Борис Бета. Собрание сочинений. Том 1. Муза странствий
Октябрь
Солнце
Сойдя со ступеньки вагона в этот солнечно-холодный полдень, я тотчас испытал пронзительное чувство опустошения, утраты.
Я пошел легко по твердому грунту платформы. Одиночество точно повисло в лазурном воздухе. Дальше, под деревьями, было так же просторно -- деревья сквозили в холодной синеве. Под ногами загребались и шуршали листья, пахло крепко. Трава была ржавая. Бурьян в канаве был сер.
Под деревьями разместился и жил японский лагерь. Лошади в недоуздках кивали и переминались у жердей коновязи. Темнолицые солдаты в исподних белых рубахах ходили с ведрами и с котелками. Уже отстоялись лужи у бочек с водой. Трещал и дымил костер. У края дороги офицер выговаривал гортанно и непонятно.
А я шел мимо, нес французские книги, камышовую тросточку и вывернутый наизнанку дождевик.
По берегу залива было тихо, -- о, над заливом было так пустынно! Лесистый мыс желтел отчетливо. Дачи там, в лесу, на сопке, гляделись теперь открыто...
Было свободно и легко. Было, как откровение: вся окрестность -- живая лазурь воды, прохлада тугого ветра, открытое небо, опустошенное и полное голубого холода!
Я ушел от строений, отдалился, идя по насыпи между рельс... А потом остановился, сел на бровке полотна. Я устроил ношу на песке и закурил.
-- Вот и октябрь пришел, -- глядел я на дым папиросы. -- Все опустело -- не только одни огороды. Солнце не греет. Расстояние обманывает. Доводится протяжно печалиться... Но о чем? Не о том ли, что прошло лето? Но ведь оно опять повторится. И в самом деле, разве уж так непреклонно это опустошение? И разве нет прекрасного в сквозняке одиночества, утрат, тишины, безлюдья?..
Не позже, как через полчаса, я вхожу в калитку. Кудлатый щенок подкатывается и лает мне на ноги.
-- Ага, -- протягивает Владимир Николаевич, появившись на крыльце. И сходит мне навстречу, -- вот хорошо, что приехали, водочки выпьем... Здравствуйте... А хороша нынче осень! -- и загорелое лицо его выражает сердечное изумление и брови приподняты. Но тотчас лицо определяет озабоченность, и он говорит вполголоса: -- Скажите, что такое происходит? Японцы-то вернулись... Не угодно ли, -- и по жесту его я оборачиваюсь и вижу мелкие белые рубахи и красные околыши японских солдат. -- Окопы роют, понимаете? И чем это объяснить?..
-- Не знаю, -- отвечаю я. -- Кто теперь разберется? И осень, на мой взгляд, интереснее...
-- Да, осень хороша, -- задумывается Владимир Николаевич. -- Однако, пройдемте в комнаты, -- он трогается. -- Ну, что нового в городе?
Тишина
Что ж, пожалуй, часа три бродил я по дачным покинутым аллеям, шуршал по листьям, оглядывался на раскрытые сады -- и висел на левом плече моем не только дождевик, но и ноша воспоминаний. С утра.
О, конечно, каждый знает этот медлительный голос, влюбленный в прошлое! Он точно равнодушный, но он вкрадчив. Он точно надменный, но он ревнив. Похоже, что вы стали бы знаменитым актером, если бы был он слышен для ваших друзей. Но послушаешь внимательно: только звенит тишина. И гудят провода телефона...
Лазурь сегодня положительно сурова -- вон, между листвой, над дорожкой. Залив отсюда, сверху, -- просторнее, открыт. И ни одного паруса.
И вдруг сквозь сады проступает и врывается вполне величаво грохот поезда!..
Наконец, я порешил с аллеями, с закрытыми верандами, с одиноко присевшими китайцами у клумб в пустых цветниках. Я спустился по лестницам на рельсы, перешел их, направился на пляж. Вот скамейка со спинкой...
Да, те призраки, что так удивительны на фильмах: внезапно проступающие и растворяющиеся, -- вот что показывает нам полнозвучная тишина.
Я вздохнул и посмотрел на свою руку: загар бледнеет. Но почему так крепок загар внутри, когда солнце, которое уже не светит, не ободряет, скрылось в туманах Леты? И... обернувшись, я вижу, что на меня идет высокая женщина, и тотчас узнаю ее, хотя она иначе одета.
Она подошла, улыбаясь. Жизнерадостный оскал. И походка редкого шага. И серый фетр широкой шляпы. И поднятая до бровей вуаль. И серый шевиот костюма со скунсом. И серые шелковые перчатки с черным. А коричневые ботинки были носаты, большие.
-- Здравствуйте, l'homme errant, -- проговорил неторопливый голос. -- О чем печалитесь? О том, что прошло лето?
Я встал, потому что она стояла, и обнажил голову, свидетельствуя преданность.
-- И "осень, облетел весь наш бледный сад"! -- Вы изнемогаете от потерь, наслаждаетесь красивой печалью -- не так ли?
-- Да, осень...
-- А знаете ли вы, как это еще называется?
-- Нет, не знаю.
-- Собачья старость!.. Вы не обиделись -- нет?.. Именно собачья старость! Ну о чем, подумайте, тосковать? Вот, однажды я подарила вам чайную чашку, чашка нравилась вам, но все-таки вы ее разбили. И забыли?
-- Да...
-- Ну, разумеется! А палочка? А фотографии? Все вы потеряли, лирический неряха, о всем забыли... И даже Родину -- ведь тоже потеряли? Вспоминаете ли вы вашу маму, бередит ли вас сомнение, жив ли отец, -- ведь ничего этого нет, не так ли?.. А вот тут осень. Что же... печальтесь, но не жалуйтесь. Надо быть вот таким же холодным и светлым, как этот день. Помните, весь мир -- ваш...
Но опять рванулся грохот. Работая, промчал паровоз, увлекая серые дачные вагоны.
Я оглянулся. Конечно, я был один.
Ветер
Так в осенней тишине дачного запустенья явилась мне моя странница-Муза, спутница Сатурна -- опять с тем же лицом и голосом, какие я знал в Москве, в Заволжье, и... когда исчезло ее виденье, испуганное грохотом, я почувствовал, что помимо солнечной тишины есть еще ветер. Ветер, который взъерошил мне волосы, загнул стоймя угол легкого воротника, заставил меня пытливо прищуриться.
Ну, а раз есть ветер, -- стало быть, есть жизнь.
В чем ином, как не в движении, выражается наша жизнь?
22 октября 1922 года.
Комментарии
Впервые: Новая вечерняя газета (Владивосток). 1923. No 58 (16 января).
...l'homme errant -- скиталец (фр.).
..."осень, облетел весь наш бледный сад" -- Искаж. цит. из стих. А. К. Толстого (1817--1875) "Осень. Обсыпается весь наш бедный сад..." (1858).