Давно это было: годов шестьдесят, или семьдесят прошло с тек пор. Худо жилось в ту пору в Сибири. Хоть и просторно было, а народ жил бедно - подати тяжелые были, неурожаи случались, скот часто падал. А в наших местах и совсем тошно было: кругом лес да болота, летом гнус заедал, а зимой такие морозы да бураны были - птица на лету замерзала. Наша деревня стояла в самом глухом месте: от города верст полтораста и от тракта верст сорок. Многие мужики до старости доживали и не знали - какой есть город и в которой стороне стоит. Даже поп и тот к нам один раз в год приезжал - когда по сбору ездил, да сразу за весь год ребят крестил и покойников сверх земли отпевал. Начальство по десять лет не заглядывало. Я до двадцати лет в деревне прожила, а заседателя один раз видала - когда большая беда у нас стряслась.
Жила в нашей деревне вдова, крестьянка Пенкина с сыном. Люди были небогатые... А хорошие, уважительные. Хлеб сеяли, две лошади имели, корову, овец, домишко свой.
Михайле Пенкину в то время годов двадцать было.
Красавец парень был: высокий, волосы черные в кольцо; лицо хоть и смугло, а чистое, с румянцем; глаза, как угли и брови черные - дугой; усы пробивались. И по характеру хороший парень был: тихий да уважительный. Работал и всем хозяйством правил - как настоящий мужик. А с бедностью справиться не мог - то скотина падет, то хлеб не родится. По бедности и одевался: серый азям в заплатах носил, да бродни дырявые, а наши девки глаз с него не спускали - любовались глазами черными, да кудрями непокорными. А он кроме сестры моей Варвары ни на кого смотреть не хотел. Бывало, девки с парнями выйдут в праздник на полянку - в хоровод играть, или в лес пойдут - венки завивать, Михайлу с Варварой водой не разольешь. Смотрят друг на друга, молчат, зубы скалят и рук не разоймут.
Варвара в молодости тоже красивая была - как раз под пару ему. Высокая круглолицая, белая да румяная; глаза синие и большие, волосы русые, и коса до пояса. Бывало в праздник оденет сарафан кумачовый, да в косу вплетет ленту алую чуть не до полу, выйдет с девками на полянку, из всех выделяется: голос звонкий - на всю деревню слышен. С девками дурит, а к Михайле Пенкину, как приворожена.
Маменька по женскому сердцу мирволила им. А тятенька прочил ее за богатого парня из Казаткуля; даже разговор был с родителями этого парня.
Тятенька наш был строгий и хозяйственный, первый человек на сходе. Бывало мужики полдня галдят да спорят, а он сидит где-нибудь на бревне, черную бороду перебирает и слушает. А потом, как скажет - так сход и постановит.
Как же ему было отдать Варвару за бедняка?
Пенкин знал про это и часто Варваре говорил:
- Чо, Варя... разлучат нас?
Варвара только смеется:
- Не разлучат!
- А нужда...
Варвара нахмурится и отрежет:
- Разлучат.... удавлюсь!.. Либо в озеро брошусь.
Я хоть и маленькая была, а про их дела знала.
Бывало, увижу их вдвоем, прибегу домой, дух не переведу, матери рассказываю:
- Маменька!.. Варька с Михалкой за гумном... целуются!.. Варька кудри ему гладит... а он ей косу расплетает...
А маменька только цыкнет на меня:
- Цыц ты!.. Марш на печку!.. Ишь чо удумала... Маленько, а подглядывашь... Вот выпорю ужо!..
Пенкин часто захаживал к нам - с братом Иваном одногодки и товарищи были.
Придет, бывало, с братом калякает, а с Варвары глаз не спускает.
А Варвара ходит и как кумач пылает.
Так года два они и хороводились, пока не стряслась с ним беда.
По весне Пенкин с братом Иваном уехали на пашню - работать.
Пашни наши были рядом: от Пенкиной избушки до нашей - версты три.
В ту пору проезжал из города в Казаткуль дядя Пенкина - родной брат его матери - богатый мужик и Казаткульский старшина. Ездил в город с мукой. Распродался, купил, что следует для хозяйства и через нашу деревню домой возвращал я. В деревне не остановился, проехал дальше и по пути заночевал у Пенкина не пашне.
Конечно, встретились, как родственники, друг другу обрадовались.
А дядя ходит вокруг избушки, смотрит его сбрую, соху, бороны и похваливает:
- Ничо... Хозяйственно!..
Мужик был степенный, рассудительный, росту большого, борода русая - лопатой, в плечах - сажень; кумачовую рубаху носил, да штаны синие, дабовые- кумач да даба в ту пору в моде у нас были.
Вскипел чайник. Сели в избушке чай пить. Пьют, калякают...
Дядя рассказывает: был в городе, продал сорок пудов муки, купил железа на ободья, чаю кирпич, сахару, бабе на платье; да три целковых наличных осталось. Дома хотя и достаток, а купленное про запас - не мешает.
- А у нас, - говорит Пенкин, - не то што про запас... даже што ежечасно требуется и тово не хватат...
- Ничево, сынок... не завидуй... будешь работать - наживешь больше нашева!
- Да я не завидую... так... к слову пришлось...
А у самого, как после рассказывал Пенкин, вдруг почему-то сердце вскипело - вспомнил про нужду свою, да про Варвару.
Посмотрел дядя в поле, видит: ночь подходит.
- Ну, - говорит, - сынок, притомился я... Услужи дяде - пусти моих вороных к траве... а после - напой. Они у мена балованные - сразу поить нельзя.
Пенкин с радостью:
- Ложись, спи... все сделаю!
Дядя, как лег, так и захрапел.
Спутал Михайло лошадей, пустил к граве, подошел к повозке, смотрит: в повозке на сене железо лежит, чаю кирпич, кулек с сахаром и покупка в бумаге.
Постоял, посмотрел и подумал:
- Эх ты, жись!
И опять вскипело сердце, опять нужду да Варвару вспомнил.
И вдруг показалось: не нужда, а дядя поперек дороги стоит.
Затрясло...
Перекрестился, да бегом в избушку.
Понял, - откуда такие мысли в голову лезут.
А дядя лежит у дальней стены и на всю избушку храпит.
Скинул азям, не разуваясь лег. А уснуть не может - ворочается.
Взглянул на открытую дверь: на пороге стоит босой старик, в белой рубахе и в белых штанах, на голове белые кудлы дыбом; стоит и шепчет:
- Ну... што же ты?
Вскочил Пенкин на ноги. А старик будто провалился.
Выбежал из избушки, - и там никого нет. Темень. Только слышно - как кони травой хрустят да похрапывают.
Постоял.
В поле теплынь, духота, а у него по спине мураши ползают. Голова, как овин.
Пошел лошадей поить.
Напоил й опять лег. Лежит, боится на дверь взглянуть, а самого к двери тянет.
Взглянул: у порога опять кудлатый старик стоит.
Стоит и шепчет:
- Ну, чо, паря?.. Ежели шо... помогу...
Опять вскочил парень на ноги, чует, как лихоманка все тело трясет, с головой справиться не может, спрашивает:
- Поможешь... а как?.. чем?..
Старик шепчет:
- Около избушки... у порога... топор...
Кинулся Пенкин к дверям, не помнит, как схватил топор, как подбежал к дяде и ударил топором в лоб...
Мужик взмахнул руками, враз поднялся на ноги, обхватил руками столб под матицей и крикнул
- Миша!..
А тот ему второй удар обухом в косицу...
Грохнулся, как бревно.
Бросил Пенкин топор... - и вон из избушки.
Выбежал, присел к стене около дверей, зажал руками голову и замер.
Не помнит - сколько просидел...
После почувствовал: ветерок лицо обдувает...
Взглянул: заря занялась... листья на березах шуршат... по траве роса блестит... птица в лесу чирикает... Кони наелись... лежат в траве - дремлют и покрапывают
Вспомнил, что наделал... опять затрясло.
Вскочил на ноги, заревел:
- Ну... что-же ты... дедушка!.. Помоги?.. куды я теперь?..
Смотрит кругом: никого нет... и ответу нет...
Опять повалился на землю, стал думать. Потом поднялся и пошел к нашей избушке - к брату Ивану.
Пришел, рассказал о своей беде.
Брат Иван спрашивает:
- Чо же думашь делать?
- Пришел за тобой: пойдем... помоги на телегу взвалить... не управиться мне... чижолый... в крови перепачкаюсь.
Иван взмолился:
- Што ты!.. Бог с тобой!.. Зачем меня та?..
Посмотрел он на брата и таким голосом сказал, что у того душа замерла:
- Не поможешь... убью!.. Мне теперь один конец...
Не стал спорить Иван, пошел...
Дорогой два раза отпрашивался. У Пенкина един ответ:
- Молчи, Ванюха; не вводи во второй грех!
Пришли к избушке.
Иван взглянул на убитого, да так на месте и обмер.
Вытянулся старшина чуть не во всю избушку, руки и ноги в разные стороны разбросал, зубы оскалил; на лбу черная щель, а на правой косице - дыра черная. И на лбу и по косице белые кости торчат. На лице, по бороде и по кумачовой рубахе кровь запеклась. И вокруг головы, по земле - лужи крови застыли.
Кое-как очухался Иван, помог поднять и на телегу взвалить покойника. Тихонько обратно поплелся - как пьяный шел.
Вернулся и весь день в траве пролежал. Весь день кони без воды стояли. А Пенкин запряг дядиных лошадей в повозку, вывел на дорогу, настегал и направил в Казаткуль. Ни денег, ни покупок не взял.
Потом вернулся к избушке, запряг свою лошадь в телегу, взял топор, железную лопату и повез покойника к болотy - верст за пять у болота свалил. Раздел донага.
Отрубил топором одну ногу и зарыл в ракитнике около воды. Огрубил вторую ногу и отвез к своему залогу. Отворотил пласт и под пластом зарыл. Вернулся к болоту. Стал думать, что делать дальше с туловищем?
Потом нарубил сухого ракитника, развел костер и стал палить дядино тело; палил до захода солнца - только обуглилось. Измаялся - бросил.
Отдохнул, вырыл в ракитнике вторую яму и закопал.
Подержал в руках дядины вещи, подумал и бросил в костер.
Только к ночи в свою избушку вернулся, - весь день промаялся.
А дядины лошади пришли домой.
В Казаткуле мужики тревогу подняли. Заседателю донесли.
Через неделю в нашу деревню и заседатель явился.
Опросил всю деревню - от старого до малого.
Конечно, все показали, что через деревню Казаткульский старшина проехал, а куда делся - никто не знает.
Так ничем дело и кончилось. Пропал и пропал старшина. Кони пришли, вещи целы, значит не ограблен и не убит, сам куда-то пропал.
Брат Иван вернулся с пашни и три дня на печке валялся - хворал. Заходил к нам и Пенкин - бледный, хмурый.
С братом покалякают и с Варварой где-нибудь пошепчутся...
Как-то вечером говорит Варвара маменьке:
- Седни пойду к тетке ночевать...
- С чево это, спрашивает маменька, што ты там не видала?
- Так... звала она меня...
- Ну што ж... иди, коли охота пришла.
К ночи Варвара ушла.
Тетка тоже удивилась:
- Ты чо, Варя?
- Ночевать, говорит, пришла... Тятенька изобидил...
- Ну... милости просим... ночуй ужо... Отца твово сорок годов знаю... Знаю што за родитель!..
Повертелась Варвара и, как стемнело - шмыгнула на гумне. А там Пенкин поджидал ее.
Дворы были рядом.
Вот тут он и рассказал ей обо всем - што натворил...
Он рассказывает, Варвара тихонько ревет...
А тетка - баба дошлая была - притаилась за плетнем, да слушает. Вернулась Варвара в избу - глаза запухли.
Тетка спрашивает:
- Што с тобой, Варя?
- Говорю - тятенька изобидил... жизни никакой нету!..
Тетка виду не подала - будто ничего не слыхала.
Утром Варвара вернулась домой и весь день проплакала. Потом три дня ходила как тень. За три дня высохла - краше в гроб кладут.
Маменька как ни добивалась - ничего не могла добиться. Молчит и плачет.
Брат Иван опять уехал на пашню. А тятенька со вторым братом перед тем в город уехали - муку продавать повезли.
Тетка три дня молчала, а потом бабий язык не выдержал - шепнула соседке...
Ну, а дальше - дело известное.
В тот же день, к вечеру, вся деревня знала.
На четвертый день тятенька вернулся. Вызвали его на сход...
Сход порешил: обоих дружков арестовать, допрос снять и в волость отправить.
Староста да человек десять понятых, на двух телегах, на пашню поехали. Пенкин в поле был.
Староста даже ружьишко с собой захватил - одно во всей деревне было. Тятенька сел на коня верхом и тоже поехал. Осунулся он в этот день, почернел. Весь день по двору молча ходил, пальцами бороду перебирал, глазами горел - в лицо страшно было посмотреть.
Маменька с Варварой весь день ревели, я тоже.
Уехали мужики.
Приехали сначала к Пенкину.
Застали его за сохой - на полосе.
Слезли с телег, поздоровались. Пенкин немного в лице изменился. Помолчали.
Староста на слова не прыткий был. Снял картуз, покряхтел и заговорил;
- Ну... чо, Михайла... сказывай!
Пенкин побелел:
- Чо сказывать?
- Кайся, паря... нам без греха... и тебе легче будет...
- О чем вы?
- Сам знашь... Чо зря язык трепать!
Загалдели и мужики, стали ближе к Пенкину подходить:
- Сказывай, паря...
- Сымай грех!
- Зря канителишься...
- Куды дел Казаткульского старшину?
Взмолился Пенкин:
- Што вы... Бог с вами!
Остановились. Молчат.
Посмотрел на всех староста, опять крякнул:
- Ну... чо, ребята... надо приматься... валяй!
Навалились мужики на Пенкина и начали хлестать - кто по лицу, кто по спине, кто ногой, в брюхо, в бока.
Свалился.
Ногами слегка потоптали.
Молчит.
Вспотели. Стали дух переводить.
Тятенька со старостой в стороне стоял и к делу не прикасался.
Староста подошел к Пенкину и опять просить стал.
- Ну... чо же, паря?.. Сказывай!.. Сам потонул в грехе... Чо же нас мытаришь?
Лежит Пенкин - в черных кудрях кровь показалась, лицо в синяках запухло - а молчит.
Кто-то из мужиков посоветывал:
- Вздохи маленько надо отбить... сазнатца!
Схватили за руки, за ноги, раза три подняли и спиной на землю бросили. Изо рта кровь хлынула.
Молчит.
Один из мужиков взял с телеги старостин дробовик, подошел:
- Шомпол надо в зад пустить... До сердца дойдет... Сазнатца!
Застонал парень, заговорил:
- Не надо... Водицы бы...
Отвязали от телеги логушку, подали.
Раза три принимался пить - никак не может, кровь захлебать. Кое-как отошел. Стал рассказывать:
- Не хотел я... Нечистый попутал... вышиб из ума!.. Не помню, как топор схватил, как зарубил...
Остановился, дух перевел и опять:
- Опомнился я... За Иваном сходил... Взвалили на телегу... А к ракитам один увез... Один рубил на части... Один зарывал... Мучился... Душу выворотило!..
Замолчал.
Мужики после рассказывали: долго и они молчали; стояли, держались руками за пояса, а языком повернуть не могли.
Кое-как очухались.
Староста велел на телегу класть.
Нарвали мужики травы, сделали на телеге подстилку и стали Пенкина поднимать.
Тихонько положили.
А Пенкин стонет и все рассказывает: где зарыл ноги, где туловище; как мучился, как руки хотел на себя наложить...
- А вот теперь, - говорит, - рассказал... и легче мне!
Староста смеется:
- Вот так-то бы давно... чудак человек!
Подошли мужики к тятеньке:
- Ну, чо, Иван Степаныч... теперь к тебе поедем?.. Надо Ванюху-то поучить!?
Вышел тятенька вперед, посмотрел и говорит:
- Ехать ко мне не зачем! Поучить сына сам могу... вы меня знаете, мужики... правов своих я не лишен! Значит, не о чем беспокоиться... Сам представлю - куды следует!..
Пал на коня и ускакал к своей избушке на пашню.
Пенкина прямо с пашни в волость увезли.
А брата Ивана тятенька вечером привез на телеге домой - полуживого. Так уходил вожжами - узнать было невозможно...
Потом взялся за Варвару - с полчаса по ограде за волосы таскал, косу начисто вырвал...
Маменьку кнутом бил...
Младший брат, Влас, убежал за деревню к озеру.
А я в погребу просидела.
На другой день тятенька сам отвез Ивана в волость,
Там заседатель снял с парней допрос и в город отправил - в острог.
В остроге до суда три года просидели.
Потом и суд вышел.
Брату Ивану общество приговор дало - суд оправдал его.
А Пенкину дали: двести плетей и каторгу.
После этой беды Варвара словно переродилась.
Раньше была веселая, певунья. А после того сразу умолкла.
Стала сохнуть, румянец стал пропадать, только глаза, будто чернее да больше стали. Перестала со двора выходить и сарафан кумачовой забросила; стала синюю дабовую юбку носить. По десять раз в день волосы чесала, все ждала - когда коса вырастет.
Девки придут, уговаривают в хоровод или в разлучки играть - никак не уговорят.
Смеется, а у самой в голосе слезы:
- Будет... наигралась!
Маменька ласково начнет улещать:
- Оденься ты... поди... поиграй... засохнешь!
Сердито оборвет:
- Никуды не пойду... не засохну...
Если день праздничный да ведренный, уйдет куда-нибудь на зады, сядет у плетня за солнышко - косу плетет, да слезами поливает.
Сватали ее несколько раз - наотрез отказывалась.
Тятенька бить принимался.
Стиснет зубы, молча слезы хлебает и с места не тронется - пока тятенька бить не перестанет.
Потом поправит волосы и сквозь зубы скажет:
- Будешь бить, удавлюсь!.. А в замуж не пойду...
Отступился и тятенька.
Так три года прожила, до самого ухода Пенкина на каторгу.
Все три года, тихонько от тятеньки, холсты ткала; продавала и деньги копила.
Вскоре после суда, каким-то манером, пронюхала она, что скоро по тракту арестантов прогонят и что в той партии Пенкин пройдет.
Стала проситься у отца верст за сорок в деревню, погостить у родственников. А деревня эта стояла как раз на тракту, по которому каторжан гоняли.
Поворчал тятенька - пустил. Видит девка засохла, думает: погостит, может быть отойдет.
Уехала Варвара с попутчиками и месяц цельный у родственников прожила. Все партию арестантов поджидала.
И дождалась-таки.
Подговорила тамошних девок, чтобы не одной, а компанией встретить.
Все утро в тот день хлеб и пироги с грибами пекли, да всякую всячину жарили.
Партия шла большая - около ста человек.
К полдню навязали девки узлов, туеса с квасом захватили, вышли за околицу, сели на траву и стали партию поджидать.
Как только партия из лесу показалась, Варвара к девкам:
- А так... Когда партия остановится, подойдем с разных сторон... милостыньку подадим... накормим, квасом напоим... А когда станут уходить - благословим и перецелуем всех...
Девки в хохот:
- Ты чо, Варька!?
- Арестантов не целовала!
- Мало парней-та?
Варвара свое!
- Не об этом я... Слыхала от старых людей: если арестантов в дороге благословить и поцеловать - дойдут до самого места благополучно...