѣмъ гдѣ-либо, всегда есть масса людей готовая собраться для возмущенія и безпорядковъ около сколько-нибудь организованнаго для этого центра. А упомянутыя особыя обстоятельства Парижа еще болѣе помогли коммуналистской организаціи сосредоточить около себя буйныя толпы его населенія. Съ помощью ихъ, коммуналисты едва не завладѣли центральнымъ государственнымъ управленіемъ Франціи еще когда оно находилось въ Парижѣ. Въ то время заговорщики еще не распоряжались національною гвардіей, то-есть вооруженнымъ населеніемъ Парижа; большинство національной гвардіи было еще предано правительству и спасло его отъ бунта и нападенія въ городской ратушѣ 31го октября. Послѣ капитуляціи Парижа и заключенія перемирія (28го января 1872), въ самую критическую эпоху Франціи, коммуналистская организація сдѣлала важный шагъ впередъ: она захватила въ свое распоряженіе національную гвардію, соединилась и слилась съ нею. Чрезъ это немногочисленный кружокъ заговорщиковъ, не только подчини" себѣ все вооруженное населеніе Парижа, но и придалъ своему самовластію внѣшнее подобіе правильно устроенной власти. Это было достигнуто посредствомъ революціонной организаціи національной гвардіи поставленной подгк законной: для управленія національною гвардіей былъ самовольно организованъ изъ ея членовъ центральный комитетъ, который, посредствомъ делегатовъ по всѣмъ батальонамъ, забираетъ въ свои руки весь ихъ составъ. Этого внезапно выросшій изъ-подъ земли центральный комитетъ (comité central de la guarde nationale) дѣлается открытымъ, гласнымъ органомъ бунтовщиковъ, сливается съ ихъ первоначальнымъ негласнымъ учрежденіемъ, федеральнымъ республиканскимъ комитетомъ, сосредоточившимъ въ себѣ всѣ нити движенія, и становится во главѣ возстанія, которое съ этой только минуты дѣлается совсѣмъ явнымъ. Отсюда и начинается возстаніе 18го марта 1871 года. Центральный комитетъ, уже вооруженною рукою, завладѣваетъ въ этотъ день главнымъ штабомъ національной гвардіи, городскою ратушей, то-есть управленіемъ города, и затѣмъ всѣми муниципальными и государственными учрежденіями Парижа. Вся столица очутилась въ рукахъ бунтовщиковъ, которые въ прокламаціи центральнаго комитета (19го марта) объявляли народонаселенію Парижа что правительство низложено, что съ тѣмъ вмѣстѣ Парижъ и съ нимъ вся Франція освобождены отъ враговъ республики, и что Парижане будутъ немедленно созваны для общинныхъ выборовъ. "Пролетаріи столицы, говоритъ въ своемъ офиціальномъ журналѣ это самозванное правительство, посреди слабости а измѣны правительственныхъ классовъ, поняли что насталъ часъ спасти положеніе, взявъ въ свои руки управленіе государственными дѣлами. Они воспользовались властью которую вручилъ имъ народъ (?), съ умѣренностью и мудростью которыя выше всякихъ похвалъ. Они доказали свое величайшее безкорыстіе и свое полное самоотверженіе. Только-что получивъ власть, они спѣшатъ созвать народъ Парижа въ его комиціи для немедленнаго избранія общиннаго (коммунальнаго) городскаго управленія, которому и передадутъ свою однодневную власть." {Sempronius, Histoire de la commune de Paris, p. 90.}

Такова, въ самыхъ краткихъ чертахъ, исторія коммуналистскаго возстанія. Парижъ и Франція съ изумленіемъ узнаютъ 19го марта 1871 года, что у нихъ образовалось новое правительство, которое торжественно, съ полнымъ дознаніемъ своего права, говоритъ отъ имени верховной власти, будто бы врученной ему народомъ, и низлагаетъ какъ законную центральную государственную власть, дѣйствительно поставленную всѣмъ Французскимъ народомъ, такъ и законную муниципальную власть, избранную парижскимъ населеніемъ. Совершаютъ этотъ государственный переворотъ, потрясшій всю Францію, нѣсколько человѣкъ никому неизвѣстныхъ, {Первая прокламація центральнаго комитета національной гвардіи, 19го марта, къ народу, подписана слѣдующими именами: Али Бильоре, Ферри, Бабикъ, Эд. Моро, Дюпонъ, Варденъ, Мортье, Бурсье, Гуе, Лавалетъ, Журдъ, Руссо, Люлдье, Бланше, Гроддардъ, Барру, Жеремъ, Фабръ и Пужере.} нѣсколько пролетаріевъ, то-есть самыхъ ничтожныхъ, отверженныхъ членовъ общества, какъ они сами себя называютъ; единственная, мѣстная извѣстность нѣкоторыхъ изъ этихъ людей заключалась въ ихъ участіи въ рабочихъ стачкахъ и волненіяхъ во время Имперіи. "Кто эти люди, говорить правительство въ своемъ манифестѣ 19го марта, въ отвѣтъ на упомянутую прокламацію, вошедшіе въ составъ этого комитета? Никто ихъ не знаетъ; ихъ имена новы для всѣхъ. Никто даже не знаетъ къ какой партіи они принадлежатъ. Коммунисты ли они? или бонапартисты, или Прусаки? Не агенты ли они этой троякой коалиціи?..." Предъ этою кучкою людей, произвольно и самозванно присвоивающихъ себѣ верховное право распоряженія не только столицею, но и всѣмъ государствомъ, предъ этою малочисленною шайкою негодяевъ, никнутъ и падаютъ въ одно мгновеніе всѣ законныя власти въ Парижѣ, государственныя и муниципальныя, казенныя, бюрократическія и общественныя выборныя; послѣ нѣсколькихъ насилій и убійствъ, произведенныхъ по приказанію этихъ самозванцевъ, войско, подъ предводительствомъ начальниковъ назначенныхъ законнымъ правительствомъ, отступаетъ, покидаетъ Парижъ, въ опасеніи что оно окажется малочисленнѣе военныхъ силъ бунтовщиковъ, и что при встрѣчѣ съ ними его собственные люди станутъ переходить на ихъ сторону. {См. рѣчь г. Тьера въ слѣдственной коммиссіи о возстаніи 18го марта.} Революціонная военная сила, хотя и подъ руководствомъ нѣсколькихъ темныхъ личностей, организовалась къ бою быстрѣе и крѣпче чѣмъ правительственная: фактъ замѣчательный! Революціонное правительство съ перваго же дня такъ увѣрено въ своемъ могуществѣ что завладѣвъ всѣмъ внутреннимъ управленіемъ вступаетъ въ переговоры съ прусскими военноначальниками, какъ правительство общепризнанное въ своей странѣ. Между тѣмъ, малочисленный кружокъ темныхъ людей такъ отважно распоряжающихся и принуждающихъ всю массу парижскаго населенія къ безпрекословному себѣ повиновенію есть въ немъ ничтожный атомъ; все населеніе во всѣхъ слояхъ негодуетъ и возмущено противъ этого дерзкаго произвола и насилія, какъ это между прочивъ доказывается единодушнымъ протестомъ всѣхъ безъ изъятія, даже самыхъ крайнихъ органовъ печати, въ Парижѣ. Тѣмъ не менѣе революціонное правительство упрочивается, и противъ него, для освобожденія взятаго имъ въ полонъ Парижа, регулярныя войска Франціи должны вести мѣсяцы правильной осады. Вотъ самая любопытная сторожа этихъ событій, заставляющая всего болѣе надъ ними задуматься и разительнѣе всего раскрывающая внутреннее политическое положеніе Франціи.

Намъ немного остается сказать чтобы закончить формальную исторію Парижской коммуны. Всѣ дальнѣйшія разнообразныя формы этой организаціи были, при всемъ различіи названій, также произвольны и насильственны какъ и первоначальныя революціонныя сборища и комитеты въ Парижѣ, и при всей наружной законности которою силились окружить свои дѣйствія коммуналисты, всѣ эти формы были въ сущности ничѣмъ инымъ какъ дальнѣйшимъ развитіемъ заговора, нагло нарушавшаго всякое существующее право, и муниципальное и государственное. Исполняя свое слово, центральный комитетъ національной гвардіи дѣйствительно собралъ (26го марта) городскихъ избирателей для выбора муниципальнаго совѣта, которому онъ обѣщалъ передать свою временную диктаторскую власть и который долженъ былъ наконецъ осуществить собою давно ожидаемую коммуну. Здѣсь нельзя не отмѣтитъ одного обстоятельства, весьма характеристическаго. Парижскіе депутаты въ національномъ собраніи требовали чтобы ларшкскіе избиратели были созваны по распоряженію правительства и чтобъ избранному ими муниципальному совѣту была предоставлена извѣстная автономія и независимость отъ казенной администраціи въ городскомъ управленіи; на этой мѣрѣ они настаивали какъ на единственномъ способѣ доставить большинству населенія, чуждому безпорядкамъ, возможность освободиться отъ диктатуры революціоннаго меньшинства. Этому предложенію воспротивилось правительство г. Тьера, враждебное какъ всякое французское правительство началамъ мѣстнаго самоуправленія и общинной автономіи, и съ нимъ воспротивилось большинство національнаго собранія, чуждое по всѣмъ французскимъ политическимъ инстинктамъ этимъ началамъ. Дарованіе муниципальныхъ льготъ Парижу, посреди бунта, представлялось чѣмъ-то въ родѣ заключенія перемирія съ бунтовщиками (ce serait pactiser avec l'émeute), какъ и выражалось правительство въ національномъ собраніи {См. рѣчь министра Пикара, въ засѣданіи 22го марта.}. Впрочемъ, послѣ преній по этому предмету въ національномъ собраніи (20го марта), парижскому населенію были обѣщаны правительствомъ самыя широкія льготы, въ томъ числѣ полное признаніе муниципальнымъ правъ (reconnaiseence complète des franchisee municipales), и предоставленіе національной гвардіи права выбора всѣхъ начальниковъ, даже главнокомандующаго {Это право было первымъ шагомъ революціонной организаціи національной гвардіи и однимъ изъ главныхъ требованій въ программѣ коммуналистовъ.}. Этими обѣщаніями надѣялись возбудить въ маесѣ здравомыслящаго народонаселенія довѣріе къ правительству и движеніе въ немъ самомъ къ подавленію возстанія. Но все это было слишкомъ поздно или же слишкомъ рано: слишкомъ поздно чтобы выхватить изъ рукъ бунтовщиковъ иниціативу муниципальной организаціи, слишкомъ рано чтобъ организовать законную самопомощь противъ революціи, въ средѣ населенія, которое только послѣ весьма продолжительнаго навыка къ самоуправленію можетъ быть способно къ такой энергической самодѣятельность. Вся муниципальная организація была уже въ распоряженіи бунтовщиковъ, а благонадежное населеніе не имѣло никакой организаціи.

Умиротвореніе Парижа посредствомъ дарованія ему муниципальныхъ льготъ и удовлетвореніе стремленій его жителей къ самоуправленію были слиткомъ далеки отъ мыслей самихъ заговорщиковъ, большинство которыхъ нисколько обо всемъ этомъ не заботилось. Упомянутыя обѣщанія правительства и миролюбивыя воззванія вице-адмирала Сесе, назначеннаго главнокомандующимъ національной гвардіи, къ пиратскому народонаселенію, имѣли своимъ послѣдствіемъ только прогулки по парижскимъ улицамъ невооруженной толпы такъ-называемыхъ друзей порядка, при крикахъ "да здравствуетъ республика, да здравствуетъ порядокъ" и пр. Эти же самыя невинныя упражненія мирныхъ гражданъ привели ихъ къ столкновеніямъ съ агентами революціоннаго движенія, систематически сѣявшими раздоръ въ народѣ, и породили цѣлый рядъ кровопролитій, послѣ которыхъ законная власть вынуждена была окончательно уступить мѣсто революціонной въ Парижѣ. Посреди анархіи и ужаса, нагнаннаго революціонерами на парижское населеніе, были произведены выборы членовъ общиннаго совѣта который долженъ былъ замѣнитъ якобы законнымъ учрежденіемъ диктатуру центральнаго комитета національной гвардіи; менѣе половины парижскихъ избирателей (приблизительно 200.000 изъ 500.000) приняли участіе въ этихъ выборахъ; большинство воздержалось отчасти отъ страха и апатіи, отчасти отъ нежеланія участвовать въ незаконныхъ выборахъ. Выбраны были (большинствомъ 140.000 противъ 60.000) въ муниципальные совѣтники всѣ кандидаты указанные въ спискѣ центральнаго комитета; иначе и быть не могло въ этихъ обстоятельствахъ, ибо и въ нормальныя политическія эпохи французскіе избиратели руководствуются обыкновенно не собственнымъ разумѣніемъ, а исключительно внушеніями власть имѣющихъ,-- правительственныхъ лицъ или революціонныхъ агитаторовъ Въ самомъ крайнемъ случаѣ, далѣе воздержанія отъ участія въ выборахъ не простирается личная самостоятельность французскихъ избирателей. Позднѣйшіе дополнительные выборы муниципальныхъ совѣтниковъ были еще краснорѣчивѣе въ этомъ отношеніи: къ подачѣ голосовъ явилась едва одна шестая часть изъ числа лицъ занесенныхъ въ избирательные списки (45.000 изъ 277.000). Такимъ образомъ, въ составленіи муниципальнаго совѣта, который и получалъ громкое названіе Парижской коммуны, участвовала самая незначительная часть населенія. Такъ происходили впрочемъ въ дѣйствительности почти всѣ эти перевороты, о которыхъ потомъ говорили на напыщенномъ языкѣ революціонной фразеологіи какъ о великихъ народныхъ движеніяхъ и какъ о неудержимомъ проявленіи народной воли!

Вожаки коммуналистекаго возстанія не стѣснялись впрочемъ никакою, даже наружною законностью и правильностью въ своихъ дѣйствіяхъ. Какъ ни произвольны и ни насильственны были способы образованія муниципальнаго совѣта и выборъ его членовъ, онъ все-таки, по своей формѣ, имѣлъ нѣкоторую тѣнь учрежденія основаннаго свободною волею членовъ общины и служащаго ей органомъ; но парижскіе коммуналисты отбросили даже и эту тѣнь законности, стѣснявшую ихъ необузданное самовластіе. Вопреки самымъ торжественнымъ обѣщаніямъ предводителей революціи передать свою диктатуру въ распоряженіе Парижской коммуны, ихъ органъ, центральный комитетъ, долженствовавшій закрыться съ учрежденіемъ муниципальнаго совѣта или коммуны, продолжалъ свою дѣятельность. Наконецъ, даже и подобіе коммуны упразднилось съ образованіемъ комитета общественной безопасности (30го апрѣля), который былъ составленъ изъ нѣсколькихъ членовъ муниципальнаго совѣта и которому была ввѣрена вся верховная власть послѣдняго. Противъ этого переворота, уничтожавшаго даже всякій призракъ коммуны или муниципальнаго самоуправленія въ средѣ людей возставшихъ подъ этимъ знаменемъ, громко протестовали даже самые крайніе революціонеры (Рошфоръ), и онъ былъ рѣшенъ въ муниципальномъ совѣтѣ большинствомъ только 34 голосовъ противъ 28. Но эта мѣра была необходима злоумышленникамъ чтобъ уничтожить всякое разногласіе которое бы могло стѣснить исполненіе ихъ разрушительныхъ плановъ. Послѣ этого члены комитета общественной безопасности, дѣйствуя совокупно съ центральнымъ комитетомъ національной гвардіи, могли уже совсѣмъ неограниченно располагать жизнію и смертью милліоновъ парижскаго народонаселенія, до тѣхъ поръ пока французское войско, подъ Предводительствомъ маршала Макъ-Магона, не вступило въ Парижъ (28го или 1871 года) и не освободило его жителей отъ изумительной тиранніи, производившейся во имя общинныхъ или муниципальныхъ вольностей, но имя свободы, равенства и братства.

Въ этой исторіи Парижской коммуны рельефно отражается вся. плачевная исторія французскаго самоуправленія. Какое явленіе главнѣйше выступаетъ наружу во всей этой трагикомедіи Парижской коммуны 1871 года? Дѣйствительная и историческая Парижская коммуна или община, древняя Парижская муниципія, уже извѣстная при Римлянахъ, оказывается совсѣмъ безсильною предъ какою-то воображаемою общиной, импровизованною немногочисленнымъ кружкомъ темныхъ людей, на половину злодѣевъ. Между этими людьми, одни совсѣмъ не парижскіе обыватели, иные даже иностранцы. Лучшіе люди и образованные классы столицы, цвѣтъ цивилизованнаго міра, не могутъ соединить около себя никакихъ силъ для сопротивленія шайкѣ искателей приключеній, пришлыхъ со всѣхъ сторонъ пролетаріевъ. Общественная организація существующая тысячелѣтія, какова Парижская муниципія, призванная и охраняемая законами и всѣмъ могуществомъ великаго европейскаго государства, исчисляющая своихъ полноправныхъ членовъ сотнями тысячъ, оказывается немощною въ сравненіи съ организаціею которая была устроена хотя и не въ нѣсколько дней, а въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ, во существовала втайнѣ, преслѣдовалась всею строгостью законовъ, и насчитывала своихъ членовъ десятками, едва ли сотнями! Таково безсиліе всего Французскаго государства противъ тайнаго общества, которое если и распространило свои сѣти по всей Европѣ, то нигдѣ кромѣ Франціи не было въ силахъ сколько-нибудь потрясти государственный порядокъ. Между тѣмъ ни въ одной европейской странѣ, гдѣ есть сколько-нибудь свободной политической жизни, государство и его органы не вооружены по закону такими силами противъ всякихъ тайныхъ а явныхъ враговъ государственнаго порядка, какъ во фракціи, бюрократія не снабжена такими значительными полномочіями противъ всякихъ злоумышленныхъ посягательствъ на общественное спокойствіе. Эта сторона парижскихъ событій 1871 года кажется намъ наиболѣе интересною, хотя она едва ли не менѣе всего обращала на себя вниманіе публики.

Сторона этихъ событій наиболѣе поразительная для публики была наименѣе удивительна: мы разумѣемъ преступленія и ужасы революціоннаго террора, свирѣпствовавшаго въ Парижѣ во время владычества коммуны. Подобная власть, не имѣя въ основаніи своемъ никакого права, устанавливаясь только насиліемъ, преслѣдуя политическія цѣли противныя понятіямъ всѣхъ просвѣщенныхъ людей, уже по тому самому вынуждена опираться на невѣжественную толпу и ея грубые инстинкты, и не можетъ дѣйствовать иначе. Ради собственной обороны, она должна наводить ужасъ на все добропорядочное населеніе, которое безъ этого не стало бы ей повиноваться, и вмѣстѣ съ тѣмъ она должна терпѣть самое крайнее своеволіе черни, въ союзѣ съ которою она дѣйствуетъ, еслибы даже это своеволіе и же входило прямо въ систему террора. Все это какъ нельзя болѣе естественно, и удивляетъ только людей простодушно еще вѣрующихъ въ любовь демагоговъ къ свободѣ и добродѣтели. Давно неслыханное въ образованной Европѣ варварство какимъ сопровождались насиліе налъ свободою, собственностью и жизнью гражданъ во время царства коммуны, и поруганіе самыхъ возвышенныхъ стремленій человѣческаго духа, возбуждаютъ развѣ только одно слишкомъ не новое размышленіе, а именно: сколько еще въ массѣ самаго образованнаго народа человѣческая природа сохранила въ себѣ животныхъ наклонностей, подавляемыхъ воспитаніемъ и сдерживаемыхъ государственнымъ порядкомъ! Дѣйствіе этой узды за самыя крайнія проявленія звѣрскихъ страстей не замѣчается въ обыкновенное время, и потому не безполезно чтобъ они напоминаніи о себѣ, выходя наружу въ эпохи распаденія государственнаго порядка и заставляя тогда каждаго ощущать значеніе этой узды.

Но какимъ же образомъ могло случиться, и случалось такъ часто во Франціи, что немногочисленная кучка темныхъ людей и съ нею самая невѣжественная толпа могли такъ быстро и такъ нагло захватить въ свои руки неограниченную власть надъ всѣмъ населеніемъ и надъ самыми образованными его классами?

Чтобъ отвѣтить на этотъ существенный вопросъ, мы должны прежде всего разрѣшить слѣдующее недоумѣніе, поневолѣ порождаемое изложенными фактами. Какъ ни малочисленна была кучка людей подчинившихъ своему насилію милліоны населенія и какъ ни ничтожны личности этихъ людей, имъ можетъ-статься удалось взять починъ дѣла къ которому уже давно влеклось своими сочувствіями все населеніе,-- и не по этому ли только могли они такъ быстро и легко завладѣть имъ? Чтобы рѣшить вопросъ, обратимся къ политическому идеалу возвѣщенному парижскими коммуналистами и посмотримъ въ какой степени онъ могъ соотвѣтствовать народнымъ влеченіямъ и симпатіямъ. Если въ рядамъ бунтовщиковъ, какъ и всегда, стояло не мало негодяевъ чуждыхъ всякимъ политическимъ идеаламъ, то были же и фанатики, и люди преданные своей идеѣ; да и всѣ они чтобы вести за собою толпу на борьбу съ существующимъ порядкомъ, должны были выставить знамя этой борьбы, принципы въ силу коихъ не только этотъ порядокъ долженъ быть разрушенъ, но и на мѣсто его поставленъ другой. Эту такъ-нязываемую политическую программу коммуналистовъ весьма однако не легко изложить благодаря смѣшенію весьма разнообразныхъ элементовъ. Парижскіе коммуналисты то заявляли что весь затѣянный ими переворотъ есть исключительно муниципальный, мѣстный парижскій, то говорили о необходимости государственнаго переустройства всей Франціи, то наконецъ взывали ко всесвѣтной революціи, и набирая въ свои ряды людей всякаго племени, вели космополитическую проповѣдь объ обновленіи всего міра. Въ ихъ программу входили и часто политическія начала, и соціальныя. Они не ограничивались разрушеніемъ государственныхъ учрежденій, а требовали также кореннаго измѣненія всего экономическаго строя и даже всѣхъ нравственныхъ и религіозныхъ понятій общества.

Отбрасывая все побочное и второстепенное, мы укажемъ здѣсь только на самое существенное и характеристическое въ политическихъ требованіяхъ коммуналистовъ, которыя они полагали въ основаніе будущему государственному и муниципальному порядку въ Парижѣ и во всей Франціи. {См. Н. Reeve, Royal and republican France, v. II (Commuai France), p. 383.} Самое ясное и понятное въ ихъ политическомъ идеалѣ, посреди хаоса понятій его затемнявшихъ даже въ ихъ собственномъ сознаніи, есть безусловная государственная самостоятельность, самодержавіе городской общины, съ предоставленіемъ ей всѣхъ правъ верховной власти въ своей средѣ, законодательныхъ, судебныхъ и административныхъ. Городъ долженъ быть устроенъ на подобіе государства, даже съ собственнымъ своимъ войскомъ, и выдѣленъ какъ самодержавная государственная единица изъ остальной государственной территоріи. Таково общее политическое воззрѣніе которымъ руководствовалась коммуна въ своихъ практическихъ дѣйствіяхъ въ Парижѣ, и которое ея предводители выставляли за первомъ планѣ въ своихъ офиціальныхъ актахъ. Это же самое воззрѣніе находимъ мы въ одномъ документѣ, едва ли не единственномъ въ которомъ было изложено сколько-нибудь общее политическое ученіе коммуналистовъ; онъ составленъ членами коммуны 15го апрѣля 1871 года въ качествѣ отвѣта на вопросъ: "Чего требуетъ коммуна отъ французскаго правительства?" и приписывается Делеклюзу, мыслителю коммуны и одному изъ главнѣйшихъ и свирѣпѣйшихъ ея дѣятелей {Н. Reeve, Royal and republican France, v. II, p. 383. Мы почерпаемъ изъ этого сочиненія приводимые нами отрывки документа, который, сколько намъ извѣстно, былъ опубликованъ впервые въ этомъ сочиненіи. Впрочемъ, его содержаніе вполнѣ согласно съ убѣжденіями коммуналистовъ разбросанными въ разныхъ другихъ ихъ писаніяхъ.} погибшему на баррикадахъ 25го мая. Посреди смѣшенія всякихъ понятій, въ этомъ документѣ всего опредѣлительнѣе указывается на верховныя права общины въ государствѣ какъ на главную цѣль коммуналистскаго возстанія. Его предводители прежде всего требуютъ, гласитъ этотъ документъ, "послѣ призванія и упроченія республики,-- безусловной независимости общины, распространенной на всѣ города Франціи.... Независимость общины не должна имѣть никакихъ иныхъ границъ кромѣ на правъ (значитъ, эти права безграничны!) Эта независимость должна быть одинакова для всѣхъ общинъ, взаимнымъ договоромъ которыхъ будетъ обезпечено единство Франціи. Къ неотъемлемымъ правамъ общины будутъ принадлежатъ: распоряженіе всѣми ея доходами и расходами, измѣненіе всѣхъ налоговъ, управленіе всею публичною администраціей, устройство судебной власти, полиція, народное образованіе и пр., выборъ всѣхъ безъ изъятія должностныхъ лицъ и наконецъ организація своей собственной городской военной обороны и національной гвардіи, которая будетъ сама выбирать своихъ начальниковъ и одна охранять порядокъ въ городѣ Парижъ (то-есть коммуна) не желаетъ ничего болѣе какъ чтобъ эти мѣстныя права или льготы его были ему предоставлены центральнымъ собраніемъ делегатовъ отъ всѣхъ федеральныхъ французскихъ общинъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сохраняетъ за собою полную свободу дѣйствія для введенія у себя всякихъ административныхъ и экономическихъ реформъ, какія онъ признаетъ нужными и какія требуетъ народъ, и всякихъ учрежденій для дальнѣйшаго развитія народнаго образованія... Наши враги ошибаются или обманываютъ отражу когда они обвиняютъ насъ что мы хотимъ подчинить остальную націю нашей диктаторской власти и тѣмъ нарушить независимость и самодержавіе (souveraineté) всѣхъ другихъ французскихъ общинъ. Они ошибаются обвиняя Парижъ въ разрушеніи единства Французской націи созданнаго революціей (?). Единство которому подчиняли насъ (то-есть Французскую націю) имперія, монархія, парламентскія правленія, было не что иное какъ централизація, деспотическая, бвзслъыеленная, произвольная и обременительная. Государственное единство котораго желаете Парижъ есть добровольное товарищество всѣхъ мѣстнымъ волей (initiatives locales), свободное "самопроизвольное соединеніе всѣхъ личныхъ усилій къ общихъ цѣлямъ благосостоянія, свободы и безопасности всѣхъ."

Какъ ни туманенъ языкъ этой политической программы, но господствующая въ немъ идея ясна и проста. Эта идея ее" верховное самодержавіе города или городской общины, упраздненіе всякаго права государства въ предѣлахъ общины; ага идея есть образованіе государства на основаніи договорнаго начала, добровольнаго контракта между общинами. Поэтому-то парижскіе коммуналисты и называли себя федералистами (fédérés), вовремя своей междуусобной войны противъ французскаго національнаго собранія; Французское государство должно было бы сдѣлаться, по ихъ понятіямъ, добровольною федераціей или договорнымъ союзомъ городскихъ республиканскихъ общинъ. Это было бы государство діаметрально противоположное нынѣшнему государству, въ которомъ всякая община подчинена цѣлому, и всякое городское общинное или муниципальное право истекаетъ лишь изъ общей верховной власти и имѣетъ силу лишь на основаніи общаго законодательства. Это федеральное государство проектированное парижскими коммуналистами нисколько не было бы подобно даже нынѣ существующимъ федеральнымъ государствамъ (Сѣверо-Американскимъ Штатамъ, Швейцаріи), въ которыхъ нигдѣ не признается не только за городскими общинами, но даже за цѣлыми областями входящими въ ихъ составъ верховной государственной власти или неограниченнаго самодержавія въ своихъ предѣлахъ; вездѣ общее государство сохраняетъ свои права внутри каждой своей части, вездѣ общее государственное законодательство и въ извѣстной степени центральная административная власть имѣютъ принудительную силу для каждой отдѣльной единицы, и наконецъ нигдѣ не признается единственнымъ началомъ соединенія федеральныхъ единицъ и единственнымъ источникомъ общегосударственнаго права договорное начало (добровольный контрактъ). Послѣдняя война между сѣверными и южными Сѣвера-Американскими Штатами, общія начала во имя коихъ велась эта война Сѣверомъ, всѣ ея послѣдствія,-- отмѣна невольничества и подчиненіе отторгнувшихся штатовъ центральному федеральному правленію,-- является самымъ нагляднымъ фактическимъ подтвержденіемъ нашихъ словъ. Въ государственномъ планѣ предъявленномъ парижскими коммуналистами самое темное мѣсто составляютъ отношенія городскихъ общинъ и затѣмъ образованнаго ими союза къ сельскому народу, далеко несосредоточенному въ однѣхъ сельскихъ общинахъ, а большею частію разсѣянному за ихъ предѣлами. Затѣмъ непонятны отношенія этого федеральнаго правленія къ цѣлымъ провинціямъ или географическимъ единицамъ, историческая самостоятельность коихъ ни коимъ образомъ не могла бы уничтожить ее. Къ сельскому народу двигатели и ораторы коммуналистскаго возстанія питали, какъ извѣстно, величайшее презрѣніе и ненависть; тѣмъ не менѣе, такъ или иначе, пришлось бы опредѣлить отношенія коммуналистскаго государства къ этой презрѣнной массѣ которая и во Франціи и вездѣ составляетъ громадное большинство націи. На счетъ этого пункта, самаго основнаго, понятія парижскихъ коммуналистовъ были особенно смутны, и мы конечно не можемъ взять на себя обязанность выясненіемъ этого пункта дополнять ихъ проекты.

Изложенная выше сущность политическихъ требованій предъявленныхъ Парижскою коммуной была понята такимъ образомъ замѣчательнѣйшими политическими людьми Европы, которые всѣ, безъ различія партій, съ ужасомъ и негодованіемъ отвернулись отъ этого возстанія. Такъ между прочимъ англійскій писатель, г. Ревъ, съ величайшимъ вниманіемъ слѣдившій за всѣми французскими переворотами, говоритъ: съ осуществленіемъ замысловъ Парижской коммуны, "всякій авторитетъ государства былъ бы уничтоженъ. Города сдѣлались бы единственными центрами государственной власти, но они были бы разъединены между собою, и вся остальная страна должна была бы, вѣроятно, подчиниться подобно тому какъ твердая земля (terra firms) подчинялась Венеціи или сельскіе окрута Флорентійской республики -- владычеству городовъ. Жирондисты 1793 года были признаны государственники измѣнниками за свою привязанность къ такъ-называемому федерализму, который въ то время означала только что они отрицали право господства Парижа надъ Франціей, и желали чтобы національное собраніе было охранено отъ него силами всей страны. Но Жирондисты никогда не предлагали плана который, подобно настоящему, долженъ разложить государство, упразднить всякое правительство (центральное) и разрушить всякую государственную силу закона. Вслѣдствіе диковинной перестановка ролей въ этой революціи, консервативное національное собраніе въ Версалѣ защищаетъ единую и нераздѣльную Французскую республику, а потомки Горы хотятъ раздробить ее на тысячу кусковъ. Они желаютъ довести французскую муниципальную теорію самодержавія до послѣдней крайности, и самымъ вѣроятнымъ конечнымъ послѣдствіемъ этого было бы паденіе всякаго довѣрія къ муниципальныхъ учрежденіямъ (т.-е. къ городскому самоуправленію). Это конечно одинъ изъ любопытнѣйшихъ результатовъ помраченій человѣческаго ума, который, сбросивъ съ себя всякую уму религіи, закона и опыта, измышляетъ подобныя схемы для возрожденія Франціи, выставляемыя иными демократическими писателями какъ совершеннѣйшія политическія изобрѣтенія нашего вѣка. Этимъ схемамъ не достаетъ именно оригинальности, но онѣ безъ сомнѣнія отлично придуманы для разрушенія всякой общественной и государственной жизни націи. Онѣ возвратила бы Францію къ положенію въ которомъ она находилась при феодальной системѣ, въ одиннадцатомъ столѣтіи, и которое было описано ея собственнымъ великимъ историкомъ: "самый общій отличительный характеръ феодализма, говорилъ Гизо въ 1829 году, {Guizot, Histoire de la civilisation en France, leèon I.} есть раздробленіе народа и власти на множество маленькихъ народовъ и маленькихъ самодержцевъ, отсутствіе всякой общей націи, всякаго центральнаго правительства". Республиканская коммуна стремилась къ той, самой обособленной, мятежной и разрушительной, власти которою пользовались феодальные вотчинники въ самыя мрачныя времена Среднихъ Вѣковъ.... Такимъ образомъ возстановилось бы царство привилегій въ странѣ равенства, привилегированнаго господства городовъ надъ всею страной, бѣдныхъ надъ богатыми, буйныхъ людей надъ мирнымъ населеніемъ; наконецъ даже и поголовное выборное право націи (suffrage universel) было отброшено (коммуною), по" тому что оно слишкомъ усиливаетъ волю ея большинства, а меньшинство требуетъ для себя право производить революцію во всемъ свѣтѣ. На эти дикія домогательства можетъ быть одинъ отвѣтъ: такъ какъ они способны въ очень короткое время уничтожить не только всякую государственную власть и порядокъ, но и самые первоначальные способы человѣческаго существованія, и низвести человѣчество до новаго варварскаго состоянія, худшаго чѣмъ прежнее, то совершенно необходимо противопоставить этимъ домогательствамъ силу. Общество готово разложиться на свои первобытныя стихіи, когда оно призывается взяться за оружіе чтобы защитить основныя начала жизни, собственности и свободы. Таково къ несчастію положеніе Франціи, но оно есть послѣдствіе, какъ мы показали, постепеннаго дѣйствія ложныхъ революціонныхъ ученій, въ теченіи восьмидесяти лѣтъ." {Н. Reeve, Royal and republican France, v. II, pp. 385--388.}

На этомъ безотрадномъ размышленьи, внушенномъ либеральному {Статьи г. Рива печатались въ Edinburgh Review.} публицисту свободной Англіи зрѣлищемъ Франціи, нельзя однако успокоиться. Матеріальная сила, которую онъ призываетъ какъ послѣднее средство спасенія общества отъ безначалія, оказываетъ только временную помощь, икъ тому же этотъ печальный палліативъ государственной хирургія, какъ онъ ни бываетъ неизбѣженъ, усиливаетъ раздраженіе революціонныхъ страстей въ будущемъ и досѣваетъ новыя сѣмена гражданскаго раздора въ обществѣ. Сама исторія Франціи какъ нельзя лучше это доказываетъ. Матеріальная сила можетъ бороться только съ такою же силой, и потому она дѣйствительна лишь противъ матеріальнаго безпорядка въ анархическихъ движеніяхъ, а никакъ не противъ болѣзненныхъ причинъ, вслѣдствіе коихъ эти движенія сдѣлались хроническими въ государствѣ. Эти внутреннія органическія причины указаны впрочемъ самимъ авторомъ и требуютъ такихъ же органическихъ способовъ излѣченія, хотя при давнишней закоренѣлости болѣзни они чрезвычайно трудны, въ особенности трудны потому что совсѣмъ чужды пониманію большинства французскаго общества. Самое первое, конечно, условіе исцѣленія есть ясное сознаніе причинъ болѣзни, а изъ нихъ далеко не всѣ, и даже не самыя существенныя, заключаются въ распространеніи, съ конца прошедшаго столѣтія, революціонныхъ ученій, посѣтившихъ и всѣ другія страны Европы.

Политическія понятія проповѣданныя коммуналистами, конечно, не могли, въ своей крайней формѣ, привлечь къ себѣ ни массы, ни просвѣщенные классы Французскаго народа; но сѣмя ихъ кроется глубоко въ его историческихъ воспоминаніяхъ. Всего любопытнѣе знать что чудовищная государственная теорія коммуналистовъ или федералистовъ 1871 года и даже само возстаніе Парижской коммуны совсѣмъ не новость во Франціи; эти явленія такъ не новы что ихъ тождественность въ разные періоды французской исторіи отодвигаетъ васъ далеко назадъ въ его прошедшее и заставляетъ отыскивать однородныя причины въ общемъ ея ходѣ, сложившемся несравненно ранѣе XVIII столѣтія.

Какъ извѣстно, во всѣхъ революціонныхъ потрясеніяхъ 90хъ годовъ, Парижская коммуна играла первенствующую роль; собственно она, завладѣвъ малодушнымъ и колеблющимся большинствомъ конвента, создала все такъ-называемое правленіе террора и направляла всѣ кровожадныя его распоряженія; эта коммуна была также точно, какъ коммуна 1871 года, самовольно и незаконно организована горстью заговорщиковъ захватившихъ всѣ муниципальныя права и власти. {Исторія и дѣйствія Парижской коммуны 90хъ годовъ подробно изложены, на основаніи новыхъ свѣдѣній и документовъ, въ Mortimer-Ternaux, Histoire de la Terreur. Сверхъ того, см. H. Reeve, Royal and republican France, v. II (Communal France). Этими послѣдними очерками мы и будемъ преимущественно пользоваться для фактической стороны нижеслѣдующаго изложенія, кромѣ тѣхъ свѣдѣній источники коихъ будутъ особо нами указаны.}

Съ самыхъ первыхъ дней революціи 1789 года началось броженіе въ парижскихъ городскихъ округахъ (distrieti, въ послѣдствіи sections), на которые раздѣлялось городское общественное управленіе; каждый округъ, по внушенію демагоговъ, втершихся въ ряды избирателей, стремился организоваться въ независимую и отъ правительства, и даже отъ центральной городской власти единицу съ безусловнымъ полновластіемъ не только въ исполнительномъ, но и законодательномъ отношеніи этого движеніе и произвело главнѣйше всю матеріальную и нравственную анархію, которая изъ Парижа распространилась вазою Францію; оно изошло конечно не прямо изъ мирнаго и трудящагося большинства дѣйствовавшихъ обывателей столицы, но благодаря его наивности и безхарактерности, оно было ему навязано политическими агитаторами, всякимъ бродячимъ, пришлымъ людомъ, нисколько практически не заинтересованнымъ мѣстномъ благосостояніи города, и доведено до всѣхъ своихъ крайностей безпокойными и самыми безнравственными слоями столичнаго населенія. Сколько-нибудь мыслящіе демагоги, подобно Робеспьеру, Дантону и Марату, понимали значеніе этого анархическаго движенія какъ отличнѣйшаго въ ихъ рукахъ орудія для поддержанія смуты на улицѣ, въ отношеніяхъ всѣхъ властей и въ умахъ. Другіе, болѣе умѣренные, участники революціонной драмы, запутавшіеся въ страшной неурядицѣ общихъ политическихъ понятій, господствовавшей въ то время во французскомъ обществѣ,-- а таково было большинство,-- совсѣмъ не поняли ни общаго смысла, ни разрушительныхъ практическихъ послѣдствій этого посягательства мѣстныхъ корпорацій на верховныя права государственной власти и націи; они отнеслись совсѣмъ безсознательно къ этому самому существенному зародышу болѣзненныхъ началъ разъѣдающихъ французскій государственный организмъ, и даже помогли его развитію, оказывая, при своемъ политическомъ неразуміи, покровительство безразлично всякому движенію, только бы оно было враждебно правительственному деспотизму и старому режиму. Такъ, напримѣръ, первый парижскій меръ 1789 года, Бальи, торжественно обратился къ членамъ парижскихъ округовъ, въ своемъ циркулярѣ, съ такими словами: "Законодательная власть теперь въ вашихъ рукахъ. Ваша обязанность издавать законы для вашего города." Не многіе крѣпкіе политическіе умы того времени, какъ въ особенности Мирабо, и даже Сіесъ, сознавали однако опасность этихъ домогательствъ мѣстныхъ союзовъ на политическую независимость отъ государства, но они не были поняты современниками. Весьма замѣчателенъ, посреди нынѣшнихъ обстоятельствъ, слѣдующій отрывокъ изъ доклада депутата Деменье національному собранію по этому вопросу, апрѣлѣ 1790 года: "Коммиссія наша съ сожалѣніемъ видитъ что нѣкоторыя общины въ королевствѣ злоупотребляютъ началами конституціонной и законодательной власти, ища для себя силы въ самихъ себѣ, вмѣсто того чтобы извлекать ее изъ общей конституціи и единства націи. Такія домогательства суть подражаніе городамъ Греціи, Франція, же дѣлаясь федеративнымъ государствомъ, пошла бы къ своему разложенію; между тѣмъ эти общины дѣйствуютъ какъ будто они располагаютъ и въ настоящее время, и на все будущее, правительственною властью, не ограничиваясь своею муниципальною властью, и захватывая верховныя права націи и законодательства." {Н. Reeve, v. II; р. 851.} Съ особенною энергіей и проницательностью возставалъ противъ самовластія общинъ и нарушенія законныхъ границъ муниципальной автономіи Мирабо, встревоженный этимъ явленіемъ какъ наиболѣе враждебные здоровой политической свободѣ. "Всего болѣе занимаетъ меня Парижъ, говорилъ онъ своему другу Фромо, это сфинксъ революціи.-- Невозможно сочувствовать этимъ народнымъ стремленіямъ къ диктаторству. Общество было бы уничтожено еслибы всякая толпа или просто чернь Парижа продолжала вторгаться въ законодательную область. Парижъ погибнетъ, если онъ не будетъ призванъ къ порядку и принужденъ къ самовоздержанію." {Тамъ же, р. 352.} Въ самомъ національное собраніи онъ между прочимъ сказалъ: "Первая и главная причина безпорядковъ въ Парижѣ есть та что въ немъ нѣтъ законно признанной власти. Разные люди, посреди исключительныхъ обстоятельствъ, захватили въ свои руки городскую администрацію, и образовали постоянный комитетъ, безъ всякихъ формальныхъ на то полномочій отъ народа (избирателей); но никакой законной силы это учрежденіе не имѣетъ, потому что и создатели его, и члены суть частныя лица, безъ всякаго права гражданскаго представительства. Между тѣмъ этотъ комитетъ организуетъ все муниципальное управленіе. {Тамъ же, р. 855.}

Уже съ 1789 года, подъ эгидою законной муниципальной власти, самовольно образуется этотъ революціонный центральный комитетъ въ городской Парижской ратушѣ, совершенно подобный центральному комитету національной гвардіи 1871 года. Также точно какъ въ 1871 году, была устроена и въ 1789 году городская военная стража, которая, вмѣсто своего призванія охранять порядокъ, даетъ въ себѣ вооруженную силу въ руки всѣхъ его нарушителей и производитъ всѣ парижскія возстанія, въ томъ числѣ первое, въ іюнѣ 1789 года, окончившееся знаменитымъ взятіемъ Бастиліи. Передача полиціи и всѣхъ находившихся въ Парижѣ вооруженныхъ полицейскихъ силъ въ исключительное распоряженіе городскихъ властей, и революціонная организація этихъ властей съ самаго начала революціи 1789 года объясняютъ совершенное безсиліе закона, правительства и преданной ему части регулярнаго войска противъ мятежа, въ первый періодъ революціи. По необдуманному распоряженію учредительнаго собранія, никто, кромѣ муниципальныхъ властей, не имѣлъ права призвать войска къ охранѣ общественнаго порядка, и правительство было лишено своей важнѣйшй прерогативы,-- права распоряженія военными силами. Это самый крайній шагъ въ смѣшеніи правъ муниципальнаго самоуправленія съ правами верховной власти, общинной автономіи и независимости съ общиннымъ верховенствомъ. Замѣчательнѣйшіе политическіе писатели Франціи (напримѣръ г. Дювержье де Гораннъ) видятъ въ этомъ главную причину безсилія правленія Лудовика XVI подавить бунтъ. Въ послѣдствіи все безсиліе большинства народныхъ представителей во всѣхъ трехъ собраніяхъ (учредительномъ, законодательномъ и конвентѣ) къ водворенію законнаго порядка, которому это большинство, на основаніи каждой новой конституціи, было всегда душою предано, произошло отъ борьбы которую оно было вынуждено вести съ революціонною организаціей Парижской коммуны, наступавшею на всѣ права законодательной, судебной и административной власти во всей Франціи. {Mortimer Ternaux, Histoire de la Terreur.} Главное занятіе всѣхъ трехъ собраній заключалось въ выслушиваніи домогательствъ представителей города и его отдѣленій, которые отказывали во всякомъ повиновеніи представителямъ націи и не признавали надъ собою ихъ верховныхъ правъ. Самое жалкое изъ этихъ собраній, законодательное, обязано своимъ ничтожествомъ преимущественно слабодушію большинства предъ наглыми требованіями Парижской коммуны. Иные изъ членовъ это чувствовали; такъ однажды депутатъ Мазюйе заключилъ свою рѣчь словами: "Законъ долженъ рѣшить кто имѣетъ верховную власть въ странѣ: Французская нація или Парижская коммуна?" Послѣ самыхъ наглыхъ оскорбленій претерпѣнныхъ законодательнымъ собраніемъ отъ самоуправной коммуны въ 1792 году, членъ его Камбонъ, котораго трудно заподозрить въ умѣренности революціонныхъ чувствъ, восклицаетъ: "Если вы предпочитаете чтобы Парижская коммуна управляла государствомъ, подобно Риму, то дайте поскорѣе намъ всѣмъ положить голову на плаху." Однако ни одному изъ этихъ трехъ представительныхъ собраній не удалось даже привести въ дѣйствіе законную организацію городскаго управленія, и заставить гражданъ Парижа сдѣлать законные и свободные выборы его органовъ, на основаніи неоднократно издававшихся постановленій. Мирное и полноправное большинство Парижской общины никогда не могло свободно воспользоваться правами предоставленными ему эгими постановленіями. Лучшіе люди революціи понимали это нелѣпое положеніе, хотя и не въ состояніи были съ нимъ справиться. Такъ краснорѣчивый Верньйо, предводитель Жирондистовъ, въ законодательномъ собраніи выражался слѣдующимъ образомъ о дѣятеляхъ Парижской коммуны: "эти лицемѣрныя и звѣрскія существа, агенты самыхъ скандальныхъ доносовъ, произвольныхъ арестовъ, адвокаты презрѣнія къ законамъ и общей анархіи, они признаютъ добродѣтель аристократіей, а порокъ демократіей. Граждане Парижа еще осмѣливаются называть себя людьми свободными! Они не хотятъ быть рабами вѣнчанныхъ тирановъ, но они сдѣлались рабами самыхъ низкихъ злодѣевъ. Пора разбить эти постыдныя цѣпи, сломить новую тираннію. Пора чтобы люди приводящіе въ трепетъ всякаго добродѣтельнаго человѣка сами наконецъ затрепетали. Пусть Европа знаетъ, вопреки клеветамъ распространяемымъ на счетъ Франціи, что въ нашемъ отечествѣ, посреди анархіи, въ которую она ввержена этими разбойниками, еще осталось сколько-нибудь добродѣтели." Наконецъ вся верховная власть народнаго представительства и сами Жирондисты изнемогли въ этой борьбѣ и покорились Парижской коммунѣ, которая завладѣла самимъ конвентомъ посредствомъ организованныхъ подъ ея вліяніемъ, въ его собственной средѣ, и находившихся подъ ея властью, комитета общественнаго спасенія и революціоннаго трибунала. Посредствомъ коммиссаровъ командированныхъ во всѣ провинціи, Парижская коммуна распространила свое иго на всю Францію {Mortimer Ternaux, Histoire de la Terreur, конецъ т. VI и начало тома VII.} и организовала по-своему всѣ французскія общины. Великодушный, хотя и омраченный своими смутными политическими понятіями, Верньйо не былъ въ силахъ сбросить это иго, подготовленное вѣками французской исторіи, и вмѣстѣ со всѣми Жирондистами погибъ на эшафотѣ коммуны. Никогда демагоги и лотомъ террористы 90хъ годовъ, составлявшіе не только въ учредительномъ и законодательномъ собраніяхъ, но даже въ конвентѣ, ничтожное меньшинство, и состоявшая у нихъ на службѣ парижская чернь не могли бы получить такого могущества еслибы въ ихъ власти не находилось парижское муниципальное управленіе, еслибъ они не организовали его революціоннымъ образомъ, и не устранили отъ городскихъ дѣлъ все благонадежное народонаселеніе. Всѣ возстанія Парижа до низложенія Лудовика XVI (10го августа 1792 года), низверженіе конституціи 1791 года и весь переходъ въ 1792 году отъ монархіи къ республикѣ, съ сопровождавшими его кровавыми катастрофами, были произведены якобинцами черезъ посредство Парижской коммуны, ея псевдо-законныхъ представителей и должностныхъ лицъ (предательскія распоряженія Петіона, парижскаго мера въ 1792), не исполнявшихъ ни закона, ни воли правительства и большинства законодательнаго собранія, и повиновавшихся только предписаніямъ якобинскаго клуба. Этотъ клубъ и муниципальный совѣтъ составляла одинъ нераздѣльный сколъ злоумышленниковъ. Никогда бы революціонныя явленія не могли подучить такого громаднаго развитія и бунтъ организоваться въ правильно дѣйствующую силу, еслибъ онъ не работалъ подъ личиною законной мѣстной власти и посредствомъ цѣлаго административнаго механизма, въ которомъ онъ успѣлъ захватить центральную пружину. Сентябрьскія убійства 1792 года, самое кровавое событіе революціи, производились, какъ теперь доказано {Mortimer Ternaux, Histoire de la Terreur.}, систематически и административнымъ порядкомъ, посредствомъ предписаній городскихъ властей, подъ именемъ коихъ дѣйствовали якобинцы; это нисколько не было слѣпымъ увлеченіемъ фанатизма и черни. Потому-то каждый революціонный переворотъ въ Парижѣ начинался съ того что его распорядители спѣшили забрать въ свои руки городскую ратушу и посадить въ нее своего мера. Такъ было въ 1848 году, такъ было 4го сентября 1870 года, и такъ происходила попытка переворота 31го октября 1870 года, окончившаяся изгнаніемъ коммунистовъ изъ ратуши впредь до ихъ возвращенія въ нее 18го марта 1871 года. Также точно самая дѣйствительная мѣра всякой контръ-революціи во Франціи заключалась въ захватѣ центральною администраціей городскихъ учрежденій въ свое неограниченное распоряженіе и въ упраздненіи муниципальныхъ льготъ. Послѣ самыхъ крайнихъ разливовъ самовластія Парижской коммуны и вслѣдъ за самымъ крупнымъ государственнымъ ударомъ въ новѣйшей имперіи Франціи, за водвореніемъ диктатуры Наполеона I, уничтожается всякое городское самоуправленіе. {См. R. Gneist, Verwaltung, Justiz, Rechtsweg, Berlin 1869 (это послѣдній томъ его сочиненія Staatsverwaltung und Selbstverwaltung) рр. 105--8.}

Коммунальная или общинная городская жизнь есть средоточіе всей революціонной исторіи Франціи; отсюда всего легче раскрываются главныя тайны этой странной исторіи. Община была всегда самымъ могущественнымъ орудіемъ и революціи и реакціи, и въ рукахъ злоумышленниковъ противъ государственнаго порядка и въ рукахъ его суровыхъ возстановителей.

Не только въ XIX и XVIII столѣтіяхъ, но гораздо ранѣе, во глубинѣ XIV, когда начинается борьба государственной централизаціи противъ средневѣковаго федерализма, мы найдемъ во Франціи тѣ же самыя домогательства коммуны и тѣ же самыя политическія партіи какъ и въ 1871 году. Такъ политическое положеніе Франціи въ 1356 году, послѣ битвы при Пуатье, гдѣ Французы были на голову разбиты Англичанами, было изумительнымъ образомъ сходно съ положеніемъ послѣ Седана даже во многихъ подробностяхъ внутренней и внѣшней обстановки. {Н. Reeve, Communal France, p. 387 (также см Всемірную Исторію Вебера).} У Франціи были отняты провинціи, и она не въ состояніи была продолжать войну съ королемъ англійскимъ Эдуардомъ III, заявившимъ притязанія на ея престолъ; Французскій король Іоаннъ Добрый былъ взятъ въ плѣнѣ и находился въ заключеніи въ Виндзорѣ. Регентство государства было возложено на дофина. Вся Франція была исполнена ужаса предъ англійскими войсками и подчинилась Англіи кромѣ Парижа. Парижская буржуазія, подъ предводительствомъ купеческаго старшины {Такъ назывался (отъ латинскаго prepositus, что значитъ поставленный въ челѣ, во главѣ) городской голова Парижа до 1780 года, когда была учреждена должность мера (отъ латинскаго major).} (prevoost de marchands), знаменитаго Этьена Марселя, возстала противъ дофина и преданнаго ему дворянства и королевскаго войска. Тутъ впервые появились, какъ эмблема инсургентовъ, цвѣта Парижа, красный и синій, къ которымъ въ послѣдствіи присоединился бѣлый цвѣтъ Бурбоновъ въ трехцвѣтномъ знамени.

Въ высшей степени любопытны условія предъявленныя гражданами Парижа въ 1356 году дофину для прекращенія возстанія. "Мечта Этьена Марселя и его друзей, говорить Тьерри, заключалась въ конфедераціи самодержавныхъ городовъ Франціи подъ главенствомъ Парижа; центральное управленіе страною было бы поручено сейму изъ представителей городовъ подъ верховнымъ предсѣдательствомъ короля." Три года продолжалась война между Парижемъ и королевскими войсками, которыя сперва были изгнаны изъ него. Но Парижъ долженъ былъ наконецъ уступить, такъ какъ вся Франція была противъ него. Тутъ же, послѣ бѣдственной внѣшней войны, начинаются возстанія крестьянъ противъ дворянства (jacqueries). Вообще вся эта эпоха раззоренія Франціи, въ XIV столѣтіи, отъ внѣшняго непріятеля и внутреннихъ междуусобій, принадлежитъ къ числу годинъ не разъ ею испытанныхъ и весьма между собою сходныхъ.

При Карлѣ VI, Парижъ недовольный королевскими поборами снова вооружается противъ короля, и выставлять армію въ 30.000 человѣкъ. Куріозно что даже въ эти отдаленныя времена тѣ же обычныя проявленія мятежа отличали парижскія journées какъ и нынѣ: взятіе тюремъ и освобожденіе изъ нихъ преступниковъ, разграбленіе аббатствъ, даже баррикады и т. д. Въ томъ же 1382 году, многіе французскіе города возстаютъ противъ королевской власти и дворянства, которые вынуждены вести съ ними формальную войну, окончившуюся извѣстнымъ сраженіемъ и побѣдою надъ городскими войсками при Розебекѣ. Карлъ VI, взявъ въ полонъ Парижъ, уничтожаеть всѣ его муниципальныя вольности и подчиняетъ все городское управленіе, вмѣсто выборныхъ властей, своимъ чиновникамъ. Вступленіе побѣдной арміи Карла VI въ Парижъ, какъ бы въ иностранный, взятый приступомъ городъ, разоруженіе городской милиціи, заключеніе въ тюрьмы и смертныя казни тысячъ мятежныхъ гражданъ, {См. Augustin Thierry, Histoire du tiers-état, Paris, 1853, V. I, pp. 76 и 77.} все это воздвигаетъ предъ нами ту же историческую картину какъ и взятіе Парижа Версальскою арміей въ 1871 году. Въ послѣдствіи герцогъ Бургундскій, управлявшій государствомъ во время умственнаго помѣшательства Карла VI и стоявшій во главѣ народной (мѣщанской или городской) партіи противъ дворянской, предводимой герцогомъ Орлеанскимъ, возстановляетъ древнюю муниципальную свободу Парижа "libéré urbis aubiquam libertatem restituent es", какъ было сказано въ королевскомъ декретѣ. но какъ только, послѣ двадцати пяти лѣтъ правительственной диктатуры, возобновились выборы городскихъ должностныхъ лицъ и устроилась городская вооруженная стража, такъ опять, въ 1412 году, вспыхнуло возмущеніе, на этотъ разъ произведенное корпораціею мяснакои со звѣрскимъ войскомъ своихъ поденщиковъ, живодеровъ (lös écorcheurs). Интересно что въ союзѣ съ мясниками и оо взволнованною ими Парижскою коммуной выступаетъ Парижскій университетъ, въ лицѣ своихъ корпоративныхъ властей, и чернь осаждаетъ Кастильскую тюрьму также точно какъ 14го іюля 1789 года. Въ бунтѣ 1412 года, выставляется демагогическая фигура, подобная Этьену Марселю, живодеръ Симонъ Кабошъ, командующій своими товарищами по ремеслу и рабочимъ населеніемъ. Либеральныя университетскія профессіи высылаютъ своихъ предводителей и ораторовъ революціи, доктора медицины Жана де Труа и доктора богословія Евстафія де Павильи. {А. Thierry p. 78--82.} Эта муниципальная революція завершается сдѣлкою между правами короны и Парижской общины, выторгованною представителями городскихъ корпорацій и университета у королевской власти и формулованною въ королевскомъ повелѣніи о городскомъ управленіи Парижа 25го мая 1413 года. "Но нашлись люди, говоритъ Августинъ Тьерри, чтобы начертать этотъ административный законъ старой Франціи, а не нашлось людей чтобы его исполнить и охранить. Люди благоразумные и дѣловые не имѣли тогда ни твердости воли, ни политической Энергіи. Они стали въ сторонѣ; поле дѣйствія принадлежало людямъ экзальтированнымъ и безпокойнымъ, мясникамъ-живодерамъ и ихъ союзникамъ. Послѣдніе бросились въ крайности, которыя вызвали реакцію, ссылки и отобраніе (королевскою властью) реформъ, съ такимъ трудомъ пріобрѣтенныхъ; уже черезъ три мѣсяца послѣ своего обнародованія королевское повелѣніе 25го мая о муниципальныхъ правахъ Парижа было отмѣнено." {Темъ же, р. 87.} Это сужденіе историка французскихъ городскихъ общинъ примѣняется и къ новой Франціи.

Все начало XV столѣтія во Франціи наполнено борьбою королевской власти въ союзѣ съ дворянствомъ противъ мятежныхъ городскихъ общинъ, противъ мѣщанства (la roture) въ союзѣ съ крестьянствомъ; эта междуусобная борьба, въ нѣдрахъ Французской націи, продолжается до 1789 года, до окончательнаго въ этомъ только году освобожденія сельскаго населенія отъ крѣпостнаго права и окончательнаго политическаго торжества третьяго сословія надъ короной и надъ аристократіей (надъ привилегированными сословіями дворянства и духовенства). Эта внутренняя, соціальная борьба проходить, нисколько не измѣнясь въ своемъ существѣ, черезъ всю французскую исторію; но подъ вліяніемъ тѣхъ или другихъ обстоятельствъ времени и историческихъ личностей, она принимаетъ весьма разнообразныя формы; это разнообразіе внѣшнихъ формъ одного и того же явленія было главнѣйше обусловлено различнымъ положеніемъ которое занимала въ этой борьбѣ сословій королевская власть, соединясь то съ однимъ, то съ другимъ. Отъ этого различнаго положенія короны зависѣли вмѣстѣ съ тѣмъ періоды могущества и государственнаго благоустройства Франціи и періоды ея упадка. Лишь одной комбинаціи этихъ трехъ стихій никогда не появлялось во многовѣковой внутренней борьбѣ Французскаго государства: никогда не соединялись средніе классы съ поземельною аристократіей противъ короны (кромѣ случайныхъ личныхъ союзовъ). Это весьма характеристическая черта въ политической исторіи Франціи, имѣвшая капитальныя послѣдствія въ ея нынѣшнемъ строеніи.

Во французской буржуазіи (tiers état), какъ впрочемъ во всякомъ среднемъ сословіи въ Европѣ, должно отличатъ двѣ группы: торговый, промышленный и владѣльческій классы, и чиновничество. Эти двѣ общественныя стихіи хотя и имѣютъ большею частію одинаковое происхожденіе, одинаковый во многихъ отношеніяхъ соціальный типъ, воодушевлены одинаковымъ историческимъ нерасположеніемъ къ феодальной и кастообразной аристократіи и одинаково отчуждены отъ всего сельскаго народонаселенія; однако эти двѣ части одной и той же общественной стихіи, средняго класса, о которомъ уже говорилъ Аристотель, заключаютъ въ себѣ совсѣмъ разнородныя политическія силы и влекутъ за собою совсѣмъ различныя теченія въ жизни государства. {Ср. А. Thiery, Essai sur Гhistoire de la formation et des progrès du tiers-état, Paris, 1853, V. I, p. 71. Мы пользовались преимущественно этимъ классическимъ сочиненіемъ по внутренней исторіи Французскаго государства для всей этой части вашего изложенія, хотя оно по многимъ воззрѣніямъ совершенно самостоятельно. Ср. также Tocqueville, l'Ancien régime.} Одна часть французскихъ среднихъ классовъ, сохраняя въ себѣ древнія муниципальныя преданія, стремилась къ упроченію мѣстныхъ и городскихъ вольностей и къ общинному самоуправленію; другая -- по преимуществу выражая собою отрицательный, демократическій, враждебный поземельной и родовой знати духъ своего сословія, стремится главнѣйше къ уничтоженію феодальныхъ привилегій, къ гражданскому равенству, и энергически помогаетъ великимъ королямъ Франціи въ государственномъ, а также и въ административномъ объединеніи націи. Въ этомъ движеніи, продолжающемся съ XV до XVIII вѣка и соединяющемъ въ своемъ конечномъ результатѣ, въ сокрушеніи поземельной аристократіи, сочувствія всѣхъ фракцій средняго сословія, въ томъ числѣ и всѣхъ либеральныхъ умственныхъ профессій, погибаютъ, заодно съ феодальными привилегіями, и муниципальныя вольности, падаетъ заодно съ леннымъ и провинціальнымъ федерализмомъ и все мѣстное общинное самоуправленіе. Характеръ участія французскаго средняго сословія въ государственномъ управленіи, главный органъ его безпрерывно возрастающаго политическаго могущества -- чиновничество или бюрократія и судебное сословіе, магистратура (homme de robe), кладутъ свой отпечатокъ на всю государственную исторію Франціи и опредѣляютъ ея начальное направленіе съ половины XV столѣтія до настоящаго времени. Объ историческомъ безсиліи французской поземельной аристократіи въ дѣлѣ развитія самоуправленія мы будемъ говорить въ послѣдствіи; она была сперва наклонна къ удержанію за своими феодальными владѣніями (подобно городскимъ общинамъ) политической независимости (верховенства) относительно государства, а лотомъ сосредоточила всю свою дѣятельность на охранѣ своихъ гражданскихъ привилегій относительно крестьянства.

Государственное объединеніе Франціи, раздробленной въ средніе вѣка болѣе чѣмъ всякая другая страна на самодержавныя политическія единицы, съ сепаратистскими стремленіями, сдѣлалось издавна главною историческою задачей ея правителей. Такими объединителями, собирателями государства, а вмѣстѣ и нивелляторами, уравнителями, всѣхъ сословныхъ и мѣстныхъ неровностей подъ государственнымъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и бюрократическимъ ярмомъ, явились всѣ государи и государственные люди Франціи отмѣтившіе свое имя въ ея исторіи. Они, эти внутренніе воители, возвысили значеніе и блескъ французской монархической власти; въ XV, XVI и XVII столѣтіяхъ, впереди всѣхъ Лудовикъ XI, этотъ мрачный и насмѣшливый образъ, {"Cеtte ligure raileuse et sinistre que la tradition conserve, et impose encore l'histoire (Авг. Тьерри)."} котораго не могли понять современники, канцлеръ Карла IX Лолиталь, Гейнрихъ IV и Сюлли, кардиналъ Ришелье и Мазаринъ, наконецъ Лудовикъ XIV въ первой, лучшей, половинѣ своего царствованія. Подъ ударами всѣхъ этихъ историческихъ личностей, создавшихъ политическое единство Франціи, смолкаетъ всякій строптивый голосъ, потухаетъ и древній муниципальный духъ французскихъ городскихъ общинъ. Въ XV столѣтіи городскія власти теряютъ право распоряженія военными силами, а въ XVI лишаются и хозяйственной, и административной автономіи, подчиняясь болѣе и болѣе опекѣ центральной власти. Бюрократическая опека надъ общинами и ихъ имуществами дѣлается догматомъ французской администраціи. Но древній муниципальный духъ только замираетъ, а не умираетъ, по временамъ вспыхиваетъ и напоминаетъ о своемъ существованіи, чтобы послѣ государственнаго затишья XVIII столѣтія снова разгорѣться въ пожаръ 90-хъ годовъ.

Въ XVI столѣтіи, ко всѣмъ старымъ элементамъ междуусобій присоединяется совсѣмъ новый -- религіозный. Церковная распря католиковъ, папистовъ и протестантовъ, гугенотовъ, перекрещивается со всѣми предыдущими теченіями политической жизни, перестанавливаетъ всѣ старыя партіи и господствуетъ въ XVI столѣтіи надъ всякими другими государственными вопросами; она осталась даже и до сихъ поръ непримиреннымъ началомъ во Французскомъ государствѣ и обществѣ, усложняя собою ихъ недуги. Въ XVI столѣтіи религіозный фанатизмъ отвлекаетъ политическія страсти французскихъ горожанъ совсѣмъ въ другую сторону отъ муниципальныхъ домогательствъ; однако еще слышатся неоднократно, и иногда проявляются весьма бурно, ихъ старинныя вольнолюбивыя и сепаратистскія стремленія. Такъ въ концѣ XVI столѣтія посреди кровавыхъ событій сопровождавшихъ царствованіе послѣдняго Валуа (Гейнриха III) и вступленіе на престолъ Бурбонской династіи (Гейнриха IV) и посреди возстанія Гизовъ во главѣ папистской лиги, снова подымается въ 1588 году Парижская коммуна, какъ союзница Лиги противъ короля Гейнриха III. Тутъ возобновляются парижскія journées со всѣми типическими особенностями отличавшими коммуналистскія смуты прежнихъ и послѣдующихъ временъ {См. А. Thierry, Essai sur l'histoire du tiers-état, V. I, p. 174 и слѣд. N. Reeve, Communal France, p. 840, и Weber, Lehrbuch der weltgestlichle.}. Организуется революціонный комитетъ изъ шестнадцати гражданъ для управленія городомъ; этотъ комитетъ отставляетъ всѣхъ королевскихъ чиновниковъ, и въ теченіи шести лѣтъ самодержавно царствуетъ въ столицѣ, изъ которой убѣгаетъ король со всѣми своими гражданскими и военными властями. Въ Парижѣ воздвигаются баррикады, и повторяются всѣ кровавыя сцены прежнихъ дней. Въ этой смутѣ, хотя и произведенной преимущественно религіозною распрей, пробуждаются однако всѣ демагогическія коммуналистскія страсти: королевское имя и всѣ признаки королевской власти исключаются изъ судебныхъ и всякихъ другихъ публичныхъ актовъ; проповѣдуется на парижскихъ улицахъ цареубійство; король въ послѣдствіи и. умираетъ отъ руки изступленнаго фанатика (молодаго доминиканскаго монаха). Парижскій революціонный комитетъ Шестнадцати, соединившись съ центральнымъ комитетомъ католической Лиги (первообразы будущихъ революціонныхъ комитетовъ 1790 и 1870 годовъ), не ограничиваются въ своемъ владычествѣ городомъ Парижемъ, а стремятся распространить свое дѣйствіе на всю Францію. Отрицая верховныя права короля во всемъ государствѣ, они собственною своею властью назначаютъ намѣстника для управленія королевствомъ (lieutenant général du royaume), и составляютъ даже проектъ союза вольныхъ городовъ и федеральной республики, на подобіе Швейцарской, для всей Франціи {А. Thierry, р. 174.}. Это противомонархическое движеніе, исшедшее изъ Парижа, удивительнымъ образомъ соединяетъ въ одну струю демократическій фанатизмъ съ религіознымъ ультрамонтанскимъ, и увлекаетъ за собою на нѣкоторое время самыя провинціи. Такой союзъ, возобновляющійся нынѣ въ Германіи, лишь однажды проявился въ исторіи Франціи. Отъ Пикардіи до Бретани и отъ Бретани до Прованса поднимается кличъ муниципальныхъ вольностей, враждебный монархіи.

Со вступленіемъ въ Парижъ и на престолъ Франціи (1589) Гейнриха IV улеглась надолго, ровно на два вѣка, до 1789 года, вся эта коммуналистская буря, которая привела въ броженіе все французское общество, подняла съ самаго глубокаго историческаго дна, подобно бурѣ въ 1871 году, всѣ первичныя стихіи строенія Французскаго государства, и казалось готова была разложить его на части и возвратить къ государственной анархіи среднихъ вѣковъ. Необычайно мудрое (двадцатилѣтнее) правленіе перваго Бурбона, умѣренное, попреимуществу умѣренное, какъ не умѣло быть никакое другое правленіе во Франціи ни прежде, ни послѣ, умиротворило все общество своимъ политическимъ тактомъ и компромиссами между крайними партіями. Эти компромиссы, отличающіе характеръ царствованія Гейнриха IV, столь чуждые всѣмъ предыдущимъ и послѣдующимъ правительствамъ Франціи, вполнѣ соотвѣтствовали первоначальному акту (переходу изъ кальвинизма въ католичество) который открылъ ему ворота Парижа и путь ко французскому престолу. Гейнрихъ IV остался вѣренъ своему достопамятному изреченію: "Парижъ стоитъ обѣдни". Это былъ единственный въ своемъ родѣ король Франціи, самый популярный во французской исторіи, имя котораго произносится до сихъ поръ съ уваженіемъ всѣми французскими партіями. Замѣтимъ кстати, это былъ единственный монархъ Франціи протестантъ по своему рожденію и воспитанію. Въ этомъ государѣ выразился весь творческій и организаторскій духъ французской королевской монархіи стараго режима, имѣющій себѣ ровню только въ Наполеонѣ I, въ пореволюціонной Франціи. "Царствованіе Гейнриха IV, говоритъ Тьерри, {А. Thierry, р. 188 и 189.} было одною изъ тѣхъ рѣшающихъ эпохъ, когда множество вещей оканчивается и множество другихъ зачинается. На рубежѣ двухъ великихъ вѣковъ, онъ пожалъ плоды общественной работы и опыта одного изъ нихъ, и положилъ основы всѣхъ учрежденій усовершенствованныхъ уже въ другомъ вѣкѣ. Королевская власть, освобожденная отъ всякой неопредѣленности замутившей ея характеръ въ средніе вѣка, явилась совсѣмъ ясною въ своей новой формѣ, въ своемъ административномъ самодержавіи (souveraineté administrative), неограниченная и по праву, и въ дѣйствительности до 1789 года, а съ тѣхъ поръ подчиненная верховнымъ правамъ націи или связанная съ ними. Въ это царствованіе логически устроились всѣ отрасли центральной администраціи, и ихъ права распространились на всѣ потребности цивилизованнаго общества. Въ это-то время ускорилось объединеніе націи посредствомъ сосредоточенія государственной власти, и усилилось движеніе ко гражданскому равенству упадкомъ придворныхъ знатныхъ родовъ и возвышеніемъ различныхъ классовъ средняго сословія." Въ то время (1853) какъ писалъ Тьерри, во Франціи не было яснаго сознанія пагубныхъ послѣдствій этого административнаго сосредоточенія власти: раздѣленіе этой административной централизаціи съ государственною, и въ понятіяхъ, и въ практикѣ) не казалось возможнымъ, а нелѣпость французскаго ученія о верховенствѣ народа, подлѣ верховной власти монарха, еще не выяснилась ни теоретически, ни исторически, также какъ не разсѣялись еще мечты Французовъ о состоятельности отвлеченной доктрины ограниченія государственной власти посредствомъ народнаго верховенства (souveraineté du peuple). Въ то время еще не появилось знаменитое сочиненіе Токвиля о старомъ режимѣ (1856). Счастливое царствованіе Гейнриха IV, прибавимъ мы къ словамъ Тьерри, начавшееся посреди самыхъ критическихъ внутреннихъ обстоятельствъ Франціи, разумъ этого монарха и государственный геній его сподвижника Сюлли, доказываютъ значеніе великихъ личностей въ исторіи, доказываютъ также значеніе монархической власти посреди гражданскаго раздора, непримиримаго безъ монархіи, и могущество мудрой и національной политики, становящейся внѣ всякихъ сепаратистскихъ партій и эгоистическихъ сословій въ государствѣ. Къ величайшему несчастію Франціи, первый Бурбонъ не нашелъ себѣ подражателей на французскомъ престолѣ.

Всѣ великіе послѣдователи этой многовѣковой традиціонной политики Французской монархіи состоящей въ углаженіи и уравненіи государственной и административной почвы (l'aplanissement politique du sol franèais, какъ выражается Тьерри), довели ее до послѣднихъ ея крайностей. Такова была въ особенности жестокая система Ришелье, который былъ столько же безпощаденъ къ самоуправству владѣльцевъ феодальныхъ замковъ, какъ и къ муниципальной самостоятельности общинъ, и ко всякимъ мѣстнымъ и корпоративнымъ автономіямъ. {А Тіеггу, Essai sur Vhistoire du tiers-état, V. I, p. 249, 252, 255.} Деспотизмъ Ришелье вызвалъ въ среднихъ классахъ, въ половинѣ семнадцатаго столѣтія (1648), взрывъ неудовольствія противъ его менѣе талантливыхъ {Тамъ же, p. 260--270.} преемниковъ; это была послѣдняя, до 1789 года, эпоха смутъ и междуусобій во Франціи. Это движеніе, взволновавшее всю Францію въ малолѣтство Лудовика XIV и извѣстное подъ названіемъ Фронды, было, въ своемъ существѣ, также какъ и предыдущія, сопротивленіемъ среднихъ классовъ (въ формѣ разныхъ, преимущественно изъ нихъ составленныхъ, учрежденій и корпоративныхъ властей, парламента, высшей счетной палаты, судебныхъ установленій) личному правленію и административному произволу королевской власти. О муниципальныхъ вольностяхъ тутъ было мало рѣчи, однако городскія власти и разныя городскія корпораціи въ Парижѣ возстали, въ союзѣ съ парламентомъ, на подобіе коммуны. {Тамъ же, р. 269.} Это движеніе, еслибъ оно не переродилось, какъ всегда бываетъ во Франціи, изъ юридической борьбы властей въ уличный бунтъ могло бы имѣть добрые результаты, водворить элементъ законности въ государственномъ управленіи и предотвратить позднѣйшія бѣдствія; но оно повело за собою революціонныя насилія и кровопролитія, вооруженіе толпы обычныя парижскія journées, съ баррикадами и дѣтьми-кинжальщиками, {Замѣчательно что вооруженіе дѣтей всегда появляется въ парижскихъ возмущеніяхъ съ XIV столѣтія до 1871 года.} взятіе Бастильской тюрьмы и пр. Изъ этой трехлѣтней гражданской войны, въ которой посреди вещественной анархіи перепутались всѣ партіи и утратились первоначальные руководящіе принципы борьбы, не вышло нечего, какъ изъ всякой революціонной свалки,-- ничего кромѣ безпорядочной временной сдѣлки правительства съ оппозиціей, опирающеюся на матеріальную силу. Таково было перемиріе королевской власти съ Парижскимъ парламентомъ {Слишкомъ извѣстно что французскіе парламенты, какъ судебноадминистративныя учрежденія и корпораціи, не имѣли почти ничего общаго съ новѣйшими представительными законодательными собраніями носящими то же названіе.} (30го марта 1649 года). Перемиріе съ революціей, вынужденное страхомъ, а не убѣжденіемъ, не могло послужить дѣлу государственнаго благоустройства Франціи, да никогда и не можетъ этого сдѣлать. Никакое правительство не довѣряетъ а не можетъ довѣрять правамъ выхваченнымъ у него насиліемъ. Посреди всеобщаго утомленія и апатіи, быстро слѣдующихъ въ этой странѣ за революціонными потрясеніями, были стерты всякія ограниченія административнаго произвола и подавленъ духъ всякаго самоуправленія; совершеннолѣтній Лудовикъ XIV объявилъ (1661 года) въ верховномъ правительственномъ совѣтѣ что онъ хочетъ самъ лично управлять государствомъ, и все его царствованіе было блистательнымъ подтвержденіемъ этихъ словъ, хотя подъ его именемъ управляли всѣ, кромѣ закона.

Пятидесятичетырехлѣтнее царствованіе Лудовика XII (1661--1715) {Считая отъ вступленія его лично въ управленіе послѣ кардинала Мазарини; семьдесятъ два года со смерти Лудовика XIII.} было послѣднимъ терминомъ начавшейся въ XII вѣкѣ борьбы Французской монархіи за объединеніе государства противъ всѣхъ сепаратистскихъ его элементовъ, вмѣстѣ и послѣднимъ терминомъ развитія личнаго бюрократическаго правленія, подъ эгидою коего совершалось это объединеніе. Слова этого государя: "Государство, это я", суть самое характеристическое выраженіе того государственнаго наряда который былъ имъ довершенъ, поддержанъ личными талантами и лотомъ разложился въ своей мощи, но не въ своихъ принципахъ" при бездарныхъ и безнравственныхъ преемникахъ Лудовика XIV и Кольбера. Этотъ государственный нарядъ (режимъ) и вступилъ въ борьбу съ революціей XVIII вѣка; онъ былъ снова, во всей силѣ, воскрешенъ геніемъ Наполеона I, потомъ отчасти въ другой разъ подновленъ ловкостью Наполеона III, и съ прошедшаго столѣтія до сихъ поръ продолжаетъ бороться и перемежаться съ анархіей и революціонными пароксизмами. До какого ничтожества были доведены органы муниципальной власти, единственные сохранившіеся по имени признаки самоуправленія и корпоративной жизни во Франціи, и до какого самовластія достигло бюрократическое управленіе,-- служитъ самымъ краснорѣчивымъ доказательствомъ начавшаяся при Лудовикѣ XIV и продолжавшаяся въ послѣдствіи продажа казною отъ себя всѣхъ городскихъ общественныхъ должностей. {A. Thierry, Essay sur l'histoire du tiers-état, VII, p. 24. Нужно замѣтить что это не продажа казенныхъ, а общественныхъ (прежде выборныхъ) должностей.} Это былъ конечно самый чудовищный финансовый ресурсъ правительства, шедшаго быстрыми шагами послѣ смерти Кольбера къ своему банкротству въ XVIII столѣтіи. Въ этомъ столѣтіи не преобразовался или улучшился, а совсѣмъ вымеръ старинный муниципальный духъ во Франціи и пересталъ быть силою для среднихъ классовъ, перешедшихъ совсѣмъ на другіе пути для проявленія своей политической зрѣлости,-- отчасти въ бюрократическую сферу, отчасти въ философскій дилеттантизмъ освободительныхъ идей XVIII вѣка. Изъ-подъ такихъ-то постыдныхъ развалинъ старинныхъ муниципальныхъ вольностей Франціи, послѣ цѣлаго вѣка растлѣнія возстаетъ революціонная Парижская коммуна 90хъ годовъ, возобновляя коммуналистскія возстанія давно прошедшихъ вѣковъ.

Весь XVIII вѣкъ во Франціи былъ потерянъ для монархіи, и хуже чѣмъ потерявъ. Несмотря на свой смертоносный пятисотлѣтій бой противъ всякихъ историческихъ правъ, французская королевская власть встрѣтилась съ революціей XVIII вѣка, съ его отвлеченнымъ раціонализмомъ, заговорившимъ о свободѣ и равенствѣ, не докончивъ даже съ феодальными привилегіями дворянства и духовенства на почвѣ гражданскаго и финансоваго права, не разрѣшивъ даже своей исторической задачи уравненія французскихъ подданныхъ предъ закономъ и государственною властью. Что же могло быть хуже этого? Всѣ страшныя человѣческія жертвы Французской націи предъ кумиромъ равенства, поставленнымъ ея монархами, оказывались совсѣмъ напрасными! Но случилось еще худшее. По совершенному безразсудству совѣтниковъ злополучнаго Лудовика XVI, корона перешла на сторону феодальныхъ правъ которыя не были соединены ни съ какими обязанностями и только отягощали и раздражали народъ не принося ничему пользы и не служа ни въ чемъ органамъ управленія. Это положеніе принятое королевскою властью въ 1789 году, въ самомъ началѣ подымавшейся снова, послѣ полуторавѣковаго перемирія, гражданской войны, рѣшило ея судьбу. Оно никогда ей не позабудется; принятая ею тогда роль заслонила собою, въ народныхъ воспоминаніяхъ, безпощадную борьбу Бурбоновъ противъ федерализма, и съ ними теперь, вопреки исторической правдѣ, связывается понятіе народныхъ массъ о феодальномъ режимѣ. Посреди гражданской розни и ненависти, раздирающихъ французское общество съ незапамятныхъ временъ, монархія во Франціи не достигла главной цѣди всякой верховной государственной власти, въ какой бы формѣ, хотя бы даже не монархической, она ни существовала,-- нейтральности власти посреди борющихся общественныхъ интересовъ. Во всѣхъ самыхъ разнообразныхъ своихъ видахъ, съ конца XVIII столѣтія, Французская монархія не смогла съ этою основною задачею государства, безпрерывно колеблясь между всѣми общественными интересами и трупами, феодальною знатно, католическимъ духовенствомъ и господствующею церковью, денежною аристократіей, крестьянствомъ и пролетаріями. Не смогла съ этимъ до сихъ поръ и республика, трижды пытавшаяся водворить государственный порядокъ въ этой странѣ. На равновѣсіи между борющимися стихіями долго держаться трудно, всегда -- не возможно; остается поддерживать равновѣсіе посредствомъ разжиганія гражданскаго раздора -- но и это средство истощается. Между тѣмъ въ Англіи посреди тѣхъ же самыхъ элементовъ гражданскихъ междуусобій, посѣянныхъ средними вѣками и вновь нагроможденныхъ промышленнымъ движеніемъ нашего времени, монархія и съ нею государственная власть остаются нейтральными въ общественныхъ раздорахъ. Лишь однажды, посреди религіозныхъ. междуусобій XVII столѣтія, пошатнулась въ Англіи монархическая власть, произвольно склонившись въ пользу враждебнаго государству папизма; вся англійская революція (только такъ-называемая), въ противоположность всѣмъ безъ изъятія французскимъ, была борьбою государственныхъ учрежденій и общества за законность государственнаго порядка противъ королевской власти, ее нарушившей. Такая борьба, какъ бы она ни была ужасна,-- борьба за права противъ безправія,-- можетъ принести плоды, и принесла ихъ. Наоборотъ, борьба за безправіе и анархію, хотя бы и противъ такого же безправія, безсмысленна и безплодна, а такова была французская революція XVIII вѣка.

Чѣмъ же объяснить эту признанную всѣми противоположность государственной исторіи Франціи и Англіи? Отвѣтомъ на это, какъ и на всѣ поставленные нами въ началѣ этой главы вопросы, служитъ весь сдѣланный нами историческій очеркъ столь сходныхъ между собою, во всѣ столѣтія, французскихъ смутъ и параллельнаго съ ними развитія французской административной системы, съ самой первоначальной эпохи централизаціи посреди государственнаго раздробленія среднихъ вѣковъ. Мы видимъ городскія общины, историческіе общественные мѣстные союзы неоднократно подымающіе голову съ притязаніями на верховность своихъ правъ, несовмѣстимую съ цѣлостью государства; мы видимъ демагоговъ произвольно собирающихъ подъ этимъ историческимъ знаменемъ шайки людей и самовластно захватывающихъ въ свое неограниченное распоряженіе наивныя массы горожанъ, чуждыя воякой политической жизни. Вмѣстѣ съ тѣмъ мы видимъ что государственная власть, обязанная, по самому существу своему, до конца бороться съ сепаратистическими началами, которыя уничтожаютъ самое понятіе о государствѣ, и его единствѣ, водворяетъ заодно съ государственною или политическою централизаціей бюрократическое, личное управленіе, отирающее съ административной почвы всякую тѣнь самоуправленія. Можетъ ли быть сомнѣніе что не крайности развитія мѣстнаго самоуправленія, для котораго нѣтъ даже названія на французскомъ языкѣ, {Для Selfgovernment, Selbstverwaltung, самоуправленіе, не имѣется никакого равнозначащаго французскаго выраженія. Французы говорятъ объ административной децентрализаціи, которая имѣетъ съ этимъ мало общаго.} а совсѣмъ противоположныя явленія породили во французскомъ обществѣ тотъ мятежный противъ государства духъ, который живетъ въ немъ до настоящихъ дней? Общество и всѣ его историческіе;союзы были цѣлыми вѣками исторіи отлучены отъ всякаго участія въ государственномъ управленіи, поставлены внѣ государства и въ прямо враждебныя къ нему отношенія; малѣйшее пробужденіе политической жизни въ томъ или другомъ общественномъ классѣ, малѣйшая его попытка къ живому участію въ дѣлахъ государства ставитъ его въ революціонныя, безправныя, къ нему отношенія, открываетъ двери возстанію противъ власти и поприще для демагоговъ, какіе найдутся всегда и во всякой странѣ. Такіе же точно демагоги и даже прямо эмиссары французской революціи пытались и никакъ не были въ силахъ произвести революцію въ Бельгіи и Швейцаріи, гдѣ упрочилась система самоуправленія. Не законные органы самоуправленія, о которомъ давно исчезли всякія понятія во французскомъ государствѣ, не законныя и свободныя общины бунтовали и бунтуютъ противъ него, а совсѣмъ напротивъ, общество, лишенное всякой самостоятельной государственной организаціи, какую способно датъ ему только здоровое самоуправленіе, общество размельченное на атомы подъ гнетомъ всесильной бюрократической администраціи, раздѣленное сверхъ того испоконъ вѣку гражданскими междуусобіями сословій, оказывается безсильнымъ противъ ничтожнѣйшей мятежной организаціи, самовольно устроенной въ его средѣ, противъ всякаго тайнаго общества, какъ бы ни было оно нелѣпо. Такова исторія образованія всѣхъ этихъ революціонныхъ комитетовъ" которые подъ разными наименованіями учреждались въ Парижѣ во всѣ вѣка и которые мы нарочно съ этою цѣлію описывали. Не ясно ли теперь почему большинство французскаго общества всегда пассуетъ предъ заговоромъ и бунтомъ.

ВЛАДИМІРЪ БЕЗОБРАЗОВЪ.

"Русскій Вѣстникъ", No 2, 1874

Оставить комментарий Безобразов Владимир Павлович (bmn@lib.ru) Год: 1874 Обновлено: 11/02/2025. 116k. Статистика. Статья: История, Публицистика Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Революция и французское общество.

Безобразов Владимир Павлович Война и революция

ВОЙНА И РЕВОЛЮЦІЯ*

IРеволюція и французское общество.

Безобразов Владимир Павлович
Война и революция

I
Революція и французское общество.